Угрешка. Полно плачущих женщин, парни, девчонки, все пьяные, в общем, проводы в армию. Один из парней — высокий и худощавый — обнимает невзрачную женщину в сером теплом платке. Она укутана, хотя на улице тепло, ранняя осень, бабье лето.
      — Ну что, ты, мам, не плачь, — говорит Сидельников, обнимая женщину за плечи.
      Женщина ничего не отвечает, только плачет.
      Внутри Угрешки. Новобранцы стоят в строю. Это их первый в жизни строй, стоят криво, кто разглядывает армию, кто качается от алкоголя. Перед строем прохаживается здоровый десантник, рассматривает молодежь.
      — Ну что, парни, — говорит он. — Вот вы и в армии. Кто в рыло хочет?
      Большое помещение. Щитовые стены, в два ряда стоят деревянные топчаны. Новобранцы сидят на них, кто жрет привезенную из дома жратву, кто спит пьяный, прислонившись к стене. Толчея. На проходе, между топчанов, отжимаются несколько человек, им задает счет невысокий плечистый капитан. У него растерянные и в то же время ожесточенные глаза, смуглая кожа, выгоревший запыленный камуфляж.
      — Раз — два, — считает он, — раз — два.
      Сидельников подходит к нему, некоторое время смотрит на отжимающихся.
      — Товарищ капитан, — наконец говорит он, — а возьмите меня к себе.
      Капитан оглядывает его снизу вверх, но смотрит словно сквозь него, не видя. Затем ни сказав ни слова отворачивается и продолжает считать.
      — Товарищ капитан? — вновь спрашивает Сидельников.
      — Я набираю в разведку, — отвечает капитан. — Полгода в учебке на Байкале а потом Чечня. Согласен?
      Сидельников пожимает плечами:
      — Согласен.
      — Сколько раз отжимаешься? — спрашивает капитан.
      — Не знаю.
      Капитан кивает в сторону отжимающихся. Сидельников ложится рядом, начинает отжиматься вместе с ними под счет.
      — Раз-два, раз-два — считает капитан. Камера крупно наезжает на лицо Сидельникова.

ЗТМ

      Крупно покрасневшее лицо Сидельникова, он отжимается, с носа свисает капля пота. Камера отъезжает. Становится видно, что это казарма, около сотни новобранцев отжимаются на «взлетке» в белухах. Над ними ходят сержанты.
      — Раз-два, раз-два, полтора, — считает один из них.
      — Полтора я сказал, полтора! — орет он над кем-то из лежащих в строю и несколько раз бьет его ногой в живот. Там стонут.
      — Полтора я сказал! Полтора!
      Сержанты в белухах курят на койке. Один из них:
      — Якушев!
      — Я! — вскакивает один из солдат.
      — Херня! Лося поющего!
      — Вдруг как в сказке скрипнула дверь, — поет Якушев, сводя на лбу руки наподобие лосиных рогов.
      Сержант: — Ниже.
      Якушев наклоняется. Сержант не вставая с постели бьет его ногой «между рогов». Якушев отлетает на табуретки.
      Сержант: — Не слышу песни! Лося поющего!
      Все повторяется:
      — Вдруг как в сказке скрипнула дверь…
      Удар по рогам.
      — Все мне ясно стало теперь, — поет Якушев после удара.
      Сержанты ржут.

