«Самолеты летят»[10]

В лагере было получено радио:

«Из Хабаровска на помощь челюскинцам вылетели три самолета. Ведут их Галышев, Доронин и Водопьянов».

Естественно, что сейчас же ко мне как к летчику, представителю воздушного флота, обратились с просьбой рассказать, что за пилоты летят к нам. Я познакомил весь лагерь с краткой биографией каждого пилота и решительно заявил: если они прилетят к нам, то два дня работы – и ни одного человека не будет на льду.

Через несколько дней новое радио:

«С мыса Олюторского вылетели пять самолетов «Р-5» под командованием пилота Каманина».

Вслед за этим получаем еще радио:

«С Аляски, из Нома, вылетают при первой благоприятной погоде два пилота – Слепнев и Леваневский – на самолетах, закупленных советским правительством в Америке специально для помощи челюскинцам».

Три телеграммы, одна за другой, о том, что самолеты в воздухе, что они летят к нам, произвели ошеломляющее впечатление. Меня атаковали. Каждый хотел узнать больше того, что было рассказано на общем собрании; каждому хотелось непременно выяснить, кто из летчиков первым прилетит в лагерь. Открыли своеобразный тотализатор: кто ставил за группу Водопьянова, кто за Каманина, а кто за «американцев» (так мы называли Леваневского и Слепнева).

Каждый день радио: «Самолеты летят».

Борясь с пургой, туманами, морозом, преодолевая все преграды, расставленные стихией на пути, самолеты продвигаются вперед, берут препятствие за препятствием.

Жизнь в лагере идет своим чередом. Мы неустанно боремся с природой. Самолеты летят! Их надо принять, для них нужен аэродром. Сделать аэродром на материке – одно, а вот здесь, на дрейфующем льду!.. Стихия беспощадна. В поисках подходящей льдины мы исходили десятки километров вокруг лагеря. Весь лед разломан. Образовались горы. Казалось, что потребуется не один месяц, чтобы расчистить, сровнять, сделать площадку пригодной для посадки самолета.

Подходящее поле наконец найдено. С громадным трудом мы превращаем его в аэродром. В работе участвуют все, кроме больных. В три смены – с раннего утра до позднего вечера – разбивали мы нагроможденные льды. В три-четыре дня удавалось с огромным напряжением расчистить площадку, а наутро менялся ветер, и вся наша работа шла насмарку: расчищенное поле снова разломано, образовались разводья. Новое сжатие льдов, и они снова лезут друг на друга, образуя горы в несколько метров высоты. Опять поиски, опять сложнейшая работа.

С опасением всматриваюсь в лица. Неужели не выдержат, сдадут? Но мое беспокойство было напрасным. Всюду улыбающиеся люди. С песнями и шутками, высоко подняв головы, приступали челюскинцы к работе. И смех, смех вокруг…

Все ближе и ближе самолеты, но в лагере тревожно. Радио сообщает, что из пяти самолетов группы Каманина три прилетели в Анадырь, а два из-за тумана не могли пробиться и остались в Наварине. Следующая радиограмма еще тревожнее: Каманин вылетел с тремя самолетами в Ванкарем и… пропал. О нем нет сведений три дня. Новая радиограмма: с Аляски, из Нома, вылетел Леваневский, но во время его полета в Ванкареме резко ухудшилась погода, началась пурга. Колючинская губа покрылась туманом. Летчик Леваневский, попадая в туман, пробивается кверху, чтобы уйти от гор. Но недаром туман в полярных условиях называют бичом авиации: самолет быстро покрывается льдом, тяжелеет, его тянет вниз. Только спокойствие и опыт Леваневского спасают жизнь ему, его бортмеханику и Ушакову, который находился на самолете в качестве уполномоченного Правительственной комиссии по спасению челюскинцев.

В туман, в сильную пургу, когда, как говорят, небо сливается с землей, Леваневскому все же удалось посадить машину среди ледяных нагромождений на краю берега Колючинской губы, но… машина вышла из строя, Леваневский получил легкое ранение лица. Отремонтировать самолет на льдине нельзя.

