Глава шестнадцатая. «Я ВИЖУ ТВОЮ ВЕРНУЮ СЛУЖБУ И НАГРАЖУ ЗА НЕЕ»

С первых же дней на заседании Люблинского объединительного сейма 1569 года между поляками, литовцами и русскими возникли ожесточенные споры.

Поляки требовали политического союза Литовского государства с Польским, основанного на старых актах: Польша и Литва должны составить единое государство. Литовско-русские вельможи возражали.

С особым вниманием была выслушана речь литовского гетмана Яна Хоткевича, доказавшего, что Польша не имеет никакого права требовать соединения Польши и Литвы в одно государство.

— Наши предки никогда не соглашались стать холопами и соединиться с вами на основании старых записей, — сказал в заключение гетман, обращаясь к польским панам. — И мы не желаем этого… До сего времени мы были свободны и, я надеюсь, останемся свободными до конца.

Слово Яна Хоткевича одобрили все литовские и русские вельможи на сейме. Выступая вслед за гетманом, они утверждали, что потомки Ягайлы, а значит, и теперешний польский король Сигизмунд-Август не имели права наследовать литовское княжество.

Польские представители настаивали на немедленном и безоговорочном объединении. Их рьяно поддерживало многочисленное католическое духовенство, всегда тянувшее сторону Польши.

Литовцы соглашались на объединение с поляками, но не на таких условиях, каких желали в Польше.

— Король должен свободно избираться как в Польше, так и в Литве! — кричали с мест литовцы и русскиеnote 54.

— Сеймы раздельные у вас и у нас!

— В Литовском государстве остаются все русские области!

— Государственным языком остается русский!

— Границы Литвы должны быть прежними, без изменений!

Развязка наступила в первый воскресный день великого поста. В ответ на непреклонное требование польского панства слить представителей обоих народов в общий польско-литовский сейм литовско-русские вельможи решили больше не участвовать в заседаниях и разъехались по домам.

Однако за полное объединение Литвы и Польши стояла военная сила Литовского княжества — среднее и мелкое литовское и русское дворянство, в большинстве своем принявшее католичество. Опираясь на них, польское правительство решило заставить литовских вельмож пойти на объединение.

Коронные советники заседали непрерывно. Наконец решение было принято. Оставалось главное — склонить короля Сигизмунда на строгие меры. Все знали, что король питал нежные чувства к своей вильненской родне и благожелательно относился к чаяниям литовцев.

Коронный маршал Ян Фирлей, архиепископ Гнезненский, епископ краковский и канцлер Польского государства Валента Дембинский стояли перед закрытой дверью королевских покоев, не решаясь ее открыть. За дверью слышался женский визг, смех и веселые голоса.

— Ваша эксцеленца, — зашептал коронный маршал архиепископу, — вы войдете первым. Ради вас его величество прервет свои забавы.

— Да, да, ваша эксцеленца, его величество любит и уважает вас, — поддержал канцлер.

Архиепископ промолчал. Он сегодня видел дурной сон и не знал, на что решиться. Выгодно ли ему сейчас нарушить королевское веселье и не разгневается ли на него король?

— Может быть, мне войти первым? — вызывающе спросил краковский епископ Филипп Падневский, придвигаясь к двери.

Архиепископ гневно взглянул на него. В это тяжелое для католической Польши время два главных иерарха польской церкви враждовали между собой. Архиепископ Яков Уханский явно склонялся к протестантской церкви, надеясь, в случае если протестанты возьмут верх, стать независимым от римского папы, главой польского духовенства.

Король Сигизмунд-Август также благоволил протестантам и едва сам не покинул лоно католической церкви.

— Ваша эксцеленца, мы навсегда можем потерять литовско-русское княжество, если сейчас не проявим необходимую твердость, — волновался коронный маршал. — Ждать нечего, король может развлекаться бесконечно.

— Хорошо, — сказал архиепископ, — да поможет нам бог. — И, распахнув дверь, он решительно шагнул в комнату.

