МОСКВА

«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»

1989

 

      Ночь выдалась относительно спокойной: несколько пьяных портовых драк, дюжина уличных ограблений, угнанные автомашины, скандалы в ночных барах, квартирные кражи и с десяток элементарных убийств. Не пострадал никто из сильных мира сего, не понадобилось ни единой ищейки, остался нетронутым электронный мозг, который вывозили на место в тех исключительных случаях, когда не доверяли собственным мозгам, — короче говоря, все, что закономерно могло случиться этой ночью, уже случилось, грабители и убийцы уже огрызались или пускали слюни в полицейских участках, полным ходом шла бумажная волокита, составлялись протоколы допросов, описания мест происшествий и бесконечные рапорты, рапорты, рапорты…
      Дежурство катилось к своему логическому концу.
      Откровенно признаться, Гард терпеть не мог всей этой «мелочевки», которая могла быть крупной лишь для провинциальных городов, где жители по утрам раскланиваются, словно отдыхающие какого-нибудь приморского пансионата. Но для столицы с ее пятимиллионным населением все эти преступления были так же закономерны, как голы в хоккее, летальные исходы в травматологических клиниках или страстные почитатели у самых бездарных литераторов. По этой причине «мелочевка» и не требовала личного вмешательства комиссара Гарда, с ней легко справлялась хорошо отлаженная автоматика оперативных действий; что же касается дежурного по городу, каковым в эту ночь был комиссар, то он мог наподобие Господа Бога свысока взирать на происходящее, лишь изредка коротким распоряжением подправляя ход вверенных его попечению дел.
      Сидя в глубоком, уютном, располагающем к отрешенности кресле, Гард сладко потянулся, двумя руками поддел подтяжки и по старой привычке отпустил их, чтобы они звонко треснули по мощной грудной клетке, взбадривая замлевшее после долгого бездействия тело, затем нехотя глянул в окно.
      Уже занимался серовато-голубоватый рассвет, и весь город, наблюдаемый с высоты двадцать седьмого этажа полицейского управления, где находился пост ночного дежурного, осторожно пропечатывался из тихо уходящей ночи.
      Ну что ж, успел подумать Гард, вероятно, так и окончится дежурство без «изюминки», то есть без особого происшествия, способного, с одной стороны, огорчить комиссара, а с другой — порадовать его, как, например, хорошего хирурга одновременно и огорчает, и радует какой-нибудь замысловатый перелом ноги, с которым хоть и трудно, но недурственно повозиться, как вдруг на пульте в секторе самого фешенебельного района города вспыхнула и замигала красная лампочка тревоги. Тотчас из динамика послышался умеренно взволнованный голос:
      — Докладывает «двенадцатый»! Происшествие на улице Возрождения, 38! Происшествие на улице Возрождения, 38! Как слышите?
      «Как слышу! — подумал Гард, прежде чем ответить. — К сожалению, прекрасно, но лучше оглохнуть, чем вникать в эти слова, и ослепнуть, чем видеть на пульте эти мигающие красные лампочки!» Словно пожарный, комиссар предпочитал провести ночь без единого пожара, хотя весь смысл его существования в том-то и заключался, чтобы гасить пламя преступности.
      Внушительных размеров пульт, перед которым сидел Гард, сверкал множеством отполированных кнопок, дисплеев и сигнальных устройств. Здесь были самые совершенные средства связи, способные в течение секунд связать комиссара с любым пунктом страны, с любой группой оперативного действия, а вдобавок еще и выдать все мыслимые справки о любых совершенных преступлениях и преступниках, когда-либо попавших в поле зрения полиции. Так вот, несмотря на все это и еще на то, что Гард одним прикосновением мизинца мог пустить в дело подвижные оперативные отряды, дежурные машины с вертолетами и призвать на помощь уникальные «мозги», то есть несмотря на всю эту электронную технику и могущественный механизм государственного сыска, ничто в данный момент не могло заменить его, обыкновенного, в сущности, человека, имеющего глаза и уши, и многолетний стаж сыщика, и одно сердце, и всего пять органов чувств. По этой причине, когда случалось особое происшествие, голос какого-нибудь «двенадцатого» обращался в первую очередь к нему, комиссару Гарду, интересуясь при этом, как он слышит сообщение.