Штаб Чрезвычайной тройки в Ванкареме волнуется. Приготовленный на льду лагуны аэродром часто портит пурга, образуя снежные заструги. Высокие бугры снега мешают посадке самолетов – можно поломать шасси, лыжи. После каждой пурги аэродром приходится чистить, привлекая для этого местное население – чукчей. А самолетов все нет и нет. Чукчи уже с неохотой идут на расчистку аэродрома. Они не верят, что самолеты прилетят.

По настроению, которое создалось в Ванкареме, и по общему ходу дела чувствуется, что там, на центральной базе, куда должны слетаться самолеты и откуда они будут совершать полеты в наш лагерь, нехватает человека, знакомого с летным делом. Начальник лагеря Отто Юльевич Шмидт предложил мне вылететь в Ванкарем и помочь штабу в его работе. Находившийся на «Челюскине» самолет «Ш-2» мы спасли. При выгрузке амфибия получила, правда, небольшие повреждения, но бортмеханик и его помощники после долгой возни отремонтировали машину. Осталось только отеплить карбюратор. Но это не удавалось, мотор при низкой температуре останавливался, не работал.

Передо мной стояла задача: либо попытаться спасти машину, хотя в случае остановки мотора при посадке в ледяные нагромождения она может разбиться, либо оставить ее просто здесь, на льду, бросить на произвол судьбы. У меня было твердое решение: лететь! Но как сказать всю правду Шмидту? Если он узнает, что есть хоть один-два процента риска не долететь, он не разрешит вылететь ни под каким видом. А у меня было немного шансов за то, что я долечу.

Для полета была необходима температура воздуха не ниже минус 10 – 12° по Цельсию. Ждать такую температуру в первых числах апреля, когда вот уже два месяца стоят холода, от минус 25 до минус 39 градусов, было бесполезно. Но невозможное случается и в Арктике! Наступило резкое потепление. 31 марта температура поднялась до минус 8° по Цельсию. Не теряя ни минуты, я пошел на аэродром, чтобы еще раз испытать машину и приготовить ее к отлету. Сообщение о погоде должен был дать Ванкарем. Мы условились: если погода в Ванкареме будет плохая, то на сигнальной вышке в лагере уберут флаги.

Нам удалось быстро запустить мотор, но мои попытки оторваться с полной нагрузкой остались безуспешными. Подруливаю к палатке, начинаю облегчать машину. Сбросили часть груза, вылили часть бензина. Делаю новую попытку взлететь. Ура! На этот раз я отрываюсь от льдины, летаю минут пятнадцать. Мотор работает хорошо. Сажусь, подруливаю к палатке и вижу – сигнальные флаги сняты: Ванкарем не принимает…

Подходит Шмидт, поздравляет с успешным ремонтом и испытанием машины. Нас окружают товарищи. Среди них плотники. Они ремонтировали крылья и до последней минуты не верили, что самолет будет летать. Даже теперь, когда я только что летал, у них осталось еще какое-то сомнение. Тогда я предложил Отто Юльевичу подняться со мной и посмотреть сверху на лагерь. Мое предложение произвело колоссальный эффект. Все насторожились, в особенности строители – они прямо-таки впились глазами в Отто Юльевича: что он ответит?

Отто Юльевич благодарит меня за предложение и… соглашается. Мы снова запускаем мотор, идем на старт. За нами с тревогой следят двадцать пар глаз. Через пять минут мы в воздухе.

Я облетел кругом лагеря два раза. Все вышли из палаток приветствовать нас, машут нам шапками, кто-то в восторге выломал доску от ящика и махал ею. После двадцатиминутного полета я сел на аэродром. И тут почувствовал, что то неверие, какое проглядывало у всех, исчезло.

