— Не сообразил, Фред. Наша извечная суета.
      — Суета и дружба несовместимы, Дэвид. Где тебя носило все эти годы?
      — Потом, Фред, потом. Так Рольфа, говоришь, не было?
      — Мы не встречались с того самого дня, понял?
      — Понял. Я тоже.
      — Значит, в «Бруте» и одни?
      — Одни.
      — Примерно в восемь вечера?
      — Лучше в шесть. Я хочу еще показать тебя одному человеку. Стоматологу.
      — Меня?! Стоматологу?!
      — Не пожалеешь, Фред. Отличный специалист!
      — Но у меня не болят зубы!
      — Увидишь его — заболят. Нет, я не шучу, у меня действительно к тебе дело, связанное со стоматологом.
      — Я смогу заработать, надеюсь?
      — Скорее потратиться, но не более чем на ужин.
      — Ну и ну! Пардон, Дэвид, мой малыш что-то хочет… ага: передает тебе нежный поклон!
      — Скорее мокрый, чем нежный… Сколько ему?
      — Скоро три месяца. Вундеркинд! Весь в меня. Он будет играть ногами на пианино! И вот… уже… это… пардон, передает привет!
      — Ты образцовый отец, Фред. Привет малышу от дедушки Дэвида. До вечера!
      — До вечера!
 
      В «Бруте» мало что изменилось за минувшие годы: те же колонны посередине зала, те же ажурные перегородки и «отдельные кабинеты», та же негромкая публика и тот же всепонимающий и ни во что не вмешивающийся Жорж Ньютон, то ли однофамилец, то ли потомок того, другого, бессмертного Ньютона (впрочем, какой же потомок? — у великого Ньютона не было детей…).
      На этот раз друзья предпочли место в углу. Ничто не мешало их общению и разговору; ни тихая музыка в стиле «ретро», ни компания, мирно веселящаяся вокруг одной из колонн, ни даже одинокий подвыпивший чудак, несколько раз подходивший к ним от соседнего столика, чтобы позабавить идиотским вопросом, типа:
      — Прошу прощения, господа, зачем растут пальмы в Крыму?
      — В Крыму не растут пальмы, уважаемый.
      — А если посадить?
      — Зачем?
      — Вот я и спрашиваю, господа: зачем?!
      — Жорж, можно тебя на минуточку? Дай справку этому джентльмену относительно пальм в Крыму.
      — Вас понял. Маэстро, не угодно ли вам сесть за свой столик, а я приволоку вам том энциклопедии на букву "п"?
      — Угодно. Честь имею, господа!
      — Дэвид, мне изрядно надоел этот субъект. По-моему, он нарочно к нам привязывается.
      — Нет, просто хватил лишнего. Я таких, которые «нарочно», узнаю за милю.
      — И все же он по твоему ведомству больше, чем по моему.
      — У меня, Фред, уже три года как нет ведомства.
      — Знаю… Чем же ты занимаешься?
      — Частным сыском. Вышел в отставку, теперь у меня своя контора. Меня проводили с почетом, но в одну неделю. С орденом в петлице. Воннел с Дороном не поскупились бы и на два, если бы я вовсе отказался от пресс-конференции.
      — Я сделал материал для «Вечернего звона».
      — Все же сделал?
      — За кого ты меня принимаешь?.. Краткое изложение твоей обличительной речи… Но Верблюд, прочитав не без интереса, сунул в сейф, а ключ проглотил. Доказательств, представь себе, маловато! Обвинение построено на песке! Как будто, если бы…
      — Он прав, Фред. Увы, без Аль Почино, без Дины Ланн, без Рольфа Бейли и без тебя я действительно оказался без фундамента.
      — Хотя все, что ты говорил, было сущей правдой! Я подозреваю, Дэвид, что моему Верблюду кто-то звонил задолго до того, как я принес материал.
      — Они действительно обзвонили все газеты и телекомпании. Мне доподлинно известно, что видеозаписи, сделанные в тот день, были уничтожены на основании официального приказа, подписанного Воннелом. Знаешь, с какой мотивировкой? В целях сохранения государственной тайны! И все же, если бы Аль Почино был жив!..
      — Не обольщайся. Дорон всесилен, я еще раз убеждаюсь в этом.
      — При чем тут Дорон? Он всего лишь чугунный наконечник стрелы, отлитой из чистого золота… Я уверен, они заплатили газетам и телекомпаниям за молчание много больше того, что те могли заработать, открыв рты! И все же, Фред, если бы им не удалось убрать Аль Почино!.. Между прочим, я получил ни с чем не сравнимое удовольствие, выступая тогда перед умной и профессиональной аудиторией: я сказал все, что я думаю и что знаю, не кривя душой. И, знаешь, это было на редкость приятно.
