Глава девятнадцатая
      ЛЕДЯНОЙ БЕРЕГ
      "Чайка" подходила к Ледяному берегу. До него оставалось не больше, как с полверсты. Ваня тяжело дышал, то и дело вытирая рукавом катившийся по лицу пот, щипавший глаза. Ох, устал! Поди, десяток верст отмахали! - Теперь, Ваня, осторожнее будь, близко подошли. Не шуми больно-то, а то, бывает, от голоса льды в море падаю.
      Лодка теперь двигалась вдоль ледника
      Ваня осушил весла и обернулся. Чудесное зрелище предстало его глазам. Голубая, сверкающая на солнце острыми изломами стена льда отражалась в зеркальной поверхности бухты. - Возьмем правее, Ваня, отгребись немного. Лодка теперь двигалась вдоль ледника, уступ, представлявшийся издали сплошным ледяным мысом, оказался глетчером, висящим на высоте трех саженей над уровнем моря. Толщина льда у среза была около пятнадцати саженей. На поверхности глетчера, в том месте, где он заметно прогнулся к морю, виднелись глубокие трещины. То там, то здесь по льду бежали серебристые ручейки, стремясь просочиться вниз. По утесу, на котором лежал глетчер, шумели мутные потоки воды. Изредка с гулким всплеском падали в море смытые водопадом камни, и от них кругами расходились небольшие волны. Со стороны открытого моря к "Чайке" приближались обломки глетчерного льда самой разнообразной формы и размера. Льдины медленно проплывали мимо, куда-то вглубь залива. - Вздохнул батюшко океан-то, вода на прилив пошла. Вот и лебедей несет. Ишь, красавицы какие! - заметил Федор. Ваня хорошо чувствовал прилив. Чтобы удержать лодку на месте, ему приходилось время от времени работать веслами. С некоторой опаской посматривал Ваня на стену льда нависшую над морем. Вдруг ему показалось, что она вздрогнула, заколебалась и немного сдвинулась вниз. - Федор, смотри... смотри, ползет лед-то! - вскрикнул от неожиданности мальчик. Эхо послушно повторило Ванины слова. И в то время, как отталкиваясь от уступов ледника, они бежали все дальше и дальше, где-то совсем близко ударил пушечный выстрел гулко раскатившийся над морем. Нависшая над утесом глыба льда, величиной с большой замок со стенами и башнями, заколебалась и с громом рухнула в воду. Вздыбившись, море расступилось перед уходящей вглубь громадой льда, окружило ее высоким пенистым венцом. Вода заколебалась, огромные волны побежали в разные стороны. От ледяной стены, тянувшейся вглубь залива, то там, то здесь стали отрываться и с шумом падать в море большие и маленькие обломки льда. - Греби, Ваня, - послышался сквозь реп воды голос Федора, - греби, родной, а я поперек волны "Чайку" ставить буду. Едва Федор успел повернуть лодку, как вал стеной подо шел к ним, заслонив собою и Ледяной берег и горы Летнего мыса. Нос "Чайки" взметнулся на крутой волне, и суденышко приняло почти вертикальное положение. Заливая осиновку водой, под днищем прошумел гребень. Теперь лодка стремительно проваливалась вниз. Гигантская ледяная глыба на мгновение скрылась под водой. Потом она выплыла на поверхность, грузно ворочаясь, показывая то один, то другой бок. В это время вода сначала расступилась, потом закружилась в водовороте и зашумела так сильно, что Ваня крепко схватился за борта лодки и низко пригнулся, ожидая, что вал вот-вот обрушится на него. Ноги Вани по колено были в воде. У него вырвало волной оба весла, и одно из них больно ударило мальчика в подбородок. А Федор преобразился. Выпрямившись во весь рост, стоял на корме, стараясь кормовым веслом удержать "Чайку" носом к зыби. - Ваня, - гремел его голос, - снимай шапку, шапкой воду черпай! Скорее! Другой взводень подходит, зальет нас... Ваню не нужно было подгонять, - он бешено работал шапкой, не оборачиваясь, чтобы не видеть приближавшихся страшных волн. Медвежонок тоже почувствовал, опасность. Он совсем притих и только изредка понимающим взглядом посматривал на своего приятеля. Вот прошел второй вал, плеснув немало воды в "Чайку", затем третий, четвертый... Волны постепенно делались все меньше и меньше и, наконец, затихли. Федору было видно, как поднялись прибоем волны почти к самому краю глетчера и с шумом рассыпались, как бежали