Зато можно было установить сразу по пять пастей на каждого охотника. В трех приметных местах зимовщики выложили высокие кучи камня с деревянными знаками наверху. На каждом знаке доска указывала направление на следующий знак. Вблизи самой избы, на высоком обломке скалы поставили далеко видный трехсаженный столб. Когда все было закончено, Степан весело подмигнул Веригину: Ну-к что ж, Федор, говорят, по звездам корабли ходят, а по ямам землю знают. А мы с нашими гляднями и добычу в снегу сыщем и в пургу дорогу домой найдем. - Да не больно-то в пургу дороги видать. Помнишь, как Афанасий Ружников у самой избы замерз? Пять шагов всего до порога оставалось. Последние светлые дни поморы потратили на заготовку топлива. Они усердно собирали сухой плавник, раскалывали его на мелкие поленья и укладывали вблизи избы. Часть, дров лежала в сенях. В пургу иной раз за порог нельзя будет выйти, не то что из-под снега дрова выкапывать. Торопились Алексей и его друзья. Их подгоняло жгучее дыхание полярной зимы.
      Глава восьмая
      ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ
      На три долгих месяца спряталось солнце за горизонт. Промышленники продолжали говорить: "сегодня днем", "завтра утром", но теперь это стало условными понятиями, так как и днем и ночью было одинаково темно. С утра стояла ясная погода, сквозь редкие облака мерцали крупные звезды. Они озаряли призрачным светом белую пустыню и темные громады скал, нависшие над маленькой избушкой поморов. Надев ламбы и захватив с собой по мотку ременной веревки, Ваня и Шарапов собрались на первый обход своих ловушек. Нелегко идти в полярную ночь по занесенной снегом неровной поверхности. Обманчивый свет звезд и луны совершенно не дает теней. Путник неожиданно проваливается по грудь в яму, краев которой не видно. Вылезет, сделает шаг и падает лицом в снег, - оказывается, наткнулся на сугроб. Охотники были тепло обуты, но мороз проникал сквозь меховые чулки - липты - и пимы. Кое-как добрались до ловушек. Из десяти осмотренных капканов два оказались разрушены медведями, в двух съедена приманка. Из остальных вынули шесть песцов. Проверяя, вновь настораживая ловушки, Ваня и Степан находились порой в полуверсте друг от друга. Но в тихом морозном воздухе каждое слово или покашливание одного прекрасно слышал другой, как будто они стояли рядом. На обратном пути охотники время от времени останавливались и, пригнувшись, разглядывали на снегу звериные следы. Больше всего было следов песца. Попадались и оленьи, а иногда дорогу пересекали большие следы ошкуя. Мохнатые лапы медведя оставляли в снегу глубокие борозды, - казалось, тут волочили тяжелую швабру. Были старые следы, обдутые ветром, они возвышались столбиками, были и совсем свежие. Отогрев в избе добытых песцов, Шарапов аккуратно снял с них пышные шкурки. Песец здесь был очень крупный, с нежным густым мехом чистейшего белого цвета. Две шкурки оказались темноватые, дымчатые. Это был самый ценный голубой песец. На случай встречи с медведем выходили к ловушкам только вдвоем. Одну рогатину и один топор брали с собой, другой комплект того же оружия оставляли дома. И дома и на охоте ошкуй был одинаково страшен. Странно вел себя этот зверь. Иногда он в испуге поворачивал от одного вида лыжни, а иной раз смело шел на человека. Особенно опасен раненый медведь, в этом случае он бросался на врага, несмотря ни на что. Неласкова к людям темная, холодная арктическая ночь. Но как красивы лунные ночи, сверкающие холодным светом белых полей, ночи, озаряемые полярным сиянием - сполохами! С раннего детства поморы наблюдали это таинственное явление, знали его и привыкли к нему, - правда, как к чему-то необыкновенному, но так же неотделимому от ночи, как звезды и луна.
      - Степан, дивно как! - едва шевеля замерзшими губами, прошептал мальчик.