Да, я победил. Но удержится ли погода? Не ударят ли снова морозы? Эта мысль не давала мне покоя. На следующий день появился туман, температура упала до минус 10 – 12°. Через день, 2 апреля утром, туман стал рассеиваться. К 12 часам совсем прояснилось. Иду на аэродром. Снова договорился, что при благоприятных обстоятельствах в Ванкареме на вышке поднимут флаги. К моему приходу на аэродром мотор уже был готов, его запустили без меня. Смотрю на вышку – флага нет. Но еще не время, надо подождать тридцать минут. Смотрю в сторону земли. Впечатление хорошее. Ждать боюсь: а вдруг там, в Ванкареме, люди напуганы? Вдруг им покажется, что погода плохая?.. Температура воздуха стала падать, вот уже минус 14°. Подул северо-западный ветер, он принесет мороз. Решаюсь лететь, не дожидаясь сигнала. Сажусь, говорю механику:

– Полетаем пока, попробуем…

Вылетели. Сделал прощальный круг над лагерем, взял курс. Смотрю: флага нет…

Все равно… Иду в Ванкарем!

Через сорок минут нагнал ту низкую облачность, которая была у нашего лагеря утром. Температура начинает падать, мотор изредка потряхивает. Я снижаюсь на двести метров. Теперь теплее. Через час полета вижу впереди с правой стороны берег, гору. Левая часть закрыта туманом, идет мелкий снег. Взял направление на гору. Через 1 час 15 минут вижу впереди дым костра и посадочный знак. Я – в Ванкареме.

Нас встречал весь чукотский поселок. Чукчи были несказанно рады. Труды не пропали: самолет сел на их аэродром. Через пятнадцать минут получаю радиограмму: весь лагерь в восторге. Нас поздравляют с удачным полетом.

С полетом мне действительно повезло: на следующий день температура упала до минус 28°, подул сильный ветер, поднялась пурга, и до самого конца всех спасательных работ температура колебалась в пределах минус 26 – 32°. Я пробовал подниматься в Ванкареме, но мотор останавливался.

В первые дни своего пребывания в Ванкареме я не знал, куда себя деть; не спал ночью, в особенности если поднимался сильный ветер. Вот когда я почувствовал всю спайку нашего коллектива, понял, как он мне дорог! Я знал, что такое сильный ветер в лагере, я знал, что происходит там, и мои опасения не были напрасны.

За день до прилета в Ванкарем двух самолетов – Каманина и Молокова – мы получили радиограмму:

«Аэродром в лагере Шмидта поломало, от полета в лагерь воздержитесь до особого сообщения».

Я знал, какую героическую работу по восстановлению аэродрома ведут челюскинцы. Потом выяснилось, что они работали день и ночь.

На следующий день вечером нам сообщили: «Площадка готова». Мы встали в 2 часа ночи, подготовили машины. Утром из Уэллена прилетел Слепнев, а за ним Каманин и Молоков. Теперь у нас три машины.

Каманин с штурманом Шелыгановым и Молоков, не останавливая машин, вырулили на старт, чтобы лететь в лагерь. Вслед за ними, разгрузив машину и погрузив собак и нарты, вылетел Слепнев с Ушаковым.

На этот раз все обошлось благополучно. Через час мы получили радио:

«Машина Слепнева в лагере, Каманин и Молоков вернулись обратно в Ванкарем».

А еще через час они оба снова поднялись и удачно прилетели в лагерь. К вечеру на землю высадилась партия из пяти челюскинцев.

А где же Слепнев? Вскоре выяснилось, что при посадке был сильный боковой ветер, самолет Слепнева влетел в торосы, и машина слегка повреждена. Сегодня она будет отремонтирована. Сюда прилетит только завтра. Значит, ночевка в лагере.

Погода стоит неустойчивая, нет уверенности, что завтра можно будет лететь. Ночью может подняться ветер и поломать аэродром. И не вылетишь! Хорошо, если только аэродром поломает, а вдруг лед раздавит машину?! Вот что больше всего меня тревожило.

Опять ночь без сна, полная тревоги…

Наутро лег туман, к вечеру разыгралась пурга. На второй день в лагере произошло сильное сжатие льдов. Челюскинцы не спали: не до сна было. Часть людей бросилась на аэродром спасать самолет Слепнева.

