Владимир Бацунов
      Воспоминания о караване
      Мёртв месяц ав и кончился элул,
      Тишрей последним в осени уснул,
      и в жилах холод гибнущего сада.
      Но сердце бередит тревожный гул
      так пряно ветер с моря вдруг подул
      знамением зимы, предвестьем винограда.
      (Самуил Ганагид. "Зимняя застольная")
      Земли, омываемые Гвадалквивиром,
      Где сейчас ваши мавры, которые
      не хотели вас покинуть?
      (Фернандо Вильялон)
      Посвящается
      Новогоднему Празднику моего детства...
      Будучи уже совершенно немолодым человеком, я, Ибрагим ибн-Хасдай, сын кордовского мудреца Хасдая ибн-Шафрута, начинаю историю своих странствий и путешествий, покрывая пергаменты лист за листом этими неровными каллиграфическими строчками и пытаясь оставаться самим собой, избегая, насколько это возможно, лжи и неточностей, порождаемых временем и усталостью ума. Да простит мне возможный читатель стиль изложения, ибо не был я никогда талантливым литератором.
      Я родился в Кордове, 10 октября 1025 года от Исы. Любой мало-мальски сведущий в астрологии человек сразу же поймёт, что Солнце тогда проходило знак Скорпиона со всеми вытекающими отсюда последствиями. Назвали меня Ибрагимом в честь праотца Авраама и в детстве я этим очень гордился. Горжусь я этим и по сей день.
      Нужно отметить, что жизнь в Кордове была сытая и я никогда не испытывал нужды. Даже тогда, когда отец не был ещё министром при дворе халифа. Однако некий голод всё же присутствовал в воздухе, пропитанном ароматами Гвадалквивира и цветущих олив. Что это был за голод? Я не понимал тогда, а ныне знаю точно - стремление еврейского населения Испании в Землю Обетованную, и, в зависимости от уровня мистического сознания, испытывавшего голод, либо в Палестину, либо в Небесный Иерусалим. Некоторые считали одно от другого неотделимым, как, например, Иегуда Галеви, на старости лет отправившийся на Ближний Восток, где следы его затерялись. Надеюсь, что этот выдающийся учёный муж и поэт достиг цели путешествия всей своей жизни. Безусловно, стремились к наивысшему духовному прозрению и выдающиеся арабские умы, и большой разницы в стремлениях евреев и арабов я не вижу сейчас. Да их и нет вовсе, ибо стремление к Высочайшему Источнику света, который един, может отличаться лишь путями-дорогами. Войти в Чудо-храм через разные двери, имя коим легион...
      Детство моё мало отличалось от детства моих еврейских и арабских сверстников. Я, как и все мальчишки Кордовы, Гренады и Толедо, играл в войну, строил замки из песка и мчался сломя голову и позабыв себя по городским улицам за бумажным змеем. Тогда время исчезало и мне было абсолютно всё равно, существует ли в это мгновение что-либо ещё кроме меня и бумажного существа, разрезающего синее небо Кордовы.
      Мы жили в небольшом аккуратном домике в иудерии на окраине города. Маму я не помню - она умерла, когда я был совсем ещё несмышлёнышем. Отец, уделявший огромное внимание моему воспитанию и образованию, каждый день уходил в университет, где преподавал медицину и мистику чисел. Я до сих пор помню его, отдаляющегося от дома с зажатой толстой книгой в чёрном кожаном изрядно потёртом переплёте под мышкой. Мы оставались дома с бабушкой и кошкой. Кошку звали Муркой, а бабушка поручала мне покупать молоко. Каждый день на нашей улице в одно и то же время появлялась молочница и бабушка выдавала мне горшочек и монетку. Я бежал за молоком. Очень тёплое ощущение связано у меня с бабушкой. Во многом она заменила мне мать, свою безвременно умершую дочь. Детство для меня - это отец с толстой книгой под мышкой и бабушка, принимающая горшочек с молоком из моих рук и целующая меня.