      Зимовщики могли часто любоваться удивительной игрой загадочного света. Вот и сейчас Степан, не обращая внимания на мороз, уже целый час смотрит, как на прозрачном своде ночного неба возникают, никогда не повторяясь, все новые сочетания красок и форм. Ваня, прижавшись к Степану, тоже любуется сполохами и не хочет уходить в избу, хотя нос у него побелел от холода. Сегодня сияние было особенно красивым. В разных местах над горизонтом, точно нарисованные огненной кистью, появлялись мощные колеблющиеся завесы рубинового и изумрудного цвета. Мгновение - и они исчезали, растворившись в воздухе. Теперь через весь небосвод кто-то перекинул сверкающий хрустальный мост, а затем яркий зеленый луч, как меч в руках у великана, рассек темный бархат неба. И это видение исчезло. По небу поползли, извиваясь, фантастические огненные змеи, ежесекундно меняя форму и окраску. Вдруг Ваня вскрикнул. Вихри зеленого пламени охватили все небо, сошлись в зените, и из них выплыла гигантская огненная птица. Она парила в вышине, распластав широкие крылья, сотканные из тончайших прозрачных лучей. Прошла секунда-другая, а на небе снова лишь искорки-звезды да где-то на юге одинокий зеленый луч. - Степан, дивно как! - едва шевеля замерзшими губами, прошептал мальчик. На прощанье расточительная природа показала своим благодарным зрителям еще одно феерическое зрелище: в вышине засияла многоярусная блестящая корона, от которой во все стороны мчались многоцветные стрелы холодного огня. Звезды тускнели и терялись в этой величественной игре света, а по снегу перебегали легкие, едва уловимые тени, словно где-то занялось зарево пожара. - Ну-к что ж, Ванюха, пойдем в избу греться, еще поглядишь сполохи-то... Кабы правду знать, отчего в небе такой свет, - задумчиво заключил Степан. Ваня только теперь почувствовал, как он озяб. Сняв рукавицы, он хватался руками то за нос, то за уши, морщат от боли. - Допытаюсь я, отколь свет в небе, обязательно допытаюсь! - замечтался Ваня, раздеваясь в горнице у горячей печи. - Трещат другой раз в сильный мороз сполохи, словно из ружей щелкает. Сам слыхал. И матка, случается, дурит на пазорях1,-заметил Алексей. - Однажды чуть с пути не сбился, когда на Новой Земле зимовал, разыгрались сполохи, стрелка то на полночь, то на восток клонилась. - А от чего трещат сполохи? - спросил Ваня, все еще оттирая нос. - Не знаю, сынок, неведомо мне. Якуты тоже издавна примечали подобные шумы в ясные морозные ночи и называли их "шепотом звезд". Шумы при сильных морозах, приписываемые полярному сиянию и звездам, скорее всего возникали от дыхания самих людей. Выдыхаемый с воздухом пар, замерзая, иногда в тишины явственно шуршит, потрескивает. Русские люди издревле наблюдали полярные сияния, отмечая в летописях наиболее примечательные случаи. Их существо первым в мире объяснил Михаил Васильевич Ломоносов. Вопреки Декарту, считавшему северные сияния "отражением блеска полярных ледяных масс", и Галлею, связывавшему это явление с "магнитным истечением у Северного полюса". Ломоносов установил электрическую природу полярного сияния, первым измерил его, отметив "вышину верхнего слоя дуги около 420 верст". Современная наука, развивая учение Ломоносова, объясняет полярное сияние проникновением в верхние слои атмосферы заряженных электричеством частиц, исходящих от солнца. Отклоняясь от своего пути под влиянием магнитного поля земли, эти частицы и вызывают свечение разреженных газов на высоте четырехсот - пятисот километров. Начало зимы было морозным, ясным и тихим. Охотники регулярно ходили проверять песцовые ловушки-кулемки. Запасы шкурок и хорошего, похожего на кроличье, мяса непрерывно росли. Но вот пришло время больших снегопадов. Ходить на промысел становилось все