Анчар

      С девочками Владик не дружил. Он никогда не бил их, не драл за косички, не приставал на переменках. Он просто их не замечал. Вот почему ему и в голову не пришло окликнуть Верку. Он шёл и думал, что сегодня папа обязательно пойдёт с ним на речку. Может быть, и мама пойдёт — не днём, конечно, днём очень жарко, а под вечер, вода тогда тёплая-тёплая.
      Замечтавшийся Владик не сразу заметил, что между ним и Веркой появился человек, одетый в вылинявший парусиновый комбинезон. В руках он держал большой сачок, сшитый из мешковины, и шёл пригибаясь, какими-то крадущимися шагами.
      Всё дальнейшее произошло очень быстро. Человек взмахнул сачком и накрыл им Пуську, замершего у очередного дерева. Пуська даже не пикнул, а дядька, перевернув сачок так, что Пуська оказался как в мешке, огромными прыжками помчался к стоящему на другой стороне улицы зелёному грузовичку с закрытым фанерным кузовом. И только когда он рывком откинул дверку в кузове и вытряхнул туда Пуську, Владик с ужасом понял: это ведь «будка», та самая «собачья будка», которая забирает бродячих собак и увозит их куда-то на ужасную гибель…
      — Эй, — заорал Владик и кинулся к машине, — эй, отдайте! Он не бродячий! Верка, Верка-а-а!
      Но он не добежал. Дядька вскочил в кабину, грузовичок рванул с места и понёсся по улицам. Ничего не понимающая Верка с изумлением глядела на Владика, вытаращив круглые голубые глаза.
      — Чего ты стоишь, как дура! — закричал Владик. — Это же будка! Она твоего Пуську…
      Он не договорил, потому что Верка испустила такой вопль, от которого у него чуть не лопнули уши. Со звоном разбились банки и бутылки: швырнув авоськи на камни мостовой, Верка вопила не своим голосом.
      — Пуська! — кричала она, схватившись за рыжие свои кудряшки. Пусечка мо-ой! Ой, мама! Ой, мамочка!
      Захлопали калитки, отовсюду выбегали люди, все спрашивали, что случилось, почему такой крик. Но Верка продолжала орать, и тогда Владик объяснил, что вот «будка» забрала её собачку Пуську, прямо из-под Веркиных ног, и теперь Верка всё орёт и не может остановиться. И тут одна старушка сказала, что если побежать сейчас на базар, то там в переулке за каменными амбарами эта самая проклятая «будка» останавливается и ждёт: может, кто из хозяев придёт и даст «калым» за свою собаку.
      — А что такое калым? — спросил Владик и вдруг закричал на Верку: — Да замолчи ты!
      И Верка неожиданно замолчала и замерла, всё так же вытаращив глаза и вцепившись в свои волосы.
      — Калым? А выкуп, деточка, деньги, — объяснила старушка. — Они ж, окаянные, для того и хватают хозяйских собачек, чтобы, значит, на пол-литра заработать. Вы бегите скоренько, они за амбарами дожидаются.
      И они помчались к базару. Верка всхлипывала и подвывала на ходу, а Владик, задыхаясь от быстрого бега, время от времени говорил ей: «Цыц!» Они влетели в широко раскрытые по случаю воскресного дня ворота и стали проталкиваться через пёструю и шумную толпу покупателей и продавцов. Вот и амбары — теперь они кажутся низенькими и нестрашными, не то, что ночью. Пробежать между ними, выскочить через калиточку в переулок… Так и есть, у самого забора стоял зелёный грузовичок с фанерным кузовом. Из него доносились лай и визг. А рядом, поставив ногу на ступеньку, возвышался тот самый дядька в комбинезоне — теперь Владик рассмотрел, что его физиономия заросла рыжей щетиной, а глаза подпухли. Он мрачно уставился на ребят. Верка от страха онемела, и тогда Владик, набрав полную грудь воздуха, громко сказал:

 
      — Послушайте, отдайте нам Пуську. Вы только что поймали его на Пушкинской. Вот калым!
      И разжал ладошку с мятой трёхрублёвкой.
      — На Пушкинской? — неожиданно тонким голосом спросил дядька. Это какой же, беленький? Ну-ка, ну-ка…
      Он откинул дверцу кузова, схватил сачок — только не тот, огромный, а поменьше и сетчатый, — крутанул им в машине и вытащил Пуську, который болтался кверху лапками в сачке, как рыба в сетке, и — что самое странное — молчал.
