Из предисловия к книжке «Над вечными льдами»

По профессии я не писатель и на литературном поприще выступаю впервые. Тем более я считаю своим долгом сообщить читателям, каким образом появилась в свет эта скромная работа.

Во время плавания на «Малыгине» журналист З. Г. Островский, корреспондент «Рабочей газеты», предложил мне вести подробные записи всего, что касается работы летной части экспедиции. В редкие минуты и часы, когда мы были свободны от полетов и работ по экспедиции, мы выбирали на ледоколе наиболее спокойный уголок и садились записывать все, что касалось работы летчиков.

Признаться, во время составления этих записей мы не предназначали их для печати. Велико было лишь желание зафиксировать, засечь в памяти каждую деталь этого исключительного похода, этой редкой полярной экспедиции.

Когда окончился поход, мы, вернувшись в Москву, увидели, какой огромный интерес он вызвал в самых разнообразных кругах. Мы сочли своим долгом, воспользовавшись записями на «Малыгине», выпустить эту книжку в свет. Об Арктике вообще очень мало знают наши читатели. Еще менее известно все, что касается воздушного сообщения в Арктике. Неисчислимые жертвы полярных экспедиций и среди них последние, в частности гибель известного полярного исследователя Амундсена, не остановят, конечно, дальнейших попыток победить суровую стихию Арктики. В этом отношении важную роль, мне думается, должны сыграть материалы, которые оставит» после себя каждая новая полярная экспедиция. С этой точки зрения, полагаю, предлагаемая здесь книжка будет нелишним вкладом в историю полярных экспедиций вообще и в историю последних замечательных походов «Малыгина» и «Красина» – в частности.

На помощь экипажу «Италии»

Еще 11 июня этого года я не знал, что мне придется в качестве летчика разыскивать экипаж «Италии». Я находился в это время в Москве, подготовляя ледокольный пароход «Седов» к очередной зверобойной кампании. В это время организовывалась специальная экспедиция на помощь итальянскому искателю приключений Нобиле и его команде. Сначала предполагалось, что «Седов», на котором должен был находиться мой самолет «Ю-13», будет производить розыски Нобиле попутно со своей зверобойной работой. Имелось в виду послать на «Седове» еще и пилота Чухновского, того самого, на чью долю потом выпало счастье спасти команду «Италии». Но выход «Седова» в море задержался. Самолет «Ю-13» было решено передать на ледокольный пароход «Малыгин». 12 июня утром я получил официальное уведомление от Московского комитета помощи Нобиле о назначении на «Малыгин».

Наши сборы были недолги: в 11 часов утра я получил уведомление, так обрадовавшее меня, а в 14 часов 30 минут унте ехал в Ленинград, чтобы оттуда направиться в Мурманск.

Хочется сказать несколько слов об Арктике – Арктике летом. Еще недавно, нынешней весною, наблюдал я на острове Моржовец, как долгая зимняя полярная ночь уступала место полярному дню. Летние ночи в Арктике вначале напоминали ленинградские белые ночи, потом все быстрее и быстрее солнце побеждало тьму, и уже к окончанию зверобойного промысла в горле Белого моря, в середине мая, можно было свободно работать ночью без огня.

На «Малыгине» в Баренцевом море мы жили в беспрерывном солнечном дне. Солнце не заходило. Без привычки иной раз было трудно разобраться, что сейчас – утро или вечер. Выйдешь на капитанский мостик к компасу, посмотришь, в какой части света находится солнце, и только тогда определишь – день или ночь.

Первое время, когда солнце светит беспрерывно, человек не в состоянии уснуть, его мучит бессонница. Наконец, на вторые или третьи сутки свалишься на койку и спишь, как убитый.

Однажды, после долгой изнурительной работы, один из участников нашей экспедиции решил отдохнуть. Было 11 часов ночи. Он спустился в свою каюту, зажег электрическую лампочку, чтобы создать иллюзию вечера, и с книжкой в руках лег на койку. Вскоре он заснул. Через некоторое время проснулся и подумал, что не годится спать в одежде. Часы показывали 12. Он решил, что проспал только один час, разделся, снова заснул и проспал до 10 часов. «Надо вставать, – сказал он, – поспал достаточно – одиннадцать часов». Оказалось, однако, что он проспал двадцать три часа.

