10. Дорога в логово

Когда Гард заметил возвращение на пляж человека с мольбертом, он, внутренне сжавшись, замер в ожидании, и желая и не желая наступления развязки. Да, судя по тому, как человек с мольбертом кругами приближался к Гарду, это был он, да еще не один, а в сопровождении высокого и худого типа. Аналогия с «пришельцем в никуда» почему-то не возникла у Гарда, и он просто окрестил второго Худым в отличие от Мольберта, как он мысленно назвал первого. Вероятно, Мольберт сначала произвел разведку, зато теперь они будут действовать. Или что-то показалось ему подозрительным и он пригласил начальника? Чего гадать? Ждать осталось совсем немного. «Главное то, — подумал Гард, — что они явились наконец по мою душу». Оглядываться на Честера с Таратурой уже не имело смысла: в любом случае нельзя было выдавать их присутствия и хоть какого-то отношения к комиссару.

Двое остановились в нескольких шагах от Гарда и о чем-то тихо переговорили между собой. Сейчас, вероятно, они скажут пароль. Гард ничего вразумительного не ответит, возникнет недоразумение, и чем оно может кончиться, неизвестно. Так решил про себя Гард, вовсе не готовый к разговору, который произошел в действительности.

— Это ваши? — просто спросил Худой, вплотную подойдя к Гарду и показывая на полотенца.

— Да, — коротко ответил Гард, продолжая сидеть в плетеном шезлонге.

— Вы один?

— Один.

— Одевайтесь.

И все? Гард не ждал такой лаконичности.

Голос у Худого был противно-скрипучий, как будто, прежде чем выйти наружу, он пролезал через слишком узкое отверстие в горле, задевая кости. Комиссар не спеша оделся, свернул полотенца и положил их в сумку. Мольберт и Худой спокойно ждали, не проявляя ни нетерпения, ни удовольствия от медлительности Гарда.

— Вы готовы? — спросил Худой.

Гард пожал плечами.

— Тогда идите за ним.

И комиссар пошел следом за Мольбертом. Никакой властности, ни даже тени приказа не было в репликах Худого. Он говорил тихо и просто, спокойно и вежливо, но по-военному коротко. А голос его действительно был противным.

Когда они вышли на набережную и подошли к стоянке автомашин. Худой тронул Гарда за плечо.

— Груза, конечно, с вами нет?

— Нет, — просто ответил Гард.

— Ну и отлично. Садитесь.

Потом мелькнуло растерянное лицо Фреда Честера — слава Богу, он не выкинул никакой глупости! — и машина свернула на трассу, ведущую в глубь острова.

Игра началась, но кто в этой игре был кошкой, а кто выполнял роль мышонка, оставалось пока неясным. По крайней мере для Гарда. Уж слишком свободно они действовали, слишком уверенно и открыто! И хотя Гард добился своего и вышел на след очередного звена, он не то чтобы трусил — он побывал и не в таких переделках, — а здорово нервничал, с трудом сохраняя внешнее спокойствие.

Дорога не пустовала, но и не была перегруженной. Навстречу то и дело попадались машины, а один лихой «норд-вест» — на острове, кстати, их было много — даже обогнал «пантеру», которая шла ровно, без напряжения. Курортники, как видно, любили забираться в северную часть острова, чтобы пощекотать себе нервы экзотикой мрачных акульих берегов, а затем с еще большим удовольствием вкушать прелести цивилизованного юга.

Все в машине молчали, молчал и Гард. В его положении было бы глупо задавать вопросы, между тем и ответов от него тоже не ждали. Но по всему чувствовалось, что инициатива все же находится в ИХ руках.

На одном из поворотов Гард бросил взгляд на боковое зеркало и увидел мелькнувший сзади «бьюик». Ну и прекрасно! Таратура принес комиссару некоторое душевное равновесие.

