Огромные старинные часы с причудливым маятником, которые весь последний год служили обыкновенной бутафорией, вдруг замысловато пробили три раза.
      Чвиз вздрогнул, выронив карты, а Миллер недоуменно оглянулся на угол комнаты, где стоял оживший механизм.
      — Я знаю, — сказал он, — что ружье само стреляет, но чтобы били испорченные часы…
      Профессор Чвиз, ничего не ответив, вновь углубился в пасьянс, который он раскладывал на красно-буром столе.
      — Однако, — сказал Миллер, — время действительно не стоит на месте.
      — А наш выстрел, похоже, произведен вхолостую, — добавил Чвиз.
      Миллер принялся ходить по комнате из угла в угол.
      — Целых полдня страной управляют четыре президента, — продолжал Чвиз, — и никто не обращает на это внимания, никто ничего не замечает! Не странно ли это?
      — Весьма, — отозвался Миллер. — Я тоже отказываюсь что-либо понимать.
      — Люди всегда были для меня самой большой загадкой, — философски заметил Чвиз, отложив в сторону карты, к которым он, как видно, уже потерял интерес. — В их поведении есть что-то иррациональное.
      — Все в мире имеет свои причины, коллега, — энергично возразил Миллер. — В том числе и поступки людей. Но мы не всегда их знаем. Вот и сейчас. Эти причины ускользают от нас, хотя нам, казалось бы, все ясно: еще утром президент в одной речи говорил одно, а спустя час — совершенно другое. Между тем народ…
      — Наивный вы человек, Миллер, — покачал головой старый Чвиз. — Неужели вы думаете, что кто-нибудь всерьез обращает внимание на слова президента, да еще во время предвыборной кампании?
      — Но такие противоречия! Они сами бросаются в глаза!
      — Ну и что? — спокойно сказал Чвиз. — Все давным-давно привыкли к тому, что сегодня говорится одно, завтра — другое, а делается совсем третье. И если уж стоит серьезно относиться к чему-то, так лишь к тому, что делается. Вы-то сами, коллега, каждый день читаете газеты?
      — Как вам сказать… — замялся Миллер.
      — А радио регулярно слушаете?
      — Только музыку.
      — Так что вы хотите от других?
      Миллер в несколько раз сложил газету, аккуратно проглаживая каждый сгиб двумя пальцами.
      — Вы знаете, в тот вечер, когда я разыскал вас в подвале вашего дома…
      — Кстати, — перебил Чвиз, — только вам могла прийти шальная мысль, что я там.
      — А вам — шальная мысль прятаться от Дорона на самом виду! Не в какой-нибудь гостинице, не на вокзалах, не в катакомбах, а в собственном доме!
      — Я просто учитывал их психологию, коллега, — улыбнулся Чвиз. — Но не учел вашу.
      — Жалеете?
      — Откровенно? Да. Потому что вы опять втравили меня в авантюру.
      В этот момент отворилась дверь, и в комнату бесшумно вошел Таратура. Он был спокоен, но выглядел несколько обескураженно. Миллер и Чвиз вопросительно посмотрели на него.
      — Все тихо, — сообщил Таратура, подходя к столу и присаживаясь на край стула. — В городе и, судя по всему, по всей стране — все как обычно.
      — Ну хорошо, — сказал Миллер. — Предположим, большинство действительно ничего не видит. Но есть же в стране умные люди!
      — Не знаю, не знаю, — проворчал Чвиз.
      — Вы с кем-нибудь говорили, Таратура? Кого-нибудь расспрашивали?
      — Да, — сказал Таратура, — прощупывал. Разумеется, очень осторожно. Ведь теперь, после нашего звонка Дорону, и мне надо быть предельно внимательным. Уж Дорон, я это точно знаю, раскрутит всю свою машину!
      — Так с кем же вы говорили?
      — С буфетчиком, шеф, в баре. С шофером такси. Старался навести их на эту тему. Намекал. Результат — ноль.
      — Буфетчик, шофер… — протянул Миллер. — А к кому-нибудь рангом повыше?