Все это делает солнце, солнце Севера! Оно светит ослепительно.

Вот вы жмуритесь от солнца на капитанском мостике. На громадном ярком снежном покрове полярных льдов ваш взгляд ловит далекое черное пятно: это выполз погреться на солнце тюлень. Кругом, куда ни взглянешь, беспредельный ледяной простор, на котором раскинуты тут и там, возвышаясь причудливыми очертаниями, ледяные горы всевозможных форм. Прекрасна и незабываема ледяная пустыня, где яркая белизна снега сливается с изумрудным цветом льда.

Тишина, белое безмолвие пустыни. Лишь изредка тишь нарушается гулким шорохом. Тяжело и грузно шагает белый медведь. Он шагает по-хозяйски, уверенно. Его не пугает даже неожиданное во льдах громадное сооружение – ледокол. Медведь, не стесняясь, не робея, медленными важными шагами подходит к самому борту. Останавливается, обнюхивает воздух. И вдруг отшатнулся: густая полоса дыма из трубы попала ему в нос. Этого он не ожидал. Поспешно, совсем несолидно, медведь пятится и бежит в панике; вот он мелькает в торосах ледяного поля, и его белая шкура сливается с покровом вечного льда.

Вот снова где-то далеко, очень далеко, на линии горизонта появилось черное пятно, маленькое, но отчетливое. Берешь бинокль, всматриваешься и ясно видишь: из проруби высунулся тюлень. Он осторожно осматривается: не притаился ли в этих белых льдах его вечный враг – медведь, который умеет неслышно подкрадываться к цели на своих широких мягких лапах? Долго и внимательно смотрит тюлень и, только убедившись, что он один, что никто ему не угрожает, подымается из проруби, ложится на лед и неуклюже нежится на солнце, хлопая себя по бокам ластами.

Лед медленно расходится. Появляются большие продольные и поперечные трещины. Обнажается вода. Стаи чаек носятся над трещиной, машут белыми крыльями, ниже и ниже кружат над водою. Вдруг вода зарябила. Сверкнула над водою рыбка. Она едва глотнула воздух – и короток был этот глоток. Стремглав налетает на нее чайка. Птица снижается быстро и уверенно, точно планер.

Но что это? Только сейчас было солнце и вдруг исчезло. Страшный полярный туман навис плотным глухим покровом. Перед глазами сплошная, непроницаемая мрачная пелена. Тишина нарушена, все злее и упорнее свистит ветер.

Снег. Он падает вначале мокрой пылью, затем хлопьями, и вдруг, словно вверху случился обвал, понеслась снежная лавина. Кругом все кипит: мы в пурге.

Горе тому, кто застигнут пургою на льду. Снег залепляет глаза, плотной мокрой ватой закрывает уши, проникает во все складки одежды. Снег – как песчаный самум в пустыне. Вы хотите итти, бежать, но от него не спастись, он мчится за вами, настигает. Вы ничего не видите кругом. Да и что можно видеть в этой неистовой пляске снега?! Упорно скрипит под напором ветра лед. Льдины ломаются, встают стеной…

Малыгинская экспедиция подготовилась чрезвычайно быстро. Уже через семь дней после приказа о подготовке к плаванию «Малыгин» вышел из Архангельска. Спешка была необходима: мы хорошо знали о тяжелом положении команды потерпевшего крушение дирижабля «Италия». Дорог был каждый час.

Летчик и бортмеханики потратили много труда и времени, пока погрузили «Ю-13» на борт судна.

Машину в разобранном виде установили на корме «Малыгина», где для этого устроили специальную, очень прочную площадку.

Чтобы погрузить и выгрузить самолет, были приготовлены большие бревенчатые сходни. Огромными крючками сходни прикрепляли к борту ледокола и с помощью стрелы спускали на пристань. На сходни настлали доски. Таким образом получился помост с борта ледокола. По нему спускали фюзеляж – корпус самолета, а затем плоскости – крылья.

Впоследствии то же самое мы проделывали на льду. В разобранном виде самолет спускали на лед и там собирали. Затем, после полетов, его нужно было снова разбирать и втаскивать на борт. Вся эта процедура требовала исключительной осторожности и вначале отнимала много времени.

Из Архангельска «Малыгин» направился в Мурманск. Он грузился углем в порту Александровске, в сорока милях от Мурманска. Я прибыл туда на катере. Совершенно естественно, что главное внимание команды, добровольцев-охотников и журналистов было сосредоточено на самолете.