Наконец минут через пятнадцать, когда дорога стала чаще петлять среди холмов, сидящий за рулем Мольберт нажал кнопку на приборной доске. Тотчас откинулась потайная крышка, открыв панель радиопередатчика, и Мольберт повернул одну из ручек.

— "Мираж" слушает, — почти мгновенно прозвучал в машине голос.

Худой приподнялся с заднего сиденья, наклонился к микрофону, вмонтированному в приборную доску, и доложил:

— Я «Пантера». Мы на подходе.

— Груза нет? — спросил «Мираж».

— Груза нет, — ответил Худой.

— Ждите.

Прошла минута, в течение которой Гард вновь подумал о том, что они ведут себя как хозяева этого острова, если не боятся передавать сведения открытым текстом.

Затем ожил приемник.

— Следуйте в зону.

Спокойный разговор, никаких восклицаний, ни малейших признаков суеты.

Мольберт молча прибавил скорость. Теперь дорога запетляла над берегом, потом вдруг резко повернула в сторону, забралась на плоский холм, но вскоре, как будто заблудившись и найдя саму себя, вернулась и ровно побежала вдоль прибрежных дюн. «Бьюик» Таратуры пропал где-то сзади, и Гард стал опасаться, как бы инспектор не потерял белую «пантеру».

Впереди показались какие-то строения, обнесенные высоким темно-зеленым забором. Машина свернула с шоссе, проехала мимо забора, затем миновала странный участок, выложенный квадратными бетонными плитами, и резко замедлила скорость на площадке, составляющей примерно сто квадратных метров, вокруг которой были скалы, и казалось, дальше пути нет, — тупик. Но в правом углу квадрата неожиданно открылась узкая лента шоссе, достаточная для того, чтобы проехала одна машина в ту или в эту сторону, а метров через пятьдесят «пантера» вошла в тоннель. Он не был освещен, ехали как будто на ощупь, и Гард понял, что посторонний водитель здесь шею сломает, и только тот, кто наизусть вызубрил все повороты и зигзаги, сможет беспрепятственно проехать. Наружу машина выскочила так же неожиданно, как и нырнула под землю: сразу, в одно мгновение, появился выход — ровный овал, наполненный чистым голубым небом. Еще сто метров по бетонным плитам — и «пантера» остановилась перед массивными воротами, обшитыми стальными листами.

Никто не вышел к ним навстречу, не задал никаких вопросов и не потребовал пропуска. Створки ворот бесшумно разошлись, и машина въехала на территорию того, что они, вероятно, и называли «зоной». Затем ворота так же бесшумно закрылись, отрезав обычный мир от Гарда, вернее, Гарда отрезав от него.

Ощущение какой-то ирреальности происходящего не покидало комиссара полиции. Оно возникло еще утром на пляже, когда он выложил дурацкие полотенца не менее дурацким крестом и стал ждать неизвестно чего. Во всем этом было что-то от фарса, от придуманной игры, от той дешевой детективности, которую Гард не терпел, потому что никогда не встречался с ней в жизни. Если учесть при этом, что полотенца, крест, человек с мольбертом, Худой, и этот мрачный тоннель, и створки стальных ворот, и «зона» — все это имело отношение к совершенно непонятному исчезновению детей с генетическим кодом АЦХ, — если учесть все это, можно понять Гарда, который нравственно и духовно был готов сейчас к продолжению таинственностей, а не к тому, что чей-то громкий голос добродушно провозгласит: «Стоп! Продолжение съемки завтра. Всего хорошего, господа!»

В действительности ни юпитеров, ни декораций вокруг не было. Была таинственная вилла, исполненная в старинном стиле — со стрельчатыми окнами и множеством резных башенок, — а из дверей виллы вышел к «пантере» пожилой господин в форменной одежде, напоминающей то ли одежду швейцара из Национального банка, то ли охранника из оперы «Казнь жизнью», недавно поставленной труппой Марчелло Пиронелли.

— Добрый день, — сказал охранник-швейцар спокойным голосом. — Прошу.

