Чтобы не привлечь внимания моржей, Ваня соблюдал крайнюю осторожность, двигая лодку только с накатом волны. Вытащив "Чайку" на песок, он прислушался. Звери ревели где-то справа. Только теперь, когда главная опасность миновала и под ногами была земля, Ваня почувствовал, как он голоден. Но ничего съестного на этот раз он не захватил, так как не собирался далеко. И который раз за сегодняшний день вспомнился ему отец, часто повторявший: "Идешь в море на день, бери хлеба на неделю". Ваня только вздохнул, отряхнул одежду и пожаловался медвежонку: - Ну, мишенька, попали мы с тобой в переделку! Боясь заблудиться в тумане на неизвестном берегу, а еще больше опасаясь встречи с моржами или ошкуем, мальчик решил пока остаться в лодке. "Накрою "Чайку" парусом - и дом с крышей будет, а развиднеет когда, что ни есть на обед раздобуду". Ваня быстро поставил в лодку шелемки - три пары связанных по верхним концам палок, перекинул через шелемки с носа на корму ремень и накрыл все это парусом. Получился шалаш. Такой шалаш поморы часто делают на промысле. Только вместо паруса натягивают специальный чехол - буйно. Кроме того, зверобои берут с собой большое овчинное одеяло. Вытащив лодку на лед и устроив шалаш, промышленники кладут на лед железный лист или насыпают на толстую доску песок и разжигают огонь. Для варки пищи на лодке всегда есть тренога варило, котелок и дрова. На "Чайке", кроме шелемок и паруса, ничего не было Мальчик и медведь улеглись в шалаше голодные, мокрые. Пригрелся Ваня у теплой мишкиной шкуры, забыл все тревоги в сладком сне. Отошли прочь думы-смутницы. И приснилась ему родная Мезень... Весна на дворе. Еще снег не весь стаял, а Ваня уже месит весеннюю грязь босыми ногами. Зазябнут ноги - на бугорок скорее. Отойдут чуть-чуть на пригретой солнышком земле окоченевшие пальцы, и поскакал дальше... Жарче солнышко, снега уж не видно нигде. С табунком таких же, как и он, белобрысых мальчишек, с берестяным кузовком за плечами, бежит Ванюха на болото за морошкой. Бегут ребята по зеленому крутому берегу, и по всей деревне колокольчиками звенят их озорные голоса. Бегут мальчишки мимо высоких-высоких крестов, стоящих на берегу, рядом с крестами, почерневшими от старости, покрытыми лишаем, стоит совсем новый, еще пахнущий смолой Новый-то крест Егор Кузнецов в прошлом году ставил, после седьмой зимовки на Матке. А старый неподалеку его прадедом Химковьш Василием Тимофеевичем поставлен. А вот совсем уж древний крест: покосился, замшел весь, на подпорках только и держится. Отец говорил, поставил его кормщик, который первым из мезенцев на Грумант ходил. В Большой слободе тогда домов с десяток, не боле, было... Вот и деревне конец - изба бабки Мочалихи, что на самом краю, у оврага живет; стоит ветхая старушка у крыльца, прикрылась ладонью от солнца, смотрит на ребятишек... За околицей - рощица, а тут уж и болото близко. Стала морошка попадаться. Но здесь еще мало ее. Мальчики знают места, где ягод росло столько, будто их насыпали на лужайку. И морошка знатная: крупная, что орех грецкий... С полным кузовком золотисто-красных ягод возвращается Ваня домой. В сенях пахнуло вянущим березовым листом. Зелено над головой. Это мать сушит березовые веники, зимой хвощиться в бане. Мать всегда за работой. Вот и сейчас сидит она в горнице у стола: шьет, согнулась над детской рубашонкой. Да еще люльку покачивает. Поскрипывает старая люлька, баюкавшая еще Ваню. В люльке безмятежно спит, причмокивая во сне, младший Ванин братишка - Федя... С гордостью ставит мальчик на стол тяжелый кузовок. Мать поднимает на Ваню усталые, добрые глаза, гладит сына-помощника по упрямым вихрам. Набегался Ваня по лесу, есть хочется. Надо бы спросить ячменный колобок или шанежку с рыбой, да