Сейчас же по выходе в море началась противная бортовая качка. Правда, сила ветра не превышала пяти баллов, и капитан Чертков утверждал, что нас совсем не качает. Но мы, пилоты, не привыкли к морской качке и чувствовали себя неважно. Члены летной группы по очереди дежурили у самолета, так как ветер мог сорвать его с места в любую минуту. Для большей безопасности самолет опутали сетью веревок и узлов и прочно прикрепили к ледоколу.

Во льдах Баренцова моря[3]

Наше трехдневное плавание по чистой воде кончилось 18 июня. Мы подошли к кромке. «Малыгин» сразу врезался в лед. Все выбежали на палубу.

Корабль, казалось, шутя разламывал попадавшиеся на пути глыбы. До этого три дня нам сопутствовала тишина. Ее нарушали только крики чаек. Нам, жителям больших городов, привыкшим к шуму и грохоту трамваев, реву автомобильных гудков, эта тишина казалась особенно гнетущей.

И вот после первого соприкосновения ледокола со льдами в грохоте их послышался знакомый городской шум. «Малыгин» набрасывался на лед и, встречаясь с мощными полями, отходил в сторону. Казалось, что ледокол, как живое существо, ведет бой со льдами, с решимостью и ожесточением бросается на ледяные поля, крошит и топчет их, подминая под себя.

Мы стояли зачарованные, молчаливые. Из этого оцепенения нас вывел резкий, настойчивый звонок буфетчика – он уже вторично призывал нас к столу. Было 6 часов вечера – пора ужина.

И на этот раз нас обмануло полярное солнце, этот медный шар, который болтается на небе, как фонарь на столбе, не скрываясь и не погасая ни на миг. Не будь вызова к обеду и ужину, мы, наверное, и вовсе бы перепутали время суток: полночь и полдень, утро и вечер.

Мы спустились в столовую, наспех поужинали, торопясь снова подняться и посмотреть, что же будет дальше. Льды становились все более сплоченными. «Малыгин» заметно сдавал в скорости. Все чаще капитан командовал: «Задний ход!»

В 10 часов вечера корабль остановился: дальше лежали мощные торосистые поля, плотно сжатые. Нашему ледокольному пароходу не под силу было пробиваться в них.

Летчикам приказали выгрузить самолет и готовиться к полету для разведки пути во льдах.

Нам предстояло работать на этом льду – выгрузить на него самолет, превратить льдину в аэродром, годный для взлетов и посадок.

Движущийся лед таил массу разных неожиданностей, был полон всяких не совсем приятных сюрпризов. Там, где он казался крепким, мы как раз и проваливались. Нам все чудилось, что поле вдруг расколется надвое и каждую половинку потащит в разные стороны. Что тогда?

Моряк – тот побежит к ледоколу, а вот мы, летчики, – наверное помчимся к самолету. Мы были спокойны за ледокол: он не потонет, выплывет, а самолет плавать не умеет.

Так у нас и получилось. Едва мы выгрузили самолет на лед и стали его собирать, нас накрыл туман, поднялся ветер. На нашу льдину двинулись другие льды. Мы все же успели поднять самолет на борт судна, но от нашего летного поля остались лишь маленькие обломки. Пришлось снова искать аэродром.

Все это еще было поправимо. Передвигаясь на ледоколе, мы всегда могли обследовать окружающие поля, подготовить новую льдину для взлета. Нас больше интересовало, выдержит ли этот лед нашу машину в случае вынужденной посадки.

Меньше всего мы рассчитывали на то, что нам при возвращении придется садиться на то же самое поле. За время полета льдину могло раздавить, унести куда-либо в сторону. Значит, нам предстояло искать и приспосабливаться к посадке на неизвестное место. Такая работа даже на земле сопряжена с большим трудом и риском. Здесь же все усложнялось неизвестностью самих льдов и их характера. Я понимал, что садиться у ледокола сравнительно нетрудно: тут тебя встретят, покажут направление ветра; если нужно, расчистят площадку; а вот садиться вдали от ледокола, где ничего не видно, где никто не покажет направление ветра, куда труднее.

Я вспоминаю теперь об этом со спокойной совестью потому, что мне удалось выполнить все полеты благополучно, без каких бы то ни было аварий и поломок самолета.