      Верка рванулась вперёд и протянула руки, но дядька поднял сачок и всё тем же тонким голосом зачастил:
      — Хороший пёсик, беленький, нарядный! За такого троячки мало, за троячку не отдадим, лучше на воротничок его пустим!
      И он стал медленно опускать сачок с Пуськой в машину. Верка ахнула, а у Владика сразу вспотели ладони. И тут он вспомнил… вспомнил…
      — Стойте! — крикнул Владик и дрожащими руками ухватился за задний, застёгнутый на пуговку карман тренировочных штанов: там ещё с ночного путешествия лежали свёрнутые твёрдым квадратиком два рубля. — Стойте! Вот!
      Дядька сокрушённо покачал головой, но вытащил сачок. И вытряхнул Пуську на землю. Пуська шмякнулся о камни, но не завизжал, а молча кинулся к Верке и прижался к её ногам. Верка схватила его на руки и стала целовать, как сумасшедшая, а потом крикнула:
      — Бежим домой! Владичек, миленький, бежим!..
      — Она теперь дома и снова ревёт, — сказал Владик, заканчивая эту историю, которую он одним духом выложил родителям прямо в прихожей. — Так что давайте деньги, я снова сбегаю на базар. Мама, что с тобой?
      — Подождите, — сказала мама побелевшими губами. — Ты говоришь — будка? А ведь Анчара до сих пор нет…
      — Спокойно! — крикнул папа. — Только не волноваться! Где мои очки? Всё это глупости, Анчар не тот пёс… Где мой кошелёк, чёрт побери? Лена, дай мне ещё десятку. Только без паники! Владик, где мои очки, я спрашиваю!
      Все заметались по квартире, и через минуту папа уже выбежал из дому, крикнув на прощанье:
      — Я скоро вернусь. С Анчаром. Владик, помни: маме нельзя волноваться!
      Хлопнула дверь. И тут Владик, совсем взрослый Владик, повалился ничком на диван и заревел. Он знал, что плакать стыдно, мама может расстроиться, и ей станет хуже, но что он мог поделать, если слезы сами лились из глаз, а изо рта вырывались — тоже сами — противные булькающие звуки.
      Мама села рядом и взяла его за плечи.
      — Ну, перестань, — сказала она. — Вот увидишь, папа сейчас приведёт Анчара. Они наверняка стоят там и ждут — как бы ещё подработать.
      — Мама, — сказал Владик, всхлипывая, — а вот если у человека нет денег, чтобы выкупить свою собаку?
      — Конечно, безобразие! — сказала мама. — Прямо какое-то узаконенное воровство. Знаешь что? Вот вернётся папа, и мы напишем в нашу газету. Впрочем… зачем нам сидеть и ждать и каждую минуту глядеть в окошко? Давай напишем прямо сейчас.
      В комнате Владика они уселись за письменный стол и решили, что каждый будет писать отдельно — Владик о том, что он видел, а мама — что она думает по этому поводу.
      Владик написал так:
      «На Пушкинской будка забрала Пуську. Пуська не бродячий, у него есть хозяйка Верка. Она очень кричала. Пуську отдали за пять рублей. Надо будку запретить».
      — Ну, как? — спросил Владик у мамы. — Правильно? А ошибок нет?
      — Всё правильно, и ошибок почти нет, — сказала мама. — Только надо писать не «Верка», а «Вера». Ты перепиши теперь начисто, а я подогрею отбивные.
      Мама ушла на кухню, а Владик взял листок, исписанный чётким, крупным маминым почерком.
      «Уважаемый товарищ редактор! — писала мама. — Всем известно, что бешенство — огромная беда и бороться с ним необходимо. Но для этого надо уничтожать источники бешенства, которыми чаще всего являются дикие животные, особенно лисы. В нашем же городе пошли по другому пути: стали забирать прямо с улиц и дворов ни в чём не повинных собак, совсем не бродячих, а просто вышедших на прогулку. К чему эта видимость борьбы с бешенством? Она превратилась в неоправданную жестокость по отношению и к животным, и к их хозяевам. Особенно тяжко страдают дети и не только потому, что теряют своих любимцев, — они получают наглядный урок бессердечия и корысти…»
      Дальше Владик не успел прочитать, потому что услышал, как в замочной скважине поворачивается ключ, и бросился в прихожую. В дверях стоял папа — без Анчара.