      Я очень благодарен этим двум людям, ибо они сумели обусловить мою жизнь как следует, позволив свободно развиваться тому хорошему, что было во мне заложено от рождения, и не давали прорасти, насколько это было в их силах, тому тёмному и мрачному, семени Каинову, чего тоже хватало во мне, ибо человек черно-бел и лишь к детскому уму можно применить термин tabula rasa, но ведь существо человеческое не одним лишь умом ограничено. Силён и голос крови, а не только голос души или сокровенной сущности, и что бы я не натворил до своего теперешнего появления на свет в испанской Кордове, мне было внушено, что я хорош таким, каков есть, и все остальные не хуже, и что свобода моих проявлений заканчивается там, где начинается свобода проявлений другого человека. Да, очень я им благодарен...
      Отец был замечен учёным халифом Абд-аль-Рахманом III и приглашён во дворец на должность министра иностранных дел. С этим отцовским назначением начался и новый виток моей жизни. Наша семья: отец, я, бабушка и кошка переселились во дворец.
      Что это было за сооружение! Дворец занимал целую часть города и был выстроен по проекту выдающихся архитекторов нашего времени, имен которых я, к сожалению, не знаю. Это был целый комплекс живой природы, в который гармонично входили рукотворные сооружения. Сады из апельсиновых дерев, завезенных некогда арабами с Востока в Испанию, окружали мраморные постройки, подступавшие к ним вплотную. Разнообразные великолепные фонтаны, представляющие собою торжество инженерной мысли, радовали взор, а в фонтанах этих жили всевозможные рыбы, порою и золотые, которые весело резвились в разноцветной воде, символизируя собою триумф нахождения точки весеннего равноденствия в созвездии Рыб, утверждая тем самым, что шаги Машиаха слышны в наше время как никогда. Я часто любил засиживаться в этих прекрасных апельсиновых рощах среди порхающих колибри с книжкой, изучая Закон и Пророков, и древнее знание вливалось в мой мозг легко и свободно, как вливаются в уши звуки чудесной музыки, пение птиц, а в ноздри - аромат чудесных цветов, доставленных ко двору халифа из Китая и Индии - сказочных стран детских сказок. Растения были высажены на клумбах по всем правилам садово-паркового искусства, так что краски их и запахи смешивались в надлежащих пропорциях, пробуждая в гуляющих самое гармоническое впечатление.
      Удивительным было и внутреннее убранство дворца. Свет проникал в помещение через разноцветные стёкла, играл на всевозможных поверхностях, как в волшебном фонаре - сирийском чуде, о котором речь ещё впереди отражая игру листвы дерев снаружи. Полы были украшены тонкой мозаикой, мозаика была и на стенах, потолки расписаны чудесными пёстрыми арабесками, а мебель сандалового и прочих ценных пород дерева расставлена по залам и помещениям дворца в изящном беспорядке. Я любил проводить свободное время в одной из комнат со стеклянным потолком, свет в которую проникал сквозь слой воды, ибо над потолком текла небольшая искусственная река, в которой жили золотые рыбки, и смотреть на проекции этих рыбок, пляшущих по всем поверхностям комнаты - и по резным, инкрустированным перламутром, слоновой костью, серебром и золотом табуретам, креслам и кушеткам, обитым шёлковыми материями, по мозаике пола и стен, по дорогостоящим китайским вазам эпохи Цинь и по моей раскрытой книге, лежащей на любимом стеклянном журнальном столике.
      Летом искусно сконструированные вентиляторы вливали в покои дворца воздух, напоённый ароматами диковинных растений из сада, а зимою горячий воздух посредством труб, спрятанных в стенах, согревал зимние, обитые персидскими коврами, помещения дворца, ибо в подземных сводах топились печи, да ещё и сжигались различные экзотические благовония.
      Стало быть, отец. Халиф назначил его своим советником по иностранным делам и все переговоры между Абд-аль-Рахманом и другими государями и послами других государей производились через него, Хасдая ибн-Шафрута, благо тот в совершенстве владел помимо святого языка ещё арабским и латынью. Кроме того, он стал начальником всех еврейских общин магометанской Испании, был всячески уважаем евреями, потому что их не забывал и делал всё для своего рассеянного по миру народа, частью своей осевшего в Испании.