За ним вошли маршал Ян Фирлей, канцлер Дембинский и Филипп Падневский.

В кабинете короля шла игра в жмурки. Сигизмунд-Август, король польский, с завязанными глазами гонялся за придворными дамами. В тот момент, когда архиепископ открыл дверь, король схватил в охапку пани Алоизу, полную молоденькую женщину, и стал ее целовать.

Две другие дамы засмеялись, захлопали в ладоши и закричали:

— Браво, браво, ваше величество!

Увидев в дверях нахмурившего брови архиепископа в черной сутане, пани Алоиза что-то шепнула королю в самое ухо.

Сигизмунд-Август снял повязку с глаз и с неудовольствием взглянул на вошедших.

— Ваше величество! — сказал архиепископ, стараясь не смотреть на женщин. — Я прошу несколько минут вашего внимания.

— Нельзя ли отложить на завтра, ваше священство? — просительно сказал король. Его длинное лицо еще больше вытянулось.

— Никак нельзя, ваше величество. Важные государственные дела требуют немедленных действий.

Король с сожалением посмотрел на придворных дам и вздохнул:

— Придется нам сделать перерыв, мои прекрасные пани. Прошу вас, подождите в моей спальне… Прекрасные пани не дают мне ни за что взяться, хотя бы я и хотел, — сказал он, улыбаясь, когда женщины скрылись за дверью. — Садитесь, ваши священства, садитесь, панове.

Он вытер вспотевший лоб кружевным платком, по-стариковски, частыми шажками подошел к бархатному креслу и с кряхтением опустился в него.

Архиепископ сел в кресло напротив королевского, канцлер — рядом с архиепископом. Епископ краковский сел поодаль. Коронный маршал, несмотря на приглашение короля, остался стоять.

Яков Уханский внимательно посмотрел на короля. Сигизмунду-Августу было под пятьдесят, но выглядел он почти дряхлым. Лицо нездорового, желтоватого цвета, в резких морщинах. Глаза слезились, руки заметно дрожали.

За два последних года он постарел еще больше.

— Ваше величество, — тихо начал архиепископ, — вы последний король из рода Ягеллонов, правившего Польшей почти два столетия. У вас нет наследников. Когда призовет вас всевышний, — архиепископ поднял глаза к потолку, — прекратится связь литовского государства с польским. Вы должны…

— Я передал Польскому государству свои наследственные права на Литву и русские земли, — поморщился король. — Что же еще вам нужно? — Он пощипал полуседую бороду, пригладил усы.

— Нужна уния, ваше величество, — вмешался канцлер. — Передача наследственных прав Польше оспаривается литовцами.

— Литовцы и русские покинули сейм, и объединение опять повисло в воздухе, — сказал архиепископ. — Царь и великий князь Московии и всея Руси Иван Васильевич…

При этих словах Сигизмунд поднял голову и блеклыми глазами уставился на архиепископа.

— Царь? Он не царь, а князь. И почему он зовется «всея Руси»? — слабым голосом сказал король. — Я называюсь королем Польским, великим князем Литовским и Русским и имею такие же права на русские земли, как и он. Московит не по чину величает себя. Я запретил раз и навсегда называть его русским великим князем. Пусть он будет только московским.

Архиепископ и сановники удивились столь длинному словоизлиянию короля.

— Вы устали, ваше величество, — пожалел коронный маршал, заметив тяжелое дыхание Сигизмунда. — Вам не надо утомляться.

— Великий князь московский, — подчинился королю архиепископ, слывший в придворных кругах тонким политиком, — хочет возвратить принадлежавшие его предкам русские города Витебск, Киев и Минск и даже всю Волынь, Подолию и Галицию. Другими словами, он требует все русские земли, входящие в Литовское княжество.

Король поднялся с кресла. Он вспомнил разговор с Николаем Радзивиллом в Вильне.