труднее. Возвратившись как-то с охоты, Федор долго топтался в сенях, отряхиваясь и обивая шапкой снег с одежды. Шест надо с собой прихватывать, долго ль до беды! - говорил он. - Верно, Федор, - отозвался Алексей. И с тех пор, собираясь на охоту, зимовщики всегда брали длинную жердь и небольшую деревянную лопатку. С незапамятных времен поморы знали, что если застигает пурга и нельзя возвратиться домой, единственная надежда спастись - это отсидеться под снегом, укрепит охотник шест, поставит санки стоймя и садится к ним спиной. И все заметет пурга. Только шест над сугробом указывает на заживо погребенного. Бывали случаи, когда пленники пурги оставались под снегом живы и невредимы неделю и больше. Иной же раз товарищи находили под белым курганом лишь окоченевший, а то, по весне, и вконец разложившийся труп. Однажды пурга застала Ваню и Степана у дальних ловушек и началась как-то незаметно. По сугробам потекли снежные ручейки, поддуваемые ветром, затуманился воздух. И сверху повалил снег большими тяжелыми хлопьями. Внезапно рванул ветер. Голубой свет луны погас, кругом сразу потемнело, будто все небо забили досками. Степан встревожился: - Пошли скорее в избу! Не окончив проверку пастей, охотники спешно повернули домой. Но было уже поздно. Ветер словно с привязи сорвался, и через какую-нибудь минуту вокруг них гудела настоящая полярная пурга. Морозный ветер метался, кружил густые белые хлопья, бросал их в сугробы и вновь поднимал, перетирая снежинки в мелкий жгучий песок. Злобные порывы снежного вихря сбивали ______________________________ ' При северном сиянии.
      охотников с ног, стало трудно дышать. Губы пересыхали и лопались, ресницы смерзались. Сухой мелкий снег забивал все поры одежды. Держась друг за друга, Степан и Ваня шли по колено в снегу, падали, с трудом поднимались и снова шли, еле передвигая ноги. Где море, где горы, где изба?.. Пурга закрыла все. Кругом белая зыбкая стена, и в ушах только стон и свист разгулявшегося ветра. "Беда",- подумал Степан. - Эй, Ваня, давай заляжем! - крикнул он, стараясь пересилить вой пурги. - ...из сил... выбился, - едва донеслось в ответ. "Ослаб, ох ты, горе..." - помор ухватил мальчика за рукав и притянул к себе. - Держись, милый, сейчас заляжем, - выдохнул он, сам едва двигая замерзшим подбородком. Ваня только прижался к Степану, ища у него защиты. Шарапов остановился, приставил к одному из сугробов санки и, не выпуская из рук шеста, сел с мальчиком в снег. - Не бойся, Ванюха, и хуже бывало, а живыми оставались! Ваня молчал. Пурга словно почуяла жертву. Еще злее завыл ветер, и скоро снежная лавина погребла и сани и людей. Но не так легко живыми похоронить поморов! Вот сугроб зашевелился. Это Степан надел на руку шапку и просунул ее сквозь снег, сделал дыру, чтобы не задохнуться. Потом он стал уминать боками снег вокруг себя. Освободившись, привстал и высунулся наружу. В лицо, как с лопаты, швырнуло колючим снегом. - Эх ты, серчает пурга! - пробормотал он, скрываясь в снежную пещеру. По всему было видно, что отсиживаться придется долго, и он стал тормошить мальчика. - Ну, Ванюха, что примолк? Хоромы-то у нас что надо: и тепло и не дует. - Спать охота... Да мокроты много...- отозвался Ваня и покрутил шеей, залепленной талым снегом. - Ну-к что ж, мокро, от мокроты не сгибнешь. А спать нельзя. В носу щекотать надо, чтоб сон не брал... Слышь, Ванюха? - Да я не сплю, - с трудом отвечал мальчик. Он так измучился, что тяжело было слово сказать, все тело охватывала непреодолимая слабость. - Не сплю... А пурга делала свое дело. Сугроб становился все выше. Его уже не пробьешь рукой, в тесной норе стало нечем дышать. Степан то и дело расшатывал шест, пытаясь проделать в снегу отверстие для доступа воздуха.
