Угрешка. Полно плачущих женщин, парни, девчонки, все пьяные, в общем, проводы в армию. Один из парней — высокий и худощавый — обнимает невзрачную женщину в сером теплом платке. Она укутана, хотя на улице тепло, ранняя осень, бабье лето.
      — Ну что, ты, мам, не плачь, — говорит Сидельников, обнимая женщину за плечи.
      Женщина ничего не отвечает, только плачет.
      Внутри Угрешки. Новобранцы стоят в строю. Это их первый в жизни строй, стоят криво, кто разглядывает армию, кто качается от алкоголя. Перед строем прохаживается здоровый десантник, рассматривает молодежь.
      — Ну что, парни, — говорит он. — Вот вы и в армии. Кто в рыло хочет?
      Большое помещение. Щитовые стены, в два ряда стоят деревянные топчаны. Новобранцы сидят на них, кто жрет привезенную из дома жратву, кто спит пьяный, прислонившись к стене. Толчея. На проходе, между топчанов, отжимаются несколько человек, им задает счет невысокий плечистый капитан. У него растерянные и в то же время ожесточенные глаза, смуглая кожа, выгоревший запыленный камуфляж.
      — Раз — два, — считает он, — раз — два.
      Сидельников подходит к нему, некоторое время смотрит на отжимающихся.
      — Товарищ капитан, — наконец говорит он, — а возьмите меня к себе.
      Капитан оглядывает его снизу вверх, но смотрит словно сквозь него, не видя. Затем ни сказав ни слова отворачивается и продолжает считать.
      — Товарищ капитан? — вновь спрашивает Сидельников.
      — Я набираю в разведку, — отвечает капитан. — Полгода в учебке на Байкале а потом Чечня. Согласен?
      Сидельников пожимает плечами:
      — Согласен.
      — Сколько раз отжимаешься? — спрашивает капитан.
      — Не знаю.
      Капитан кивает в сторону отжимающихся. Сидельников ложится рядом, начинает отжиматься вместе с ними под счет.
      — Раз-два, раз-два — считает капитан. Камера крупно наезжает на лицо Сидельникова.

ЗТМ

      Крупно покрасневшее лицо Сидельникова, он отжимается, с носа свисает капля пота. Камера отъезжает. Становится видно, что это казарма, около сотни новобранцев отжимаются на «взлетке» в белухах. Над ними ходят сержанты.
      — Раз-два, раз-два, полтора, — считает один из них.
      — Полтора я сказал, полтора! — орет он над кем-то из лежащих в строю и несколько раз бьет его ногой в живот. Там стонут.
      — Полтора я сказал! Полтора!
      Сержанты в белухах курят на койке. Один из них:
      — Якушев!
      — Я! — вскакивает один из солдат.
      — Херня! Лося поющего!
      — Вдруг как в сказке скрипнула дверь, — поет Якушев, сводя на лбу руки наподобие лосиных рогов.
      Сержант: — Ниже.
      Якушев наклоняется. Сержант не вставая с постели бьет его ногой «между рогов». Якушев отлетает на табуретки.
      Сержант: — Не слышу песни! Лося поющего!
      Все повторяется:
      — Вдруг как в сказке скрипнула дверь…
      Удар по рогам.
      — Все мне ясно стало теперь, — поет Якушев после удара.
      Сержанты ржут.

