Глава девятая. ЧЕЛОВЕК — НЕВИДИМКА

На палубе «Синего тюленя» гремят лебедки; из кунгаса, стоящего у борта, тонкими стальными руками они выхватывают продолговатые тюки, упакованные в синее полотно. Раскачиваясь на стропах, тюки плывут по воздуху и вдруг стремительно опускаются в объемистое корабельное чрево.

Стихший было ветер снова порывами задувал с моря, рвал из трубы мохнатый дым и сердито бросал его на воду. Небо темнело. На потревоженной морской глади появились пенящиеся гребешки. Со скрежетом, оттягивая якорную цепь, пароход медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону.

Вернувшись с берега, Федор Великанов с усердием принялся помогать буфетчику Евграфу Спиридоновичу. На все вопросы любопытного старика он отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. О своих похождениях они с матросом Ломовым решили никому не говорить ни слова. Плотнику сказали, что меда купить не удалось.

После чая капитан, желая загладить свою недавнюю грубость, милостиво разрешил Феде познакомиться со штурманской рубкой.

— На стоянке прошу всегда-с, — сказал он в ответ на Федины благодарности. — Как будущему коллеге даже обязан-с.

Когда Великанов вошел в штурманскую, там никого не было. Вахтенный помощник на палубе следил за погрузкой. Полированные, красного дерева стены поблескивали так же, как в капитанской каюте. Два больших иллюминатора украшены зелеными занавесками. Барограф, в ящике тоже из красного дерева, намертво привинчен в углу штурманского стола. Сейчас здесь тихо. Четко, с металлическим звоном отбивал полусекунды хронометр, невидимый в своей бархатной пещерке. На передней стенке в аккуратных рамочках висят таблицы остаточной девиации, высот глаза наблюдателя при разных осадках парохода и еще какие-то таблицы.

Федя с любопытством рассматривал мореходные карты. На «Синем тюлене» их было множество, они во всех ящиках просторного штурманского стола. Тут английские, японские и даже французские карты. Они накапливались и хранились со времен первых плаваний судна.

Если бы «Синему тюленю» пришла необходимость идти немедленно в Лондон, Петербург или вокруг света, карт бы хватило. С глубоким волнением разглядывал юноша русские карты Дальнего Востока. Многие берега были впервые в прошлом веке положены на бумагу знаменитыми мореплавателями. В примечаниях гидрографии он находил знакомые имена.

Какая-то неизъяснимая прелесть была для Великанова в том, что он находится один в штурманской рубке, вынимает одну за одной карты с курсами, которыми ходил когда-то «Синий тюлень». Вот карта Южно-Китайского моря. На бумаге еле заметны карандашные линии: путь из Сайгона во Владивосток. Сбоку торопливо набросана схема тайфуна, стрелки указывают его направление… Другая карта, Балтийского моря: пароход вышел из Кенигсберга и повернул на восток. Поперек курса жирная черта, написано: «Туман». А чуть дальше заметка: «Разбудить капитана».

Федя представил себя капитаном и стал выбирать карты, будто готовясь в поход. Он взял карту Охотского побережья. Вот старинный городок Охотск — колыбель русского мореплавания на Дальнем Востоке. Справа и слева от Охотска пустынные берега, где встретить человека — большая удача. Бескрайние берега Охотского моря!.. Какие интересные могут здесь быть приключения! Сколько еще нового, неизвестного предстоит в жизни. Море неотразимо влекло юношу своим очарованием…

«Я забыл самое главное», — спохватился Великанов. Он быстро рассовал карты по ящикам и спустился в машинное отделение. Он здесь частый гость: каждый день старался выполнить что-нибудь из практического задания по машине. Никто и подумать не мог, что у него тут есть еще какие-то строго тайные дела.

В машинном отделении чисто и светло. Несколько сильных электрических ламп освещают трапы и решетки. Борта и поперечные стенки недавно покрыты белой эмалью. Железные плиты под ногами протерты маслом. Поручни высветлены как серебряные.

