Маточкин Шар – остров Рудольфа

Сегодня на Маточкином Шаре отмечаем третью годовщину спасения челюскинцев. За обедом вспомнили о походе корабля, гибели его в Чукотском море, говорили о воспитании новых кадров полярников. Выступали Шмидт, Водопьянов, Молоков и я.

Полярная станция Маточкин Шар – комсомольская. Ее молодой персонал с огромным вниманием слушал наши рассказы о незабываемых днях спасения челюскинцев, о подвигах летчиков, которые стали лучшими друзьями работников Арктики.

На Земле Франца-Иосифа сегодня плохая погода. Полет наметили на завтра, в 7 часов утра. Закрыли моторы чехлами.

В 4 часа дня с гор подул ветер, началась поземка. С вершин погнало колоссальные облака снега. Ветер быстро усиливался. Через час начался настоящий буран.

Марк Иванович Шевелев пришел узнать, закреплены ли машины.

– Пойдем вместе, проверим еще раз, – предложил я.

Быстро одевшись, мы вышли из дома.

Много раз я видел пургу, но то, что сейчас нам открылось, превосходило все. Кругом кипело, как в котле. Отойдя на десять шагов от дома, мы потеряли его из виду. Ветер дул с такой силой, что трудно было устоять на ногах. У меня мелькнула мысль: вот тот северный буран, попав в который неопытный человек погибает. Немало было случаев, что люди замерзали в нескольких метрах от дома, не в состоянии найти дорогу к нему.

Я повернулся к Шевелеву. Ветер сдувал его под гору. Шевелев сопротивлялся, повертывался лицом к ветру, и оно быстро покрывалось тонкой ледяной коркой.

Я схватил Шевелева за руку:

– Пойдем домой, возьмем трос…

И объяснил: трос мы привяжем к дому и, постепенно разматывая его, дойдем к аэродрому, а потом, держась за проволоку, вернемся обратно; иначе дороги не найдем…

Выяснилось, что трос лежит на берегу. Вместе с начальником полярной станции мы тронулись в путь, держась за один ремень, чтобы не потерять друг друга.

Шли очень долго, и мне уже стало казаться, что мы заблудились. Вдруг наткнулись на какой-то предмет. Это была железная бензиновая бочка. Я вспомнил, что бочка лежала возле самолета. Значит, мы у цели.

И действительно, через десять шагов мы уперлись прямо в фюзеляж нашей машины. Справа от нас, буквально рядом, находилось крыло самолета, но мы не видели его.

Осмотрев крепления машины, мы перешли к другим самолетам и, убедившись, что все в порядке, стали искать трос. Но не так легко было найти его! В сильную метель даже знакомые места становятся неузнаваемыми. Пробродив почти час бестолку, мы вернулись домой, взяли на радиостанции моток провода и протянули его к первому самолету.

Держась за этот провод, люди могли уверенно ходить из дома к машинам и обратно.

Пришлось установить непрерывное дежурство у самолетов. Дежурным приказано в случае опасности бить тревогу.

Шторм достиг двенадцати баллов и длился двое суток. Самолеты, которые были поставлены носом против ветра, выдержали напор. Одну машину слегка повредило: сломало коромысло руля поворота. Механики начали срочно ремонтировать руль. Ветер продолжает издеваться над нами; правда, он уже стал несколько слабее, не больше девяти баллов.

В общем, то, чего мы избегали, нам все же пришлось испытать. Хорошо, что благополучно прошло.

С полудня ветер стал стихать. Мы начали прогревать моторы, а в 19 часов 34 минуты пошли в воздух.

Низкая облачность. Набрали высоту две тысячи двести метров. В разрывах облаков виднеются вершины гор. Пересекли Новую Землю.

Над Баренцевым морем тоже сплошная облачность.

Психология человека своеобразна: если глаза не видят опасности, то он и не думает о ней. Так было и у нас. Мы летели на сухопутных машинах над морем, но не видели его – оно было покрыто облаками; что под нами – чистая вода или лед, – неизвестно. Почему-то меня не покидала уверенность, что внизу обязательно должен быть лед. Не видя открытого моря, мы чувствовали себя спокойнее…

А вот теперь облака начали редеть. Все с любопытством прильнули к окошкам. Каждый старался рассмотреть: чисто море или покрыто льдом, а если есть лед, то сможет ли на него сесть самолет? В редких разрывах видно, что внизу лед, но мы не успевали определить, какой он.