они вдоль берега, отрывая все новые глыбы льда на своем пути... Долго еще море не могло успокоиться. Лодка давно уже только покачивалась на волне, а прибой у ледяной стены, рассыпаясь брызгами, все шумел и шумел. - Ну, Ваня, спаслись-таки, - Федор снял шапку и широко перекрестился. - Тебя, Федор, благодарить надо, опять ведь ты жизнь мне спас. - Глаза Вани сделались влажными, он усиленно моргал ими, сдерживая слезы. Почему-то вспомнилось, как опасно болен Федор, жалко сделалось этого бесстрашного и в то же время такого ласкового богатыря. Федор тяжело опустился на банку, лицо его было мертвенно-бледным, глаза в глубоких провалах окружали темные круги, скулы, обтянутые кожей, резко выделялись на похудевшем лице. Упрямые черные кудри колечками прилипли к потному лбу. "Не жилец крестный..." - пронеслось в голове у Вани. Колючий комок все подступал и подступал к горлу. Ваня крепился из последних сил, чтобы не расплакаться. Федор с трудом поднял голову и, смотря па мальчика помутневшими глазами, еле слышно проговорил: - Нехорошо мне, Ваня, ломит всего... Невтерпеж... В обрат греби... Ваня бросил последний взгляд на ледяные утесы, на белые осколки льда, окружавшие упавшую глыбу; она сделалась в несколько раз меньше, только на две сажени выступая над водой. - А много льда вглубь ушло, сверху-то только малая толика осталась. Много скал таких на дне стоят, видать, глубины им не хватает. Выловив из воды весла, Ваня повернул лодку к Моржовому острову. Всю дорогу мальчик думал, стараясь понять, откуда берется на острове этот мощный матерый лед, как могут отламываться и падать в море его литые глыбы. Вопрос о происхождении глетчерного льда действительно очень интересен. Рождается этот лед совсем не так, как морской или речной. Основную роль здесь играет снег. В тех местах, где снег не успевает за лето растаять, он массами собирается в различных впадинах и углублениях поверхности земли. Из года в год увеличиваются снежные пласты. Под собственной тяжестью снег уплотняется, тает и начинает медленно перерождаться, превращаясь в фирновый лед, состоящий из отдельных крупных зерен белого цвета. Смерзаясь, фирновые зерна образуют пузырчатый лед. Такой лед содержит много пузырьков воздуха, застрявших между кристаллами. Наконец лед превращается в голубой, глетчерный, состоящий из крупных зернистых кристаллов, размером с голубиное яйцо. Если при умеренном и теплом климате глетчерный лед образуется только на высоких горах, то в Заполярье скопления льда встречаются почти у самого уровня моря. Когда углубления заполняются доверху снегом и льдом, лед начинает медленно вытекать оттуда, спускаясь все ниже и ниже. В умеренных и жарких поясах, где линия вечных снегов проходит высоко, глетчер вскоре тает и превращается в бурную горную речку. В Арктике ледники спускаются прямо в море. Самое замечательное свойство глетчеров - эго их способность течь вниз по долинам. Благодаря пластичности льда, они текут, как обычные реки, только в десять тысяч раз медленнее. Конец ледника спускается в море и отламывается. Из обломков глетчерного льда рождаются айсберги, или, по-поморски, падуны.
      Было уже совсем поздно, когда лодка вернулась к Моржовому острову. Вкусный запах жареной оленины заставил путешественников вспомнить, что они давно ничего не ели. От гребли у Вани саднило ладони, тело было разбито усталостью, Федор чувствовал себя совсем плохо. С трудом вылез он из лодки и, шатаясь, стал взбираться по камням к костру. Но когда мальчик протянул было руку, желая помочь, Федор сказал: - Не надо, Иван, сам я, сила еще есть. - ...Неоплатные должники мы с сыном перед тобой, Федор, - дрогнувшим голосом сказал Алексей, когда Ваня подробно рассказал все, что произошло на Ледяном берегу. Разостлав постели из оленьего меха, грумаланы тесным кружком сидели у ярко горевшего костра и негромко беседовали о богатом событиями дне. Готовый плот, привязанный к обломку скалы, неподвижно застыл на стеклянной поверхности моря. Куча дров из негодных в дело корабельных остатков, сложенная у кострка, обещала хороший отдых в тепле и безопасности.