      — Слышу, слышу, — будничным тоном произнес Гард. — Давайте дальше.
      — Господин комиссар, — сразу узнав начальника, сказал «двенадцатый», заметно успокаиваясь, — докладываю! Патрульный услышал крики, доносившиеся из окна второго этажа, и на фоне опущенных штор видел силуэты двух людей. Они, похоже, боролись! Потом все смолкло и свет погас…
      Смолк и голос «двенадцатого». Наступила пауза, в течение которой Гард успел придвинуть к себе микрофон и закурить сигарету. Затем он сказал спокойным и невозмутимым тоном:
      — Что дальше?
      — Не понял, господин комиссар? — мгновенно встрепенулся «двенадцатый».
      — Я говорю, что дальше? — повторил Гард, не раздражаясь, за что, кстати, с ним любили беседовать по ночам все дежурные, даже те, которых в управлении называли «жевательными резинками». — Почему вы думаете, что произошло преступление?
      — Извините, комиссар, я недосказал. Патрульный поднялся по лестнице и попытался проникнуть в квартиру. Дверь была заперта. Никто не отозвался. На всякий случай он вызвал по рации напарника и установил пост возле двери. Вскрывать не стал и доложил мне.
      — Хорошо, — одобрил Гард. — А кто там живет?
      — Квартира принадлежит Мишелю Пикколи, антиквару…
      — Живет один? — перебил Гард.
      — Да. То есть нет. Это его рабочий кабинет, а постоянно, с семьей, он жил на Фиалковой улице… извините, аллее…
      — Почему «жил»? — быстро сказал Гард. — Вам известно, что он убит?
      — Простите, комиссар. Вырвалось по привычке.
      — Ваша фамилия, «двенадцатый»?
      — Мартенс. Сержант Мартенс, комиссар.
      — Понял, — сказал Гард. — Вам давно пора, сержант, сдавать на офицерское звание.
      — Благодарю, господин комиссар, но до пенсии мне ближе…
      — Ладно, не вешайте носа. — Гард почесал у себя за ухом, что он иногда делал, когда мысленно соглашался с собеседником, будь он в двух шагах от него или на другом конце селекторной связи. — Этот «рабочий кабинет» большой?
      — Нет, комиссар. Холл, кухня и одна жилая комната с приличным сейфом.
      «Все знает!» — подумал Гард, не без удовольствия слушая Мартенса и отмечая попутно, что старые кадры, не в пример молодым, куда более старательны, хотя порой и отстают от этого воистину несерьезного, но технически совершенного времени. Затем, приблизив к себе микрофон, тоном приказа сказал:
      — «Двенадцатый», слушайте внимательно! Встречайте оперативную группу, она будет через тринадцать минут. Обеспечьте стерильность ситуации и обстановки!
      — Вас понял, комиссар!
      Гард коротким движением руки переключил линию и нажал кнопку тревоги. «Пикколи, Пикколи, — подумал машинально. — В первой десятке столичных антикваров, у него есть чем поживиться!..» В динамике тем временем послышался разочарованный голос инспектора Таратуры:
      — Слушаю, господин комиссар…
      — Хорошо выспались, Таратура?
      — Хм! — ответил динамик. — Как вам сказать… Играем в вист.
      — Жаль. Вам может понадобиться хорошо отдохнувшая голова. Берите группу и срочно на улицу Возрождения, 38. Антиквар Мишель Пикколи. Параллельно отправьте кого-нибудь на его основную квартиру, где-то на Фиалковой. Держите связь со мной. Вас встретит сержант Мартенс. Да, и возьмите с собой старину Фукса. Там сейф, и, возможно, еще придется вскрывать квартиру. Все!