Поднявшись несколько выше, мы увидели солнце; оно быстро приближалось к горизонту. Изумительное зрелище – арктическая вечерняя заря! Солнце как-то быстро скрылось за горизонтом, но сумерки, какие бывают у нас в Москве после захода солнца, не наступили. Это был какой-то особенный, странный свет, вызывавший напряженное состояние. Небо чистое, солнца нет, но нет и темноты: можно свободно читать. Так продолжалось около часа. Потом, почти в том же секторе горизонта, где скрылось солнце, появился небольшой огонек: как будто вспыхнул разведенный одиноким рыбаком костер. Этот «огонек» ежеминутно разрастался. Восход солнца был величественным. Картина, окружавшая нас, резко изменилась. Освещенные лучами облака приняли другой вид. На горизонте, в той стороне, где должны были появиться острова Земли Франца-Иосифа, открылись горы, а то, что мы принимали за острова, оказалось обыкновенными облаками…

Устремляясь навстречу солнцу, любуясь игрой его лучей, как-то неожиданно подлетели к Земле Франца-Иосифа.

Мы тотчас забыли о прекрасном небесном светиле. Все наше внимание сосредоточилось на этих островах, величавых в своем вечном суровом спокойствии. С этим архипелагом связаны многочисленные исследования и путешествия, полные кипучей борьбы человека с природой, борьбы за тайны, которые так ревностно хранит далекий Север.

Прошли остров Галля, Австрийский канал. Наконец появляется долгожданный остров Рудольфа – наша база для полета к Северному полюсу. На острове различаем круг, обозначающий границы аэродрома. Вспыхивают дымовые костры. Движутся маленькие точки. Нам выкладывают посадочные знаки.

Делаем два круга, знакомимся с расположением аэродрома. На берегу острова, у подножья горы, виден небольшой поселок. Это – база нашей воздушной экспедиции.

Полным ходом идет подготовка к последнему этапу перелета. Механики просматривают моторы, радисты еще раз проверяют аппаратуру. Самолеты заправляют горючим.

Для точного ведения самолетов к полюсу на острове Рудольфа установили, кроме радиомаяка, еще и радиопеленгатор. Флаг-штурман Иван Тимофеевич Спирин приступил к проверке работы радиомаяка и пеленгатора. Для этого он отъехал на собачьей упряжке на пятнадцать километров от базы и развернул аварийную радиостанцию.

Обследовав северную зону маяка, Спирин стал готовиться к проверке южной зоны. Из бухты Тихой специально прибыл самолет «У-2».

Иван Тимофеевич наметил маршрут полета и место посадки – приблизительно в восьмидесяти-ста километрах к югу от нашей базы.

28 апреля Спирин вылетел. Срок его пребывания на «юге» был определен в пять часов. Условились: если за эти пять часов он не вернется и связь не будет установлена, за Спириным отправится другой самолет.

Погода была благоприятная, все располагало к нормальному, спокойному полету. Полетели трое: Спирин, радист Сима Иванов и Евгений Константинович Федоров.

Они взяли курс на юг и минут через двадцать скрылись из глаз. Но не на пять часов, а на… сорок.

Вот что рассказал нам потом Иван Тимофеевич о своем полете[17]:

«Летели мы хорошо. Погода была великолепная. Прилетели к намеченному пункту. Оказалось, садиться там нельзя: лед взломан, полыньи. Пришлось вернуться немного назад. Выбрали место примерно в семидесяти километрах от острова Рудольфа. Солнце уже было закрыто высокими тонкими слоистыми облаками, свет рассеивался, и эта площадка сверху казалась вполне пригодной для посадки. Но, когда садились, у меня даже сердце «екнуло»: куда же, думаю, мы попали?! Кругом такие заснеженные торосы, что чуть их крылом не задеваешь…

Сима Иванов, человек опытный, челюскинец, вылезает из машины и говорит:

– Ну, Иван Тимофеевич, влипли! Как теперь отрываться только будем?!

Я, конечно, со спокойным видом отвечаю:

– Ничего, Сима, взлетим: тут такая площадка, хоть эскадрилью сажай.

А сам думаю: «Прав Сима, влипли!»

Сначала решили наладить связь, сообщить по радио, где мы сидим, объяснить, что место посадки пришлось изменить. Затем проверим работу радиомаяка и начнем выбираться.

С радиосвязью – полная беда: мы вас слышим, а Рудольф нас не слышит. Бились, бились – ничего не получается. Станция работает, все исправно, а волны не проходят…

От кручения мотора вручную мозоли натерли, а толку так и не добились.