Огромная стальная машина отдыхала. И на ней все начищено, блестит каждый клапан, каждая гайка. Даже самый взыскательный человек вряд ли нашел бы здесь беспорядок. В глубине машинного отделения тяжко трудится, тягуче всхлипывая, водяной насос. Торопливо и легко выстукивают поршни динамо.

«Здесь и железо не ржавеет», — подумал Федя, поскользнувшись с непривычки на плитах.

У конторки под эмалированным диском телеграфа он увидел склонившегося человека в аккуратном полотняном кителе. Когда-то китель был синего цвета, а теперь, после многих и многих стирок, казался серым.

Это старший машинист Безбородое. Он-то Феде и нужен.

— Петр Еремеевич! — подошел к нему юноша. — Сегодня мне главную машину надо прорабатывать. Описать все системы трубопроводов. Тут вот по заданию…

Феде показалось, что Безбородое, прежде чем обернуться, что-то спрятал между страниц машинного журнала — большой замасленной книги, лежавшей на конторке.

— Машина, трубопроводы?.. —Машинист как-то смущенно приподнял очки в металлической оправе. — А-а, практикант!.. — Морщины дружелюбно расползлись по всему лицу.

— Мне бы, Петр Еремеевич, начертить схему судовых трубопроводов. Пожарную, водяную, отопительную. — Великанов подал отпечатанное на машинке задание мореходного училища.

«Что он спрятал в журнал?» — старался догадаться юноша.

Безбородое посадил очки на место и внимательно прочитал задание.

— Что ж, дело ясное, покажем. — Он опять улыбнулся. — Я все спросить тебя забываю, как маменька, здорова ли?

— Здорова, — сказал Федя.

— У Николая Анисимовича не раз приходилось встречать, — продолжал Безбородов.

Машинист уже собрался пойти с Федей и закрыл машинный журнал, но в это время свистнула переговорная труба.

— Лебедка номер два не работает. Опять испортили, палубные черти, — беззлобно сказал Безбородов, выслушав чей-то голос. — Придется идти, Федор. Передам тебя Никитину… Виктор! — крикнул он.

Никитин, молодой машинист, усердно протиравший поручни трапа, повернул голову. На вид он казался чуть старше Великанова. У него темные внимательные глаза, тонкийнос,густые брови. Федя чувствовал к нему симпатию,сам хотел познакомиться с ним поближе, но все как-то не получалось.

— Виктор, покажи практиканту трубопроводы, — у него задание. —Безбородов прихватил инструменты и заспешил на палубу.

Никитин взглянул несколько свысока на Федю, на его бумаги и сказал:

— Пойдем, приятель.

Он слегка важничал. Не всякому удается в двадцать лет стать машинистом второго класса на морском пароходе.

— Это пожарные трубы, — показал он небрежным жестом. — Насос качает воду из-за борта и подает по всей магистрали… А это паропроводы, они идут на палубу к лебедкам, на отопление.

Федя поглядывал на своего молодого учителя и прилежно записывал.

— Отработанный пар из отопительных батарей, — продолжал Никитин, сделав несколько шагов, — выведен на главный конденсатор. Перед конденсатором на трубопроводе отработанного пара установлен клапан…

Услышав про конденсатор. Великанов весь превратился во внимание.

— …Когда отопление работает, клапан приоткрыт и отработанный пар поступает в конденсатор. Сейчас клапан закрыт. — Никитин покрутил маховичок. — А так — открыт.

— А он разбирается… этот клапан?

— Мы, машинисты, на пароходе все можем разобрать, — опять порисовался Никитин, — а уж этот клапан — проще простого. Вот четыре гайки, отдал их и снимай крышку.

— Понимаю, понимаю, — бормотал Федя и снова что-то записал. — Посмотри-ка, правильно я схему зарисовал? — сказал он через минуту. — Водопровод идет отсюда в буфет, потом в каюту капитана.

В это время требовательно зазвенел телеграф. Начищенная до золотого блеска стрелка несколько раз прошла по всему кругу.

