Глава двадцать третья. СУДНО ЛОЖИТСЯ НА ОБРАТНЫЙ КУРС

На «Синем тюлене» не сразу обнаружили исчезновение Великанова. Первой хватилась Таня. Она дожидалась его с вахты, приготовила что-то перекусить. И Таня, и Федя любили это время. Тишина, на судне все спят. Под мерное дыхание машины так хорошо вспоминать, строить планы.

Четверть первого. Таня забеспокоилась. Еще через пять минут она принялась его искать. Прежде всего — на мостик.

Обухов удивился:

— Пошел якорь закреплять.

Тревогу внес рулевой Обносков, который вдруг заявил, услышав разговор о Великанове:

— Мне недавно почудился всплеск, только я подумал — может, что с камбуза выбросили…

— Ерунда, — прервал его Валентин Петрович. — Феде топиться не для чего. Это во-первых, а во-вторых, — строго добавил он, — почему вы мне ничего сразу не сказали? Не знаете своих обязанностей?

Таня побледнела и бросилась искать, прихватив фонарь «летучая мышь». У якоря — пусто. В твиндеке она мельком заметила откинутый брезент и вспоротый тюк. Пушнинуяпонец снова прикрыл шерстью.

На кормовой палубе ей встретились Тадзима и Фостер. Они, казалось, безмятежно любовались луной.

— Прекрасная ночь сегодня, не правда ли, девушка? — пропел американец.

Отмахнувшись от них, Таня помчалась на корму, в кочегарский кубрик. И там никто не видел Великанова. В твиндеке, где жили партизаны, тоже. И у матросов его не было.

В проходе под мостиком она наткнулась на опрокинутый керосиновый фонарь и Федину морскую фуражку… и заплакала.

«Это он упал в воду. Но он не мог утонуть, — вдруг вытерла она слезы. — В училище Федя не раз брал первые места по плаванию. Ему в этом завидовали многие… Надо спасти Федю».

Девушка побежала к отцу, разбудила его и, путаясь, волнуясь, все ему рассказала.

— Дела! — пробасил Степан Федорович. — Ну-ну, не убивайся, дочка, прежде времени. — Он поцеловал Таню, вытер ей слезы и заторопился к командиру отряда.

— Повернем обратно, Федора надо искать, — едва проснувшись, сразу же согласился Барышников. Он говорил, крепко выворачивая слова на «о». — Однако, комиссар, человек в море что иголка в сене… — Он по-капитански свистнул в переговорную трубу и приказал Обухову поворачивать. — А иностранцы эти — чего им не спится? Может, они что видели? И их поспросить надо.

Барышников заворочался в постели, стараясь сбросить ноги. Он не привык к бортику, который пристраивается на судах к койке на случай шторма, чтобы во сне не вывалиться из нее. Каждый раз, когда надо было вылезать из вместительной капитанской постели, Барышников ругал моряков.

— Смотри, комиссар, — осилив койку, сказал Барышников. Он сдвинул одну из лакированных досок красного дерева на стене каюты.

Там был тайник.

Степан Федорович с интересом разглядывал скрытый между переборок небольшой шкафчик с тремя полочками; на полках лежали свертки, плотно упакованные в непромокаемую бумагу.

Один из свертков командир партизан дал посмотреть Репнину.

Степан Федорович положил пакет на стол и осторожно развернул.

— Опиум, — сказал он, не особенно удивившись. — Значит, этот Гроссе еще и контрабандист? Не успел сбыть товарец или в цене не сошлись… Куда они ходили в последний раз?

— Я спрашивал, пароход был в Чифу.

Пакеты с гибельным дурманом напомнили Степану Федоровича Владивосток. Страшная торговля наркотиками уносила тысячи жизней. В городе множились притоны курильщиков опиума. Милиция, получив от контрабандистов увесистый куш, часто закрывала глаза.

— Как ты нашел это? — спросил Репнин.

— А я и не искал вовсе, случайно рукой нажал на стену — доска под ладонью и отвалилась… Поворачиваем, — показал Барышников на иллюминатор.

Звездное небо медленно вращалось. Луна теперь была справа. В ее серебристом свете виднелся берег.

— Неужто погиб паренек? — задумчиво сказал Барышников. — Я его к себе в партизаны звал. Не захотел, способнее, говорит, мне на пароходе, обвык на море.