      — Только не волноваться, — сказал папа упавшим голосом. — Будки уже нет. Уехала. Говорят, туда примчался какой-то моряк с дружками — у него тоже забрали собаку — и поколотил этого… будочника. Сейчас я попытаюсь позвонить в одно место… У меня недавно лечилась жена начальника городского коммунального хозяйства.
      Папа надел очки и начал листать записную книжку. Потом он набрал номер, и лицо у него стало напряжённым.
      — Алло, — сказал он деревянным голосом, — товарищ Поликарпов? Это Ковтун говорит. Да-да, доктор… Простите, что я домой, но тут такое дело — собаку нашу забрали. Да, будка! В ошейнике была. Ах, вот что… Ладно, постараемся успеть. До свидания.
      Папа медленно положил трубку и, не поднимая глаз, сказал:
      — Они увозят пойманных собак в Злынь: там есть у них такое… место.
      — Ничего, — сказала мама, — ничего страшного. Сейчас мы позавтракаем. А потом вы поедете в Злынь. Автобус ходит туда каждый час, расстояние небольшое. Я, конечно, не знаю, как они там… работают, но убеждена, что в первый же день, да ещё в воскресенье, они собак не… не тронут. Не плачь, сын, и вообще не теряйте даром времени. Пошли, а то мои отбивные, наверное, сгорели.
      Но, видно, не суждено было им сегодня позавтракать. Потому что резко и требовательно зазвонил телефон. Папа взял трубку, послушал, спросил: «Что? Оскольчатый перелом?», и дверь за ним коротко хлопнула. А Владик снова почувствовал, как слезы сами льются из глаз.
      — Перестань, — резко сказала мама. — Сейчас же прекрати рёв! И запомни: безвыходных положений не бывает. О господи, это кого ещё несёт?
      Действительно, в дверь звонили — длинным весёлым звонком. Мама открыла, и в прихожую ворвалась Верка.
      — Вот! — закричала она, протягивая маме пять рублей. — Долг! Спасибо! Мама говорит: в деревне у бабушки поспеют фрукты, я целую осень возить их буду. Вам! А папка про Владика говорит, что он герой! Ой, Владик, чего ты плачешь?
      — Я не плачу, — буркнул Владик и отвернулся.
      — У нас будка Анчара увезла, — сказала мама. — В Злынь. А нашего папу вызвали в больницу, и теперь неизвестно, когда он вернётся.
      Во время маминой речи Верка стояла точно в такой же позе, что и тогда, на улице, — опять вытаращила до невозможности глаза, а руками вцепилась в кудряшки. И вдруг закричала:
      — Так папа же дома! Мой! Я сейчас!
      — Постой, — сказала мама, глядя на хлопнувшую дверь, — не её ли папа приезжает на грузовике в обеденный перерыв — огромный такой, рыжий, с вьющимися волосами?

* * *

      Когда Владик выбежал во двор, там уже стоял дядя Фёдор. Он протянул руку и сказал:
      — Привет. А где ремень?
      — Какой ремень? — удивился Владик.
      — А пса в кузове придерживать, — объяснил дядя Фёдор.
      И у Владика сразу отлегло от души, как будто Анчар просто ждал их где-то и надо только приехать за ним и защёлкнуть на кольце ошейника карабин старого поводка…
      Они направились в гараж. Дядя Фёдор велел обождать, а сам ушёл за зелёные ворота, в проходную. Его не было очень долго — видно, не просто было взять машину в воскресный день. Но вот зелёные ворота медленно распахнулись, и из них выехал грузовик. Дядя Фёдор открыл дверцу кабины и сказал:
      — Владислав, давай сюда! А ты, Веруха, с нами собираешься, что ли?
      От неожиданности и обиды Верка прямо задохнулась, а дядя Фёдор, подмигнув, спросил у Владика:
      — Ну, как — возьмём?
      И они покатили по солнечным улочкам, а потом по шоссе. И всё было прекрасно до тех пор, пока не показались первые домики Злыни и дядя Фёдор не притормозил у низкого редкого плетня, за которым под раскидистыми яблонями возились на земле двое мальчишек.
      — Эй, хлопцы, — окликнул их дядя Фёдор, — где у вас тут этот, как его… Ну, в общем, место, куда собак свозят?
      — Собак? — переспросил тот мальчишка, что был сверху, а тот, что снизу, придушенным голосом крикнул:
      — Так это живодёрня! Пусти, Митька, я людям дорогу покажу.
