Пока ехали в трамвае, Гошка заснул и просыпаться на нужной остановке категорически отказался. Марина еле протиснулась с ним к выходу под окрики утрамбованного народа. Мне с чемоданами и сумкой тоже пришлось нелегко. На нас косились неприязненно, с подозрением — уж очень мы были похожи на беженцев, а беженцы всегда раздражают. Особенно тех, кому бежать некуда…
      Трамвай укатил. Мы остались одни посреди неосвещенной улицы. Никогда раньше я здесь не был и даже не знал, что в городе есть такое место. Позади нас тянулся бесконечный бетонный забор, а впереди темнела громада холма.
      — Нам туда, — я показал на смутно прорисованную в небе вершину.
      — Ох, — Марина перехватила Гошку поудобнее. — Ты уверен?
      Я пожал плечами. Уже и не помню, когда я в последний раз был хоть в чем-то уверен…
      — А где дом? — спросила Марина.
      — Отсюда не разглядишь. Светомаскировка, наверное…
      — Как же мы туда заберемся?
      Я взялся за чемоданы.
      — Пошли. Там видно будет…
      К вершине холма вела растоптанная лестница с гнилыми досками вместо ступеней. Она пологими стежками из стороны в сторону штопала холм, отчего идти было ненамного легче, зато гораздо дальше. Мы совсем выбились из сил. Марина никак не хотела подождать, пока я затащу наверх чемоданы и вернусь за ребенком, ей было страшно оставаться в темноте с Гошкой на руках. В городе много разного рассказывали об этих окраинах. Мне и самому не терпелось добраться до чертова дома поскорее. Если бы оказалось, что я перепутал холмы, и никакого дома здесь нет, мы бы, наверное, оба разревелись.
      Но дом был. Серая унылая девятиэтажка в один подъезд, с плохо замаскированными, зато надежно зарешеченными окнами. Когда-то, в хрущебные пятиэтажные времена, такие небоскребы называли «свечками». На стоянке перед подъездом — несколько машин. Черт! Как это я не сообразил, что к дому обязательно должна вести дорога! Карабкались, как дураки, ноги били в темноте. Впрочем, по дороге, наверное, еще дальше, а машину теперь хрен поймаешь…
      Металлическая дверь подъезда производила солидное впечатление. Стрелковый глазок, бронированный домофон — все, как положено. Я поставил чемоданы и набрал номер квартиры. Долгое время ничего не происходило. Гошка захныкал во сне, наверное замерз.
      — Тихо, тихо маленький, сейчас пойдем баиньки! — шептала Марина.
      Вот будет номер, если нас и на порог не пустят. Куда же нам тогда? Хоть в петлю…
      Громко щелкнул замок. Я обрадовано ухватился за стылую металлическую ручку. Дверь нехотя подалась. Из подъезда пахнуло теплом и кошками.
      — Заползайте! — бодро скомандовал я.
      Пока все складывалось благополучно. Замызганные стены подъезда были покрыты незамысловатыми надписями вкривь и вкось. Кто-то плюс кто-то равняется пронзенное сердце, Жирный — лох и, конечно, смерть уродам. Вполне обычные надписи, вполне обычный дом. Вот только ни охранника, ни даже вахтерши здесь не оказалось.
      Я снова поставил чемоданы — теперь перед дверью лифта. Ох, и наломался сегодня с ними — спина не разгибается! Кнопка вызова торчала бесформенным почерневшим огарком. Тоже знакомо. Я кое-как вдавил ее в стену. Прислушался. То ли трубы водопроводные гудят, то ли ветер гуляет в шахте. То ли все-таки что-то едет…
      — Не работает лифт!
      Я обернулся. По лестнице лениво спускался плотный мужик в спортивном трико и шлепанцах на босу ногу. Он на ходу откусывал от большого бутерброда с салом и жевал так же лениво, как шел. Всклокоченная шевелюра с проседью, небритая, опухшая рожа. Повязка на глазу. Черт его знает… Неприятный тип.
      Я подхватил (в который раз!) чемоданы и направился к лестнице.
      — А вы к кому? — он и не собирался уступать мне дорогу.
      — К знакомым.
      — А в какую квартиру?