      — Скажите, шеф, — неожиданно спросил Таратура, — Честер, по-вашему, умный человек?
      — Да, — после некоторой паузы твердо сказал Миллер.
      — Кто этот Честер? — живо поинтересовался Чвиз.
      — Бывший журналист, — сказал Таратура. — Замечательный парень! Уж этот-то все знает и все понимает. Я могу позвонить ему, шеф.
      — Ну что ж, это идея, — сказал Миллер. — Она мне нравится еще и потому, что нам сейчас важно столкнуть хотя бы один камень, чтоб начался обвал. И ваш Честер — вполне подходящая фигура. Звоните, Таратура!
      — Отсюда?! — воскликнул Таратура.
      — Ничего, звоните. При всем своем могуществе прослушивать сразу восемь миллионов телефонных аппаратов Дорон не может. А брать на особую заметку этот… С какой стати?
      И он протянул телефонную трубку Таратуре. На том конце провода трубку подняла Линда. Таратура сразу узнал голос супруги Честера.
      — Добрый день, Линда, — сказал он. — Мне нужен Фред.
      — Мне он тоже нужен, — ответила Линда. — А с кем я говорю?
      — Со старым его другом, поэтому я вас знаю, но мое имя вам ничего не скажет.
      — Если вы действительно его старый друг, — сказала жена Честера, — вы можете найти Фреда по количеству денег, с которыми он вышел на улицу.
      — Сколько же миллионов он взял с собой? — спросил Таратура.
      — Все мое состояние, — ответила Линда. — Пять леммов. Будьте здоровы.
      И в трубке раздался щелчок.
      — Ну? — спросил Миллер.
      — Будем искать, — ответил Таратура. — Однако где же его искать? Он вышел из дому, имея пять леммов в кармане, это значит, на одну кружку пива. Следовательно, ни в «Титанус», ни в «Скарабей-палас» он пойти не мог. Нужно звонить в «Золотой зуб».
      Таратура извлек из кармана записную книжку, пролистал две-три странички и вновь поднял телефонную трубку. На этот раз ему пришлось изменить свой голос.
      — «Золотой зуб»? У вас нет Фреда Честера? Не заходил? Благодарю вас. Не позвонить ли мне в «Указующий перст»? — сказал Таратура, безрезультатно набрав номера еще двух или трех заштатных кабачков. — Алло! «Перст»? Если вы хотите доставить мне крохотную радость, поищите под столиками Фреда Честера.
      И ровно через три секунды Честер взял трубку:
      — Слушаю.
      — Здорово, Фред! — воскликнул Таратура. — Я очень рад тебя слышать, старина!
      — Таратура? — удивился Честер. — Как тебе удалось меня разыскать?
      — Я звонил сначала Линде.
      — Что она тебе сказала?
      — Она сказала, что у тебя пять леммов в кармане.
      — Преувеличила ровно вдвое.
      — А потом мне пришлось покрутить телефонный диск, — сказал Таратура.
      — Что-нибудь случилось? — спросил Честер.
      — Как тебе сказать? У меня — ничего, но я хотел спросить, не знаешь ли ты каких новостей.
      — Ты что же, решил отбивать у меня хлеб и поступил в репортеры?
      — Мне не до шуток, Фред. Я потом тебе все объясню.
      — Ну что ж, если хочешь серьезно, так вот тебе потрясающая новость: за два лемма я наливаюсь пивом по самое горло.
      — Ну, у тебя же в «Персте» кредит, Фред, я серьезно…
      — Ах, как ты недогадлив, Таратура! При чем тут кредит! Знаешь, кто за меня платит?
      — Знаю, — сострил Таратура. — Президент.
      — Ты что, с ума сошел? — потрясенным голосом ответил Честер. — Ты тоже был в «Персте»?
      — Почему — с ума? — возразил Таратура. — Сейчас президентов как нерезаных собак.
      — А я-то обрадовался! — перебил Честер. — Понимаешь, увидел президента с его Кларой и думаю…
      — Подожди, Фред, — ничего не понял Таратура, — какого президента? Где?
