Четырнадцать пассажиров были тяжело ранены, одиннадцать получили незначительные повреждения, и лишь трое, в том числе шофер, отделались легким, но на всю жизнь памятным испугом.

Водитель фургона оказался вдребезги пьян. Когда к месту аварии прибыл усиленный наряд дорожной полиции, он крепко спал в слегка помятой кабине своего «танка».

Толпа собралась хоть и большая, но бездействующая. Люди смотрели на происходящее, судачили о последствиях, обменивались мнениями о том, кто из раненых останется жить, а кто отдаст Богу душу, оценивали убытки фирмы, говорили, что маршрут автобуса спланирован идиотски, — действительно, при повороте на площадь машина должна была выезжать на трассу, ведущую за город, и место это, трижды проклятое шоферами, всегда было чревато авариями, — и отгоняли детей, крутившихся вокруг в достаточном количестве.

Среди немногочисленных добровольцев, помогавших врачам «скорой помощи» перевязывать и таскать раненых, находилась сравнительно молодая женщина по имени Элизабет Фишер. Она была одета по-домашнему, в какой-то легкий розовый халатик с желтым передником, уже запачканным кровью, а ее светлые волосы были наспех стянуты в узел шелковой лентой. Как потом выяснилось, Элизабет Фишер готовила завтрак, когда услышала визг тормозов, скрежещущий удар металла о металл и вопли пострадавших, и в чем была выбежала на площадь из своего дома, углом стоящего к месту аварии.

На лице молодой женщины было написано искреннее сострадание.

— Ну потерпите, умоляю вас, потерпите немного! — повторяла она, делая перевязки раненым.

Изредка Элизабет Фишер отрывалась от дела, поднимала голову, находила в толпе очаровательное создание с расширенными от страха и любопытства глазами и кричала:

— Немедленно иди домой, Рони, что я тебе сказала!

На секунду исчезнув, обладательница прекрасных глаз вновь появлялась на прежнем месте. «Ну и задам же я тебе трепку!» — решила про себя мать.

Но вот однажды, оглядев толпу, Элизабет не увидела дочери, не увидела ее и минуту спустя, и еще десять минут и подумала, что, как ни странно, Рони послушалась ее совета.

Но ребенка не оказалось потом ни дома, ни у соседей, ни даже в крохотном скверике на Буль-Дайк, куда Рони категорически запрещалось ходить одной, поскольку для этого надо было пересекать площадь, и куда она постоянно стремилась.

Ребенок исчез.

В час дня комиссар полиции Гард все еще стоял у большой карты города, по которой медленно ползла светящаяся точка. Она ползла вот уже два с половиной часа, ни на секунду не останавливаясь, по нескольку раз минуя одни и те же перекрестки, забираясь на окраину и возвращаясь в центр, и даже попала однажды на Карен-Дайк, но быстро свернула с этой опасной улицы, на которой находилось полицейское управление.

Вдруг точка замерла на одном месте, и в то же мгновение ожил селектор.

— Они остановились, шеф, — сказал Мердок и через паузу добавил: — Из машины вышел тот, который в сером костюме. Идет к кафе «Нимфа». — Снова через паузу. — Зашел в кафе, комиссар. Как меня поняли?

— Понял, — сказал в микрофон Гард. — Что в «бьюике»?

— Остались трое. Девочка с ними, но я ее плохо вижу. — Через паузу: — Он вышел из кафе, комиссар. В руках газета. Читает. Пошел к машине. — Через паузу: — Сидят все вместе. Чего-то ждут…

— Будьте внимательны, Мердок, и осторожны!

— А как же, шеф?

Селектор замер.

— По-моему, их надо брать, — тихим, но решительным голосом произнес Честер, находящийся в кабинете Гарда. — Ты делаешь ошибку, Дэвид, я в этом убежден.

— Рано, — коротко ответил Гард.

— Но ведь это опасно! Ты рискуешь ребенком, а вдруг они…

— "Вдруг" не позволим. Мердок вмешается в любой момент. Ты это знаешь. Без гарантии я не пошел бы на это дело, с меня хватит Майкла.