ЗТМ

      Наряд по столовой. Грязные цеха с жирными стенами. Две ванны до краев наполнены картошкой. Сидельников и еще человек десять солдат чистят картошку. Рядом с ними бак с морковью, они едят морковь, предварительно ополоснув её в ванне.
      — Я вчера зубы пошел чистить, пасту открыл, а она так вкусно земляникой пахнет… Полтюбика сожрал.
      Заходит дежурный по столовой, запускает руку в носилки с очистками, достает горсть, рассматривает их.
      Дежурный: — Вы че, охренели, бойцы?
      Он ладонью бьет одного в лоб, затем следующего и еще одного.
      Дежурный: — Очистков должно быть не больше десяти процентов от веса, солдаты! Жрать это у меня будете! Ясно?
      — Так точно, товарищ прапорщик…
      Дежурный, кивая на ванны: — Сколько?
      Кто-то из солдат: — Тонна триста, товарищ прапорщик.
      Дежурный: — Пехота с учений пришла. Еще двести килограмм нужно. Носилки в руки и вперед.
      Сидельников и Татаринцев с носилками идут к складу.
      Пустой склад. Сидельников с Татаринцевым стоят около ямы с квашеной капустой. Капуста черная, осклизлая.
      Татринцев: — Ну и воняет, сука. А где прапор-то? Вот бы сюда начальником склада устроится, житуха была бы! Тут не пропадешь.
      Он перегибается через край, хватает горсть капусты, начинает жрать её, протягивает Сидельникову.
      Татринцев: — Будешь?
      Сидельников берет капусту, тоже ест.
      Татринцев: — Смотри, консервы… Фишку пали.
      Он подходит к стеллажам, на которых стоят банки со сгущенкой, тушенка и пр, сует их в карманы, за пазуху, в сапоги.
      — Че стоишь! Компот! Компот бери! — шепчет Сидельникову.
      Сидельников подходит к полкам с компотами, запихивает две банки подмышки.
      Открывается дверь, входит прапор.
      Сидельников: — Фишка!
      Прапор: — Вы че здесь?
      Татаринцев: — За картошкой, товарищ прапорщик. Двести килограмм еще надо.
      За складом Сидельников с Татаринцевым пьют компот.
      Татаринцев: — Полторы тонны. Всемером не успеем.
      Сидельников: — Ладно, пошли.
      Татаринцев достает из-за голенища морковь: — Подожди. На. Пацанам в казарму еще надо принести.
      Тащат носилки от склада по обледенелому склону вверх к столовой.
      Татаринцев: — Стой… Давай меняться.
      Они меняются, идут дальше. Около столовой курит повар.
      Повар: — Слышь, длинный, иди сюда.
      Сидельников подходит. Повар берет его одной рукой за ослабленный ремень, другой бьет поддых, Сидельников сгибается.
      Повар: — Ты, че, душара, совсем нюх потерял? Ты сколько отслужил, дух? Сколько отслужил, спрашиваю?
      Сидельников: — Пять минут как с поезда…
      Повар бьет его: — Ты че, придембелел, ферзь деревянный? А? Иди сюда, животное…
      Повар ведет Сидельникова в хлеборезку. Там на стене развешаны уставы воинской службы — небольшие такие книжечки, сантиметров пятнадцать в длину. Повар берет одну из них.
      Повар: — Ремень давай.
      Он обтягивает устав ремнем, получается сантиметров сорок в окружности, ставит ногтем отметку и затягивает ремень по этой отметке.
      Повар: — Ремень у военнослужащего должен быть затянут по уставу, понял? Живот втяни.
      Сидельников: — Я ж его не сниму потом.
      Повар: — Живот втяни, говорю, душара.
      Сидельников втягивает живот. Повар застегивает ремень — только-только чтобы дышать, и то в полвдоха.
      Повар: — Не дай Бог увижу, что ремень ослаблен. Не дай Бог… Понял меня?
      Сидельников: — Так точно.
      Повар: — Свободен.
      Раздача. Наряд расставляет на столы бачки с кашей. Под свой стол Татаринцев прячет два ворованных бачка.
      Обед. Наряд жрет с удвоенной силой. Пустой бачок убирают под стол, на стол выставляют второй, снова накладывают. Сидельников хочет ослабить ремень, но у него не получается. Он продолжает жрать.
      Ночь, плац. Двухметровые сугробы. Вечерняя прогулка. Рота марширует по плацу. Строй ведет сержант.
      Сержант: — Песню запе-вай!
      Солдаты поют — плохо, не ритм и не в ногу.
      Сержант: — Отставить! Че, обмороки, петь разучились? Песню запе-вай!
      Снова поют и снова плохо.
      Сержант: — На месте! Вы че, бараны? Придембелели? Будете у меня гулять, пока не споете! Я из вас сделаю Чепрагу! Снять рукавицы! Прямо! Раз, раз, раз-два-три! Рота! Песню запе-вай!
      Рота с голыми руками ходит по плацу и поет песню.
      Ночь. Сортир. Татринцев с Сидельников сидят на корточках, приспустив штаны.
      Татринцев: — Первый раз за три дня… Я первые две недели вообще на очко не ходил. А ты?
      Сидельников: — Одиннадцать дней. Ох… Морковь, с детства не переношу…
      Татринцев: — Капуста пошла… Вот бы через день в наряд по столовой, а? Хоть нажрешься от пуза. А то от ихнего бигуса ноги с голодухи протянешь. Я помнишь какой мясистый был? На двенадцать килограммов похудел. А ты?
      Сидельников: — Слышь, Вован. Помоги. Ремень снять не могу.
      Он стоит в подштанниках и кителе, туго перетянутом ремнем. Вдвоем они пытаются снять ремень. Ничего не получается.
      Татринцев: — Надо резать.
      Сидельников: — А потом?
      Татринцев: — В третьей роте возьмешь. Если не получится, завтра сходим к чипку, разденем кого-нибудь. Старшина отпустит, ему главное, чтоб по отчетности все сошлось. Давай?
      Сидельников: — Черт с ним. Давай.