      — Здравствуйте, — сказал Фред. — Начнем все сначала. Я сижу в «Указующем персте» и наливаюсь пивом за президентский счет. А президент со своей очаровательной супругой — рядом. Ты понял?
      — Не может быть! — воскликнул Таратура и, зажав трубку рукой, быстро сообщил Миллеру и Чвизу невероятный факт. — Старина, ты не ошибаешься?
      — Как и в том, что говорю именно с Таратурой, а не с Линдой.
      — Спросите его, что сейчас делает президент! — возбужденно произнес Миллер. — И как выглядит!
      — Кто это у тебя там путается в разговор? — сказал Честер.
      — Я звоню от приятеля, — ответил Таратура, энергично показывая знаками Миллеру, чтобы тот говорил тише. — А что делает президент?
      — Боюсь, пока мы тут болтаем, он смотает удочки, тем более что я уже успел сказать ему, что он кретин.
      — Да ну?!
      — Он выдает себя за какого-то коммерсанта Бума, и это дает мне некоторые возможности. Но его Клара, скажу тебе, — это женщина!
      — Послушай, старина, я хотел бы взглянуть на них собственными глазами.
      — Не успеешь. Они собираются уходить. Ты на машине?
      — Задержи их, Фред, ровно на полторы минуты. Я в двух шагах от тебя, мне ходу секунд сто.
      — Ну, если так, валяй, я что-нибудь изобрету.
      Таратура бросил трубку на рычаг и стремительно поднялся. Но Чвиз сказал:
      — Если вы собираетесь туда идти, я посоветовал бы вам обдумать это.
      Таратура и сам понимал, что предприятие было рискованным. В охране президента могли быть люди Дорона, знающие Таратуру, и скрыться потом от них будет невероятно сложно. Открывать же место, где прячутся Миллер и Чвиз, равносильно самоубийству.
      — Кроме того, какой вообще смысл туда идти? — сказал Чвиз. — Проверять вашего приятеля? Я не думаю, чтобы он обманывал… Но президент — и сидит в каком-то захудалом кабаке, да еще за одним столом с отставным репортером!..
      — Да, да, господа, — торжествующе произнес Миллер, — в обычных нормальных условиях такое решительно невозможно. А если это все же произошло, значит, что-то уже нарушилось. Начинается, господа, начинается!

      Последней фразой «коммерсанта Бума» было:
      — Молодой человек! Образ ваших мыслей представляется мне антипатриотичным и недостойным гражданина великой страны! Но вас прощает ваша молодость! (Хотя Честер, имея за плечами ровно тридцать три года, уже давно не считал себя мальчишкой.)
      После этого президент чопорно выставил локоть, на который тут же оперлась Клара, и направился к выходу. Супруга президента тоже не одарила Честера своей знаменитой улыбкой, потому что, во-первых, не разделяла его взглядов на президента и, во-вторых, Честер, откровенно говоря, никогда не считался красавчиком.
      А Таратуры все не было. «Вот болван! — подумал Честер, так как ему пришлось буквально выворачивать себя наизнанку, чтобы задержать президента на лишние десять минут. — Метал бисер, и все, оказывается, зря!»
      Между тем негодование президента и его супруги было отчасти успокоено невероятно экзотическим финалом этого невероятно экзотического дня: поездкой в такси. Как и утром, они тут же остановили машину с тремя синими шашечками на желтом фоне и получили возможность еще раз насладиться потрясающей поездкой.
