- Спенс, здесь довольно круто, - сказал я командиру лайнера. - Как ты думаешь, студентик вытянет?
      - Почем я знаю? Тут в конце полосы какой-то пакостный нисходящий поток.
      Все мы, нахмурившись, смотрели, что будет дальше.
      Студентик появился не сразу. Он сделал один низкий заход над самой травой, а потом сотворил нечто непонятное: он развернулся и приземлился с противоположной стороны. Посадка была красива, как картина Амендолы: его самолет приземлился на три точки, пробежал несколько сот футов и остановился. Мы втроем онемели.
      В наступившей тишине этот юноша выключил двигатель и выбрался из самолета.
      - Что это с вами, братцы? - спросил он беззаботным тоном зеленого новичка. - С чего это вы решили садиться по ветру? Я глазам своим не поверил. Садиться же надо против ветра, так ведь?
      Молчание продолжалось, и он заговорил снова.
      - Дик? Спенс? Джон? Почему вы садились по ветру?
      И пришлось мне держать ответ за опытных пилотов, за нас троих, имевших в сумме около пятнадцати тысяч летных часов.
      - : знаешь студент мы вот почему садились по ветру: э-э: мы садились по ветру потому что не хотели чтобы солнце слепило нам глаза знаешь когда солнце бьет в глаза сквозь винт от мелькания начинает кружиться голова: говорил я тихо и торопливо, надеясь, что кто-нибудь из них быстренько вмешается и сменит тему.
      - То есть как это? - спросил озадаченно студент. - Солнце только что село: солнце уже десять минут, как ушло за гору! Слушайте, мужики: вы не: вы случайно не сели по ветру по ошибке: ведь не по ошибке же?
      - : Ну ладно студент если тебе непременно надо это знать то я был ведущим и приземлился по ветру по ошибке а Спенс и Джон шли за мной следом и сделали то же самое, вот так все и случилось я здорово проголодался день был долгим ведь правда Спенс. Хорошо бы что-нибудь перекусить как по- вашему. Слушай студент пойдем-ка по дороге поищем где поужинать:
      - ПО ОШИБКЕ! Да тут же ветровой конус есть! Вы, все трое, все классные летчики ПРИЗЕМЛИЛИСЬ ПО ВЕТРУ ПО ОШИБКЕ! - По-моему, нынешних пацанов учат бить наотмашь.
      Он расхохотался и подавил хохот лишь когда понял по нашим мрачным взглядам, что нам вовсе не до смеха, и что если он немедленно не проявит уважения к старшим, то может кувырком полететь в реку.
      Вот почти и весь рассказ. Время от времени даже седобородые ветераны с сорокалетним летным стажем случайно приземляются не в том аэропорту, и оказывается, что именно наши головы сделаны из цельного куска дуба: и теми самыми тупоголовыми балбесами в небесах оказываемся мы сами!
      Что же делать, когда такой хороший летчик, как вы и я, случайно допускает какую-нибудь глупость?
      Ответ все тот же. Обучение. Но на этот раз обучение особого рода, состоящее в том, что независимо от того, сколько раз до этого мы приземлялись или поднимали машину в воздух, мы никогда не должны позволять себе делать это бездумно или автоматически. Что вместе со знанием дела должно приходить понимание, что чем опытнее мы становимся, тем нестерпимее отзывается пронизывающей болью каждая совершенная нами глупость.
      Вот это был, что называется, урок. За два прошедших с тех пор года никто из нас, троих ветеранов, не приземлился по ветру, и есть определенная надежда, что такое с нами больше не повторится. Но мы торжественно присягаем, как присягали на верность авиации, что как только этот студентик один-единственный раз приземлится по ветру, ему не дадут об этом забыть до конца его дней.
      Думай о черноте
      Думай о черноте. Думай о том, что она над тобой, и под тобой, и вокруг тебя. Не кромешная чернота, а просто темнота без горизонта и луны, дающих ориентиры и освещение.