Проделав все необходимые работы по определению зоны луча радиомаяка, мы решили возвращаться обратно, да и погода что-то стала хмуриться. Начали запускать мотор. Не тут-то было! Мотор к этому времени застыл, не запускается. Одному человеку с амортизатором не справиться. Как выйти из положения? Надумали: подтащим самолет к ледяному ропаку и закрепим амортизатор за ледяную глыбу – так добьемся сильной натяжки амортизатора и быстроты проворачивания винта.

С каким трудом пришлось тащить самолет, рассказывать не стану. Ведь нас было только трое… Наконец подтащили самолет к огромному ропаку, закрепили амортизатор, натянули и чуть ли не «ура» закричали: мотор работает!

Но, видно, правильна русская поговорка: «Беда не ходит одна, а еще за собой другую тащит»… Пока мы возились с самолетом и мотором, погода испортилась: появился туман, задул ветер, началась пурга – зги не видать! Пришлось прогреть мотор и ждать, когда утихнет ветер.

Улетая с базы, никто из нас не ожидал попасть в такую переделку. Когда мы работали и двигались, было тепло, а как стали ждать улучшения погоды, начали мерзнуть. Особенно досталось моим ногам: на мне были валенки, а они отсырели…

Спать, конечно, не пришлось: бегали вокруг самолета и так согревались.

Временами погода прояснялась, но лишь на несколько минут; потом все снова быстро заволакивало.

Мы вас слышали все время. Знали, что вы готовитесь вылететь к нам. Очень беспокоились, как бы Головин не вздумал садиться у нас: площадка скверная, и его машина могла пострадать.

Пошли осмотреть свой «аэродром»: нельзя ли как-нибудь его расширить?

Вдруг Федоров увидел вдали черную точку.

– Это нерпа, Иван Тимофеевич, – сказал он. – Давайте подстрелим ее.

Федоров как самый опытный из нас полярник-охотник начал к ней подползать. Долго он крался, осторожно, чтобы не спугнуть. Вот Федоров уже на расстоянии выстрела от нерпы. Мы с Симой напряженно следим: удастся ему убить зверя или тот уйдет? Волнуемся: что же он не стреляет?

Неожиданно Федоров оставил охотничьи повадки, встал и пошел прямо к нерпе. Нагнулся, что-то поднял… Видим: какой-то маленький предмет. Что это может быть? Просто сгораем от любопытства…

Через пять минут Федоров возвращается и говорит:

– Убил нерпу, да только она несъедобная…

Показывает свою находку. Да это же дымовая ракета, которую мы бросили перед посадкой!

Погода немного улучшилась, но вскоре опять надвинулся туман, сильно потеплело, пошел мокрый снег. На самолете стали появляться сосульки, а через некоторое время вся машина покрылась коркой льда. Несколько часов пришлось отдирать ее. Кропотливая работа! Наконец и с этим справились.

Пробуем взлететь, но не можем подняться. Насилу оторвались. Только проскочили через первый ропак, и самолет, потеряв скорость, снова сел. Как уцелела машина, удивительно…

Пришлось на руках вытаскивать ее из ропаков. Для облегчения самолета сняли аккумуляторы (они весят сорок-пятьдесят килограммов) и бросили их там.

Взлетели и на высоте пятидесяти метров, над торосами, стали пробиваться к Рудольфу.

Ну вот и все. Этим, можно сказать, закончилось мое первое арктическое испытание. Теперь я близко познакомился с торосами и стал понимать, каково сидеть среди них в ожидании летной погоды…»

Так закончил Иван Тимофеевич рассказ о своем маленьком полете с большими переживаниями.

Мне кажется, больше всего он беспокоился из-за нас. Знал, что мы волнуемся, и, очевидно, думал: сердимся на него. А мы, надо сознаться, не его ругали, а себя: зачем отпустили людей? Но оказать помощь мы не могли: погода не позволяла.

Правда, кое-какие меры мы приняли: послали на розыски двух человек с собачьими упряжками, теплой одеждой, спальными мешками и продовольствием… Теперь новая забота: неизвестно, где эти люди. Как улучшится погода, надо лететь на поиски.

Только Спирин лег отдыхать, прибежал Мазурук за винтовкой: появился медведь.

Я подошел к Спирину:

– Эх, Иван Тимофеевич, ты заснул, а к нам гость пожаловал – медведь.