Мольберт остался в машине, а Гард в сопровождении Худого и старика поднялся по трем ступенькам. Они прошли с десяток метров темным коридором и очутились в просторной комнате без окон, но ярко освещенной лампами дневного света. Худой молчал, засунув руки в карманы брюк, а старик близко подошел к Гарду.

— Простите, — сказал он почти равнодушно, — оружие.

И протянул раскрытую ладонь.

Пистолет был спрятан у комиссара во внутреннем потайном кармане пиджака и находился точно под мышкой. Раздумывать о том, отдавать его или нет, было бы ошибкой. Гард по себе знал, что малейшая задержка в этом деле всегда производит невыгодное впечатление. Или — или — или, но без раздумий! Конечно, с пистолетом он бы чувствовал себя уверенней, но это была логика полицейского детектива, а не разведчика, в роли которого Гард теперь оказался. Отдать? Какие могут быть сомнения! Они и сами вооружены, чего бы тогда Худому держать в карманах руки, и пистолет у Гарда воспримут как должное, тем более что прежде он принадлежал Бобу Лангеру.

Все эти мысли шли параллельно с тем, что делал комиссар. Автоматическим движением руки он вытащил блестящую игрушку, подбросил ее на ладони и протянул старику рукояткой вперед. Старик, даже не глядя на пистолет, сунул его в отворот мундира, а Худой тут же освободил карманы от собственных рук.

Дверь, обитая черной кожей, отворилась.

В небольшом помещении, напоминающем контору обычного коммерческого предприятия, за письменным столом, отгороженным от вошедших стойкой, сидел чиновник. Иначе его трудно было назвать, глядя на грязно-серый будничный костюм, обильно посыпанный у воротника перхотью, и кожаные подлокотники на рукавах. Лет ему было не более пятидесяти, выражение лица скучающее, пальцы в чернилах. Всей пятерней он почесал редкие седые волосы на шишковатом черепе и посмотрел на Гарда равнодушным взором.

— Присаживайтесь, — сказал он, выдержав паузу.

От всего увиденного на Гарда повеяло такой заурядной обыденностью, что настроение комиссара резко изменилось. На какое-то мгновение ему показалось даже, что нет никаких гангстеров и рэкетиров, что перед ним вполне миролюбивые люди и что они, извинившись — стоит только чуть-чуть прикрикнуть на них, — приведут живого и невредимого Майкла, объяснив его появление на острове тем, что ребенок заблудился, а это тихое учреждение из благотворительных побуждений подбирает заблудших.

Гард досадливо поморщился и тихо выругал себя: шалили нервы.

За его спиной астматически дышал старик. Чуть сбоку стоял Худой. Слева и справа подпирали стены странные субъекты в форме конечно же не швейцаров, а самых настоящих охранников! Их оттопыренные карманы сняли последнюю иллюзию безмятежности.

Чиновник достал между тем из стола толстую папку и принялся неторопливо листать подшитые в ней документы, деловито слюнявя палец. Найдя что-то важное, он поднял глаза на Гарда и повторил:

— Садитесь, садитесь. Стесняться нечего.

Гард опустился в глубокое кресло.

— Итак, вы кто? — спросил чиновник. — Ваше имя?

Гард задумался, поджав губы, и одними глазами, не двигая головой, оглядел присутствующих, словно оценивая, стоят ли они того, чтобы он назвал им свое имя. Вопрос был прямой, отвечать тоже следовало прямо, но что? Может, совсем не отвечать? Но какое найти для этого оправдание? Или называться Бобом Лангером? А вдруг они знают его или имеют его фотокарточку? Глупо.

— Я хорошо помню инструкцию, — сказал Гард. — Подобный вопрос мне может задать только шеф.

На лице чиновника отразилось сомнение: мол, черт его знает, может, и есть такая инструкция. Во всяком случае, он сделал вид, что ответ Гарда его удовлетворил.