Только 21 июня в 11 часов «Малыгину» удалось пробиться к ледяному полю, хотя и не совсем гладкому. Поле выровняли и приспособили под аэродром. Весь персонал экспедиции дружно работал на выгрузке самолета.

Самая тяжелая работа снова выпала на долю наших механиков. Они работали по восемнадцать часов подряд, с небольшим перерывом на обед. Несмотря на сильное переутомление, они осмотрели каждый винтик, чтобы при выпуске самолета в воздух быть уверенными в его надежной работе.

Таким образом, мы подготовились к первой разведке льдов. Погода в районе стоянки ледокола была ясная, видимость хорошая.

«Малыгинский» дневник

Сегодня первый раз совершены три пробных полета. Полеты над льдами не новинка для меня. Но все же нынешние полеты носят совершенно особый характер. Думаю, что до сих пор ни один советский пилот не поднимался с такого аэродрома, с какого пришлось подниматься мне.

Аэродромом служили пловучие льдины. Я не мог пользоваться чьим-либо опытом: приходилось считаться с неизвестными условиями и поэтому действовать с особой осторожностью.

Мы находились на 76°39' северной широты и 27°12' восточной долготы. С правого борта у нас было ровное ледяное поле. Я сделал несколько пеших разведок на этому полю. Лед был покрыт толстым слоем снега. Сначала я порадовался, но вскоре пришлось разочароваться: снег был талый, я проваливался в него по колено и попадал в воду.

Подняться самолету с такого аэродрома довольно трудно. Еще труднее удачно спуститься. Не скрою, я приступил к полету без особой уверенности в том, что не случится какая-нибудь неприятность.

В первом полете участвовал наш метеоролог. Полет длился всего двадцать пять минут. Потом я взял на борг гидрографа, который должен был произвести разведку льдов.

Летая, я испытывал громадное удовольствие. Радуют и поражают абсолютная прозрачность воздуха и отчетливая видимость на громадное расстояние. Высятся гигантские айсберги, увенчанные огромными снежными шапками. Всюду холмы нагроможденных друг на друга крупных льдин. Своеобразный и очень живописный пейзаж, подобного которому не увидишь нигде.

Поднявшись над «Малыгиным» на высоту двухсот метров, мы ясно увидели пустынный и волнистый берег острова Надежды, того острова, к которому с таким трудом приближаются суда. Его следовало бы назвать островом Безнадежности; как мы потом узнали, в старых английских лоциях он примерно так и назывался.

Постепенно мы набрали высоту до девятисот метров. Картина, открывшаяся перед нами, была великолепна, изумительна. Однако я прекрасно отдавал себе отчет в том, что эти льды были настолько же заманчивы для взгляда, как и опасны для посадки. Это не были плотно сжатые поля спрессованного льда, какие имелись там, где мы поднялись. Лед, который мы видели сейчас и над которым плавно кружил наш самолет, был весь в движении. Там и сям поблескивала вода в разводьях. Спуститься на этот пловучий лед, пожалуй, можно, но подняться немыслимо.

Мое внимание было напряжено до крайности: нужно было учитывать безошибочно снос самолета ветром, правильно выдерживать компасный курс, чтобы не сбиться и не потерять место стоянки ледокола. А ледяные просторы манили к себе, жаль было отрывать глаза от горизонта, хотелось охватить все, отгадать, что скрывается за этими льдами.

Я вел машину на северо-восток. Мы пролетели около ста двадцати миль. Вдали обрисовались контуры островов Карла, откуда до мыса Фойн, где находилась часть экспедиции Нобиле, оставалось сто восемьдесят миль. От «Малыгина» до островов Карла было около двухсот миль. Я держал курс на эти острова.

Мы только что пробили полосу тумана, белая пелена которого замкнулась за нами. Впереди между самолетом и островами поднималась другая пелена, за которой ничего не было видно. Конечно, в случае необходимости можно было бы прорвать и эту полосу, но полет наш считался разведочным и рисковать не следовало. Я стал поворачивать на юго-восток.

Через некоторое время свернули влево, чтобы гидрограф сумел обследовать разводья для прохода «Малыгина». Едва он успел закончить обследование, как нас снова нагнала полоса тумана. Вылезая из тумана, взял прежний курс. Через некоторое время вдали показалась небольшая точка. То был наш ледокол. Четверть часа спустя, покружив над площадкой, самолет сел на льдину у самого борта.