— Этого не допустит бог. Мало ли чего хочет московский дикарь… Я же приказал не называть его «всея Руси»…

— Хорошо, я согласен с вами, ваше величество, но после вашей… гм… после того, как вы оставите нас навсегда, он будет иметь право на свою отчину, на все русские земли… Московит пока несокрушим. Не он, а мы хлопочем о мире. Он будет воевать, пока не вернет русские земли… Только уния, ваше величестно, может спасти нас. Объединенные силы Польши и Литвы сумеют дать отпор зазнавшемуся московиту. Ваше величество, московит и сейчас воюет ливонские земли. Если он возьмет в свои руки Ригу, поверьте, любезная вам Вильна не будет стоить и десяти грошей. Но стоит нам захватить Ливонию, и ключи от Новгорода будут здесь. — Архиепископ показал крепко сжатый кулак. — Тогда, о тогда мы задушим московского князя. Только Польша и Литва вместе могут…

Сигизмунд-Август в гримасе раскрыл рот, показав гнилые зубы.

— А что скажешь ты? — повернулся он к канцлеру. — Что же делать, если литовцы и русские не хотят этой унии?

— Я не вижу иного пути, как употребление верховной власти вашего королевского величества, — твердо произнес Валента Дембинский. — Надо заставить литовцев и русских принять унию. Тогда мы разрушим нечистые замыслы московита.

Король посмотрел на архиепископа.

— Я согласен с канцлером, — сказал первосвященник.

— А ты, мой маршал?

— Надо заставить непокорных принять унию.

— А ты? — Король обернулся к Филиппу Падневскому.

— Я тоже согласен с канцлером, — с поклоном отозвался епископ.

Король снова сел и опустил веки. Молчание затянулось. Вельможам показалось, что король заснул.

Но Сигизмунд-Август наконец открыл глаза.

— Я вижу, сам бог научает меня вести дело так, чтобы при мне состоялась уния для блага наших народов. — Он придвинул к себе золотой крест с распятием и стал шевелить губами, творя молитву.

— Ваше величество, — растрогался архиепископ, — если вы соедините Литву с Польшей, то слава о вас пойдет по всему миру и память о великом деле вашем сохранится до тех пор, пока живет на земле хоть один истинный христианин.

Он поклонился королю и поправил свой широкий красный пояс.

После слов архиепископа король еще больше уверился, что совершает справедливое, богоугодное дело.

— Как я должен поступить? — сказал он, обращаясь к канцлеру.

Королевский вельможа словно дожидался этих слов.

— Ваше величество, вы должны подписать универсал о навечном присоединении к польской короне русского Подляшья, Волыни и Киевщины. Надо обрезать крылья Литве, тогда она будет сговорчивей. А потом, ваше величество, вы призовете знатных лиц и государственных чиновников из этих областей и потребуете от них под присягой признать ваше решение.

Не спуская взгляда с канцлера, король напряженно слушал.

— А если они не согласятся признать?

— Тогда мы договоримся с татарами. С ними и со всем польским воинством двинемся на Литву… Но они признают, они не посмеют ослушаться. Литва ослаблена войной с московитом. Надо действовать решительно, ваше величество. Если какой-нибудь Каштелянnote 55 или воевода из Волыни или Киевщины не явится по вашему приказу, вы немедленно назначьте на его место поляка, придворного вельможу. Это подействует, ваше величество, обязательно подействует.

Советы канцлера Дембинского оказались превосходными. Когда король посадил своих придворных в Подляшье на места невыполнивших его приказ, вельможи из прочих областей стали один за другим приносить присягу. Изъявили покорность киевский воевода князь Константин Острожский, луцкий староста Корецкий, князь Вишневецкий, волынский воевода Чарторыйский…

Принятые меры оказали свое действие и в остальном. Литва сделалась сговорчивей. Заседания Люблинского сейма возобновились. Наступило 28 июня 1569 года.

Ровно в десять часов утра на заседание прибыл король.

От великого Литовского княжества снова выступил с речью гетман Ян Хоткевич. Теперь он униженно просил короля и польских вельможных панов уступить литовцам хоть немного самостоятельности, хотя бы сохранить свою государственную печать.