— Допустим, — сказал чиновник. — А где груз?

— Наоборот, — сказал Гард, — я прибыл за грузом. — Вышла ошибка…

— У нас ошибок не бывает, — перебил чиновник, и все вокруг заулыбались. — Можете прочитать.

И он, аккуратно разгладив ладонью бумагу, вынутую из папки, протянул ее Гарду. «Вылетаю слонихой, двадцать седьмого. Стив». И снова Гард удивился тому, что сообщение было передано с примитивной шифровкой да еще по цивильному адресу: «Дине Динст, отель „Холостяк из принципа“, остров Холостяков».

— Ну-с, — улыбнулся чиновник. — Где же «слониха»?

— Не знаю, — сказал Гард с тупостью, делающей честь рядовому полицейскому, но не комиссару полиции. — Меня это не касается. Я выполняю поручение.

— Какое?

Он не спросил «чье», вероятно памятуя о том, что Гард все равно не будет называть фамилии.

— На этой неделе сюда был доставлен «слон», — сказал комиссар, решив пользоваться их же терминологией. — Его нужно срочно вернуть.

— Мальчика? — удивился чиновник.

— Да, — сказал Гард.

— Майкла Честера?!

Они ничего не скрывали! Подобная откровенность могла быть свойственна лишь тем людям, которые не делают ничего предосудительного или уверены в абсолютном сохранении тайны. А такая уверенность возможна в двух случаях: либо они доверяют Гарду, либо решили не выпускать его из зоны никогда. Если так, значит, они располагают о нем большими сведениями, чем он может себе представить? Кошка — это они, мышь — это Гард. И сейчас их задача — установить каналы, по которым посторонний человек проник в зону. Они хотят разгадать истинную цель Гарда, чтобы обезопасить себя на будущее? Где же была совершена та роковая ошибка, которая раскрыла им карты комиссара полиции? Впрочем, гадать не имело смысла: Гард действовал вслепую, ошибок могло быть много.

Но вдруг они ему доверяют? Рассчитывать на это трудно, шансов почти никаких, но надо держаться до последнего.

— Имя ребенка мне неизвестно, — сказал Гард.

Чиновник всей пятерней почесал череп. Потом зевнул, постучав ладошкой по открытому рту.

— Та-а-ак, — сказал он. — Почему нас никто об этом не информировал?

— Откуда я знаю? Начальству виднее.

— Это верно, — согласился чиновник.

Наступила продолжительная пауза. Разговор явно засыхал на корню, и это обстоятельство начинало раздражать комиссара. Уж лучше бы они спрашивали его с большим пристрастием, это помогло бы Гарду что-то понять, о чем-то догадаться, определить их истинное отношение к себе и выработать собственную тактику.

— Послушайте, — решительно сказал комиссар, — если вы не берете на себя смелость решить это дело…

— Чего вы кипятитесь? — перебил чиновник. — При чем тут смелость? Сначала подтвердите свои полномочия, а уж потом упрекайте в несмелости.

Что ж, резон в этих словах был.

— Разве недостаточно того, что я здесь? — сказал Гард, неожиданно вызвав дружный смех.

Смеялись все окружающие. Чиновник тоже. Потом он сказал:

— Это не вы нас нашли, а мы вас. Ну ладно, продолжим. Итак, кто вы? Ваше имя?

Гард встал, и в то же мгновение несколько рук судорожно дернулись из карманов. Небрежным жестом отмахнувшись от пистолетов, комиссар спокойно сказал чиновнику:

— Мне это порядком надоело, не знаю, как вас…

— Бент, — подсказал чиновник. — Эммануил Бент.

— Проводите меня к шефу, я расскажу ему все.

— К шефу? — удивился Эммануил Бент и странно посмотрел на Гарда.

А ведь этот Бент и в самом деле был чем-то похож на старика Чарльза Бента из игротеки «Крути, малыш!». Братья? Отец и сын? Очень интересно!