      От сала губы его лоснились. Толстенный шмат на щедро выломанном из буханки куске хлеба пронзительно шибал чесночком и невольно притягивал взгляд. Свинство какое. При нынешних-то нормах выдачи!
      — А вам, собственно, зачем? — спросил я.
      — А затем, что я управдом, — веско сказал мужик, показав мне в подтверждение бутерброд. — У нас тут случайные люди не ходят. Время сами знаете, какое. Глаз да глаз… — он поправил повязку. — Так что за знакомые, где живут?
      — В семнадцатой квартире, — пробурчал я.
      Очень мне не хотелось говорить с ним на эту тему…
      Управдом усмехнулся.
      — Так бы сразу и говорили! А то — знакомые у них! В эмиграцию собрались?
      Я вздрогнул. Его вопрос и напугал меня, и обрадовал. Больше, пожалуй, обрадовал.
      — А это, правда, здесь? — осторожно спросил я.
      Управдом не ответил. Укусив бутерброд, он разглядывал наши чемоданы.
      — Вас кто прислал?
      — Извините, — Марина поспешно подошла ближе, — мы обещали, что не скажем. И даже клятву давали. Зачем же подводить человека?
      Управдом оглядел ее цепким сизым оком с головы до ног.
      — А он, человек ваш, не предупредил, что ли, вас?
      — О чем?
      — О чем! Что с вещами нельзя!
      — Н-нет…
      — Ох, люди, люди… только о себе думают! — Он небрежно откинул крышку мусоропровода, швырнул бутерброд в темноту и снова грохнул крышкой. — Корабль ведь не резиновый! — наставительно продолжал он, вытирая руки об себя, — а желающих — ох, как много!.. Пошли!
      Из глубины своих трикотанов он вытянул связку ключей на длинном ремешке и отпер низенькую, обитую жестью, дверь под лестницей. За дверью было темно. Ступени круто уходили вниз.
      — Чемоданы — в подвал, — заявил управдом. — Там слева на стенке выключатель. Да за собой не забудь вырубить! Как управитесь, заходите во вторую квартиру с документами, встанете на очередь.
      — А большая очередь? — спросила Марина.
      — Кому как. Некоторые вторую неделю сидят, да без толку!
      Мы переглянулись. Час от часу не легче!
      — У нас ребенок маленький! — сказала Марина. — Он и так уже плачет…
      — Эх, гражданочка! — управдом укоризненно покачал головой. — Тут взрослые мужики плачут, как малые дети! Кому ж охота оставаться на верную смерть? Своя рубашка к телу-то ближе… Чего там, в городе, слышно?
      — Да ничего нового, — вздохнул я. — Ждут.
      — Дождутся, — покивал управдом. — Барнаул-то, говорят, уже не наш…
      — Черепаново ночью сдали, — сказал я.
      — Ох, ё-моё! Что ж это будет такое?! — он заторопился. — Да бросай ты пожитки свои скорей! Мне идти надо!
      Я торопливо спустился по ступенькам в кромешную тьму и, не выбирая места, сунул чемоданы к стене. Управдом ждал меня наверху, нетерпеливо позвякивая ключами.
      — Все! Валите во вторую, там список.
      — А нам сказали — в семнадцатую, — робко заметил я.
      — Ох, не знаю, не знаю теперь… — пробормотал управдом, — мало местов! Загробите мне корабль…
      — А что это за корабль? — спросила Марина. — И где он находится? Как мы, вообще, туда попадем?
      Управдом, уже поднимаясь по лестнице, обернулся.
      — А вот за такие вопросы, дамочка, очень просто можно за дверью оказаться. И выбирайтесь тогда своим ходом, как пожелаете!
      Квартира номер два оказалась жилплощадью в самом изначальном смысле слова «площадь». Она была устроена из двух, а то и трех объединенных квартир со сломанными перегородками, срубленными под корень унитазами и ваннами. В квартире не было ни щепочки мебели, ни одного, даже встроенного, шкафчика, ни стола, ни табуретки, не говоря уже о диванах и кроватях. И все-таки в ней было тесно. Люди сидели и лежали на полу вплотную друг к другу, ходили, перешагивая через тела, пили воду, присосавшись к единственному крану, торчащему из стены бывшей кухни. Кто-то, пристроившись на подоконнике, писал заявления. Галдели и плакали дети. Гошка сразу проснулся и тоже заплакал. Дух стоял нездоровый и застарелый.
