— торжественно ответил генерал, прекрасно понимая, что этот ответ тоже содержит изрядную долю демагогии, но его, можно сказать, уже «несло». — Разумеется, есть и сугубо личный аспект, который я не намерен скрывать от вас, комиссар: мой собственный! Человек, осуществивший такую программу, — надеюсь, вы это понимаете, — становится полновластным хозяином по крайней мере колонизированной планеты! Что же касается будущих марсиан, то, не попади эти люди к нам, они были бы простыми клерками, рабочими, рядовыми интеллигентами, вели бы рутинную жизнь, имели бы рутинные радости и огорчения, а в конечном итоге к ним пришло бы полное забвение. Теперь же их ждет судьба первых колонистов — суровая, трудная, но прекрасная и героическая, полная романтики. Их имена будут золотом вписаны в историю!
— Почему бы вам, генерал, не быть среди них? — сказал Гард.
— А что? Если бы не земные заботы… — Дорон без особого труда изобразил на лице всю сумму этих забот, помешавших ему влезть под купол. — Кстати сказать, — продолжил он через паузу, совершенно ошарашив Гарда, — наша дорогая Дина отдала своего единственного ребенка профессору Яншу…
Комиссар вскинул на Дину глаза и увидел не лицо, а белую маску.
— Хорошо, — сказал Гард, — тогда объясните мне, генерал, почему, располагая таким количеством доводов в пользу вашей программы колонизации Марса, вы так страстно желаете сделать меня единомышленником, а не…
Дорон понял с полуслова.
— Вы хотите спросить, чего я боюсь? — произнес он все с той же нестерпимой откровенностью, которую можно позволить себе лишь с человеком, неотвратимо приговоренным к смерти, или с самым близким другом, при этом глухонемым. — Извольте. Я боюсь разглашения моей тайны, но вовсе не среди широких масс народа. Тут я все рассчитал: народ мне не помешает, я знаю его психологию раба, скорее он мне поможет! Я боюсь равных себе, комиссар. Узнав об этом деле, они начнут меня бояться и сорвут эксперимент.
— Что же тогда будет? — спросил Гард.
— Плохо будет, — с необычайной простотой ответил генерал. — Они приведут в действие тот самый формальный закон, который вы олицетворяете, и посадят меня в тюрьму, благо кое-какие формальные основания для этого могут быть найдены. «Зону» они прикарманят, поделят между собой, у нее будет не один шеф, как сейчас, а десяток или полтора. Или просто ее уничтожат, если не смогут договориться, это очень легко сделать — нажатием одной кнопки. И все это со всеми обитателями, как синими, так и белыми, взлетит на воздух… — Дина Динст вздрогнула при этих словах и сжала пальцами виски. — Но как бы там ни было, — продолжил Дорон, не обратив внимания на Динст, — сорвется эксперимент или осуществится, моим пациентам нет дороги на Землю: либо на Марс; либо на тот, свет, либо вечное заточение в этом инкубаторе под куполом.
— От вас зависит решение вопроса. Уничтожить вас я сейчас не могу, простите за циничное признание. Я ведь понимаю, что вы проникли сюда, сохранив где-то гарантию своей неприкосновенности. Но если вы, комиссар, мне пока не по зубам, я хотел бы иметь вас в виде единомышленника. — Дорон улыбнулся. — У вас безвыходное положение. Гард!
— Тупик.
— Да, тупик. И у меня тоже.
Они умолкли и некоторое время молчали.