Круша и проламывая лед, пользуясь многочисленными каналами и разводьями, «Малыгин» продвигался все дальше, но, увы, очень медленно. Мы делали не больше пяти миль в день, к тому же дрейфующими льдами нас относило обратно на юг. В общем, 23 июня мы находились на 76°46' северной широты и 27°30' восточной долготы. Острова Карла были от нас все на том же расстоянии – приблизительно двести миль.

Перед нами на несколько десятков миль расстилалось сплошное ледяное поле.

Командование экспедиции после недолгого обсуждения решило, что настала пора действовать нам, летчикам. Надо лететь на острова Карла, взяв с собою большой запас бензина. Оставить там бензин, вернуться на «Малыгин» и затем снова лететь. Пользуясь базой на островах Карла, предпринять оттуда полет уже непосредственно к мысу Фойн для спасения экспедиции Нобиле. Я должен был взять с собою в добавочных баках восемьдесят два килограмма бензина. Вначале предполагали, что на самолете пойдут также азронавигатор и радист. Но это перегрузило бы машину, самолет не смог бы оторваться. Решил воспользоваться помощью кинооператора, который как бывший летчик должен был справиться и с радио и с аэронаблюдениями.

При благоприятных условиях полет мог продлиться не более пяти-шести часов. Так мы и условились: если через шесть часов перестанем давать знать о себе по радио – значит, случилась неприятность.

К островам Карла

Мы быстро снарядили самолет, залили баки бензином и в первом часу ночи на 24 июня оторвались от ледяного аэродрома, взяв курс на острова Карла.

Увы, наш кинооператор при всем усердии оказался слабым радистом. Через полчаса мы потеряли связь с «Малыгиным». Как потом выяснилось, «Малыгин» вызывал нас каждые полчаса, слышал шум мотора самолета, но мы принять ничего не могли и через некоторое время вовсе убрали антенну.

Вернуться к ледоколу, чтобы выяснить, почему не работает радиостанция, я не решился: с востока надвигалась полоса тумана. Если бы мы вернулись, то в этот день нам уж не удалось бы прорваться сквозь туман на острова.

Для полетов мы пользовались морскими картами. На них острова оказались не совсем точно нанесенными.

Если бы я летел по курсу, который наметил по карте перед, вылетом, то обязательно проскочил бы мимо островов справа. Но воздух был прозрачен, на горизонте появились контуры земли, и я взял курс прямо на острова Карла.

Направился к среднему из трех островов, покружил над ним и стал медленно снижаться, выбирая место для посадки. Горы на этом острове подымаются до трехсот метров над уровнем моря, образуя горную цепь, которая тянется на двадцать миль с запада на восток. Согласно английской лоции, это «Западное плато» с горой Джонсона на востоке. Я летел с запада на восток параллельно горной цепи на высоте около четырехсот метров.

Осмотрев тщательно гору и наметив для спуска гладкую, покрытую снегом площадку, стал снижаться. Снег оказался плотным, с хорошей осадкой. Скользя лыжами по снегу, мы сравнительно легко сели на припай в заливе, защищенном горами.

И вот мы на льду.

Полукругом возвышается позади нас огромная каменная чернеющая масса. Впереди бесконечное ледяное поле. Несколько гусей вылетели откуда-то поблизости, покружили над нами и быстро исчезли.

На севере, в километре, торчала небольшая остроконечная скала. С вершины на нас смотрели три белых медведя. Но и они вскоре скрылись. Вот и все признаки жизни на этих одиноких, словно навеки заблудившихся во льдах островах.

Мы разостлали на снегу полотнища красной материи. Красный четыреугольник на льду должен был служить своеобразным маяком для самолета. У краев полотна поставили по два бидона с бензином.

База была готова, и можно было лететь обратно. Но нам хотелось получше подготовиться к следующему прилету. Чтобы не ошибаться и правильно определять направление ветра при посадке, решили поставить на самой высокой горе вымпел.