      Гард выключил микрофон и отметил выезд группы в контрольном журнале. Словно нарочно, чтобы не давать комиссару ни минуты на отдых, опять заработал селектор, и с разных концов города посыпалась «мелочевка», обычная для раннего утра: как только рассветает, на улицах появляются подметальщики и первые прохожие, и вот тут-то и начинают обнаруживаться разбитые витрины лавок и магазинов, спящие мертвецким сном пьяницы на садовых лавочках или в подъездах домов, а то и настоящие «мертвяки». В такие минуты Гард ощущал, как никогда, свое совершеннейшее бессилие перед лицом воистину ураганного налета мелких происшествий, ощущал не столько свою неспособность разобраться в них, сколько предупредить и не допустить, хотя в руках у него и была сверхмощная машина подавления. Всякий раз, занимая место оперативного дежурного по городу, Гард вспоминал детскую сказку про короля, на которого со всех сторон нападали враги, и он никогда не знал, откуда ждать очередного удара. Короля звали Грейбонс, что означало Могучий Малыш, и он сам ощущал себя этим закованным в электронные доспехи хиляком, на которого обрушивались, низвергались целые водопады преступлений и происшествий.
      Истины ради надо сказать, что дела, с которыми сталкивался непосредственно комиссар полиции, то есть преступления, соответствующие ему «по рангу», тоже в большинстве случаев происходили неожиданно, хотя и вполне закономерно, приблизительно так, как мы ждем зимой снег и все же он сваливается каждый раз словно снег на голову — простите за тавтологию. В послужном списке Гарда нераскрытых преступлений почти не имелось. Далеко не все сыщики были так удачливы, как он. Впрочем, что значит «удачливы»? Успех комиссара вырастал в значительной степени из его огромного опыта, не говоря уже о его умении, как выражались в полиции, «шевелить ушами», то есть анализировать, взвешивать, тонко наблюдать и учитывать, казалось бы, ничего не значащие детали. Все это тоже пришло не сразу. Когда кто-нибудь называл умение Гарда «даром Божьим», он лишь молчаливо усмехался, лучше других зная, сколько шишек и бессонных ночей скрываются за такими «дарами», сколько лет напряженного труда, и потому «озарения свыше», так поражавшие коллег Гарда, им самим воспринимались как результат сложной, кропотливой и изнурительной работы ума и мышц. Да, именно мышц, поскольку руками и ногами тоже приходилось «двигать»; им, как и всему телу настоящего сыщика, отводилось не последнее место в розыске и вскрытии тайных пружин, лежащих в основе большинства преступлений.
      Вот и теперь, отдав необходимые распоряжения. Гард бросил взгляд на часы и понял, что, хотя до конца дежурства и остались какие-то девяносто минут, ему все же не усидеть в мягком кресле на двадцать седьмом этаже управления. Интуиция, которая, вероятно, и есть родная сестра опыта, подсказала, что будет работа не только для ума — для тела тоже. Нажав соответствующую кнопку пульта. Гард коротко произнес:
      — Машину к главному подъезду. Пусть ждет!
      Увы, ночную кашу все же придется расхлебывать ему, а не сменщику Робертсону, которого звали в управлении «большим специалистом по мелким делам», и, действительно, на пульте вновь зажглась красная лампочка «двенадцатого».
      — Что там у вас? — сказал Гард. — Я слушаю, Мартенс.
      — Докладывает Таратура, господин комиссар! — почему-то излишне бодрым голосом произнес не сержант, а инспектор Таратура. — Дело плохо! Труп!
      — Я так и понял по вашему радостному голосу, инспектор. Давайте подробности.
      — Восемь ножевых ран, комиссар, и все, кажется, смертельные, — переходя на более деловой тон, произнес Таратура, однако не удержался и снова прибавил эмоций: — Похоже, комиссар, у нас будет «закрытая комната»!
      — Да ну?! — на сей раз не уберегся от восклицания Гард. — Так уж и «закрытая»?!
