Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Путь на Грумант

ModernLib.Net / Морские приключения / Бадигин Константин Сергеевич / Путь на Грумант - Чтение (стр. 10)
Автор: Бадигин Константин Сергеевич
Жанр: Морские приключения

 

 


— Хитрая баба была Марфа Посадница, — говорил Алексей. — Зазналась, выше Москвы стать хотела. Воевать Москву собиралась. Только народ русский не пошел противу своих-то. Наши, двинские, еще раньше под великим князем Московским быть хотели. Отдались было под его руку. Да не дала знать новгородская, отбила Двинские земли в обрат. Людей сколь сгибло, по приказам новгородским замученных за верность Москве. Былины про то сложены.

Химков повернулся к сыну. — Вот, Ваня, видел теперь, какие деды наших дедов лодьи строили? Не хуже теперешних. Д Грумант-то остров — древняя землица русская. И эта лодья не первая, сюда много раньше корабли поморские хаживали.

Отложив в сторону Ванины находки, Алексей задумался, глядя куда-то в сторону.

— А скажи, сынок: как лес-то на лодье — не вовсе загнил? Годный будет, ежели карбас большой ладить из того леса?

Федор и Степан взглянули на мальчика, и глаза их загорелись надеждой.

— Да так, отец, думаю я, лес-то крепок еще. Если лодью ту разобрать да добавить плавника малость, то и карбас может выйти.

— Тогда вот что: поедем на тот остров, поглядим вместе да и решим, как быть.

Глава восемнадцатая. СНОВА НА МОРЖОВОМ ОСТРОВЕ

Рано утром промышленники стали собираться на Моржовый остров. Собирались быстро. Каждому хотелось как можно скорее своими глазами увидеть остатки древней лодьи. Каждому хотелось убедиться в возможности постройки карбаса.

На «Чайку» погрузили инструменты и оружие, тушу освежеванного вчера оленя. Снова перенесли огонь в глиняный очаг на носу суденышка.

Когда зимовщики все приготовились к отплытию и собирались уже столкнуть лодку в воду, Алексей посмотрел на Моржовый остров и сказал:

— Кабы знать, сколько верст до него Можно было бы рассчитать, скоро ли в обрат будем. Ты, Ваня, хоть по солнцу бы, что ли, приметил, сколь от острова выгребался. Мореход всегда должен за временем следить.

Мальчик смутился.

— Торопился я, отец. Гору на берегу смерил, а.

— Тогда молодцом, — перебил его отец. — Больше нам ничего и не нужно, раз высоту острова знаем. Два ремня, говоришь, гора-то? Ну-ко, Степан, смеряй ремень…

В ремне оказалось двадцать семь саженей. Значит, высота острова составляла пятьдесят четыре сажени.

Химков остругал щепочку и нанес на ней несколько четвертьдюймовых делений. Подойдя к берегу и вытянув руку, он навел свой дальномер на остров. Гора заняла на щепке почти точно одно деление.

— Значит, одна четверть дюйма, — вслух стал вычислять Алексей. — Гора в дюймах — четыре тысячи пятьсот тридцать шесть; от глаза до щепки — тридцать дюймов… — Он составил несложную пропорцию и тут же багром начертил на песке ее решение.

Как решил задачу Химков? Высота горы относится к расстоянию до острова, как отметка по дальномеру относится к длине руки. Таким образом, расстояние до острова равнялось:

высота горы * длина руки

отметка по дальномеру

или —

4536 *30 4 = 4536 120 ==544320 дюймов.

— Шесть тысяч четыреста восемьдесят саженей — тринадцать верст до твоего острова, Ваня.

Мальчик был прямо в восторге, что отец так быстро, не сходя с места, измерил ширину пролива. Как ни торопились поморы, Ваня все же упросил отца объяснить, как это он сделал.

— Тут геометрию надо знать, задачи с треугольниками решать. Сделав для наглядности чертеж на песке, Химков растолковал сыну несложный способ определения неизвестного расстояния с помощью простейшего дальномера.