Победа осталась за нами[11]

Хорошо запомнились мне дни эвакуации лагеря. Первым рейсом Молоков и Каманин вывезли на материк только пять человек. В лагере не нашлось желающих ложиться в «сигары», подвешенные под плоскостями самолета. В эти «сигары», сделанные из толстой фанеры, обычно укладывается грузовой парашют. Молоков решил перевозить в них людей; тогда каждым рейсом он мог бы брать на два человека больше. Люди, получившие такое приглашение, видимо подумали: «Нам здесь, на льдине, тепло, мы к такой жизни привыкли, а эти подкрыльные сооружения не больно надежны, лучше подожду». Словом, никто туда не полез.

Правда, уже на следующий день, когда поднялся туман, льды раздавили барак и он ушел под воду, отношение к «сигарам» изменилось. В лагере стали поговаривать: «А ведь в них, право, неплохо, – пожалуй, даже лучше, чем в кабине самолета».

Снова прилетели Молоков с Каманиным, и около «сигар» образовалась очередь. «Пионеры сигарных перелетов» утверждали потом, что лететь в них великолепно: уютно, тепло, совершенно не дует…

Между Ванкаремом и лагерем начались регулярные полеты. Дело пошло быстро.

11 апреля вернулся Слепнев. В лагере с ним произошло смешное происшествие. Еще при вылете из Ванкарема Ушаков как человек бывалый правильно рассчитал, что расстояние в четыре километра от лагеря до аэродрома совсем не малое и таскать на себе багаж по торосам не легко. Вот он и погрузил в самолет Слепнева восемь собак и нарты. Когда машина Слепнева стала в торосах, люди, наблюдавшие в бинокль из лагеря за посадкой, были крайне удивлены. Самолет сел чуть набок, вылезают из него люди и… ползут на четвереньках. Всего вышло десять человек – двое ходят, а остальные ползут. Так и порешили все в лагере, что произошла крупная авария. Вскоре смешное недоразумение выяснилось.

В день возвращения Слепнева – 11 апреля – Василий Сергеевич Молоков и Николай Петрович Каманин даже не обедали: весь день занимались перевозкой людей.

Прибыл Доронин. Он летел на машине с очень слабым шасси, и при посадке в лагере подломилась стойка левой лыжи.

Механики «Челюскина», успешно сделав ремонт, шутили:

– Самолет – это пустяки! Дайте побольше леса, мы вам и хронометр сделаем!..

Доронин вернулся на материк с двумя челюскинцами, но мы его больше в лагерь не пускали, так как самолет со слабым шасси опасно было сажать на наш аэродром.

Тогда Доронин занялся перевозкой челюскинцев из Ванкарема в Уэллен.

Маленький ванкаремский поселок к этому времени уже был перегружен. Людей доставляли в Узллен и дальше в бухту Провидения – на юго-восток Чукотки. Туда Беринговым морем, пробиваясь во льдах, шли пароходы «Смоленск» и «Сталинград».

Утром 12 апреля в Ванкарем прилетел Водопьянов, пронесшийся тысячи километров над тундрой и горами. Жизнерадостный и горячий, он выскочил из машины и закричал:

– Я не буду останавливать мотор – лечу сейчас прямо в лагерь!

– Сразу его не найдешь, – – спокойно заметил я ему.

– А я тебе докажу, что найду!

Я подумал: если он говорит так уверенно, то, пожалуй, найдет лагерь. Мы быстро разгрузили машину.

Водопьянов поднялся и полетел по прямой в лагерь. Там он великолепно сел, забрал трех человек и вместе с Каманиным и Молоковым вернулся в Ванкарем.

13 апреля исполнялось два месяца со дня гибели «Челюскина». Девяносто восемь человек из лагеря были уже доставлены на материк. На льдине в Чукотском море осталось только шесть человек. Это немало беспокоило нас.

Барометр падал, появилась характерная облачность, обычно предвещающая шторм. Что, если ночью поднимется буря и в лагере разломает аэродром? Ведь шесть человек не в состоянии будут устроить посадочную площадку, самолеты не смогут опуститься в лагере… Неужели придется подконец рассчитывать только на собачьи упряжки?

