— Я тебе разворочаю! — Морок погрозил старику пальцем. — Это же водохранилище, тьма ты темная!
      — Ну, пускай будет хранилище, — согласился упырь. — Только под ним дружки мои лежат…
      — Ничего, полежат, — Станислав задумчиво смотрел в окно. — Пока не понадобятся, там им самое место. А с тобой так: поступаешь в мое распоряжение…
      Старик глянул на него с хитрым прищуром.
      — Да я с радостью, конечно… Только доложить бы, как положено… по начальству кому или по старшинству.
      — Я тебе здесь и начальство, и старшинство! — отрезал бригадир. — Считай, что попал на доклад к Иерарху.
      На свежем комсомольском лице Станислава появилось вдруг такое властное выражение, что упырю стало не по себе.
      — Слушаюсь, господин, — пробормотал он.
      — Пойдешь ко мне в бригаду сварщиком, — решил Морок.
      — Ох! — старик помрачнел. — Не люблю я этого ихнего электричества…
      — Не бойся, — успокоил Станислав. — Покойника током не убьет.
      — Убить-то не убьет, да перепугаешь всех вокруг до смерти. Объясняй потом, отчего уши в темноте светятся! Нет, не могу я с людьми. Мне бы, как вашей милости угодно было сразу сказать — в лесничестве, на отшибе где-нибудь. Сидеть у большой дороги, не давать прохода ни конному, ни пешему…
      — Хм… — Морок в раздумье погладил подбородок, когда-то обрамленный густой курчавой бородой. — Ни конному, ни пешему? Ладно, поглядим. До вечера посидишь на объекте в инструменталке, а ночью покажешь, где тут у вас башня пыток была.
      — Повинуюсь, о, Владыка! — старик с готовностью кивнул. — Только вы уж меня на довольствие-то поставьте!
      — С голоду не умрешь. Тут теперь народу навалом. Скоро весь лес изведут… — Морок смотрел на ветки сосен, вскользь задевающие стекла автобуса.
      — Как этот так — изведут?! — забеспокоился упырь. — А охотиться где?
      — В парке будешь охотиться. Тот же лес, только деревьев поменьше, а народу побольше.
      — Так это ж другое дело! — оживился старик. — Мне лишь бы темно, тихо и чтоб прохожий человек иногда забредал…
      — Будет тебе человек… — успокоил Станислав.
      Замотавшись, как обычно, между объектами и Управлением, Александр Иванович вернулся домой уже затемно. Трое соседей по бараку, во главе с Коромыслычем, сидели во дворе за столом, слабо освещенным оконным светом и угощались портвейном. Из закусок на столе были только шахматные фигуры, съедаемые игроками в скоротечных эндшпилях.
      — После трудовой вахты портвешок ум вострит! — Коромыслыч поднимал к ночному небу узловатый палец. — А от пива только спать тянет, да, извиняюсь, сцать. Нет, с пивом шахматной игры не постичь! Это мне еще Боря Смыслов говорил. Я ему доску на заказ делал. Полисандрового шпона! С Ир… кун… страцией. Тьфу! Вот тоже особенность: язык от него, от портвешка, заплетается, а голова, в смысле мозгов, наоборот, светлеет. А отчего такое?
      Собеседники молчали, погруженные в непростую ситуацию на доске. Коромыслыч, рассуждая о живительныз свойствах портвешка, успевал теснить их по всем линиям и диагоналям.
      — А оттого это, — продолжал он наставительно, — что ум после каждого стакана получает значительное ускорение, и язык за ним уже не успевает! Называется — эффект Доплера… Вот, ученый человек не даст соврать, — Коромыслыч ловко подсек взглядом проходящего мимо Куприянцева. — Верно же, Александр Иванович?
      Кандидат наук устало покивал и прошел к себе. В бараке у Куприянцевых была отдельная квартира, то есть — комната и кухня со своей печью, которую супруге Алле Андреевне приходилось топить углем и дровами, чтобы приготовить обед. Даже после шумной московской коммуналки такие условия казались ей чересчур спартанскими. Впрочем, в новом, спешно возводимом квартале домов Куприянцевых уже в будущем году ожидала шикарная полногабаритная квартира.