— И все же! — сказал Честер. — Это последняя ниточка! Она может лопнуть, и что тогда?

— Последняя, Фред, именно последняя! — повторил комиссар.

Два с половиной часа преступники кружили по городу, но вовсе не потому, что заметили слежку и путали следы — группа Мердока всегда работала безукоризненно, — а чего-то выжидали.

Чего именно?

События развивались для них естественно и традиционно. Благополучно вышел очередной номер «Мир пять минут назад», который сообщил читателям о катастрофе на площади Примирения и о пропаже Рони Фишер. «Опять рэкетиры?!» — стояло шапкой на полосе. В этом же выпуске было опубликовано интервью с инспектором полиции Джином Моргинсом, который по долгу службы всегда занимался подобными делами, занялся и на этот раз. Он выехал на место по телефонному звонку Элизабет Фишер в то время, когда инспектор Мердок уже полчаса гонял по городу за светло-бежевым «бьюиком». Допросив мать ребенка, соседей и кое-кого из зевак, еще толпившихся на месте аварии, Моргинс официально объявил о розыске Рони Фишер и попросил газету опубликовать фотографию девочки. Одновременно с этим инспектор сообщил репортеру, что полиция, как всегда, предпримет все меры и что в ближайшие часы специальные команды накроют будто бы известные Моргинсу явочные квартиры и убежища рэкетиров, — такое заявление можно делать лишь в том случае, если никаких убежищ и квартир ты не знаешь. Собственно, на этом практическая часть деятельности инспектора Моргинса кончалась, и Гард не вмешивался в нее, позволяя 3-му участку комиссара Вутса делать обычные ошибки и создавать преступникам традиционные трудности, которые те с успехом преодолевали. Ничто не должно было их спугнуть или насторожить раньше времени — об этом прежде всего заботился комиссар Гард. Между тем у него самого возникли довольно серьезные затруднения. Ведь люди Гарда, следя за преступниками, были вынуждены скрываться и от них, и от людей Вутса. Это была «круговая оборона», как выразился Гард, формулируя задачу Мердоку, на что инспектор, рассмеявшись, ответил, что всю жизнь мечтал хоть раз побегать от «собственного брата».

Но почему они выжидали? Почему бесконечно кружили по городу, возя с собой опасный груз и не расставаясь с ним так легкомысленно долго?

Вновь ожил селектор.

— Шеф, позади «бьюика» остановился «мерседес» с тремя пассажирами, номер 1467951, — сказал Мердок своим обычным спокойным голосом. — Человек в сером костюме вышел из «бьюика». — Через паузу: — Идет к «мерседесу», комиссар…

— Похоже, что начинается, — тихо произнес Гард, беря в руки микрофон. — Четвертая, шестая и седьмая группы, подтвердите связь.

Почти одновременно ответили три разных голоса, и комиссар убедился, что группы слушают друг друга, Мердока и его.

— Человек в сером возвращается к «бьюику»! — сказал Мердок, сразу взяв тоном выше, как это делают комментаторы футбольных матчей, когда у ворот создается напряженная обстановка и дело может кончиться голом. — Они выносят ребенка! Несут к «мерседесу»! Передают двоим, которые сидят сзади! — Мердок почти кричал. — Возвращаются назад! Включены оба мотора! Сейчас разъедутся, шеф!

— Спокойно! — на зависть Честеру, произнес Гард. — Общее внимание! Шестая группа, вы продолжаете наблюдение за «бьюиком». Остальные переключаются на «мерседес» с подчинением Мердоку. Предупреждаю посты о наивысшей готовности. Как поняли, Мердок?

— Вас понял, комиссар, — сразу успокоившись, сказал Мердок. И через секунду: — Они двинулись. «Бьюик» показывает левый поворот, «мерседес» — правый, в сторону площади Вокзалов.

— Сто двенадцатый, сто двенадцатый! — тут же произнес Гард. — Будьте внимательны, «мерседес» идет в вашем направлении.