Слова командира отряда были большой похвалой. Всякого он не приглашал.

Начальник партизан, рабочий-металлист Тихон Барышников, принадлежал к числу самых непримиримых коммунистов, признавал Советскую власть только в «чистом виде» и знать не хотел никаких буферных республик. Его предупреждали, грозили исключить из партии, но ничего не помогало. Он был человек честный, храбрый, неподкупный… На Дальнем Востоке не он один заболел «левизной». Тех, кто настаивал на точном исполнении указаний Центрального Комитета партии насчет Дальневосточной республики, Барышников считал примиренцами и даже хуже.

Степан Федорович знал о своем командире все и умело влиял на него, когда тот зарывался. Сейчас их обоих глубоко затронуло исчезновение Великанова.

«Синий тюлень», вычертив в лунном море пенистую дугу, шел к бухте Безымянной. А к начальнику партизанского штаба Прибыткову, молодому парню в скрипучих сапогах и заплатанном френче, пригласили американского проповедника.

Поигрывая гранатами на поясе, с которыми он не расставался даже ночью, начштаба начал допрос.

Мистер Фостер высокомерно отрицал все. Федю он, конечно, не видел и ничего не слыхал. Ровно ничего подозрительного. Да, он прогуливался по палубе. От этого отпираться нельзя, сообразил американец, — их, конечно, видел рулевой пли вахтенный штурман.

Когда густо заросший рыжими волосами Прибытков показал проповеднику валявшийся в твиндеке молитвенник, нож, забытый на тюках, и попросил объяснить, в чем дело, американец поперебирал толстыми пальцами и ответил не совсем на вопрос.

— Я не могу хорошо помнить, но будто слышал человеческий крик около половины ночи, — с трудом выдавил он, уже без всякой самонадеянности в тоне. И быстро добавил: — Мне встретился капитан Тадзима.

— Вы думаете, японец мог выбросить за борт Великанова? — в упор спросил начальник штаба.

— Я этого не утверждаю. Я вспоминаю только факты… Я слышал человеческий крик и встретил капитана Тадзиму, и только, — блудливо пряча взгляд, повторил американец. — Наш господь, Джисус Крайст, не любит плохой поступок. Но.. но, как вы думаете, господин, мог ли слабый японец справиться с таким крепким молодым человеком, как Великанов?

— Как вам сказать, — возразил Прибытков, — если любого сначала чем-нибудь оглушить, например гирей, то потом даже слабый может сделать с человеком что хочет.

По поводу молитвенника и взрезанного тюка проповедник отвечал так путано, что еще больше насторожил Прибыткова.

— Хорошо, господин, или, как вас там, мистер, любопытно, однако невразумительно Я допрошу Тадзиму, а вам пока придется посидеть под стражей.

Американец взглянул на знакомые двери кают-компании с драконами и молча покорился своей участи.

— Что вы сделали с Великановым? — сводя рыжие мохнатые брови, прямо спросил японца начальник штаба. — Говорите правду, иначе… иначе дух из тебя вон, понял?

С японцем Прибытков совсем не церемонился

— Я представитель японского командования, — начал было, напыжась, Тадзима. — Вы не смеете…

— Ох ты фрукт! — гневно воскликнул Прибытков и ткнул пальцем в темный иллюминатор — На рей захотел?

Тадзима шумно вдохнул воздух, но ничего не сказал. Он побаивался Прибыткова.

Вчера на его глазах этот рыжий мужик расстрелял и выбросил за борт радиотелеграфиста.

— Через пять минут не признаешься, куда дел парня, — повешу. — Начштаба положил на стол часы. — Проповедник слышал человеческий крик и тут же встретил тебя. Ты оглушил Великанова и выбросил в море Мы поверили проповеднику и повернули обратно, на поиски. — Прибытков остановил на Тадзиме тяжелый взгляд. У него были и свои, особые основания ненавидеть японских офицеров. Они казнили в прошлом году его отца и брата.

— Мистер проповедник?! Мистер проповедник вместе со мной… — Тадзима осекся. — Я не обязан смотреть за вашими матросами, — выкатил он на Прибыткова свои черные глаза. — Я требую неприкосновенности, я представитель японского командования…

— Слышал. Запереть эту сволочь… Зеленко, отвечаешь за них головой! — приказал начальник штаба конвойному. — Отобрать оружие.