      Но сегодня эта радужная перспектива почему-то уже не радовала Александра Ивановича. Его больно жег тот факт, что докторам наук в новом научном городке сразу предоставляется собственный коттедж. Удивительно! Раньше ему как-то удавалось примириться с этим фактом, а сегодня он вызывал горький сарказм по отношению к самому себе.
      Неужели всерьез поверил в призрачную возможность проскочить в доктора без очереди, на худеньких плечиках Лидочки Паркан? Да ни на столечко вот не поверил! Что за дурацкая идея, вообще? Отбить девятнадцатилетнюю девчонку у завидного жениха, да еще и заочно! Посредством карточных фокусов!
      Куприянцев сердито позвонил в дверь. Долгое время изнутри не доносилось ни звука, затем послышались шаркающие шаги жены.
      «Ползет! — недовольно подумал Александр Иванович. — Еле тащится, корова!»
      Впервые его пухленькая, теплая Алла вызывала в нем такое раздражение.
      — Чего звонишь?! — прошептала жена, открыв дверь. — Машка спит!
      Тут только Куприянцев сообразил, что должен был открыть дверь своим ключом. Это разозлило его еще больше.
      — Мало мне на работе мороки! — зашипел он на жену. — Целый день на нервах, пашешь, как вол! Придешь домой голову приклонить, от дураков отдохнуть — как бы не так! С порога обхамят и облают!
      — Ты чего, Саш?! — Алла испуганно отступила. — У тебя неприятности на работе?
      — Зато дома — одни приятности! — Куприянцев решительно отстранил жену и прошел прямо в кухню.
      Он погремел затычкой рукомойника. Воды не было.
      — Долить надо, — сказала за спиной Алла.
      — Так долила бы! — Куприянцев зло рванул с пола ведро с водой и, обливаясь, опорожнил его в рукомойник. — Круглые сутки дома сидишь…
      — Вот именно! — не выдержала жена. — Круглые сутки варю да стираю! Зачем я институт кончала? Чтобы ведра таскать? Живу тут, как ссыльно-каторжная! А меня Паркан к себе в лабораторию приглашал!
      — Вот и оставалась бы со своим Парканом! — рявкнул неудавшийся доктор. — И не разыгрывала бы из себя жену-декабристку! Никто насильно не тащил!
      Он загромыхал рукомойником, чтобы не слышать ответов жены.
      — Паркан! — фырчал Александр Иванович, расплескивая вокруг себя воду. — Нашли свет в окошке! В кого ни плюнь — всем Паркана подавай!
      Он вдруг заметил, что умывается, не сняв пиджак. Брызги весело пятнали припорошенную цементной пылью ткань, образуя поля качественного раствора. Завтра хрен ототрешь. Пропал костюм.
      Куприянцев в исступлении сорвал с себя пиджак и швырнул его через всю маленькую квартирку — прямо на кровать. Из карманов посыпались бумажки — сложенные вчетверо наряды, сводки, эскизы оснастки.
      Труха! Лицо Александра Ивановича скривилось от ненависти. Бухгалтерия вместо науки! Что от них останется, от этих бумажек? Ничего! Дым! сколько их, ненужных и неважных, сгорело уже в этой кухонной печке, превратилось в сизый завиток над трубой. Дым — вот главный итог деятельности кандидата физико-математических наук Куприянцева! Удавиться можно!
      Жена мыла посуду в тазу, старательно не обращая внимания на валявшиеся почти у самых ее ног бумажки.
      Теперь будет демонстративно игнорировать, с досадой подумал Куприянцев. Нет, чтобы элементарную заботу проявить. Не о муже, про это уж и не заикаемся! Но хотя бы о чистоте в доме можно было позаботиться? Целый день дома сидит — бумажки подобрать лень!