как-то слова не идут с языка: так бывает во сне. А материнская ласковая рука все гладит вихрастую Ванину головку... На этом и проснулся мальчик. Проснулся потому, что лицо его усердно лизал своим большим розовым языком медвежонок. Ему тоже есть хотелось, вот и решил он потревожить друга. Хлопнул сердито Ваня ладонью по мишкиной морде и совсем очнулся, все вспомнил. Беспокойно заныло сердце. "Как дальше быть? Что делать? Суждено ли еще мать, отца увидеть?" Но гонит мальчик-помор тоску-печаль: "Коли в мореходы пошел - нечего по земле тужить. Это еще что, хуже бывает", старается он подбодрить себя. Глянул Ваня из-под паруса, - туман. Но сидеть и ждать тоже стало невтерпеж: ведь вторые сутки без пищи. "Пойду по берегу, может чайку подшибу али песца встречу". Потрогав нож на поясе, мальчик взял багор, вылез из - лодки и решительно зашагал в противоположную моржовой залежке сторону. Туман все еще не редеет, но ветер усилился. Океан с шумом катил на берег ряды высоких волн. Пена белым кружевом расползалась на плотном песке, обмытом и укатанном приливами. По самой кромке прибоя кучами лежали морские водоросли, распространявшие гнилостный запах. Местами на желтом мокром песке отчетливо вырисовывались следы птичьих лапок. Вот маленький куличок выпорхнул прямо из-под ног и скрылся в тумане. Сжимая в руке острый камень, Ваня осторожно шел дальше. Вот опять куличок - морской песочник. Птичка деловито расхаживает по берегу, заглядывая под каждый камешек и роясь в кучах водорослей. Волны не мешали ей: куличок всегда успевал отпрыгнуть в сторону от пенящегося потока или взлететь над прибоем.
      Выпив дюжину гагачьих яиц, Ваня повеселел.
      Улучив момент, Ваня метко швырнул камнем и подбил птицу. Волоча крыло, куличок пытался скрыться, но мальчик не собирался упускать его. Однако птичка была совсем маленькой, надо добыть что-нибудь посущественнее, и Ваня бредет дальше, пристально вглядываясь и прислушиваясь. Внезапно дорогу преградили возникшие из тумана черные груды камней, покрытых мхом и лишайником. Мальчик обрадовался: в таких камнях любят гнездиться гаги, крупные нырковые утки. И впрямь, его зоркий глаз вскоре приметил торчавшую из расщелины голову птицы. Утка даже не шелохнулась, когда Ваня приблизился к гнезду. Свернув гаге шею, мальчик наскоро выпил яйца, оказавшиеся совсем свежими, и продолжал поиски. Через какой-нибудь час у пояса охотника висел десяток жирных птиц: гаги, видимо, только что начали высиживать птенцов. Эти птицы - завидная цель охоты: они дают нежное мясо, вкусные яйца и тонкий шелковистый пух. Выпив дюжину гагачьих яиц, Ваня повеселел. Его положение теперь не представлялось уже таким мрачным. Вот бы еще просушить одежду, погреться у костра... Мальчик повернул к лодке, но не успел сделать и шагу, как заметил три темных пятнышка, как бы висевших в тумане. Пятна шевелились. Присмотревшись, он остолбенел: перед ним совсем - совсем близко стоял огромный белый медведь. В молочной пелене тумана он был почти незаметен, только кончик носа да глаза удивительно резко выделялись черными точками. Опасность была велика, но годы, проведенные на острове, приучили Ваню ко всяким неожиданностям и опасностям, воспитали в нем решительность и выдержку. "Убегать нельзя, все равно настигнет ошкуй. Не буду трогать, может и он не заденет. А нападет - всажу багор в брюхо, как Федор, - решил мальчик. Зверь и человек так и стояли друг против друга, не двигаясь с места. Крепко сжав багор, напрягшись всем телом для схватки за жизнь, Ваня смело смотрел на медведя. Не выдержал человеческого взгляда ошкуй: отвернул морду, отступил. Вот он остановился, еще раз оглянулся на мальчика и, раскачиваясь тяжелым телом, быстро растаял в тумане. Только тут