      В избушке напрасно ждали охотников. В светильнике за это время уже успела выгореть полусуточная норма жира, и Алексей несколько раз приоткрывал дверь, подолгу вслушиваясь в шум ветра. Из темноты летели только потоки снега. Федор, подперев голову руками, сидел за столом. Наконец он не выдержал и встал. - Пойдем, Алексей... может, близко где наши... Наскоро одевшись, они взяли багры и вышли из избы. Дверь оставили открытой. Медвежонок, очутившись один, с недоумением посмотрел на уходящих, потоптался по горнице и выскочил вслед за ними. Все трое исчезли в снежном буране. Пурга разгулялась вовсю, каждый шаг давался ценой огромных усилий. Но еще тяжелее было на душе у Алексея. "Сынок, Ванюха, сыночек, неужели пропал..." - не выходила из головы навязчивая мысль. Федор молча, настойчиво пробивался вперед, помогал Алексею. Да разве что разглядишь в этой кромешной мгле, когда со всех сторон бьет и толкает метель, смерть!.. То ли час прошел, то ли пять минут - кто знает! Вдруг медвежонок, все время не отходивший от людей, насторожился и стал принюхиваться, глубоко зарываясь мордой в снег. Фыркнув, он пошел куда-то в сторону. - Федор, гляди, чует след мишка, не наши ли? Зимовщики решили довериться обонянию зверя и, собрав силы, старались не отставать от него. Медвежонок, часто останавливаясь и принюхиваясь, уверенно забирал все вправо. Внезапно Федор остановился, почти наткнувшись на своего четвероногого проводника, яростно разрывавшего высокий сугроб. А Химков уже показывал рукой куда-то вверх. - Шест... Шест! - оба бросились разгребать баграми снег. Они задыхались на ледяном ветру, слепли от снежной пыли, но ведь, может быть, каждая минута стоила жизни!..
      Ваня был в полузабытьи. До него глухо, издалека доносились непонятные слова. Это Степан, стараясь отогнать от мальчика гибельный сон, все говорил и говорил... Но вот Ване показалось, будто кто-то толкнул его в бок. Он открыл глаза, повернулся и - что за чудо!.. Шершавый язык тыкался ему в нос, в щеки, в губы. Слышалось тихое повизгивание. - Мишка, ты откуда? - встрепенулся мальчик. - Степан, мишка здесь! Степан же, чувствуя, как сильно задвигался шест у него в руках, думал: "Либо ошкуй, либо Федор". Вскоре Федор добрался до пленников и рывком вытащил из сугроба сначала Степана, потом Ваню. - Ваня, сынок, думал, не увижу тебя! - бросился к мальчику Алексей. - Ну-к что ж, братцы, спасибо. Видно, не написана про нас смерть эта, стало быть, жить будем! - благодарил Степан стараясь за обычной шутливостью тона скрыть только что пережитый страх: страх не за себя - за ребенка. - Не те слова говоришь, - нахмурился Федор, - до избы добраться надо, там радуйся... Химков, обняв за плечи сына, вглядывался в пургу. Вот он решительно повернулся к товарищам.
      Под защитой гор стало идти куда легче
      Ветер с горы... идти против ветра надо. Туда... - он показал рукой в крутой снег. - Потом вдоль горы пойдем. Изба под горой... Против ветра. Все поняли мысль Алексея. Шли долго, медленно, вязли в глубоком снегу, останавливались, отдыхали. - Федор, а ведь ветер стишал будто. - Пожалуй, верно. Только надолго ли? - К скалам подходим! - закричал Степан над самым ухом Вани. - Не отставай! Под защитой гор идти стало куда легче. Вот и знак: в белесом вихре проглянул высокий черный столб; блеснул слабый огонек. Он делался все ярче и сильнее, пока не превратился в желтый прямоугольник открытой двери. В колеблющемся свете жирника комариным роем сновали мириады снежинок, оживляя своей пляской безжизненный холод пустыни. Как хороша и уютна показалась изба!.. На столе приветливо светил огонь, в печи потрескивали дрова, а в котелке закипали вкусные щи из квашеной салаты. На вертеле шипела, поджариваясь, медвежатина. Отогрелись, поужинали охотники, все рассказали, как плутали в пургу, как боялись друг за друга, радостно было у всех на душе. Почти от верной гибели спаслись. А ведь, ребята, благодарить нам медведя надо. Кабы не он, не найти вас, сказал Федор. Тепло в избе. В печи тлеют горячие угли, а там, снаружи, во мраке ночи лютует вьюга, и ветер с такой силой налегает на бревенчатые стены, что они поскрипывают в пазах. Чисто лодья на взводне! - заметил кто-то сквозь сон К утру пурга разошлась еще злее. Избу так