      И вдруг, среди разбросанных по полу клочков, Александр Иванович с ужасом увидел — её! Игральная карта оглушительно порнографического содержания лежала чуть поодаль от других бумажек. К великому счастью, она упала картинкой вниз и являла глазу лишь белую фотографическую изнанку, но Александр Иванович сразу узнал ее по закругленным уголкам.
      Алла вытерла руки о фартук, вздохнула горестно и, с трудом наклоняясь, принялась собирать с пола бумажки. Шаг за шагом, она неумолимо приближалась к роковому прямоугольничку из плотной фотобумаги…
      Александр Иванович содрогнулся. Объяснить жене, зачем носишь такую гадость в кармане, невозможно. Она черт знает что подумает! А если девица на карте и ей напомнит Лидочку Паркан? Тут и вовсе может выйти скверная история.
      Алла уже протянула руку к злополучной карте, но Александр Иванович кинулся коршуном и успел раньше.
      — Сколько раз просил не трогать мои документы! — гаркнул он так, что Машка проснулась и захныкала.
      — Добился своего… — с ненавистью прошептала жена, швырнув на пол подобранные бумажки и устремляясь к дочери.
      Александр Иванович поспешно сгреб все клочки, включая опасную карту, и огляделся — куда бы спрятать?
      — Бутылку подай! — прошипела Алла из темноты.
      — Какую бутылку? — Куприянцев совсем растерялся. Проклятая карта жгла ему руку.
      — С соской, какую! — Алла взяла Машку на руки и тихо шептала ей, покачивая:
      — Бедная моя доченька! Разбудил Машу псих ненормальный. Ну тихо, тихо, он больше не будет… Мы ему покажем, как нашу девочку будить… Ну чего ты там застрял?!
      Александр Иванович покрутил головой, оглядывая кухню.
      — А где бутылка-то?
      — Как чужой в доме, честное слово! — прошелестело в темноте. — Здесь бутылка, на тумбочке!
      Алла и Александр Иванович всегда старались демонстрировать друг другу особую любовь к дочери. Малейшие подозрения, будто он не думает о своей дочурке дни и ночи, были Куприянцеву обидны. Поэтому он живо шагнул в комнату, сунул дурацкие бумажки под матрас и, взяв с тумбочки бутылку, прижал ее к щеке, чтобы немного согреть, по крайней мере, пока обходит по периметру большую, на полкомнаты, кровать.
      — На, маленькая, покушай! — обратился он к дочке, но бутылку протянул жене. Мало ли, сделаешь что-нибудь неправильно, потом крику не оберешься…
      Машка с аппетитом зачмокала, присосавшись к бутылке. Алла и Александр Иванович смотрели на дочь с умилением. Шаткий мир в семье Куприянцевых был восстановлен. Ненадолго…
      Морок воткнул лопату в суглинок и вывернул сухой рассыпчатый ком.
      — Здесь, что ли?
      Упырь пал на четвереньки, жадно принюхиваясь к ароматам, исходящим из недр.
      — Ага! Тут они!
      — Ну на, копай, — Станислав сунул ему лопату.
      Старик с сомнением поглядел на белеющий во мраке черенок.
      — Не… Я уж так. Нам когтями привычнее.
      — Давай, как привычнее. Только не возись!
      — А чего тут возиться… — старик заработал большими загребистыми ладонями, будто пес лапами.
      Морок посторонился. Глина и песок ударили фонтаном. В одну минуту упырь прорыл глубокий узкий желоб, кольцом опоясывающий прогалину, после чего поднялся и стал вытирать руки о штаны.
      — Ну а дальше что? — спросил Станислав.
      — А дальше сама пойдет! — старик пригнулся по-волчьи и вдруг с места, без разбега, сиганул в самый центр прогалины. Земля дрогнула под ним, пошла змеистыми трещинами, а потом с глухим могильным шумом обвалилась в пыльную тьму.
      Стылый подошел к яме. Где-то в глубине мелькнул кроваво-красный огонек.
      — Готовое дело! — послышался голос упыря. — Спускайтесь, ваше степенство!..
