Алексей Бабий
Шутка в деле
Рассказ
От студента Абросимова любимая ушла. Дело было, в общем, обыкновенное. Сперва она его не любила, и это было плохо, а потом полюбила, и стало хорошо, потом всё пошло так, что лучше не придумаешь, а потом что-то стало не так, а потом ещё хуже, и наконец стало хуже некуда. Такая вот история любви.
Хлопнув в очередной раз дверью, пометавшись в очередной раз бесцельно по городу, навалявшись в очередной раз ничком на диване, Абросимов ясно и безысходно понял, что, хотя с любимой и плохо, без неё всё-таки куда хуже. Он ещё думал, что это была очередная ссора, и надеялся, что это последняя ссора, но он не знал, что любимая ушла и эта ссора — действительно последняя. Он думал, что всё будет, как обычно: он придёт, признает себя виноватым, она выплачется у него на груди, а потом будут поцелуи до одурения, и этим поцелуям недавняя отчуждённость придаст некую новизну. Ведь вкус любви в том, чтобы с каждым днём становиться всё ближе, а если стали ближе некуда, приходится время от времени отдаляться.
А любимая открыла дверь и сказала: «Я ухожу от тебя. Ты прости. Я не могу больше». И дверь закрыла. Но Абросимов, хоть и оглушённый, успел увидеть в прихожей знакомые туфли. Того, третьего, из-за которого в последний раз и был сыр-бор.
Когда Абросимов пришёл в себя, оказалось, что он стоит на платформе станции Саянская, за сотни километров от любимой, в руке у него портфель, а в портфеле три бутылки «Солнцедара» в качестве презента сокурсникам. В это самое время абросимовские родители с недоумением вертели в руках записку: «Я в колхоз. Буду не знаю когда».
Абросимов и до этого чувствовал, что куда-то едет, что-то говорит, пишет и даже острит, но это было как бы вне его. Не то, чтобы он был погружён в мысли о любимой, — он вообще ни во что не был погружён и вообще ни о чём не думал. Его как будто выключили на лестничной площадке, а потом сразу включили на платформе станции Саянская. Мир ворвался в него: великолепная осенняя звёздная ночь, суета пассажиров, бряцанье гитары, перекличка вагонников. Абросимов внезапно почувствовал, что он дышит: воздух был настолько свеж, что всё тело от него покалывало, как язык от шампанского. Вспомнилась и любимая, но как-то нереально, будто её и не было, а если и была, так не его любимая, а чья-то другая. Абросимов почувствовал себя, как после многокилометрового перехода: вот сброшен, наконец, сорокакилограммовый рюкзак и идёшь (да не идёшь, а летишь, паришь по воздуху) к ручью, где сейчас умоешься ледяной водой, ляжешь, раскинув руки-ноги, и будешь смотреть в небо бездумно и безмятежно.
— Эх, ма, тру-ля-ля! — сказал себе Абросимов. — К чёрту автобус! Всего-то километров пятнадцать!
Он почувствовал себя невесомым и гармоничным. Он хрустел подмёрзшей грязью, размахивал портфелем, а выйдя за пределы станции, заорал:
Ах ты, милая моя,
Где найти такую?
При тебе люблю тебя,
Без тебя другую!
А потом завернул еще и сериал про чайника:
У крокодила морда плоская,
У крокодила морда плоская,
У крокодила морда плоская
Он не умеет целовать!
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником
И научили целовать!
У бегемота нету талии,
У бегемота нету талии,
У бегемота нету талии,
Он не умеет танцевать!
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником
И научили танцевать!
А над Пекином солнце встало,
На балкон выходит Мао,
На балкон выходит Мао,
И начинает выступать!
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником,
И отучили выступать!
Ну и так далее, две сотни куплетов. А через пару часов, устав драть глотку, присел отдохнуть в копну сена, да с тем и заснул.
Проснулся он от того, что солнце било прямо в глаза, и ревели кругом моторы уборочных грузовиков. Абросимов вылез из копны и потянулся. Рядом пробирался меж кочек мелкий ручеёк. В одном месте его пересекала тракторная колея, и из этой колеи Абросимов пошвыркал немного, приговаривая: «Не пей, Витёк, „Беларусем“ станешь!», а затем утёрся рукавом, встряхнулся по-собачьи, и отправился к дороге ловить попутку.
Вскоре, облобызанный сокурсниками с головы до ног и вполне счастливый, сидел он во главе стола и заедал «Солнцедар» макаронами.
— А Ленка-то где? — спросил его Саня. — Чего один-то?
— Сдаю дела, мужики! — бодро сказал Абросимов. — Что было — то было. Ведь что-нибудь, да было! Никогда так не было, чтоб никак не было! А вы-то чего скучные? Хау а ю?
— Хавать-то хаваем… — помрачнел Саня.
(не окончено. 1977)