Ваня почувствовал, как у него заныли кисти рук и странно ослабли колени. Добравшись к "Чайке", Ваня не нашел там своего мишки. "Куда бы он мог деваться?" - забеспокоился мальчик. Однако идти в такую погоду на поиски было бессмысленно, и он устало сел на борт осиновки, свесив ноги. Свой промысел Ваня поделил: две утки оставил себе, остальные - своему другу. Так прошло с полчаса. Вдруг мальчик услышал какой-то шорох и схватился за положенный было в лодку багор. Но тревога оказалась напрасной. Из тумана показался медвежонок. Он волочил по песку тушу молодого моржа, изрядно объеденную. Как досталась мишке первая победа над зазевавшимся зверем, осталось тайной, однако ран у него не было. Часть моржа проголодавшийся медвежонок, видимо, уничтожил прямо на месте охоты, наевшись так, что еле двигался; однако он не бросил добычу, - позаботился о Ване. Сытые, довольные тем, что нашли друг друга, мальчик и медвежонок снова мирно задремали под защитой паруса. Проснулся Ваня от сильных порывов ветра, сотрясавших "Чайку". Он выглянул из шалаша и радостно вскрикнул: тумана как не бывало. На море шли крутые волны. Взобравшись на ближайший утес, мальчик попытался разобраться, где же он находится и в каком направлении становище. С высоты нескольких десятков саженей он увидел, что его вынесло на совсем небольшой островок. Ближайшая часть острова была каменистой, поодаль тянулась низкая мшистая равнинка. По равнинке степенно двигалось сразу несколько медвежьих семейств. - Да как их много! - Ваня насчитал девять взрослых медведей и трех медвежат. - Хорошо, я на медведицу с пестунами не наткнулся! Обводя глазами соседние острова и горизонт, мальчик вдруг заметил вдали дым. "Отец, товарищи на Крестовом мысе огонь зажгли, дорогу мне указывают!" Мальчику хотелось в ту же минуту сесть в лодку, но море так расходилось, что плыть на скорлупке-осиновке было страшновато. Ваня стоял на утесе в нерешительности. Может быть, он и переждал бы непогоду, но в это время на горизонте, со стороны моря, показалась белая, чуть приметная полоска. Это был лед. Колебаться было нельзя. Ваня понимал, что значит, если льды преградят дорогу. Тогда мало надежды добраться домой. Мальчик усадил медвежонка в лодку и, выждав волну послабее, столкнул "Чайку" на воду. Но впереди набухает новая большая волна, она угрожает выбросить лодку обратно на берег. По колено, потом по грудь в холодной воде, Ваня изо всех сил удерживает "Чайку". Зашипев пенящимся гребнем, волна накрыла мальчика с головой и прошла мимо. Ваня вскакивает в лодку и успевает сделать несколько взмахов веслами. От берега оторвался благополучно... Хлопнул парус, и "Чайка" вихрем понеслась, черпая бортом пену. Ваня ляскал зубами от холода, но уже не боялся за свою осиновку: она прекрасно держалась на волне. Мореходность суденышка заметно улучшал медведь: расположившись на самом днище, он служил отличным балластом. Все шло как нельзя лучше. "Чайка" смело резала грозные волны, с каждой минутой, с каждым часом приближая путешественников к дому. За Летним мысом определяться стало гораздо легче: направление - на хорошо видный теперь черный дым зимовья. Казалось, до него совсем близко. Ваня уже представлял себе сытный ужин и хороший отдых у жаркой печи, но тут случилось другое. Когда "Чайка" проходила мимо большого айсберга, сидящего на мели, мишка, привлеченный шумом прибоя, внезапно бросился к борту, и лодка перевернулась. Пустой бочонок, шелемки, весла - все всплыло возле "Чайки", торчавшей из воды вверх килем. То скрывалась, то вновь показывалась над волнами голова мальчика. Тут же в воде метался виновник кораблекрушения - медвежонок.
      Ваня перебросил ремень через киль и уперся ногами в борт, стараясь перевернуть лодку.