      Под гранитными сводами подземелья стояла гулкая тишина. Мраморный пол потрескался от времени и покрылся кавернами от капающей с потолка воды. Малахитовые колонны, поддерживающие своды, покрылись наплывами известняка. Между колоннами было пусто.
      — Ну так где твое войско, упырь? — надменно осведомился Морок.
      — Да здесь они, по углам… — старик подошел к стене и топнул, раскатив по всему подземелью округлое эхо.
      — Вставай, вставай, братва! Пришло наше время!
      Ответом ему был глухой подземный стук. Сначала в одном, затем в другом конце подвала мраморные щиты пола зашевелились, ломаясь под ударами из могил. Одна из плит вдруг поднялась стоймя и опрокинулась, распавшись на куски. Над ямой показалась голова мертвеца, сплошь облепленная глиной. Скрежет и грохот наполнили подземелье. Одна за другой, изъеденные разложением и покрытые грязью фигуры прорастали сквозь вязкие пласты земли.
      — А ну, становись! — скомандовал упырь прорезавшимся вдруг капральским басом.
      Колченогое воинство, скользя по грязи и спотыкаясь, кое-как выстроилось вдоль стены.
      — М-да-а… — протянул Морок, — хороши!
      — Ничего! — упырь махнул лапой. — Почистим, подлатаем — сойдут за рабочий класс!
      Стылый пересчитал новых подданных. Их было двенадцать.
      Ну что ж, товарищ Куприянцев, подумал бригадир, неприятно улыбаясь, значит, говорите, сварщиков из-под земли достать?…
      К двум часам ночи Александр Иванович, наконец, уснул. Перед этим он долго ворочался с боку на бок, уминая кочки и бугры старенького ватного матраса. В конце концов ему удалось вдавиться спиной в узкую кривую ложбинку, но оказалось, что комки свалявшейся ваты были не единственным препятствием на пути Александра Ивановича в морфеево царство. Счастье соперника, сумевшего опередить и в любви, и в фортуне, не давало покоя. Неужели правда, что Шамшурин женится на Людочке?! Чем же он, козел лысый, сумел охмурить девчонку?
      Ну да бог с ней, с этой дурой Людочкой! Академика! Академика-то чем он взял?! Бездарь ведь несусветная, серость и вор! Аспирантов кто припахал забесплатно ему поля считать? С квартирными очередями кто махинации устраивал? И этому авантюристу Иван Данилович доверил самое дорогое — лучшую в институте тему и дочь! Эх, Паркан, Паркан!..
      С горькой усмешкой на измученном лице Александр Иванович, наконец, забылся и тихонько захрапел, что случалось с ним каждый раз, когда он спал на спине…
      И сейчас же в дверь Куприянцевых постучали.
      — Кто там? — скрипучим со сна голосом спросила Алла, накидывая халат.
      — Александра! Иваныча! Срочно! — одышливо прокричали из-за двери.
      — Слышишь? — Алла толкнула спящего мужа. — Тебя! Случилось что-то…
      — Ну, чего там еще? — Куприянцев сел на кровати, раздраженно нашаривая ногой тапочки. — Только задремал…
      — Александр Иванович! — грянуло за дверью. — Москва вызывает! Академик на проводе!
      — На каком проводе? Какой академик? — Куприянцев запрыгал на одной ноге, тщетно пытаясь попасть ногой в штанину.
      За дверью тоже приплясывали.
      — Паркан! Сам академик Паркан! Тот, что по радио… Только что, вот как вас сейчас!
      Александр Иванович, наконец, узнал по голосу сторожа стройуправления Кисельникова.
      — Представляете: звонок! Вызывает Москва! На проводе Паркан! Здравствуйте, говорит, товарищ Кисельников! Позовите мне срочно к телефону Куприянцева А. И., живого или мертвого! Я все побросал — и к вам! Скорее, Александр Иванович! Он ведь ждет там! Такой человек!