      — Боже мой… — прошептала Марина.
      — Ничего, сейчас разберемся, — я стал пробираться к висящим на стене спискам.
      Возле них толпилось человек десять, один что-то зачеркивал и надписывал шариковой ручкой.
      — Запишите! — распорядился я. — Пехтеревы, три места.
      Человек с ручкой обернулся и смерил меня взглядом.
      — Собеседование прошли?
      — С управдомом? Да, прошли.
      — Блядь, — спокойно произнес человек. — С каким управдомом? В темную комнату вас водили?
      — Э-э… в подвал, что ли? — не сдавался я. — Было дело!
      Человек с авторучкой заметно терял ко мне интерес.
      — Сидите и ждите собеседования, — он махнул рукой в неопределенном направлении.
      — А как же они узнают, кого вызывать?! — забеспокоился я. — Вы ж не записали!
      — А как ты узнал, куда нужно приехать? — спросил вдруг у меня над ухом голос с неприятной хрипотцой. — Сядь и не дребезжи!
      Я отошел от списков и вернулся к своим. Гошка уже не плакал. Он стоял с независимым видом, держа маму за руку, чтобы не боялась, и делал вид, что не интересуется заводной собакой.
      — Ну как? — спросила Марина.
      — Все в порядке, — сказал я. — Скоро вызовут на собеседование.
      — Гошка писить хочет.
      — Госа писить… — задумчиво повторил сын, вздыхая о собаке, которой играла чужая девочка.
      — Это мы сейчас! — я склонился над лежащей рядом объемистой теткой. — Извините, где здесь туалет?
      — То есть как это — где?! — неожиданно возмутилась она. — На улице, конечно! Под себя, что ли гадить?! Итак уже дышать нечем! На голову скоро нальют!
      Она отвернулась, шумно пыхтя.
      — Спасибо, — сказал я. — Ладно, пойдем, Гошка. Не будем ждать милостей от природы. Запасные-то штаны в чемодане остались…
      На улице мы немного задержались. Гошке обязательно нужно было посмотреть на большую машину, которая с ревом выскочила на гору и, подкатив к подъезду, визгливо затормозила. Это был здоровенный джип, сияющий добрым десятком фар, несмотря на строгий приказ по городу о светомаскировке. Приказ, впрочем, совершенно бессмысленный. В этой войне еще ни разу не было воздушных налетов. А если и будут, так светомаскировка не поможет.
      Из джипа долго никто не выходил.
      — Масына сама пиехала, — со знанием дела сказал Гошка.
      Но тут дверца распахнулась, как от пинка, и на землю спрыгнул тощий парень в длинном пальто, темных очках, с ежиком обесцвеченных волос, делающих его похожим на карандаш с резинкой на макушке. В руке он держал ополовиненную бутылку виски.
      — Здесь, чо ли? — от общего презрения к человечеству, он говорил в нос и будто сквозь сон.
      — Смотря что, — ответил я.
      — Так, я не поал, ты хто?! — сразу завелся он. — Самый главный тут, чо ли?
      — Главный — внутри, — сказал я, чтобы отвязаться. — Пошли, сына!
      — Стоять! — отрыгнул парень. — Я тебя не отпускал. Здесь, чо ли, на корабль садиться?
      Он был настолько пьян, что не мог быть слишком опасен. Я молча подхватил Гошку на руки и вошел в подъезд. Дверь за нами закрылась, но щелка замка не последовало. На площадке у лифта курил управдом.
      — Там пьяный какой-то, — сказал я. — Приехал на джипе, спрашивает, здесь ли на корабль садиться.
      Управдом глубоко затянулся, неторопливо выпустил дым, щуря единственный глаз.
      — Твое какое дело? — спокойно спросил он.
      — Да нет, я просто, для информации… Нам бы собеседование пройти…
      — Пройдешь еще, мало не покажется…
      Дверь с улицы вдруг распахнулась, и в проеме появился пьяный, толкая перед собой огромный баул на колесах.