замело, что зимовщики с трудом вышли наружу и долго отгребали снег от двери. Вот когда пошли в ход запасы дров для печи и жира для освещения! - Ну, задул полуночник, разыгрался, теперь неделю, а то и боле кружить будет! - Алексей посмотрел на приунывших товарищей и добавил: - Скучать не будем, братцы, работенки много, обутку починить да новую надо сшить. И правда, Химков никому не давал скучать, изобретая все новые и новые занятия Как-то раз, хорошо наточив нож, он стал вырезать из деревянных чурок маленькие фигурки. Вот хочу сделать заморскую игру - шахматы. - Помню, отец, ты играл с Савелием в третьем году, еще когда мы в Архангельске гостили. - Не только я да Савелий, многие наши знают их, сынок. Занятная игра, ума требует. Ты, Федор, по резьбе мастер, помоги мне: таких вот надо четыре это башни прозываются, этих - кони - тоже четыре. Общими усилиями были вырезаны все тридцать две фигуры. Федор умудрился обтачивать их даже острием топора. Половину фигур вымазали сажей, а другие оставили белыми. Таким же образом из широкого обрезка Федор смастерил шахматную доску, расчертив ее на квадраты раскаленным гвоздем. Кажется, все умел Федор, уж только неповоротлив очень да домосед большой. Впрочем, в решительные минуты вся его неповоротливость разом пропадала. В общем же он был прямой противоположностью Шарапову - страстному охотнику и весельчаку, которого не брали никакие неудачи и лишения. Как только шахматы были готовы, они стали одним из любимых развлечений всех зимовщиков. Попрежнему хватало всякой домашней работы, никто не бездельничал. Ване, как зуйку, поручили уборку избы, чистку и мытье посуды; Федор заботился о приготовлении пищи и хранении продуктов. Снег для вытапливания воды приносили по очереди. Химков и Шарапов рубили и таскали в избу дрова. В свободное время грумаланы любили послушать Степана Шарапова, неистощимого песенника и сказочника. Слушая то веселые, то заунывные, страшные или шутливые песни, зимовщики, лежа и сидя вокруг Степана, забывали, что они одиноки и заброшены на диком, холодном острове среди океана. Иногда под грустный напев у них нет-нет и блеснет слеза. Вспоминались родные места, семья и все дорогое сердцу, оставленное там, далеко на родине. Самым признательным и неутомимым слушателем песен и сказок Степана был Ваня. Он мог допоздна сидеть, подперев руками подбородок, не сводя с рассказчика глаз. Его мохнатый друг - медвежонок лежал рядом, свернувшись клубком и временами тихо взвизгивая во сне. Шарапов и бывальщину рассказывал: про зверей, охоту, плаванье по морям и зимовки на разных промыслах. Иногда в бывальщину незаметно вплеталось сказочное и волшебное, но тоже навеянное самой жизнью. Особенно много знал он сказок-рассказов про цингу. Опасна для промышленников сама болезнь, зловещим было и ее сказочное отражение. В поморских сказаниях "цинга ходит въявь", то есть живет, ходит, разговаривает, как и все люди. Цингу обычно представляли в образе уродливой костлявой старухи. - Старуха Цинга злющая баба, недаром дочерью царю Ироду приходится, начинал Степан. - Лицо у нее синее, морщинистое, зубами ляскает, глаза, как у волчицы, горят. Все норовит на человека свою болезнь напустить. И сестер у нее много. Одиннадцать ровным счетом, все красавицы и рее разряженные. Сестры-красавицы во сне охотников обольщают: то женой, то невестой прикидываются. Как захочет молодец еще раз жену или невесту увидеть, так и пропал, спать будет много. Тут старуха Цинга его и прихватит. Является к людям старуха с сестрами своими только в пургу сильную. - Неужто это и вправду бывает? - недоверчиво спросил Ваня. Да, сынок, сказку иную от правды не отличишь, - отозвался Алексей. - Есть у страшной старухи Цинги красавицы сестры - сны волшебные. Стерегут они, заманивают нас, погубить могут того, кто снами утешается да про Цингу забывает. И про морошку да салату в иных сказках не зря говорится - боится их старуха Цинга. Хорошо еще теплую оленью кровь пить. Тебе, Федор, больше всех остерегаться надо старуху-то да ее сестер молодых. Любишь ты лишнее поспать, смотри заболеешь! Больше пяти-шести часов, братцы, спать нельзя. На воздухе надо быть, холоду не бояться. Мясом сырым не брезговать. Вот и все наши правила старинные, как от цинги на зимовье уберечься.