ЗТМ

      Наряд по столовой. Грязные цеха с жирными стенами. Две ванны до краев наполнены картошкой. Сидельников и еще человек десять солдат чистят картошку. Рядом с ними бак с морковью, они едят морковь, предварительно ополоснув её в ванне.
      — Я вчера зубы пошел чистить, пасту открыл, а она так вкусно земляникой пахнет… Полтюбика сожрал.
      Заходит дежурный по столовой, запускает руку в носилки с очистками, достает горсть, рассматривает их.
      Дежурный: — Вы че, охренели, бойцы?
      Он ладонью бьет одного в лоб, затем следующего и еще одного.
      Дежурный: — Очистков должно быть не больше десяти процентов от веса, солдаты! Жрать это у меня будете! Ясно?
      — Так точно, товарищ прапорщик…
      Дежурный, кивая на ванны: — Сколько?
      Кто-то из солдат: — Тонна триста, товарищ прапорщик.
      Дежурный: — Пехота с учений пришла. Еще двести килограмм нужно. Носилки в руки и вперед.
      Сидельников и Татаринцев с носилками идут к складу.
      Пустой склад. Сидельников с Татаринцевым стоят около ямы с квашеной капустой. Капуста черная, осклизлая.
      Татринцев: — Ну и воняет, сука. А где прапор-то? Вот бы сюда начальником склада устроится, житуха была бы! Тут не пропадешь.
      Он перегибается через край, хватает горсть капусты, начинает жрать её, протягивает Сидельникову.
      Татринцев: — Будешь?
      Сидельников берет капусту, тоже ест.
      Татринцев: — Смотри, консервы… Фишку пали.
      Он подходит к стеллажам, на которых стоят банки со сгущенкой, тушенка и пр, сует их в карманы, за пазуху, в сапоги.
      — Че стоишь! Компот! Компот бери! — шепчет Сидельникову.
      Сидельников подходит к полкам с компотами, запихивает две банки подмышки.
      Открывается дверь, входит прапор.
      Сидельников: — Фишка!
      Прапор: — Вы че здесь?
      Татаринцев: — За картошкой, товарищ прапорщик. Двести килограмм еще надо.
      За складом Сидельников с Татаринцевым пьют компот.
      Татаринцев: — Полторы тонны. Всемером не успеем.
      Сидельников: — Ладно, пошли.
      Татаринцев достает из-за голенища морковь: — Подожди. На. Пацанам в казарму еще надо принести.
      Тащат носилки от склада по обледенелому склону вверх к столовой.
      Татаринцев: — Стой… Давай меняться.
      Они меняются, идут дальше. Около столовой курит повар.
      Повар: — Слышь, длинный, иди сюда.
      Сидельников подходит. Повар берет его одной рукой за ослабленный ремень, другой бьет поддых, Сидельников сгибается.
      Повар: — Ты, че, душара, совсем нюх потерял? Ты сколько отслужил, дух? Сколько отслужил, спрашиваю?
      Сидельников: — Пять минут как с поезда…
      Повар бьет его: — Ты че, придембелел, ферзь деревянный? А? Иди сюда, животное…
      Повар ведет Сидельникова в хлеборезку. Там на стене развешаны уставы воинской службы — небольшие такие книжечки, сантиметров пятнадцать в длину. Повар берет одну из них.
      Повар: — Ремень давай.
      Он обтягивает устав ремнем, получается сантиметров сорок в окружности, ставит ногтем отметку и затягивает ремень по этой отметке.
      Повар: — Ремень у военнослужащего должен быть затянут по уставу, понял? Живот втяни.
      Сидельников: — Я ж его не сниму потом.
      Повар: — Живот втяни, говорю, душара.
      Сидельников втягивает живот. Повар застегивает ремень — только-только чтобы дышать, и то в полвдоха.
      Повар: — Не дай Бог увижу, что ремень ослаблен. Не дай Бог… Понял меня?
      Сидельников: — Так точно.
      Повар: — Свободен.
      Раздача. Наряд расставляет на столы бачки с кашей. Под свой стол Татаринцев прячет два ворованных бачка.
      Обед. Наряд жрет с удвоенной силой. Пустой бачок убирают под стол, на стол выставляют второй, снова накладывают. Сидельников хочет ослабить ремень, но у него не получается. Он продолжает жрать.
      Ночь, плац. Двухметровые сугробы. Вечерняя прогулка. Рота марширует по плацу. Строй ведет сержант.
      Сержант: — Песню запе-вай!
      Солдаты поют — плохо, не ритм и не в ногу.
      Сержант: — Отставить! Че, обмороки, петь разучились? Песню запе-вай!
      Снова поют и снова плохо.
      Сержант: — На месте! Вы че, бараны? Придембелели? Будете у меня гулять, пока не споете! Я из вас сделаю Чепрагу! Снять рукавицы! Прямо! Раз, раз, раз-два-три! Рота! Песню запе-вай!
      Рота с голыми руками ходит по плацу и поет песню.
      Ночь. Сортир. Татринцев с Сидельников сидят на корточках, приспустив штаны.
      Татринцев: — Первый раз за три дня… Я первые две недели вообще на очко не ходил. А ты?
      Сидельников: — Одиннадцать дней. Ох… Морковь, с детства не переношу…
      Татринцев: — Капуста пошла… Вот бы через день в наряд по столовой, а? Хоть нажрешься от пуза. А то от ихнего бигуса ноги с голодухи протянешь. Я помнишь какой мясистый был? На двенадцать килограммов похудел. А ты?
      Сидельников: — Слышь, Вован. Помоги. Ремень снять не могу.
      Он стоит в подштанниках и кителе, туго перетянутом ремнем. Вдвоем они пытаются снять ремень. Ничего не получается.
      Татринцев: — Надо резать.
      Сидельников: — А потом?
      Татринцев: — В третьей роте возьмешь. Если не получится, завтра сходим к чипку, разденем кого-нибудь. Старшина отпустит, ему главное, чтоб по отчетности все сошлось. Давай?
      Сидельников: — Черт с ним. Давай.