      — Типичный Дон-Кихот! К сожалению, Дэвид, я могу прогнозировать для таких, как ты, только психушку, где будет наконец-то полное взаимопонимание с окружающими!
      — Благодарю за откровенность, но отвечу тем же. Из трезвых рационалистов нередко получаются хорошие надзиратели в тюрьмах и санитары в сумасшедших домах.
      — Прошу прощения, господа, не окажете ли вы мне любезность и не покажете ли свои зажигалки?
      — Чего?!
      — Не удивляйтесь. Я коллекционер-исследователь: собираю действующие зажигалки, ломаю их и продаю тем, кто собирает сломанные…
      — Жорж, этот джентльмен будет рад купить у тебя зажигалку!
      — Вас понял. Прошу, маэстро, пересесть за тот столик, я все устрою.
      — Честь имею, господа!..
      — Если он подойдет еще раз, я ему просто врежу!
      — Не глупи, Фред, в конце концов, это даже забавно: с чем он еще явится? Попробуй угадать…
      — Ну его к черту. Скажи лучше, что происходит с Карелом?
      — А что с ним происходит? Я не видел его тысячу лет.
      — По-моему, он полностью слился с компанией Ивона Фреза, и теперь, когда ты уже не комиссар…
      — Его и поймать некому, и защитить тоже? Ты это хотел сказать? Ха-ха-ха, бедный Карел Кахиня! Не беспокойся за него, Фред, он увертлив и осторожен, как уж. Он всю жизнь ползет ровно по границе между законом и беззаконием и не высовывается ни в ту, ни в другую сторону.
      — Что ты знаешь о Таратуре?
      — Ну… он уже комиссар! В Интерполе. Его сначала взял к себе Киф Бакеро, сразу после моей пресс-конференции. Телохранителем. А потом он ушел в Интерпол.
      — После падения Кифа Бакеро?
      — Да, после того, как он сложил с себя президентство. Таратура быстро сделал карьеру, ты ведь знаешь: он действительно способный сыщик.
      — А Бакеро? Его, конечно, свалили? Было в газетах…
      — Сам ушел, умница. Кто он такой для страны? Конечно, случалось, на троне оказывались и сумасшедшие, но то все же были короли, а не «компьютерные описки». Бакеро тихо-мирно сдал, так сказать, вахту очередной марионетке, небось даже согласовал сумму «отступного» и все сроки с Дороном… Умница!
      — И что теперь?
      — Теперь? Они с Диной Ланн фермеры. Кажется, в Боливии. У Дины маленькая дочь, невеста твоего вундеркинда…
      — А с Таратурой ты поддерживаешь связь?
      — Да. Он даже выполнил один мой заказ.
      — Разве Интерпол выполняет заказы частных контор?
      — Если клиент платит…
      — Прости, Дэвид, а кто твои клиенты?
      — Чаще я сам. Только не смейся. Един в двух лицах: сам себе заказываю, сам выполняю.
      — Можешь объяснить? Я не понял.
      — Потом, Фред… Кстати, помнишь сержанта Мартенса?
      — Я что-то читал о нем в полицейской хронике… Он, кажется, стал инспектором? Ты все же сдержал слово?
      — Не я. Дорон. Мартенса перекупили, вот так, Фред.
      — Когда?! Он же производил впечатление…
      — Порядочного человека? К сожалению, я знал только, как он работает, а как и о чем думает, понятия не имел. В этом моя ошибка. Короче, я всего лишь обещал ему должность, а Дорон дал ее и еще некую сумму денег: тут сложно устоять…
      — Тогда я многого не понимаю, Дэвид…
      — Поймешь. Не торопись. Сначала выпьем… Хорошо!.. Это была изощренная акция Дорона… Прежде всего он очень быстро снюхался за моей спиной с Гауснером. С того момента, как я сел на хвост людям Дорона в Даулинге и генерал понял, что я могу их опередить, он стал лихорадочно подбирать ключи к Фрезу и Гауснеру. А что он иначе мог делать? Логично?
      — Вполне.
      — Сначала Дорону удалось перекупить у Гауснера за очень большую сумму громилу Рафаэля — помнишь?
      — Того самого, который убил Билла Райта?