      Состоятельные арабы и евреи одевались обычно в одежды из шёлковых тканей, расшитые галуном и пёстрыми шнурками и украшенные драгоценными каменьями. Обувались состоятельные граждане в сафьяновые туфли, тоже разных цветов, расшитые золотом. Золото, гиацинты, изумруды, хризолиты и сапфиры составляли страсть женщин халифата и если дамы собирались вместе, то их сборище, как сказал один поэт, напоминало цветущий луг, над которым порхают бабочки. Отец же одевался всегда в строгий лапсердак и широкополую чёрную фетровую шляпу, кроме тех случаев, когда долг службы требовал от него одежды попестрее.
      Необходимо отметить, что весьма ценилась в халифате учёность. Во всех крупных городах царства были устроены университеты. В них изучались классические арабские сочинения, риторика, математика, астрономия, астрология, пиитика. Народ не был поголовно неграмотен, как в других точках Земли и при мечетях существовали народные школы, в которых дети бедных арабов учились чтению, письму и предписаниям аль-Корана. Редкая по нашим временам мода была заведена в халифате: высшее образование в университетах могли получать, ежели пожелают, и женщины. Всячески цитировался зять Пророка Халиф Али, например: "Учёная знаменитость выше всех почестей"; "Тот не умирает, кто отдаёт жизнь науке"; "Величайшее украшение человека есть учёность", а в народе бытовали поговорки вроде: "Чернила учёного так же драгоценны, как кровь мученика"; "Рай принадлежит одинаково тому, кто честно действовал пером, и тому, кто убит неприятельским мечом"; "Весь мир держится на четырёх вещах: на учёности мудрого, на справедливости сильного, на молитве доброго и на мужестве храброго". В то время, когда по всей Европе господствовало вздорное мнение о том, что Земля представляет собою блин, в Кордовских университетах, и даже элементарных школах, география изучалась по глобусам. Говорят, что до сей поры в Каирской библиотеке хранится один бронзовый глобус, принадлежавший некогда самому Птолемею.
      И всё-таки, неодолимое стремление в Эрец-Исраэль не покидало отца. Общаясь по роду своей деятельности с представителями различных стран, он всегда справлялся о положении евреев в этих странах, и, узнав однажды от хорасанских купцов о существовании где-то в далёких степях Хазарского государства с царём-евреем во главе, не поверил сперва этой радостной вести. Всё же, поразмышляв некоторое время и взвесив все "за" и "против", он отправил посланника через Византию и Русь с письмом к иудейскому царю Хазарии, в котором, в частности, писал: "Если бы я знал, что есть у нашего народа своё царство на земле, я оставил бы своё высокое положение, бросил бы свою семью и шёл бы по горам и долинам, по суше и по морю, пока бы не пришёл в то место, где живёт господин мой, царь иудейский. Я увидел бы, как живёт спокойно остаток Израиля, и тогда бы я излил свою душу в благодарностях Богу, который не отнял своего милосердия от бедного народа своего. Ибо уже долго ожидает избавления наш народ, скитаясь из страны в страну. Лишённые чести, униженные в изгнании, мы ничего не можем ответить говорящим нам: у каждого народа есть царство, а у вас нет на земле и следа царства".
      А в продолжение всего ожидания ответа он добросовестно выполнял возложенные на него халифом обязанности, управлял еврейскими общинами и занимался научными изысканиями, связанными с грамматикой святого языка, испарениями волшебной воды, улучшающей ртуть, а также попытками превратить золото в такую жидкость, которую человек мог бы пить, и это золотое питьё навсегда сохраняло бы в человеке жизненную силу, то есть занимался поисками жизненного эликсира вслед за Птолемеем Филадельфом из Александрии.