— Мне действительно трудно, как никогда, — признался Гард. — Увы, генерал, единомышленник из меня все же не получится, хотя ситуация обрисована вами достаточно верно и в логике вам тоже не откажешь. Я плохо спорил с вами, но не потому, что был согласен с вашими доводами, а потому, что общество, в котором мы живем, не подсказывает мне убедительные аргументы против. Больше того, оно скорее аргументирует ваше мракобесие, — стало быть, стоит того, чтобы вы существовали и делали свое черное дело. Это обстоятельство ставит меня в настоящий тупик, генерал! Я ничего не могу поделать ни с моим обществом, ни с вами, я способен лишь на маленькое конкретное добро, а оно заключается в том, чтобы спасти жизнь несчастным обитателям купола. Сто пятьдесят детей, в числе которых сын моего друга и ребенок Дины Динст, — ваши заложники. И не только ваши! Они как бы заложники пороков нашего общества — я давно это понял, генерал, но я на что-то надеялся, искал лазейку, позволял вам выговориться до конца… — Гард подошел к столику, взял бокал и одним махом опрокинул в себя его содержимое. Затем произнес, слегка поморщившись: — Ладно, давайте исходить из того, что мир все же будет оповещен о случившемся.
— Как вас понимать? — резко спросил Дорон, изменившись в лице.
— Мадам, — сказал Гард, повернувшись к Дине Динст, — теперь вы можете, я позволяю вам безнаказанно объявить своему шефу то, что сидит на кончике вашего языка, но не срывается из-за боязни получить пулю в переносицу.
— Здесь был журналист Честер, — устало произнесла Динст.
— А сейчас, — добавил Гард, — как видите, его нет.
Генерал, еще не веря своим ушам, остервенело огляделся вокруг, словно хотел убедиться, что Честера действительно нет, и вдруг сделал ладонями ровно три тихих хлопка, означающих «бурные аплодисменты» в адрес комиссара Гарда. Затем сделал паузу и, дав волю своим истинным чувствам, с силой ударил кулаком по столику. Бутылка стерфорда, подпрыгнув, перевернулась. И в следующее мгновение Дорон уже смеялся, из него воистину мог бы получиться блестящий актер.
— Какой замечательный, но чрезвычайно глупый ход! — проговорил он сквозь приступ смеха. — Ну и концовка! Надеюсь, вы понимаете это, комиссар? Или вы все еще не согласны с тем, что в интересах того же маленького Честера старшему Честеру следует молчать?
Гард стоял, склонив голову, словно ему на затылок тяжело давила чья-то рука.
— Да, это резко меняет ситуацию. Давно ушел Честер?
— Что вы хотите предложить? — спросил Гард.
— Догнать его. Вернуть.
— Уговорить молчать! Да опустите свой пистолет! — заорал Дорон инспектору Таратуре. — Скажите ему, комиссар! Я гарантирую вам безопасность! Всем! Вы мне нужны живые и невредимые! Остановите Честера, и я сделаю его и вашу жизнь безбедной, я…
— Честер уже покинул «зону», — перебил Гард. — Кроме того, я уверен, что он не пойдет на наши уговоры, даже если бы попытались его уговорить.
— Так… — Дорон хрустнул пальцами рук. — Очень глупо. Это же глупо, комиссар Гард. Вам все равно следует попытаться… — Затем генерал произнес тихо, как бы говоря сам с собой: — Разгром типографий левых газет не поможет, есть печать других стран… Но дело даже не в этом. Члены Тайного совета все равно узнают… Так. Вы можете сказать мне, где будет находиться Честер, я сам попытаюсь его урезонить?
— Он мой друг, — коротко ответил комиссар.
— Я хорошо знаю ваши «резоны», генерал.
— Ладно, — поморщился Дорон, — позвольте мне отдать наверх кое-какие распоряжения.
— Я хочу помочь вам и вашим спутникам как можно быстрее оказаться на материке. Надеюсь на ваше благоразумие, комиссар. Здесь вы мне совершенно бесполезны. А там… Только вы способны остановить Честера, потому что вы, надеюсь, понимаете, как это необходимо ему же, и только вы знаете, где его можно найти. Выходите сами из тупика, Гард! Если вы действительно хотите сохранить жизнь детей…
— Линда? Это Дэвид.
— Слышу.
— Новости есть?
— Увы.
— Знаете, я сбился с ног.
— Ах, Дэвид!
— Тот звонил?
— И опять не назвался.
— О Фреде никому не слова. Вы слышите, Линда?