      — Ну да, в аптеке у Жака Бантье, но расплатился за это собственной жизнью… Я думаю, что Дорон всю сумму вручил Гауснеру, с тем чтобы тот поделился с Рафаэлем, но когда последнего пристрелил сержант Мартенс…
      — Но Мартенса, ты говоришь, тоже купили!
      — Вот именно за этот выстрел Гауснер, по просьбе Дорона, заплатил Мартенсу как бы наградные. По секрету от меня, и сержант проглотил эту наживку, а потом уже прочно сидел у них на крючке. Так прочно, что даже пропустил телекамеру с вмонтированным в объектив оружием, и тоже за кларки, полученные от Гауснера. Когда и как Мартенс понял, что на самом деле ему платит Дорон, не знаю, но это уже факт из его биографии. Для меня важно другое: Гауснер и Дорон нашли общий язык, и с этого момента Аль Почино был обречен. Да и я тоже. Но с каким коварством они действовали! Подожди, Фред, опять этот идет…
      — Простите, господа, я хотел бы узнать у вас, какое время показывают мои часы?
      — Ваши?! Посмотрите сами!
      — Но я не вижу!
      — Наденьте очки!
      — Но они где-то там, на столе, и я не могу найти их без… очков!
      — Фред, не кипятись, он и старше тебя, и глупее, и выпил больше… Сейчас, маэстро, мы все устроим: Жорж, сделай одолжение, помоги джентльмену узнать время на собственных часах.
      — Вас понял. Маэстро, сколько можно просить…
      — Честь имею, господа!
      — Уверен, этот тип работает у Дорона.
      — Ты ошибаешься. Генерал не знает о том, что мы здесь.
      — А телефон?!
      — Три года держать твой номер под контролем? Платить за то, чтобы знать, о чем Линда говорит с приятельницами и как при этом поливает тебя? Чепуха. Так что ты хотел спросить?
      — Я хотел бы прежде всего узнать, зачем Гауснер продал Аль Почино тебе, а не сразу Дорону. Наконец, он мог сам выйти на своего бывшего сподвижника, ухлопать его, а скальп передать генералу и вновь заработать! И выгоднее, и проще!
      — Проще? Нет, Фред, не проще… Почему, говоришь ты, Гауснер отдал Аль Почино мне? Прежде всего, ему надо было подтвердить наше сотрудничество. Как ни странно, он заботился о судьбе своей «птички», то есть Дины Ланн, а она была со мной связана. Его, возможно, предупредил об этом Дорон, люди которого засекли возле Ланн нашего Таратуру. Вот Гауснер и боялся, как бы я не перенес свой гнев на его племянницу: он же мерил меня по своим меркам, а мои отношения с людьми по законам своих отношений… Вдобавок с любыми партнерами, при любом раскладе он играл только на себя. Гард одолеет Дорона? Неплохо, государственная мафия слишком опасна. Дорон одолеет Гарда? Одним ретивым комиссаром меньше — тоже неплохо! Вот он и приглядывался, кто кого поборет — слон кита или кит слона. Обычная двойная игра, одним словом. Но, помяни еще мое слово: Дорон его съест! И Фреза тоже. Всякая мафия хочет быть единовластной… Жаль, у Гауснера перед смертью вряд ли останется время понять, кто его прикончил.
      — Все равно выпьем за то, чтобы зло наказало зло!
      — И стало от такого самосъедения еще сильнее и крепче? Нет, старина, это не выход. Скажу откровенно: я и сегодня еще во многом не могу разобраться, я и сейчас еще не все до конца понял. Какие-то факты связываются в узелочки, какие-то нет, что-то мотивировано, а что-то совершенно нелогично, некоторые события мною объяснены, некоторые — как белые пятна на карте. Но одно я знаю твердо. История не закончена, нет, далеко не закончена!
      — Как тебя понимать? Ну, договаривай, коли начал, и перестань загадочно улыбаться. Опять что-то затеваешь? Но зачем? Я понимаю, если бы Рольф все еще был на этой фирме и они продолжали… Ты молчишь? Неужели?!..
      — За минувшие годы можно было хоть раз задать себе этот вопрос и самому на него ответить.
      — Нынче мы стараемся о многом себя не спрашивать.
      — Какое стойкое поколение глухонемых… Что касается фирмы, иди к Жоржу Ньютону и позвони от него по любому из этих телефонов.
      — И что?
      — Полный порядок, Фред. Заказ уже доставляют на дом. Пара приключений в виде двух доз галлюциногенов, и готово! Сервис! Тебе с гарантией?
      — И Рольф процветает?