      Президент, право, не мог припомнить, сколько десятилетий назад он в последний раз пользовался такси (и пользовался ли вообще?), и потому вся процедура остановки неизвестной машины с неизвестным шофером, посадка в нее, когда шофер не позволил себе даже пошевелиться, чтобы распахнуть дверцу, щелканье счетчика — решительно все сделало поездку жгуче любопытной. В своем автомобиле президент ездил обычно с несравненно меньшими удобствами, потому что со всех сторон бывал зажат телохранителями и ужасно потел в тесноте. Тут же было просторно, уютно, не гудел радиотелефон, а шофер и не думал каменеть от ответственности за судьбу главы государства, поскольку не понимал, что его нога, упертая в акселератор, держит эту судьбу, образно говоря, в своих руках. Президенту втайне хотелось, чтобы шофер узнал его, он все поворачивал к нему лицо и много раз начинал заговаривать, но шофер лишь мычал в ответ что-то нечленораздельное, явно пренебрегая разговором с этим навязчивым и шустрым пассажиром. Короче говоря, он так и не признал в президенте президента, даже когда они подъехали к усадьбе и потрясенная охрана взяла под козырек.
      Первый человек дома, которого увидел президент, был Джекобс.
      — Добрый вечер, Джи, — бодро приветствовал глава государства своего секретаря, поскольку дело действительно шло уже к вечеру, и вдруг добавил фразу, которую сегодня еще не произносил, ибо еще не видел Джекобса: — Старина, ты преотлично выглядишь!
      Джекобс посмотрел на супругов странно туманным взглядом, потом светло улыбнулся и сказал:
      — Господа, весьма польщен, но для всех вас у меня уже нет достойных ответов.
      И, закрыв глаза, низко поклонился, чего с гордым Джекобсом никогда не случалось.
      — Вы себя плохо чувствуете, Джи? — участливо спросила Клара, и искренняя тревога действительно прозвучала в ее голосе.
      — Я? — спросил Джекобс и приоткрыл один глаз. — Я-то что! Вы спросите, Клара, как чувствует себя сенат, биржа и генеральный штаб!
      Он открыл наконец оба глаза.
      — Какие-нибудь новости? — быстро спросил президент.
      — О Матерь Божия! — воскликнул старый слуга. — Он еще спрашивает! Воистину родитель новости узнает о ней в последнюю очередь, поскольку, рожая, не знает, что это — новость, а знал бы, так не стал бы рожать.
      — Кого рожать? — не поняла Клара.
      — Ларошфуко, — не моргнув глазом, ответил Джекобс. — Эта мысль принадлежит ему.
      — Да что случилось, наконец? — не выдержал президент. — О каких новостях ты говоришь, выживающий из ума болван?
      — Благодарю покорно, — сказал Джекобс обиженным тоном. — Вы уже давно, господин президент, не обласкивали меня такими словами, но сегодня вы сами все посходили с ума. Да, Клара, чуть не забыл! Мне велено передать вам, что сегодня господин президент не будет с вами ночевать, хотя эта новость, надеюсь, вас не очень убивает.
      — Кто посмел «велеть»?! — вскричал президент, почувствовав, что одновременно задета и его честь мужчины, и его честь главы государства.
      — Не горячитесь, Кен, — печально улыбнулся старый Джекобс. — Я тоже могу погорячиться, но у нас просто неравные силы! Я — один, а вас — много.
      — Не понимаю, — вмешалась Клара, — кого — вас?
      — Кенов, — невозмутимо произнес Джекобс.
      — Он и впрямь свихнулся, — шепнул президент супруге. — Иди к себе, дорогая, я сам разберусь в случившемся. Впрочем, я так устал сегодня, что отложу-ка я дела на потом. Мы идем вместе, Клара! Джи, проводи нас наверх.
      — Простите, Кен, — сказал вдруг Джекобс, — вам не кажется, откровенно говоря, что президентов слишком много даже для такой большой страны, как наша? А секретарь у них всего лишь один.
      — С ним бесполезно сейчас объясняться, — шепнула Клара президенту.
      — Глав государства ровно столько, — официально сказал президент, — сколько положено по конституции. А ты, Джи, пока неплохо справлялся со своими обязанностями.
      — Кен, скажите, мы с вами друзья? — грустно спросил Джекобс.
      — Конечно, Джи! — демократично воскликнул президент.
      — Тогда скажите по совести: какой вы по счету президент?
      — Что значит «какой»? — оторопел глава государства. — Это же всем известно!
      — Уже?! — воскликнул Джекобс. — И Клара тоже знает?
      — Чуть ли не в первую очередь, — смеясь, сказала Клара.
      — Я — тридцать восьмой! — не без гордости произнес президент, совершенно не понимая, почему Джекобс, воскликнув: «О Матерь Божия! Я этого не перенесу!» — вдруг повалился на пол без чувств.
      Пока длился весь этот разговор, тщетно пытающийся примирить официальную историю государственности с теорией матричной стереорегуляции профессора Чвиза, на втором этаже дома, в Круглом зале для заседаний, за огромным круглым столом белого дерева сидели восемь пожилых и достаточно симпатичных людей в скромных костюмах и незаметных галстуках и два относительно молодых человека, имеющих внешность киноактеров.
      Из скорбных старческих ртов (а также из ртов молодых) не торчали тигриные клыки, из белоснежных тугих манжет не высовывались ястребиные когти, никто из присутствующих не ел сырое мясо и не пил теплую кровь. Но это были самые опасные хищники, которых только можно было отыскать на планете. Все кровожадные твари с древнейших времен, все ихтиозавры и вампиры были в сравнении с ними плюшевыми игрушками из детских яслей, среди которых царь Ирод мог претендовать только на место доброй нянечки.
      Эти восемь трусливых старичков, скрестивших на дорогих набалдашниках тростей свои подагрические ручки, и два молодых пижона, то и дело поправляющих какую-нибудь часть своего туалета, жгли напалмом деревни в джунглях, обматывали колючей проволокой черные резервации, взводили курки в дни военных путчей в банановых республиках и т. д. и т. п. За дорогим столом белого дерева сидели десять самых крупных мировых воров. Они воровали нефть в Азии, ананасы в Америке, уран в Африке, шерсть в Австрии и руду в Европе. Они выворачивали страны и государства, как вор выворачивает карманы. Они покупали банки, газеты, министров и президентов. Они решали, чем должна кончиться предвыборная возня, на которую они смотрели, как на возню щенят, понимая, что щенятам нужно иногда разрешить повозиться. Они были всемогущи, эти короли нефти, стали, ракет, нейлона и напалма. Они редко собирались вместе, потому что слишком ненавидели друг друга. Но, когда обстоятельства требовали и они собирались, их единству могли бы позавидовать самые верные друзья. Ибо в эти минуты их объединял страх. Они боялись только трех вещей на этом свете: людей, влюбленных в свободу, друг друга и смерти. Чрезвычайные обстоятельства собрали их этим чудесным летним вечером в усадьбе президента, — чрезвычайные, необыкновенные, фантастические, не поддающиеся их старческому и даже молодому воображению, не укладывающиеся в привычные рамки политических и экономических коллизий: в стране было четыре совершенно одинаковых президента!
      — …Таково положение на двадцать часов сегодняшнего дня, — объявил, заканчивая свой доклад, министр внутренних дел Воннел. — В настоящее время все четыре президента находятся в усадьбе, здесь, на втором этаже, в соседней комнате. Они поручены моей личной охране. Вызван врач, потому что все четыре президента, увидев друг друга, почувствовали себя плохо.
      Министр стоял у холодного камина, в тени, вытянувшись по стойке «смирно», идеально выбритый и в идеально подогнанном френче. Воннел днем, в сандалиях, и Воннел вечером, у камина, походили друг на друга, как деревенская дворняга на сенбернара-медалиста. Рядом с Воннелом, в той же стойке «смирно», застыл и генерал Дорон. Больше в зале никого не было: совещание было сверхсекретным и не предназначалось даже для ушей преданных личных секретарей.
      Чарлз Роберт Пак-младший (сталь, алюминиевая корпорация, вся добыча и выплавка титана, компания по использованию лазеров в металлургии, рудники меди в Чили, рудники олова в Малайе и т. д.) пожевал потухшую сигару и совсем тихо — это был не голос, а шорох — спросил:
      — Ну?
      Все молчали.