— Слышу. Скажите мне правду о Майкле.
— Нужно держаться, дорогая.
— Я не ребенок, Дэвид.
— Могу повторить: он жив. Остальное потом.
— За что вы меня мучаете?
— Я позвоню позже.
— Ах, Дэвид!
Честер как в воду канул. Он мог вернуться в Нью одновременно или чуть раньше Гарда, но розыски, организованные комиссаром, дали пока нулевой результат. В конце концов Фред должен был явиться домой или хотя бы позвонить жене, и Гард уже в пятый раз беспокоил Линду.
Конечно, Честер молодчина, он прекрасно законспирировался, понимая, что имеет дело с опасным противником. Но если он знает, что Гард уже в городе, скрываться от комиссара глупо, а если он думает, что Гард еще в «зоне», давно пора поднимать тревогу. Впрочем, не исключено, что Фред еще сам не выбрался с острова. А вдруг он застрял в трубе, сидит там со своим Шизом и ждет помощи? Или, что еще хуже, и помощи уже не ждет?!
Комиссар не на шутку волновался.
Возле квартиры Честера, перед входом во все без исключения редакции левых газет, на аэродромах и у дворца президента — всюду были расставлены посты, держащие прямую связь с дежурным по управлению. Сам комиссар объездил на машине любимые и наиболее посещаемые Честером кабаки, побывав даже в «Указующем персте», с которым Фред разругался больше года назад.
Таратура был оставлен на острове: вдруг Честер еще там и ему понадобится какая-нибудь помощь! Сюзи находилась с инспектором, и Гард был спокоен хотя бы за то, что сведения о «зоне» никуда не просочатся, пока он сам не даст соответствующей команды.
В четыре дня позвонил Дорон, тоже вернувшийся в Нью. Словно отчитываясь перед Гардом, он сообщил, что его люди проверили списки лиц, покинувших за последние сутки остров Холостяков, но фамилии Честера не обнаружили.
— Вы сами понимаете, — сказал генерал, — это еще ни о чем не говорит.
— Проверьте трубу, через которую «зона» сбрасывает воду в море, — посоветовал Гард после некоторого раздумья.
— Вот как? — сказал Дорон. — Очень интересно. Хорошо, проверим.
— С участием Таратуры, — добавил Гард. — Я дам ему необходимые указания.
Еще через час Дорон сообщил — через минуту это же подтвердил Таратура, — что в трубе чисто. «Слава Богу!» — подумал Гард.
— Он не мог покинуть «зону» еще каким-нибудь путем? — спросил генерал.
— Вам лучше знать эти пути, — ответил Гард.
В четверть шестого раздался звонок из канцелярии президента.
— Говорит Джекобс. Вы, Гард?
— Точно.
— Так я и думал. Будьте здоровы.
И трубка дала отбой.
Гард немедленно соединился с Джекобсом и спросил старика, чем вызван его странный звонок.
— Обычная история, — ответил секретарь президента. — Какой-то сумасшедший или подвыпивший весельчак сообщил мне по телефону, что вы попали на острове Холостяков в трудное положение и что вас нужно выручать. Как вы понимаете, комиссар, я благодарен вам за то, что вы в Нью, а я избавлен от лишних хлопот.
«Это, конечно. Честер… Но Боже мой, — подумал Гард, — как он неумело действует!»
— Любопытно, — переходя на шутливый тон, сказал комиссар, — что бы вы делали, не окажись я на месте?
— Раскошелился бы на свечку, — мгновенно ответил Джекобс.
— А серьезно?
— На две свечки!
Да, старину Джекобса голыми руками не возьмешь…
— Дэвид? Линда.
— Да, да, я слушаю.
— Не помешала?
— Напротив. Что-нибудь случилось?
— Этот опять звонил.
— Не обращайте внимания.
— Мне надоело. Ничего, если я скажу, что Фред приехал?
— Линда, он действительно приехал?
— Я так скажу, чтобы он отстал.
— Лучше не обращайте внимания.