— Мое я уничтожит ваше я… — Капитан Тадзима хотел выйти с напыщенной фразой, но он прямо вылетел из каюткомпании: конвойный не удержался и вовсе уж недипломатично наддал ему по шее.

Прибыткову было ясно: с Великановым расправились. Но кто? Один ли японец или вместе с американским попом? Впрочем, сейчас главное — найти Федю. Если он остался жив и будет найден, все решится просто, он сам скажет, кто виноват. А если парень погиб, то…

«Синий тюлень» напрягал все силы. Кочегары, сбившись у котлов, работали по очереди: каждый хотел помочь товарищу, попавшему в беду. Вывели отсечку, и пар держали на марке. К десяти милям в час, отмеренным для старенького парохода, прибавились еще две. Но времени упущено много: миль двадцать прошли после исчезновения Феди, двадцать миль обратно…

«Что я скажу сестре, если не найдем?» — думал стармех Фомичев, не спуская глаз с дрожащей стрелки манометра.

На пароходе уже никто не спал. Свободные от вахты моряки и партизаны собрались на палубе и на мостике. Потапенко, зоркий, бывалый сигнальщик со сторожевика, разбил море на секторы. Каждый сектор просматривали в несколько пар глаз.

Луна все еще щедро поливала море серебром. Таня посмотрела на небо: Юпитер, Полярная… Федя называл ее королевой и своей звездой, вспомнила девушка, и в горле у нее защемило. Таня не обратила внимания, что с севера по небу быстро набухала темная, глухая стена.

«Только бы не накрыл туман!» — думал в это же время Обухов, разглядывая темное облако. Он тоже волновался. За эти дни он узнал ближе и успел полюбить юношу.

«Много ли осталось?» — Валентин Петрович посмотрел на часы.

Черная, волнистая полоса берега приближалась. Вскоре капитан различил мыс Звонарева, а затем и остов парохода на камнях. До места, где, по расчетам, был выброшен Великанов, оставалось совсем немного.

— Еще десять минут, и я остановлю машину, — сказал Обухов Тане, державшейся его, как тень. — Это должно быть где-то здесь.

— Так близко от берега? Он, наверно, поплыл к берегу… Да, да, Федя сильный, он не покорится. Он обязательно поплыл к берегу, видите, тут близко.

— Ну не так уж близко, — пробормотал Обухов, переходя на левое крыло мостика.

Таня — следом за ним.

— Надо спустить шлюпку, и прямо на мыс, — чуть не приказывала девушка.

— Ах, если бы у меня жена так беспокоилась обо мне, как вы о Феде, — вдруг вспомнив свое, вздохнул Обухов. — Не волнуйтесь, Татьяна Степановна, пришли.

Обухов поставил ручку телеграфа на «стоп». Загремела якорная цепь.

— Шлюпку на воду!

И в этот момент на пароход навалился туман.

Звезды, луна, берег — все исчезло.

Это был конец.

Поиск на море стал бесполезен.

Туман был так плотен, что казалось, его можно резать ножом или взять в руки.

Таня не хотела смириться. Она упрашивала сначала Обухова, потом Барышникова послать шлюпку на мыс Звонарева.

— На один час, Валентин Петрович, Тихон Иванович, только на один час — туда и сюда.

Командир Барышников, тоже злой на туман, теребил свои скрипучие ремни на груди и, видимо, склонен был разрешить, но капитан категорически воспротивился. Слишком велик риск — плутать вслепую. С борта парохода часа два кричали, стреляли, но безответно все звуки глохли в молочной пелене. Решили стоять на якоре и продолжить поиски утром.

Моряки разбрелись кто куда. Над палубой время от времени раздавался предостерегающий звон колокола. Туман…

— А если все же солдаты догадаются и нападут с моря? Что тогда? — вслух прикидывал Великанов, приглядываясь к зеву в левой стене своей крепости. — Глубина у самой пробоины всего метр… Нет, — решительно тряхнул он головой, — не сообразят, они просто не знают, как корабль выглядит с этой стороны. А если все-таки сообразят? Тогда плохо. Внутри парохода три трапа. Нападающим можно укрываться за железными переборками промежуточных палуб. Вот она, моя ахиллесова пята…

Федя живо представил десятки солдат, с криками влезающих по ржавым лестницам… «И все это на меня одного!..»