ЗТМ

      Строй солдат в казарме. Перед ними за столом восседает майор — толстый кучерявый мужик в очках с круглым бабьим лицом и визгливым голосом.
      — Солдаты, — говорит он, — я обещаю вам, что никто из тех добровольцев, которые дадут свое согласие служить на Кавказе, не попадет в Чечню. Я набираю команду в хлебопекарню, я обещаю вам, что вы поедете со мной в Беслан и будете печь булочки на хлебозаводе. Есть будете от пуза. Кроме того в Чечне сейчас нет войны, там сейчас перемирие. И все эти восемьдесят погибших в сутки, о которых говорят средства массовой информации — ложь. Большинство из них погибает по своей глупости. Итак. (он открывает штатное расписание роты) Рядовой Татаринцев Владимир Александрович, вы согласны служить на Кавказе?
      — Никак нет.
      — Почему?
      — Товарищ майор, я хотел бы служить поближе к дому.
      — Ну, на нет и суда нет.
      — Рядовой Сидельников, вы?
      — Так точно.
      — Рядовой Киселев?
      — Никак нет.
      — Рядовой…
      Поезд, в купе набиты солдаты как сельди в бочке. В одном кубрике по тринадцать — пятнадцать человек. Они сидят на лавочках, словно грачи на проводах. С верхних нар свешиваются босые грязные ноги. Невыносимая духота, вонь. Но солдаты в шинелях — их попросту некуда класть. Все свободное пространство занято вещмешками и сапогами. На полу под столиком спят двое, свернувшись калачиком. Сидельников, Татаринцев и Киселев сидят на одной полке. Рядом с ними — Тренчик.
      Сидельников: — Кисель, у тебя хлеба не осталось?
      Киселев: — Нет.
      Тренчик: — Майор, пидарас, сутки не кормил уже. Возят-возят солдат на войну, а кормить их так и не научились…
      Поезд останавливается. За окном — забор, над ним — пулеметная вышка; на вышке за пулеметом — здоровенный амбал, обнаженный по пояс. На соседних путях стоит эшелон со сгоревшей техникой.
      Тренчик: — Мужики. Смотрите.
      Он показывает на бэху с оторванной башней.
      Под окнами идет осетинка, лицо закутано. Тренчик, высовываясь в приоткрытое окно: — Тетенька, а что это за город?
      Осетинка: — Моздок, ребятки, Моздок.
      Разгрузка. Солдаты выпрыгивают из вагонов, слышны команды: «Быстрее, быстрее! Строиться поротно!»
      Колонна солдат идет мимо эшелона, из последнего вагона повара выбрасывают заплесневелый хлеб.
      Тренчик: — Хлеб! Мужики, хлеб!
      Он выбегает из строя, подбегает к хлебу и запихивает две буханки себе за пазуху, еще две берет в руки. Его прогоняют. Тренчик возвращается в строй, к нему тянут руки, он разламывает хлеб, делит.
      Тренчик: — На. На.
      Из строя: — Дай мне!
      Тренчик: — На. На. Ну хватит, хватит, больше нет! Только нам осталось.
      Он отламывает хлеб Киселю, Сидельникову, Вовке.
      Колонна идет по дороге.