— За три года работы в этом почтенном учреждении, — сказал между тем чиновник, — я ни разу не видел шефа. А вы хотите к нему. Уж лучше сразу проситься на тот свет.

И вновь окружающие расхохотались.

— В таком случае, — садясь в кресло, сказал Гард, — вы не услышите от меня больше ни слова.

— И не надо, — миролюбиво согласился чиновник. — Вы и так не со мной разговаривали.

И он пальцем, измазанным чернилами, ткнул в микрофон, торчащий из письменного прибора в виде подставки для авторучки. Гард вынул сигарету и закурил. Да, кстати: они ни разу его не обыскали! Впрочем, Гард тоже не обыскивал тех, в ком был уверен, что ничего лишнего у них все равно не обнаружишь. Своеобразный шик особо квалифицированных специалистов!

Итак, что будет дальше?

А пусть они сами думают! Относительная безопасность Гарду так или иначе обеспечена: пока они не выяснят его истинные цели и способ проникновения в зону, никто не посмеет пальцем тронуть комиссара. Пожалуй, на данном этапе это единственный его козырь. Воспользоваться им? Или, по крайней мере, проверить его наличие? Вот взять сейчас и решительно направиться к двери. Стрелять не будут — это точно. Будут бить? Нет, не похоже. Эти двое, что подпирают стенку, такие громилы, что могут одним ударом свалить быка. Они не бьют. Они убивают! Чиновник будет вынужден их остановить. Старик не в счет, а Худой слишком худ. Попробуем!

Гард встал, повернулся лицом к двери и спиной к чиновнику, решительным жестом отодвинул старика, отшвырнул Худого, но тут же почувствовал на плече тяжелую руку охранника.

— Не трогайте, — спокойно произнес Гард, даже не поворачивая головы. — Это опасно. Я выполняю задание, мне некогда точить с вами лясы. Или немедленно ведите к шефу, или я сам пойду! Ну?

— Внимание! — раздался вдруг чей-то голос, грудной и мягкий, принадлежащий то ли мужчине-тенору, то ли женщине-контральто. — Прошу всех сесть! — Голос шел из репродуктора, установленного под потолком в углу комнаты, и все, не исключая Гарда, тут же ему повиновались. — Я попрошу вас, Бент, приготовить господина и доставить его ко мне по форме «четыре-А».

— Вас понял, — сказал Эммануил Бент.

Он нажал на крохотном пульте какую-то кнопку. Через минуту в стене отворилась потайная дверь, и в комнату вошел человек в белом халате. В руке он держал шприц, наполненный какой-то жидкостью. Не задавая вопросов, он точно определил Гарда и подошел к нему.

— Руку, — коротко сказал он комиссару.

Гард без колебаний засучил рукав.

Последнее, что он запомнил, была короткая боль от укола.

11. Тореадор, смелее в бой!

Таратура вернулся к двум часам дня. Честер отсутствовал. Ключ от его номера, как заметил инспектор, благополучно висел внизу у портье.

Чертыхнувшись, Таратура отправился в тир, чтобы как-то убить время, и за полтора часа в полном одиночестве забрал почти все призы, вызвав у владельца восторг, граничащий с инфарктом. Последнюю серию он бил из лучевого ружья, двумя первыми выстрелами подняв на дыбы медведя, а следующими сорока восемью не только не выпустив его из круга, называемого «заколдованным», но и не дав опуститься на передние лапы.

— Вообще-то профессионалы у нас не играют, — сказал тучный владелец тира, смахивая со лба пот. — Это равносильно тому, как если бы я был обжорой и спорил с вами, что могу съесть двадцать бифштексов.

— Действительно двадцать? — спросил Таратура.

— Но не в такую жару, — скромно ответил хозяин.

Призы Таратура, однако, взял: ящик отличного вина, специально доставленного из Вероны, и пистолет, отличающийся от настоящего тем, что он стрелял пластмассовыми шариками.