Погода благоприятствовала мореходам, и часа через три они стояли перед остовом лодьи. Алексей, взяв топор, направился к судну первым. Попробовав дерево в нескольких местах, он с радостью заметил:

— Ребятушки, а доски и впрямь могут в дело пойти. Передохнем, закусим, да и за работу. Ты, Ваня, костер разжигай, обед готовь, а мы пока лодью оглядим.

По-хозяйски осматривая каждый гвоздь, каждую скобу, охотники дошли до приказного люка и спустились внутрь судна.

Перерыв все в каюте, Алексей вдруг остановился и ударил себя по лбу, как будто что-то вспомнив:

— Вот запамятовал, ведь в лодьях из этой каюты люк вниз должен быть, в малую кладовую. — Он стал на колени, обшаривая каждый вершок палубы.

— Вот люк, смотри, Алексей! — закричал Федор, нащупав почти незаметную под мусором крышку

Крышку быстро подняли, в кладовую спустился Шарапов. В этом небольшом помещении было гораздо темнее, чем наверху, — нижний пояс лодьи был обшит самыми толстыми досками и щелей тут было меньше. Пошарив вокруг, Шарапов крикнул:

— Бочка какая-то, ну-ка, принимай, Алексей. Тяжелая — страсть!

Химков выбил днище бочки. В ней оказался вар для осмолки кораблей. Эта находка была настолько важной, что Алексей долго не хотел верить своим глазам.

— Да это, братцы, счастье ведь, — говорил он, разминая в пальцах черную вязкую массу и с наслаждением вдыхая смоляной запах. — Теперь мы карбас сладим, а то я сомневался, что конопать плохая будет. — Алексей, — снова раздался голос Шарапова, — топор держи, будто годен еще, да якорь большой тут лежит, да веревки смоленой спуск? целый.

Радости поморов не было конца. Они осторожно, как самое драгоценное сокровище, перенесли свои находки на берег.

— Видишь, Ваня, какое добро упустил, не досмотрел! — шутил Степан.

Весело застучали топоры, работа шла споро и дружно. Доски и брусья сбрасывали прямо в воду, где Степан мостил плот. Ваня выбирал на лодье меньше других поржавевшие блоки и скобы.

Лазая по всему судну, мальчик успел заглянуть еще раз в каюту кормщика и принес оттуда потемневший металлический предмет, напоминавший глубокую чашу с заострением, и выпуклую овальную доску с обрывками толстой кожи. По краю доски шел рядок бронзовых, покрытых зеленой окисью гвоздей с большими шляпками. Посреди доски был укреплен круглый диск с остатками позолоты.

— Вот, отец, посмотри, и ты не заметил, — хвалился Ваня. — Доска на стене висела, а это вот в самом углу под щепками валялось.

Алексей повертел находки в руках, подумал.

— Это шелом русского воина. А это щит, Ванюха. Шелом-то богатый, видать, у знатного человека на голове был. Да и щит не простой, убранство с золотом, да дерево, смотри, какое… Вяз это: в таком дереве меч увязнет, а щит цел будет. Не иначе, боярин владел этим щитом и шеломом… Нам-то на Груманте они ни к чему…

Бегая около лодьи, Ваня обнаружил совсем неподалеку удобную, защищенную большими камнями, гавань для «Чайки»и показал отцу. Алексей, осмотрев маленькое «становище», велел мальчику пригнать сюда осиновку, чтоб была поближе.

Лихо подойдя к старому кораблю, Ваня стал разворачивать «Чайку», чтобы войти в «порт». Осторожно лавируя между камней, он случайно бросил взгляд на корму лодьи: там, под косыми лучами солнца, сверкали какие-то золотистые блестки. Подойдя ближе, он увидел, что блестки играют на темно-красных полосках, похожих на буквы.

«Да ведь на этом месте прозвище лодьи пишется, — вспомнил Ваня. Вглядевшись, он постепенно различил полу стершиеся буквы: СВ..ОЙ АРХ.Н..Л МИХ..Л. —» Святой архангел Михаил «, — догадался мальчик.

Торопливо поставив» Чайку «, он побежал поделиться своим открытием.

— Ну-к что ж, Ваня, еще раз поздравленье, морские глаза у тебя, не то что наши, стариковские, — весело откликнулся Степан.