— Рады его встретить, комиссар, — ответил пост на площади Вокзалов.

— Я выезжаю, Мердок, — сказал Гард. — Внимание, дальнейшая связь через семнадцатый. Там за рулем инспектор Таратура.

Выдвинув ящик стола, Гард быстрым движением взял пистолет и сунул его в задний карман брюк. Вторично за несколько последних дней Фред Честер видел комиссара вооруженным. Когда Гард брал пистолет, это значило, что он ждет от событий любых поворотов. Направляясь к двери, Гард бросил Честеру:

— Тебе лучше оставаться здесь.

— Что?! — сказал Честер и вдруг остервенело преподнес комиссару дулю.

Спорить и удивляться было некогда.

Двигатель «Ягуара-110» работал мягко и едва слышно. Заметив вышедших из подъезда Гарда и Честера, Таратура заранее приоткрыл дверцы машины. Они еще не успели захлопнуться, как «ягуар» медленно двинулся с места, а затем, словно одумавшись, рванулся в переулок.

— На площадь Вокзалов, шеф? — несколько запоздало спросил Таратура, но он, вероятно, слышал весь разговор по селектору, не выходя из «ягуара».

Гард хотел что-то сказать, но зажглась синяя лампочка, и он взял в руки микрофон.

— Гард слушает. Вы, Мердок?

— Нет, комиссар, сто двенадцатый! Они проскочили площадь Вокзалов в направлении…

«Сто двенадцатый» вдруг замялся.

— В каком направлении? — нетерпеливо спросил Гард.

— Простите, шеф, я всегда путаю юго-запад с юго-востоком…

— Называйте улицы.

— К площади Примирения…

— Верно, шеф, — вмешался Мердок, — мы идем к площади Примирения.

— Вот это да! — воскликнул Таратура.

— Неужели они хотят возвращать ребенка? — сказал Честер.

— Сто двенадцатый, немедленно свяжитесь с сотым и передайте ему, что «мерседес» движется к ним, — приказал Гард. — Мердок, куда вы пропали?

— Я здесь, комиссар, — спокойно ответил Мердок. — Иду по пятам, но скорость у них приличная. Боюсь потерять.

— Сократите расстояние, — посоветовал Гард.

— Увидят.

— Ну и черт с ними! Увидят, да не поймут!

«Ягуар», повинуясь Таратуре, тоже летел к площади Примирения. «Вернуть ребенка? — подумал Гард. — Нет, не похоже. Они просто ссадили бы девочку где-нибудь на окраине, подальше от ее дома… Но кто возьмется предугадать поступки гангстеров? Кстати, как поживает наш „бьюик“?»

— Шестой, шестой! — вызвал Гард. — Доложите обстановку.

«Шестой» откашлялся и сказал:

— Иду нормально, комиссар. Они не торопятся, я тоже. Расстояние тридцать метров. Проезжаем парк Сента-Клосс.

Гард на секунду задумался, потом вдруг спросил:

— У них есть антенна?

— Не вижу, комиссар. Вроде как есть.

— Снимите наблюдение и возвращайтесь домой, — решительно приказал Гард.

— Не понял, шеф, — послышалось из динамика.

— Снимите наблюдение! Дальнейшие указания ждите дома.

— Хорошо, шеф.

И Таратура и Честер с удивлением взглянули на комиссара. Гард был невозмутим. Он закуривал сигарету, приоткрыв ветровое стекло так, чтобы ветер, если этот жалкий поток теплого воздуха можно было называть ветром, обдувал его лицо. Было жарко. Мотор «ягуара» явно перегревался, у Гарда с Таратурой, сидящих впереди, было ощущение, что ноги их стоят в ванночке с горячей водой.

— От имени гангстеров, — мрачно сказал Честер, — приношу тебе сердечную благодарность.

— Весьма польщен, — спокойно ответил Гард. — Когда-нибудь на досуге я прочитаю тебе популярную лекцию о том, что нельзя одновременно гонять двух зайцев.

Минуту они проехали молча.