ЗТМ

      ТИТРЫ: «Моздок»
      Взлетное поле в Моздоке. Очень много солдат. Постоянное движение, крики, стоны, суета. На взлетку непрерывно садятся вертолеты, из них выгружают раненных и складывают вдоль бетона. Раненные кричат. Их на носилках бегом несут в полевой госпиталь, развернутый тут же на взлетке. Одного проносят рядом с героями, это белобрысый парнишка, он сидит на носилках, а его правая нога почти оторвана и болтается на волокнах мышцы. Сквозь ногу видно небо. Парнишка вцепился руками в носилки, откинул голову назад и мычит.
      В госпитале солдат оперируют прямо на земле. Хирург стоит на колене над раненным, ковыряется у него в груди, на земле окровавленный скальпель, к нему прилипли травинки, кусочки грязи. Все в крови. Рядом с хирургом фельдшер держит капельницу.
      В вертолеты загружают солдат, они вбегают в грузовые люки цепочкой по одному и все время оглядываются на хирурга, на раненных, на госпиталь.
      Под тополем пьют водку легкораненые. У них безумные глаза и черные осунувшиеся лица. Поверх грязных разорванных камуфляжей белеют свеженаложенные бинты.
      Очень много солдат. Вновь прибывшие сидят группками на этом поле, все в зимнем необмятом обмундировании, в отличие от местных запыленных солдат, которые работают в одних кальсонах и тапочках.
      Одна из групп — Сидельников, Киселев и Татаринцев. Они сидят молча, крутят головами, в глазах — страх и растерянность. Над ними низко пролетает вертушка. Они задирают головы, провожая её взглядом.
      После раненных из вертолета выгружают что-то в серебристых пакетах и складывают на краю взлетки. Пакетов много.
      Татаринцев: — Что это? Мужики, что это, а?
      Сидельников: — Может, гуманитарка?
      Киселев: — Гуманитарку везут туда, а не оттуда. Это знаешь что? Это трупы. Говорят, наши сегодня штурмовали какое-то село.
      Татаринцев: — Майор же говорил, что там сейчас перемирие. Ведь перемирие же! А?
      Сидельников: — Пидарас он, твой майор.
      Киселев: — Вот и наелись булочек в Беслане.
      Полог одной из палаток в госпитале откидывается, из неё на носилках выносят обнаженное тело пацана без ноги. От подбородка до лобка у него идет грубый патологоанатомический шов. Рука убитого спадает с носилок и болтается в такт шагам несущих его солдат. Вслед за телом из палатки выходят два солдата в резиновых фартуках, до самого верха забрызганных кровью. На руках — резиновые перчатки. Один держит большой хлебный нож. Солдаты закуривают, провожая взглядом убитого.
      Убитого заносят в другую палатку, рядом с которой на столах стоят цинковые гробы.
      Сидельников: — Есть курить?
      Молча курят.
      За кадром: Мы не первые на этом поле. Здесь были десятки тысяч таких, ждавших своей судьбы, и степь впитала наш страх, словно пот. Страх висит над нами, словно туман, он выходит из отравленной земли и заполняет наши тела, ворочается скользким червяком где-то под желудком, и от него становится холодно. После войны это поле надо будет чистить, от страха, как от радиации.
      Татаринцев поднимается, начинает одеваться:
      — Пойду за водой схожу. Давайте фляжки.
      Он уходит.
      Сидельников: — Кисель, ты обещал дать мне аккорды Агузаровой, помнишь?