      Когда отец получил ответное письмо от Хазарского кагана Иосифа, был он уже слишком стар и хвор, чтобы идти пешком по горам и долинам к своей заветной цели - Иудейскому царству, но мечту свою и стремление сумел передать мне, своему тогда ещё несовершеннолетнему сыну, проводящему свободное время за книгой, в беготне за бумажным змеем и разглядывании удивительных существ и картин в волшебном фонаре, привезённом из Сирии. Что это была за вещь - просто сказка! Стоило заглянуть в специальное окошко сверху, из которого пробивался мягкий зеленоватый свет этого окрашенного ультрамариновой глазурью глиняного сосуда, и ты оказывался в совершенно другом мире. Я видел там знакомые и незнакомые вещи, дальние страны, давно ушедших людей, а также людей, которых мне суждено было встретить впоследствии, но я об этом ещё не знал - то есть фонарь позволял заглянуть в будущее. Я до сих пор не знаю, как была устроена эта вещица. И, как ни странно, совершенно не помню, куда подевался потом этот фонарь - может быть я, повзрослев, перестал верить в чудеса, поэтому и волшебный фонарь стал мне неинтересен и стоял на какой-нибудь полке, покрываясь пылью. Я занимался науками и так как книжная учёность высоко ценилась, я читал, читал, читал учёные книги и трактаты, набивая голову знаниями, не проявляя особенно творческого потенциала, который, видимо, был у меня не велик в этой области. Я становился сухим и скучным начётчиком и, слава Богу, благословенно Имя Его, что вовремя это понял. Я понял, что не могу сидеть на месте, копаясь в пыльных свитках и фолиантах, что меня влечёт дорога, и когда умер отец, я - погоревав вместе со всеми жителями халифата - снарядил караван из десяти дромедаров и отправился в путешествие, главной целью которого, как мне тогда казалось, был Итиль, столица Хазарского царства, пункт устремлений моего отца, да и моих собственных, если уж на то пошло.
      Как искать Хазарию? Точной карты у меня не было, а брать с собою громоздкий бронзовый глобус, тяжёлый и неудобный в дороге, тем более что Итиль и на нём не был отмечен, было как-то не с руки. Хорасанским купцам, говорившим, что знают все дороги, я не доверял, и это считалось тогда проявлением хорошего тона, и я, взглянув в последний раз на плещущийся Гвадалквивир, попрощавшись с бабушкой и кошкой и пообещав им вернуться, направил своих дромедаров в Бейрут, перекрёсток всех путей и перепутий, где можно было услышать не только интересную историю, но и узнать что-нибудь ценное. Например, дорогу на Итиль.
      Мы ехали сквозь прекрасные просторы моей родной Испании, наслаждаясь превосходными видами, открывавшимися со всех четырёх сторон. Стеклянные дюны, в которых закатное солнце играло как пламя свечи в субботнем бокале из горного хрусталя, а полная луна сверкала как хануккальная лампа. Любовались огромными табунами превосходных андалузских скакунов, рыбами, высовывавшимися из воды рисовых полей и провожавших нас задумчивыми взглядами своих прекрасных глаз. "Как прекрасна моя земля!.." - восхищался я сквозь слёзы умиления, - "Она будет такою вечно, и вечно будут жить здесь в достатке люди всех кровей и вер, не мешая друг другу, а лишь взаимно дополняя. Великая земля Таршиш, местожительство амораев!" Не знал я ещё тогда, что в 1492 году евреи будут изгнаны из Испании безумной императорской четой Фердинандом и Изабеллой, а мавры - в начале XVII века от Исы - слабоумным Филиппом III. Но, повторяю, тогда я ничего этого не знал, путешествуя через Европу со своим караваном, удивляясь всё больше не отличию встречавшихся мне по пути народов, которое были, в общем, поверхностны, а подобию, тому, что люди мало отличаются друг от друга, независимо от того, каким из множества имён называют Бога и что едят ананасы или виноград. Так я добрался до Бейрута.
      Что это был за сказочный и пёстрый город! Разноязыкая речь, люди со всевозможным цветом кожи и разрезом глаз, акробаты, фокусники, маги, бродячие стихотворцы, разбойники, учёные, астрологи, комедианты, шарлатаны, обманщики, сивиллы, германцы, славяне, евреи, гадалки, танцовщицы, энциклопедисты, певцы, абиссинцы, халифы на час, солдаты - кого здесь только не было! Я прямо-таки потерялся поначалу среди этой неукротимой человеческой вольницы, но потом, вспомнив о цели своего прибытия в Бейрут, обратился к цыганке, и она, разложив диковинное египетское Таро, сказала, что поможет мне пришелец из очень далёких восточных земель и что я скоро с ним встречусь. Щедро наградив гадалку, я расслабился и зашёл в ближайшую чайхану, чтобы выпить чаю, съесть лепёшку и отдохнуть с дороги.