— А вдруг в «бьюике» заметят «шестого» и сообщат «мерседесу»? — сказал Гард. — Ты думал об этом? Я держал их на привязи лишь до тех пор, пока не убедился, что «мерседес» никуда от нас не уйдет. Он для нас главный! Тебе ясно, достопочтенный представитель гангстеров?

Честер сконфуженно промолчал, а Таратура разразился по своему обыкновению неприлично громким смехом.

— Говорит Мердок, — раздалось из динамика, — я подозреваю, шеф, что они пройдут мимо площади. Уж слишком велика скорость.

— Затормозить никогда не долго, — заметил Гард.

— Это верно, шеф, но логичней предположить, что они дуют на трассу.

— Посмотрим.

«Ягуар», срезав угол, уже въезжал на улицу Буль-Дайк, другой конец которой выходил на площадь Примирения.

— Не торопитесь, — сказал комиссар Таратуре. — У нас есть в запасе несколько минут.

Они остановились буквально в двух шагах от дома, в котором жили Фишеры. Трасса просматривалась отсюда метров на пятьсот в обе стороны.

От недавней аварии не было и следа, если не считать четырех гранитных плит мостовой, уже замененных, но еще не вывезенных. Они лежали стопкой на краю тротуара. Мимо ходили люди, растерзанные послеполуденным жарким солнцем. На самой площади спиралью кружилась поливочная машина, все ближе и ближе подбираясь к центру — к памятнику, изображающему двух атлетически сложенных мужчин, пожимающих друг другу руки. Историки утверждали, что несколько веков назад именно на этом месте произошло примирение враждующих племен, положившее начало нынешнему государству. По этому поводу Фред Честер однажды язвительно заметил, что, если бы племена знали, какое это будет государство, они враждовали бы до сих пор. И вот уже могучие атлеты, обильно смоченные водой, заблестели на солнце, а вокруг них запрыгали, завизжали ребятишки, тоже норовя попасть под спасительные струи.

И никому из пешеходов не приходило в голову, что рядом с ними идет невидимая война, что в любую секунду могут прогреметь выстрелы и пролиться человеческая кровь. Элизабет Фишер лежала в этот момент в постели, находясь в полуобморочном состоянии, и не подозревала, что в такой близости от нее сойдутся сейчас и враги ее дочери, и, возможно, спасители, впрочем, добро и зло всегда шествуют недалеко друг от друга и так близко от нас, грешных!..

— Сотый, я вас вижу, — сказал Гард, поглядывая на водителя поливочной машины.

«Сотый», слегка убрав скорость и уменьшив напор воды, поспешил ответить:

— Я вас тоже, комиссар! Ну и жара… Хотите окачу?

— Прекрасная идея! — не без сарказма заметил Честер.

— Однако внимание, — сказал Гард. — Они на подходе. Мердок, какая у вас скорость?

Тут же ответил Мердок:

— Девяносто пять, комиссар.

— Обходите «мерседес», я возьму его сзади.

— Ясно, комиссар.

— Таратура, включайте! — скомандовал Гард.

Мимо пронеслась машина Мердока — отличный «шевроле» трехгодичной давности, затем черный «мерседес» с высоко торчащей антенной, вплотную за ним — малолитражка, последняя модель фирмы «Норд-Вест», а еще потом, метрах в пятидесяти за малолитражкой, шел автобус. «Ягуар», точно выбрав момент, рванулся, вклинился между «норд-вестом» и автобусом и, сразу набрав скорость, понесся в общем потоке, огибающем площадь Примирения.

— Четвертый и седьмой! — крикнул Гард в микрофон. — Выходите на трассу и следуйте за нами с интервалом в две минуты. Сотый, кончайте работу и возвращайтесь домой. Передайте дежурному о снятии всех постов, находящихся на главных площадях города. Теперь, надеюсь, справимся сами. Вам ясно?

— Еще бы, комиссар!

Погоня!..