— А мы вот с Федором две бочки из-под ворвани сыскали, — довольный, сообщил Алексей. — На карбасе, как в море выйдем, понадобятся.

— Отец, а у нас кожи на паруса хватит? Сколь ровдуги-то на парус пойдет?

Алексей что-то подсчитал в уме, шевеля губами.

— Да по бедности нашей… квадратов футовых… уж две-то сотни нужно бы.

— Это сколь же оленей надо! — изумился мальчик.

— Ежели два паруса обряжать будем — сто оленей, не меньше.

— А сколь тогда парусины на лодью пойдет, ежели все паруса поставить?

— Смотря на какую. Поменьше которая — три тысячи квадратов футовых. Побольше — четыре, а как наш» Ростислав» был — ему и четыре с половиной тысячи мало.

— Слышишь, Степан, много тебе, кожемяке, работы на зиму будет, ровдужину мять, — пошутил Федор.

— Все мять будем. Справим паруса. Лишь бы карбас обладить. — Сказав это, Алексей снова взялся за топор.

Остатки лодьи быстро исчезали, превращаясь в бесформенную груду обломков, а на воде уже покачивался большой плот. Алексей, все время посматривая на доски и брусья, подсчитывал, хватит ли леса на постройку судна. Его планы шли далеко. Он уже видел перед собой хороший, крепкий карбас, способный на переход до Мурмана.

Внезапно мысли Алексея прервал грохот, донесшийся с Ледяного берега. Вдруг появившаяся высокая волна чуть не разрушила наскоро сбитый плот. Подбросив несколько раз на своем гребне сплоченные доски и брусья, зыбь понемногу успокоилась, и море превратилось снова в тихую заводь.

Ваня с любопытством обернулся к отцу.

— Вот чудно-то: и ветра нет, а волны какие разгулялись. Отчего это, отец, не знаешь?

— Да чего тут знать-то: кусок льда матерого — падун — отвалился да в море упал, море и зашумело. А льдина большая, гора целая, когда ломается, громом гремит. Ты, Ванюха, немало их видел, да и сейчас погляди: вон одна виднеется, недвижимо стоит, обмелела.

— Посмотреть бы поближе гору ледяную, — просительно сказал Ваня.

— Опять загорелось, невтерпеж, — притворно хмурясь, ответил Алексей. — разве что Федор согласие даст… И то, Федор, отдохни, — смотрю я, неможется тебе, устаешь сильно. Немного и дела-то осталось. Мы тут без тебя вдвоем со Степаном управимся. Вот и садись на «Чайку», ежели охота есть. Ваня грести будет, а ты направляй; близко к падунам не подходите: беда может случиться. Да ты знаешь, сам ученый.

Не успел Алексей закончить, как Ваня уже сидел в лодке и упрашивал своего крестного.

Федор, ничего не ответив, прекратил работу. Он снял шапку, вытер пот со лба и медленно, прихрамывая, пошел к Ване.

За последние дни Федор как-то особенно изменился. Лицо его приняло землистый оттенок, десны вспухли и кровоточили. Зубы шатались. Есть он стал мало. Несмотря на богатырское здоровье, Федор не мог побороть болезнь и с каждым днем все слабел и слабел. В то время как Алексей и Степан с наступлением лета совершенно оправились от цинги, Федор упорно отказывался пить кровь, свежего мяса почти не ел, питаясь исключительно вяленым и копченым. Салату, правда, он употреблял в большом количестве, но, видимо, одна трава не могла ему помочь. Он быстро уставал и, хватаясь рукой за спину, жаловался на колющую боль. Все же и больной, Федор старался не отставать в работе от товарищей. На уговоры отдохнуть он обычно отвечал отказом.

— Совсем ослабел Федор, коли ехать с Ванюшкой согласился, — нагнувшись к Алексею, зашептал Степан. — Видишь, и походка другая стала.

Едва Федор уселся на корму и взял в руки правило, как Ваня, быстро и сильно взмахивая веслами, погнал лодку к Ледяному берегу.