      Киселев: — Записывай.
      Сидельников: — Сейчас.
      Он достает ручку и самодельный блокнот, вырезанный из толстой тетради.
      Киселев: — Город плывет в море ночных огней… Здесь Аm… Город живет счастьем своих людей… Dm, E, Am. Старый отель двери свои открой. Старый отель в полночь меня укрой…
      На взлетную полосу выезжает крытый брезентом «Урал», из него выпрыгивают два солдата и начинают загружать трупы в кузов.
      За кадром поет Агузарова.
      Татаринцев возвращается. Он молча становится около Сидельникова, смотрит на него сверху вниз.
      Сидельников: — Чего стоишь-то? Давай воду, пить охота.
      Татаринцев протягивает ему фляжку. Сидельников пьет.
      Татаринцев: — Тебя забирают.
      Сидельников: — Откуда ты знаешь?
      Татаринцев: — Майор сказал. Сказал, чтобы ты собирался. Тебя отправляют.
      Сидельников: — А вы?
      Татринцев: — Тебя одного.
      Сидельников с Киселем встают, некоторое время все втроем молча смотрят друг на друга.
      Сидельников: — Ну ладно, Кисель. Пока.
      Кисель смотрит на протянутую руку.
      Киселев: — Я пойду с тобой. Я пойду с тобой и попрошу майора, чтобы он меня тоже отправил. Мы должны быть вместе. Куда ты, туда и я.
      Сидельников: — Не надо, Кисель. Ты же не хотел лететь. Может, правда будешь печь булочки в Беслане.
      Киселев, собирая свои вещи: — Нет. Нет. Ты что, так ничего и не понял? Здесь никто никогда не остается. Это транзитное поле — либо туда, либо оттуда, нас привезли сегодня, чтобы всех отправить в Чечню, нас всех родили, вырастили и воспитали только затем, чтобы всех сегодня отправить в Чечню. Я пойду с тобой.
      Татаринцев: — Я тоже. Я тоже пойду с вами к майору.
      Втроем они стоят около майора, который сидит на земле и раскладывает личные дела солдат на три стопки. Первая — очень большая, вторая намного меньше, в третьей же всего несколько штук.
      Сидельников: — Товарищ майор… Товарищ майор, разрешите обратиться. Нас трое.
      Майор: — Что?
      Сидельников: — Товарищ майор, мы с самого начала вместе, с самой учебки. Мы хотим продолжить службу в одной части. Товарищ майор, я вас прошу отправить меня в Чечню, а вместо меня оставить здесь Киселева. Я оставаться не хочу.
      Майор: — Солдат! Вы что, не поняли? Вы остаетесь здесь, товарищ рядовой, в том составе, который я назначил! Свободны!
      Сидельников, Киселев и Татаринцев стоят втроем.
      Сидельников: — Пока, Кисель.
      Киселев: — Пока. Хорошо, что я успел дать тебе аккорды. Хоть что-то останется тебе на память.
      Татаринцев свинчивает с груди значок классности — синего цвета щит с дубовым венком и цифрой три посередине — и протягивает Сидельникову:
      — На, возьми. Пускай будет у тебя.
      Сидельников взамен отдает свой значок.
      Сидельников: — Жалко, что все так получилось.
      — Да, — говорит Вовка.
      — Да, — говорит Кисель.
      Снова пролетает вертушка. Солдаты задирают головы и смотрят, как машина садится на взлетку. Раздается команда: «Третья рота, приготовиться к погрузке!» Киселев с Татаринцевым поворачиваются и бегут к вертолету, у которого уже строятся солдаты. Сидельников смотрит им вслед.