— Дэвид, я увижу Майкла?
— Он жив, и это все, что я могу вам сказать, Линда.
Вскоре позвонил Дорон.
— У вас есть новости?
— Есть просьба, генерал, — сказал Гард. — Оставьте в покое жену Честера. Она уже на пределе. Ваши люди ее замучили.
— Хорошо, я подумаю, — сказал генерал, — а…
— Новостей нет, — перебил Гард.
— Никаких?
— Абсолютно.
— Договоримся о главном, — произнес Дорон металлическим голосом. — Или я могу вам доверять, или не могу. Ситуация не терпит неясностей в этом вопросе.
— Я к вашим услугам, генерал.
— Почему вы не сообщаете мне о звонке из канцелярии президента?
Гард не сразу нашелся, что ответить.
— Но вы и так знаете об этом, — сказал он через паузу.
— Разумеется! Ведь анонимный звонок Джекобсу мною организован!
Гарду пришлось сделать еще одну паузу.
— Вы проверяли меня, генерал?
— Отдаю долг вашей удивительной проницательности.
— Благодарю за комплимент, — сказал Гард. — Откровенно говоря, я сам хочу иметь дело с Фредом Честером, а уж потом доложить вам о результате.
Дорон не ответил.
Ночью Гард был в управлении, поддерживая связь со всеми постами. Уже не в первый раз, работая как бы заодно с Дороном, он одновременно действовал против него, оберегая от генерала предмет их общих забот. Это создавало дополнительные трудности, поскольку комиссар «простреливался» с двух сторон, занимая все ту же «круговую оборону»: там, где были его люди, непременно находились люди Дорона.
Черт возьми, как не хватало комиссару Мердока!
Таратуре больше не было смысла торчать на острове, и Гард отдал ему распоряжение возвращаться домой.
— Одному? — спросил инспектор.
— Вместе, — сказал Гард, подумав о том, что Сюзи Бейл с большим успехом сохранит тайну, если будет при Таратуре.
В семь утра в полицейское управление приехал Дорон. Без предупреждения. Даже без выяснения того, на месте ли комиссар. Невероятно, но это так: член Тайного совета лично посетил комиссара Гарда! Он вошел в кабинет, даже не взглянув на оторопевшего сержанта, и бросил на стол Гарда утренний выпуск «Все начистоту» — левой газеты, издающейся на средства подписчиков.
— Первый ход сделан, — резко произнес Дорон, — важно не пропустить второй!
Гард увидел громадный заголовок, шапкой стоящий на полосе: «Верните моего Майкла!» Быстро пробежав глазами статью, комиссар понял, что это, собственно, даже не статья, а анонс к ней, сделанный второпях, на одном дыхании. Честер, по всей вероятности, не имел времени на тщательное обдумывание материала, он просто кричал! Кричал о том, что его маленький Майкл живет на острове Холостяков в таинственной «зоне», возглавляемой таинственным «шефом», что у бедного мальчика синяя кожа и синяя кровь, что ему и многим другим детям, находящимся под зловещим куполом, сделана операция и что он, Фред Честер, собственными глазами видел леденящую душу картину и теперь свидетельствует перед читателями ее достоверность. О том, как был украден Майкл, как нашел его Честер и с чьей помощью, что представляет собой купол, что за профессора, орудующие в «зоне», и прочие подробности газета обещала рассказать читателям в следующих номерах. Тут же следовал призыв: «Оформляйте годовую подписку на нашу газету!» А под призывом была опубликована фотография ребенка с синим лицом: ребенок жевал бумажную ленту и смотрел на читателя взором, полным ужаса. Это был, конечно, увеличенный и матрицированный кадр из фильма, унесенного Фредом из «зоны».
— Мне удалось блокировать часть тиража, — сказал Дорон, — но дело теперь не в этом. Люди уже знают. Со слухами даже я бессилен бороться. Впрочем, положение пока не столь катастрофическое…
— Минуту, генерал.