      Испугайся, растеряйся Ваня - и конец бы. Недолго может продержаться в студеной воде человек. Но мальчик в эту минуту даже не думал о себе. "Лодка! Как спасти лодку!" Ухватившись за крен?, Ваня нырял по волнам вместе с осиновкой. "Что делать!.. Падун! Скорее за падун, за ним, как за островом, поди, тихо совсем",- пронеслось в голове при взгляде на айсберг. Только бы за торос спрятаться, только бы добраться туда... Ваня, держась за лодку, пытался грести одной рукой. Но слишком слабы были его силы, чтобы тащить опрокинутую "Чайку" по вздыбленному морю. "Вот кабы мишка помог..." - Мишенька! Миша! - закричал мальчик. Медвежонок, высоко подняв морду, подплыл к Ване. Белый медведь прирожденный пловец полярных вод. Ему не страшны волны и холодная вода. Многие версты могут проплывать белые медведи в полыньях и в открытом море. Поймав медвежонка за шерсть, Ваня стал подталкивать его к падуну приговаривая: - Плыви, мишенька, выручай! Медведь как будто понял, чего от него хотят. Загребая сильными лапами, он быстро поплыл к ледяной горе. Как всякий зверь, он охотно направлялся туда, где была твердь. Мишка оказался прекрасным буксировщиком. Ему нипочем был такой груз. Да и недалеко было. Через четыре-пять минут медведь подтянул Ваню и лодку к подветренной стороне айсберга. Здесь действительно было гораздо тише. __________________________________ ? Полоз.
      Мальчик совсем окоченел, выбивая зубами дробь. Еще немного, и он не сможет двинуть ни рукой, ни ногой. И мальчик торопился. Прежде всего он отрезал ремень, привязанный к носу лодки, и, поглубже вдохнув, нырнул под осиновку. К счастью, у самого днища осталось немного воздуха, и Ваня сумел, не возвращаясь на поверхность, освободить из гнезда мачту, отвязать ванты и закрепить ремень за распорку, как раз посредине лодки. Вынырнув, мальчик перебросил ремень через киль и уперся ногами в борт, стараясь перевернуть лодку. Понатужившись, он сумел сделать и это. Правда, "Чайка" была до краев полна воды, но вылить воду - это уж полдела. Прихватив всплывшую мачту с парусом, Ваня подгреб к подошве падуна, выступающей далеко под водой, и затащил лодку на лед. Через полчаса осиновка была на плаву. За работой Ваня так согрелся, что от одежды пошел пар. Быстро поставлена мачта, укреплен парус. Потеряны весла, но осталось правило, и вот снова несется "Чайка", взлетая на волнах и круто кренясь под ветром. Следя за курсом, мальчик в то же время оглядывался то на лед, наступавший с моря, то на медвежонка. Лед был еще далеко, медведь лежал смирно. Уже различимы очертания отдельных приметных мест вблизи становища. "Десять верст осталось, на час ходу". Возвышаясь над темной громадой мыса, показался крест. Скоро острые глаза мальчика рассмотрели и людей на берегу. "Встречать вышли. И Федор..." "Чайка" скрипит креньями по песку, ее враз выволакивают из воды. Ваня соскочил на землю, за ним медвежонок. Мальчик ждал наказания и виновато отводил глаза в сторону, не замечая, что на лицах поморов можно было прочитать все что угодно, только не упреки. - Что с тобой, Вашоха? На тебе лица нет, - негромко сказал отец. Ване действительно было плохо. Выйдя из лодки, он едва удержался, чтобы не упасть. Силы оставили его, ему было то жарко, то холодно... Как добрался до избы, как разделся и лег - мальчик уже не помнил. Его била жестокая лихорадка. - Знобея. Вишь, горячий весь, - Федор осторожно трогал Ванин лоб. - Сейчас бы отваром из кукольков его напоить, да где взять? - Эх, зачем так далеко на лодке ушел! - сокрушался Шарапов. - Молод еще он, Степан, с годами мудрость-то идет, - возразил Алексей. Десять суток мальчик бредил, не приходя в сознание. Но крепкий организм и заботливый уход друзей победили. Настал день, когда он рассказал все, что с ним случилось. Молча, не прерывая, слушали Ваню поморы. А как кончил, отец ласково посмотрел на него и сказал: - Ты не бойся, Ванюха, бери "Чайку" всегда, как захочешь. В такие руки, как твои, можно лодку отдать. Только сам бережись... А остров тот островом Туманов назовем. Ладно, что ль? В этот момент мальчик был счастлив, как никогда. Скупая похвала отца наполнила его сердце гордостью. Уж если похвалил помор, отважный на деле и скромный на словах, значит есть за что. Понял Ваня, что с этого дня он стал равноправным в маленькой артели грумаланов.
      Глава двадцать шестая,
      СМЕРТЬ ФЕДОРА
      Еще одна зима прошумела метелями над занесенным снегом становищем грумаланов и снова пришли светлые, солнечные дни. Для больного Федора апрельское солнце и чистый воздух были особенно необходимы. Почти всю зиму он в полузабытьи пролежал в темной, душной избе. После долгих колебаний Алексей решил прибегнуть еще к одному народному средству прервать полусонное состояние цинготного больного, заставить его встряхнуться. Однажды в теплый, безветренный день поморы вывели Федора из избы, не обращая внимания на его сопротивление и жалобные просьбы оставить в покое. - Братаны... ведь во сне легче мне... Куда вы меня тащите?!.. - Дядя Федор, крестный, на воздухе скорее хворь пройдет, - уговаривал его Ваня. - Хорошо на воле, сам потом не уйдешь. Алексей и Шарапов отвели бессильные руки больного назад и вставили под них жердь. Привязав руки, они взялись за концы жерди и быстро пошли вперед. Федор сначала просто волочился по снегу, не в силах двинуть опухшими ногами. - Братцы! - кричал он. - Отпустите, не мучьте. Лучше убейте! Но поморы словно не слышали его воплей. Убедившись, что слова бесполезны, Федор, стоная и охая, стал понемногу перебирать ногами, стараясь поспевать за товарищами. Такую же "прогулку" ему устроили и на следующий день. На третий он сам пожелал "погулять". Волей-неволей принужденный двигаться, наглотавшись чистого воздуха, больной стал чуть-чуть бодрее. Тогда Алексей применил еще более сильное старинное средство. Выйдя на очередную прогулку, поморы подвели Федора к невысокому утесу с отвесным обрывом и неожиданно столкнули вниз, в сугроб, Федор барахтался, барахтался в глубоком снегу и с большими усилиями выбрался на розное место. - Что за потеха с хворым? Грех на душу берете... Ведь так загубить человека можно... Не ожидал я от вас, - возмущался, отряхиваясь и отплевываясь, Федор. На его всклокоченных волосах, в ушах, на ресницах, во рту - везде был снег. Химков и Степан прятали в усах улыбку, а Ваня весело кричал сверху: - Не сердись, крестный, ведь для твоей пользы все! Грумаланы, как могли, старались возвратить товарища к жизни. Поморские способы лечения, несомненно, дали необходимую встряску совсем поникшему телом и духом Федору. Чистый воздух, солнце тоже сделали свое дело, и состояние больного как будто улучшилось. - Стало полегче маленько, - говорил он. Федор стал меньше спать днем, интересовался всем, что делалось вокруг него. ...Короткое лето прошло в охоте за оленями и за озерной птицей. Два раза Шарапов с Ваней ходили за яйцами на птичий базар. И все зорко наблюдали за морем. Но не было лодьи... Наступила и ушла еще зима. Промелькнули весна и лето. Море было пустынно. Казалось, никогда не дождаться мореходам выручки. Вновь над одинокой избой завыла и загудела метель... Так прошло пять зим. Сколько всяких напастей выдержала за эти годы отважная четверка, сколько тяжелых дум было передумано за долгие полярные ночи... Кто сочтет, кто расскажет?.. Грозна и жестока Арктика к людям, но поморская воля и дружба сильнее стихии; ни пурге, ни морозам, ни цинге не сломить ее! Лишь обросли грумаланы да почернели от копоти. Но бились в них храбрые, добрые сердца товарищей. В борьбе за жизнь среди дикой, первобытной природы они стали еще тверже и выносливее - в ходьбе и беге, в охоте. Особенно преобразился Ваня. Из белобрысого мальчугана-зуйка на "Ростиславе" он превратился в рослого восемнадцатилетнего парня с русой, курчавой бородкой. Песец, олень, морж, нерпа, любая птица - никто не уйдет теперь от его стрелы и копья. "Сам на сам" выходил Иван Химков с рогатиной или топором на медведя, и берегись ошкуй, если станет на его дороге! Старшие товарищи, отец во всем служили ему примером. Алексей Химков и на зимовке был не только руководителем, старшиной с непререкаемым авторитетом. Иван видел, что отец, как бы тяжело ему не приходилось, не прекращал наблюдений за природой Груманта, за ветрами и льдом, приливами и отливами. Он исследовал берега островов и наносил их на карту, разведывал места, богатые промысловым зверем, изучал горные породы, подробно описывал растительность. С методами и результатами своей работы он знакомил остальных зимовщиков, разъяснял им непонятное. Любознательный от природы, Иван тоже многое перенял от отца морехода-исследователя. Не пропали даром и вечера, проведенные над Леонтием Магницким. Даровитый юноша, сын своего народа, год от году развивал свои многообещающие задатки. Испытанные поморские средства помогли троим зимовщикам осилить страшную болезнь - цингу. Но она решила доконать четвертого, когда-то самого могучего из них - богатыря Веригина. Пятый год болен Федор. Сейчас весна, май, но он уже не мог сделать без посторонней помощи ни одного движения и лежал пластом в полном безразличии. Зубов у него не осталось, рот и губы кровоточили, тело как-то разрыхлилось, на коже выступили открытые язвы. Но этот получеловек-полутруп был дорог товарищам. Больше всего около него находился Иван. - Ты бы поел, дядя Федор, ведь нельзя так: два дня, кроме воды, ничего в рот не брал... - Душа не при...нимает... ничего, Ванюха...- прерывисто, задыхаясь, шептал Федор. - Да ведь есть-то надо! - настаивал Иван. Однажды, после бесплодных уговоров попробовать кусочек спасительного свежего мяса, Степан спросил его: - Как же ты, когда на промысле тебя на льдине унесло, без хлеба целый месяц прожил? - Не ел я и в тот раз мяса, братаны, - еле слышно ответил Федор. - Вымя утельги резал... Молоко пил. Бутылку, а то и более из вымени высасывал. Жирное, густое молоко, коровьему не в пример. Тем и жил... Крепко задумались поморы, особенно молодой Химков. Он решил во что бы то ни стало добыть зверя живым, скажем матку - олениху. Не откладывая, Иван взял лук и отправился к ближайшему оленьему пастбищу. Вот подошло небольшое стадо из четырех маток с телятами и двух самцов. Пока взрослые животные пили, опустив морды к воде, телята, перебирая тонкими ножками, приткнулись к материнским сосцам. "Добуду молоко! Надо только изловчиться, так матку подстрелить, чтобы жива осталась и убежать не могла",- думал про себя Иван. Сегодня был удачливый день... Запела меткая стрела - и одна из маток упала грудью в ручей. Острый железный наконечник вонзился как раз в коленный сустав передней ноги животного. Олениха билась, пытаясь подняться, и тут же валилась на бок. Иван с силой бросил в ручей большой камень. Громкий всплеск напугал стадо, олени встрепенулись и быстро умчались прочь, замелькав по тундре темными точками. Раненая матка тоже сделала несколько прыжков на трех ногах, но стрела в колене мешала ей. Около оленихи остановился и ее теленок. Иван сбежал со скалы и поймал теленка. Связав олененку ножки ременным поясом и взяв его на руки, юноша сделал вид, что уходит. Матка, несмотря на боль, дернулась вслед. То замедляя, то ускоряя шаг, Иван шел к зимовью. Поодаль ковыляла олениха, держа навесу раненую ногу и вытягивая тонкую морду к детенышу. - Степан, ну-ка, сюда, скорее, - крикнул Иван, приблизившись к избе. Когда удивленный Степан привязал олениху к сараю, Иван положил около нее теленка и распутал ему ноги. Теленок тут же вскочил, мать обнюхала его со всех сторон и, казалось, была довольна. В этот момент юноша коротким движением выдернул железное острие из ноги животного. Олениха принялась зализывать рану. Сбегав на моховую ложбинку, Иван и Шарапов притащили целую охапку ягеля, постлали его в углу сеней и перевели туда матку с теленком. Уже через три дня олениха спокойно встречала людей, а на пятый день Степан попробовал подоить ее, подпуская сначала к вымени теленка. Так Федор получил белое, жирное, питательное оленье молоко. С жадностью выпивал он из рук Ивана несколько ложек, еле слышно благодарил и, уронив голову на постель, опять забывался. - Эх! Как я не сделал этого раньше! - казнился юноша. Шарапов вспомнил, что против цинги хорошо помогает порошок из сухого ягеля, размешанный в оленьем молоке. Стали давать и это лекарство. Но видно было по всему, что дни Федора сочтены. Он все реже приходил в сознание. - Кончается, видно, Федор-то, - тихо сказал однажды Шарапов. - Недаром цингу черной смертью зовут. Видишь, как почернел... Но вдруг после мучительной ночи к утру Федору стало как будто лучше. - Ваня, позови Алексея... - внятно сказал он. Химков склонился над больным. - Ну, кажись, все, Алеша... Прошу крест надо мной... Мать-старуха... приведется вам домой вернуться, не обдели... Обидел кого... простите, други... винюсь...- Это были его последние слова. Мореходы поклонились в ноги умирающему. - Прости и нас! Не унеси зла с собой... Скупые мужицкие слезы жгли глаза поморов... Первым очнулся Степан. Вот. Втроем остались. Давайте проводим Федора. И мореходы торжественно запели поморское погребенье:
      Как огонь, разгораемся И, как трость, исполеваем. Как мгла, восходим И, как прах, без вести бываем. Как облак, распространяемся И, как трава, усыхаем. Как говор водный, надымаемся И, как искра, угасаем...
      Похоронили Федора невдалеке от избы, под скалой. Когда тело опускали в могилу, грумаланам захотелось покрыть его самым дорогим, что было у них здесь. Степан принес синее шелковое новгородское знамя с древней лодьи. Этим знаменем и обернули Федора Веригина, одного из тысяч безвестных тружеников Студеного моря... Три тяжелых камня навалили поверх могилы. Иван посадил в холмик ярко-красные цветы. Выполняя последнюю волю покойного, над ним поставили большой деревянный старообрядческий крест с копьем и тростью. Всю ночь после похорон Алексей лежал с открытыми глазами, и думы, одна другой тяжелее, томили душу. Опять вспомнился кормщик Амос Кондратьевич Корнилов, Настасья, дети. "Поди, не узнают отца-то. Не узнают... Увидят так узнают. Только увидят ли?"
      Глава двадцать седьмая
      НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ
      Вскоре после смерти Федора зимовщиков ждало еще одно потрясение: они встретили на острове людей. Но что это были за люди! Произошло это так. Однажды ранним утром, когда тень на солнечных часах подходила к пяти, Степан и оба Химкова хлопотали возле лодки, снаряжая ее в новое плавание. С моря дул мягкий ветер, небольшие волны, словно торопясь, выплескивались на гальку и, сердито журча, сбегали обратно. У самой кромки прибоя лежал медведь. Положив голову на вытянутые передние лапы, он одними глазами следил за действиями людей. Когда все было готово, Алексей взял правило и взглянул на сына: - Трогай, Ванюха. Лодка плавно сошла с места. Юноша на ходу вскарабкался на борт и расправил парус. Зашумели, захлопотали под днищем "Чайки" волны. - Путем-дорогой! На все четыре ветра! - донесся голос Степана. - Обратно скорее, с удачей жду! Оставшийся на берегу, Шарапов прощально махал рукой, пока быстрая лодка не скрылась за черным утесом. Шло шестое лето. В этом году оно выдалось теплое, раннее. Полуночные ветры за неделю взломали и вынесли прочь лед из пролива, и сейчас, в середине июля, море было чисто. Пользуясь хорошей погодой, Химков решил навестить старое зимовье, привезти оставшиеся там клыки, собранные на моржовых кладбищах. Благополучно миновав сувои Крестового мыса, "Чайка" проходила птичьи базары. Ветер усилился; осиновка набирала и набирала скорость. Что ни час, то добрых двенадцать верст оставалось за кормой. Проведя лодку через опасные места, Алексей отдал руль сыну и лег отдохнуть: собираясь в дорогу, он почти не спал прошлую ночь. Довольный, юноша пересел на кормовую банку, по-хозяйски подправил парус и, подставив лицо свежему ветру, вполголоса затянул какую-то песенку. Медведь дремал. Но он открывал глаза и настораживался всякий раз, когда лодка кренилась или, по вине замечтавшегося рулевого, хлопал парус. Время шло незаметно. Когда мореходы оказались на Моржовом берегу, у заливчика Спасения, солнце давно перевалило за полдень. Иван с радостным волнением осматривал знакомые места. Вот высится тяжелый крест из серого плавника, поставленный ими в память своего спасения. Вдали виднеется ущелье, где стоит старая избушка. Черные скалы торчат на отмелом берегу. Все по-прежнему, будто вчера, а не годы назад покинули зимовщики эти безрадостные, но ставшие какими-то родными берега. Не доходя избы, Алексей вдруг удивленно остановился и, нагнувшись, что-то поднял с земли. Иван увидел у него в руке обрывок красной материи. Кормщик молча рассматривал неожиданную находку. - Здесь кто-то был, Ванюха. Люди были, - сдерживая волнение, сказал он. И добавил, пробуя разорвать лоскут: - Недавно брошен, крепкое еще сукно-то.