      Пятеро солдат стоят в каптерке — Сидельников, Тренчик, маленький еврей Витька Зеликман, Якунин и Рыжий. Перед ними на столе сидит старший прапорщик. У него хороший камуфляж, большая «натовская» кепка. Он стегает себя по ноге железным прутом. На столе — бутылка водки, тушенка, хлеб.
      Прапорщик: — Значит так. Поздравляю вас, сука, с прибытием в четыреста двадцать девятый орденов Богдана Хмельницкого, Кутузова и еще какого-то Сутулого мотострелковый полк. Или, попросту говоря — «Моздок-7», сука. Я старшина роты связи, старший прапорщик Савин. Служить теперь будете под моим непосредственным началом. Ну и под началом майора Минаева, конечно.
      Он кивает на кучу тряпья, на которой, укрытый бушлатами, спит пьяный майор. Наливает водки, выпивает, закуривает.
      — У нас в роте есть еще человек пятнадцать, десятеро из них выполняют правительственное задание по восстановлению конституционного порядка на территории Чеченской республики Ичкерия, сука. Мы с майором только что оттуда. Даст Бог, и вы туда доберетесь. Пятеро где-то здесь шарятся, но я их давно уже не видел, сбежали, наверное, сука. Полк этот, прямо скажем, не самый передовой, а уж рота вам досталась не приведи Господь, сука, вот, видите, с чем майор тут ночует, — он стучит металлическим прутом по столу, чуть не разбив при этом бутылку, — так что если будут возникать проблемы с нашими соседями по казарме — ротой разведки — сразу говорите мне, я тут всех отхреначу. Ну, вы наверное уже сами все поняли. Самим тоже не бздеть, сдачи давать, понятно?
      Солдаты вяло: — Так точно.
      Савин: — И никогда не пейте с майором Минаевым, сука, — он кивает на кучу бушлатов. — Со мной можете выпить, со старшим лейтенантом Бондарем можете выпить, с прапорщиком Рудаковым можете, если он вам предложит, конечно, но с майором Минаевым — никогда. Понятно?
      Солдаты: — Так точно.
      Старшина: — У кого почерк красивый?
      Сидельников: — У меня.
      Старшина: — Иди сюда. Остальные свободны.
      Он достает из ящика стола красную книгу.
      Старшина: — Как тебя зовут?
      Сидельников: — Рядовой Сидельников.
      Старшина: — Зовут тебя как?
      Сидельников (громче): — Рядовой Сидельников!
      Старшина: — У тебя имя есть?
      Сидельников: — Аркадий.
      Старшина: — Райкин? Откуда ты?
      Старшина: — Из Москвы.
      Старшина: — На. Впиши вас в штатку, сука.
      В штатке тридцать четыре фамилии, напротив половины из них запись СОЧ, напротив других — «На выполнении боевого задания».
      Сидельников: — Товарищ прапорщик, а что такое СОЧ?
      Старшина: — Самовольное оставление части. Дезертиры они. Сбежали.
      Сидельников: — И лейтенант Пухнов тоже?
      Старшина: — Да. Он срочник был, после института, двухгодичник. Дедовщины испугался.
      Сидельников ставит номер 35 и пишет «Сидельников Аркадий Аркадьевич».
      Старшина: — Так ты у нас еще и Аркадьевич? Да, тяжело тебе здесь придется, Аркадий Аркадьевич из Москвы. Сука… Значит, мы с разведротой в наряд по очереди хотим, сука. Сегодня они дневалят. Завтра заступишь ты и… рядовой Зеликман.
      На плацу дневной развод. Под бой барабана суточный наряд проходит торжественным маршем мимо дежурного по полку. У половины солдат нет сапог и они маршируют в тапочках, стуча пятками по асфальту. Тапочки разлетаются, солдаты идут босиком.
      Мимо плаца идет лейтенант с перевязанной рукой, группа солдат копает яму около казарм. Они в одних штанах, грязные, все в пыли. На тросу тащат сгоревшую машину. Жарко, яркое солнце.
      Сидельников стоит на тумбочке, он дневальный. За его спиной на стене висит щит: «Расписание занятий роты разведки», посередине расписания большими буквами: «Рота на выполнении правительственного задания». Видно, что эта надпись не менялась уже давно. День, яркое солнце, жара. По коридору идет только что проснувшийся здоровенный полуголый парень, сильно загорелый, накачанный. Он в одних штанах, шаракает тапочками, в руке зубная щетка и паста, на плече полотенце. Проходя мимо Сидельникова походя бьет его ногой в живот, так, для развлечения. Сидельников отлетает к стене, сгибается, сползает на пол. Сверху на него падает щит. «Рота на выполнении правительственного задания».