Гард взглянул на схему постов, вызвал по селектору «девятого» и спросил его, как получилось, что Честер вошел в здание редакции незамеченным.
— Не входил, комиссар, — ответил «девятый», — если он не сделал себе пластической операции!
— Хорошо, — сказал Гард. — Удвойте внимание. Скоро наверняка войдет… Я слушаю вас, генерал.
— У меня есть возможность, — энергично начал Дорон, — превратить сообщение Честера либо в розыгрыш, либо в бред сумасшедшего, либо в анонс научно-фантастического рассказа. Но дальнейшие разоблачения вашего друга, его следующие публикации…
«Какие разоблачения? — подумал Гард. — Фреду ничего же не известно… Правда, с ним Шиз, но много ли знает рядовой электрик? Быт синих людей, образ жизни, какие-то случаи, истории, способ их охраны, фамилии профессоров, некоторые подробности о Дине Динст — что еще? Впрочем, и это немало…»
— Джинн выпущен из бутылки, — сказал Гард, словно бы подводя черту под своими размышлениями.
— Чепуха! — воскликнул Дорон. — Я все улажу. Мне важно, чтобы Тайный совет не узнал истинных целей эксперимента и чтобы мое имя нигде не фигурировало. Кстати, ваше имя тоже пока не задето. — Генерал посмотрел в глаза Гарда. — Скажите, комиссар, что знает и чего не знает Честер? Я задаю глупый вопрос? Возможно…
— Он не один, генерал, — сказал Гард.
— Да, я знаю, с ним ушел сотрудник «зоны» Вальтер Шиз. Электрик. Что он может знать, если есть сведения, которые недоступны даже Дине Динст! Буду откровенен с вами, комиссар. Если бы я мог убрать вас всех — всех! — одновременно, я бы так и сделал. И кончен бал! Увы, я понимаю, что Честер — гарантия вашей безопасности, как вы — его. И еще этот ваш Таратура с девчонкой. И мой Шиз… («Ни при каких обстоятельствах, — подумал Гард, — нам нельзя оказываться всем вместе!») Короче говоря, — продолжал Дорон, — я вновь протягиваю вам руку, комиссар. Действуйте! Теперь все зависит от вас. Уговорите Честера замолчать! Вы-то, надеюсь, понимаете, что его болтовня приведет к неминуемой гибели двухсот с лишним человек и собственного сына? Мне их не жалко, они уже не люди, но вы…
— Я сделаю все, что в моих силах, — сказал Гард, вставая. — Но именно я сделаю, генерал. Не вы!
Через два часа у входа в редакцию «Все начистоту» группа, возглавляемая Таратурой, спокойно и аккуратно взяла Вальтера Шиза. При задержании электрик произнес только одну фразу, и то лишь тогда, когда увидел за рулем автомашины инспектора Таратуру: «Хорошо, что это ты, черт возьми!» Его привезли в управление и ввели в кабинет Гарда. Он был совершенно невозмутим.
— Сначала я думал, — сказал Шиз, — что ребята от шефа, к чертовой матери! Даже испугался.
— А вам известно, кто ваш шеф? — улыбаясь, спросил Гард.
— Черт его знает! — ответил Шиз. — Не Дорон?
Комиссар опешил:
— Откуда у вас такие сведения?!
— Фредик сказал. Он парень головастый.
— Линда?
— Дэвид! Боже мой, куда вы запропастились? Я с ума схожу, а вам…
— Линда…
— Как будто меня не существует! После этой ужасной статьи, после фотографии — как вы могли, Дэвид! Но это не Майкл! Неужели это мой сын?!
— Линда…
— Что они сделали с Майклом? Я не узнаю его! Куда мне идти? Где этот купол? На острове Холостяков? Я немедленно…
— Линда!
— Но что я могу сделать одна? Бедная, несчастная женщина… Где Фред? Если он печатает статьи, то почему…
— Линда, дайте хоть слово вымолвить!
— Что толку от ваших слов! До каких пор вы будете морочить мне голову?!