      
      Глава двадцатая
      ПОМОРСКАЯ БЫЛИНА
      Федор придвинулся поближе к костру, прилег, положив свой здоровенный кулак под голову, и неотрывно глядел на огонь. - Плавала раньше лодья-то новгородская, а сейчас нам огонь дает, сгорит вот - и кончится все. Была лодья или не было ее, никто не узнает. И люди так. Вот и мы помрем, кто нас помнить будет? - Не прав ты, Федор, не все люди забывают. Что славно да велико, никогда не умрет. Народ всегда помнить будет... Слышал, небось, былину про Олешу да Кирика. Когда жили они, никто не знает, давно это было, а ведь помнит народ... Степан задумчиво смотрел на море. Сейчас оно было особенно хорошо. Было тихо. Совсем - совсем тихо, как может быть лишь на далеких островах Арктики. Синие, почти лиловые дальние берега с резкими пятнами снега вдруг неожиданно под лучами низко склонившегося солнца окрашивались в нежно-розовый цвет. А море, как живое, все время меняло свой вид и окраску. Вот сейчас перед глазами совершенно бесцветная стеклянная гладь. А через минуту по ее поверхности побегут тысячи дрожащих бликов. Только прозрачный воздух Ледовитого океана да полуночное солнце могут создать это неуловимое сочетание тонов. - Эх, красота какая, братцы! Гусли бы мне сейчас, все бы отдал за них, рвется из души песня... Трудна наша жизнь, тяжела работа в Студеном море, да разве увидишь красоту такую, на печи лежа! Где еще на Руси места такие есть?.. - Степан в волнении поднялся с места, потом сел, закрыв руками лицо. Чутким ко всему прекрасному поморам были близки чувства Степана. Из поморов ведь выходило много сказителей, певцов, музыкантов, с большой поэтической силой воспевавших свое Студеное море, свои быстрокрылые корабли и свой тяжелый труд. Недаром любимая поморянами пословица говорила: "Чем с плачем жить, лучше с песнями умереть". - Степан, а ты расскажи былину ту, про Олешу да Кирика. Слыхал я не раз, да не устанешь слушать-то. - Расскажи, Степан, - присоединился к просьбе отца и Ваня. Степан помолчал, собираясь с мыслями. - Ну-к что ж, слушайте, помянем старину нашу. Он подбросил в огонь несколько кусков сухого дерева, громко затрещавших. Сноп искр высоко поднялся в воздух и быстро погас. Смотря куда-то вдаль, как будто читая в небе открытое только ему одному, Степан размеренно певучим голосом начал: - От начала вечных лет обходит широту земную с полуночной стороны великопростертое русское океан-море'. Грозно русское имя в полуночных странах. Крепко стоит Русь на Груманте-острове да на Матке-земле грудами сынов Студеного моря. И жили у Студеного моря, в богатой Двинской земле, два друга юных, два брата названых Кирик да Олеша. И была у них дружба милая и любовь заединая. Столь крепко братья названые друг друга любили, что секли стрелою руку, кровь точили в землю и в море. Мать сыру землю и синее море призывали во свидетели. Кирик да Олеша одной _______________________________________ ' Легенда записана Б. В. Шергиным
      водою умывались, одним полотенцем утирались, с одного блюда хлебы кушали, одну думу думали, один совет советовали - очи в очи, уста в уста. Отцы их по любви морской лодьею владели и детям то же заповедывали. Кирик, старший, стал покрут обряжать, на промысел ходить, а Олеша корабли строил. Пришло время, и обоим пала на ум одна и та же дева Моряшка. И дева Моряшка с обоими играет, от обоих гостинцы берет. Перестали названые братья друг другу в очи глядеть. В месяце феврале промышленники в море уходят на звериные ловы. Срядился Кирпк, а сам думает: "Останется дома Олеша, его Моряшка опутает!" И говорит брату он: - Олешенька, у нас клятва положена друг друга слушати: сряжайся на промысел. Олеша поперек слова не молвил, живо справился. Якоря выкатили, паруса открыли... Праматерь морская - попутная поветерь - была до Кирика милостива. День да ночь - Звериный остров в глазах. Вокруг острова лед. На льдинах тюленьи полежки. Соступились мужи-двиняне со зверем, начали бить. Упромыслили зверя. Освежевали, стали сальное шкуры в гору волочить. На море уж потемнело, и снег пошел. А Олеша далеко от берега убежал. Со льдины на льдину прыгает, знай копье звенит, головы звериные долу клонятся. Задор им овладел. Старый кормщик обеспокоился: - Олеша далеко ушел. Море на часу вздохнет, вечерня вода торосы от берега понесет... Побежал по Олешу Кирик, ладил его окликнуть, да и вздумал в своей-то голове: "Олешу море возьмет, Моряшка моя будет!" И снова крикнуть хочет, и опять молчит: окаменила сердце женская любовь. И тут ветер с горы ударил. Льдина зашевелилась, заворотилась, уладилась шествовать в море, час ее пробил. И слышит Кирик вопль Олешин: - Кирик, погибаю! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую. Дрогнул Кирик, прибежал в стан. - Мужи-двиняне! Олеша в относ попал! Выбежали мужики. Просторное море... Только взводень рыдает... унесла Олешу вечерняя вода... Тем же летом женился Кирик. Моряшка в бабах, как лодья соловецкая под парусом, расписана, разрисована. А у мужа радость потерялась: Олешу зажалел. Заказал Кирик бабам править по брате плачную причеть, а все места не может прибрать. В темну осеннюю ночь вышел Кирик на гору, на глядень морской, пал на песок, простонал: - Ах, Олеша, Олешенька!.. И тотчас ему с моря голос Олешин донесло: - Кирик! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую! В тоске лютой, неутолимой прянул Кирик с вершины вниз на острые камни, сам горько взвопил: - Мать-земля, меня упокой! И будто кто его на ноги поставил. А земля ответила: - Живи, сыне! Взыщи брата. Вы клятву творили, кровь точили, меня, сыру землю, зарудили! На исходе зимы вместе с птицами облетела Поморье весть, что варяги-разбойники идут кораблем на Двину и тулятся за льдиной, ожидают ухода поморов на промысел. Таков у них был собацкий обычай: нападать на деревню, когда дома одни жены и дети. И по этим вестям двиняне медлили с промыслом. Идет разливная весна, а лодейки пустуют. Тогда отобралась дружина удалой молодежи. - Не станем сидеть, как гнус в подполье! Варяги придут или нет, а время терять непригоже! Старики рассудили: - Нам наших сынов, ушкуйных голов, не уговорить и не остановить. Пусть разгуляются. А мы, бородатые, здесь ополчимся. Тогда невесты и матери припадают к Кирику с воплем. - Господине, ты поведи молодых на звериные ловы: тебе за обычай. Кирик тому делу рад: сидючи на берегу, изнемог в тоске по Олеше. Мужская сряда недолгая... На рассвете кричали гагары. Плакали жонки. Дружина взошла на корабль. У каждого лук со стрелами, копье и оскорд булатный топор. Кирик благословил путь. Отворили паруса, и пособная поветерь - праматерь морская - скорополучно направила путь. Не доведя до Звериного острова, прабаба-поветерь заспорила с внуками встречными ветерками. Зашумела волна. А молодая дружина доверчиво спит. Кирик сам у руля. И была назавтра Олеше година. В тот час покрыла волну черная тень варяжской лодьи. И варяги кричат из тумана: - Куры фра, куры фра?? Кирик затрубил в корабельный рог грозно и жалостно. Дружина прянула на ноги. И тянут лук крепко и стреляют метко. Поют стрелы, гремят долгомерные копья. Кирик забыл тоску и печаль, отдал сердце в руки веселью. Зовет, величает дружину: - Мужи-двиняне! Не пустим варягов на Русь! Побьемся! Потешим сердца! Корабли сошлись борт о борт, и двиняне, как взводень морской, опрокинулись в варяжское судно. Песню радости поет Кириково сердце. Блестит булатный оскорд. Как добрый косец траву, косит Кирик вражеские головы. Но при последнем издыхании варяжский воевода пустил Кирику в сердце стрелу. ...