Посмотреть белого медведя в подлинной арктической обстановке было давнишним желанием Спирина. Он не раз говорил мне об этом.

Иван Тимофеевич вскочил с кровати:

– Где медведь? Кто видел?

Сквозь сон он услышал мои слова, и сильное желание увидеть полярного медведя преодолело усталость. Спирин уже начал одеваться. С трудом удалось уговорить его остаться. Он снова повалился на кровать и мгновенно уснул.

Вскоре вернулись люди, посланные на поиски Спирина, Федорова и Иванова.

Остров Рудольфа – Северный полюс

Остров Рудольфа – самая далекая северная земля в нашем секторе Арктики. Это удобный отправной пункт для исследования Центрального полярного бассейна.

Позади у нас осталось 3 347 километров трудного пути над материком, островами и морями, покрытыми льдом. Флаг-штурман Иван Тимофеевич Спирин классически провел нашу воздушную эскадру до острова Рудольфа, не допустив абсолютно ни одной, даже самой маленькой ошибки.

Старые пилоты шутили по этому поводу:

– Зачем надо было изучать земные ориентиры?! Посади штурмана да только поглядывай на приборы, правильно ли идет машина по указанному им курсу…

До Северного полюса оставалось пройти еще около девятисот километров в неизвестных, а поэтому особенно трудных условиях. Но мы все были уверены и в своих силах и в искусстве Ивана Тимофеевича.

На острове Рудольфа – в «преддверии» полюса – началась самая длительная за все время полета «отсидка» в ожидании летной погоды.

Этот остров был открыт еще во второй половине прошлого столетия. Но систематические научные работы здесь развернулись только с 1932 года. На острове был выстроен первый дом для полярников, сооружена радиостанция в бухте Теплиц, оборудована метеорологическая станция.

Природа острова Рудольфа весьма своеобразна. Температура летом около ноля градусов. Большая часть острова покрыта ледником. Много причудливых скал, издали напоминающих древние заброшенные замки. Летом обнажаются камни, скудно поросшие мхом. На южных склонах, в расщелинах, цветет полярный мак – бледно-желтые цветы с прозрачными лепестками.

На острове много птиц, песцов мало. В прибрежных водах есть тюлени, но их недостаточно, чтобы развить промысел. Иногда к берегам подходят большие стада редкого обитателя полярных морей – нарвала, или, как его еще называют, единорога. Остров Рудольфа посещают и белые медведи, которые нередко продолжают отсюда свой путь дальше на север.

Для аэродрома мы использовали шарообразную вершину глетчера, покрытую полуметровым слоем липкого снега. Этот естественный аэродром прозвали «куполом». В северную сторону от вершины купола идет равномерный полуторакилометровый уклон, заканчивающийся обрывом в море. С этой, самой природой созданной горки очень удобно взлетать тяжело нагруженным самолетам.

Мы ожидали на острове погоду, чтобы лететь наверняка, не подвергаясь опасному риску обледенения.

5 мая около полудня Павел Головин на двухмоторном разведочном самолете «Н-166» вылетел на полюс. В пути Головин регулярно сообщал о местонахождении машины. Через пять часов после старта он передал:

«Широта 90… Под нами полюс… Легли на обратный курс. Головин».

Вечером молодой полярный пилот рассказывал нам о своем полете, о ледовой и метеорологической обстановке в районе полюсу.

Наконец наше томительное ожидание кончилось. На 21 мая синоптик экспедиции Б. Л. Дзердзеевский дал благоприятный прогноз погоды. Командование назначило старт. Решено было, что первой на полюс вылетит флагманская машина, а остальные три останутся на острове Рудольфа впредь до особого распоряжения.

В 4 часа 52 минуты «Н-170» оторвался от «купола» и, легко пробив облака, взял курс на Северный полюс.

Еще в Москве мы долго обсуждали план этого полета. Тогда Шмидт предупредил, что вопрос о последнем этапе полета на Северный полюс будет решен на острове Рудольфа. И вот сейчас выяснилось, что лететь на полюс сразу четырем самолетам рискованно. Можно повредить всему делу. Мы летели в неизвестность. Как долго придется искать площадку для посадки, какая нас встретит погода – никто более или менее точно сказать не может. Могло случиться и так, что, прилетев на Северный полюс и покружив над ним, ушли бы обратно, потеряв двадцать восемь тонн горючего. Поэтому и было решено лететь одному самолету.