      — А ты как думаешь?
      — Я не виделся с ним три года.
      — Я тоже, однако все о нем знаю. Надо заботиться о старых друзьях.
      — Рольф нуждается в нашей заботе?
      — Да. По библейскому принципу: спаси ближнего своего, заблудшего, аки овца!
      — Опять… блудит?
      — Если гангстеризация науки кому-то выгодна, то она будет продолжаться, и рольфы всегда найдутся. Теперь они затеяли с Дороном новое дело. И какое!
      — Какое?
      — Будешь много знать, скоро состаришься. Впрочем, скажу: ставят опыты на детях. Береги своего малыша, Фред. Береги!
      — Ты все еще копаешь эту историю?
      — Прошу простить меня, господа…
      — Жорж!
      — Честь имею!..
      — Пойдем отсюда. Уже восемь.
      — Еще минуту. Объясни одно обстоятельство, Дэвид, я не понимаю. Разве они не могли убить Аль Почино, например, по дороге во Дворец правосудия, тем более что его сопровождал сержант Мартенс?
      — Могли. Но без того эффекта, которого, кстати, достигли довольно простым и легким путем…
      — Ничего себе! В высшей степени замысловатое убийство, ей-богу! Как в кино! Им пришлось монтировать оружие в телекамеру, подговаривать режиссера передачи…
      — Андре Пикколи? Да ты забыл, что ли? Это же сын антиквара Мишеля Пикколи, зверски убитого Аль Почино. Зачем его подговаривать? Они сыграли, вероятно, на сыновних чувствах молодого итальянца, и вот он дал команду своему оператору. Более идеальной фигуры для исполнителя и представить трудно!
      — И все же… Мартенс по дороге тюкает Аль Почино рукояткой пистолета по башке, и дело сделано! Зачем такой наворот?..
      — А затем… Но только это гипотеза! Все произошло на глазах у прессы и телевидения, не так ли? И всем зажали рот, не так ли? А как еще недавно называли нашу прессу и телевидение — шестой «великой державой», не правда ли? Ну вот, они и показали всем журналистам, что с «величием» прессы покончено. Мог ли быть более наглядный и предметный урок? Дошло, надо полагать, до каждого… Жорж, мы уходим!
 
      По пути к дантисту Фред Честер ясно представил себе, как он сидит в стоматологическом кресле, которое с детства вызывало у него, как, впрочем, и у любого нормального человека, первобытные чувства. И тихая паника завладела им, вытеснив все остальное.
      — Зачем ты меня тащишь? — скулил Честер. — Посмотри, какие у меня прекрасные зубы!
      — Зубы — всего лишь повод для знакомства, — в стиле незабвенного учителя Альфреда-дав-Купера философски заметил Гард. — Подумаешь, вырвут один-два зуба, зато какого замечательного человека узнаешь!
      Человек и в самом деле оказался неординарным.
      У дантиста Фердинанда О'Виккинга, как представил его Честеру Дэвид Гард, был прежде всего весьма оригинальный вид. Одет он был не в белый халат, как положено врачу, а в обычный костюм, причем щегольского покроя с некоторым уклоном в спортивный. На голове у доктора тоже была не белая шапочка, а бархатный берет, хотя, строго говоря, ему было бы больше к лицу сомбреро, если принять во внимание его тонкие мексиканские усики над верхней губой, массивный нос, квадратный подбородок ковбоя и большие синие глаза, излучающие ум и иронию. Работал он чисто и быстро, манипулируя инструментами с таким искусством, что его, право, можно было показывать иностранцам, как показывают, например, регулировщика на площади Согласия, артистически владеющего полицейским жезлом и известного всей стране. Честер сидел в кресле с вытаращенными глазами, раскрытым ртом, запрокинутой головой, словом, являл собой обычную в этой ситуации пародию на «человека разумного». Улучив момент, он все же пискнул:
      — Сэр, надеюсь, я сохраню свои зубы в целости и сохранности?
      — В сохранности — да, в целости — сомневаюсь, — странно ответил дантист.
      — Как это понять?
      — Один наверняка вскоре придется удалять… Между прочим, все зубы, которые я удаляю, я храню. У меня, с вашего позволения, музей. Музей зубов. Удивительная коллекция! Не угодно ли взглянуть? Так сказать, попробовать на зуб? Ха-ха-ха!
      — Увольте, сэр! Откровенно признаться, я в детстве вел дневник, как, вероятно, все пишущие люди, и недавно, наткнувшись на него, обнаружил такую, представьте, запись: «У меня заболел зуб, и я пошел к врачу его вырывать. И вдруг зуб говорит мне по дороге…»
      — Зуб? Говорит?! Весьма остроумно. Ну, так что ом вам говорит?