— Успокойтесь, Линда! А Фред — вот он, рядом. Можете с ним говорить!
Дитрих кошачьей походкой вошел в кабинет Дорона.
— Ну? — коротко спросил Дорон.
— Сожалею, но… Гард исчез.
Дорон молча посмотрел на Дитриха.
— В четырнадцать двадцать семь он выехал с Таратурой из управления, — продолжал секретарь, — и мы его потеряли.
— Прекрасно, — съязвил генерал. — Честера еще не нашли, а Гарда уже упустили. Представить всех к орденам?
Дитрих не пошевелился, выражение его лица не изменилось. Казалось, никакие чувства не были ведомы этому человеку: ни страх, ни сострадание, ни ненависть, ни любовь. Автомат, вся сила которого — в безропотном автоматизме. Но Дорон, вероятно, все же отлично знал своего секретаря, если по каким-то совершенно неуловимым признакам понял, что тот сказал еще не все.
— Ну? — снова произнес генерал.
— В шестнадцать ноль четыре Гард звонил жене Честера. Сначала он сам говорил с Линдой, затем трубка была передана Фреду Честеру.
Дорон всем телом подался вперед.
— К сожалению, генерал, — спокойно произнес Дитрих, — они звонили из машины комиссара.
— Содержание разговора?
— Общие слова. — Дитрих протянул Дорону маленькую кассету с магнитофонной пленкой. — Если угодно, запись здесь.
Генерал раздраженно махнул рукой, и кассета легла в бездонный карман Дитриха. Дорон с минуту отбивал указательным пальцем барабанную дробь по столу.
— Плохо, Дитрих, — вдруг просто сказал генерал. — Ох как плохо!
Дитрих закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока Дорон не отдал распоряжение:
— Холла и Рейдинга! И сами побудьте здесь. Вы мне потом понадобитесь.
Ближайшие помощники генерала уже битых два часа томились в приемной…
— Фреди, давай еще раз обдумаем все сначала. Я не могу тебе запрещать, не могу от тебя требовать, поэтому прошу.
— Если бы я не знал тебя, Дэвид, то решил бы, что ты подослан Дороном.
— Это близко к истине, но не меняет существа дела. Есть логика, есть здравый смысл…
— Хорошо, давай обдумаем.
Они сидели в небольшой комнате, обставленной вещами, давно вышедшими из моды. Как по линиям на пне, по этим вещам можно было определить, сколько десятков лет минуло с той поры, когда кончилось благополучие этого дома. Впрочем, делать специальных изысканий не было нужды, так как Вальтер Шиз, которому принадлежала квартира, находился тут же. Он сидел в высоком «тронном» кресле, по-королевски уронив голову на грудь, и задумчиво разглядывал торшер из массивного литого серебра, не только не принимая участия в общем разговоре, но даже не прислушиваясь к нему. Немногословность Шиза, как полагал Гард, могла свидетельствовать в равной степени либо об ограниченности его ума, либо, наоборот, о его мудрости. Шиз все еще оставался загадкой для комиссара, который так и не понял и не видел смысла в том, чтобы это выяснять, почему Вальтеру Шизу, человеку весьма странному, пришлось когда-то бросить насиженное гнездо, заколотить маленькую квартиру, закрыть вполне приличное и доходное дело и податься на остров Холостяков, чтобы приобщиться там к мрачной и таинственной «зоне», а затем так же необъяснимо порвать с ней, то есть со своим будущим, и вернуться к прошлому. Массивный торшер вызывал, вероятно, у Шиза какие-то воспоминания, но какие именно, Гард не понимал, поскольку Шиз обронил вслух лишь несколько слов, дающих возможность предполагать все, что угодно. Он сказал: «Наследство жены, черт бы ее побрал!» — и вновь умолк.
К «черту» Шиза Гард уже успел привыкнуть.
Конспираторы! Это же смех: перебраться с острова на материк и, не путая следов, почти на виду у всех прямым ходом направиться в пустовавшую квартиру Шиза! Только абсолютная нелепость такого «хода» помешала Гарду (и, вероятно, Дорону) предположить его возможность.