Впрочем, какая же это погоня? Как из слагаемых — сумма, так и погоня должна складываться по крайней мере из двух компонентов: из убегающих и догоняющих. Вот когда они словно бы настраиваются на одну волну, передавая друг другу ритм и скорость движения. Вот когда их нервы вытягиваются в тонкую ниточку, готовую лопнуть в самый неподходящий момент. Вот когда рождается обоюдный азарт, и появляется жажда риска, и даже гибель кажется менее обидной, чем проигрыш в глазомере, в умении водить машину, в выдержке.

А что было на этот раз? «Мерседес» ни от кого не убегал, а спокойно, подчиняясь своему собственному плану, ехал к цели. И даже не предполагал, что не только за ним, но и впереди него движутся полицейские машины. Хозяева «мерседеса» не тратили ни капли нервной энергии, не мучились страхами и не молились богам.

Это был самый классический вариант слежки, ибо погоня, по убеждению Гарда, означала брак в работе — обоюдное обнаружение, когда приходится открытым способом исправлять ошибку. Гард не любил погонь, чего нельзя сказать о Таратуре. Вот и сейчас он не был самим собой, нервничал больше обычного, раздражался по пустякам, ворчал и капризничал. То ему показалось, что как-то «не так» заработал мотор, и он даже хотел остановиться и проверить, в чем там дело, но Гард приказал ему не дурить. «Они ж никуда не уйдут! — проворчал Таратура. — Ближайшие сто километров с трассы и свернуть-то некуда!» То ему стала поперек горла малолитражка, которую вел тучный усатый мужчина, — это заметили, когда пропускали «норд-вест» перед собой. Водитель малолитражки буквально вцепился в «мерседес», решив потягаться с ним в скорости и, вероятно, проверить, стоит ли его машина тех денег, которые он заплатил. То бесила Таратуру скорость, с которой «даже неприлично ехать за преступниками» и которая «была пригодна для прогулки или для похорон…».

Если бы он знал, куда и к каким испытаниям приведет его эта «невинная прогулка»!

— Шеф, — сказал из динамика Мердок, — вам не кажется, что цель их — аэродром?

— Спасибо, Мердок, — ответил Гард. — Я тоже думал об этом.

Действительно, на сто сорок пятом километре расположился самый дальний из семи аэродромов столицы. Впрочем, на девяносто седьмом километре была вертолетная станция, входившая в систему окружных станций, откуда можно было добраться до любого аэровокзала. А на сто двенадцатом километре — речной порт, связанный каналами с западным и восточным побережьем Ньюкомба. Не говоря уже о том, что шоссе приводило в конце концов к городу Орлуану, второму по величине после Нью, от которого расходились веером еще с десяток дорог в разных направлениях… И все же, повинуясь интуиции, Гард вызвал дежурного полицейского управления:

— Говорит семнадцатый. Срочно доложите расписание ближайших пассажирских рейсов с аэродрома Ньюпорт-6.

— Минуту, комиссар… Будете записывать или так?

— Валяйте так, — улыбнулся Гард.

— В пятнадцать ноль семь — Париж, прямой. В пятнадцать сорок — Аддис-Абеба, транзит. В шестнадцать десять — остров Холостяков, внутренний. В шестнадцать пятьдесят — межконтинентальный, Токио…

— Пока хватит, — прервал Гард. Потом взглянул на часы. Они показывали три дня. Самолет в Париж улетал через семь минут. Стало быть… — Забронируйте мне на каждый рейс, кроме парижского, по два…

— Что-о-о?! — встрепенулся Честер.

— По три билета. И можете спать дальше.

— Благодарю, комиссар, — ответил дежурный.

На сто втором километре вся кавалькада по очереди обошла «норд-вест», который сначала пытался соперничать, но скоро сдался. Таратура, не удержавшись, показал усатому кулак, за что получил в ответ традиционный шоферский жест, означающий «сам болван»: усатый повертел у виска указательным пальцем. Таратура позеленел…

Миновали речной порт, далеко позади осталась вертолетная станция. «Аэродром или Орлуан?» — думал Гард. За пять километров до поворота он вызвал «четверку».

— Обходите всех и дуйте вперед, — сказал комиссар. — Пойдете на Орлуан. В случае чего будете ведущим.