      — Я не поал, — бушевал он, глядя прямо перед собой, — меня чо здесь, за лоха держат?!.. Ты!! — он вдруг увидел меня. — Веди, давай, на корабль! Последний раз добром…
      Управдом бросил окурок и, придавив его ногой, шагнул навстречу парню.
      — С вещами нельзя!
      — Да что ты говоришь?! — рассмеялся пьяный, — Ни с какими нельзя?
      — Ни с какими, — упрямо сказал управдом.
      — Утя-путя! — парень явно от души веселился. — А с такими? — он распахнул плащ и поднял автомат. — Ну? Обосралися?
      Я загородил Гошку и стал осторожно отступать к двери второй квартиры.
      — Давай, давай, батя, — сказал парень управдому, — шевели костылями! Показывай, куда идти!
      — Ладно, пошли, — управдом с безразличным видом стал подниматься по лестнице. Пьяный тронулся за ним, стуча баулом по ступеням. Я живо запихнул Гошку в квартиру, юркнул сам и аккуратно прикрыл за собой дверь.
      — Мама! Мы больсую масыну видели! — закричал он и запрыгал через ноги и спины лежащих к Марине.
      — Ну как вы там? — спросила она. — Успешно?
      — Вполне! — я решил не трепать ей лишний раз нервы и ничего не сказал о парне на джипе. — Не вызывали нас?
      — Нет. Одну только семью вызвали. Зато я уголок заняла удобный! Никто через нас перешагивать не будет.
      Мы расселись на полу и стали ждать. В комнате стоял приглушенный гомон. Кто храпел во сне, кто кашлял, кто переговаривался вполголоса с соседями.
      — На всех этажах так. Вповалку лежат. Некоторые и на площадке, а на седьмом — так даже в лифте. А на девятом пусто…
      — Там темная комната. В нее по одному водят. Смотрят на тебя и решают, пускать на корабль или нет.
      — Как это они смотрят — в темноте?
      — Не знаю. Может, аппарат специальный…
      Общительный Гошка быстро сдружился с трехлетней девочкой и вовсю ковырял ключом в спине заводной собаки.
      — Ты знаешь, — тихо сказала Марина, глядя в сторону, — говорят, Евсино сдали…
      — Кто говорит?
      — Тут один… его вызвали.
      — Откуда он знает?
      — У него приемник иногда ловит разговоры по рации.
      — Чьи разговоры?
      — Не знаю. Случайные…
      — Ну, разговоры, это еще не факт…
      Я потрепал ее ободряюще по плечу. Евсино… Блин! Меньше часа на электричке. Если учесть, что от Неглинева до Евсино они дошли за три дня… Где же этот чертов корабль? Как бы не опоздать…
      — А еще… — Марина смотрела в пол синими, совсем гошкиными глазами, — … говорят, будто их уже видели на окраинах Искитима…
      — Ну, вот это уж точно, вранье! — отмахнулся я. — Тот, кто их видел, ничего уже говорить не может!
      — Совершенно справедливо! — поддержал меня человек в пыльной шляпе и мутных очках. — Дурацкие слухи! За такие к стенке надо ставить! Это их шпионы специально распускают, чтобы вызвать панику.
      — Что еще за шпионы? — лежавшая по соседству бабка выпростала ухо из-под платка.
      — Да те самые, что нефтекомбинат подожгли! — охотно объяснил мужчина в очках. — И жилые дома на Гусинке они же взрывали!
      — Дома взорвались, потому что там плиты на газу! — сказали у окна. — Жильцы посбегали, а газ незакрытый бросили — вот и утечка.
      — А вы откуда знаете? — ревниво спросил запыленный.
      — А оттуда! Где плиты электрические, ни одного взрыва не было!
      — Было, было! — прогудел бас из другого угла. — Только сообщать перестали.
      — А по мне уж лучше так, чем этих дождаться… Милое дело, сидишь дома — бах! И нет тебя.
      — Да? А чего ж вы тогда на корабль проситься прибежали? Сидели бы себе дома!
      — Да где он, тот корабль? Кто его видел?
      — А ну тихо там, у окна! — раздался нервный окрик. — Из-за вас, дураков, всех за дверь попросят!