      — Может быть, вы потрудитесь отвечать на вопросы, генерал? — проскрипел наконец Мохамед Уиндем-седьмой (нейлон, силиконы, пластмассы, химия моющих средств, краски, специальные химические инертные покрытия, жаростойкие эмали, промышленность синтетических пленок и т. д.).
      Дорон вытянулся так истово, что казалось, вот-вот лопнет от внутреннего напряжения, но не проронил ни слова.
      — Институт перспективных проблем находится в вашем ведомстве, генерал? — прошипел «Джон Уайт и сыновья» (нефть и многое другое). — Мы требуем объяснений.
      — Действительно, — глухо начал генерал, — установка биологического дублирования, точнее, матричной стереорегуляции находится…
      — Не перегружайте нас научной терминологией, генерал, — перебила Сталь.
      — …находится в Институте перспективных проблем, — продолжал Дорон, — и работает…
      — …постарайтесь не говорить уже известное нам, — сказал Нейлон.
      — …работает в течение трех лет. Установку создал профессор Чвиз, затем к работе подключился известный вам профессор Миллер.
      — Какой Миллер? — спросил Цемент (железобетон, строительная техника, дорожные машины и подъемные краны).
      — Я вас не понял, — быстро сказал Дорон.
      — Какой из двух Миллеров, генерал?! — взревела Сталь. — Не прикидывайтесь дурачком!
      — Этого никто не знает, — тихо и спокойно ответил генерал. — Даже сам Миллер. Ведь оба считали себя настоящими.
      — Почему вы не подняли тревогу, когда появился второй Миллер? — спросил Нейлон. — Ведь тогда мы были бы гарантированы от чрезвычайных событий, которые привели нас сюда.
      — История с Миллером была чистой случайностью. Мой человек в институте гарантировал…
      — Что сейчас гарантирует ваш человек? — язвительно перебила Нефть.
      — Он погиб в автомобильной катастрофе несколько месяцев назад, — ответил Дорон.
      — Мы отвлекаемся, — поправил Нейлон. — Итак, в институте эти работы вели профессора Миллер и Чвиз. Где они?
      — Чвиза нет. Я ищу его, — ответил Дорон.
      — А Миллер? Может быть, их осталось два?
      — Нет, — ответил Дорон. — Один из Миллеров обезврежен и устранен. Я сам видел его труп. У меня все эти три года не было оснований сомневаться в оставшемся Миллере. Он был очень послушен и исполнителен. Но куда он исчез, пока не знаю. Буду искать.
      — Неважные перспективы, генерал. Один исчез, другой погиб, третий затерялся… — задумчиво проговорил самый молодой член Совета, король ракет и самолетов.
      — Меня интересует другое, Дорон, — перебила Сталь, — зачем Миллеру потребовалось создать четырех президентов?
      — Я думаю, он сошел с ума, — ответил Дорон. — Других объяснений пока не вижу.
      — А я вижу! — взвизгнула Сталь. — Я вижу! Сегодня четыре президента, завтра — сорок четыре президента! И все в стране летит вверх тормашками! И над нами смеется весь мир! А вы знаете, генерал, сколько миллиардов кларков стоит одна улыбка общественного мнения?!
      — Можно прожить хоть с сотней президентов, — спокойно сказал один из молчавших до сих пор членов Совета. У него не было ни заводов, ни рудников, ни ракет, ни железных дорог, ни даже пошленького игорного дома. Он изучал спрос и предложения, доходы и расходы, прибыли и убыли, направления развития и тенденции упадка: он владел информацией, а его специальностью был прогноз будущего, и остальные девять членов Совета всегда слушали его с особым вниманием. — Можно прожить даже с тысячей президентов, — продолжал он, — и сотни две из них я берусь прокормить сам. Это чепуха. Но что будет, если появится пять Доронов, генерал? Или десять Воннелов отдадут десять разных приказов службе безопасности? Или… — он вдруг поднялся, и всем стало как-то не по себе, жутко и муторно, — или появятся два Чарлза Роберта Саймака-младших, три Мохамеда Уиндема, пять Джонов Уайтов с сыновьями? Что будет тогда? Дробление капитала, ликвидация всякого контроля за деловой активностью. Один Саймак — это сталь полумира, а тысяча Саймаков — это кучка негоциантов средней руки. Прошу прощения, вы понимаете, о чем я говорю. И речь идет сейчас не об улыбках общественного мнения, — он обернулся к молодым Ракетам и самолетам-снарядам, — сколько бы они нам ни стоили, а о стабильности самих устоев нашего общества. Я надеюсь, что мне не потребуется рисовать перед вами все ужасы бесконтрольного дублирования деловых людей.