      И тут, на мокром желтом песке, они заметили следы человеческих ног
      Алексей присел на камень и трясущимися руками набил трубку сухим мхом. Юноша выжидательно глядел на отца; вместе с радостью в сердце закрадывалась непонятная тревога - Что за люди? Откуда? Как попали на остров, где находятся сейчас? - вслух недоумевающе рассуждал Алексей. Наконец, выбив трубку, он тряхнул головой и поднялся. - Думать надо, море лоскут выкинуло. Пошли в избу, Иван! Но Химковых ждало новое открытие. Не успели они сделать и двух шагов, как на песке что-то блеснуло. Иван поднял пустую бутылку. - Отец, склянка! - Спиртное было, запах есть, - пробормотал Алексей, повертев бутылку. Двинулись дальше, у встречной речушки остановились испить воды: легли на песчаный бережок и с наслаждением прильнули к чистой холодной струе, докатившейся сюда, к морю, с горных ледников. И тут, на мокром желтом песке, они заметили следы человеческих ног. Следы были совсем свежие, они шли от ручья вглубь острова. - Двое их было... Гляди, гвозди какие па этих, а это - другие... каблук сбился... Обувь не наша, заморская, - отрывисто говорил Алексей. Поморы не знали: радоваться им или печалиться. Теперь они уже не сомневались, что на острове есть люди, и не свои промышленники, а чужие, иноземцы. Взобравшись на ближайший утес с плоской выщербленной вершиной, грумаланы огляделись, резко и тревожно кричали чайки, словно призывая к бдительности. Поморы смотрели до боли в глазах и ничего особенного не заметили. Юноша увидел лишь двух полярных сов, неподвижно сидевших на больших камнях. Совы с удивительным терпением караулили свою поживу мышей. - Ишь ведь, будто пни торчат, - указал на птиц юноша. Но Химкову - отцу было не до сов. Он продолжал пристально прощупывать взглядом каждую точку побережья и скал. - Ваня, - вдруг сказал он приглушенным голосом. - Люди!.. Из-за скал показались две человеческие фигуры в оборванкой одежде. Они, видимо, тоже заметили поморов, так как замахали руками и бросились навстречу. Зимовщики сошли с утеса. - Русский, русский... Я знаю, здравствуй, русский! - еще издали восторженно затараторил подбежавший первым. Он улыбался и протягивал руку. Поморы были взволнованы не меньше, русский язык неизвестного поразил и обрадовал их. - Какой счастье видеть русский мореход! Какой счастье! Я... - и незнакомец пошатнулся, схватившись за грудь. Поморы, взглянув на его холщово-серое лицо, синие губы, провалы у глаз, сразу определили: "Цинга..." Отдышавшись, небольшого роста, давно не бритый человек продолжал: - Мы потерпели аварию. Я английский матрос. Чемберс, Джон Чемберс. Я много лет плавал Архангельск... Два года жил в этом городе... А это мой товарищ, Том Д'Онейль, - указал он на второго, высокого рыжего ирландца. Поморы тоже назвали себя, и все снова пожали друг другу руки. Ирландец выглядел еще хуже, очевидно болезнь совсем одолела его. - Где ваше судно? - спросил Чемберс.