Красное солнце идет к закату, варяжское трупье плывет к западу. Сколько двиняне празднуют о победе, о богатой добыче, столько тужат о Кирике. Он лежит со смертной стрелою в груди, весел и тих. На вечерней воде стал прощаться с дружиной: - Поспешайте на Русь, на Двину с победною вестью. Оставьте меня и варяжское судно в благодарную жертву Студеному морю. И дружина, затеплив по бортам жертвенной лодьи восковые свечи, с прощальною песней на своем корабле отплыла на Русь. В полночь вздохнуло море, затрепетало пламя свечей, послышался крик гусиный и голос Олешин: - Здрав будь, Кирик, брате и господине! Ликует Кирик о смертном видении: - Олешенька, ты ли нарушил смертны оковы? Как восстал ты от вечного сна?.. Снова пронзительно вскричали гуси, затрепетали жертвенные огни, прозвенел Олешин голос: - Я по тебя пришел ... Сильнее смерти дружная любовь. Две тяжкие слезы выронил Кирик: - Люто мне, люто! Я нарушил величество нашей любви... В третий раз гуси вскричали, как трубы сгремели, колыхнулось пламя жертвенных свечей, и Кирик увидел названого брата. Глядят очи в очи, устами к устам. И голос Олешин, что весенний ручей и свирель: - Кирик! Подвигом ратным стерта твоя вина перед братом. Мы с тобой поплывем в светлый путь, в Гусиную Белую Землю?, где вкушают покой души добрых и храбрых. Там играют вечные сполохи, туда прилетают легкокрылые гуси беседовать с мертвыми. Там немолчно рокочут победные гусли, похваляя героев. Завязалась праматерь морская - поветерь - и взяла под крыло лодью-кораблик, где Кирик навек позабыл печаль и тоску.
      Долго царило молчание у костра грумаланов. Былина о седой старине напомнила мореходам славные дела предков. Из тумана давнего прошлого выплывали древние корабли новгородцев...
      ___________________________________________ ? - Кто идет? ? Легендарное название Северного полюса.
      Грести было тяжело: на буксире громоздкий плот.
      Свежим ярким цветком раскрывалось полярное утро. И небо и море розовели нежными красками. Алексей со Степаном уже хлопотали у плота, крепко привязывая его ремнями к корме осиновки. На плоту должен был остаться Степан и большим правилом удерживать его, чтобы не рыскал из стороны в сторону при буксировке. На лодке за весла сели Алексей с Ваней, Федора, как больного, усади ли на корму. Мишку в лодку не пустили, и он расположился на плоту у ног Степана, обиженно озираясь на Ваню. Грести было тяжело: на буксире громоздкий плот. Домой вернулись только вечером, совсем выбившись из сил. Но Алексей боялся оставить плот на воде: не унесло бы в море ненароком. И через силу, не отдыхая, охотникам пришлось вытаскивать бревна на берег. В избе все было в порядке. Около дверей и окон охотники заметили много медвежьих и песцовых следов, но пробраться внутрь зверям оказалось не под силу. Войдя в горницу, Алексей прежде всего зажег светильню и добавил зарубки на своем календаре. Сейчас поморы были уверены, что уже недолго им осталось так отсчитывать время. К следующему вечеру весь лес, привезенный с Моржового острова, был аккуратно сложен вплотную к стенам избы. - И нам теплее, и лес сохраннее, радостно потирал руки Степан, смотря на штабеля бревен и досок, прикрывшие жилье зимовщиков.