      Думай о красноте. Поставь осторожно что-нибудь перед собой на приборной панели. Пусть она едва светится своими двадцатью двумя приборами с призрачными стрелками на тусклых отметках. Пусть краснота плавно растекается влево и вправо. Посмотри, и увидишь, что твоя левая рука лежит на рычаге газа, а правая рука сжимает рукоятку ручки управления с кнопкой в торце.
      Но не гляди на то, что внутри, взгляни наружу и направо. В десяти футах от плексигласа, сохраняющего вокруг тебя давление, тускло вспыхивает красный проблесковый огонь.
      Он находится в конце левого крыла ведущего самолета. Ты знаешь, что это самолет F-86F, что у него крылья прямой стреловидности под углом тридцать пять градусов; что в его фюзеляже стоит реактивный двигатель GE- 27 с осевым компрессором и шесть пулеметов пятидесятого калибра; у него такая же, как у тебя, кабина, и человек в ней. Но все это ты лишь принимаешь на веру; ты видишь только тусклый проблесковый огонь.
      Думай о звуке. Вой двигателя у тебя за спиной, непрекращающийся, низкий и жутковатый. Где-то на тускло светящейся перед тобой панели один из приборов показывает, что двигатель работает на девяносто пять процентов своей мощности; что горючее поступает в него под давлением в двести фунтов на квадратный дюйм; что давление масла в подшипниках составляет тридцать фунтов; что температура выхлопных газов за камерой сгорания и вращающейся турбиной составляет пятьсот семьдесят градусов Цельсия. Ты слышишь этот вой.
      Думай о звуке. Думай о легком шипении помех в пенорезиновых наушниках твоего защитного шлема. Помех, которые слышат еще три человека в радиусе шестидесяти футов. В шестидесятифутовом радиусе друг от друга четверо мужчин вместе-поодиночке со свистом рассекают черный разреженный воздух.
      Нажми кнопку большим пальцем левой руки, и четверо мужчин услышат, что ты говоришь, что чувствуешь на семимильной высоте над невидимой землей. Темной землей, скрытой целыми милями темного воздуха. Но ты ничего не говоришь, и они тоже. Четверо мужчин, наедине со своими мыслями, летят вслед за проблесковыми огнями своего ведущего.
      Во всем остальном у тебя нормальная и самая обычная будничная жизнь. Ты ходишь в супермаркет, ездишь на автозаправку, говоришь: "Давай где- нибудь сегодня поужинаем". Но время от времени ты оказываешься вдали от этого мира. В черной выси усыпанного звездами неба.
      - "Шахматка", проверка кислородной системы.
      Ты слегка отваливаешь в сторону от проблесковых огней ведущего и вглядываешься в тускло-красное освещение кабины. В уголке прячется светящаяся стрелка на отметке 2-50. Затем твой палец нажимает кнопку микрофона, - есть повод заговорить. После долгого молчания твои собственные слова странно звучат у тебя в ушах.
      - "Шахматка Два", кислород в норме, 2-50.
      И еще голоса в темноте:
      - "Шахматка Три", кислород в норме, 2-30.
      - "Шахматка. Четыре", кислород в норме, 2-30.
      И снова все заливает тишина, и ты снова подтягиваешься к красным проблесковым огням.
      Что делает меня не таким, как человек, стоящий за мной в магазинной очереди? Хороший вопрос. Может, он думает, что я не такой, как все из-за того, что у меня такая овеянная славой работа летчика-истребителя. Он судит обо мне по кадрам съемок, сделанных с помощью фотокинопулемета, которые показывают в выпусках новостей, и по серебристому инверсионному следу на воздушных парадах. Съемки и скорость - это просто часть моей работы, так же, как подготовка годового финансового отчета - это часть его работы. Моя работа ничем не отличает меня от него. И все же я знаю, что я не такой, как он, потому что я располагаю такими возможностями, которых у него нет. Я могу отправиться в такие края, которых ему никогда не видать, если только он не посмотрит на звезды.