Инспектор был чертовски зол.

Собственно, дело он сделал: прошел пешком весь тоннель и добрался до массивных ворот, обитых стальными листами. А что делать дальше — не знал! Стучать кулаками в ворота и требовать, чтобы их открыли? Зачем? Или явиться туда во главе полицейского отряда? А может, терпеливо ждать возвращения Гарда? Или идти к нему на помощь каким-нибудь иным, тайным способом? Но нужна ли Гарду эта помощь? И когда? Действовать ли вместе с Честером или держать Фреда в резерве?

У Таратуры не было программы, и это его злило.

Как ни крути, а комиссар, вероятно, все же дал промашку, если так плохо договорились между собой «три холостяка». А тут, как на грех, пропал Честер, и посоветоваться было не с кем. Разумеется, Таратуре и в голову не приходило, что Фреду Честеру тоже не может прийти в голову, если бы он взялся искать Таратуру, что инспектор послетакой поездки может полтора часа проторчать в тире.

Отпустив дюжего парня, притащившего ящик вина, Таратура наскоро принял душ и вышел из номера. Приближалось обеденное время. На секунду задержавшись у соседней двери, за которой жила высокая блондинка, — там не было, кстати, никаких признаков жизни, — инспектор подумал, что, пожалуй, стоит сменить тактику. Если девицаоттуда , ее следует взять на мушку как последнюю возможность прицелиться во врагов Гарда. «Это даже хорошо, — подумал Таратура, — что она из шайки!»

А если нет?

В ресторане, стены которого были сделаны из двойного стекла и наполнены плавающими в морской воде рыбами, инспектор сел так, чтобы видеть всех входящих и выходящих, дабы не пропустить Честера и, возможно, блондинку. Постепенно «аквариум» наполнялся, забегали официанты, заиграла какая-то музыка, и разговор, восклицания, звон бокалов слились в общий нестройный гул, столь характерный для подобных заведений.

Есть не хотелось. Инспектор ограничился двойным стерфордом, холодным клубничным пуншем, порцией черной икры и какой-то мясной ерундой, залитой красным вином. Когда появился Фред, все столики были заняты. Честер, недолго думая, подошел к Таратуре.

— Не возражаете? — сказал он, берясь за спинку стула.

Инспектор кивнул головой в знак согласия: «знакомство» с Честером было необходимо и между тем в данной ситуации выглядело вполне естественным.

— Где ты был? — первым спросил Честер, изобразив на лице равнодушно-вежливую улыбку, более соответствующую словам, звучащим примерно так: «Журналист Честер, позвольте представиться».

— Миллионер Таратура, — судя по виду, ответил инспектор, который на самом деле сказал: — Я был в тире.

«Знакомство» состоялось. Можно было говорить несколько свободней.

— Куда увезли Гарда? — спросил Честер, ничем не выражая своего нетерпения.

— В северную часть острова, — вежливо ответил Таратура. — Там у них что-то вроде резиденции.

— Тебя видели?

— Не думаю. Но что нам делать дальше?

— Что? — искусственно улыбнувшись, сказал Фред. — Великие детективы! Вы бы еще сами надели на себя наручники и заткнули себе рты кляпами!

— Не ори, — нежно улыбнувшись, сказал Таратура, делая вид, что слова собеседника его искренне умилили. — Орать вы все горазды. Что ты предлагаешь?

— Я? — спросил Честер. — Немедленно…

— Очаровательная девушка, не правда ли? — вдруг перебил Таратура, сливая на этот раз в нечто целое и свой вид, и то, что он произнес вслух.

Честер оглянулся. В «аквариум» вошла «блондинка из кордебалета» и, несколько помешкав, присела за столик к мужчине с рыжими бакенбардами. Честер удивился про себя столь неожиданному повороту в разговоре, тем более что Таратура был известным женоненавистником, воистину стопроцентным холостяком.