      Разговор снова притих.
      Мало, подумал я. Мало шансов. Как мы попадем на корабль? Как прорвемся через всю эту толпу? Я-то ладно, а Гошка? А Марина? Если начнется свалка, страшно подумать, что тут будет. Но даже если мы прорвемся. Допустим, прорвемся. Я зубами буду грызть все и всех, но мы прорвемся. И что? Как, спрашивается, корабль, чем бы он ни был — подлодкой, самолетом или ракетой — выберется из мертвого окружения? Да куда еще завезет? Впрочем, сейчас это неважно. Главное — попасть на борт. А шансов с каждой минутой все меньше. И, пожалуй, единственный способ — идти, как тот бандюган — с автоматом. Он хоть и пьяный в стельку, а не дурак. И наверняка уже на корабле…
      Хлопнула входная дверь, и я вдруг увидел его на пороге квартиры. Если бы не белобрысый ежик и не долговязая карандашная фигура, узнать его было бы трудно. Ни очков, ни плаща, ни баула на колесах, ни, тем более, автомата при нем не было. А главное — он был тих, подавлен и абсолютно трезв!
      Осторожно ступая, он прошел к свободному пятачку в центре комнаты и сел, обхватив свои тощие коленки и уткнувшись в них лицом.
      — Эй, новенький! — позвали его от списков. — Слышь, белобрысый!
      Парень поднял голову.
      — Собеседование прошел? — спросил все тот же человек с шариковой ручкой.
      Казалось, он знает ответ.
      Белобрысый кивнул.
      — Записывайся тогда. Как звать?
      — Анальгин.
      — Это что, имя или фамилия?
      Парень пожал плечами и ничего не ответил.
      — Ну, Анальгин, так Анальгин… — человек вписал имя в захватанный листок. — Семьсот четырнадцатый будешь!
      — Извините, а что там, на собеседовании, спрашивают? — поинтересовалась сидящая рядом с Анальгином женщина.
      — Да ничего там не спрашивают! Хотя… — семьсот четырнадцатый задумался. — Хотя отвечать-то приходится…
      — А вы что отвечали? — не отставала любопытная тетка.
      — А что я отвечу? — Анальгин опять уткнулся в коленки. — У меня семья в городе осталась. Жена, сын…
      — Как так — осталась?! — женщина всплеснула руками. — Почему же вы их сюда не привезли?!
      Все головы повернулись к белобрысому.
      — Потому что нельзя мне домой! — Анальгин ударил кулаком в пол. — Ловят меня на них, как на живца!
      — Кто ловит?
      — Братва! Кто! Осатанели со страху. Приду домой — сразу мочканут. И меня, и Галку, и Дениску…
      — А за что? — все любопытствовала соседка.
      Анальгин сплюнул на пол, растер каблуком.
      — Ясно, за что. Слух-то давно ходит… Чтобы выжить, кровь нужна. А тут кто-то сказал — верняк. Положишь двух своих — спасешься. За две жизни одну выкупишь…
      В комнате повисла тишина.
      — Ну мы и раскинули по честнухе, — бормотал Анальгин, — кому жить, а кому — хватит. Да не мой вышел расклад. Выпало мне под нож, а что я им, баран? Вырвался, убежал. Теперь ловят. Галку звонить заставляют, домой звать, — он схватился за голову. — А я ж чувствую, что у нее голос неживой! Все равно их кончат, хоть со мной, хоть без меня!.. — клок белых волос остался у него в кулаке. — И что мне теперь? Одному спасаться, или идти, втроем подыхать?!
      Некоторое время все, кто был в комнате, молчали. Только у двери надсадно кашлял старик, уткнув лицо в шапку.
      Однако, что же это мы сидим, подумал я. Какие бы ни были тут трагедии и драмы, а факт остается фактом: человек, заявившийся после нас, уже прошел собеседование! Действовать, действовать надо! Найти управдома, пусть нас тоже ведет! А то я его и без автомата последнего глаза лишу!
      — Будь наготове, — шепнул я Марине. — Как только мигну от двери, выбирайтесь с Гошкой незаметно.
      — А ты куда? — испуганно спросила она.