      Однако не пребывание здесь отделяет меня от тех, кто всю жизнь проводит на земле; а то, как действует на меня это высотное одиночество. Я испытываю чувства, которые нельзя сравнить ни с чем, и которых он не испытает никогда. Уже одна мысль о реальности пространства за пределами этой кабины вызывает странные ощущения. Всего в одиннадцати дюймах справа и слева от меня человек уже жить не может, там он чужой. Мы проносимся, словно испуганные олени через открытую поляну, зная, что остановиться - значит играть со смертью.
      Ты автоматически легонько двигаешь ручкой управления, выравнивая свое положение относительно проблескового огня.
      Если бы это был день, мы бы чувствовали себя как дома; взгляд вниз открыл бы нам горы и озера, дороги и города, - все те знакомые предметы, к которым мы можем спуститься и немного расслабиться. Но это не день. Мы плывем сквозь черную жидкость, скрывающую наш дом, нашу землю. Стоит сейчас заглохнуть двигателю, и некуда будет спланировать, и невозможно принять решение, куда лететь. Мой самолет может планировать несколько миль, если обороты двигателя упадут до нуля, и остынет сопло, но по инструкции я должен потянуть рукоятку катапультирования, нажать на ручку отстрела и сквозь тьму поплыть на парашюте вниз. В дневное время я по инструкции должен стараться спасти самолет, пытаться посадить его на какой- нибудь ровный участок. Но сейчас ночь, кругом темень, и я ничего не вижу.
      Двигатель продолжает надежно работать, звезды светят, не мигая. Ты летишь за проблесковыми огнями и задаешь себе вопросы.
      Если бы у ведущего сейчас заглох двигатель, чем бы я мог ему помочь? Ответ простой. Ничем. Он летит всего в двадцати футах от меня, но если бы ему понадобилась моя помощь, ему до меня было бы как до Сириуса, сияющего над нами. Я не могу ни взять его к себе в кабину, ни удержать его самолет в воздухе, ни даже сопроводить его до освещенного аэродрома. Я мог бы сообщить его местонахождение спасательным группам и мог бы сказать о Удачи тебе" перед тем, как он отстрелит свое катапультное кресло в черноту. Летим мы вместе, но мы так же одиноки, как четыре звезды в небесах.
      Ты вспоминаешь разговор с приятелем, который так и сделал, покинул свой самолет в ночном полете. У него загорелся двигатель, и остальная группа была совершенно бессильна чем-либо ему помочь. В то время, как его самолет снижал скорость и терял высоту, один из них крикнул ему: "Не слишком тяни с катапультированием". Эти беспомощные слова были последним, что он услышал перед тем, как катапультировался в ночь. Эти слова - "Не слишком тяни" сказал человек, которого он знал, с которым летал вместе, *. b. `k) ужинал вместе с ним, и смеялся вместе с ним одним и тем же шуткам.
      Четверо мужчин, летящих сквозь ночь вместе и каждый в одиночку.
      - "Шахматка", проверка топлива.
      Снова голос ведущего прорезает безмолвие мощного рева двигателя. Снова ты отваливаешь в сторону, вглядываясь в показания тускло светящейся стрелки.
      - "Шахматка Два", двадцать одна тысяча фунтов, - твой по-чужому звучащий голос пробивается сквозь легкие помехи.
      - "Шахматка Три", двадцать две тысячи.
      - "Шахматка Четыре", двадцать одна тысяча.
      И снова ты подтягиваешься в строй, назад, к проблесковым огням.
      Мы взлетели всего час назад, а уровень горючего говорит, что пора снижаться. Как горючее скажет, так мы и делаем. Странно, какое огромное уважение мы испытываем к этому топливомеру. Даже пилоты, не питающие уважения ни к Божеским законам, ни к человеческим, уважают топливомер. Его законов не обойдешь, никаких туманных угроз наказания в неопределенном будущем. Ничего личного. "Если ты вскоре не приземлишься, - холодно говорит он, - твой двигатель остановится, когда ты будешь еще в воздухе, и ты выбросишься с парашютом в темноту".