      Глава девятая
      "АСТРОНОМИЧЕСКАЯ ПАЛКА"
      Медленно течет полярная ночь. Вот еще прошли сутки. Снова залили жиром светильник, и новая зарубка появилась на деревянном календаре. Пурга все не стихает, все шумит в снежных просторах за стенами зимовья... Третий день уже свирепствует северо-восточный ветер, полуночник, наметая вокруг каждого препятствия саженные сугробы и завывая в ущельях. Порой ветер так встряхивает избушку, что, кажется, вот-вот отлетит крыша. В избе душно и дымно. Ставни вдвинуты внутрь бревен и черный едкий дым, заполняющий верх горницы, клубами выходит через окна. Временами вместе с ветром в избу врывается мелкий снег. Огонь в светильне начинает коптить и колебаться, на стенах оживают причудливые тени. Сидящий у жирника Федор Веригин каждый раз закрывает от ветра огонь своей широченной мозолистой ладонью. Никто из зимовщиков не спит. Каждый молча водится с какой-нибудь работой. - Ну и разбушевался Грумаланский Пес! Осерчал! Видно, хмельного не хватило! - наконец заговорил Шарапов. Произнеся эти загадочные слова, он остановился и вопросительно посмотрел на товарищей. - Ну, расскажи, расскажи, дядя Степан, про Пса-то, давно хотел послушать. Ваня подвинулся ближе, приготовился слушать, зная, что веселому и живому Шарапову невтерпеж долгое молчание. Ну-к что ж, ладно, слушай, только чур, не перебивать. Любит винцо Грумаланский Пес, вот и лютеет, когда охмелиться нечем. Обернется он полуночником, да и гуляет у Мурманского Носа, корабли поджидаючи. А встретит корабль, хмельным грузом груженный, обернется в южный ветер. И пойдет гулять взводень страшный по морю. Ураганом кинется Грумаланский Пес на лодью. Паруса порвет, мачты сломает, разметет ту лодью по бревнышкам. А бочки с вином да с ромом не утонут, выплывут. Погонит их к себе домой, на остров, Пес Грумаланский. Пир горой да веселье на острове пойдут. В гости к себе позовет Пес старуху Цингу с сестрами, вместе веселятся. Тихо тогда на море. Ежели весной или летом это случится, в самый раз тогда на моржовый промысел грумаланам отчаливать, а зимой - по пастям кулемкам иди, не бойся: ветра долго не будет. А другой раз, бывает, Пес к себе в гости чудище морское - рачьего царя - позовет, царя всех зверей морских. Тогда у промышленника на зверя морского богатый промысел будет. Несторожкий зверь делается. Не уходит от человека, хоть руками бери. - Степан, а где рачий царь живет? - не утерпел Ваня. - Живет он в море нашем, Студеном. Между Грумантом - островом да Новой Землей. Ему просторы морские надобны: велик он, рачий царь, больше кита... Боятся поморы-охотники Грумаланского Пса. Как к Груманту причалят, первого оленя убьют - Пса одаривают, чтобы подобрел. Человека погубить ему - раз плюнуть. В оленя, в песца и других зверей да птиц он обернуться может. Бывали случаи, в любимую собаку охотника превращался да лаем своим вглубь острова завлекал хозяина. И гибнул промышленник: или замерзнет, или в пропасть свалится... Париться в бане Пес страсть как любит. Правда аль нет, не знаю, только сказывали мужики наши, что видели и баню его - в пещере большой на горе устроена. И будто в бане той они каменку еще горячую видели и веники березовые, как деревья великие, охвостанные и опаренные тут же лежали. Степан остановился, чтобы передохнуть. - Ну-к что ж... А ежели кто хочет с Псом Грумаланским дружбу завести, это можно. Нужно только подход знать. Обязательно луну ждать надобно, чтоб на полный свет была. Дождался луны, бери нож, иди в пещеру к Псу. Придешь, сразу же ножом кругом себя землю очерчивай да нож за кругом в землю воткни. Ну и жди. В полночь лай собачий услышишь, да страшный такой, что волос на голове в щетину идет. Прибежит в пещеру лохматый