      Глава двадцать первая
      НАЧАЛАСЬ ВТОРАЯ ЗИМА
      Промелькнуло короткое полярное лето, и опять надвинулась осень. Дни быстро убывали. Так и не увидели в этом году мореходы долгожданный белый парус на горизонте. Во всех жила твердая вера, что будущим летом удастся им на собственном судне уйти на Русь, пока же была неизбежна еще одна зимовка на Беруне. Вторую полярную зиму грумаланы встречали гораздо увереннее. Не такой уж страшной казалась им арктическая ночь. Не боялись они замерзнуть без теплой одежды, не думали с тревогой - долго ли еще продержатся старые мезенские куртки и бахилы. "Главный закройщик" Степан ловко орудовал острым ножом, кроил оленьи шкуры, в эту осень он задал всем особенно много работы. Шить теперь умел даже Ваня. Да и плох тот мореход, что иголкой владеть не умеет. Мало ли для чего иголка в пути нужна, сшить новый парус или брезент на люк, заплату на старый парус поставить, буйно' сладить. Летом поморы носили одежду, сшитую из тонкой шкурки оленя-неблюя. Легкая и мягкая замша-ровдуга шла на шапки и куртки, на штаны и рубахи. На ноги надевали легкие бахилы из нерпичьей кожи с толстой заячьей подошвой. Зимой требовалась другая одежда. Прежде всего Степан выкроил малицы. Малица - замечательная полярная шуба из оленьего меха. Она несколько мешковата, надевают ее через голову, как юбку. Но как она тепла! Если мороз схватит за руки, их можно, не снимая шубы, вытащить из рукавов и отогреть под мехом. Оленья малица - надежный защитник от ветра и холода. Единственно, чего она не терпит, это сырости. Если промочишь, надо немедленно сушить, иначе мех подопреет и вылезет. Бывают, однако, на севере такие холода, что дышать трудно, и ветер настолько свирепый, что даже сквозь малицу пронимает. На этот случай зимовщики обзавелись вторыми шубами - совиками. Покрой у них одинаков, только малица шьется мехом внутрь, а совик, наоборот, мехом наружу. Если поверх оленьей малицы надеть песцовый совик - нет такого мороза, чтобы человека прошиб. Зимние меховые пимы шили из койбы - шкуры с оленьих ног, шерстью наружу. Под пимы натягивали меховые чулки - липты. От разворошенных сыромятных шкур в избе не успевал выветриваться удушливый запах, но поморы давно притерпелись к нему. Ценной находкой обрадовал своих товарищей Федор. Он обнаружил в скале, что была рядом с избой, небольшую пещеру с узким входом. Зимние метели набивали сюда снег, который летом почти не таял. За много-много лет здесь образовался плотный пласт старого снега и льда. Пещера превратилась в естественный погреб-холодильник, как нельзя лучше подходивший для хранения продовольствия и богатого промысла грумаланов. Много разного добра поместилось в пещеру-кладовую. Чтобы не искушать ни песца, ни ошкуя, поморы завалили нижнюю часть расщелины камнями. Теперь попасть в кладовую можно было только приставив к скале высокую стремянку. И сам вход в склад Федор закрыл прочной деревянной дверью с засовом из толстого бруса. Поморы готовились расширить охоту на песца. Они поставили уже не по пять, а по десять кулемок на каждого. Песцовая охота давала свежее мясо, ценные шкурки, а главное - хорошую, почти ежедневную прогулку на чистом воздухе. - Наперед всего думать надо, как себя от цинги уберечь, - не уставал повторять Химков. На осеннюю охоту за оленем отец иногда отпускал Ваню уже самостоятельно, и редко когда мальчик возвращался с пустыми руками. Вот и сегодня Ваня караулит, притаившись в скалах у горной речушки. Свергаясь водопадом с каменного уступа, ручей образовал здесь, пониже Ваниной засады, чистый прозрачный водоем... Показались олени... Щелкая на ходу широкими копытами, они легкой, осторожной рысцой подошли к водопою. Впереди стада размашисто бежал вожак - старый олень с красивыми ветвистыми рогами. Животные то и дело оборачивались к ветру, шевеля ноздрями. __________________________________ 1 Чехол, брезент, подымаемый над карбасом или лодкой на берегу для защиты от непогоды.