      Он сел, и в течение целой минуты никто не мог не только произнести слово, но даже пошевелиться.
      — Где гарантия, генерал, что опыты Миллера уже прекращены? — резко крикнули Атомные электростанции, урановые рудники и заводы изотопов. — Я требую немедленных и абсолютных гарантий!
      — Я уже отдал приказ об отключении института от всех линий энергопитания, — ответил Дорон.
      — Института?! — подскочили на своем месте Ракеты. — Вы с ума сошли! Вырубить всю энергетическую сеть! Все до единой лампочки! Откуда мы знаем, где сейчас Миллер, что он может, а главное, что он хочет? Пока мы не найдем Миллера, все источники энергии должны быть отключены!
      — Это, по самым предварительным подсчетам, приведет к убыткам в размере двух с половиной миллионов кларков в минуту, — быстро подсчитало Будущее.
      — Вы слышите, Воннел? — Сталь повернулась к министру внутренних дел. — Вы слышите, Дорон, сколько стоит каждая минута поисков профессора Миллера? (Оба у камина склонили головы.) Вы ручаетесь, генерал, — продолжала Сталь, — что четыре президента — это первый и последний сюрприз профессора Миллера?
      — Да, — глухо ответил Дорон. — Ручаюсь, поскольку лаборатория лишена тока, блокирована и полностью мной контролируется. Между тем другой аппаратуры, способной осуществлять дублирование из иных мест, не существует…
      — Послушайте, что за шум, что здесь происходит? — послышался вдруг спокойный, даже сонный голос.
      Все обернулись и увидели президента. Он стоял в тяжелом дорогом халате, под которым белели худые ноги в шлепанцах. Кисточки ночного колпака вздрагивали, когда президент, щурясь от света, обводил взглядом своих нежданных ночных гостей.
      — Чем обязан, господа, в столь поздний час? — спросил президент с сонной улыбкой.
      — Пятый! — громко сказал Воннел.

      — Ваш любимый стерфорд, шеф, — произнес Таратура, извлекая из портфеля бутылку вина. — А это, — он подмигнул Чвизу, — отличное средство против скуки.
      На стол легла коробочка, на которой зелеными буквами было написано: «Лото».
      — В детских магазинах, — продолжал Таратура, — бывают удивительные вещи. Заходишь и сразу превращаешься в ребенка. Готов биться об заклад, что за этой штуковиной мы отлично скоротаем время и даже забудем, что президенты должны передраться.
      — Чепуху вы говорите, Таратура! — резко перебил Миллер. — При чем тут ваше лото?
      — Таратура, вы настоящий психолог! — вмешался Чвиз, беря в руки коробочку. — В самом деле, Миллер, иногда не мешает сбросить с себя этак годков пятьдесят.
      — В городе по-прежнему спокойно? — спросил Миллер, хотя прекрасно понимал, что спрашивает напрасно: Таратура начал бы не с лото, а с новостей, если бы они были.
      — Спокойно, шеф, — вздохнул Таратура и серьезно добавил: — Если не считать того, что «Шустрая» родила трех щенят.
      Чвиз громко расхохотался. Словно бы оправдываясь, Таратура сказал:
      — Профессор, клянусь вам честью, весь магазин был занят «Шустрой», когда я покупал лото!
      — Ах, лото! — подхватил Чвиз, мечтательно подняв глаза. — Я помню, как мы с покойной моей супругой играли в лото, когда были еще детьми, и моя теща отчаянно переживала, когда ей не выпадали… эти…
      — Фишки, — подсказал Таратура.