      — Да не кричи ты! Ребенок спит! Иду уже, иду! — Куприянцев кое-как натянул пиджак поверх незастегнутой рубашки, подхватил со стола папку с текущими нарядами и выскочил за дверь…
      Вернулся он полчаса спустя, все такой же расхристанный, но совершенно изменившийся в лице. В глазах Александра Ивановича плавал туман такого глубокого недоумения, какое встречается только у людей, которым неожиданно вылили ведро воды на голову. Слепо ступая в темноте, Куприянцев прошел в кухню и медленно опустился на табурет.
      — Что случилось, Саша? — истерзанная ожиданием жена проступила в дверном проеме белым приведением.
      — Мы едем в Москву, — деревянным голосом произнес Куприянцев.
      — Как в Москву? Тебя что, снимают со строительства?
      Кандидат наук усмехнулся.
      — Мне дают лабораторию в Головном…
      — Ой, Сашка! — Алла захлопала в ладоши. — Погоди, а жить где?
      — Трешка в высотке на Котельнической.
      — Ох… — Алла нашарила в темноте вторую табуретку и села рядом.
      — Слушай, а ты не врешь? Что-то голос у тебя не радостный…
      Александр Иванович в замешательстве барабанил пальцами по столу.
      — Да черт его знает… Я сам не пойму, радоваться или…
      — Как это ты не поймешь?! — возмутилась Алла. — Я за тебя понимать должна? Что тебе академик-то сказал?
      — Академик? — испуганно переспросил Куприянцев. — Да он, видишь ли… как тебе объяснить… в общем-то он мне… меня…
      Терпение Аллы лопнуло.
      — Ну что ты мычишь опять?! Всю жизнь промычал, и снова — «мню» да «меню»! Промычишь опять квартиру — я тебе устрою сладкую жизнь! Академик среди ночи звонит, помощи просит, а он — ни «бе», ни «ме»!
      — Да не просил он помощи! — досадливо отмахнулся Александр Иванович, тоже начиная терять терпение. Жёнина трескотня мешала ему поймать какую-то ускользающую мысль
      — Как же не просил, если лабораторию обещал! — не унималась Алла. — Чего ж ему надо было, ночью-то?
      Александр Иванович уставился неподвижным взглядом в окно, на краешек луны, исчезающий за черной, резко очерченной стеной сосен, похожей на график пилообразного напряжения….
      — Он мне в любви признался, — тихо проговорил Куприянцев.
      — Ну! Так а я о чем тебе… — Алла вдруг запнулась. — Погоди… В какой еще любви?
      — До гроба, — вздохнул без пяти минут доктор наук.
      — Это что… в духовном смысле? — осторожно спросила жена.
      — В плотском, Аля! В самом, что ни наесть, интимно-телесном! — Александр Иванович прислонился пылающим лбом к вечно холодному боку электросамовара.
      — Только что вскипятила, — с опозданием предупредила жена…
      Дуя на обожженный лоб мужа, он повторяла:
      — Боже мой, боже мой! Академик! Государственный человек! Пожилой… — она вдруг заглянула Куприянцеву в глаза. — А почему — ты?
      — Да откуда я знаю! — Александр Иванович сердито дернул плечом.
      — Сашка! — не отставала жена. — Скажи правду! Подавал повод?
      — Сдурела совсем?! — если бы не темнота, Алла увидела бы, что супруг стал пунцовым. — Сама-то соображаешь, что несешь? Это ж статья!
      — Статья не статья, — вздохнула Алла, — а сердцу не прикажешь… Если что, ты мне лучше сам признайся. Я пойму…
      — В чем признаться?! — тихо взбеленился Куприянцев. — Дочь от кого у тебя?! Дура!
      — Ага, я дура! — жена тоже перешла на сдавленный крик. — А почему же он позвонил именно тебе?!
      — Сказано — не знаю! — чуть не плакал Александр Иванович. — Мало ли что этому психу в голову взбредет?! Видно, так уж карты легли…
      Куприянцев вдруг замер. В темноте засветились белки его выпученных глаз.
      — Карта! — прохрипел он и бросился в спальню.