Только прогнал эту мысль, как пришла новая, от которой сразу похолодело внутри. Солдаты вряд ли догадаются, но Гроссе Он-то наверняка знает о пробоине. Не может быть, чтобы он не осмотрел пароход…

Что делать?

Вдруг лицо Феди изменилось, он весь превратился в слух. Колокол! Он ясно слышал корабельный колокол. Где-то отбивали туманную рынду. Еще раз, еще… Ну да, судно стоит в открытом море. Но какое судно? Может быть, опять этот сторожевик? Ничего удивительного, он пришел снять солдат, застрявших на берегу.

Великанов совсем приуныл. Крепость стала вдвойне уязвимой. Несколько снарядов из пушки — и все. Он почему-то не подумал о своем «Синем тюлене». Может быть, потому, что знал: угля на пароходе оставалось всего на трое суток. А из Императорской он вернется не раньше пяти суток… и то если уголь грузить будет все население. Ходу-то немного, всего несколько часов, а вот погрузка… Федя еще прислушался: колокол продолжал звонить, вахтенный бил четко и сильно. «Сил много у мужика, — невесело усмехнулся юноша, — только позавтракал, наверно. Ну, будь что будет».

Он собрался уйти в каюту, но его насторожили новые звуки, донесшиеся с моря. Он расслышал характерное постукивание весел в уключинах, всплески и человеческие голоса. Да, да, и голоса доносились из тумана. Федя сжал винтовку и затаил дыхание.

Постукивание уключин делалось все громче, и все сильнее билось Федино сердце. В тумане показалось темное пятно. И оттуда — голоса:

— Пароход. Удачно. С какой стороны подходить?

— К пробоине с левого борта, посередине, как в бухту. «Да ведь это Серега Ломов! — Феде захотелось кричать и плясать сразу. Но он сдержался. — А вдруг ошибаюсь?» Нет, шлюпка шла уже вдоль борта, и юноша сразу разглядел и скандинавскую бородку Ломова, и Потапенко, и Степана Федоровича Репнина. И Таню…

— Сюда, сюда! — заголосил он во всю мочь

— Федя! — отозвалась Таня. — Федя…

Великанов сбежал вниз к самой пробоине и, поворачивая шлюпку за нос, помог ей войти в «гавань».

— Хорош! — сдерживая усмешку, осмотрел Федю Степан Федорович. — В каком виде гостей принимаешь…

Тут только Великанов вспомнил, как он одет, вернее, раздет, — и бросился к трапам.

— Федя, Федя, — едва успела крикнуть девушка вдогонку белополосатому привидению, — папа пошутил!

— Проводи всех в капитанскую каюту, Таня, туда, где печка, — донесся голос юноши откуда-то сверху.

— Найдем, — откликнулся Ломов. — Ты, старик, жив, а штаны… ладно, потом разберемся.

Несколько пар ног застучали по железным ступеням. Отзвуки шагов будили гулкое эхо в пустых корабельных помещениях. Федя тем временем сдернул с койки лоскутное одеяло и закутался в него, как римлянин в тогу.

Он направился уже встречать своих, но, случайно глянув в открытый иллюминатор, замер.

Потянул ветерок, стало прояснивать, и Федя увидел, что за каменным завалом, на зеленой опушке леса, стоят с десяток солдат и рассматривают пароход. Среди них Федя заметил женщину в черной куртке и марлевом накомарнике, на груди ее кровавился красный крест. Оперся на саблю бородатый фельдфебель Тропарев. Солдаты чувствовали себя в безопасности и не пытались прятаться.

«Как в кинематографе», — мелькнуло у Феди. Так быстро раскручивались события.

В каюту вбежала Таня, за ней появились остальные.

— Здравствуй, мой мальчик! — Степан Федорович крепко обнял Федю.

В старом одеяле из разношерстных тканей тот выглядел презабавно. Таня не выдержала, расхохоталась.

«Как они похожи, — подумал юноша. — Таня вся в отца и лицом, и повадкой».

— Тише, товарищи, — солдаты, — посерьезнел Федя, показывая на иллюминатор. — С ними эта, Веретягина.

Потапенко осторожно посмотрел. Солдаты стояли, продолжая мирно беседовать, Тропарев сказал что-то, все засмеялись.

— Эй, Великанов! — крикнул бородатый фельдфебель своим поповским басом. — Где ты, выходи!