— Н-да, ничего, — согласился Фред, окинув блондинку равнодушным взором.

— Итак, что ты предлагаешь?

— Немедленно действовать! — произнес Фред.

— Понятие растяжимое, — сказал Таратура. — Что значит «действовать»?

— Если по крайней мере стрелять, то не в тире!

— Что ты имеешь в виду?

— Поднять на ноги местную полицию.

— Нельзя, — твердо сказал Таратура. — Сохранение нашего инкогнито есть гарантия безопасности Гарда. Ты это понимаешь?

— А ты понимаешь, — возразил Честер, — что у них теперь не только Майкл, но и Дэвид?

— Пока мы бессильны.

— Но Гард не сумеет договориться с ними по-хорошему!

— Ты плохо знаешь шефа.

— Я?! Ну, дорогой инспектор…

— Зови меня лучше сеньором.

— Ладно, что предлагаешь ты?

— По крайней мере подождать до утра.

— А утром?

Подошел официант, и Таратура, подмигнув Честеру, кивнул головой в сторону, где сидела блондинка. Честер опять оглянулся. Рыжие бакенбарды безостановочно двигались, блондинка смеялась, она определенно не скучала.

— Сеньор, — мрачно заметил Честер, — вы, кажется, опоздали, или вам придется наращивать бакенбарды.

Когда официант, иронически усмехнувшись, отошел, Фред вопросительно посмотрел на Таратуру.

— Ну, что будет утром?

— Она, — сказал Таратура.

Честер не понял.

— Она, — повторил инспектор. — Она приведет нас к Гарду.

— Ты в своем уме? — серьезно спросил Честер. — Что ты мелешь? Эта блондинка имеет к ним такое же отношение, как я к морским свинкам! Обыкновенная…

— Не торопись. Я в этом далеко не уверен.

Собственно, доводы давно уже были исчерпаны с двух сторон, а голые эмоции являются источником для бесконечного спора.

Когда они, вежливо раскланявшись, покидали ресторан, уговорившись встретиться утром на пляже, блондинки не было. Сопровождаемая рыжими бакенбардами, она удалилась минутой раньше, бросив на Таратуру призывный взгляд из-под прекрасных голубых ресниц.

Весь вечер Таратура не отпускал блондинку далеко от себя, став ее тенью. Со стороны могло показаться, что молодой и красивый джентльмен, атлетически сложенный и, вероятно, богатый, без памяти влюблен в красавицу, но обладает редкой в наше время скромностью и стеснительностью, а потому вздыхает на расстоянии, не в силах сделать ни одного решительного шага ни к ней, ни от нее.

Инспектор учитывал при этом, что, если блондинка действительно имела тайное задание, связанное с ним, она могла считать, что цель почти достигнута или по крайней мере ее достижение облегчено, поскольку не сыщику приходилось выслеживать своего подопечного, а подопечный, «клюнув на удочку», сам ходил за сыщиком по пятам.

Сначала они посетили «корриду», где каждый желающий, заплатив десяток леммов, имел возможность помериться силами с кровожадным быком, обладающим злобным характером, весьма угрожающим видом и натуральной величиной, хотя сделанным из резины. Вооружившись шпагой, хозяин рыжих бакенбардов тоже вышел на арену и под музыку, сопровождаемый азартным подбадриванием собравшихся и, конечно, блондинки, пытался поразить междуглазье быка, что давало единственную возможность остановить его порыв. Бык был напорист, им управлял на расстоянии сметливый служитель «корриды», и увертываться от него было чрезвычайно трудно. Четырежды рыжие бакенбарды опрокидывались на мягкую, сделанную из гуттаперчи поверхность арены, прежде чем бык взревел трубным голосом, чем-то напоминающим клаксоны президентской машины, и повалился на колени, как бы прося прощения за столь вольное обращение с миллионером. Публика проводила бакенбарды хохотом и овацией, блондинка тоже была в восторге, хотя и оглянулась на Таратуру, сидящего тремя рядами выше, словно желая сказать ему: «Тореадор, смелее в бой!»