Начали выбирать машину. Все самолеты хороши, пилоты тоже неплохие; каждый пилот хочет быть первым на Северном полюсе. Шмидт собрал совещание, выслушал всех нас по очереди и сказал:

– Как вы, друзья, ни спорьте, а нужно решать справедливо. Кто первый подал мысль и ратовал о полете на Северный полюс? – Водопьянов. Должен ли он свою мечту воплотить в жизнь? Конечно, ему и карты в руки. Пусть он летит первым.

Вторым пилотом назначили меня, штурманом – Спирина, старшим бортмехаником – Бассейна, механиками – Морозова и Петенина, радистом – Симу Иванова. С нами летел персонал будущей дрейфующей станции – Папанин, Ширшов, Кренкель и Федоров, начальник экспедиции Шмидт и кинооператор Марк Трояновский. Всего на борту было тринадцать человек.

Мы шли на высоте 2 600 метров. Облака постепенно редели, и в просветах между ними виднелись сплошные ледяные поля. Уже около восемьдесят шестой параллели мы видели только кое-где небольшие трещины. Льды казались довольно ровными и гладкими. Это радовало нас, давало уверенность в том, что на Северном полюсе мы найдем подходящий ледовый аэродром. Вскоре облака стали сгущаться. Перешли на полет вслепую.

На восемьдесят восьмом градусе наш самолет выскочил из облачной пелены. Под нами простирались ледяные поля, изрезанные трещинами и разводьями. Но это был совсем уже другой лед – более мощный, с крупными нагромождениями.

Проходим восемьдесят девятую параллель. До Северного полюса остается немногим больше ста километров. На горизонте видим колоссальную облачную завесу. Она опускается почти до самого льда. С волнением приближаемся к ней: неужели полюс закрыт облаками?

Мы летим дальше, старательно отыскиваем просветы в облаках, чтобы определить возможность посадки. Проходят минуты…

Вдруг из штурманской кабины к нам, согнувшись, пробирается Спирин. Лицо радостное, глаза блестят. Подошел и таким ласковым полушепотом говорит мне (а мотор шумит, заглушает):

– Под нами полюс, полюс под нами…

Я, конечно, сразу же посмотрел в окно.

«Нет, – думаю, – никакого полюса. Облачность сплошная». Покачал головой.

– А что же тебе, столб, что ли, поставить?! – рассердился Спирин.

Водопьянов услышал нас и закричал:

– Полюс! Давайте скорее садиться!

И радостно и не хочется верить, что «вершина мира» действительно здесь, внизу. Необычно только одно: вокруг вместо четырех частей света – севера, юга, востока и запада – от нас теперь в любом направлении только юг…

Солнце расплющенным красным шаром сияло над льдами. Завеса упала. Веками интриговавший человечество таинственный полюс был открыт.

Шмидт вступил в наш разговор.

– Подождем садиться. Я знаю, что вы хорошо, безупречно определяетесь, – сказал он, обращаясь к Спирину. – Пилоты вы хорошие, штурманы отличные, но я тоже кое-что понимаю в математике и знаю, что можно ошибиться в расчетах – тогда на весь мир скандал получится. Лучше перелететь через полюс, чем не долететь.

Через десять минут дается команда о посадке. Водопьянов разворачивается на сто восемьдесят градусов, и машина погружается в облачность… Все напряженно ждут, когда начнет проясняться. Водопьянов, сидя за штурвалом, сосредоточенно следит за приборами…

Вот появляются черные пятна… Разводья, трещины… Вода? Становится все светлее. Высота шестьсот метров. Облака кончились. Под нами безбрежное пространство льда, испещренного морщинами, изрезанного трещинами и разводьями. Лед массивный, хотя весь в мельчайших складках. Так вот каков он, Северный полюс!

«Хорош?» – взглядом спрашивает Водопьянов, указывая на лед.

– Отличный! – отвечаю я и в подтверждение поднимаю большой палец.

«Н-170» делает плавный круг. Мы ищем подходящую площадку. Выбираем одно из гладких полей. Спирин бросает дымовую шашку, и над льдами расстилается черная полоса дыма.

Водопьянов «прицелился» и повел машину на посадку. Люди прильнули к окнам, сосредоточенно смотрят. В глазах у всех огоньки радости: лед крепкий, выдержит. Все ближе и ближе к нам ледяная поверхность полюса. Мелкие морщинки на льду превращаются в огромные торосы. Еще минута – и слышен скрип лыж.