      — О! Фишки! — обрадовался Чвиз. — Сколько слов уходит из нашего обращения с годами… фишки, теща… Забавно: у меня, Миллер, когда-то была теща!
      Все умолкли, погрузившись в собственные мысли, как будто Чвиз помянул не тещу, а Бога. Таратура не знал, о чем думают в этот момент ученые, но сам он подумал, что еще неизвестно, кто более счастлив: тот, кто вспоминает о теще, или тот, кто только мечтает о ней.
      — Начнем, — сказал Чвиз, садясь за стол с таким видом, с каким садятся главы семейств, окончив молитву и разрешая семье приступать к трапезе.
      Таратура мгновенно сел, но Миллер, пожав плечами, нерешительно придвинул к себе стул.
      — Очень успокаивает нервы, шеф, — сказал ему Таратура, вытаскивая из портфеля мешочек с фишками.
      — Почем? — спросил Чвиз, азартно потирая руки.
      — По кларку за карту, не меньше! — убежденно произнес Таратура. — Иначе интереса не будет.
      — Чепуха какая-то, — вновь сказал Миллер, садясь за стол. — Дайте мне… четыре карты.
      — По количеству президентов, шеф? — неуклюже сострил Таратура, но Чвиз больно толкнул его коленкой. — Простите, шеф, сорвалось…
      Мешочек с фишками уже был в руках Чвиза, и как только монеты звякнули о дно чашки, стоящей на столе, он жестом фокусника выудил первую фишку, отдалил ее на почтительное расстояние от своих дальнозорких глаз и торжественно провозгласил:
      — Пятьдесят семь!
      На ближайшие десять минут все общество, казалось, с головой ушло в игру. Таратура сопел, с трудом поспевая за быстрой сменой цифр, Миллер с внешним равнодушием заполнял свои карты, а Чвиз успевал и говорить, и фокусничать с фишками, и заполнять клетки, и даже ревниво присматривать за картами партнеров:
      — Два!.. Тридцать шесть!.. На второй карте, Миллер, вам осталась сорок девятая фишка… Восемьдесят четыре!.. А где же моя двадцатка?.. «Барабанные палочки»!.. Коллега, вы невнимательны…
      — Чепуха какая-то! — в третий раз произнес Миллер. — Вам не кажется, господа, что все это выглядит как в водевиле?
      Он решительно встал со стула, неловким движением сбросив свои карты на пол. Таратура тут же закурил сигарету, а Чвиз стал разочарованно поглаживать свою бороду.
      — Вместо того, — сказал Миллер, — чтобы срочно предпринимать какие-то действия, от которых зависит развитие событий, а в конечном итоге, быть может, и наша жизнь, мы занимаемся этими дурацкими «барабанными палочками»!
      — Но какие действия, шеф? — сказал Таратура.
      — Надо бежать, — убежденно произнес Чвиз. — Бежать, пока не поздно.
      — У вас, коллега, побег — идефикс, — сказал Миллер. — Уже надоело.
      — А мне надоела ваша беспрерывная жажда деятельности, хотя вы сами не знаете, чего вы хотите!
      — Я хочу немедленно информировать общественное мнение, Чвиз! — с жаром воскликнул Миллер. — Поднять на ноги прессу, позвонить в посольства, расклеить по городу объявления…
      — Вам никто не поверит, шеф, — спокойно произнес Таратура. — Или сочтут за остроумную шутку, или признают вас за сумасшедшего.
      — Прав! Тысячу раз прав! — подхватил Чвиз. — Новость о том, что в стране четыре президента, должна исходить от самих президентов, и только тогда она будет достоверной. Мы выпустили джинна из бутылки, и теперь мы лишились власти над ним. Вам понятно, Миллер, хотя бы это?
      — К сожалению, я вынужден это понимать.
      — Но кое-что еще вы поймете несколько позже, — вдруг загадочно произнес Чвиз. — Не хочу вас разочаровывать раньше времени…