Никитин стремглав бросился к посту управления.

— Приказано готовить машину, — сказал он Феде, повторив распоряжение с мостика. — Еремеича надо предупредить… А скажи, Великанов, правда, что твой дядя, Фомичев, — депутат в Народном собрании, дела вершит? — В голосе Никитина послышалась насмешка.

— Как будто, — нехотя ответил Федя, — а какие там у них дела — не знаю.

— Слышал, твой дядя вместе с нашими правителями Меркуловыми в одной… в одной партии состоят, в демократическом союзе, что ли?

— Не знаю, не знаю, — повторил Великанов, — я в партийных делах не разбираюсь.

«Ну и штука получилась! — досадовал он. — Без дяди мне бы на пароход не попасть. А его здесь меркуловцем считают, сторонятся, не доверяют. Ведь так и обо мне подумать могут… Со стороны взглянуть — и правильно: яблоко от яблони недалеко падает».

— Вот что, друг, — заторопился машинист, — побудь здесь, я в момент за Еремеичем сбегаю. — Не ожидая ответа, Никитин ринулся вверх по лестнице.

Федя посмотрел по сторонам Он остался один в просторном помещении машинного отделения. Вздыхает где-то в глубине паровой насос. Секундная стрелка на медных часах у поста управления бегом заканчивает круг… Внимание Великанова снова привлек захватанный руками в машинном масле журнал на конторке.

Федя подошел, раскрыл его и замер от удивления: там лежала тоненькая книжка, которую юноша видал во Владивостоке. «Что делать?» В. И. Ленин», — прочитал он. Федя тут же засунул брошюру поглубже, захлопнул журнал. Он ликовал: «Будут у меня друзья. Читавший тайком Ленина не может быть плохим человеком! — И тут же, сразу: — Я сейчас один в машине… Если попробовать? Сколько понадобится времени, чтобы открыть и закрыть эту чертову крышку… четыре болта. — Волнуясь, как на экзамене, Федя молниеносно повторял в уме наставления механика Острейкина. — Но здесь не мореходка, за неверный ответ останешься без головы… Что это, трушу?»

Федя знал, на что он идет. «За попытку вывести из строя механизмы главной машины по законам военного времени расправа короткая. А главное, когда обнаружат то, что я сделаю, исправить не трудно… А может, не успеют обнаружить».

Время, казалось, пошло вскачь. Медные часы над конторкой накинули еще десять секунд. Федя решился: книжка «Что делать?», схороненная в машинном журнале, придала ему твердости.

Вот гаечный ключ; он, кажется, подойдет… В два прыжка Великанов подскочил к клапану отработанного пара. Гайки отдались сразу, без всяких трудностей. Снять крышку… так… Вытащить шток… Что это, хлопнула дверь на верхних решетках?.. Федя затаился. Нет, никого… Сжавшись, сдерживая дрожь в руках, он продолжал работать. Латунная пробочка на конце штока — клапанчук… Ее надо снять, учил Острейкин. Пробку снять, а шток поставить обратно. Вот так… Теперь клапан хоть до отказа закрой, все равно будет засасывать воздух, в машине падает давление…

Вот он, скромный клапанок, в руках Великанова. Он перевел дух и прислушался. Казалось, в машине по-прежнемутихо,так тихо, что слышно, как стучит сердце.

Но в машине не было тишины. Так же всхлипывал насос. Тикали медные часы. Из кочегарки доносился стук железных лопат…

Эти звуки сознание Феди не улавливало. Шаги на решетках, только шаги он может сейчас услышать.

— А-а, попался! — раздался вдруг негромкий голос. — Да не прячься, не прячься, все равно видел твою работу!

Великанов замер, спина его сразу взмокла. К нему не спеша подошел машинист Никитин. Они молча глядели друг на друга.

«Вот и все!.. Кончилась моя работа… — терзался юноша. — Подвел я, всех подвел!.. Никитин… Каким же он подлецом оказался!»