К зданию аэровокзала машины подъехали одна за другой, через пять секунд каждая, как подъезжают дипломаты на прием к дворцу президента. Первой остановилась машина Мердока, ей в затылок — черный «мерседес», а следом за ним, совсем уже вплотную, поставил «ягуара» Таратура.

Дверцы открылись почти одновременно.

Нет, допрос никогда не был стихией комиссара Гарда! Он умел думать, строить логические схемы, делать выводы там, где другие не находили для них даже повода, предугадывать поступки людей и безошибочно определять по характеру поступков их исполнителей. Гард мог, наконец, организовать прекрасную ловушку, точно расставив посты и разыграв, как по нотам, варианты, один из которых непременно сбывался. Выследить преступника, взять его, получить в руки вещественные доказательства — всему этому можно было поучиться у комиссара Гарда. Но вот допрос…

С женщинами он просто терялся, не умея разговаривать с существами, не признающими логики. С мужчинами Гард чувствовал себя много уверенней, но, если и мужчины тупо молчали, обнаруживая неспособность или нежелание логически мыслить, он поднимал руки кверху и говорил, что в этих случаях может помочь только комиссар Вутс со своими молодчиками.

Дело в том, что единственным методом, которым комиссар Гард пользовался во время допроса, был метод убеждений. «Мой жанр — разговорный!» — шутил он в кругу друзей. Выжимать показания, а тем более выбивать их Гард не желал, не умел, никогда этому не учился и не мыслил себе даже как исключение в самых безвыходных ситуациях. Альфред-дав-Купер, учитель Гарда и великий детектив, тоже признавал только те показания, которые были получены, как говорил он, «на основе взаимности».

Вот почему допрос всегда был стихией комиссара Вутса, и вот почему комиссар Вутс за какие-то пять лет сделал совершенно феерическую карьеру, поднявшись (или опустившись?) от вышибалы заведения «Милости просим на два часа!» до полицейского комиссара, имея к тому же перспективу, которая не снилась Гарду.

Сидя сейчас перед тремя преступниками, хранящими упорное молчание. Гард лихорадочно размышлял, что ему делать. Ясно было одно: операцию следует завершить ювелирно тонко, так, чтобы не осталось даже шрама. Никакие графики не должны быть смещены, ничто не должно быть остановлено или отложено. Самолет, из-за которого «бьюик» кружил по городу, убивая время, обязан подняться точно по расписанию, хотя неизвестно было, какой это самолет…

Их взяли в лифте — молниеносно, без посторонних глаз, что называется, с ходу. Спящую Рони Фишер — ей, очевидно, они вкололи изрядную дозу снотворного — инспектор Мердок незаметно перенес в машину к «седьмому» и оставил там под наблюдением помощника. Поднявшись в лифте на самый верхний, двенадцатый этаж аэровокзала, считающийся служебным, Гард без подробных объяснений занял пустую комнату, отделавшись от дежурного лаконичным: «Мне необходимо!» — и показав ему жетон на лацкане пиджака.

Честер остался внизу и прогуливался вблизи черного «мерседеса», пока к нему не спустился Таратура. Они вместе внимательно обследовали машину, но ничего существенного не нашли, если не считать трех ампул из-под морфинила, шприца, оберток от шоколадных конфет и небольшого странного свертка, в котором лежали два полотенца.

Затем Таратура вернулся к Гарду.

В первые пять минут удалось выяснить, что молчаливая троица располагает документами на имя Роберта Сболла, Юджина Харри и Ли Кнехта; бумаги, разумеется, могли быть липовыми. В списках пассажиров, направляющихся в Аддис-Абебу, на остров Холостяков и в Токио, эти фамилии не значились, что тоже еще ни о чем не говорило, поскольку продажа билетов осуществлялась без предъявления документов.

Было три часа тридцать минут дня. Пассажиры потихоньку подтягивались к желто-синему автобусу, который должен был доставить их к приземистому четырехтурбинному «Конкорду», идущему через десять минут рейсом в Аддис-Абебу. Наблюдая эту картину с высоты двенадцатого этажа, Таратура подумал о том, что мечта его детства опять горит синим пламенем.