Два с лишним часа мы потратили на восхождение. Мы карабкались вверх, словно в какой-то каменоломне: кругом валились мелкие и крупные куски камня. За эти камни мы цеплялись, по ним скользили. Гора была настолько крутая, что во многих местах приходилось ползти на четвереньках. Стало так жарко, что мы по дороге постепенно сбросили с себя всю теплую одежду и наконец в одних рубашках выбрались на вершину. Тут мы поступили, как подобает всем путешественникам в неизведанных землях: старательно сложили из камней небольшую пирамиду и установили на ней советский флаг с надписью:

Конечно, мы не могли не упомянуть и те организации, которые послали нас на Север, в Арктику, а потому приписали под нашими именами:

Флаг был водружен, и, как полагается, мы с Грошевым салютовали флагу тремя залпами из двух винтовок. Кинооператор в это время производил съемку.

Потом стали спускаться с горы. Тут нашего оператора едва не постигло несчастье. У самой вершины он поскользнулся на гладком льду, запорошенном снегом, и чуть не сорвался с головокружительной крутизны.

По пути мы собирали для наших геологов интересные камни. Поднимали разбросанную нами одежду и на ходу одевались. К 7 часам утра мы были у самолета.

В обратный путь мы пустились в хорошем настроении. Первая часть задания выполнена: база создана, бензин оставлен.

Мы держали курс прямо на юг, к ледоколу.

В районе стоянки «Малыгина» навис густой туман. Исчез остров Надежды. А между тем этот остров нам был необходим. По острову мы могли установить направление полета и местонахождение ледокола.

Непроницаемо плотная стена тумана надвигалась на нас. Оставалось лишь снизиться и выждать, когда туман пройдет.

Пережидать туман в воздухе было невозможно: нехватит бензина. Грошев прекрасно оценил положение дела.

Мы быстро обменялись несколькими знаками, и я решил спуститься на льдину, которая сверху казалась достаточно ровной и крепкой.

Четыре раза подходил я к ледяному полю, четыре раза пролетел над ним на высоте пяти-десяти метров. Вряд ли остался хоть один метр посадочной площадки, который я бы не прощупал глазами. И, только когда запомнились все льдинки, все небольшие торосы и проталины на ледяном поле, я решился сесть. Эта осторожность была необходима, хотя на обыкновенных аэродромах летчик обычно спускается, покружив над местом посадки не более одного-двух раз. С большой высоты трудно заметить торос, запорошенный снегом. Если самолет наскочит на такой обломок льдины, катастрофа неминуема. А что стали бы мы делать на льдине у сломанного самолета без теплой одежды и без запасов пищи? Мы ведь готовились к полету всего на шесть часов. Чтобы взять как можно больше бензина, мы оделись полегче, а запас продуктов был достаточен лишь для закуски перед запоздалым обедом.

Самолет сел благополучно. Я обменялся взглядом со своими спутниками. Их лица были совершенно спокойны, глаза выражали полное доверие.

Мы находились, по нашему исчислению, в сорока километрах от ледокола, не имея возможности дать знать о себе.

Туман сгущался все более. Приходилось устраиваться на ночлег.

Что же у нас было с собой? Семь банок консервов, два килограмма сухарей, пять плиток шоколада, две банки сухого спирта, – и это на троих. У нас не было спальных мешков, ни одной малицы (ведь каждая весит не менее четырех килограммов).

Вскрыли консервы, отвели немного душу и залегли спать. Но как же заснуть? Втроем в кабинке улечься невозможно. Грошев хотел было принести себя в жертву и устроиться на крыле самолета, но холод быстро пронял его и заставил вернуться в кабинку. Мы тесно прижались друг к другу и, сидя на корточках, дремали, притворяясь, что спим.

Просидели мы на льдине двадцать восемь часов. Нужно признаться, это было достаточно скучно.

Но вот туман понемногу начал разрежаться, показались сначала пятна, а затем и полосы голубого неба. Еще немного, и видимость стала прекрасной. Мы поднимаемся. Сорокаминутный полет – и я подруливаю к борту «Малыгина».

Всего мы пропадали без вести тридцать шесть часов. На «Малыгине» нас встретили так радостно, что нельзя было не подумать: ради такой встречи можно и на льдине посидеть.

С самолета мы видели, как люди бежали со всех трапов на спардек, как поднимались на мачтах флаги, как взвивались в воздух приветственные ракеты. Через несколько минут мы не без удовольствия принялись за вкусный ужин, наскоро приготовленный нашим судовым поваром.