— Негодяй! — с ненавистью сказал Федя, стараясь незаметно вытащить застрявший в кармане гаечный ключ. — Кому прислуживаешь? Ну беги доноси! — Голос его звучал сдавленно, он едва слышал собственные слова.

— Доносить?! Спятил ты, парень, — спокойно ответил Никитин. В глазах его вдруг сверкнул озорной огонек. — Ключ-то нам без надобности. — Он кивнул на торчавший из кармана Великанова гаечный ключ, который юноша старался теперь затолкнуть поглубже. — Вот так племяш у нашего дяди-депутата! Ладно, ладно, — усмехнулся, заметив, что Федя хочет что-то сказать. — Я о людях не по словам и должностям, а по делу сужу. Не бойся, я тебе помогать хочу.

Виктор Никитин и Федя Великанов неожиданно для себя облегченно расхохотались.

— Спасибо, Виктор… Ах ты черт! — Тут Великанов снова стал серьезным. — Мне помощники вот как нужны. Но об этом — ни одной душе.

— Никитину можешь верить.

— Я тебе верю.

— Только…

— Что — только?

— Я думал, ты постарше. Тебе что, девятнадцать, поди? — В глазах Никитина лукавство.

— Угадал, — кивнул Федя. — Каратели не должныбыть в Императорской.

— Не пустим, — отозвался Никитин, — вот тебе моя рука. Ну, теперь держитесь, — проговорил он кому-то. — Теперь я знаю, что делать. Довольно эту сволочь на пароходах катать! — Никитин как-то сразу повзрослел в гневе. — Ты, Федор, на палубе будешь.. — он не сразу нашел слово, — будешь воевать, а я в машине. Уж я придумаю. А скажи-ка, кто «Тюленя» без пресной воды оставил, а?

— Я, — просто ответил Великанов. Но его несколько напугала горячность нового товарища. — Знаешь что, — сказал он, — приходи после вахты ко мне в каюту, мы все обговорим. Ты, оказывается, как порох. А нам осторожность нужна. Забудешься — сам пропадешь и дело загубишь. И без меня, прошу, — он улыбнулся, — не воюй. Лучше все прежде вдвоем обдумаем.

— Есть, товарищ начальник! Дай-ка сюда клапанчук, — сказал Никитин, протягивая руку. — Я его пока на место поставлю, а завтра на утренней вахте все будет по-твоему. Так удобнее… рискуем меньше. А хорошо придумано! — кивнул он на крышку клапана. — Ловкий ты парень… Дядюшка твой семь потов спустит, пока догадается. А скажи, Федор, неужто ты меня тогда ключом бы, а?

Наверху хлопнула железная дверь. Федя сразу достал свой листик — задание училища…

В машину спустился Безбородой. Не обращая внимания на Федора, он стал готовить машину, изредка покрикивая на своего помощника.

Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в душу Феди, он застал бы там праздник. Груз одиночества и половина сомнений свалились с плеч. Он нашел единомышленников! Сначала Ломов. После знакомства в бухте Орлиной он понял, что матрос не враг ему, — наоборот, они подружились. По всему было видно, что Сергей не выдаст. Теперь надо постепенно подключать его, проверить на деле. И вот сегодня Никитин… «Он все знает, что я тут делал, с ним теперь можно говорить начистоту. А ну если это провокатор?.. — Великанов вспомнил, какие насмешливые глаза у машиниста. — Нет, не может быть, Никитину можно и надо верить. При первом же удобном случае приоткрою ему, что можно. Поговорим и о Ломове. Они, кажется, друзья».

Убежав из машинного отделения, Федя долго не мог успокоиться, прикидывая все так и эдак. Он строил планы один радужнее другого… Теперь вдвоем, а может, и втроем все можно. В нижнем коридоре, где жили механики, он встретил своего дядю, Николая Анисимовича Фомичева.

— А, Федор! — сурово сказал он. — В машинном был?

— Да, задание готовил. — Великанов показал тетрадь.

— Зайди ко мне. — Стармех открыл дверь в каюту.