      "Шахматка", контроль снижения, и аэродинамические тормоза: выполнять.
      Снаружи доносится рев черного воздуха по мере того, как две металлические пластины, - твои аэродинамические тормоза, - выталкиваются в воздушную струю. Красный огонь мигает по-прежнему, но теперь ты двигаешь вперед ручку управления, чтобы вслед за ним начать снижение к невидимой земле. Абстрактные мысли улетают в глубины твоего разума, и ты сосредотачиваешься на том, чтобы держать строй, и на крутом снижении. Такие мысли - только для высот, ибо по мере приближения земли тебя все больше занимает безопасное пилотирование. Преходящие, конкретные мысли, от которых зависит твоя жизнь, теснятся у тебя в мозгу.
      Отверни чуть в сторону, ты слишком близко от его крыла. Лети ровно, не позволяй маленьким завихрениям вытолкнуть тебя из строя.
      Безликая турбулентность порывами бьет по твоему самолету по мере того, как вы одновременно делаете разворот на двойной ряд белых огней, - разметку ожидающей вас посадочной полосы.
      - "Шахматка", заходим на посадку, шасси выпущено у всех четверых.
      - "Шахматка", вас понял. В зоне ваш номер первый, ветер северо-северовосток, четыре узла.
      Забавно, что летя в наших герметически закупоренных кабинах со скоростью триста миль в час, мы все еще должны знать о ветре, о древнем ветре.
      - "Шахматка", на переломе.
      Сейчас никаких мыслей, только доведенные до автоматизма навыки посадки. Аэродинамические тормоза и шасси, закрылки и ручка газа; ты летишь по маршруту захода на посадку, и через минуту слышишь успокаивающий визг колес по бетону.
      Думай о белизне. Думай о слепящем искусственном свете, отраженном отполированными крышками столов в комнате для дежурных экипажей. Надпись на доске: "В эскадрилье вечеринка: в 21-00 сегодня. Все пиво, которое сможете выпить, - БЕСПЛАТНО! "
      Ты на земле. Ты дома.
      Находка в Фэризи
      Это случилось во вторник, в городишке Фэризи, штат Вайоминг. Помню, я решил отсидеться недельку на земле, потому что квалифицированные механики были заняты и не могли заменить масло в моем самолете до следующего вторника. С момента, предыдущей замены масла, которого хватало на двадцать /obl летных часов, я налетал двадцать четыре часа пятьдесят семь минут, так что летать я, конечно, не мог.
      Когда я уже выходил из ремонтной мастерской Федерального авиационного управления, с небес донесся грохот, и дюжина легких самолетов неожиданно приземлилась на траве, в запрещенном месте, да еще, как я позже узнал, без радио. Они молниеносно сосредоточились вокруг ремонтной станции ФАУ, дюжина одетых в черное мужиков в масках выпрыгнули из кабин и окружила нас, направив на нас взведенные револьверы 44 калибра.
      - Мы сейчас заберем всю вашу техническую документацию, - тихо и спокойно заявил предводитель шайки. Голову его обтягивал черный шелковый капюшон, и судя по тому спокойствию, с которым он целился в нас из своего револьвера, ясно было, что подобное он проделывал уже не раз. - Все, что у вас есть, все записи обо всех самолетах и двигателях, вынесите сюда, будьте добры.
      Это было нелепо, невероятно, средь бела дня: и вооруженное нападение! Я хотел было закричать, но штатный инспектор ФАУ, не дрогнув ни единым мускулом, сказал:
      - Делайте, как он говорит, ребята, отдайте им всю техническую документацию.
      Трое штатных механиков отступили в контору под наведенными на них дулами.
      - Что здесь происходит? - спросил я. - Что это такое?
      - Ты там, потише.
      - Что значит, потише? Это же беззаконие! НА ПОМОЩЬ! ФАУ! ГРАБЯТ!