      Войдя в чайхану "У Али", я сразу же обратил внимание на одного симпатичного бородача, сидевшего по-турецки, курившего кальян и запивавшего дым чаем. Я поздоровался с бородачом; он приветливо склонил голову в замысловато закрученной чалме и радушно указал на место рядом с собою. Я с благодарностью уселся, заказал у подошедшего слуги чайник чаю и, обратившись к курителю кальяна, сказал:
      - Позвольте представиться, - начал я, - Моё имя Ибрагим ибн-Хасдай, я сын почтенного Хасдая ибн-Шафрута. Прибыл я с караваном дромедаров из испанской Кордовы.
      Бородач улыбнулся ещё шире и ответил:
      - Очень, очень приятно! Рад беседовать с сыном почтенного Хасдая, о котором я слышал немало и всегда только хорошее. Моё имя - Гасан ибн-Камал аль-Фаргони, родом я из Ферганы, но в настоящее время мой дом - Бейрут. Это место, куда я возвращаюсь из странствий, ибо я - мореплаватель, борозжу всевозможные солёные реки и водоёмы.
      Гасан ибн-Камал аль-Фаргони снова широко улыбнулся и я поймал себя на том, что и сам улыбаюсь во весь рот, что мне очень приятно беседовать с этим человеком и какое-то шестое чувство говорило мне, что это взаимно. Я ещё не знал тогда, что встреча эта перевернёт мою жизнь и изменит отношение к себе и к самой жизни. Об этом человеке я должен сказать подробнее. Несмотря на то, что судьба чудесным образом неоднократно сводила и разводила нас, я до сих пор верю, что, например, в этот самый момент, когда я пишу эти строки, дверь моей комнаты отворится и войдёт он, Гасан ибн-Камал аль-Фаргони, собственной персоной.
      КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ
      ГАСАНА ИБН-КАМАЛА АЛЬ-ФАРГОНИ
      ЧАСТЬ I
      Гасан ибн-Камал аль-Фаргони родился в небольшом ауле в пяти фарсахах от Ферганы 28 июня 1026 года как раз в то время, когда Солнце проходило астрологический знак Рака со всеми вытекающими отсюда последствиями. Отец его, бухарский еврей, был простым содержателем питейного заведения и, в общем-то, бедствовал: ферганцы мало употребляли спиртного, ибо это запрещает аль-Коран. Не смотря на тяжёлую жизнь, отец не отчаивался и никогда не забывал о Земле Храма, хоть Храм и был давно разрушен, и всею душой стремился в Иерусалим. Однако путешествия туда не предпринимал, ибо что-то его удерживало - то ли неуверенность в собственных силах, то ли чувство долга перед сыном, которого старый Камал аль-Бохари хотел сперва поставить на ноги и дать приличное образование. С детства юного ферганца обуревала страсть к морским путешествиям, хотя моря он никогда не видел, а лишь читал о нём в приключенческих романах. И даже когда он, прибыв на короткое время с отцом в Ашхабад за товаром, впервые увидел поразивший его до глубины души Каспий, называвшийся Морем Хазарским, он не стал моряком, ибо один капитан, занимавшийся на Каспии каботажными перевозками, отговорил его посвящать жизнь этой большой луже, как он его назвал, а подождать истинного мореплавателя, который неприменёт появиться на Гасановом жизненном пути, если тот будет этого страстно желать, молиться и соблюдать установления Торы. Гасан ждал, желал и молился и когда через их аул проходил знаменитый путешественник Ибн-Баттута, присоединился к его каравану и отправился на Ближний Восток, где, как он слышал от самого Ибн-Баттуты, есть выход в настоящие моря и океаны. Смышлёный узбекский юноша очень понравился Ибн-Баттуте и тот дал почитать ему свою самую большую ценность - книгу сказок "Тысяча и одна ночь", а со временем, поразившись любознательности парня, его ясному уму и сметке, сделал его сначала своим секретарём, а затем и советником. Много стран они пересекли вместе, а когда достигли Бейрута, обнялись на прощанье, Ибн-Баттута прослезился, пожелал Гасану удачи и подарил книгу сказок "Тысяча и одна ночь", с которой аль-Фаргони никогда впредь не расставался. Провинциал, очутившийся на перекрестке всех путей и перепутий тогдашнего исламского мира, не потерялся и явился прямо на пристань, где не долго думая устроился матросом на военное судно, отплывавшее под зелёным знаменем на морскую войну с неверными на Понт Меотийский. Джихад завершился полной победой правоверных и все неверные, по слепоте своей ранее поклонявшиеся идолами, обратились в ислам, а победители вернулись на родину с щедрыми дарами и роскошной добычей. Победитель-Гасан на вырученные от похода деньги приобрел средних размеров парусник и стал самостоятельно бороздить моря и океаны, удовлетворяя свою склонность и воплощая детскую мечту.