ЗТМ

      Строй солдат в казарме. Перед ними за столом восседает майор — толстый кучерявый мужик в очках с круглым бабьим лицом и визгливым голосом.
      — Солдаты, — говорит он, — я обещаю вам, что никто из тех добровольцев, которые дадут свое согласие служить на Кавказе, не попадет в Чечню. Я набираю команду в хлебопекарню, я обещаю вам, что вы поедете со мной в Беслан и будете печь булочки на хлебозаводе. Есть будете от пуза. Кроме того в Чечне сейчас нет войны, там сейчас перемирие. И все эти восемьдесят погибших в сутки, о которых говорят средства массовой информации — ложь. Большинство из них погибает по своей глупости. Итак. (он открывает штатное расписание роты) Рядовой Татаринцев Владимир Александрович, вы согласны служить на Кавказе?
      — Никак нет.
      — Почему?
      — Товарищ майор, я хотел бы служить поближе к дому.
      — Ну, на нет и суда нет.
      — Рядовой Сидельников, вы?
      — Так точно.
      — Рядовой Киселев?
      — Никак нет.
      — Рядовой…
      Поезд, в купе набиты солдаты как сельди в бочке. В одном кубрике по тринадцать — пятнадцать человек. Они сидят на лавочках, словно грачи на проводах. С верхних нар свешиваются босые грязные ноги. Невыносимая духота, вонь. Но солдаты в шинелях — их попросту некуда класть. Все свободное пространство занято вещмешками и сапогами. На полу под столиком спят двое, свернувшись калачиком. Сидельников, Татаринцев и Киселев сидят на одной полке. Рядом с ними — Тренчик.
      Сидельников: — Кисель, у тебя хлеба не осталось?
      Киселев: — Нет.
      Тренчик: — Майор, пидарас, сутки не кормил уже. Возят-возят солдат на войну, а кормить их так и не научились…
      Поезд останавливается. За окном — забор, над ним — пулеметная вышка; на вышке за пулеметом — здоровенный амбал, обнаженный по пояс. На соседних путях стоит эшелон со сгоревшей техникой.
      Тренчик: — Мужики. Смотрите.
      Он показывает на бэху с оторванной башней.
      Под окнами идет осетинка, лицо закутано. Тренчик, высовываясь в приоткрытое окно: — Тетенька, а что это за город?
      Осетинка: — Моздок, ребятки, Моздок.
      Разгрузка. Солдаты выпрыгивают из вагонов, слышны команды: «Быстрее, быстрее! Строиться поротно!»
      Колонна солдат идет мимо эшелона, из последнего вагона повара выбрасывают заплесневелый хлеб.
      Тренчик: — Хлеб! Мужики, хлеб!
      Он выбегает из строя, подбегает к хлебу и запихивает две буханки себе за пазуху, еще две берет в руки. Его прогоняют. Тренчик возвращается в строй, к нему тянут руки, он разламывает хлеб, делит.
      Тренчик: — На. На.
      Из строя: — Дай мне!
      Тренчик: — На. На. Ну хватит, хватит, больше нет! Только нам осталось.
      Он отламывает хлеб Киселю, Сидельникову, Вовке.
      Колонна идет по дороге.