Там спускалось в воду несколько небольших глетчеров Отвесные стены льда тянулись на полторы-две версты, прерываясь черными выступами скал.

Мишка, верный спутник Вани во всех похождениях, уселся у ног мальчика и, чуть откидываясь при каждом рывке веслами, всем своим видом показывал полное удовольствие от новой морской прогулки.

Вспенивая темную воду, лодка быстро двигалась вперед. Приближаясь к ледникам, Федор заметил крутой ледяной выступ в виде мыса.

— Вот туда и будем держать, — сказал он. — Мысу этому скоро в море плавать, больно далеко вперед подался.

Глава девятнадцатая. ЛЕДЯНОЙ БЕРЕГ

«Чайка» подходила к Ледяному берегу. До него оставалось не больше, как с полверсты. Ваня тяжело дышал, то и дело вытирая рукавом катившийся по лицу пот, щипавший глаза.

Ох, устал! Поди, десяток верст отмахали!

— Теперь, Ваня, осторожнее будь, близко подошли. Не шуми больно-то, а то, бывает, от голоса льды в море падаю.

Лодка теперь двигалась вдоль ледника.

Ваня осушил весла и обернулся. Чудесное зрелище предстало его глазам. Голубая, сверкающая на солнце острыми изломами стена льда отражалась в зеркальной поверхности бухты.

— Возьмем правее, Ваня, отгребись немного.

Лодка теперь двигалась вдоль ледника, уступ, представлявшийся издали сплошным ледяным мысом, оказался глетчером, висящим на высоте трех саженей над уровнем моря. Толщина льда у среза была около пятнадцати саженей. На поверхности глетчера, в том месте, где он заметно прогнулся к морю, виднелись глубокие трещины. То там, то здесь по льду бежали серебристые ручейки, стремясь просочиться вниз.

По утесу, на котором лежал глетчер, шумели мутные потоки воды. Изредка с гулким всплеском падали в море смытые водопадом камни, и от них кругами расходились небольшие волны.

Со стороны открытого моря к «Чайке» приближались обломки глетчерного льда самой разнообразной формы и размера. Льдины медленно проплывали мимо, куда-то вглубь залива.

— Вздохнул батюшко океан-то, вода на прилив пошла. Вот и лебедей несет. Ишь, красавицы какие! — заметил Федор.

Ваня хорошо чувствовал прилив. Чтобы удержать лодку на месте, ему приходилось время от времени работать веслами.

С некоторой опаской посматривал Ваня на стену льда нависшую над морем. Вдруг ему показалось, что она вздрогнула, заколебалась и немного сдвинулась вниз.

— Федор, смотри… смотри, ползет лед-то! — вскрикнул от неожиданности мальчик.

Эхо послушно повторило Ванины слова. И в то время, как отталкиваясь от уступов ледника, они бежали все дальше и дальше, где-то совсем близко ударил пушечный выстрел гулко раскатившийся над морем.

Нависшая над утесом глыба льда, величиной с большой замок со стенами и башнями, заколебалась и с громом рухнула в воду.

Вздыбившись, море расступилось перед уходящей вглубь громадой льда, окружило ее высоким пенистым венцом. Вода заколебалась, огромные волны побежали в разные стороны.

От ледяной стены, тянувшейся вглубь залива, то там, то здесь стали отрываться и с шумом падать в море большие и маленькие обломки льда.

— Греби, Ваня, — послышался сквозь реп воды голос Федора, — греби, родной, а я поперек волны «Чайку» ставить буду.

Едва Федор успел повернуть лодку, как вал стеной подо шел к ним, заслонив собою и Ледяной берег и горы Летнего мыса. Нос «Чайки» взметнулся на крутой волне, и суденышко приняло почти вертикальное положение. Заливая осиновку водой, под днищем прошумел гребень. Теперь лодка стремительно проваливалась вниз.

Гигантская ледяная глыба на мгновение скрылась под водой. Потом она выплыла на поверхность, грузно ворочаясь, показывая то один, то другой бок. В это время вода сначала расступилась, потом закружилась в водовороте и зашумела так сильно, что Ваня крепко схватился за борта лодки и низко пригнулся, ожидая, что вал вот-вот обрушится на него.

