— Черт! — я поскользнулся на глинистом крутом берегу и шлепнулся рядом с залитым дождем кострищем. Пила жалобно взвизгнула.
      Я выпростался из рюкзака и с омерзением провел рукой по штанам. Капал дождь. А может, и снег. А может, еще что-нибудь. В темноте и тумане ничего не было видно. Слышно тоже было плохо: рядом вырывался из-под моста Сисим и ударялся о стену тальника. Половодье!
      — Секи время! — сказал Качаев.
      — Четыре! — нерадостно доложил я. Мне почему-то хотелось колбасы.
      — В девять поплывем! — хихикнул Качаев и потер руки.
      Жить оставалось пять часов с небольшим.
      — Гляжу на будущность с боязнью, — сказал я с выражением. — Гляжу на прошлое с тоской. И, как преступник перед казнью, ищу кругом души родной.
      Я сказал это в пространство, потому что Качаев уже звенел пилой где-то там.
      К восьми остов плота был готов. Он напоминал аэроплан выпуска 1907 года. Состоял он в основном из дыр между досками. Еще он напоминал лань из известного стиха Евг. Сазонова:
 
Я засунул в клетку длань,
Подошел пугливый лань.
Но, когда я длань разжал,
Лань вздохнул и убежал.
 
      Плот был изящен, как этот самый лань, и так же хрупок. Единственным прочным элементом в нем был толстенный брус. К брусу были прибиты четыре доски, к которым нужно было крепить камеры. К краям досок были прибиты планки.
      — Для эстетики, — самодовольно сказал Качаев.
      Еще девять досок просто свисали с бруса.
      — Консоль, — гордо пояснил Качаев.
      Итак, плот был назван «Консоль». Качаев видел в названии нечто гриновское и романтичное. Мне же оно больше напоминало о пуде соли. Мы примотали камеры к доскам и уложили рюкзаки. Я, наконец, принялся за колбасу. Кто-то из нас сегодня утонет:- или я, или она, так что ж ей пропадать!
      Качаев был настроен более оптимистично и от колбасы отказался.
      Ровно в девять мы отбыли.
      — Табань влево! — самозабвенно орал Качаев. — Вправо табань! Еще табань!
      Плот встал на дыбы и с размаху наделся на тальник. Было пять минут десятого. Мы стали спасаться. Вода бурлила. Течение вырывало у нас рюкзаки. Мы выползли на берег, сбросили тяжёлую одежду и достали из рюкзака бутылку «Старки». Как из холодильника!
      — Разожжем мы костер на Дону! — орал Качаев, размахивая кружкой.
      — Больно речка быстра! — невпопад подкрикивал я, переступая босыми ногами по снегу.
      Прикончив бутылку, мы обнаружили, что спаслись не на тот берег. Но теперь нам море было по колено: сначала вернулись на плот, потом слегка утонули, потом утопили качаевский рюкзак, но в конце концов добрались до того же залитого дождем кострища.
      Наше маленькое путешествие закончилось на третьих полках поезда «Абакан-Красноярск». Мы парили кости.
       1973