      Прервем повествование, чтобы ввести читателя в курс дела, тем более что комиссар, услышав странную фразу Таратуры, стал ерзать в кресле, усаживаясь прочнее и основательнее, как это делают зрители в театре перед открытием занавеса и началом волнующего спектакля. Можно сказать еще и так: на лице Гарда появилось нечто такое, что был бы способен изобразить хирург, увидев, к примеру, что после вскрытия живота у больного на том месте, где ожидался воспаленный аппендикс, ничего нету, а то, что там должно было быть, находится в грудной клетке. Примерно такую же реакцию вызвали у Гарда слова Таратуры о преступлении в «закрытой комнате».
      Этим несложным понятием у криминалистов обозначалось преступление, совершенное таким образом, что представить себе обстоятельства его никак невозможно, хоть тресни, хоть разорвись на куски. Обычно подобных дел в жизни, то есть в реальной действительности, не бывает, они встречаются лишь в уголовных романах и повестях. Словно изгаляясь над человеческой логикой и здравым смыслом, авторы детективов до такой степени усложняют работу следователей, что на каждое их предположение всегда находят контрдовод, а на каждую мысль — чудовищную контридею. Убийцы, например, преспокойным образом выходят из помещения, где они совершили злодейство, а входные двери при этом самым коварным образом оказываются запертыми изнутри! Если вы подумаете, что преступникам удалось выпрыгнуть через окна, вам тут же возразят, что убийство произошло на каком-нибудь девятнадцатом или сто девятнадцатом этаже, где без парашютов и делать нечего. А если вы предположите парашюты, вам заткнут рот утверждением, что окна в этом помещении никогда не открывались и открываться не могут. Убийца ушел через потайную дверь? Нет такой двери! Нырнул в клозет? Увы, отверстие явно узкое! Метнул нож через вентилятор или выстрелил в окно, пролетая мимо на вертолете? Дудки! — нет вентилятора и нет ни одной дырки в стекле или в оконной раме! Не тщите себя напрасно, читатель, ибо даже сверхизощренные в криминальном смысле мозги не найдут выход из этого положения. И даже если вы остроумно предположите, что убийца разобрал пол, спустился через отверстие на этаж ниже, а затем оттуда собрал паркет вновь, слегка отдраил его и покрыл лаком, закусившие удила авторы тупиковых ситуаций с апломбом заявят вам, что тщательная проверка показала: пол, представьте себе, не тронут, лак не поврежден!
      Уж на что Гард был отменным криминалистом, и он поднимал руки вверх, читая взбесившихся изобретателей тупиковых ситуаций. Однако в практической своей деятельности он, надо сказать, помнил хоть и считанные, но вполне загадочные случаи. С легкой подачи комиссара они стали называться преступлениями в «закрытой комнате», и Гард подумывал на досуге: не написать ли для молодых коллег небольшую инструкцию на тему о том, что из каждого тупика все же есть выход, если «шевелить ушами» и если отказаться от предположения, что убитый сначала сам себе всаживает восемь смертельных ножевых ранений, затем выкидывает через форточку нож, потом проверяет, насколько прочно заперты изнутри входные двери, а затем картинно ложится посередине комнаты в неудобной позе трупа, держа в кармане предсмертно сложенный, явно адресованный полиции кукиш.
      — Так уж и «закрытая комната»? — недоверчиво сказал Гард, поглубже усаживаясь в кресло. — Да ну?!
      — Честное слово, господин комиссар! — не сдавался инспектор. — Входная дверь заперта изнутри! Классика, комиссар!
      — А что же Фукс?
      — Старик справился с двумя английскими замками, как я с двумя бифштексами, — за три минуты!
      — Так в чем же дело?
      — Но дверь все равно не открывалась. Нам пришлось вызывать пожарную машину и тянуть лестницу к окну…
      — Дальше! И конкретнее, Таратура.
      — Вырезали стекло, я первым вошел в квартиру, труп с восемью ножевыми ранами, и эксперт сказал, что каждая, возможно, смертельна…
      — Я это уже слышал!
      — А входная дверь квартиры заперта изнутри на металлическую щеколду!
      — Дверь в комнату?