Ноги Вани по колено были в воде. У него вырвало волной оба весла, и одно из них больно ударило мальчика в подбородок.

А Федор преобразился. Выпрямившись во весь рост, стоял на корме, стараясь кормовым веслом удержать «Чайку» носом к зыби.

— Ваня, — гремел его голос, — снимай шапку, шапкой воду черпай! Скорее! Другой взводень подходит, зальет нас…

Ваню не нужно было подгонять, — он бешено работал шапкой, не оборачиваясь, чтобы не видеть приближавшихся страшных волн.

Медвежонок тоже почувствовал, опасность. Он совсем притих и только изредка понимающим взглядом посматривал на своего приятеля.

Вот прошел второй вал, плеснув немало воды в «Чайку», затем третий, четвертый… Волны постепенно делались все меньше и меньше и, наконец, затихли.

Федору было видно, как поднялись прибоем волны почти к самому краю глетчера и с шумом рассыпались, как бежали они вдоль берега, отрывая все новые глыбы льда на своем пути… Долго еще море не могло успокоиться. Лодка давно уже только покачивалась на волне, а прибой у ледяной стены, рассыпаясь брызгами, все шумел и шумел.

— Ну, Ваня, спаслись-таки, — Федор снял шапку и широко перекрестился.

— Тебя, Федор, благодарить надо, опять ведь ты жизнь мне спас. — Глаза Вани сделались влажными, он усиленно моргал ими, сдерживая слезы.

Почему-то вспомнилось, как опасно болен Федор, жалко сделалось этого бесстрашного и в то же время такого ласкового богатыря.

Федор тяжело опустился на банку, лицо его было мертвенно-бледным, глаза в глубоких провалах окружали темные круги, скулы, обтянутые кожей, резко выделялись на похудевшем лице. Упрямые черные кудри колечками прилипли к потному лбу.

«Не жилец крестный…»— пронеслось в голове у Вани. Колючий комок все подступал и подступал к горлу. Ваня крепился из последних сил, чтобы не расплакаться.

Федор с трудом поднял голову и, смотря па мальчика помутневшими глазами, еле слышно проговорил:

— Нехорошо мне, Ваня, ломит всего… Невтерпеж… В обрат греби…

Ваня бросил последний взгляд на ледяные утесы, на белые осколки льда, окружавшие упавшую глыбу; она сделалась в несколько раз меньше, только на две сажени выступая над водой.

— А много льда вглубь ушло, сверху-то только малая толика осталась. Много скал таких на дне стоят, видать, глубины им не хватает.

Выловив из воды весла, Ваня повернул лодку к Моржовому острову.

Всю дорогу мальчик думал, стараясь понять, откуда берется на острове этот мощный матерый лед, как могут отламываться и падать в море его литые глыбы.

Вопрос о происхождении глетчерного льда действительно очень интересен. Рождается этот лед совсем не так, как морской или речной. Основную роль здесь играет снег. В тех местах, где снег не успевает за лето растаять, он массами собирается в различных впадинах и углублениях поверхности земли.

Из года в год увеличиваются снежные пласты. Под собственной тяжестью снег уплотняется, тает и начинает медленно перерождаться, превращаясь в фирновый лед, состоящий из отдельных крупных зерен белого цвета. Смерзаясь, фирновые зерна образуют пузырчатый лед. Такой лед содержит много пузырьков воздуха, застрявших между кристаллами. Наконец лед превращается в голубой, глетчерный, состоящий из крупных зернистых кристаллов, размером с голубиное яйцо. Если при умеренном и теплом климате глетчерный лед образуется только на высоких горах, то в Заполярье скопления льда встречаются почти у самого уровня моря.

Когда углубления заполняются доверху снегом и льдом, лед начинает медленно вытекать оттуда, спускаясь все ниже и ниже. В умеренных и жарких поясах, где линия вечных снегов проходит высоко, глетчер вскоре тает и превращается в бурную горную речку. В Арктике ледники спускаются прямо в море. Самое замечательное свойство глетчеров — эго их способность течь вниз по долинам. Благодаря пластичности льда, они текут, как обычные реки, только в десять тысяч раз медленнее.