Один из солдат снял с плеча винтовку и загнал в казенник патрон.

— Отставить! — пронзительно крикнула Веретягина. — Я приказала взять живым.

— Не стреляй, Синичкин, — пробасил Тропарев.

— А почему баба командует, по какому праву? — взъерошился солдат.

Федя наскоро рассказал отцу Тани о кладовке с оружием, но Репнин даже не удивился находке. Взглянув на юношу, он решил иначе:

— Пока действуй, будто ты один. Нас вроде не существует. Твою крепость им все равно не взять. А мы их, как миленьких, ухватим, пусть сунутся. Ну-ка, дружок. — Репнин протянул ему медный рупор, взятый со шлюпки.

— Великанов! — еще раз рявкнул Тропарев.

Пароход откликнулся могучему голосу эхом.

— Я Великанов! — Федя помахал из иллюминатора рукой.

— Выходи на палубу, — гудел фельдфебель, — али срамно без порток-то?

Солдаты прыснули со смеху.

Юноша высунул рупор в иллюминатор. Солдаты шарахнулись, решив, что это какое-то оружие.

— Мне и здесь хорошо, — сказал Федя. — Что вы хотите?.. — Теперь его голос звучал посильнее фельдфебельского.

В лесу откликнулось эхо.

— Слезай к нам, — потребовал Тропарев.

— Никуда я не пойду. И ко мне никто из вас живым не доберется. — Федя с удовольствием подумал, что теперь онне одинок и впрямь никого сюда не пустит.

— Смотри, худо будет, — погрозил саблей Тропарев. — Ежели сами снимем — башку оторвем.

— Солдаты, — метнулась Лидия Сергеевна, — рубите деревья! Надо сделать лестницу.

— Топоров нет, барыня, — сказал фельдфебель.

— Так пошли за топорами!

— Да вон лестница лежит, поставить бы ее к борту — и все, — кивнул фельдфебель на парадный трап.

— Кто на камни спустится, — сказал Федя в рупор, — застрелю. — И выставил в иллюминатор ствол винтовки.

Среди солдат произошло смущение: кто нырнул за валун, кто плюхнулся прямо на землю, кто, петляя, побежал к леску.

Тропарев не пошевелился. Мадам Веретягина спряталась за широкой спиной фельдфебеля.

А за Федей, невидимый снаружи, стоял Танин отец и присматривался к «полю боя». От правого борта парохода крупные камни грудились, поднимались кверху. За ними, примерно на уровне верхнего мостика, — полянка, поросшая травой и кустарником. Потом хвойный лес. А в море тянулась словно хребет доисторического животного, скалистая гряда, столь опасная для кораблей.

Солдаты стояли на самом краю зеленой площадки, какраз напротив Фединого иллюминатора; до них было не так уж далеко, около двухсот шагов.

Увидев, что Федя не стреляет, солдаты, сконфуженно пересмеиваясь, вернулись обратно.

Тропарев отвел сестру милосердия в сторону и стал что-то объяснять ей, показывая то на пароход, то на лес. Наконец Веретягина утвердительно качнула головой.

«Согласилась», — подумал Федя, пытаясь догадаться, о чем шел разговор.

— Великанов, — крикнул фельдфебель, — слушай меня! Мы идем хоронить поручика Сыротестова. А вернемся, если ты не вылезешь, мы тебя, как гнуса, выкурим.

Федя молчал. Известие о смерти поручика удивило, но почему-то не обрадовало его, он недоумевал: «Что у них там происходит?»

Тропарев скомандовал солдатам. Только теперь Федя заметил носилки с телом, прикрытым офицерской шинелью. Двое остались на полянке — видимо, сторожить Великанова.

Как только мадам Веретягина и остальные скрылись в лесу, караульные принялись собирать хворост для костра.

— Теперь докладывай, что с тобой стряслось, — сказал Репнин, усаживаясь на перевернутый ящик из-под австралийского масла. Он зачерпнул трубкой махорки из кисета и сунул кусок газеты в печку. Когда бумага вспыхнула, Степан Федорович с удовольствием раскурил носогрейку.

Федя, подробно рассказывая о событиях прошлой ночи, взволновался. Он чувствовал, что порой говорит совсем не то, что нужно, и такое, чего при другой обстановке никогда бы не сказал.