      — Тоже, комиссар!
      — Что «тоже»? — Гарду ситуация начинала нравиться уже по-настоящему.
      — Тоже заперта на щеколду!
      Таратура умолк, а Гард подумал, что любой его вопрос теперь будет если не глупым, то по крайней мере бесполезным. И все же он спросил:
      — Вы хорошо осмотрели квартиру? Окна, например? И не мог ли убийца спрятаться так, чтобы улизнуть, пока вы гуляли по пожарной лестнице и открывали дверь изнутри?
      — Шеф! — только и сказал Таратура, но Гард на расстоянии как бы увидел выражение его обиженного лица. — Кроме того, окна защищены решетками, нам пришлось их перепиливать, несколько прутьев…
      — Черт побери! — сказал Гард то ли с досадой, то ли с восхищением, он и сам толком не разобрался в оттенках собственного чувства. — Оставайтесь на месте, Таратура, я выезжаю. Да, передайте второй группе, чтобы немедленно доставили в квартиру с Фиалковой кого-нибудь из родственников… у кого нервы покрепче. И еще, Таратура: ограбление?
      — Похоже. Сейф вскрыт. Антиквара, видать, пощипали солидно.
      Гард щелкнул тумблером, и связь прервалась. Через секунду он встал с кресла, надел пиджак и рявкнул в микрофон местной связи:
      — Еду на место!
      Пока дежурный «мерседес» беспрепятственно мчался по оживающим улицам города, комиссар, сидя на заднем сиденье, сделал попытку поразмышлять, но из этого ничего не вышло. Он подумал сначала, что обыкновенный убийца не станет наносить своей жертве лишние ножевые удары, если ему очевидно, что человек мертв. Это может быть безумный или обезумевший в момент преступления человек, либо садист, которого возбуждает вид крови, либо жестокий мститель, либо… Короче говоря, многочисленные удары ножом — индивидуальный почерк преступника, своеобразная визитная карточка, которую он, сам того не желая и часто не ведая, оставляет полиции. Однако гадать можно сколько угодно — ни одно из предположений, сделанных на основании логики, ни на сантиметр не приближает истину, пока не увидишь картину собственными глазами.
      А вот наконец и место события…
      — Благодарю, — буркнул Гард, выбираясь из «мерседеса», дверцу которого распахнул полицейский в штатском. Выбравшись, комиссар огляделся. Дом, в котором произошло убийство, был оцеплен со всех сторон. Несмотря на ранний час, в отдалении уже толпилась публика. Ни одно зрелище не может обойтись без зрителей. Гард к этому привык, толпа никогда его не раздражала. — Давно поставили оцепление? — спросил он у штатского.
      — Сразу, как только я прибыл.
      — Вы сержант Мартенс?
      — Так точно, господин комиссар! — И рука старого служаки, хоть он был не в форме, машинально дернулась к полям шляпы.
      — Никто, надеюсь, из дома не выходил?
      — Кроме одной кошки, — улыбнулся Мартенс. — У нас посты и на соседних крышах.
      — Вы молодец. Мартенс. Ведите.
      По широкой лестнице с чугунными узорчатыми ступенями они поднялись на второй этаж. На площадке их ждал Таратура.
      — Ну, показывайте ваши чудеса, — сказал Гард.
      — Начнем с этого, — в тон комиссару ответил инспектор, подходя к двери. — Смотрите!
      Бросив беглый взгляд на английские замки. Гард занялся щеколдой. Это была массивная металлическая пластина, около сантиметра толщиной, довольно свободно передвигавшаяся в специальных пазах и входившая одним концом в глубокое металлическое гнездо, вделанное в деревянный стояк.
      — Была задвинута до конца, — пояснил Таратура. — Уходила в гнездо на четыре с половиной сантиметра.
      «Да, — подумал Гард, — антиквар неплохо защищал свою крепость…»
      — Так, — сказал он вслух. — А на двери в комнату?
      — Такая же и точно так же была задвинута.
      — Следы?
      — Нет, комиссар. Должно быть, они работали в перчатках.