      — Не бойся. Просто потолкую с управдомом…
      На площадке, к моему удивлению, царило лихорадочное оживление. Железная дверь была распахнута, напротив нее стоял грузовик с откинутым бортом. Какие-то серые, оборванные люди торопливо снимали с грузовика тяжелые ящики, затаскивали их в подъезд и спускали в подвал. На крыльце стоял управдом и делал отметки на клочке бумажки.
      — Может, помочь? — деловито спросил я.
      Управдом скользнул по мне глазом.
      — Да нет, заканчиваем уже.
      — А что это за ящики?
      Он ответил не сразу.
      — Тридцать два, тридцать три… все, последний! Закрывай!
      Вдвоем с управдомом мы закрыли борт, грузовик развернулся и укатил под гору.
      — Это что, продукты? — снова спросил я.
      — Да какое там! — он рассмеялся. — Чудик один явился вместе с коллекцией каких-то камней! Всю жизнь собирал. Цены, говорит, нет! А мне — куда их? Хорошо хоть, в подвал поместились! А то пришлось бы на улице бросить. Никак народ не поймет, что туда, — он значительно посмотрел на меня, — ничего с собой не возьмешь! Ни еды, ни денег, ни оружия…
      — Вот как раз об этом у меня к вам разговор! — подхватил я. — Того парня с автоматом вы на собеседование уже пропустили, а я с семьей все еще жду…
      — Собеседований больше не будет, — сказал он, входя в подъезд.
      — Как не будет?! — я чуть не грохнулся на пороге, но догнал его и схватил за рукав.
      — А так, — он добродушно похлопал меня по руке. — Не нужны они больше…
      — А мы? Мы что, тоже… не нужны?! — перед глазами у меня плавали каие-то рваные клочья.
      Управдом вдруг расхохотался.
      — Ну чего побелел-то? Не ссы! Всех берем! Безо всяких собеседований! Кто поверил и пришел — все спасутся!
      — В каком смысле — все? — Я все еще боялся выпустить его рукав.
      — Да в таком! Что ж ты думал, на улицу кого-то выгоним? Так всем табором и поедем! Хозяева тоже сердце имеют!
      — Чьи хозяева? — я чувствовал, что плохо соображаю.
      — Корабельные, чьи! И наши с тобой теперь, поскольку поступаем к ним на довольствие на неопределенный срок! Ну что, рад? — управдом усмехнулся. — Не помри только от счастья!
      — А к-когда… мы поедем…. пойдем… попадем на корабль? — я с трудом собирал в кучу разбредающиеся слова.
      — Вот придурок-человек! — управдом хлопнул себя по ляжкам. — Ты что же, так ничего и не понял?! Ну, пойдем, объясню…

      Черные ели со всех сторон обступили скалу, заостренную ветрами, похожую на гнилой клык. Свет луны хлестал ее, раскаляя бурый камень до молочной белизны. Ни одной души человеческой не теплилось вокруг, и только могильный холмик у подножия скалы да истлевший крест над ним напоминали о том, что и сюда уже забирались люди…
      Но это был обман. Никто сюда не забирался. Никогда нога человека не мяла сухой хвои под ветвями черных елей. Укромное место. Потаенное.
      В полночь тревожно заухали совы в лесу, по вершинам деревьев пронесся короткий вихрь. Пошатнулся крест, вспучилась могильная земля, пошла трещинами, и, наконец, рассыпался холмик, уступая натиску из недр. Обитатель тесной могилы выбрался на поверхность и принялся отряхивать землю с одеяния, некогда богатого, но сильно пострадавшего от времени и сырости. Глаза его, угольками горящие в темноте, внимательно обшаривали непроглядную глубину чащи. Он всматривался во мрак, словно ждал оттуда чего-то.
      — Зачем подняли меня с постели? — ворчливо бормотал он, — Кому опять понадобился Стылый Морок? И где же вызвавший меня? Убежал за край земли от страха?
      Что-то огромное шевельнулось вдруг за его спиной. Стылый Морок живо обернулся и сразу заметил, как пучится, раздувая круглые щеки, нависшая над ним скала. Уже и нос был виден на каменном лице, и тяжелые замшелые веки дрогнули, как у пробуждающегося от сна человека.