      Не обращая внимания на захныкавшую дочку, он включил верхний свет, рывком сбросил на пол постель вместе с матрасом и сразу увидел ее — мятую игральную карту, им самим засунутую под матрас и забытую. А ведь именно это велел сделать Станислав Морок, чтобы приворожить Лидочку Паркан!
      Александр Иванович вспомнил вдруг, что, засыпая, несколько раз повторил «Паркан», «Паркан», как того требовала ворожба, но думал при этом не о Людочке, а об ее отце — академике! Да еще и лежал, вопреки инструкции, на спине!
      — Мама! — слабо вскрикнул Куприянцев, и голос его прозвучал по-новому тоненько и пискливо.
      Он схватил карту, поднес ее к глазам и без сил опустился на ржавую сетку. С похабной развязностью с фотографии на него смотрело лицо академика Паркана!
      За время лежания под матрасом карта слегка измялась, в четырех местах была проколота остриями лопнувшей сетки, а главное — необъяснимым образом стала старше. Теперь это был король пик.
      — Надо же… сработало, — тоненькое хихиканье Александра Ивановича испугало жену. — Нет, ты только посмотри! — Куприянцев хохотал все громче, не утирая сползающих по щекам слез.
      — Король-то! — истерически вскрикивал он. — Король-то — голый!!!
      В тот самый момент, когда товарищ Куприянцев разбудил городок строителей первым приступом безумного смеха, на берегу водохранилища, в том месте, где дремучий, еще не причесанный бензопилами, бор вплотную подступает к пляжу, показалась одинокая и во всех отношениях темная фигура. Увязая в рыхлом песке, она пересекла прибрежную отмель и уселась на поваленный ствол, возле когтистого, наполовину утянутого в песок корневища. Вспыхнула спичка, осветила на мгновение лицо Станислава Морока и улетела в воду. Остался только маленький огонек папиросы.
      — Ну, хорошо, — бормотал Морок по укоренившейся за тысячелетия одиночества привычке разговаривать с самим собой. — Производственные задачи мы решили. Здание передовой науки будет построено в срок. Остается придумать, как разрушить его до основания… Не по кирпичикам разрушить, а по духу. Чтобы духу его здесь не было! Ишь, чего придумали! Протон, электрон — вот тебе и вся Вселенная! Ловко, шельмы, не спорю. Изящно даже. Только я вам этого не позволю. Вы у меня еще натерпитесь страху! И с бубном плясать будете, и жертву кровавую принесете, дайте срок!..
      Станислав сердито отбросил папиросу.
      — Итак, что же мы имеем? На дешевые магические фокусы местное население не клюет. Не та эпоха. Нужна планомерная работа. Нужна организация…
      Тихий всплеск вдруг размыл молочную полосу, протянувшуюся от ног Станислава к тому месту у горизонта, куда собиралась нырнуть луна. Морок поднял голову. Что там, рыба гуляет?
      Плеск повторился. Лунную дорожку пересекла тень. Тонкая рука поднялась над водой и снова скрылась. Стылый вгляделся во тьму. Кому это вздумалось купаться в такую холодину? Вода здесь и летом не парное молоко, а уж теперь, холодными сентябрьскими ночами и вовсе зубы ломит… Впрочем, от институтской молодежи всего можно ожидать. Они и зимой в прорубь полезут, не застесняются!
      Плеск раздался снова — совсем близко от берега, и вдруг из-под воды поднялась во весь рост хрупкая девичья фигурка. Луна, готовая нырнуть у нее за спиной, остро прочертила силуэт девушки на фоне неба и моря.
      Станислав хмыкнул. Несмотря на темноту, он сразу заметил главное: девушка была очень красивой, абсолютно голой и нисколько не стеснялась. Море ей было по колено во всех смыслах.
      — Здравствуй, одинокий рыбак! — девушка шагнула на берег. — Я купалась в реке, увидела тебя и полюбила!
      С ее волос стекали лунные потоки, затейливо выбирая путь по изгибам тела.