      — Почему «они»? Их было несколько?
      — Не знаю, — сказал Таратура. — Но если один, то как он мог выйти, оставив дверь запертой, без посторонней помощи?
      — Вы думаете, вдвоем или втроем это легче сделать? — усмехнулся Гард. — Нож нашли?
      — Ножа нигде нет.
      — Пройдем в комнату.
      Убитый лежал на невысокой узкой тахте лицом вверх, одна рука и обе ноги свесились к самому полу. Белая рубашка покраснела от крови.
      — Привет, Симпсон, — сказал Гард, пожимая протянутую экспертом руку. — Что скажете?
      — Он умер от прямой раны в сердце. Какие ранения были предыдущие, а какие последующие и нанесенные, возможно, уже трупу, я пока определенно сказать не могу. Добавлю еще, что нож входил глубоко и вытаскивали его с трудом.
      Гард медленно прошелся по комнате, остановился перед низким столиком в углу. На нем стояла откупоренная бутылка стерфорда и рюмка, на дне которой виднелись остатки голубоватой жидкости.
      — Что это? — спросил Гард.
      — Похоже, что преступник, перед тем как скрыться, опрокинул в себя одну рюмочку, — ответил Таратура.
      — Так уж и одну? — сказал Гард.
      — В бутылке не хватает одной рюмки, стерфорд наливают по горлышко, ни грамма больше, а здесь…
      — Здесь вы специалист, инспектор, это уж точно, — улыбнулся Гард. — А почему вы думаете, что пил преступник, а не антиквар?
      — Если бы пил антиквар, он оставил бы отпечатки пальцев, а их нет!
      Гард почесал у себя за ухом: с таким доводом трудно было не согласиться.
      — Логично, — сказал он. — Симпсон, не забудьте при вскрытии тела посмотреть наличие алкоголя.
      — Слушаюсь, комиссар.
      — И вот что еще интересно: когда этот стерфорд выпит — до или после убийства?
      — Вряд ли до, — предположил Таратура. — Человек приходит, чтобы убить, и говорит хозяину квартиры: подождите минуточку, сейчас я выпью рюмку стерфорда, а потом вас убью, — так? Нет, стерфорд выпит после совершения преступления, как бы на посошок!
      — Что ж, — без энтузиазма заметил Гард. — Рюмка вина и восемь ранений, часть из которых нанесена уже трупу, — это почерк, по которому можно найти «автора». Таратура, где ваш блокнот, почему не записываете стоящие мысли знатных специалистов?
      — Шеф, — улыбнулся инспектор, — вы забыли, что моя память лучше магнитофона.
      — Простите, — вмешался эксперт Симпсон, — у меня тоже есть версия.
      — Валяйте, — великодушно разрешил Гард.
      — Я думаю, что они пришли сюда вместе, вдвоем. Возможно, речь шла о какой-нибудь сделке, или антиквар должен был показать убийце какую-то вещь. И скорее всего, стерфорд был выпит именно тогда. А потом, не исключено, возникла ссора, если у убийцы не было заранее спланированного умысла, и вот когда антиквар открыл сейф…
      — Вы думаете, сейф открыл Пикколи? — перебил Гард. — Фукс, ваше мнение?
      Старина Фукс мгновенно вырос перед комиссаром, по своему обыкновению хихикнул, потирая руки, что он делал всегда, прежде чем приступить к своей специфической работе или ответить на вопросы, касающиеся его «профиля», и тонким голосом произнес:
      — С этим сейфом, если без ключа, даже я провозился бы сутки. Но ключ — вот он, в скважине!
      — А отпечатки пальцев? — спросил Гард.
      — Никаких! — ответил Таратура. — Даже хозяйских. Из этого можно предположить, что убийца сам открыл сейф, действуя в перчатках.
      — Возможно. А почему, — вновь обернувшись к эксперту, спросил Гард, — вы думаете, Симпсон, что антиквар и убийца пришли сюда вместе?
      — А как же иначе? Как бы убийца мог проникнуть внутрь квартиры, учитывая не только замки, но и металлические засовы?