Феде и раньше приходилось бывать в морском логове «деда». За синей суконной занавеской широкая кровать, над ней змеей проползала слуховая трубка из машины. Как и в других каютах, здесь стоял умывальник с выносным ведром. Диван, крытый кожей, побольше и пошире, чем у других механиков. Подушка на диване грязная, видно, сюда ложились, не снимая рабочей одежды и не умываясь. На стене — портрет молодого худощавого матроса в бескозырке; рядом на медном крюке — необъятная рабочая одежда дяди. На нее портной требовал вдвое больше материала, чем в те матросские дни. На письменном столе около одинокой чернильницы много всякой нужной всячины. Тут молоточки, ключи всех размеров, плоскогубцы. В корзинке для отбросов бумаги лежали клочья отличной белой обтирки. На книжной полочке — замусоленные книжечки со страшными рисунками на обложках. Великанов знал, что дядя не особенно любил читать. Разве что на сон грядущий, и охотнее всего про английского сыщика Шерлока Холмса.

Зато все ящики письменного стола заполнены самым разнообразным инструментом. Особую слабость стармех чувствовал к сверлам. Пожалуй, он был своего рода коллекционером. Такого обширного собрания самых разнообразных сверл не было ни у одного старшего механика Добровольного флота.

Фомичев повалился в кожаное кресло и кивнул Феде:

— Садись.

Некоторое время в каюте только и слышалось натужное дыхание стармеха. Его нос и губы, как насосы, втягивали воздух.

— Вот что, Федор, — сказал он наконец. — Я хочу серьезно поговорить с этим… Оскаром Казимировичем. Он тебя как последнего лакея… помнишь, со стаканом. А ведь знает, что ты мой родич и в училище дальнего плавания состоишь. Дома жена, госпожа Гроссе, им как хочешь помыкает. Бабища во какая, пикнуть ему не дает… срамота. А на пароходе чересчур важного барина строит. Маленькая собачка, а злая, — продолжал он, отдышавшись. — Освирепеет если — волосы на загривке встают, как у зверя, не раз замечал. А ты тоже — служба службой, а не будь таким тихоней. Свое достоинство надо блюсти… Непонятно, о чем думала сестра, — с раздражением повернулся он в кресле. — Зачем ей твои деньги, много ли на таком деле заработаешь? Да и работа-то… Штурман без пяти минут, а ночные горшки выносишь… И все гордыня ваша. Ах, Наталья, Наталья! Да я бы с милой душой помог, возьми сколько надо. — Николай Анисимович сделал движение, будто хотел вынуть бумажник. — Так нет: «Устрой на „Синий тюлень“ Феденьку, к зиме пальтишко ему надо справить…»

— Николай Анисимович, не сердитесь, — сказал Федя. — Мама хотела как лучше. А за помощь вашу — спасибо. Мне служба здесь пригодится.

Фомичев чувствовал себя неловко. Все годы после смерти мужа сестра воспитывала сына на свой скромный заработок. Ну, а дядя не догадывался сам предложить; признаться, прижимист был на копейку.

— Ладно, — сказал он, засопев, — что сделано — не воротишь. Ну, а как Безбородов? Как к тебе относится? Я ему строго наказал. Чего он не знает — я объясню. Для тебя, Федор, дверь всегда открыта.

— Спасибо, Николай Анисимович.

— Кто у вас в училище судовую механику преподает?

— Ветрогонов Кирилл Ильич.

— Ветрогонов? Знаю, знаю. Любит он вашего брата шелушить. Много ли на лето задано?

Николай Анисимович поспрашивал еще об училищеи стал собираться в машину.

Феде вдруг стало жаль своего дядю. «Большую я ему свинью подложил, — думал он, глядя на его седины. — И еще немало горя предстоит старику». Феде вдруг вспомнилось давнее, те редкие дни, когда Николай Анисимович приходил с подарками: матери теплый платок, Феде мячик… Но он поддерживает Меркуловых… Нарочно, чтобы не жалеть его, Федя стал думать про другое: «Он враг… но он мой дядя».