Нужно было сделать три полета в лагерь, чтобы вывезти шесть человек, весь груз и доставленных туда Слепневым собак. Бензина оставалось буквально «в обрез».

Водопьянов с раннего утра стал уверять меня, что найдет лагерь. Он полетел, часа через два вернулся обратно и мрачно сказал:

– Плохая видимость…

Бензина теперь осталось только на один полет трех машин в оба конца. Решили отправить в лагерь целое звено.

Ровно в 7 часов утра зарокотали моторы самолетов Молокова, Каманина и Водопьянова. Звено вылетело в последний рейс.

Спустя час получаем радиограмму от Кренкеля:

«Появились самолеты».

Через десять минут – новая:

«Все три машины снизились благополучно. Закрываю радио, ухожу на аэродром. На этом связь заканчиваю…»

Потянулись томительные минуты. На аэродроме в Ванкареме мы нетерпеливо ожидали появления самолетов. Минуты длились бесконечно…

И вот показалась первая машина. Водопьянов! Затем Молоков и Каманин. Самолеты подходят к Ванкарему. Садятся.

Как всегда, чукчи гостеприимно встречали челюскинцев Началась разгрузка самолетов. А где же собаки? Чукчи очень дорожат ими: ездовые собаки на Чукотке – первые помощники и друзья людей. И то, что собак не было, очень смутило чукчей. Они стали между собою тревожно переговариваться. Тогда Каманин неторопливо подошел к своему самолету, открыл обе «сигары», и оттуда с визгом выскочили все восемь собак. Чукчи очень обрадовались и живо благодарили за то, что летчики сдержали свое слово.

Челюскинцы – сто четыре человека – находились на твердой земле. Все научные материалы, все имущество также были спасены. Мы ничего не бросили во льдах Чукотского моря. Гордый советский стяг развевался над остатками лагеря.

«Все спасены! Все спасены! Все спасены!» – неслось в эфир с советской Чукотки. Эта весть мгновенно распространилась по всему земному шару.

В тот же день из Ванкарема ушла радиограмма на имя товарищей Сталина, Молотова, Калинина, Куйбышева. Коллектив челюскинцев рапортовал руководителям партии и правительства:

«13 апреля полностью закончена эвакуация челюскинцев с дрейфующего льда. Горячо благодарим Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с товарищем Сталиным и Правительство за особое внимание и энергичную помощь. Подобный размах и быстрота спасения возможны только при правительстве, диктатуры пролетариата, под руководством коммунистической партии, во что глубоко верил весь коллектив челюскинцев и, несмотря на большие трудности в течение всей экспедиции, особенно за время пребывания на льдине, проявил высокую организованность и спаянность, что закалило и подготовило нас на дальнейшую борьбу за освоение Арктики.

Отмечаем прекрасную работу Правительственной комиссии, Чрезвычайной тройки по спасению, хорошее качество советских самолетов, особенно летного состава, работавшего в труднейших условиях. Коллектив челюскинцев отдает себя целиком на борьбу за дальнейшее освоение Арктики».

Счастливыми возвращались челюскинцы и советские летчики домой. Родина встречала их с распростертыми объятиями.

Ляпидевский, Леваневский, Молоков, Каманин, Слепнев, Водопьянов и Доронин первыми в стране получили высокое звание Героя Советского Союза.

Подвиг советских летчиков, спасших челюскинцев, навеки сохранится в истории и будет служить блестящим примером организованности советских людей.

Стойкость и храбрость были отличительными чертами коллектива челюскинцев. Эту стойкость, спокойствие и уверенность дали нам наша партия, наше правительство, наш советский народ.

Вот с какими мыслями и чувствами мы возвращались из Арктики домой, с Чукотки в Москву, где нас ждала незабываемая встреча с Иосифом Виссарионовичем Сталиным.