      Вот таким свободным мореплавателем я и застал Гасана ибн-Камала в бейрутской чайхане "У Али" и ещё раз мысленно поблагодарил гадалку за её столь приятное предсказание.
      Мы выпили чаю за знакомство и я рассказал моему новому другу об обстоятельствах, приведших меня в Бейрут. Гасан ибн-Камал улыбнулся, выпустил дым и произнёс:
      - Хм, Хазария... Вы знаете, любезный Ибрагим, это название не ново для меня. Скажу больше, мне приходилось бывать на территории этого огромного царства в бытность мою матросом на военном судне. И я даже видел хазар. Очень мне понравилась местность, где живут эти самые хазары, деля сферу влияния со скифами и амазонками - этими жуткими мужененавистницами, выжигающими себе правую грудь, чтобы та не мешала им стрелять из лука. Да... А с хазарами я даже общался, ибо их язык близок к языку моей родины. С удовольствием взглянул бы я ещё раз на эти степи, вплотную подступающие к берегу Меотиды. Я как раз сейчас размышляю о том, куда бы мне направить в очередной раз свою каравеллу. То есть я давно мечтаю побывать в странах Магриба, ибо много чудесного слышал об этих землях, где живут колдуны. Но Магриб относительно недалеко и если вы составите мне компанию, то есть что я говорю? - согласитесь быть моим гостем - то мы, завернув по пути в Магриб, совершим плавание в Хазарию.
      Волна чувств окатила меня и я замямлил:
      - Ой, - сказал я, - Мне просто неловко как-то...
      - Да бросьте вы! - прервал меня мореплаватель, - Что за китайские церемонии! Вы знаете, мой друг Баран-бей аль-Тель-Ави вернулся недавно из Китая и рассказывал, что у них там сплошные китайские церемонии. Не отказывайтесь, мне будет весьма приятно видеть вас на борту моего парусника.
      - Весьма, весьма вам благодарен, любезный Гасан, да продлит Господь, благословенно имя Его, ваши годы! - весьма, весьма был я благодарен Гасану, да продлит Святой Творец, благословен Он, годы его и да приумножит достоинства!
      Я продал своих дромедаров, расплатился с караванщиком и людьми и вечером 12 декабря 1051 года от Исы явился на пристань со своим сундучком, в котором было самое необходимое. Капитан радостно приветствовал меня и отвёл в предназначенную мне каюту, которая сразу мне понравилась, особенно вид из иллюминатора, и пригласил, когда я обустроюсь, на палубу, чтобы махнуть рукою остающемуся за кормой Бейруту. Путешествие началось.
      Я смотрел на уплывающий ночной Бейрут и удивлялся своему спокойствию, ведь это было моё первое морское путешествие. Гасан ибн-Камал улыбался и его прекрасные зубы белели в темноте.