ЗТМ

      ТИТРЫ: «Моздок»
      Взлетное поле в Моздоке. Очень много солдат. Постоянное движение, крики, стоны, суета. На взлетку непрерывно садятся вертолеты, из них выгружают раненных и складывают вдоль бетона. Раненные кричат. Их на носилках бегом несут в полевой госпиталь, развернутый тут же на взлетке. Одного проносят рядом с героями, это белобрысый парнишка, он сидит на носилках, а его правая нога почти оторвана и болтается на волокнах мышцы. Сквозь ногу видно небо. Парнишка вцепился руками в носилки, откинул голову назад и мычит.
      В госпитале солдат оперируют прямо на земле. Хирург стоит на колене над раненным, ковыряется у него в груди, на земле окровавленный скальпель, к нему прилипли травинки, кусочки грязи. Все в крови. Рядом с хирургом фельдшер держит капельницу.
      В вертолеты загружают солдат, они вбегают в грузовые люки цепочкой по одному и все время оглядываются на хирурга, на раненных, на госпиталь.
      Под тополем пьют водку легкораненые. У них безумные глаза и черные осунувшиеся лица. Поверх грязных разорванных камуфляжей белеют свеженаложенные бинты.
      Очень много солдат. Вновь прибывшие сидят группками на этом поле, все в зимнем необмятом обмундировании, в отличие от местных запыленных солдат, которые работают в одних кальсонах и тапочках.
      Одна из групп — Сидельников, Киселев и Татаринцев. Они сидят молча, крутят головами, в глазах — страх и растерянность. Над ними низко пролетает вертушка. Они задирают головы, провожая её взглядом.
      После раненных из вертолета выгружают что-то в серебристых пакетах и складывают на краю взлетки. Пакетов много.
      Татаринцев: — Что это? Мужики, что это, а?
      Сидельников: — Может, гуманитарка?
      Киселев: — Гуманитарку везут туда, а не оттуда. Это знаешь что? Это трупы. Говорят, наши сегодня штурмовали какое-то село.
      Татаринцев: — Майор же говорил, что там сейчас перемирие. Ведь перемирие же! А?
      Сидельников: — Пидарас он, твой майор.
      Киселев: — Вот и наелись булочек в Беслане.
      Полог одной из палаток в госпитале откидывается, из неё на носилках выносят обнаженное тело пацана без ноги. От подбородка до лобка у него идет грубый патологоанатомический шов. Рука убитого спадает с носилок и болтается в такт шагам несущих его солдат. Вслед за телом из палатки выходят два солдата в резиновых фартуках, до самого верха забрызганных кровью. На руках — резиновые перчатки. Один держит большой хлебный нож. Солдаты закуривают, провожая взглядом убитого.
      Убитого заносят в другую палатку, рядом с которой на столах стоят цинковые гробы.
      Сидельников: — Есть курить?
      Молча курят.
      За кадром: Мы не первые на этом поле. Здесь были десятки тысяч таких, ждавших своей судьбы, и степь впитала наш страх, словно пот. Страх висит над нами, словно туман, он выходит из отравленной земли и заполняет наши тела, ворочается скользким червяком где-то под желудком, и от него становится холодно. После войны это поле надо будет чистить, от страха, как от радиации.
      Татаринцев поднимается, начинает одеваться:
      — Пойду за водой схожу. Давайте фляжки.
      Он уходит.
      Сидельников: — Кисель, ты обещал дать мне аккорды Агузаровой, помнишь?
      Киселев: — Записывай.
      Сидельников: — Сейчас.
      Он достает ручку и самодельный блокнот, вырезанный из толстой тетради.
      Киселев: — Город плывет в море ночных огней… Здесь Аm… Город живет счастьем своих людей… Dm, E, Am. Старый отель двери свои открой. Старый отель в полночь меня укрой…
      На взлетную полосу выезжает крытый брезентом «Урал», из него выпрыгивают два солдата и начинают загружать трупы в кузов.
      За кадром поет Агузарова.
      Татаринцев возвращается. Он молча становится около Сидельникова, смотрит на него сверху вниз.
      Сидельников: — Чего стоишь-то? Давай воду, пить охота.
      Татаринцев протягивает ему фляжку. Сидельников пьет.
      Татаринцев: — Тебя забирают.
      Сидельников: — Откуда ты знаешь?
      Татаринцев: — Майор сказал. Сказал, чтобы ты собирался. Тебя отправляют.
      Сидельников: — А вы?
      Татринцев: — Тебя одного.
      Сидельников с Киселем встают, некоторое время все втроем молча смотрят друг на друга.
      Сидельников: — Ну ладно, Кисель. Пока.
      Кисель смотрит на протянутую руку.
      Киселев: — Я пойду с тобой. Я пойду с тобой и попрошу майора, чтобы он меня тоже отправил. Мы должны быть вместе. Куда ты, туда и я.
      Сидельников: — Не надо, Кисель. Ты же не хотел лететь. Может, правда будешь печь булочки в Беслане.
      Киселев, собирая свои вещи: — Нет. Нет. Ты что, так ничего и не понял? Здесь никто никогда не остается. Это транзитное поле — либо туда, либо оттуда, нас привезли сегодня, чтобы всех отправить в Чечню, нас всех родили, вырастили и воспитали только затем, чтобы всех сегодня отправить в Чечню. Я пойду с тобой.
      Татаринцев: — Я тоже. Я тоже пойду с вами к майору.
      Втроем они стоят около майора, который сидит на земле и раскладывает личные дела солдат на три стопки. Первая — очень большая, вторая намного меньше, в третьей же всего несколько штук.
      Сидельников: — Товарищ майор… Товарищ майор, разрешите обратиться. Нас трое.
      Майор: — Что?
      Сидельников: — Товарищ майор, мы с самого начала вместе, с самой учебки. Мы хотим продолжить службу в одной части. Товарищ майор, я вас прошу отправить меня в Чечню, а вместо меня оставить здесь Киселева. Я оставаться не хочу.
      Майор: — Солдат! Вы что, не поняли? Вы остаетесь здесь, товарищ рядовой, в том составе, который я назначил! Свободны!
      Сидельников, Киселев и Татаринцев стоят втроем.
      Сидельников: — Пока, Кисель.
      Киселев: — Пока. Хорошо, что я успел дать тебе аккорды. Хоть что-то останется тебе на память.
      Татаринцев свинчивает с груди значок классности — синего цвета щит с дубовым венком и цифрой три посередине — и протягивает Сидельникову:
      — На, возьми. Пускай будет у тебя.
      Сидельников взамен отдает свой значок.
      Сидельников: — Жалко, что все так получилось.
      — Да, — говорит Вовка.
      — Да, — говорит Кисель.
      Снова пролетает вертушка. Солдаты задирают головы и смотрят, как машина садится на взлетку. Раздается команда: «Третья рота, приготовиться к погрузке!» Киселев с Татаринцевым поворачиваются и бегут к вертолету, у которого уже строятся солдаты. Сидельников смотрит им вслед.