ЗТМ

      Ночь. Сидельников спит, сидя около тумбочки на табуретке и положив под голову подушку. Через окно слышно, как к казарме подъезжает БТР, светят фары. Крики, команды, на асфальт прыгают люди, суета. Начинает лаять собака. Крики: «Заткнись, сука!», потом два одиночных выстрела. Визг.
      Сидельников летит с табуретки на пол, ошалело оглядывается.
      Очередь за окном, в небо взлетают трассера. Затем — противный резкий свист, словно летит мина. Сидельников забивается в угол, обхватывает голову руками. Свит прерывается резкой вспышкой, вспыхивает сигнальная ракета. Это не мина — сигналка.
      Дверь сильно дергают, начинают тарабанить в неё ногами. Сидельников открывает. Входит здоровенный пропыленный майор, разгрузочный жилет на нем нараспашку надет прямо на голый торс. Майор весь увешан оружием, на поводке он тащит собаку, почти задушив её.
      Майор: — Ты кто?
      Сидельников: — Дежурный по роте связи рядовой Си…
      Майор: — Спишь, пидарас?
      Он сильно ударяет его коленом, Сидельников падает.
      Майор: — Открывай оружейку!
      За ним в казарму заходят разведчики. Это здоровые накаченные парни, на всех запыленная грязная форма, разгрузки, голый торс, оружие. Сидельников открывает оружейную комнату, майор: «Быстрей, быстрей», кидает автомат в ящик, расписывается в книге сдачи оружия, идет в каптерку. Разведчики раздеваются, ходят по казарме, умываются, готовятся ко сну. Все уставшие.
      Из каптерки кричит майор:
      — Смешной! Смешной!
      В каптерку заходит Смешной.
      Майор: — Надо водки, два пузыря. Этого, на тумбочке, не посылай, сам сходи. Сейчас ко мне придет майор Арзуманян, ну, тот танкист, который помогал нам это долбанное село штурмовать. Мы с ним будем пить водку. Давай, у тебя двадцать минут.
      Смешной выходит.
      Майор: — Дневальный!
      Сидельников вбегает в каптерку:
      — Дежурный по роте свя…
      Майор: — Ты чё, из учебки что ль?
      Сидельников: — Так точно.
      Майор: — Принеси хлеба. И пожрать че-нить.
      Улица, обшарпанная стена здания, окно. Сидельников стучит в окно. Никто не отвечает. Он стучит еще. В окне загорается свет, одергивается занавеска. Внутри видно большую плиту, котлы — это столовая.
      Женщина в белом халате: — Чего тебе?
      Сидельников: — А дайте пожалуйста хлеба. Мне в отпуск надо, а меня командир не отпускает, говорит — «пока не проставишься, никуда не поедешь». Дайте, пожалуйста, буханку, а я вам потом заплачу, у меня отпускные будут…
      Где-то стреляют, далеко на станции трогается поезд.
      Женщина: — Господи, и кто ж вас только присылает сюда таких. Мальчишки ж еще совсем…
      Она повторяет:
      — Еще совсем мальчишки.
      Она уходит вглубь столовой, приносит буханку хлеба и тарелку с котлетами.
      Женщина: — На вот. Отдай своему командиру. Пускай он тебя домой отправит.
      Она закрывает окно.
      Сидельников: — Спасибо.
      В казарме. Сидельников моет пол. В каптерке пьют офицеры. Раздается выстрел.
      Арзуманян: — Почему нам не дали додавить это оборзевшее село? А? Еланский? Кто нас подставил? А? Мы же их загнали в горы уже, один рывок остался, один бросок — и вдруг отход! Почему? Почему? Нам до школы оставалось двести метров, заняли бы школу и всё, село наше! Бредовая страна, бредовая война. Кто продал эту войну, кто платит за неё нашими жизнями, а? У меня тридцать двухсотых, понимаешь, Еланский, тридцать! Три машины сгорели! Я сейчас за людьми еду, наберу новых молокососов и опять их в бойню! Они же не хрена не умеют, пиздишь их пиздишь, а они только подыхают пачками. Кто за это отвечать должен, а?
      Сидельников с ведром переходит к двери каптерки.
      Арзуманян, увидев его: — Эй, боец! Поди-ка сюда.
      Сидельников входит в каптерку и останавливается в дверях. Рукава у него закатаны, в руке тряпка.
      За столом сидят майор Еланский и Арзуманян, на столе водка, открытые консервы, котлеты в тарелке.
      Еланский сидит, откинувшись в кресле и смотрит в потолок. На коленях у него стоит автомат. Еланский медленно оттягивает затвор и стреляет вверх. Потолок уже весь пробит, понятно, что туда выпущено уже несколько магазинов, майор стреляет так не первый день.
      Арзуманян: — Че вы, суки, дохнете, а? Чему вас в учебках учат? Вот тебя чему учили? Тебя стрелять учили или нет?
      Сидельников: — Учили.
      Арзуманян: — Учили, бля… И сколько раз ты стрелял?
      Сидельников: — Два.
      Арзуманян: — Два. Суки.
      Он разливает водку по стаканам, майор стреляет, штукатурка сыплется прямо в разлитую водку.
      Арзуманян: — Ну, не чокаясь.
      Они выпивают.
      Арзуманян наливает Сидельникову: — На выпей.
      Сидельников выпивает.
      Арзуманян: — Пойдешь ко мне в танкисты? А? Пошли, завтра полетишь со мной в Шали. Полетишь, а? Там из тебя сделают запеканку. И из меня. Еланский, отдай мне его.
      Еланский исподлобья тяжело смотрит на Сидельникова. Он уже плохо соображает. Ничего не отвечая, он задирает голову вверх и снова стреляет.
      Арзуманян вдруг как-то сразу сникает. Пружина в нем расслабляется, он размякает в кресле.
      — Иди на хрен отсюда, — машет он рукой. — Все равно в танк не влезешь, слишком длинный.
      Сидельников выходит и пока его не остановили, уходит из казармы совсем.
      Сидельников сидит на крыльце. Где-то далеко в степи работает КПВТ. Стрекочут цикады. Над крыльцом — открытое окно каптерки. Там Арзуманян ревет «По полю танки грохотали», у него красивый сильный голос, но он не поет, а воет:
 