      — Ну, знаете, — усмехнулся Таратура. — Как сказал господин комиссар, если убийца мог выйти через запертую дверь, с таким же успехом он мог и войти!
      — Фантастика! — пожал плечами Симпсон.
      — Я уж не говорю о том, что антиквар мог сам открыть дверь, представьте себе, своему знакомому! — сказал Таратура.
      — К этому мы еще вернемся, — рассудил Гард. — Мартенс, отправьте бутылку и рюмку на экспертизу. Пусть выцарапают из них все, что возможно. Таратура, как там насчет родственников?
      — Должен быть с минуты на минуту.
      — Он уже здесь, — сказал Мартенс.
      — Кого доставили? — спросил Гард.
      — Сына.
      — Пусть войдет.
      Молодой человек, лет двадцати восьми, с застывшим лицом остановился перед телом убитого. Гард некоторое время молчал, давая ему возможность прийти в себя, и наконец произнес:
      — Я понимаю ваше состояние, однако должен задать несколько вопросов, чтобы как можно быстрее найти преступника. Убитый — ваш отец?
      — Да, это он… Я понимаю, понимаю… — пробормотал сын антиквара. — Спрашивайте… я постараюсь…
      — Не могли бы вы сказать, в каких целях ваш отец использовал эту квартиру?
      — Мы живем далеко от магазина… Если к концу дня у него скапливались какие-либо ценности или наличность… и он не успевал все это сдать в банк на хранение… Он привозил все это сюда, здесь сейф… и ночевал в этой квартире…
      — Вы не знаете, — продолжал Гард, — вчера тоже сложилась подобная ситуация?
      — Именно так… Отец позвонил домой и сказал, что купил набор старинных китайских статуэток, стоимостью в сто пятьдесят тысяч кларков… и еще у него было около двухсот тысяч наличными… и что он остается на ночь здесь…
      — Ого! — присвистнул Таратура. — Триста тысяч! Вот это куш!
      Гард бросил недвусмысленный взгляд на инспектора, затем вновь повернулся к сыну антиквара:
      — Простите, ваше имя?
      — Андре Пикколи.
      — Вы не знаете, отец ни с кем не договаривался о продаже этих статуэток?
      — Не знаю. Вряд ли. Ведь он их сам приобрел только вчера.
      — У кого?
      — Кажется, на аукционе в «Палас-отеле». Обычно такие вещи покупают там.
      — Вы в этом тоже разбираетесь? Ну, я имею в виду антиквариат?
      — Нет, моя работа весьма далека от того, чем занимался отец, так что я могу и ошибиться…
      — Где вы работаете? И кем?
      — Я режиссер телевидения…
      — Каким транспортом ваш отец сюда приехал?
      — Вероятно, на своей машине. Я не заметил, она стоит во дворе?
      — Не беспокойтесь, мы уточним.
      — Машина во дворе, — вставил Мартенс. — «Кадиллак», семнадцатая модель.
      — Благодарю вас, Мартенс… Примите, господин Пикколи, мои соболезнования, я более вас не задерживаю… Да, кстати, — сказал Гард уже вслед молодому человеку, который, осторожно пятясь, выходил из комнаты. — Вы один из наследников? Простите, это чисто формальный вопрос, у меня нет никаких оснований подозревать вас…
      — Меня?! — побелевшими губами произнес Андре Пикколи. — Неужели вы думаете…
      — Нет, нет, — повторил Гард спокойным голосом. — Мы закончим расследование, и я должен знать, кому передать ключи от этой квартиры, только и всего.
      — Я ничего не знаю о завещании.
      Молодой человек поклонился и вышел из комнаты.
      — Статуэтки вы, конечно, не обнаружили? — спросил Гард у Таратуры.
      — И наличных денег тоже.