      — Уф-ф! — вздохнул великан и открыл глаза. — Ты здесь, Стылый?
      — Здесь, — ответил вышедший из могилы и, глянув исподлобья в глаза великана, добавил:
      — К твоим услугам, Владыка.
      Каменные губы скривились в довольной усмешке, из хрустальной глубины глаз брызнули веселые отблески.
      Стылый Морок нахмурился. Он ждал ехидных намеков на те давние события, когда за попытку возвыситься ему было определено навеки оставаться в подчинении. Но великан погасил неприятные искры и, став серьезным, заговорил совсем о другом.
      — Я вызвал тебя сюда, чтобы побеседовать без помехи. Речь моя предназначена для одной лишь пары ушей, и я вовсе не хочу, чтобы ее пересказывали в каждом склепе. Надеюсь, и ты будешь сдержан, узнав, в чем суть дела. Но прежде скажи: давно ли был ты в последний раз среди людей?
      Морок быстро глянул в лицо великану.
      — К чему этот вопрос? — спросил он.
      — Отвечай же! — проскрежетал каменный голос.
      — Кому, как не Владыке и Судие Ближнего Круга знать, когда и за что я был навеки лишен права выходить к людям?
      — Времена меняются, Стылый. Возможно, скоро тебе придется снова жить среди них… выполняя волю Тартара.
      Стылый Морок криво усмехнулся.
      — Так вот зачем весь этот маскарад! Могила, крест… Я было решил, что это в насмешку…
      — Увы, нам теперь не до смеха… — великан пожевал каменными губами, будто борясь с последними сомнениями. — Да, я намеренно напомнил тебе о людях…
      — Какие речи я слышу, о, Владыка! — воскликнул Морок, не в силах скрыть иронии. — Великий Тартар заинтересовался человеком? А как же догматы? Как же расходящиеся пути? Как же сонмы духов, развеянные за одну лишь мечту о жизни земной? Право, я удивляюсь столь глубокой перемене за столь жалкое количество веков!
      — Глупец! Люди также безразличны Тартару сейчас, как и в твои времена. Но они начинают нам мешать, лезут в соискатели…
      — Соискатели чего? — живо спросил Морок.
      — Неважно, чего. Награды. Приза. Почетного права… Тебя это не должно интересовать, никакой личной выгоды ты не сможешь извлечь — претенденты назначаются не нами.
      — Ого! — Морок был по-настоящему удивлен. — Кто же осмелился задавать Тартару условия игры?
      — Никто, — отвечал великан. — Это игра самой Вселенной. Но Тартар победит в ней, как всегда побеждал до сих пор. У нас есть свои методы…
      — Ну да, — снова не удержался Морок. — Я себе представляю, что это за методы!
      Он тут же умолк и опасливо покосился на Владыку, но тот лишь улыбался с самым приветливым видом, если только скала, похожая на гнилой клык, может выглядеть приветливо.
      — Это очень удачно, Стылый, что ты представляешь себе наши методы. Ведь именно тебе и придется применять их долгие годы…
      — Долгие годы? Да так ли уж велик приз, чтобы из-за него…
      — Если Вселенная, на твой взгляд, достаточно велика, то велик и Приз. Если будущее ее имеет какое-либо значение, то значителен и Приз.
      — Выходит, речь идет о будущем Вселенной? — спросил Морок.
      Владыка в ответ презрительно усмехнулся.
      — Не беспокойся за Вселенную. — сказал он. — Подумай лучше о себе. Если мы проиграем, ты окажешься сказочным пугалом, н и к о г д а не существовашим в действительности. Просто выяснится, что тебя н е б ы в а е т.
      — Как и всего Царства Тартара… — задумчиво проговорил Стылый.
      — Да, черт возьми, как и всего Царства! — рявкнул великан, и черные ели поклонились до земли, а с вершины скалы сорвался огромный камень. — Прекрасная возможность отомстить сразу всем своим обидчикам, не правда ли?