«За исключительное мужество, организованность и дисциплинированность, проявленные отрядом полярников во льдах Ледовитого океана в момент и после гибели парохода «Челюскин», обеспечившие сохранение жизни людей, сохранность научных материалов и имущества экспедиции, создавшие необходимые условия для оказания им помощи и спасения», ЦИК Союза ССР наградил сто четырех участников похода «Челюскина» и среди них М. С. Бабушкина орденом Красной Звезды.

Летом 1934 года челюскинцы отдыхали и лечились в южных санаториях. М. С. Бабушкин отдыхал в Ялте. Впервые за многие годы он провел лето не за штурвалом самолета.

В стенгазете санатория была помещена заметка М. С. Бабушкина «Север и юг». Печатная копия этой заметки сохранилась в его личном архиве.

Север и юг

Сегодня очень теплый день. Солнце сильно припекает. Я смотрю на море и вспоминаю, как в сентябре прошлого года на пароходе «Челюскин», находившемся тогда в Чукотском море, мне принесли радиограмму от жены из Ялты.

«Ялта» – прочел я тогда на сером листочке депеши и тотчас мысленно перебросился с далекого Севера на южный берег Крыма. Вот я лежу на пляже. Солнце своими горячими лучами обжигает тело. Чтобы укрыться от них, я бросаюсь в воду и плыву, плыву… Потом на берегу легкая дремота овладевает мною…

Стук! Что это? Стук повторяется… Да, это стучат в дверь моей каюты. Входит капитан Воронин и предлагает сделать воздушную разведку. Одеваюсь и выхожу на палубу «Челюскина». Мороз – пять градусов. Небо ясное. Лед на солнце горит, переливаясь разноцветными огнями.

Спускаюсь с корабля. Небольшая полынья у парохода покрыта тонким слоем льда. Середина ее еще не успела замерзнуть.

Мы подтягиваем туда нашу амфибию. Запускаю мотор. Через десять минут стартую.

Из-под носа самолета вырываются тучи мелких брызг. Козырек на гондоле покрывается тонким слоем льда. В лицо впиваются сотни обжигающих иголок, и кожа горит, как опаленная…

Снова мелькают в мыслях Ялта, горячее солнце и волны, ласкающие тело.

Но эта мысль недолго властвует. Ее быстро вытесняют заботы о разведке. Вокруг грандиозная и волнующая панорама ледяных просторов. О юге нет даже и мысли. Север победил!

Кажется, что летишь над развалинами большого древнего города. Вот уцелевшие от разрушения несколько массивных колонн чудесной арки. Какой гениальный архитектор создал это великолепие? Проплывают причудливые стены, гроты, валы, пещеры, горы, пирамиды… Все спит вечным холодным сном.

Ледяная пустыня изрезана зигзагообразными линиями трещин. Изредка попадаются небольшие полыньи. В них иногда виднеются испуганные мордочки нерп. Только они и напоминают о том, что здесь, среди ледяного хаоса, среди вечного сна, есть жизнь.

…Когда я сегодня смотрел на море, а солнце, горячее южное солнце, обжигало меня, я мысленно перенесся туда, где оно светит и греет не так щедро и знойно, а тихо и нежно ласкает, постепенно отогревая промерзшую за долгую полярную ночь северную природу. И так хочется снова под его скупые, а потому и драгоценные лучи…

После короткого отдыха, в начале 1935 года, М. С. Бабушкин отправился в горло Белого моря начальником зверобойной кампании.

1935

Восьмой раз на «зверобойке» (дневник)

Все сроки для отлета в Архангельск вышли. Погода мерзкая, а дальше ждать нельзя: еду поездом.

Прибыл в Архангельск. Самолету «ПС-4» дано задание лететь на поиски двух служителей с одного из маяков. Их унесло на льдине в море. Я за них не беспокоюсь – уверен, что они сами выйдут на берег, тем более что у них есть лодка и буханка хлеба.

Над морем ориентироваться легче, чем по трассе Северного управления: здесь трасса проложена по одному направлению, а пилоты летают кто где хочет. Вот и попробуй найти летчика, сделавшего вынужденную посадку.