Гард начинал допрос по второму заходу:

— Итак, кто вами руководит?

Молчание.

— Ваш дальнейший маршрут?

Молчание.

— Цель кражи?

Гробовое молчание.

— Хорошо, — сказал Гард. — Попробую играть с вами в открытую, господа!

Господа дружно заулыбались.

Тот, у которого были документы на имя Юджина Харри — сорокалетний мужчина с белыми бровями и крашеной головой, — положил ногу на ногу.

— Начинайте, комиссар!

Гард уже раньше всматривался в него, пристально поглядел и на этот раз. Определенно что-то вспомнив, он сказал:

— Мне известно, что девочку зовут Рони Фишер, она была украдена сегодня утром на площади Примирения…

— Мы тоже читаем газеты! — бесцеремонно перебил Харри.

— Я знаю также, — не обращая внимания на реплику, сказал комиссар, — что в этом хищении вы не принимали участия. Ребенок был передан вам в час пятнадцать у кафе «Нимфа». Зато вы… — Гард повернулся к Юджину Харри, — вы были старшим группы, которая похитила пятилетнего Майкла Честера в парке Сента-Клосс, в районе Круглых прудов, 24 мая, в двенадцать сорок дня!

— Фью-у-у! — присвистнул Харри, то ли удивляясь, то ли выражая восхищение осведомленностью комиссара.

— Состав вашего преступления налицо, — сказал ему Гард. — Нам хватит этого, чтобы посадить вас за решетку. Но если вы…

— Как рэкетиров? — перебил Харри.

— Возможно, — сказал Гард.

— Ну и валяйте!

Гард понял много больше того, что хотел сказать Харри. «Конечно, из двух бед он предпочитает наименьшую…» — подумал комиссар, но взгляд его, скользнув по стене, остановился на часах. Они показывали сорок минут четвертого.

Взревели турбины «Конкорда». Еще минута — и с этим рейсом, быть может, улетит последняя возможность проникнуть в тайну исчезновения детей.

Или шансы сохраняются до следующего рейса?

Харри тоже посмотрел на часы. Ни один мускул на его белесом лице не отразил волнения. Было похоже, что и в этой компании он исполняет обязанности старшего.

«Конкорд» взмывал в воздух.

Ну что ж, придется начинать новый тур, надеясь на выигрыш второго промежуточного финиша. Когда он? В 16:10? Всего тридцать минут форы?

— Я знаю, наконец, — начал Гард тоном, каким актеры обычно произносят «под занавес» самые сильные и впечатляющие реплики, — что оба ребенка имеют генетический код конфигурации АЦХ!

— Чего?! — вырвалось у Сболла.

Троица переглянулась.

Кажется, Гард знал даже больше того, что знали они, но совсем не то, что ему сейчас было нужно.

Он посмотрел на Сболла, держащего руки между сжатыми коленями, на Кнехта, тоскливо смотрящего в окно, на развалившегося на стуле Харри… Пешки! Элементарные пешки в сложной шахматной партии, которую играет чья-то опытная рука! В самом деле, подумал Гард, старые «моржи» Пуся стригли детей и делали невинных кукол, даже не подозревая, что кто-то пользуется их данными. Тур Сайрус прятал кукол в сейф, понятия не имея о том, что они исчезают и возвращаются. Старик сторож таскал кукол в генетическую лабораторию, уверенный в том, что не делает ничего противозаконного. Гард мог биться об заклад, что и сотрудник лаборатории не знал истинных целей своих заказчиков, что он работал по принципу: берите ваши анализы — давайте мои деньги! Подонки, которые крали детей, тоже не догадывались, зачем их крадут: подонков устраивало то, что гонорар они получают сразу. А потом они передавали «товар» новым подонкам, обязанным всего лишь доставить его к определенному рейсу на аэродром. По логике вещей лететь должен кто-то еще, но кто?