      — О, не гневайся понапрасну, могучий Владыка! — Морок прижал костлявые пальцы, унизанные перстнями, к истлевшей груди. — Мне и в голову не приходило мстить кому-либо из моих судей! Ведь не безумец же я, в самом деле! И не больше вашего люблю людей, навлекших на меня тяжкое наказание. Я согласен стать шпионом и устранить всех неугодных Тартару… — он помолчал. — Куда я должен отправиться?
      Скала, служившая великану головой, дрогнула и, рассыпая камни, медленно повернулась сначала налево, затем направо.
      — Не нужно никуда отправляться, — пророкотал Владыка, убедившись, что поблизости никого нет. — Судьба этого мира будет решена здесь. Но помни — это величайшая тайна Тартара!
      — Да тут же нет ни души! — удивился Морок.
      — Очень скоро здесь будет весьма многолюдно, — великан вздохнул. — Слишком многолюдно! Но я надеюсь на твою расторопность.
      — Тебе не придется усомниться в ней, о Владыка!
      — Да, вот еще что… — великан сдвинул тяжелые брови. — Здесь под землей, в лесах, по рекам, наверняка, есть кое-кто из наших… Так они все в твоем распоряжении. Можешь смело командовать ими от имени Тартара. Если, конечно, разыщешь кого-нибудь. К сожалению, нас осталось слишком мало… Но если тебе понадобятся помощники, кого-нибудь обязательно пришлем…
      — Еще бы! — буркнул Морок. — Должен же кто-то шпионить и за мной…
      — Что ты там бормочешь? — спросил великан.
      — Прости, о, Владыка! Я начинаю рассуждать вслух. Положительно, это дело увлекает меня все больше.
      — Что ж, в темный час!
      Глаза великана закрылись гранитными веками. Откуда-то из самых недр донесся глухой скрежет плит. Через минуту огромное лицо без следа исчезло в складках скалы, а затем и сама скала медленно опустилась под землю. Густые травы сомкнулись над ней, точно волны, не оставив и следа пребывания на поверхности Судии Ближнего Круга некогда великого царства…
      — Прощай, прощай, старый булыжник! — вполголоса произнес Морок. — Думаешь, я не вижу, как дрожишь ты за свою мятую шкуру?
      Он повернулся и пошел туда, где сквозь деревья, вместе с рассветом, начинала просвечивать речная гладь. Издалека вдруг донесся стремительно нарастающий шум. Еще минута, и над лесом, над тем самым пригорком, где только что стоял Морок, пронесся, тяжело перемалывая воздух лопастями, большой зеленый вертолет. Стылый отчетливо разглядел его колеса, иллюминаторы и даже заклепки фюзеляжа. На борту вертолета красовалась алая пентаграмма. Верхушки деревьев качнулись вслед улетающей машине и просыпали на Морока хвою.
      — Академик полетел, — раздался вдруг позади него скрипучий голосок. — Место выбирает…
      Стылый обернулся. Рядом с ним, опираясь на замшелый пень и глядя в небо из-под коричневой морщинистой ладони, стоял низенький, основательно запущенный леший.
      Морок вспомнил о величайшей тайне Тартара, доверенной ему Владыкой.
      — Какое еще место? — подозрительно спросил он лешего. — Для чего?
      — Дык ить для чего ж еще? — разулыбался леший. — Уж это в любом болоте спроси — скажут. Город здесь будет! Этот, как его… Центер сибирской науки!

      Мучнисто-белый от радиатора до кончика цистерны цементовоз, натужно кряхтя, подполз к недостроенному корпусу института Создания Проблем и шумно испустил дух. Из кабины, надсадно кашляя, вылез седой человек в белом костюме. Он сейчас же принялся обхлопывать себя по бокам солидной кожаной папкой, постепенно превращая свой щегольской белый костюм в повседневный — черного цвета.
      — Может, подождать вас? — крикнул из кабины шофер, альбинос по фамилии Гургенидзе.
      Человек с папкой только замотал головой в ответ, теряя седину и отплевываясь с особенной злостью. Гургенидзе не стал спорить. Он снова раскочегарил мотор цементовоза и укатил, махнув на прощание кепкой, под которой обнаружился кружок черных, как смоль, волос. В следующее мгновение клубы цементной пыли из-под колес снова превратили повседневный костюм человека с папкой в щегольской.