Пока что готовлюсь лететь на Моржовец, но погоды нет как нет…

«ПС-4» вылетел на розыски унесенных на льдине. Полет прошел неудачно: погода плохая, низкая облачность, снегопад, видимости нет, а летели мимо Зимнегорска, где местность возвышается метров на сто над уровнем моря.

Тройка, назначенная краевыми органами, дала распоряжение ледоколу «Ленин» завтра утром выйти в море на поиски. По-моему, следует выждать еще день – возможно, погода улучшится, и тогда самолет быстро найдет людей и снабдит их продовольствием и одеждой.

Ну так и есть! Сегодня утром в 7 часов позвонил мне секретарь крайисполкома и сообщил, что люди сами вышли на берег у Инцевского маяка. Оба живы и здоровы. Я так и думал. Это место в горле Белого моря неопасное.

Сейчас корреспонденты буквально все провода пооборвали – звонят в Инцы, чтобы лично побеседовать с людьми, только что сошедшими со льдины.

Служителям маяка это несколько отравляет радость возвращения.

Перелет на Моржовец задерживается из-за погоды. Вчера вечером прилетел Геннадий Власов на «Сталь-2». Ждем мало-мальски сносную метеосводку.

Дело скверное: «Седов» уже в море, из Мурманска вышли «Сибиряков», «Русанов», «Садко» и три бота, а мы все сидим и ждем у моря погоды.

Самолеты «Сталь-2» и «ПС-4» в 10 часов вылетели на Моржовец, а в 16 часов вернулись снова в Архангельск за остальным грузом и людьми. Завтра, наверное, распростимся с Архангельском.

Утром, основываясь на метеорологических сводках, решили стартовать, но с Моржовца передали: «Туман, видимости нет, воздержитесь от полета». Зная, как изменчива погода в этом районе, я еще раз сверился с синоптической картой и решил лететь.

Поднимаюсь на «Сталь-2». Следом летит «ПС-4». Прошли Мудьюг, Золотицу. Уходим на пятнадцать миль от берега, держим курс на Моржовец.

Лед под нами хороший, а зверя нет. Местами на льду много следов; значит, зверь здесь был, вылезал на лед, искал подходящее место, но, видимо, ему не понравился лед, и он отправился дальше. Жаль, что на юге низкая облачность – там, очевидно, большие залежки.

Прилетели на Моржовец. Туман прошел, видимость хорошая. Сейчас же приступили к подготовке самолета для утренней разведки.

Хорошо, что прилетели вчера: нынче сильный шторм. Самолеты занесло снегом. Снег набился в кабины и даже в моторы. Придется долго возиться с очисткой машин.

После двухдневной бури сегодня с утра занялись расчисткой аэродрома. Помогали нам промышленники. Власов и Козлов вылетели на разведку. Результаты неважные: на севере, в горле и в восточной части Мезенского залива, зверя нет; очевидно, он залег дальше к югу.

С судов сообщают, что видели много зверя на воде. Это, наверное, подбирается вторая залежка, так называемая «власьевская». Первая – «сретенская» – уже давно ощенилась; она ложится с 14 февраля, вторая – с 24-го, а последняя, «тихоновская», – с 27 февраля.

Сейчас к месту залежек утельги подгребает «лысун» – самец. Вот его, наверное, и видят с судов. Пока что взять зверя трудно – он еще не залег основательно. К тому же скверная погода сгоняет зверя со льда: тюлень не любит, когда идет снег или сильный ветер гонит снежную пыль; при такой погоде зверь уходит в воду.

Да, нынешний годок будет, по всей видимости, очень тяжелым для промысла! Пока что дела идут не блестяще, а время бежит.

Снова пурга, шторм, суда стоят и ждут. Как начальник зверобойной экспедиции я дал распоряжение кораблям продвигаться дальше на юг, где есть залежки. С «Седова» и «Сибирякова» уже сообщают, что зверь замечен.

С утра идет снег. Пригласил капитанов всех судов для переговоров по радиотелефону. Выяснилось, что лед очень плотный, корабли продвигаются с трудом, друг за другом.