черный Пес, ростом с лодью хорошую. А ты не пугайся. Тогда и дружба пойдет. Будет Пес Грумаланский в промысле помогать: лаем на добычу наводить. Другие того лая не слышат. А кто с Псом подружился, по лаю только и ходит. То оленей без числа настреляет, то тьму гнезд гагачьих найдет, то стада гусей большие. А то Пес ему в кулемки сотнями песцов загоняет... Да недаром дается счастье-то! Сказывают старики, если охотник тот помрет на острове, земля его не примет. Так и торчит сухой, как дерево, где-нибудь меж скал... Степан умолк, молчали и остальные. Незаметно под сказку Степана прошел час. Еще один час из многих-многих часов бесконечной зимовки. Вот так в пургу, у огонька, возникла когда-то легенда про Грумаланского Пса. Постепенно обрастала она все новыми и новыми поворотами и подробностями, придуманными у печки в ненастье, долгой зимней ночью. Страшный порыв ветра потряс избу. С новой силой завыл и загудел полуночник. Огонь в печи погас, только несколько красных звездочек еще боролось с серой пеленой бархатного пепла. - Будем ложиться, братцы. Ванюха, прикрой ставень, холодит что-то полуночник, норовит вовсе нас снегом завалить. - Алексей еще что-то пробормотал про себя и стал укладываться поудобнее на медвежью шкуру. Скоро мерное дыхание спящих было слышно со всех концов горницы. Только Ваня долго не мог уснуть. При каждом ударе ветра его глаза широко раскрывались. Казалось, что вот сейчас в избу вбежит страшная черная собака. Сквозь дикие стоны ветра ему чудился лай, то громкий, где-то совсем близко, то едва слышный. "Вот бы подружить с Грумаланским Псом-то! Добыл бы оленей поболе... а помру, то не страшно, коли и деревом стану... Старуха Цинга лютее... Отец сказывал, живой гнить будешь..." Наконец и Ваня заснул на мягких шкурах. Свет жирника доставал только до середины горницы, а чуть подальше, особенно по углам, прятались густые тени. В неверном слабом свете все же можно было разглядеть отдельные предметы и фигуры спящих людей. Всю горницу устилали медвежьи, оленьи и песцовые шкуры. Ими были покрыты пол, лавки, завешана дверь. На шкурах зимовщики спали, шкурами укрывались. Слева от двери находилась печь с лежанкой, а посреди избы - грубо сколоченный стол на двух ножках, вкопанных в землю. По углам было сложено разное промысловое снаряжение. В сенях под потолком висели туши оленей. Несколько тюленьих пузырей с оленьим жиром было развешано на гвоздях по стенам избы. Под самым потолком коптились в постоянном дыму оленьи языки и лучшие куски мяса. От всех этих тяжело пахнущих запасов, печного угара и вечно коптившего жирника в избе было нестерпимо душно. Даже привыкшие ко всему поморы с трудом переносили зимовку в курной избе. Первым проснулся Степан. Поеживаясь от холода, он прежде всего заправил нещадно коптивший светильник, затем прислушался. Тишина... Ветер как будто перестал буйствовать. Стараясь не будить товарищей, Степан принялся разжигать огонь в печи с помощью приготовленной с вечера сухой растопки, потом поставил на огонь котелок, вода в котором за ночь успела покрыться корочкой льда. Подойдя к окну, он отодвинул ставень и застыл в удивлении: окно, находящееся довольно высоко от земли, сплошной стеной закрывал снег. Степан быстро открыл второе, третье окно, но и там, отражая огонь светильни, поблескивал кристалликами снег. Тем временем дым из печи стал заполнять жилье. - Ребята, - крикнул Степан, - засыпало нас! Топить нельзя, задохнемся. Федор вскочил и, осмотревшись, стал багром пробивать в снегу отверстие. Снег был плотный, и багор шел в него с трудом. Алексей со Степаном и Ваней в это время старались открыть дверь из сеней наружу, но дверь не поддавалась. - Догадались же, недодумы, построить избу в таком