Конец ледника спускается в море и отламывается. Из обломков глетчерного льда рождаются айсберги, или, по-поморски, падуны.

Было уже совсем поздно, когда лодка вернулась к Моржовому острову.

Вкусный запах жареной оленины заставил путешественников вспомнить, что они давно ничего не ели. От гребли у Вани саднило ладони, тело было разбито усталостью, Федор чувствовал себя совсем плохо. С трудом вылез он из лодки и, шатаясь, стал взбираться по камням к костру. Но когда мальчик протянул было руку, желая помочь, Федор сказал:

— Не надо, Иван, сам я, сила еще есть.

— …Неоплатные должники мы с сыном перед тобой, Федор, — дрогнувшим голосом сказал Алексей, когда Ваня подробно рассказал все, что произошло на Ледяном берегу.

Разостлав постели из оленьего меха, грумаланы тесным кружком сидели у ярко горевшего костра и негромко беседовали о богатом событиями дне.

Готовый плот, привязанный к обломку скалы, неподвижно застыл на стеклянной поверхности моря.

Куча дров из негодных в дело корабельных остатков, сложенная у кострка, обещала хороший отдых в тепле и безопасности.

Глава двадцатая. ПОМОРСКАЯ БЫЛИНА

Федор придвинулся поближе к костру, прилег, положив свой здоровенный кулак под голову, и неотрывно глядел на огонь.

— Плавала раньше лодья-то новгородская, а сейчас нам огонь дает, сгорит вот — и кончится все. Была лодья или не было ее, никто не узнает. И люди так. Вот и мы помрем, кто нас помнить будет?

— Не прав ты, Федор, не все люди забывают. Что славно да велико, никогда не умрет. Народ всегда помнить будет… Слышал, небось, былину про Олешу да Кирика. Когда жили они, никто не знает, давно это было, а ведь помнит народ…

Степан задумчиво смотрел на море. Сейчас оно было особенно хорошо. Было тихо. Совсем — совсем тихо, как может быть лишь на далеких островах Арктики.

Синие, почти лиловые дальние берега с резкими пятнами снега вдруг неожиданно под лучами низко склонившегося солнца окрашивались в нежно-розовый цвет. А море, как живое, все время меняло свой вид и окраску. Вот сейчас перед глазами совершенно бесцветная стеклянная гладь. А через минуту по ее поверхности побегут тысячи дрожащих бликов. Только прозрачный воздух Ледовитого океана да полуночное солнце могут создать это неуловимое сочетание тонов.

— Эх, красота какая, братцы! Гусли бы мне сейчас, все бы отдал за них, рвется из души песня… Трудна наша жизнь, тяжела работа в Студеном море, да разве увидишь красоту такую, на печи лежа! Где еще на Руси места такие есть?.. — Степан в волнении поднялся с места, потом сел, закрыв руками лицо.

Чутким ко всему прекрасному поморам были близки чувства Степана. Из поморов ведь выходило много сказителей, певцов, музыкантов, с большой поэтической силой воспевавших свое Студеное море, свои быстрокрылые корабли и свой тяжелый труд. Недаром любимая поморянами пословица говорила: «Чем с плачем жить, лучше с песнями умереть».

— Степан, а ты расскажи былину ту, про Олешу да Кирика. Слыхал я не раз, да не устанешь слушать-то.

— Расскажи, Степан, — присоединился к просьбе отца и Ваня.

Степан помолчал, собираясь с мыслями.

— Ну-к что ж, слушайте, помянем старину нашу. Он подбросил в огонь несколько кусков сухого дерева, громко затрещавших. Сноп искр высоко поднялся в воздух и быстро погас. Смотря куда-то вдаль, как будто читая в небе открытое только ему одному, Степан размеренно певучим голосом начал:

— От начала вечных лет обходит широту земную с полуночной стороны великопростертое русское океан-мореnote 39. Грозно русское имя в полуночных странах. Крепко стоит Русь на Груманте-острове да на Матке-земле грудами сынов Студеного моря. И жили у Студеного моря, в богатой Двинской земле, два друга юных, два брата названых Кирик да Олеша. И была у них дружба милая и любовь заединая.