      - Что ж, до свидания, Бейрут, - сказал он сквозь улыбку и махнул платком, расшитым пёстрыми арабесками. Когда от города осталась лишь светящаяся точка, капитан повернулся ко мне и сказал:
      - Плаванье началось. Даст Бог, будет оно удачным. А сейчас прошу вас в мою каюту поужинать и отпраздновать начало путешествия.
      - Благодарю, - ответил я и отправился вслед за Гасаном ибн-Камалом в капитанские покои.
      Скатерть на полу была сервирована изящно и со вкусом и, прочитав молитву, мы выпили дамасского и закусили солёными хлебцами. Беседа текла непринуждённо и я спросил:
      - Что вас так влечёт в Магриб, капитан?
      - О-о-о! - ответил он, - Мечта. Я вообще интересуюсь всякими аномальными явлениями, а о Магрибе такое плетут, что хочется посмотреть на это собственными глазами. Я почти верю этим россказням, однако, пока не увижу, вряд ли буду спокоен. Ну, например, дромедар, способный летать по воле своего хозяина и петь при этом, как канарейка. Или вот, например, стеклянный шар, заглянув в который можно увидеть будущее.
      Тут я вспомнил о своём волшебном фонаре и рассказал о нём Гасану ибн-Камалу. Он очень заинтересовался моим рассказом и спросил:
      - А где сейчас эта чудо-лампа?
      - Осталась в Кордове. Я перестал с возрастом верить в свои видения и забыл о ней. Ах! - сокрушился я, - Если бы я знал, что вас заинтересует эта вещица, непременно прихватил бы её с собой!
      - Ничего страшного, - утешил меня Гасан ибн-Камал,- если такие вещи действительно существуют, в Магрибе мы найдём и чего похлеще.
      Мы выпили за это, закусили брынзой и Гасан ибн-Камал спросил, не слышал ли я чего-нибудь о магрибском молитвенном коврике. И когда я сказал, что не слышал и спросил в свою очередь, что это за коврик, он ответил, что и сам толком не знает, но надеется если и не добыть его в Магрибе, то, по крайней мере, разузнать о нём подробней. За это мы тоже выпили и закусили солониной.
      - Я очень люблю всякие чудеса, - снова сказал Гасан ибн-Камал, - и мечтаю владеть какой-нибудь волшебной штукой, ну, например стеклянным шаром, в котором видно будущее, усаживаться вечером в своей каюте или в комнате своего бейрутского дома и часами разглядывать вещицу, получая при этом истинное эстетическое наслаждение.
      - Я желаю вам, чтобы эта ваша скромная мечта сбылась и предлагаю за это выпить! - предложил я.
      - Прекрасно! - Гасан ибн-Камал с энтузиазмом воспринял моё предложение и разлил вино по бокалам. Бокалы звякнули и мы выпили, закусив жареной курицей.
      - Не хотите ли, любезный Ибрагим, послушать волшебную историю из книги "Тысячи и одной ночи"? - спросил Гасан ибн-Камал, - Я готов слушать их без конца. Это моя любимая книга.
      - С удовольствием, - ответил я. Мне было уже хорошо от выпитого и съеденного, тепло разливалось по всему телу и я с удовольствием послушал бы какой-нибудь ни к чему не обязывающий трёп, представляя себя то джином, то халифом.
      Капитан позвонил в колокольчик и через минуту в каюте появился стройный безусый юноша лет шестнадцати с объёмистой книгой в руках. Юноша поклонился, а Гасан ибн-Камал сказал:
      - Познакомьтесь - это Юсуф. Мой секретарь, ученик и старший помощник. Он уже достиг такого умения в морском деле, что может сам, без моей помощи, вести корабль.
      Затем он обратился к Юсуфу:
      - Мне хочется предложить тебе вина, мой друг, но знаю, что аль-Коран тебе его запрещает. Поэтому давай покурим. Присаживайся, - Гасан ибн-Камал указал юноше место на ковре подле себя. Затем поднялся, снял с полки инкрустированную перламутром шкатулку из слоновой кости, вернулся на своё место и извлёк из неё удивительной красоты трубку чёрного дерева, украшенную узором из кованной меди. Поймав мой восхищённый взгляд, он улыбнулся и пояснил: - Трубка старинная, ещё дедова. Антиквариат просто. Большие деньги мне за неё предлагали, но я, как видите, не согласился её продать. Очень её люблю. Да и память... Вы курите гашиш, любезный Ибрагим?