      — Он и говорит: «Ты меня не вырывай, а непременно вылечи, потому что после твоей смерти от тебя останусь только я!»
      — Ха-ха-ха! Превосходно, господин Честер!.. Ваш зуб станет украшением моей коллекции!
      — Только после моей смерти! Долго еще?
      — Все, я кончаю, еще минуточку… А насчет зуба не беспокойтесь, такой умный зуб я как-нибудь вылечу.
      — Уф! Я вам искренне признателен… Дэвид, я как-то должен?..
      — Глупости, ни в коем случае! У нас совсем иные отношения. Позвольте откланяться, сэр, я благодарю вас за помощь, оказанную моему другу. Что касается наших с вами забот, то ждите моего звонка и ни о чем дурном не думайте. До встречи.
      — До встречи, господин Гард. Всего доброго, господин Честер.
      — Ну, как тебе сэр Фердинанд? — осведомился Гард уже в машине.
      — Вполне квалифицированный дантист и, кажется, достойный джентльмен. Однако я хотел бы знать, зачем ты все же привел меня к нему? Мои зубы действительно были «поводом для знакомства» — да?
      — Ты прав, Фред. Но попробуй угадать.
      — Кто же он? Ты так хитро улыбаешься, что можно подумать, твой дантист по меньшей мере Папа Римский!
      — Скажу, скажу. Только без лишних эмоций, Фред, потому что я за рулем, и мы можем во что-нибудь врезаться. Договорились?
      — Не тяни, Дэвид!
      — Это… Фредерик Грель! Не понял? Клиент Рольфа Бейли! Последний, оставшийся в живых!
      — Гангстер?! Не может быть!
      — Да. Он. Я все же нашел его, а теперь берегу, как очень нравственная девица может беречь свою невинность, если до свадьбы остается три дня! Он — мое единственное пока и реальное доказательство!
      — Что же ты задумал?
      — Ничего нового. Продолжаю борьбу.
      — Но ведь надо еще уговорить этого Фердинанда… то есть Фредерика! Или ты уже уговорил его?
      — Для успешной борьбы, Фред, мне нужно перо! Что ты на это скажешь? Я могу на тебя рассчитывать?
      — Опыт показывает, к сожалению, что не очень.
      — Благодарю за откровенность… Но хоть молчать ты будешь?
      — Дэвид!
      — Что — Дэвид? В этом мире все продается и покупается, Фред, все молчащее говорит, а все говорящее способно умолкнуть. Ты не лучше других. Подожди… Что там кричит газетчик на перекрестке?
      Гард притормозил машину, и к ней тотчас устремился газетчик-араб, одетый в оранжевый, как у дорожника, жилет.
      — Сенсационное убийство Христофора Гауснера! Глава мафии прикончен лазером! Катастрофа при перевозке диоксина…
      Гард выхватил газету.
      — Дорон? — шепотом спросил Честер.
      — Судя по почерку — он!
      Некоторое время они ехали в задумчивом молчании. Со страницы упавшей на колени газеты на них безмолвно смотрело такое знакомое, такое памятное лицо Христофора Гауснера, просто старого человека, просто дядюшки, каким его знала Дина Ланн.
      — Ныне и присно, и во веки веков… — скомкав газету, тихо проговорил Честер.
      — Не передумал? — резко спросил Гард.
      — Ах, Дэвид! Ради чего все? И Дорон умрет, и его место займет другой генерал, и все будет крутиться по-прежнему, пока стоит этот мир…
      — Но каждый должен возделывать свой сад, как сказал один старый мудрый философ.
      — Вот и я его буду возделывать… У меня сын. Сын, понимаешь?! Кстати, знаешь, как я его назвал?
      — Как?
      — Дэв. Двойным именем: Марк-Дэвид. Марк — отец Линды…
      — Счастья ему… Мне проще, у меня нет сына. Ну, вот уже и твой дом, твоя Линда, твоя семья…
      — Прощай, Дэв. И спасибо!
      — Прощай, Фред. Береги сына.
      «Мерседес» медленно тронулся с места, кровавый свет задних огней машины еще долго стоял перед глазами Честера. Под конец он расплылся.
      «Я плачу?» — спросил себя Честер. Заморосил дождь. Фред поднял воротник, постоял немного, затем тихо вошел в светлый и теплый подъезд своего дома.