      — Разреши мне поцеловать тебя, о, юноша!
      Станислав смерил ее внимательным взглядом.
      — Ну, поцелуй…
      Девушка торопливо откинула волосы, наклонилась к сидящему Мороку и впилась губами в его рот.
      Ледяная волна окатила вдруг Станислава, пронизав его тело запредельным, каким-то криогенным морозом, словно коварная пловчиха опрокинула над ним сосуд Дьюара и плеснула в лицо жидким азотом. Прикосновение этих губ было бы смертельным для любого человека. Но не для Стылого Морока. Вдохнув ледяную волну, он ответил на поцелуй.
      Девушка с пронзительным криком отскочила, прижимая ладони к обмороженным губам. Она хотела было нырнуть в воду, но Стылый щелкнул пальцами, и тело ее, описав в воздухе дугу, ударилось о ледяную корку. Лед широкой полосой отделил береговую линию от чистой воды.
      — Встань, подойди, — негромко приказал Морок.
      Девушка со стоном поднялась и, прихрамывая, вернулась к нему.
      — Кто ты? — спросил Стылый. — Именем Тартара — отвечай!
      — Накхта… — девушка опустила голову, зябко повела плечами. Волосы ее покрылись инеем.
      — Русалка?
      — Да… — уныло кивнула она и, подумав, добавила:
      — Мой господин…
      — Чем это ты тут промышляешь, Накхта? — насмешливо спросил Морок. — Отчего тебе на дне не сидится?
      Девушка бросила на него осторожный взгляд.
      — Там страшно, господин… Затопленные деревни. Мертвые домовые. Я их боюсь. Они злые.
      — А ты, значит, добрая? Тихо-мирно людей гробишь?
      — Люди завалили мой дом камнями! — в голосе русалки скрипнул колючий иней. — Они похоронили моих сестер под плотиной, перегородили реку, сделали ее мутной лужей. Но это еще не самое страшное. Они затопили свои собственные кладбища, заставили мертвецов жить на дне. Под водой теперь тесно…
      — Зачем же ты еще новых туда тянешь? — спросил Морок.
      — Я хочу, чтобы они это увидели…
      Накхта, дрожа, переступала босыми ногами в снежной каше. Ледяная полоса вдоль берега постепенно таяла.
      — Твой рассказ тронул меня, мокрая тварь, — высокомерно произнес Морок. — Я позабочусь о тебе.
      — Спасибо, господин! — русалка опустилась на колени, погрузившись в ледяное месиво почти по пояс. — Я постараюсь усладить твой досуг всем любовным жаром, на какой способно мое тело… если тебе будет угодно им воспользоваться.
      — А вот это ты брось, — Морок строго нахмурил брови. — Что за нимфомания еще?
      — Так я ведь нимфа, — Накхта позволила себе улыбнуться сквозь упавшие на лицо пряди волос. — Все, что у меня есть — это мое тело.
      — Вот и не разбрасывайся им налево и направо!
      — Разве оно некрасиво? Мне нравится дарить мое тело. Я хочу принадлежать тебе, мой господин!
      — Ты и так принадлежишь мне, — Станислав протянул руку и взял девушку за подбородок. — Я могу сделать с тобой все, что захочу. Превратить в кусок льда или бросить в печь…
      — Да, да… — шептала русалка.
      Снег под ней таял и испарялся.
      — Но сейчас у меня другая прихоть. Ты будешь жить на суше. Среди людей. И служить мне, — он пристально глядел в ее прозрачные глаза. — А дарить тело и отнимать жизнь будешь только по моему приказу.
      — О! Только прикажи, господин!
      — Ну все, остынь, — Морок оттолкнул девушку. — Завтра на этом же месте получишь одежду и бумаги. Люди не живут без бумаг. А пока иди, плавай. И чтоб никаких утопленников!
      Когда круги на воде перестали тревожить лунную дорожку, Станислав поднялся и направился к лесу.
      — Вот теперь, — прошептал он, — я настоящий бригадир!

1970. Инъекция счастья