      - Честно говоря, нет. В еврейских семьях Кордовы это не принято. Кроме того, я - противник курения. Что-то противится во мне втягиванию внутрь дыма сгорающих трав, - честно ответил я.
      - Жаль, я хотел угостить вас прекрасным пакистанским гашишем. Моя любовь к чудесам нашла прекрасную поддержку в этом растении. Ну ничего, может быть, вы ещё передумаете - плаванье длинное. Мы сейчас с Юсуфом покурим, а потом он почитает нам истории о Синдбаде-мореходе. Очень люблю эти истории и не смотря на то, что многие из них знаю наизусть, всегда с удовольствием слушаю.
      Он достал из шкатулки маленькую круглую коробочку, несколько минут что-то там колдовал с трубкой, затем извлёк из шкатулки деревянную палочку, зажёг её от свечки и тщательно раскурил трубку, окутавшись с головы до пят густым дымом.
      Они с Юсуфом передавали друг другу трубку, а я, как зачарованный, смотрел на их священнодейство, как мне тогда казалось. Видимо гашиш начал действовать и на меня, и я ощутил, что тело моё теряет вес и как бы растворяется в пространстве каюты. А может быть, это было следствие опьянения дамасским. Когда они закончили и дым слегка развеялся, я увидел их сидящие по-турецки фигуры, причём Гасан ибн-Камал блаженно улыбался, а Юсуф был весьма сосредоточен. Видимо, гашиш, всё же, по разному действует на различных людей.
      - Ну что, сынок, - обратился после некоторой паузы Гасан ибн-Камал к Юсуфу, - Приступим?
      Юсуф склонил голову, приложив правую руку к груди, раскрыл книгу и начал: "Во имя Аллаха, милостивого и милосердного..."
      Синдбад-мореход на капитанском мостике, железная гора, птица Рух, единороги, юные девственницы, сабельные поединки, колдуны, динозавры, брамсели, стоксы, реи, фоки, снова сабельные поединки, рыдающие черепа, солёный ветер в лицо, раскалённые угли и летающие жаровни - всё это завертелось перед моими глазами, и я провалился то ли в сон, то ли в какое другое забытьё, продолжая слышать голос Юсуфа даже тогда, когда краем сознания ощущал, что меня переносят в мою каюту, Гасан ибн-Камал заботливо укрывает меня лоскутным одеялом и я сплю и вижу во сне Кордову, отца, бабушку, кошку и чувствую пряный запах цветущих олив, доносящийся с Гвадалквивира.
      Разбудил меня утром следующего дня стук в дверь.
      - Войдите! - крикнул я и в каюту вошёл матрос с кувшином воды и свежим полотенцем из хлопчатой бумаги.
      - Пожалуйте умываться. После этого капитан приглашает вас к себе позавтракать.
      Воспользовавшись помощью любезного Мусы, а именно так звали матроса, я умыл лицо и руки и поблагодарив его, отправился в капитанские покои.
      - Как почивалось? - любезно встретил меня капитан широкой улыбкой.
      - Благодарю вас, прекрасно, - начал я, - но как я очутился в своей каюте, помню смутно. Похоже, я вчера перебрал.
      Гасан ибн-Камал на это рассмеялся:
      - Пустяки. Вино и дым гашиша. Прибавьте сюда качку, к которой вы совершенно не привыкли. А в каюту вашу перенёс вас Муса.
      - Мы уже с ним познакомились. Очень приятный молодой человек.
      - Прекрасно. В продолжение всего путешествия Муса будет вам прислуживать.
      - Спасибо, - ответил я, - Однако мне это как-то не привычно. Я привык обходиться сам.
      - Не беспокойтесь ради Бога, благословен Он, - успокоил меня капитан, - Мусе за это платят жалование. Да он и не будет вам мешать. Просто когда вам что-нибудь понадобится, позвоните в колокольчик - вы найдёте его в своей каюте. А теперь - прошу к столу.