Столь крепко братья названые друг друга любили, что секли стрелою руку, кровь точили в землю и в море. Мать сыру землю и синее море призывали во свидетели. Кирик да Олеша одной водою умывались, одним полотенцем утирались, с одного блюда хлебы кушали, одну думу думали, один совет советовали — очи в очи, уста в уста.

Отцы их по любви морской лодьею владели и детям то же заповедывали. Кирик, старший, стал покрут обряжать, на промысел ходить, а Олеша корабли строил.

Пришло время, и обоим пала на ум одна и та же дева Моряшка. И дева Моряшка с обоими играет, от обоих гостинцы берет. Перестали названые братья друг другу в очи глядеть.

В месяце феврале промышленники в море уходят на звериные ловы. Срядился Кирпк, а сам думает: «Останется дома Олеша, его Моряшка опутает!»И говорит брату он:

— Олешенька, у нас клятва положена друг друга слушати: сряжайся на промысел.

Олеша поперек слова не молвил, живо справился. Якоря выкатили, паруса открыли… Праматерь морская — попутная поветерь — была до Кирика милостива. День да ночь — Звериный остров в глазах. Вокруг острова лед. На льдинах тюленьи полежки. Соступились мужи-двиняне со зверем, начали бить.

Упромыслили зверя. Освежевали, стали сальное шкуры в гору волочить. На море уж потемнело, и снег пошел. А Олеша далеко от берега убежал. Со льдины на льдину прыгает, знай копье звенит, головы звериные долу клонятся. Задор им овладел. Старый кормщик обеспокоился:

— Олеша далеко ушел. Море на часу вздохнет, вечерня вода торосы от берега понесет…

Побежал по Олешу Кирик, ладил его окликнуть, да и вздумал в своей-то голове: «Олешу море возьмет, Моряшка моя будет!»И снова крикнуть хочет, и опять молчит: окаменила сердце женская любовь. И тут ветер с горы ударил. Льдина зашевелилась, заворотилась, уладилась шествовать в море, час ее пробил. И слышит Кирик вопль Олешин:

— Кирик, погибаю! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую.

Дрогнул Кирик, прибежал в стан.

— Мужи-двиняне! Олеша в относ попал!

Выбежали мужики. Просторное море… Только взводень рыдает… унесла Олешу вечерняя вода…

Тем же летом женился Кирик. Моряшка в бабах, как лодья соловецкая под парусом, расписана, разрисована. А у мужа радость потерялась: Олешу зажалел.

Заказал Кирик бабам править по брате плачную причеть, а все места не может прибрать.

В темну осеннюю ночь вышел Кирик на гору, на глядень морской, пал на песок, простонал:

— Ах, Олеша, Олешенька!..

И тотчас ему с моря голос Олешин донесло:

— Кирик! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую! В тоске лютой, неутолимой прянул Кирик с вершины вниз на острые камни, сам горько взвопил:

— Мать-земля, меня упокой!

И будто кто его на ноги поставил. А земля ответила:

— Живи, сыне! Взыщи брата. Вы клятву творили, кровь точили, меня, сыру землю, зарудили!

На исходе зимы вместе с птицами облетела Поморье весть, что варяги-разбойники идут кораблем на Двину и тулятся за льдиной, ожидают ухода поморов на промысел. Таков у них был собацкий обычай: нападать на деревню, когда дома одни жены и дети.

И по этим вестям двиняне медлили с промыслом. Идет разливная весна, а лодейки пустуют. Тогда отобралась дружина удалой молодежи.

— Не станем сидеть, как гнус в подполье! Варяги придут или нет, а время терять непригоже! Старики рассудили:

— Нам наших сынов, ушкуйных голов, не уговорить и не остановить. Пусть разгуляются. А мы, бородатые, здесь ополчимся.

Тогда невесты и матери припадают к Кирику с воплем.

— Господине, ты поведи молодых на звериные ловы: тебе за обычай.

Кирик тому делу рад: сидючи на берегу, изнемог в тоске по Олеше.