Болванка вдарила по танку
Погиб гвардейский экипаж.
Четыре трупа возле танка… (блядь, сука, блядская война)
Дополнят праздничный пейзаж.
 
      Еланский стреляет.
      На взлетке разгоняются два штурмовика и уходят на Чечню.

ЗТМ

      Казарма. Ночь. Связисты спят, укрывшись одеялами с головой. Прилетает сапог, сбивает табуретку. Крик:
      — Связь, подъем!
      Связисты вскакивают, начинают быстро-быстро одеваться, становятся по стойке смирно около кроватей.
      Боксер: — Ты, длинный, иди сюда. Сапог захвати.
      На кровати сидят разведчики, пьют водку. Сидельников подходит, отдает сапог. Разведчик: — Поставь.
      Он протягивает Сидельникову х/б с латунными пуговицами.
      Боксер: — На, надень. Надевай, не бойся.
      Сидельников надевает.
      Боксер: — Становись сюда. Фанеру к осмотру.
      Сидельников: — Фанера трехслойная бронебойная 77 года выпуска к осмотру готова.
      Боксер: — Огонь!
      Он со всей силы бьет Сидельникова в грудь.
      Сидельников: — Откат нормальный!
      Боксер: — Стой, ну! Огонь! (удар)
      Сидельников: — Откат нормальный!
      Боксер: — Огонь! (удар)
      Сидельников: — Откат нормальный!
      Подходит еще один разведчик.
      Разведчик: — Дай я.
      Он прижимает Сидельникова к стене и раз десять подряд быстро и сильно бьет его в грудь, причем метит специально в третью пуговицу, чтобы утопить её в теле.
      Сидельников корчится, кашляет, стонет.
      Разведчик: — Ты как, связной, нормально? Дышать не больно, ничего не болит? (Смеется) Иди, умойся.
      Сидельников в туалете склонился над раковиной. Он расстегивает китель, пуговица дужкой вошла ему в грудину. Под кителем одна сплошная гематома, кровь. Он стонет, смывает кровь, вытаскивает пуговицу из груди. Упершись в раковину плачет.

ЗТМ

      Утро. В казарму приходит Чак (начальник штаба подполковник Пилипчук). Он видит спящего на тумбочке Зеликмана, бьет его ногами, причем метит специально в пах. Зюзик пытается убежать от него, но Чак все же попадает, причем очень сильно. Зюзик скорчившись падает, кричит.
      Чак: — Где дежурный по роте? Где дежурный по роте?
      Сидельников, выбегает из расположения: — Товарищ полковнник, дежурный по роте связи…
      Чак бьет его ладонью в лоб: — Че у тебя за бардак такой в расположении, дежурный? Почему дневальный спит на тумбочке, а? Не слышу?