      Когда я пришел в себя, я лежал на раскладушке в какой-то горной пещере, хорошо освещенной и очевидно являющейся частью обширного комплекса некоей скрывающейся группировки. Мой самолет был воткнут в каменный Т- образный ангар, вырубленный в громадной наклонной стене, а одетый в черное бандит как раз заканчивал замену масла. Затем он принялся снимать прерыватель-распределитель магнето, и тут я подскочил, как ужаленный.
      - Стой! Не смей этого делать! Ты не дипломированный механик! Поставь все на место!
      - Ну, если я не дипломированный механик, тогда я не смогу поставить это на место, верно? - Он говорил спокойно, не глядя на меня. - Прошу прощения, что нам пришлось забрать вас с собой, но в Фэризи документации оказалось больше, чем мы рассчитывали, и мы были вынуждены позаимствовать ваш самолет, чтобы перевезти весь груз. Мы так подумали, что вы не захотите остаться без самолета. А ваше левое магнето при взлете сбросило пятьдесят оборотов в минуту.
      Никакие доводы разума до таких людей не доходят, но я все еще был в замешательстве и мысли путались у меня в голове.
      - Велика важность эти пятьдесят оборотов. Я могу сбросить даже семьдесят пять и все еще оставаться в рамках правил.
      - Разумеется, можете, но пребывание в рамках правил не значит, что вы правы. - Он немного помолчал. - Точно так же, как быть правым не значит быть в рамках закона. Это магнето дает перебои зажигания каждые полторы минуты. Вы этого никогда не замечали?
      - А как я мог заметить? Я никогда не летаю на одном магнето. Перед взлетом я проверяю оба, и если обороты падают меньше чем на семьдесят пять:
      - : вы спокойненько взлетаете.
      - Конечно, взлетаю. Я учился по учебникам и летаю по учебникам.
      Я всегда этим гордился.
      - Да помогут нам небеса, - последовал краткий ответ бандита.
      Спустя несколько минут, пока он был занят работой, я набрался храбрости и спросил:
      - Что вы намерены со мной сделать?
      - Отпустить вас. Как только мы расплатимся с вами за использование вашего самолета. Стоимость замены пружины прерывателя как раз послужит достаточным возмещением.
      - Заплатить мне? Да ведь вы же бандиты! И ремонт этот незаконный! И кто подпишет все это в бортовом журнале?
      Затянутый в черное головорез глухо рассмеялся.
      - Это уже ваша проблема, приятель. Для нас главное, чтобы самолет работал так, как ему это положено. А бумажки - это ваше дело.
      - А как насчет той технической документации, которую вы забрали. Слова мои были остры, как бритва. - Вы были столь благородны, что заплатили и за нее?
      - Я бы сказал, даже переплатили. Но это уже решает Дрейк. Мы оставили в Фэризи самый шикарный двигатель, какой у нас был: с максимальными отклонениями по всем параметрам не больше одной десятитысячной, - лучшая наша работа. Личная гарантия Дрейка на три тысячи летных часов. Парень. То, что мы отдаем ради получения технической информации:
      - Но если вы, грабители, капитально отремонтировали его здесь, то он нигде не учтен, нигде не был принят!
      Он снова рассмеялся, устанавливая диск на вал винта.
      - Вы правы. Он нигде не был принят. Сегодня мы им оставили лучший в мире капитально отремонтированный двигатель, и это незаконно. И теперь им придется разобрать его на части, верно?: изменить допуски, нарушить гарантию. Когда они соберут его обратно, это будет уже совсем другой двигатель с гарантией на пятьдесят часов. Зато все законно, приятель, законно!
      Он коснулся ряда кнопок на стене, набрав какой-то номер.
      - Похоже, вам придется здесь заночевать. Скорость ветра на нашей северной полосе двадцать миль в час. На южной - двадцать три.
      Безоговорочность его слов меня испугала.
      - Двадцать миль в час - это ничего страшного, - сказы я. - Это в два раз меньше, чем минимальная скорость срыва моего самолета, а согласно учебнику, если скорость ветра меньше, чем:
      - В этих горах такой ветер разметет вас в пух и прах со всеми вашими знаниями о вашем самолете.