Однако Дорон еще может хватиться, надо поторапливаться… Тем более что все они, кроме Сюзи, которую инспектор, пользуясь какими-то старыми своими отношениями и связями, пристроил инкогнито в заведение «Милости просим на два часа!», оказались вместе, как безмозглые мухи, сползшиеся, казалось бы, специально для того, чтобы быть прихлопнутыми одним ловким ударом мухобойки.
— Таратура, там все в порядке? — спросил Гард.
Инспектор, который был рядом, оторвался от окна, через которое он наблюдал узкий дворик и аллею, ведущую к подъезду дома, и ответил:
— Как у Христа за пазухой, шеф!
— Отлично. Итак, Фреди, предположим, ты продолжишь свои разоблачения, назовешь все фамилии, адреса, даты. Беру невероятный с точки зрения логики вариант: тебе верят, общественность возмущается, правительство вынуждено принять меры, Дорона подвергают аресту. Что будет с Майклом и остальными детьми?
— Что? — сказал Честер.
— Они погибнут, как только их «освободят». Значит, чтобы сохранить им жизнь, надо навечно оставить их в куполе!
— Это немыслимо, но… твое предложение?
Гард тяжело вздохнул.
— Увы, Фред, изменить что-либо в судьбе детей мы бессильны. Только жажда возмездия руководит нашими поступками! Что же касается Майкла и всех остальных… не лучше ли предоставить событиям течь своим чередом? Марс — тоже планета, им будет там лучше, чем в куполе, и по крайней мере не хуже, чем на Земле.
— Ты способен сказать все это Линде? — почти шепотом спросил Честер.
Гард не ответил.
— И зло, я считаю, должно быть наказано! — продолжал Фред. — Если завтра Дорону понадобятся новые «покорители» Марса, мы не позволим ему покупать или красть новые человеческие жизни!
— Полагаю, — сказал Гард, — нам удастся получить у него в обмен на молчание гарантию прекращения дальнейшей деятельности «зоны».
— Черта с два! — сказал вдруг Шиз. — Его гарантия — пуля!
— Нет, Дэвид, — воскликнул Честер, — не могу с тобой согласиться! У любого яда есть противоядие. Если срочно дать ученым государственной важности задание, если привлечь к делу такие умы, как Чойз, они решат проблему! Я не могу не надеяться на то, что детям вернут Землю! Не могу!
Честер нервно заходил по комнате.
— Реальность твоих надежд минимальна, — жестоко произнес Гард.
— Пусть! Но даже самый ничтожный шанс я обязан использовать. Ну как ты меня не понимаешь?
Гард тоже встал с кресла, тоже заходил из угла в угол, но, встречаясь на середине комнаты, они старались не задевать друг друга. Не только физически, даже словом, но Гард скоро не выдержал.
— Убивать всегда было легче, чем спасать от смерти, — сказал он. — Те же Биратончелли и Янш занимались перестройкой человеческого организма более десяти лет. Сколько десятилетий должно уйти на то, чтобы исправить зло?
— Согласен, — мрачно сказал Честер, — но что из этого следует? Необходимость смирения? Или все же сделать попытку поискать шанс спасти детей?
— Мне трудно с тобой говорить, ты слишком заинтересованное лицо, — ответил Гард.
— Знаешь, Дэвид! — Честер сжал кулаки, но, быстро совладав с собой, только приблизился к комиссару и продолжил срывающимся от волнения голосом: — А ты, выходит, человек, менее заинтересованный? Ты хочешь сказать, что у меня там сын, а у тебя там сына нет? И поэтому я так отчаянно хочу вернуть детей к нормальной земной жизни? И это говоришь ты, поборник справедливости? Но можно ли в принципе защищать «чужую» справедливость, если стать на твою точку зрения? И «чужую» жизнь, «чужое» здоровье, «чужую» честь — ты подумал об этом? Можно ли вообще бороться против зла, если исходить только из личной заинтересованности?