Ночное казино «Не в деньгах счастье» встретило их напряженной тишиной, взрываемой периодическими криками и возгласами, в которых гораздо чаще звучало разочарование, чем радость. Блондинка, даже не примериваясь, в первом же зале привычно поставила на цифру 13, очень быстро проиграла, но рыжие бакенбарды, сделав широкий жест, освободили ее от уплаты денег. Расхохотавшись, красавица непринужденно щелкнула своего кавалера по носу, отчего бакенбарды на мгновение стали дыбом, а нос приобрел цвет свеклы, затем она великодушно поцеловала своего спутника в щечку и увлекла его во второй зал, где ставки были в два раза выше.

Таратура, хотя и был азартным человеком, редко играл в рулетку, справедливо полагая, что счастье, конечно, не в деньгах, когда они есть. Но тут, увидев вертушку, по которой бегали звери, он с вызывающим видом поставил сразу двадцать леммов — все, что у него было в наличии, — на слона.

Именно на слона! И впился глазами в блондинку.

Красавица затаила дыхание.

Звери бежали по кругу, и, когда они остановились перед «охотником», выстрелом из мнимого ружья был сражен, увы, не слон, а бегущий следом за ним шакал.

Таратура переглянулся с красавицей.

Нет, огорчения она не испытывала, как, впрочем, не испытывал его и инспектор. Скорее, проиграв, они оба выиграли, поскольку нашли наконец друг друга, что совпадало с целями, которые каждый из них преследовал.

Подозрения инспектора подтверждались — к некоторой его досаде. Он представил, как могла бы сложиться в других условиях его курортная жизнь, если бы красивая блондинка не состояла членом преступной организации.

Было три часа ночи. Обладатель рыжих бакенбардов что-то шепнул своей спутнице, она с явным сожалением посмотрела в сторону Таратуры и согласно кивнула головой.

К выходу они направились втроем. Таратура шел чуть впереди и, чтобы не вызывать лишних подозрений у хозяина бакенбардов, первым сел в такси и поехал в отель. Отъезжая от казино, он видел, как следом двинулась машина, в которую села блондинка со своим пожилым спутником.

До половины пятого ночи инспектор напрасно прислушивался, стоя у двери своего номера: соседки не было. В эту ночь она в отель так и не вернулась.

С утра Честер был на пляже, на том самом месте, которое оставил сутки назад. Когда Таратура, войдя по пояс в воду, глазами пригласил Честера следовать за собой, Фред нехотя поднялся и полез в море. Ему вообще ничего не хотелось: ни купаться, ни загорать, ни есть, ни спать, ни даже жить на этой подлой земле. Все раздражало Честера, начиная с таинственного вида инспектора и кончая погодой, опять прекрасной и солнечной. Он страдал от невозможности помочь Майклу и Гарду, от незнания того, что с ними происходит, от собственного бессилия. То, что Таратура потерпит фиаско в своих планах относительно блондинки, было ясно Честеру еще вчера. Он не знал, где провел вечер инспектор, но первые утренние часы на пляже показали Фреду, что Таратура явно разочарован: блондинки и след простыл. Не появлялся и человек с мольбертом, не было видно таинственного героя Вайс-Вайса, а время неумолимо приближало тот критический час, когда следовало принять хоть какое-нибудь решение.

Вода была теплая, как подогретое пиво, и Честер, брезгливо поморщившись, поплыл вслед за Таратурой. Метрах в пятидесяти от берега он догнал инспектора, и оба они легли на спины, причем Таратура положил руки под голову, словно под ним была тахта.

— Понимаешь, она куда-то исчезла, — сказал инспектор.

— Меня это не интересует. — Честер безостановочно работал ногами, чтобы удержаться на поверхности. — Что, если повторить фокус с полотенцами?