      - Если бы у тебя было время изучить мой бортовой журнал, - процедил я ледяным тоном, - ты бы увидел, что:
      - : что вы налетали в общей сложности 2648 часов и 29 минут. Наши компьютеры проанализировали ваши полеты. Тысячу часов вы летали на автопилоте, а все остальное время вы провели в попытках летать, как на этом самом автопилоте. По нашим меркам ваше суммарное летное время сводится к шестнадцати часам и шестнадцати минутам. Этого недостаточно, чтобы безопасно взлететь отсюда при двадцатимильном ветре. - Он слегка провернул винт.
      - Одну минуточку. Не знаю, что у вас там за паршивый компьютер, зато я знаю, что я в состоянии управлять моим самолетом.
      - Конечно, можете. В этом вашем журнальчике записано 2648 часов. - Он повернулся ко мне так резко, что я подпрыгнул, а его слова пулеметной очередью отскакивали от каменных стен. - Сколько высоты вы потеряете при развороте в сто восемьдесят градусов на противопосадочный курс, если двигатель заглохнет при валете? Сколько времени займет выпуск шасси на одних только батареях? Что произойдет, если вы приземлитесь с лишь наполовину выпущенными шасси? Как вы произведете вынужденную посадку с минимальными повреждениями? Если вам придется пролетать через линии электропередач, где вы на них наткнетесь?
      Долгое время было тихо.
      - Ну, если двигатель глохнет при взлете, вы никогда не возвращаетесь на посадочную полосу; так сказано в учебнике:
      - А учебник врет! - Он тут же пожалел о своей вспышке гнева. Извините. Допустим, двигатель глохнет при взлете, когда вы уже набрали высоту пять тысяч футов и развернулись так, что вы находитесь над кромкой взлетной полосы?
      - Ну, я, конечно, мог бы повернуть:
      - Одна тысяча футов?
      - Высоты вполне достаточно, чтобы:
      - Пятьсот футов? Триста футов? Сто футов? Вы понимаете, что я имею в виду? Наши инструкторы учат тому, что пилот должен знать высоту своего разворота при любом взлете.
      - Так у вас есть еще и подпольные инструкторы?
      - Да.
      - И, я полагаю, они учат выполнять штопоры и "ленивые восьмерки":
      - : и планированию с остановившимся двигателем, и вынужденным посадкам, и высшему пилотажу, и полетам без триммеров или ручек управления, и: и еще многому такому, что вам и в голову не приходило за все ваши летные часы на автопилоте.
      Я ответил с едким сарказмом.
      - И все ваши ученики, я полагаю, получают свои лицензии при минимальном налете в тридцать пять часов?
      - Наши ученики не получают никаких лицензий. Помните, мы же здесь вне закона? Мы судим о наших способностях по тому, насколько хорошо мы знаем себя и наши самолеты, день за днем. Всю бумажную волокиту и лицензии мы оставляем тем, кто живет по правилам, а не по знаниям. - Он покончил с магнето и снял диск. - Пойдемте поедим.
      Столовая была гигантской подземной пещерой, освещенной высокими световыми панелями с впечатанными в них схемами и разрезами двигателей и частей самолетов. Зал был наполовину заполнен одетыми в черное мужчинами, а ряды черных шляп и черных револьверных поясов свисали с черных вешалок. Я пораженно заметил, что черный шелковый капюшон висел на первой вешалке.
      - Дрейк будет рад составить вам компанию.
      Менее всего я хотел ужинать вместе с предводителем этой банды грабителей, но сказать об этом вслух я не решился. Я последовал за моим спутником к угловому столу, за которым сидел худощавый с квадратной челюстью тип, весь в черном.
      - Вот он, Дрейк. Мы поставили ему новую пружину в левое магнето, так что мы с ним в расчете.
      - Спасибо, Барт. - Голос был низкий и уверенный, голос явного безумца, и относиться к нему следовало как к безумцу.