— Николай Анисимович! — спросил Великанов, чтобы разозлиться. — Вы состоите депутатом в Народном собрании?

— А что тебе? — Стармех опять сердито засопел.

— Хотелось бы знать, кто у нас в правительстве прав, а кто виноват, — с невинным видом продолжал Федя. — Ато ругают в газетах то одного, то другого — не разберешься.

— Из депутатов ушел, — коротко ответил стармех. — Не по мне свара, какая там началась. По улицам друг за другом охоту устраивают. Японцы опять же… Я и сказал «атанде»… Некогда мне, — перебил сам себя Николай Анисимович, — потом зайдешь, потолкуем.

Вместе с Федей Фомичев вышел из каюты и нырнул в машинное отделение. Тотчас же оттуда зазвенел телеграф.

«Наверно, передали наверх, что машина готова», — подумал Великанов.

Так оно и было. С мостика послышалась команда. Брашпиль, тяжко вздыхая, постукивая зубьями передач, потащил из воды звено за звеном кованую якорную цепь.

Когда Федя поднялся на палубу, «Синий тюлень», развернувшись носом на восток, медленно набирал скорость.

Глава десятая. ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ

Полковник Курасов взглянул на покрытого испариной страха подследственного. Его бескровные мясистые уши с торчащими мочками казались ненастоящими, будто из воска. Полковник как-то сразу почувствовал ненависть к этим ушам и отвел глаза.

Шульга должен был вот-вот рассказать все — в этом полковник не сомневался. Уходить, не закончив допроса, не хотелось.

Полковник аккуратно уложил сигару на бортик медной пепельницы, поднялся, неслышным тигриным шагом вышел из-за стола.

Шульга, часто-часто моргая, следил за ним.

— Боишься? — усмехнулся Курасов. — А бояться не меня надо. Дружка твоего, Ваньку Белова, мертвым под паровоз подбросили. Как думаешь, чья работа?

Тимофей Шульга дрожал и молчал. Его большая нижняя губа отвисла. День сегодня погожий. Солнечные лучи пробрались в кабинет. Косая тень оконной решетки резала на клетки стол, Тимофея Шульгу, карту с красными овалами, треугольниками и стрелами.

— Мы тебя по всему городу искали, с ног сбились, всем девкам твою физию на фотографиях показывали, — отечески корил полковник, играя, как кот с мышью. — Мы, Шульга, решили тебе жизнь сохранить, потому и на Полтавскую взяли. У нас тут надежно, ворота крепкие… Скажи, что в Аяне делали, и лети вольной птахой. Ну, что зверем смотришь? Разве тебя обидел здесь кто?

— Нет, — выговорил Шульга, — ничего такого не было.

— Знаешь, кому твоя смерть нужна?

— Старику Сыротестову? — неуверенно ответил Шульга. — Ему?

Теперь пришла очередь подумать полковнику. Он потянулся за сигарой.

«Сыротестов, — лихорадочно соображал он. — Но при чем тут купец Сыротестов? Отец поручика, начальника карательного отряда на „Синем тюлене“. Курасов был почти убежден, что за Шульгой охотились партизаны, соучастники ограбления обоза с пушниной в Аяне. Боялись, что выдаст… И вот здравствуйте — Сыротестов… „Неужели и он заодно с партизанами? Ерунда какая-то. А если он сам?..“ Курасов не мог свести концы.

— Что же ты господину купцу не угодил? Только смотри не забывай: в моем ведомстве не все десять заповедей действуют, понял? — строго сказал полковник.

— Все расскажу, ваше высокородие, не дай в обиду.Они и меня убьют.

— Пока я на Полтавской, тебе робеть нечего, — повторил Курасов. — Глотнешь, может быть, а, Шульга? — Он вынул из ящика стола бутылку и граненый стакан. Кивнул на графин с водой.

— Я живьем, — засуетился Шульга. И выпил полный стакан спирта не разбавляя.