      — Я сам покажу, — рассудительно ответил Митька. — Вы в город не езжайте, а сейчас налево и краем, краем — там дорога прямая, не заблудитесь.
      — Как это — живодёрня? — холодея, спросил у него Владик.
      — А так, — равнодушно сказал Митька, — там собак убивают. А ты лежи-лежи, я тебя поборол!
      Последнее относилось к мальчишке, лежавшему под Митькой. Но Владик уже ничего не слышал — он сжал зубы и даже зажмурил глаза, потому что заплакать при дяде Фёдоре было совершенно невозможно. Машина плавно взяла с места, потом её стало потряхивать и подбрасывать, потом она остановилась, и только тогда Владик открыл глаза. Они стояли у длинного серого забора, окружавшего просторный выгон, поросший травой и какими-то жёлтыми цветочками. В глубине выгона виднелся чёрный сарай. Возле ворот сидела на табуретке и вязала толстая тётка в кирзовых сапогах. Она мрачно посмотрела на вылезавших из машины дядю Фёдора, Верку и Владика и спросила:
      — Вам чего надо?
      — У нас незаконно забрали собаку, — сказал дядя Фёдор. — В райцентре. Сегодня утром.
      — А вот не выдумывали бы глупостей, — злобно сказала тётка. Идите теперь до Пашки, чтоб он пропал, сколько из-за него скандалу. Сюда уже прибегали: сам Поликарпов звонил. Вон он стоит, Пашка, пьянюга окаянный.
      И она ткнула длинной вязальной спицей в сторону сарая, где маячила знакомая уже ребятам фигура в парусиновом комбинезоне.
      Дядя Фёдор крупными шагами направился к сараю, Владик и Верка побежали за ним. Но мордатый ловец собак делал вид, что их не замечает, и только на окрик дяди Фёдора: «Эй, служивый!» — нехотя повернул к ним свою физиономию. Теперь она была украшена не только щетиной, но и огромным лиловым синяком. Как видно, морячок с друзьями оказались серьёзными людьми…
      — У нас незаконно забрали собаку, — твёрдо сказал дядя Фёдор. — Придётся отдать.
      — А ты докажи, что незаконно, — злобно сказал Пашка и сплюнул. — Тоже взяли моду — по начальству звонить. Из-за паршивого кобеля…
      И он скверно выругался. Тогда дядя Фёдор шагнул к нему, сжав кулаки.
      — Отдавай собаку, — тихо, почти шёпотом сказал он. — Отдавай, а то…
      — Мы ещё посмотрим, есть тут ваша собака или нет, — пискливо забормотал Пашка. — Мы ещё увидим…
      Он подошёл к сараю, потянул за железную скобу на двери. И тотчас же многоголосый собачий визг и лай в сарае затихли. Пашка рывком отворил широкие, как в гараже, двери, и Владик с Веркой в первый момент отшатнулись от клубка собачьих тел, рванувшихся к двери. Но оказалось, что там, за дверью, густая ржавая сетка. И вот на эту-то сетку прыгали, налетали, лезли, царапались обезумевшие собаки.
      — Ну, где тут ваш пёс? — ехидно спросил рыжий. — Покажите.
      — Ничего, покажем, — сказал дядя Фёдор. — Зови, Владислав.
      И помертвевший Владик сделал шаг вперёд. Сейчас всё будет кончено… Как объяснить дяде Фёдору, и Верке, и этому рыжему верзиле, что Анчар не идёт ещё на его зов?
      — Давай, Владислав, — повторил дядя Фёдор. — Или онемел?
      Тогда Владик облизал пересохшие губы и хрипло крикнул:
      — Анчар! Ан…
      И тут что-то чёрное, большое, расшвыряв собак, грохнулось всей своей массой о сетку. И снова! И снова! Это Анчар рвался на голос Владика. Он бросался на эту проклятую сетку, будто она и была тем злым безжалостным существом, которое сегодня утром захлестнуло его петлёй, проволокло по земле и бросило в тряский и тёмный ящик. Он рвался домой, к хозяину, который пришёл за ним, как и полагается настоящему хозяину, чей пёс попал в беду…
      …Потом все ждали — у Владика прыгали руки, и он никак не мог застегнуть поводок, тем более, что Анчар вёл себя ничуть не лучше несмышлёныша Пуськи. Он вертелся, толкал Владика и всё пытался лизнуть его в нос, в глаз, в шею…
      За забором резко просигналила машина: это дядя Фёдор звал Верку, Владика и Анчара.