— Ваше королевское величество и высокие советники польской короны! — взывал Ян Хоткевич. — Умоляем вас богом, не унижайте, не делайте нас своими холопами, будьте к нам милостивы и не заставляйте нас вечно плакать. Заклинаем устроить все так, чтобы мы могли успокоить совесть, сохранить нашу добрую честь и чтобы всем нам было радостно…

Королю было жаль литовцев, он даже прослезился. Глядя на него, трудно было поверить, что в молодости он сумел отстоять свое право жениться на Варваре Радзивилл, вопреки желанию своей непреклонной матери Боны и большинства польских вельмож. Но теперь никакие заклинания не помогали.

Поздно вечером уния была принята подавляющим большинством собравшихся. А на следующий день в праздник апостолов Петра и Павла в люблинских костелах пели «Тебя, бога, хвалим» и ксендзы призывали народ благодарить небеса за счастливое окончание трудного и важного дела.

В городе Люблине царило необычайное оживление. На сейм съехалась со всех сторон обширного государства польская, литовская и русская шляхта. Многие приехали вместе с женами и дочерьми. На улицах пановья хвалились яркими жупанами, дамскими нарядами, колясками, лошадьми. Во всех лавках, открытых с утра до позднего вечера, толпились люди.

Звонили колокола в костелах, там шли молебны. Приезжим бросалось в глаза множество черных сутан, снующих по улицам. Ксендзы не теряли времени, они немало потрудились, уговаривая дворян, не согласных на унию.

Погода стояла жаркая. Земля превратилась в камень, а дороги на четверть покрыл мягкий слой серой пыли. Зеленая листва на деревьях посерела. Люди, обливаясь потом, размазывали на лицах серую грязь.

Первого июля все члены сейма — поляки, литовцы и русские — собрались вместе в большом зале сеймового дома. В полдень в зале появился король в сопровождении свиты и архиепископа Гнезненского.

Собравшиеся приветствовали короля громкими возгласами.

Сигизмунд выглядел изнуренным. Не годы, а болезнь все больше и больше подтачивала его. Морщины выделялись особенно резко, под глазами темнели отечные мешки. Казалось, что король не добредет до своего места у огромного стола с кипами бумаг. Когда он сел, в зале воцарилось молчание. Король дрожащей рукой подвинул к себе тяжелый крест с распятием и, откашлявшись, приказал читать протоколы.

Все слушали, боясь пропустить слово.

Когда протоколы были оглашены, наступил торжественный момент. Участники сейма стали присягать на верность государственному союзу — Речи Посполитой.

Одними из первых поцеловали золотой крест, поднесенный архиепископом, киевский воевода Константин Острожский, князь Александр Чарторыйский, воевода Волынский и Роман Сангушко, воевода Брацлавский и Винницкий.

Литовско-русские магнаты, отстаивая независимость своего государства, проявили мало настойчивости и были недружны в своих действиях.

Соединение Польши и Литвы в одно государство несомненно прибавило сил. Средств на военные нужды для борьбы с московским царем, с татарами и турками стало больше. Однако в Литовском княжестве по-прежнему хорошо жили одни дворяне. Но и то не все, а только те, кто принял католичество и отрекся от своей национальности и от своего языка.

Положение простого народа еще больше ухудшилось.

После присоединения к Польше Киевской и Подольской земель крестьяне, очутившиеся под владычеством польских панов, стали бесправными рабами. Владельцы не только отнимали у бедного холопа все, что он зарабатывал, но и убивали его самого, когда хотели и как хотели. И крестьяне покидали насиженные места, спасались в пустынных, диких степях и у казаков в Запорожской Сечи.

С последнего заседания Сигизмунд-Август вернулся совсем обессиленный. Придворные дамы в изящных нарядах с высокими кружевными воротниками вымыли ему руки и лицо прохладной душистой водой и принесли кубок с красным, как кровь, бургундским.