      Ваня наметил себе крупного, упитанного оленя и уже поднял было лук... но тотчас же его опустил внизу, у ручья, промелькнуло что то большое, похожее на гигантский ком желтого сливочного масла. "Ошкуй!" - вздрогнул мальчик. Как ни чутки олени, нападение медведя было для них неожиданным. Хищник уже не скрывался и с отрывистым ревом бросился на стадо. И тут Ваня увидел то, чего совсем не ожидал. Матки и телята мгновенно сбились в тесную кучу, а самцы образовали вокруг них плотное полукольцо. Перед медведем вырос целый лес острых ветвистых рогов. Еще секунда и матки, оленята бросились наутек, за ними, вскинув голову так, что рога почти лежали на спине, как ветер, умчались и олени-самцы. Ошкуй, видимо, по опыту знал, что преследование быстроногого стада бесполезно. Он остановился, облизнулся, потом медленно поплелся куда-то совсем в другую сторону. Все это произошло столь молниеносно, что мальчик не сразу понял, как это медведь, при всей своей силе и нахальстве остался в дураках. Ваня и радовался и удивлялся смелости и быстроте маневра оленей. На этот раз мальчик воротился домой без добычи, но не жалел об этом. - То-то, Ваня, ошкуй редко нападает на оленей! Частенько ему приходится уходить от них ни с чем, - сказал ему потом Федор. С приближением зимы Федору становилось все хуже. Последнее время он уже не вставал с постели. Его мучили то ломота, то озноб. Даже укутанный теплыми оленьими шкурами, он дрожал всем телом. Дни между тем превратились в серые, тусклые сутемки. Солнце уже не показывалось. С моря порывами налетал резкий холодный ветер. Часто падал снег. Чтобы облегчить страдания Федора, в печи непрерывно поддерживали огонь. Когда он обессилел настолько, что не мог сам есть, Ваня кормил своего крестного с ложки, как ребенка. Вечерами Ваня садился на низком чурбане около Федора и старался развлечь его или сам внимательно слушал тихий, неторопливый рассказ больного о его промысловых приключениях. Вот, Ваня, какой случай был в зимовку на Колгуевом острове. Пожаловал раз к нам, к становой избе, под вечер здоровенный ошкуй. Ходил, ходил вокруг избы, шарил все - нет ли чем поживиться. Бочку пустую катал, дрова свалил. Надоел он нам - ну и получил пулю в бок. Шкуру его мы перед избой развесили, а мясо в сени убрали. Ночью просыпаюсь - слышу, ходит кто-то у избы. Подкрался я к дверям, приоткрыл... Луна вовсю светит. Смотрю: большущая медведица и два медвежонка с ней. Обнюхали они, значит, следы, кровь, где мы ошкуя свежевали, и фыркают. Потом медведица подошла к шкуре, встала на дыбки да как застонет, будто плачет. И горестно так, словно понимает. Затихла - да в другой раз, да в третий... Вот тебе и дикий зверь, а жалость понимает... Так-то, Ваня. - Что же, дядя Федор, застрелил ты медведицу? с волнением спросил мальчик. - Нет, Ванюха. Зачем? Я ее не выслеживал, и она меня не трогала. Однако, смотрю, учуяли меня звери и ушли от избы прочь. Пока мальчик и больной помор тихо беседовали между собой, Алексей подолгу рассматривал карту Груманта, найденную в старой лодье, сверялся в записях на березовой коре и что-то чертил на белой, гладко оструганной доске. Степан все еще занимался кройкой и шитьем. В избе было светло, тепло, тихо. А снаружи разыгрывалась, пробуя силу, первая за эту зиму пурга. Алексей оторвался от своих карт и встал. Ну-ка, Иван, идем, дров поболе натаскаем, - озабоченно сказал он. Заполнив дровами добрую половину сеней, Алексей слазил на крышу, проверил, крепко ли стоит деревянная труба для тяги. Поморы помнили, как в старом становище они чуть не задохнулись, когда снег завалил всю избу. - Здесь то изба правильно поставлена, двери на полдень, снегу меньше на них метет. И около избы открытое место, больших сугробов надувать не должно, - говорил сыну Алексей. Едва они успели войти в сени и прихлопнуть дверь, как изба вздрогнула от нового ураганного порыва. Полуночник визгливо запел на разные голоса, проникая сквозь щели в горницу. Шкуры, развешанные