      — Так. И все же, инспектор, чувствую я, что здесь не обычное ограбление. Восемь ножевых ранений! Сколько ненависти в этой вакханалии ударов, сколько сокрытых для нас причин! — Гард вынул сигарету из пачки и с отвращением закурил. — Заканчивайте осмотр. Таратура. Труп в морг на вскрытие. Помещение опечатать. Встретимся в управлении через полчаса.
      И, круто повернувшись, пошел вниз, к машине.
      По дороге в управление Гард на какое-то время полностью отключился от всяких мыслей о делах, это называлось у него «уйти в подполье», что было чрезвычайно важно перед мозговой атакой, которая обычно следовала за «уходом». Когда же «мерседес» мягко затормозил у главного подъезда, комиссар мыслями вновь обратился к делу. Но думалось плохо.
      «Итак, рюмка стерфорда после убийства и восемь ножевых ранений… — Бесшумным лифтом Гард поднимался на двадцать седьмой этаж. — Кто же „рисовал“ таким способом в далеком или недавнем прошлом? Само собой, надо будет проверить по картотеке… Подумать только, убийство в „закрытой комнате“! Надо же, вот повезло! Комиссар Робертсон, уже сидящий, наверное, перед пультом вместо меня, пять раз перекрестится, когда узнает, что весть об убийстве антиквара всего на полтора часа опередила его заступление на дежурство».
      Старинные часы на здании оперного театра, как раз напротив рабочего кабинета Гарда, пробили семь раз, когда он туда вошел. Мягко зазвонил внутренний телефон.
      — Доброе утро, коллега! — раздался сочный бас Робертсона. — Я уже приступил, прими мои искренние соболезнования, ха-ха-ха!.. Тебе всегда везет, но большому кораблю, извини, дорогой, и большое плавание! Будешь у себя или скоро домой?
      — Домой, — коротко сказал в трубку Гард. — Ну их всех к черту. Смотри не захлебнись в мелочах, я их наворотил тебе с избытком…
      — Ладно, разберемся. Привет!
      Гард положил трубку на рычаг, снял пиджак, натянул двумя руками подтяжки, но взбадривать себя передумал и на тормозах довел их до груди. На ум почему-то пришел один из афоризмов знаменитого Альфреда-дав-Купера, незабвенного учителя комиссара: «Если дважды два — пять, то существуют ведьмы». Убийство в «закрытой комнате» — разве это не дважды два — пять? Если можно входить и выходить через замурованные двери, то ничего не остается иного, как поверить в летающие тарелки, волшебство и всяческую чертовщину, во что трезвый мозг комиссара и рад бы, да не в силах был верить, — так часто жизнь ставила перед ним тупиковые задачи, которые всегда, ну просто на удивление всегда, имели сугубо материалистическое решение! Тому же великому Альфреду-дав-Куперу принадлежит фраза, однажды сказанная в присутствии учеников, кореживших головы над вероломным и тонко подстроенным под самоубийство преступлением: «Невозможно только то, что абсолютно невозможно!» Считать ли убийство антиквара в «закрытой комнате» абсолютно невозможным? Нет, и еще раз нет!
      Оттянутые подтяжки на сей раз с треском ударились о выпуклую грудь комиссара: жизнь продолжалась! Кстати, подумал Гард, вечер предстоит сегодня не самый плохой: свидание со старыми друзьями в уютном ресторанчике под названием «И ты, Брут!». Это были, надо сказать, не совсем обычные свидания: друзья собирались по первому зову любого члена компании, чтобы отметить крушение каких-либо больших или малых надежд и тем самым поддержать дух товарища. Они шутили, хорошо и вкусно ели, не стеснялись с выпивкой, всячески валяли дурака, и, как ни странно, эта форма дружеской поддержки отлично помогала, залечивая душевные раны. Впрочем, не только душевные, потому что друзья не исключали и других форм помощи: советом, рекомендацией, даже прямым участием в каком-либо деле, в котором, положим, запутался, увяз сотоварищ. Так или иначе, нынешняя встреча должна была состоять в двадцать ноль-ноль, столик уже был заказан инициатором, а им был добрый и старый друг Гарда журналист Фред Честер, которому в последнее время особенно сильно не везло.