Мужская сряда недолгая… На рассвете кричали гагары. Плакали жонки. Дружина взошла на корабль. У каждого лук со стрелами, копье и оскорд — булатный топор. Кирик благословил путь. Отворили паруса, и пособная поветерь — праматерь морская — скорополучно направила путь.

Не доведя до Звериного острова, прабаба-поветерь заспорила с внуками — встречными ветерками. Зашумела волна. А молодая дружина доверчиво спит. Кирик сам у руля. И была назавтра Олеше година.

В тот час покрыла волну черная тень варяжской лодьи. И варяги кричат из тумана:

— Куры фра, куры фраnote 40?

Кирик затрубил в корабельный рог грозно и жалостно. Дружина прянула на ноги. И тянут лук крепко и стреляют метко. Поют стрелы, гремят долгомерные копья. Кирик забыл тоску и печаль, отдал сердце в руки веселью. Зовет, величает дружину:

— Мужи-двиняне! Не пустим варягов на Русь! Побьемся! Потешим сердца!

Корабли сошлись борт о борт, и двиняне, как взводень морской, опрокинулись в варяжское судно. Песню радости поет Кириково сердце. Блестит булатный оскорд. Как добрый косец траву, косит Кирик вражеские головы.

Но при последнем издыхании варяжский воевода пустил Кирику в сердце стрелу.

…Красное солнце идет к закату, варяжское трупье плывет к западу. Сколько двиняне празднуют о победе, о богатой добыче, столько тужат о Кирике. Он лежит со смертной стрелою в груди, весел и тих. На вечерней воде стал прощаться с дружиной:

— Поспешайте на Русь, на Двину с победною вестью. Оставьте меня и варяжское судно в благодарную жертву Студеному морю.

И дружина, затеплив по бортам жертвенной лодьи восковые свечи, с прощальною песней на своем корабле отплыла на Русь.

В полночь вздохнуло море, затрепетало пламя свечей, послышался крик гусиный и голос Олешин:

— Здрав будь, Кирик, брате и господине! Ликует Кирик о смертном видении:

— Олешенька, ты ли нарушил смертны оковы? Как восстал ты от вечного сна?..

Снова пронзительно вскричали гуси, затрепетали жертвенные огни, прозвенел Олешин голос:

— Я по тебя пришел … Сильнее смерти дружная любовь. Две тяжкие слезы выронил Кирик:

— Люто мне, люто! Я нарушил величество нашей любви…

В третий раз гуси вскричали, как трубы сгремели, колыхнулось пламя жертвенных свечей, и Кирик увидел названого брата. Глядят очи в очи, устами к устам. И голос Олешин, что весенний ручей и свирель:

— Кирик! Подвигом ратным стерта твоя вина перед братом. Мы с тобой поплывем в светлый путь, в Гусиную Белую Землюnote 41, где вкушают покой души добрых и храбрых. Там играют вечные сполохи, туда прилетают легкокрылые гуси беседовать с мертвыми. Там немолчно рокочут победные гусли, похваляя героев.

Завязалась праматерь морская — поветерь — и взяла под крыло лодью-кораблик, где Кирик навек позабыл печаль и тоску.

Долго царило молчание у костра грумаланов. Былина о седой старине напомнила мореходам славные дела предков. Из тумана давнего прошлого выплывали древние корабли новгородцев…

Грести было тяжело: на буксире громоздкий плот.

Свежим ярким цветком раскрывалось полярное утро. И небо и море розовели нежными красками.

Алексей со Степаном уже хлопотали у плота, крепко привязывая его ремнями к корме осиновки. На плоту должен был остаться Степан и большим правилом удерживать его, чтобы не рыскал из стороны в сторону при буксировке. На лодке за весла сели Алексей с Ваней, Федора, как больного, усади ли на корму. Мишку в лодку не пустили, и он расположился на плоту у ног Степана, обиженно озираясь на Ваню.

Грести было тяжело: на буксире громоздкий плот. Домой вернулись только вечером, совсем выбившись из сил. Но Алексей боялся оставить плот на воде: не унесло бы в море ненароком. И через силу, не отдыхая, охотникам пришлось вытаскивать бревна на берег.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16