      - Я требую соблюдения своих прав, - твердо заявил я. - Я настаиваю на том, чтобы меня немедленно отпустили и позволили покинуть этот воровской притон.
      - Все ваши права при вас, - сказал он, - и вы можете улететь, когда захотите. Вы, разумеется, знаете, что в данный момент нисходящие потоки превышают ваши возможности поднять самолет в воздух. Мы также обнаружили, что в вашем четвертом шатуне появилась трещина и он может сломаться в любую минуту. Если он сломается в радиусе пятидесяти миль от этого помещения, вы не сможете посадить свой самолет, не разбив его. Если зная все это, вы все еще хотите улететь, вы можете лететь. Вам может повезти с ветром, а шатун может сломаться не сразу.
      Это был явно сумасшедший бандит, и я тут же опроверг его заявление.
      - На этом самом самолете, мистер Дрейк, я налетал больше пятисот часов, и уж как-нибудь смогу безопасно на нем долететь при этом легком ветерке. А если бы вы не так спешили с моим похищением, то вы бы увидели, что мой двигатель налетал всего пятьдесят часов после капитального ремонта, выполненного респектабельной фирмой, за который я заплатил 1750 долларов, что подтверждено квитанцией и подписью инспектора в бортовом журнале.
      Ужин был подан в полном молчании, и пока мы ели, Дрейк смотрел на меня безнадежным, чуть печальным взглядом отпетого преступника.
      - Ваш четвертый шатун даже не знает, что такое бортовой журнал. Вас сильно утешит чтение бортового журнала и подпись инспектора, когда ваш винт остановится, а вам негде будет приземлиться?
      Должен признать, от этого человека просто жуть брала. В самом деле, если допустить такую невероятную вещь, как отказ двигателя, налетавшего всего пятьдесят часов после капитального ремонта, было бы большим утешением снова прочесть фамилию инспектора. Но он сказал это, /. $` "c, %" o, что глупо полагаться на чью-либо подпись. Я ему врезал прямо.
      - Один шанс на миллион, дорогой Дрейк, и это не буду я. До тех пор, пока пилот придерживается правил, он в безопасности. Более того, все, что нарушает правила Федерального авиационного управления, несет в себе опасность. Кому, как не государственному ведомству лучше знать, что опасно, а что нет.
      К моему изумлению, этот безумец рассмеялся. Не ехидно, а так, словно подумал о чем-то, что считал забавным.
      - Да вам просто цены нет, - сказал он, все еще смеясь. - Или, может, я вас неправильно понял. Когда вы говорите об этом непогрешимом государственном ведомстве, вы имеете в виду то самое государственное ведомство, которое исключило штопоры из обязательных программ подготовки пилотов? То самое ведомство, которое заявляет, что достаточно обучать людей лишь подходам к срыву, а не самим срывам, и это при том, что срывы в штопор являются основной причиной гибели пилотов в наше время? Вы имеете в виду тот самый руководящий орган, который ставит механика с современной выучкой на обслуживание старого звездообразного двигателя, и объявляет "вне закона" предпринимателя, который разбирается в двигателях лучше, чем все механики, вместе взятые? То самое ведомство, которое на каждого своего толкового работника считает своим долгом набрать десяток слепых бумажных кротов?
      Отложив вилку, он снова засмеялся.
      - То самое ведомство, в которое я так давно обращался за информацией, и которое заявило мне: "Знание фактического проектного коэффициента перегрузки самолета не имеет существенного значения для безопасности полетов", - и отказалось выслать мне сведения из открытой документации?
      - Я имею в виду Федеральное авиационное управление, - сказал я с торжественным достоинством. Окружавшие меня разбойники, по-видимому, не испытывали никакого почтения к авторитетам, потому что, взглянув на меня, они заулыбались, словно они тоже слышали, что я сказал, и словно они тоже подумали о чем-то забавном. Тогда я решил разбить доводы их предводителя у них же на глазах, и повысил голос так, чтобы они могли слышать.
      - Стало быть, вы считаете, мистер Дрейк, что Федеральное авиационное управление никуда не годится и должно быть упразднено?