по стенам, зашевелились будто живые. Разойдясь на просторах Ледовитого океана, пурга не хотела и не могла скоро остановиться. Так прошли сутки, вторые, третьи... Прошло десять дней, а метелица все злилась и шумела. Ваня почти все свободное время отдавал "Арифметике" Магницкого. Вот и сейчас сидит он за столом, подперев голову руками и устремив глаза в открытую страницу. Свет жировника освещает четкие буквы, чертежи. Степан, который не может долго молчать, несколько раз пытался завязать разговор с мальчиком, но напрасно. Ваня отвечал невпопад, весь уйдя в книгу. - Ты бы всем почитал арифметику-то, Ванюха. И я уму-разуму наберусь по мореходству, - говорит, наконец, Степан. - Правильно, - поддержал Алексей. - Читай вслух, Ваня, польза и тебе и ему будет. С этих пор толстый том Магницкого стал неразлучным спутником разных по возрасту, но одинаково любознательных людей, не желавших и не умевших сидеть сложа руки даже взаперти в тесной избе, погруженной в буран и темень арктической ночи. Иной раз, когда мальчик останавливался, чтобы перевернуть страницу, Степан успевал пошутить: - Ванюха, разгадай вот загадку: "Один заварил, другой налил, сколь ни хлебай, на любую артель хватит"... Не разгадать? А еще арифметику знаешь... Книга это! Ну-к что ж, читай дальше, теперь мешать не буду.
      Глава двадцать вторая
      ЗАПИСКИ КОРМЩИКА СТАРОСТИНА
      Будь Федор здоров, все было бы ладно. Зима как зима. Поморы шили, читали Леонтия Магницкого, слушали сказки и песни Шарапова, играли в шахматы. Однажды Химков, с особо значительными нотками в голосе, предложил рассказать о записках кормщика новгородской лодьи Старостина. Долго я тут разбирался, пока уразумел, что к чему. И букв много не хватает - стерлись, и письмо древнее, - перекладывая листочки березовой коры, говорил Алексей. Зимовщики придвинулись к коптящему огоньку жирника и приготовились слушать. В далекую старину перенесли их записки кормщика. Великая книга истории раскрыла перед ними свои непрочитанные страницы.
      Август далекого 1468 года. Низкое вечернее солнце золотит высокие двухбойничные стены из толстых стволов вековой ели. На башнях, крытых тесом, стоят караулы. Протяжные крики дозорных да неугомонный собачий лай нарушают тишину спящего города. Высоким земляным валом, глубоким рвом и надолбами окружены стены. Крепкие запоры стоят на тяжелых, окованных железом городских воротах. Надежно охраняет стража старинный русский город Холмогоры - оплот Господина Великого Новгорода на северо-востоке. У деревянного домика на приречной улице остановился запоздалый прохожий и несколько раз крепко ударил по воротам увесистой палицей. На стук яростным лаем ответил цепной пес. Послышались тяжелые шаги по бревенчатому настилу двора. Глазок у калитки заполнился густой рыжей шерстью. Бородатый детина, узнав Тимофея Старостина, загремел запорами, открывая калитку. Подобру-поздорову ли живете? Хозяин-то не спит еще? - Спасибо, Тимофей Петрович, живем помаленьку. Проходи, рады будем. А хозяин не спит, за книгами сидит все. Тимофей Петрович Старостин, кормщик только что построенной лодьи "Святой Архангел Михаил", миновал двор и, скинув шапку, вошел в просторную горницу. Горница имела необычный для того времени вид. Бревенчатые стены были увешаны картинками с изображением разных кораблей, чертежами и картами. Прямо над столом висела большая карта звездного неба. Фантастическое изображение созвездий невольно привлекало взгляд: вот гигантский рак вызывает на поединок льва. Человек-конь целится из лука в скорпиона. Бык, упрямо нагнув голову, вот-вот пронзит рогами воина. Змеи, птицы, крылатые кони, овцы, рыбы, собаки, медведи... Так выглядели на этой карте созвездия, большие и малые звезды. Тяжелый резной стол был завален толстыми рукописными книгами и пергаментными свитками. В беспорядке лежали на нем куски бумаги с замысловатыми чертежами и рисунками, циркули, линейки, угольники, медные круги, разбитые на градусы.