Таратура, забыв об окне, внимательно смотрел на Гарда, и даже Шиз прервал свое мрачное созерцание серебряного торшера.
Гард с жадностью закурил. Да, он имел дело с двумя правдами, одна из которых принадлежала Честеру, другая — Дорону. Как это ни парадоксально, но теперь, когда зло уже свершилось, в позиции Дорона тоже была логика, был резон, была тупая правда безвыходности. Кому же из них отдать предпочтение? — думал комиссар и вдруг понял, что решить этот вопрос «извне», со стороны, стоя между Честером и Дороном, нельзя. Никакая «объективность» не может быть судьей в битве добра и зла, надо занять позицию, определить свое место: либо рядом с Честером, либо не рядом с ним — и тогда не будет сомнений и противоречий…
— Так, — сказал наконец Гард. — Таратура, вам следует немедленно и с соблюдением предельной осторожности переправить сначала Линду Честер, а затем Сюзи Бейл ко мне в управление. Мы едем туда не теряя времени!
Совещание у Дорона кончилось через двадцать минут после того, как началось. От Холла и Рейдинга у генерала не было секретов — так, по крайней мере, считалось, — и оба помощника испытали состояние, близкое к панике, когда Дорон ввел их в курс дела. Да, они читали публикацию журналиста Честера, да, они знали, что комиссар полиции Гард самым невероятным образом проник в «зону» и открыл их тайну, но при всем при этом они не лишали себя надежд на то, что генерал обладает достаточными силами, чтобы пресечь действия нежданных-негаданных противников. Когда же Дорон откровенно признался своим приближенным, что события стали выходить из-под его контроля, что дальнейший их ход зависит от того, какую позицию займут Гард и Честер, а их следы в настоящий момент утеряны, Рейдинг и Холл, не колеблясь, оценили ситуацию как предельно опасную.
План действий был разработан ими достаточно четко, он исходил из трех возможных вариантов.
ПЕРВЫЙ:Гард и Честер, объявившись в ближайшие десять часов — именно столько времени оставалось до выхода очередного номера «Все начистоту», — принимают сторону генерала Дорона. И тогда: отбой по всем каналам; принятие мер, ликвидирующих последствия единственной честеровской публикации (вплоть до объявления журналиста сумасшедшим или официального и публичного признания его в том, что статья опубликована в коммерческих целях); установление постоянного наблюдения за лицами, так или иначе оказавшимися в курсе дороновских дел (то есть за Гардом, Честером, его женой Линдой, инспектором Таратурой, Сюзи Бейл и, разумеется, Вальтером Шизом), с тем чтобы через некоторое время, в наиболее подходящий момент, аккуратно и без следов всех уничтожить, по возможности одновременно; тему «Космос» форсировать, хотя и сузить круг непосредственных исполнителей вдвое, увеличив во столько же раз охрану «зоны».
ВТОРОЙ ВАРИАНТ:Гард и Честер в течение ближайших десяти часов не дают о себе никаких вестей или, объявившись, открыто заявляют о непринятии стороны генерала Дорона. Тогда: немедленный разгром типографии и редакции «Все начистоту» (во всяком случае, за час до выхода тиража очередного номера) с поручением этого дела бригаде «Молния-1»; немедленная ликвидация группы Гарда по ее первому обнаружению — любыми способами и любой ценой, дабы пресечь дальнейшие разоблачения, с поручением этого дела бригаде «Фильтр-А»; уничтожение бригады «Молния-1» с поручением этого дела бригаде «Фильтр-А»; уничтожение бригады «Фильтр-А» с поручением этого дела бригаде «Фильтр-Б»; уничтожение бригады «Фильтр-Б» с поручением этого задания бригаде «Молния-2»; немедленное установление контакта с членами Тайного совета, которые, надо полагать, во имя спасения общества и государства благосклонно отнесутся к генералу Дорону, его приближенным и его делам, за что генерал уступит членам Тайного совета часть своих интересов по программе «Космос».