      - Разумеется нет, - ответил он спокойно. - Некоторые типы авиации, например, гражданские авиалинии, нуждаются в централизованной координации, чтобы работать эффективно, обслуживать своих клиентов и страну.
      - А если вы не считаете, что оно должно быть упразднено, почему же вы тогда не законопослушный, соблюдающий инструкции человек?
      Я сокрушил этого человека с помощью его же собственной логики, и мне пришлось улыбнуться. Я ожидал его безоговорочной капитуляции.
      - Да потому, друг мой, что если я говорю, что время от времени люблю съесть бифштекс, то это вовсе не значит, что меня постоянно надо пичкать говядиной. Мы, отверженные, летаем и обслуживаем наши собственные самолеты ради удовольствия, мы не пилотируем DC-8 на международных авиалиниях.
      Ах, чтоб его.
      - Правила, мужик, правила! Они созданы ФАУ ради нашей же собственной безопасности!
      - А, мой уважаемый гость, - сказал отверженный, нагнувшись ко мне через стол, - так вы ищете своего Бога в сборниках инструкций и в сотворенных людьми идолах, в то время как Бог пребывает в вас самих.
      Безопасность - это то, что знаете вы сами, а не то, что вам хорошо было бы соблюдать по мысли кого-то другого. Попросите вашего агента ФАУ, пусть он вам даст утвержденное определение понятия безопасности. Его не существует. Как может любое ведомство направлять на выполнение того, что само оно не может даже четко определить?
      - Вы бедные, одинокие отверженные. - сказал я, вложив в эту фразу столько сожаления, сколько мог себе позволить к этому лунатику. - Вас так мало:
      - Вы думаете? - спросил мой похититель. - Раскройте глаза. В городах, где есть посадочные полосы с твердым покрытием и отделения ФАУ в крупных аэропортах, нас немного. Но когда-нибудь вы заберитесь подальше от важнейших транспортных центров и посмотрите, что происходит на остальных девяносто девяти процентах территории страны. Отверженные. Выполнять обычные повседневные полеты, не нарушая правил ФАУ, не только невозможно, более того, слепое соблюдение этих правил может погубить человека.
      - Пустой лозунг, дружище.
      - Неужто? А вы попробуйте как-нибудь залететь в двухмильную зону аэропорта с диспетчерской службой без радио. Приземляться ведь в этом случае не разрешается. Если ваше приземление засекут, и ФАУ не будет настроено в тот день посмотреть на это сквозь пальцы, то нарушение поставят вам в вину.
      Вот вы и летите дальше, надеясь на ближайший аэропорт без диспетчерской службы. Погода вокруг вас портится, но на пастбище вы ни за что не сядете, это считается опасным и противоречит правилам обучения полетам. Уже пошел сильный дождь, а вы еще не можете найти аэропорт, тогда вы решаете, что имея пять часов тренировок полетов по приборам, вы сможете прорваться сквозь облачность вверх, в неконтролируемое пространство. Для чего же еще тренировки полетов вслепую, как не для таких экстренных случаев? Вспомнив раздел о чрезвычайных ситуациях в действующих правилах полетов, вы даже можете сделать это в соответствии с инструкцией. Но ваши шансы выбраться из этого живым равны нулю.
      Всего один пример, - продолжал он, - один логичный будничный пример, в котором слепое подчинение инструкции лишит вас жизни. Хотите еще? Других примеров множество, а отверженных еще больше. Нас устраивает, что ФАУ живет в своем придуманном мирке, пока оно не пытается и нас заставить в нем жить. А оно этого не делает. В свое время я был редактором одного авиационного журнала, и имел возможность общаться со многими официальными чиновниками ФАУ. И я обнаружил, что люди опытные полностью соглашались с отверженными, стоило мне пообещать, что я не стану на них ссылаться. Один из них сказал: "В самом ФАУ отверженных больше, чем за его пределами! " Слово в слово, мой друг, из уст высокопоставленного регионального чиновника вашего ведомства.