В плену тумана

Еще на пути к «Малыгину» я заметил, что мотор слабо тянет. И неудивительно: он работал перед этим на зверобойной экспедиции. Старый мотор надо было сменить еще в Архангельске, но из-за спешных сборов этого сделать не удалось. Пришлось менять мотор здесь. Работа эта, совсем несложная на московском аэродроме, в наших условиях оказалась невероятно трудной.

Короче говоря, операция, которая обыкновенно занимает не более двух-трех часов, потребовала у нас целого дня, да еще столько же приблизительно времени понадобилось для установки нового мотора.

Нам пришлось подвести самолет к краю льдины, служившей своего рода дебаркадером для ледокола, при помощи судовой стрелы снять отработанный мотор и выгрузить новый с борта ледокола на лед.

Наконец все готово, мотор поставлен. В 11 часов 25 минут вечера 27 июня я совершил пробный полет с новым мотором.

Мне не понравилось, что мотор делал в минуту на двадцать оборотов меньше, чем полагается. Нужно было проверить мотор как следует, и мы в этот же вечер сделала еще два пробных полета. Результаты оказались вполне благоприятными.

Теперь можно было лететь на розыски экипажа «Италии».

Весь день 28 июня мы готовились: нагрузили на самолет шесть бидонов бензина по двадцать литров, около двадцати килограммов продуктов – недельный запас на троих, взяли необходимые запасные части и инструменты для самолета и мотора.

В течение дня черная полоса тумана медленно надвигалась на нас с юга. К 10 часам вечера у нас все было готово. Я оделся. Оставалось лишь войти в кабинку. Высота тумана была до ста метров с частичными разрывами. Я полагал, что эти разрывы дадут нам возможность пробиться до островов Карла, а в районе острова Фойн, по предположению нашего синоптика, тумана не было. Но не прошло и четверти часа, как положение резко изменилось.

Черная полоса тумана надвинулась на нас с необычайной быстротой, подгоняемая зюйд-вестом. Мы физически ощущали приближение тумана, он окутывал нас, как плотное одеяло. Еще несколько минут – и с ледокола уже нельзя было различить самолета, стоящего от нас в пятидесяти шагах.

Густая пелена тумана держалась всю ночь и весь день 29 июня. Несколько раз выходил я на палубу, тщетно искал глазами горизонт, возвращался в каюту и ложился ничком на койку. Дважды запускали мотор и дважды пришлось его остановить.

Но лететь нужно было непременно. Наш синоптик предсказывал ухудшение погоды в ближайшие полутора суток. Кроме того, по предположениям синоптика, на нас надвигался циклон, и через два дня можно было ждать шторма. Как долго продлится шторм – неизвестно. Неизвестно также, будет ли ясная погода после шторма. Мы знали лишь одно: недалеко от нас, на острове Фойн, погибают люди.

Тусклое солнце было не в силах пробить толщу тумана. Град падал крупными горошинами на палубу и такелаж корабля. Вперемежку с градом сверху сыпались острые ледяные иглы. Все было окутано белой мглой. Лететь казалось абсурдом. Куда полетишь, когда ничего не видно в двадцати шагах?

Но лететь было необходимо. И к 9 часам вечера я решил полететь во что бы то ни стало. Ветер перешел на восток и усилился, туман поднялся на высоту ста метров. Временами появлялись просветы, и слева по борту ледокола на пятнадцать-двадцать минут открывались очертания острова Надежды.

Когда усиливается ветер на земле, это всегда успокаивает нас, летчиков: сильный ветер пронесет туман. Здесь было наоборот.

Сильный ветер с моря, с чистой воды, наносил все больше тумана.

Хорошо, если можно будет вылететь завтра, а вдруг такая погода простоит несколько дней и, чего доброго, еще более ухудшится?

Я замечал недоумевающие взгляды товарищей – участников экспедиции.

Через каждые пять-десять минут то один, то другой считал своим долгом подойти ко мне и сочувственно спросить:

– Ну, как скоро полетите, товарищ Бабушкин? Кажется, туман прошел, лететь можно.

Я очень хорошо понимал своих товарищей. Я знал, что все они – от начальника экспедиции и до кочегара ледокола – горят желанием выполнить задание.

Наш трудолюбивый метеоролог приготовил прогноз погоды на ближайшие два дня. Передавая его мне, он сказал: