Фантастическая юмореска

 
      Радость — вот как мы назвали планету. А почему так назвали, непонятно. Оставалась бы лучше с реестровым индексом — ОЗТ/11/0,8 — Арктур-4 — и дело с концом. А то Радость! Не нарадуешься тут…
      Реестровая номенклатура расшифровывается просто: ОЗТ — планета обитаемая земного типа; цифра «11» означает, что обитаемых планет по сей день нашли ровно десять, Радость — одиннадцатая по счету; 0,8 — гравитационный показатель; Арктур, понятное дело, это альфа Волопаса, а наша ОЗТ — четвертая планета в системе.
      Слова «не нарадуешься» относятся к тому самому моменту, как мы с Сашкой очутились в пустыне. Вообразите: жара под тридцать градусов, над головой зеленоватое небо, огромный красный шар Арктура, и во все стороны, до самого горизонта, пустыня: песок, песок, песок… Оранжевого, заметьте, цвета. Откуда песок? Почему песок? Ведь НЕ МОЖЕТ здесь быть никакой пустыни. Ответа нет…
      Впрочем, начну по порядку. Вышли мы из «игольного ушка»… так принято называть у нас прохождение через канал Баженова (по известной поговорке: «Легче верблюду пролезть через игольное ушко, чем богатому попасть в рай»), а вернее, протискивание корабля сквозь вакуум-капилляр; кстати, отсюда и далеко не поэтическое прозвище корабля — «Верблюд»… Так вот, вышли мы из «игольного ушка» в системе Арктура, нашли четвертую планету — так значилось в задании — и легли на круговую орбиту. Эта самая Радость наша как за семью печатями: густейший вокруг нее слой облаков. Очень похоже на Венеру. Как мы ни крутились, как ни меняли наклон орбиты, «окон» не нашли.
      Разумеется, принялись за инструментальную разведку. Сразу же обнаружили мощное магнитное поле, но радиационные характеристики были минимальными, зато на всех диапазонах радиоволн шум невероятнейший. Голоса, сигналы непонятные, какое-то тиканье, бульканье, воркотня, бормотанье, шепот, свист, шипение. То словно горло прочищают, то жужжат, то икают где-то. Наконец, музыка!.. Не то чтобы заслушаться можно было, но ведь музыка, трижды прокляни и помилуй! Конечно, название сразу определилось: Радость!
      Что у нас на корабле поднялось, передать трудно! Все ликуют, целуются, кричат, слов разобрать невозможно. Мы идем на Контакт! Вот уж повезет, так повезет! Вышли в свой первый стажерский полет, и пожалуйста: ЦИВИЛИЗАЦИЯ! Да еще высокоразвитая — на уровне радиоэпохи.
      Видно, от радости, от упоения Открытием все мы несколько тронулись. Иначе не могу объяснить те серьезнейшие нарушения основных инструкций, которые были допущены нами в первые же часы.
      Странности начались с зондирования. Первый зонд прошил облачный кокон, и на минуту на нашем большом экране распахнулся подоблачный мир — россыпь островов в безбрежном океане. Очень нам понравились эти острова. Они казались теплыми, ароматными: зелень лесов и рощ, пляжи, мягкие волны, уютные города, ласковый ветерок…
      Высота зонда была порядочная — около двадцати километров; ждать, пока он пройдет глиссаду снижения, нам не хотелось, поэтому Павел, командир наш, попросил максимально увеличить «картинку». Тут-то все и кончилось. Все! «Телега» — телеметрия то есть — затуманилась, расползлась, как гнилое тряпье, почернела, словно тлеющая бумага, и канал связи лопнул, большие и малые экраны потухли. Оглох и ослеп наш зонд, погрузился в какую-то чернильную лужу и даже «прощай!» не сказал.
      Второй аппарат мы ухнули вниз с рекордной быстротой — через тридцать две секунды после потери первого. Этот расстался с жизнью еще в облаках. В ту же братскую могилу попадали и третий, и четвертый. Досадно было и ошеломительно: на пустом месте — в безобидной и дружественной атмосфере — зонды вдруг кончают жизнь самоубийством. Было у нас в запасе еще несколько серий, но поняли мы: бесполезное дело. Как быть дальше? Спускать разведчиков! Вот вам и первый промах: не разобравшись с зондами, с цивилизацией на планете, пошли на откровенный и безрассудный риск. Это ведь потом обнаружилось, что зонды целехонькие покоятся на борту — в гнездах трюмного отсека, а тогда мы и понятия не имели, куда они делись. Нет, что ни говорите, а ложно понятый героизм вовсе не украшение человеческой цивилизации.
      — Ребята, а вы заметили — после первого зонда весь радиофон исчез? — вдруг произнес кто-то из телеметристов.
      Мы переглянулись. Действительно, все это время эфир безмолвствовал. Что-то мы не так сделали, какие-то правила игры нарушили. Цена ошибки — четыре зонда, напичканные очень и очень дорогостоящей электроникой.
      — Так… — Командир пригладил волосы, кашлянул, затем поскреб ногтем несуществующее пятнышко на пульте. Как-никак, а решение нужно было принимать ему, и только ему. — Дело, друзья мои, серьезное. Как вы знаете, жизнь наша определена и предопределена инструкцией. Инструкция нам бог и одновременно порог. Но не было и нет еще на свете инструкции, которая проясняла бы положение насчет доброй воли, исключала риск и предоставляла выбирать род смерти по желанию. Короче, кто пойдет на десант?
      Пойти хотели, разумеется, все (я, помнится, удивился даже: к чему это Паша произнес такую душещипательную тираду?). Бросили жребий. И получилось так, что нам с Сашей — двум девятнадцатилетним стажерам Центра дальней космической навигации — выпала честь первыми ступить на поразительную планету, опрометчиво названную Радостью.
 
      …Посадочная капсула на нашем жаргоне носит название «жук». Сходство, надо заметить, действительно немалое. Во-первых, при прохождении атмосферы раскрываются парашютирующие лепестки — совсем как жесткие надкрылья у хруща, только их шесть штук в соответствии с шестигранной формой аппарата. А после посадки — на реактивной, разумеется, тяге — выдвигаются шесть ног, и бегает такая капсула по пересеченной местности довольно резво. Места в ней — на двух исследователей. Планетологи в свое время разные прозвища давали: и «скарабей», и «танк-бегунок», и «иноходец» (тут двойной смысл был: во-первых, капсула действительно передвигается иноходью, а во-вторых, предназначена для того, чтобы ходить по иным мирам), но прижилось одно — просто «жук», и все.
      Итак, мы с Сашей устроились в капсуле, проверили энергоблоки, телеметрию, управление и под традиционное «Ни пуха, ни пера!» отвалили от корабля. А как только погасили скорость, к нам снизу рванулись облака. Началось свободное падение.
      …Испуга, честно признаюсь, не было. Были горячка нетерпения и ожидание сюрпризов. И сюрпризы начались! Заплыли мраком экраны — ладно, бог с ними. Замолчали динамики — и это можно стерпеть. Отказал передатчик — тоже не конец света. Но вот что самое главное: мы уже выпустили лепестки, уже прошли, судя по высотомеру, облака, а в иллюминаторах черным-черно. Это на дневной-то стороне!
      Почему-то стало душно. В неярком свете кабины я отчетливо видел капли пота на лбу Александра, а мысль была — и у меня, и у него — одна: как бы в море не угодить, как бы сесть хоть на крохотный клочок суши, но шансов на столь удачную посадку было прискорбно мало. Потом погасли и лампы. Мы воззрились на светящуюся шкалу высотомера, и губы наши шевелились, повторяя показания: «Тысяча метров… пятьсот… сто… двадцать пять…» Автоматика включила двигатели. Я всем телом ощутил, как под капсулой ударили мощные реактивные струи. Если сейчас извне донесется шипение — свист обращающейся в пар морской воды, значит, мы в чужом океане, при полном неведении погодных условий, завал! Надо немедленно давать форсаж. Однако… шипения не было. Мы мягко сели на твердую почву.
      Почти моментально чернила за иллюминаторами словно ветром сдернуло. В кабину хлынул червонный поток света. Вокруг капсулы расстилалась оранжевая пустыня. С корабля же нам виделись веселые зеленые острова. Что за чертовщина?
      Я привел в действие механизмы шести коленчатых ног и пощелкал клавишами экспресс-анализатора. Зажглись несколько табло: состав воздуха — полный аналог земного, давление — семьсот миллиметров ртутного столба, состав почвы — чистый кварц с примесью окислов железа, вероятность вредоносных микроорганизмов, бактерий, спор и прочих прелестей патогенной флоры — сплошные нули до девятого знака после запятой…
      Мы с Сашкой одновременно схватились за рукоятку люка. Увы, это был последний механизм, который нас послушался. Ирисовые створки бесшумно раздвинулись, с легким хлопком уравнялось давление, и… все стрелки, все зайчики и все индикаторы дружно прыгнули на нуль. Пульт отключился. Напряжения в сетях как не бывало. Жужжание пульсации в аварийном блоке с микрореакторным дублированием и двойной защитой медленно смолкло.
      — Саш, а Саш, — почему-то шепотом позвал я. — По-моему, нам крышка. Это совсем другая планета…
      Щурясь от яркого света, Саша высунул голову в люк и долго-долго стоял так, оглядывая горизонт.
      — Нет, Костик, — наконец сказал он. — Планета та самая. Просто нашего «жука» кто-то опустил в формалин…
      …Вторые сутки мы бродили по песку, стараясь не терять из виду капсулу. Компас здесь был без надобности: магнитное поле отсутствовало начисто. Питания и воды хватит на две недели, еще есть НЗ — дополнительные пять суток надежды, а дальше что? Даже если чудом заработает передатчик, какие новости мы сообщим? Торчим в песках, а где они находятся, понятия не имеем. Океан при ближайшем рассмотрении оказался кварцевой пустыней. Тучи обладают любопытным свойством: если смотреть сверху, они есть, если снизу — их нет. Да что передатчик! Огня и то не добудешь, чтобы еду согреть: не из чего и нечем…
      И вдруг в воздухе появилась ворона. Точнее, это потом обнаружилось, что ворона. Мы с Александром устроились в тени капсулы и жевали сухие мясные галеты, запивая их холодной кофейной бурдой: не оставалось ничего другого, как размешивать порошок растворимого кофе в теплой воде, нагретой на солнце. Близился вечер. Радостианские сутки длятся тридцать семь с половиной часов, день длинный, «сиеста» тянется долго, поэтому мы размякли, устав от жары, и сидели молча. Внезапно Сашка больно схватил меня за локоть и указал вверх. Над «жуком» кружила черная точка. В следующее мгновение Александр метнулся в капсулу и вернулся с биноклем и карабином в руках.
      — Ты не поверишь, — сказал он после минутного созерцания. — Ворона.
      — Как ворона? — Я даже испугался.
      — Обыкновенная, черная, — он пожал плечами и прицелился.
      — Саша, может, не надо? Может, подождем? Пускай снизится, поближе разглядим. Ну откуда здесь ворона?
      — А если улетит? И потом, заряжено-то не пулей, а ампулой со снотворным.
      Щелкнул выстрел. Ворона резко вильнула в сторону, сложила крылья, спикировала и уселась прямо перед нами, шагах в трех.
      — Вы что, обалдели, что ли? — возмущенно сказала она на прекрасном русском языке.
      Саша выронил карабин. Я ахнул и сел — не сел, а плюхнулся — на ступеньку трапа.
      — Нет, я спрашиваю, вы что, с ума посходили? — продолжала ворона. — Вот так летишь себе, не смотришь по сторонам, чуть зазеваешься — и привет! — уже пуля в кишках сидит. Каково, а?
      Я взглянул на Сашку и покрутил пальцем у виска. Он согласно закивал и надавил себе на глазное яблоко. Я повторил прием. Ворона двоилась. Прикусил губу, по-моему, до крови. Больно. На галлюцинацию, следовательно, не похоже.
      Ворона, очень знакомо наклонив голову, с интересом наблюдала за нашими манипуляциями. Почистила клюв, затем глубоко погрузила его в песок и вытащила жирного розового червяка. Проглотила.
      — Только не вздумайте меня своими галетами соблазнять. Я птица разборчивая и неподкупная: на гадость вашу и смотреть не хочу. А червяков здесь полным-полно.
      Ворона каркнула. Тут же — словно по сигналу — из песка полезли отвратительные, в большой палец толщиной, глазастые черви. Меня затошнило.
      — То-то же, — наставительно сказала птица. Она, казалось, была отменно довольна. Каркнула еще раз, и червяки утянулись в песок. — Впредь не пуляйте, не подумав. А то пускай на планету всякого. Как увидят что живое, сразу же палец на спусковой крючок. Прямо какие-то trigger-happy. Really, trigger-happy-that's the word.
      Я вздрогнул. Ворона, очевидно, могла спокойно перейти на английский язык и трудностей не испытала бы.
      — Я не пулей стрелял, — внезапно сказал Сашка. Бог ты мой, он… оправдывался! — Я стрелял ампулой со снотворным.
      — А мне откуда это знать?! — осерчала ворона. — Будто я разбираюсь, чем меня угостить хотят. Впрочем, раз не пулей — я вас прощаю. А снотворное свое заберите. Мне оно как-то ни к чему. У меня и так сон нормальный. — И проклятая птица выплюнула на песок нашу ампулу.
      Затем захлопала крыльями, тяжело подпрыгнула и улетела. Не улетела умчалась с такой поразительной скоростью, что мы и опомниться не успели, как она растворилась в зеленом небе.
      Жалко, что некому было подслушать разговоры, которые мы вели той ночью, беспокойно вертясь в гамаках. Разговоры эти были — первый класс. Такие, например:
      — Ну ладно, на планете обитают говорящие вороны. Примем как данность. Чего не бывает во Вселенной! Но откуда они русский язык знают? И английский?
      — Очень просто: обучились в школе первой ступени.
      — Мерси, ты очень сообразителен. А пули на лету где научились ловить?
      — Пустяк! Военная подготовка под началом умудренных опытом столетних воронов.
      — Гениально! Червяками командовать тоже армейский навык?
      — Нет, это у них врожденное.
      — Славненько поговорили… Ну, спи. Спокойной ночи!
      — Уснешь тут…
      Все-таки мы заснули. А когда лучи поднявшегося над горизонтом Арктура разбудили нас, мы поняли, что спокойно кончить дни нам здесь не дадут. В пятнадцати метрах от «жука» покоилась большая иссиня-фиолетовая лужа.
      Минут десять мы изучали ее издали. Наконец Саша произнес:
      — Ну как, Константин, может, позавтракаем сначала? Думается мне, если уж она появилась, то неспроста и надолго.
      — Нет уж, давай-таки выясним, что ей нужно. Знаешь, как-то не до еды, пока она здесь торчит. Только карабин не бери. Вылезет какой-нибудь крокодил и начнет нас честить: мол, опять неправильно ведете себя.
      Черт бы побрал мой язык! Я еще не закончил фразу, как фиолетовая вода пошла волнами и на песок выполз… на самом деле крокодил. Здоровенный метров пяти в длину.
      — Еще кто-нибудь нужен? — басом осведомился он.
      — Говорящего крокодила нам не хватало! — довольно-таки непоследовательно шепнул я Сашке, но тот меня не слушал.
      — Бегемот, — ляпнул он ни к селу ни к городу.
      — Пожалуйста, — спокойно ответил аллигатор. — Архимед, вылезай, гости тебя требуют. Его Архимедом зовут, — пояснил он. — Больно много воды вытесняет.
      Лужа снова заколыхалась, показалась черная лоснящаяся туша, и через несколько секунд перед нами стоял вполне натуральный бегемот по имени Архимед. Он шумно фыркал и разевал огромную пасть.
      — Ну и жарища! — сказал бегемот, отдышавшись. Голос у него был тонюсенький — прямо мальчишеский дискант. — Градусов тридцать по Цельсию, тридцать восемь по Реомюру, восемьдесят шесть по Фаренгейту. Так?
      — Так, — честно ответили мы с Сашкой.
      — А вы говорите! — словно передразнивая, сказали крокодил с бегемотом укоризненным дуэтом, как-то оценивающе взирая на нас. — Ну-с, гости дорогие, с чем пожаловали?
      Мы молчали. Да и что могли мы ответить? Ясно было одно: с нами играют какую-то нелепую комедию. Хотелось вести себя достойно, а вот роль, уготованную нам, никак не удавалось понять.
      — Слышишь, Обжора, с нами не разговаривают, — пропищал бегемот. Крокодила, оказывается, звали Обжора. Что же, вполне резонно. — Оне, видите ли, важные. Мы для них, видите ли, не ровня, низший сорт, так сказать. Надулись, как индюки, и стоят.
      — Да нет, Архимеша, ты не прав, — голос у крокодила, хоть и низкий тембром, был чрезвычайно мягкий, бархатистый. И интонация учтивая, вкрадчивая, даже угодливая. — Ты не иронизируй. Они просто остолбенели. Может, испугались или что. Видишь, как побледнели, бедняжки. Пот прошиб, ножки подгибаются. Вы, ребята, не бойтесь, — обратился он к нам. — Чего бояться-то? Мы звери спокойные, на людей не кидаемся. Вот поговорить хотели, да видим, не ко времени. Вы и не завтракали еще. А может быть, вам запах наш не нравится? Это мы исправим.
      Зловоние действительно было невыносимым. Из крокодильей и бегемотовой пастей несло гнилью, плохо пережеванной пищей и тиной — в общем помойкой. Крокодил Обжора подбежал к луже, запустил туда переднюю лапу и вытащил флакон цветочного одеколона с допотопным пульверизатором. Несколько раз нажал на грушу, проверил, побрызгал в пасть бегемоту, потом себе.
      — Теперь лучше, — удовлетворенно сказал он. — Итак, мы вас слушаем…
      И — с безмерным удивлением:
      — Э-э, друзья дорогие… Мы были о вас лучшего мнения.
      Я почувствовал тревогу и оглянулся. Сашка стоял в двух шагах позади меня и сжимал в руках лазерное ружье. Когда он успел побывать в капсуле, я так и не заметил.
      — Пошли, Обжора, — с обидой в голосе произнес бегемот Архимед. — С ними беседовать — себе дороже. Чуть что, сразу за оружие хватаются. Вчера Чернушку едва не укокали, сегодня нам угрожают. С такими каши не сваришь. А еще туда же — «братья по разуму»…
      Оба демонстративно повернулись и не спеша потопали к луже, а через минуту Архимед с Обжорой скрылись в фиолетовой жиже. Я переводил взгляд с Сашки на лужу и не знал, что делать, что говорить. Внезапно вода забулькала, заколыхалась, и уровень ее стал стремительно падать. Вскоре лужа исчезла вода просочилась сквозь песок. Осталась пустая впадина, и вот что удивительно: глубина ее была совсем небольшая — всего с метр. Ни крокодила, ни бегемота не было видно и следа.
      — Ты что распсиховался? — закричал я на Сашку. — Ну кто тебя просил за лучемет хвататься?! Ведь какой шанс упустили!
      — Костя, не кричи, ради бога! — взмолился Александр. — Они же издевались над нами! Клянусь, издевались!
      — Кто?! Басистый крокодил по кличке Обжора и обидчивый бегемот по имени Архимед? Ты в своем уме?! Это же какая-то игра. Нас изучают! А ты — словно на сафари в верховьях Нила — машешь своей пушкой: мол, не подходи. Может, ты шкуры собирался с них снять? Восхитительно! Первая в истории шкура говорящего бегемота!
      Долго мы еще так ругались. Я кричал, Сашка оправдывался, оба осипли, но ни до чего умного не договорились…
 
      Последующие дни мы с утра до ночи копались в нутре нашего «жука». Проверили все блоки, ощупали пальцами каждый контакт, прошлись по всем схемам и сетям — напрасно. Капсула была мертва. Словно кто-то высосал жизнь и из ее реакторов, и из атомных батарей, аккумуляторов. Фотоэлементы подставляли свои ячейки лучам светила, но ни один электрон не реагировал на лавину квантов, не срывался с насиженного места в кристаллической решетке. Даже кино- и фототехника бездействовали, хотя механизмы были исправны, а пленка без единого изъяна. Кадры не получались: линзы отказывались фокусировать изображения. Физику на этой планете отменили…
      Арктур исправно забирался в зенит, спускался к горизонту — небо тогда меняло цвет с бледно-салатового на гороховый, приходили и уходили ночи, а никаких неожиданностей больше не случалось. Странное на нас снизошло состояние: мы и ждали очередных визитеров, и от всей души желали, чтобы этого не произошло. Какой толк? Помощи ждать неоткуда. Дайте хоть помереть спокойно!
      Даже «Верблюд» казался каким-то далеким-далеким, не существующим в реальной жизни кораблем, а черты лиц наших товарищей по полету смазались в памяти, расплылись, стали нечеткими, как на старинной групповой фотографии.
      На десятый день нас посетил белый медведь. Явился он поутру — важный такой, степенный. Удивились ли мы? В общем, да. В основном по той причине, что налицо явная зоогеографическая несуразица: в пустыне — и белый медведь. Но одновременно и не удивились: после Обжоры с Архимедом диковинного здесь было мало.
      — Здравствуйте! — вежливо сказал медведь. — Меня зовут Брике.
      (Мы так и знали, что он заговорит: неговорящие животные, судя по всему, здесь не водились.) А я вас знаю. Можете не представляться. Вот вы Александр, а вы — Константин. Надолго к нам?
      — Навсегда, — буркнул Сашка.
      — Чудесно, чудесно, — медведь задумчиво пошевелил лапой обертки от наших пайков, разбросанные по песку, понюхал всякий сор, лежавший возле капсулы. Почему-то тяжело вздохнул. — Я вот давеча с вашим информаторием познакомился. И нашел там много чего непонятного. Может, пособите разобраться?
      Мы с Сашкой тревожно переглянулись. Информатория на капсуле не было, вот в чем дело, только навигационное счетное устройство, и то безжизненное. Очевидно, медведь имел в виду электронный мозг на «Верблюде», а вот это попахивало мистикой. Каким образом этот Брике мог забраться в корабль, несущийся на высоте пятисот километров, да еще покопаться в голограммах машинной памяти?
      — А в чем дело? — спросил Александр.
      — Да мелочи все, — медведь лег на песок и положил голову на лапы. — Что такое гамаши?
      — Как?! — вскричали мы в один голос.
      — Гамаши, — повторил Брике. — Есть, знаете ли, у одного вашего детского писателя такие строки:
 
Стал натягивать гамаши,
Говорят ему: «Не ваши».
 
      Так что это такое — гамаши? И еще другое слово — бекеша. А?
      — Понятия не имею, — нервно сказал я.
      — И я тоже, — растерялся Сашка.
      — Ну и ну, — бредовый медведь зевнул во всю пасть. — Хороши гости! Являются как снег на голову, какие-то цели ставят перед собой, а собственного языка не знают. Глупо. Больше вопросов не имею.
      Он пошарил лапой в песке и вытащил — склад там у них, что ли? — телефонный аппарат. Сашка схватился за щеку, будто у него заболели зубы. Я почувствовал озноб. Медведь набрал когтем номер и умудрился приложить трубку к уху.
      — Колючка, ты? — заорал он страшным голосом, словно собеседника было очень плохо слышно. — Брике говорит… Ага… Ага… Нет, что такое гамаши, не знают… Почему не знают? А черт их разберет… Что? Говорю: черт их разберет!.. Как? Да ну их, скучные какие-то. А?.. В общем, так-сяк. Ну, прилетай, посмотришь. Я говорю: прилетай! Понял? Ну, есть… Пока!.. — И медведь сожрал телефон.
      Все это произошло в считанные минуты. Я только и понял, что мы опять ударили в грязь лицом и что очень скоро нужно ждать некоего Колючку.
      А медведь Брике был уже далеко. Он несся по пустыне, высоко вскидывая грязно-желтый зад.
      По лицу Сашки текли слезы.
      — Костик, Костик! — всхлипывал он. — Как же так, а? Ну почему? Почему? Мы здесь гибнем, пропадаем, с ума сходим, а вокруг снуют разумные твари, и хоть бы кто-нибудь помог, хоть бы кто в человеческом обличье появился. Хоть один! Подумать только — гамаши! Откуда мне знать, что это такое, я их в жизни не видел. Их уже лет двести как нет…
      — Саш, погоди, ну остановись же! — Я втолкнул друга в капсулу и уложил в гамак. Сам сел на полу. — Давай рассудим здраво. Мы галлюцинируем?
      — Хорошо бы!
      — Не галлюцинируем. Согласен. Гипноз?
      — Черт его знает!
      — Может быть, и гипноз. Скорее телепатия: нам внушают — и довольно-таки умело — шизофренические образы. Примем за рабочую гипотезу. В таком случае следует выяснить: кому это нужно и какова конечная цель? Свести нас с ума? Вряд ли. Выявить наш интеллект? Если так, то нам не позавидуешь: интеллектом мы их пока не порадовали. Определить эмоциональный склад? Опять же у нас сплошные промахи. Впрочем, не то всё, нет, не то… — я умолк.
 
      «Примитив какой-то получается. Нельзя ставить себя на их место. А если нельзя, тогда…»
      — Костя, а может, это биороботы? — Александр постепенно приходил в норму.
      — Не исключено. Однако неизвестных величин — тьма! Досконально знают наш язык — раз. Добрались до информатория — как?! — два. Разбираются в земных реалиях — животный мир, телефон, одеколон, Маршак, наконец, и прочее — три. Но если биороботы — это хорошо. Это как-то ближе, понятнее. По-земному почти. Что-то вроде теста. Вот только знать бы, кто и откуда этими киберами управляет… И что от нас требуется…
      И тут меня осенило:
      — Послушай, Александр, а может, ничего сложного и нет? А? Давай припомним с самого начала. «Вырубают» нашу капсулу — первый этап, так сказать, проверка на выживание. Далее — мнимая ворона Чернушка: не враждебно ли мы относимся к живым существам?
      — А Обжора с Архимедом призваны выяснить, не враждебны ли мы к говорящим живым существам: к импульсивным бегемотам и рассудительным крокодилам?
      — Брось ты!.. Но то, что к тебе возвращается чувство юмора, — это положительный симптом. Слушай, а может, все дело действительно в чувстве юмора, которое мы до сих пор никак не проявили?
      — Допустим. А причем тогда медведь?
      — Положим, проверка на… «удивляемость», так сказать. Иными словами, им интересно: как мы способны вести себя в самых нелогичных условиях?
      — Что-то больно ловко у тебя получается. Не ты ли, случаем, их программу составлял? А как в твою схему несуществующая пустыня влезает? И невидимые облака?..
      — Ах, Саша, как неладно, как все очень неладно. Одно знаю: мышки мы с тобой. Мышки в лабиринте. Белые такие, шустренькие. Тычемся розовыми носиками, авось на нужную кнопку надавим, тогда пожалуйста: и накормят, и напоят, и спать уложат… Спать уложат… Спать… — Я вздрогнул от неожиданной ассоциации. — Не мышки, а дети! Тебе не показалось странным, что из всех земных писателей они почему-то выбрали именно Маршака? Что, если они смотрят на нас, как на заигравшихся детей?!
      — Тссс! — встрепенулся Александр. — Слышишь? Откуда-то сверху до нашего слуха донесся тихий свист. Мы выскочили из «жука». Все по-прежнему: оранжевый песок, утреннее — бутылочного стекла — небо, рыжие тени. А в самом центре небесной сферы, прямехонько над капсулой, трепыхался белоснежный лоскут.
      — Неужели парашют? Костя, кричи «ура»! Нас нашли!
      — Погоди, погоди… К нам летят — это верно. А ты точно помнишь, что на «Верблюде» есть парашютные зонды? Что они положены нам по нормировке класса «С»? Не ошибаешься?
      Я вгляделся повнимательнее. Под белым куполом в стропах висел какой-то странный предмет — продолговатый, с непонятными отростками. Предмет… шевелился. А через несколько секунд и без бинокля стало ясно, что к нам спускается… огромный… не менее трех метров в длину… скорпион!
      Да, именно скорпион. И я готов был поклясться, что звали его Колючка! По-видимому, «тест» вступал в последнюю фазу.
      Чудовище приземлилось неподалеку, мягко спружинило на могучих мохнатых лапах и тут же мгновенно перекусило клешнями стропы. Парашют наполнился неизвестно откуда взявшимся ветром и унесся в небеса.
      — Ну вот что, граждане хорошие, — с завываниями прорычал скорпион, — мне товарищи все о вас рассказали. Поэтому я вас сейчас съем!
      Мне показалось, что я ослышался, и никак не среагировал на столь грозное заявление. А у Сашки в руках — ну что с ним поделаешь! — снова появилось оружие, на этот раз самое грозное — боевой лучемет.
      — Химический лазер импульсного действия на углекислоте? — с видом знатока поинтересовался скорпион. — Ну-ка, дай сюда! — Он протянул внезапно удлинившуюся клешню и вырвал у изумленного Александра лазерное оружие.
      — Так, так!.. — Колючка вертел лучемет перед глазами. — А, ерунда. Детские штучки. До позитронных излучателей вам еще далеко, — и отшвырнул ружье подальше в пустыню. — А это что? Разведывательная самоходная капсула типа РПТ-24, серийный номер 191, прозвище «жук»? Тоже хилая машина.
      Скорпион ухватил клешней ногу нашего «жука», раздался режущий визг, и… капсула покосилась. Полноги как не бывало.
      — Титаново-молибденовые сплавы. Так, так… — Колючка покосился на нас, если словом «покосился» можно передать выражение его шести бездонных выпуклых глаз. — Вы стойте, стойте! Вами я сейчас займусь. А обшивка из чего?
      Загнутый хвост его вздрогнул, и жало с треском пронзило стенку капсулы. Образовалась круглая сквозная дыра с блюдце величиной. Хорошая, честно скажу, была обшивка — тройная броня высшей защиты.
      — Тоже дрянь. Вы бы еще из фанеры капсулы делали… Э-эх, смех и грех! Сажают, простите, юнцов в какое-то корыто, посылают на незнакомую планету. Это же верная смерть. Дурак, что ли, ваш шеф?
      Александр как-то судорожно задвигал руками. Я взглянул на него и понял: еще секунда — и он бросится врукопашную.
      Превозмогая отвращение, я изобразил на лице полнейшую невозмутимость и приблизился к скорпиону, сделав вид, что хочу его пощупать. Колючка резко отскочил в сторону.
      — Не замай! — угрожающе сказал он. — Ишь, смелый какой!
      — Но мне же интересно! И вообще давно хочу спросить: как планета ваша называется?
      — Ах, вот оно что! Наконец-то имечком поинтересовались, — в голосе скорпиона послышались мстительные нотки. — До сих пор оно вроде вам ни к чему было. Как же, «свое» придумали — Радость! Претензии-то сколько, самодовольства! А того не уразумели, что у планеты самоназвание есть, и вполне приличное. Мы ведь вашу Землю тоже назвать по-своему можем. И знаете, как это будет звучать? Жрпж'йонсшсу. Вариант, заметьте, приближенный, ибо половину наших звуков вы и передать-то не сможете! Не говоря уж об ультразвуковых дифтонгах. А то — Радость!..
      — Хорошо, хорошо, ваша правда, — поспешил я согласиться. — Но куда же делась россыпь чудесных зеленых островков? И масса воды?
      — Ах, острова?! Острова, значит? — Скорпион даже задохнулся от негодования. — Да вы на этих островах весь дерн содрали и леса пожгли своими зондами. А о том, что у нас на планете нет и никогда не было открытого огня, вам известно? А приходила ли вам в головы мысль, что гаревые проплешины остаются на почве восемьдесят ваших, сто пятнадцать наших лет!? Кстати, от траков гусеничных машин — я имею в виду высадку ваших тяжелых ботов — та же самая картина. И это без учета виртуальной — и очень опасной в островных условиях — эрозии!
      — О-хо-хо! — Скорпион как бы потянулся, поджал под себя лапы и лег на песок. — Да разве только в неразумном огне дело? Вот вы себя «гостями» именуете, к Контакту готовитесь. Думаете, жестокие аборигены вам ловушку подстроили, испытывают вас, за мышек с розовыми носиками держат. А сами-то не испытываете ли нас? Вот почему на вас респираторов нет, а? Полагаете, раз наш воздух для вас пригоден и безвреден, значит, все в порядке? А ваша собственная микрофлора? Дыхание ваше? Страшно подумать — легионы микроорганизмов извергаете вы при каждом выдохе, кашле, чихе. Для вас-то они безобидные, даже жизнетворные, а для нас? Ничего себе «подарочек»! Погостят двое таких, как вы, а оставленные бактерия или вирус косят население всей планеты. А естественные отправления — пот, фекалии, моча? Этим-то зачем вы нас потчуете? Разве вам неизвестны регенеративные циклы? Но вы их приберегаете для космоса: боитесь задохнуться от собственных отходов на корабле. А на чужой планете, мол, можно и так. Посмотрите, сколько мусора только вы вдвоем понабросали!
      В полном смятении мы огляделись вокруг. И словно впервые увидели: хлама действительно много. Я покраснел, как нашкодивший ученик. А скорпион продолжал выговаривать:
      — Пошли дальше. Вот, скажем, выхлоп двигателей вашего «жука». Я имею в виду не реактор — радиационная защита у вас ничего еще, терпимая, — а движки на уплотненном топливе. Вы полагаете: мол, газы и газы, а мы считаем — яд! Сходство состава атмосферы еще не всё: биология не атмосферой определяется. Об этом вы даже не задумались. Не подумали и о том, что метаболизм у нас может быть отличным от вашего…
      Теперь о зондах. Они падают и оставляют ионизационный след. На кой черт, простите, нам ваша ионизация? Несколько таких пробоев атмосферы, и рождаются ураганы. Да-да, именно ураганы! Погодная механика у нас тоже своя. А справиться со штормами мы можем не всегда. Вот и получается бедствие: у нас уничтожены ветрами — сломаны и повалены — десятки садов, на трех островах разрушены здания. Ничего похожего за сотни лет мы не помним.
      Разберем и такой вопрос. Высаживаетесь вы на какой-нибудь остров и нас до поры не обнаруживаете. Что предпринимаете? Известно, что — исследовательскую разведку. Бурите почву, верно? А у нашей растительности единая и очень нежная корневая система. Почву мы вообще не дырявим! Ни в поисках топлива, ни в поисках минералов. Все, что нужно, нам дают леса и океан. Ваши следующие шаги? Сейсмограммы: мол, надо выяснить взрывами структуру пород. В итоге то, что вы называете цунами. О дальнейших анализах и говорить страшно: жесткое излучение, мегамасс-спектроскопия, биотомия… Я уж не упоминаю о вашей отваге, готовности к самопожертвованию и привычке к боевым действиям: чуть что непонятное — сразу же лазерные ружья наизготовку, лучевые пушки на «товсь» — и бей, круши злого врага, отражай нападение! Нападение кого? У нас же ни хищников, ни варваров каких-нибудь и в помине нет.
      — Насчет пробоины не беспокойтесь. — Скорпион помолчал, глядя на наши растерянные физиономии, и грустно усмехнулся. — Это я немного пошутил. И насчет «съем» тоже. Мы вообще, знаете ли, любим пошутить… Сейчас починю.
      На кончике его жала появилась огромная янтарная капля. Колючка ловко шлепнул ее на отверстие и подровнял «заплатку» клешнями. Затем нарастил перекушенную ногу «жука».
      — Все в порядке, — заключил он. — Это получше ваших молибденов будет!.. В общем, мне пора. Да, и последнее: в следующий раз будьте осторожней с подпространством вблизи нашей планеты. Ее, кстати, Щплег'йа зовут.
      И Колючка исчез. Не умчался к горизонту, поднимая столб пыли, не взмыл в небо, не зарылся в песок, а просто растаял, ушел в небытие…
 
      — Ну что, Саша, пора домой?
      — Пора, Костя, — спокойно ответил Александр, как-то странно глядя на меня.
      Мы забрались в капсулу и легли в гамаки.
      Сам собой закрылся люк. Включился пульт, зажглось освещение. С легким толчком капсула оторвалась от грунта и стала плавно подниматься в небо. Не работал ни один двигатель, но капсула поднималась. Как летун-паучок на паутинке, как наполненный легким газом аэростат, уплывали мы в зеленую глубину небес. А в оставленной нами пустыне — на том самом месте, где мы прожили десять дней и полжизни, — ярким пурпурным пламенем горели слова. Говорю это с ясной памятью и в здравом уме, ибо я приник к иллюминатору, чтобы бросить последний взгляд на планету. На оранжевом песке горели слова: «До свидания».
      «Хорошо еще, что не „Прощайте!“» — мелькнуло у меня.
      В иллюминаторы ворвался зелено-голубой свет. Я отшатнулся, но тут же снова прильнул к прозрачному сплаву. Довольно высоко над нами висели опалесцирующие перламутровые тучи. А внизу расстилался подоблачный мир. По морю бродили белые барашки, теплые волны мягко набегали на пляжи зеленых островов. В океане плыли разноцветные стройные суда. Воздух был полон невесомых летательных аппаратов, похожих на медлительные полупрозрачные паруса.
      Над теплыми волнами — медлительные паруса…