проклятом месте! ругался Алексей! - Ручей, вишь, им понравился! Видно, расчета на зиму не было. Вот и метет теперь со всего острова по лощине снег. Как раз полуночнику к нам прямая дорога. Ну, верно, дверь нам не открыть, Федору будем помогать, берите доски подлиннее. Федор заканчивал уже расчистку снега у второго окна. За третье взялись Степан с Ваней. Дым понемногу выходил, дышать стало легче. - Отец, а отец, ведь пуржит все: не успели мы окна очистить, как опять завалило. - Ваня сунул багор в окно. - Смотри, снега-то сколь намело! Ветер все свирепствовал. Врываясь в долину, в которой стояла изба, он гнал по ней кучи снега, сметая его с ровной поверхности ледников. Снег уже покрывал жилье вровень с крышей. Дыры, проделанные промышленниками в сугробе против окон, все время заносило. С большим трудом удалось, непрерывно прочищая отдушины, приготовить обед и немного обогреть горницу. - Надобно огонь в печи погасить, задушит нас дымом. В холоде жить придется. - И Алексей с сожалением посмотрел на печь. Потушили огонь. Обедали молча. - Ну-к что ж, обождем, не век ветру жить, как-нибудь перемогнемся. Это еще присказка, а сказка впереди будет, - вытирая ладонью усы, пошутил Степан. Медленно потянулись дни. Погребенные под снегом охотники по количеству сгоревшего в светильнике жира отсчитывали сутки за сутками, делая зарубки на своем деревянном календаре. Печь больше не топили, но тепло от светильника и дыхания людей сохранялось в горнице лучше, чем раньше. Плотный слой снега закрывал избу, как хорошая шуба. И на обед и на ужин ели сырое замерзшее мясо, с трудом рубя топором окаменелые куски. Заквашенную ложечнута траву, салату, приходилось вырубать из деревянного корыта. Но не было такого дня, чтобы грумаланы позабыли про это замечательное народное средство от цинги. К сырому мясу привыкли все, кроме Федора, который попрежнему ел его с отвращением, пересиливая себя. Он был старовером, а у староверов сырое мясо считалось запретным. И прежде не отличавшийся многословием, Федор теперь совсем заскучал и молчал целыми сутками. В эти тягостные дни Ваню очень развлекал медвежонок. Мишка чувствовал себя прекрасно. Он успел крепко привязаться к мальчику, хотя на других уже начинал огрызаться и рычать. Развалясь в ногах своего приятеля, мишка часами следил за каждым его движением. Иногда они подолгу возились на полу, играя и борясь друг с другом. Мишка быстро рос, все больше делаясь похожим на настоящего медведя - ошкуя. Только шкурка у него от дыма и копоти стала почти черной. Вряд ли теперь белые медведи приняли бы его за своего родича. Скорее мог он заслужить доверие у лесного медведя, бурого Топтыгина. Заросшие, с длинными бородами, покрытые сажей от светильни, среди устилавших горницу шкур и мехов, грумаланы выглядели какими-то страшными существами. Но они не отчаивались, не теряли присутствия духа. Встав поутру, каждый из них принимался за какую-нибудь работу. Последние дни Алексей Химков занимался изготовлением примитивного астрономического прибора. Он долго что-то мерил и чертил на деревянной доске, пользуясь некоторыми несложными тригонометрическими вычислениями. Ваня с большим интересом смотрел, как отец выстругал ножом квадратную планку толщиной в полтора дюйма и длиною в тридцать дюймов. Дерево было крепкое, из обшивки судна, остатки которого нашлись в плавнике. Потом на столе Алексей начертил углы и, приложив планку, аккуратно нанес на одной из ее граней деления. Сначала он наметил два десятка крупных отрезков это были градусы, а затем на каждом отрезке сделал еще одиннадцать узких полосок, разбив его таким образом на двенадцать частей. Каждое маленькое деление равнялось пяти минутам. Это была кропотливая и трудная работа.