Звенья в цепи… Смешно насиловать их вопросами о том, кто ими руководит и каковы цели хищения. Пустое все это, пустое! Они знают лишь звено предыдущее и звено последующее. Но как сделать, чтобы цепь не оборвалась? Как поступить с ними? Что им сказать?

Хоть лопни!

Предложить им деньги? Шикарные виллы на берегу Адриатики? Яхты? Политическое убежище в Месопотамии? Свободу? За одно только слово: кто следующий в мрачной цепи преступления? Но даже если бы Гард располагал такими богатыми возможностями, он все равно был бы бессилен. Нельзя перекупить то, что уже продано сатане. Эта троица при всех случаях теряла неизмеримо больше того, что могла получить у Гарда — она теряла жизнь! Это было понятно с самого начала. Только звериный страх перед теми, кого они, вероятно, и в глаза-то не видели, но кому запродали души, мог заставить их держать язык за зубами. Они наверняка знали, что от сатаны никуда не уйдешь, не улетишь, не уплывешь и не спрячешься, что электрический стул по сравнению с муками, на которые обрекает сатана за предательство, — благо.

И все же Гард сделал еще одну попытку их разговорить.

— У вас есть дети? — обращаясь к Сболлу, сказал он.

Сболл пожал плечами.

— Не знаю, комиссар!

Харри громко рассмеялся.

— Сто сорок девять детей бесследно исчезли за последние два с половиной года, — жестко произнес Гард. — Смейтесь, Харри, если вам смешно! Сто пятидесятым был Майкл Честер. Сто пятьдесят первой могла стать Рони Фишер…

— К чему эта арифметика, комиссар? — процедил сквозь зубы помрачневший Харри. — Везите нас в управление, там в камере хоть прохладней!

Таратура так сжал кулаки, что они побелели.

— Позвольте мне, шеф? — тихо сказал он, приподнимая свое могучее тело.

Гард отрицательно покачал головой. У этой троицы был страх куда сильнее страха перед инспектором.

Часы на стене показывали сорок минут четвертого.

И вдруг открылась дверь. Вошел Честер. За его спиной стоял усатый водитель малолитражки.

Фред увидел его не сразу, но, когда увидел, обрадовался, как старому знакомому.

Сначала Честер любовался платной стоянкой для автомашин, куда пассажиры, отправляясь в далекие рейсы, ставили до возвращения свои «колеса». Это была не стоянка, а настоящая выставка, как будто специально организованная многочисленными фирмами в рекламных целях. Пожалуй, только «норд-вест» был представлен на ней в единственном экземпляре.

Фред смотрел на машину с нескрываемой завистью: модель и в самом деле была что надо! Потом он увидел усача, который зачем-то подошел к своему «норд-весту». С этого момента Честер от нечего делать не выпускал его из вида.

Усач поглядывал на часы, которые были у него на руке, и на часы, которые были на фронтоне аэровокзала, как будто хотел убедиться, что какие-то из них врут, и это вранье истолковывал в свою пользу. С некоторой надеждой на лице он устремлялся навстречу каждому, кто решительно шел в его сторону, но по мере сближения как-то растрачивал свой пыл и постепенно угасал. Однажды он приблизился к какому-то человеку с острой бородкой, что-то спросил у него, но получил в ответ недоуменное выражение лица, которое сменилось откровенным любопытством. Усач немедленно ретировался, не оглядываясь, а острая бородка, наоборот, трижды поворачивалась ему вслед.

Прохаживаясь вдоль тротуара, у которого стоял черный «мерседес». Честер постепенно увеличивал количество шагов в обе стороны и однажды оказался совсем близко от усача.

— Хелло! — сказал Фред, дружелюбно улыбаясь. — У вас отличная машина! Вы просто на равных тягались с нами на шоссе!

Усач искусственно улыбнулся, почти не взглянув на Фреда. По всей вероятности. Честер никак не походил на человека, которого с таким нетерпением он ожидал.

— Простите, — не унимался Фред, — какова максимальная скорость «норд-веста»?

— Сто сорок, — коротко ответил усач. — Извините, мне некогда.