      Пятеро солдат стоят в каптерке — Сидельников, Тренчик, маленький еврей Витька Зеликман, Якунин и Рыжий. Перед ними на столе сидит старший прапорщик. У него хороший камуфляж, большая «натовская» кепка. Он стегает себя по ноге железным прутом. На столе — бутылка водки, тушенка, хлеб.
      Прапорщик: — Значит так. Поздравляю вас, сука, с прибытием в четыреста двадцать девятый орденов Богдана Хмельницкого, Кутузова и еще какого-то Сутулого мотострелковый полк. Или, попросту говоря — «Моздок-7», сука. Я старшина роты связи, старший прапорщик Савин. Служить теперь будете под моим непосредственным началом. Ну и под началом майора Минаева, конечно.
      Он кивает на кучу тряпья, на которой, укрытый бушлатами, спит пьяный майор. Наливает водки, выпивает, закуривает.
      — У нас в роте есть еще человек пятнадцать, десятеро из них выполняют правительственное задание по восстановлению конституционного порядка на территории Чеченской республики Ичкерия, сука. Мы с майором только что оттуда. Даст Бог, и вы туда доберетесь. Пятеро где-то здесь шарятся, но я их давно уже не видел, сбежали, наверное, сука. Полк этот, прямо скажем, не самый передовой, а уж рота вам досталась не приведи Господь, сука, вот, видите, с чем майор тут ночует, — он стучит металлическим прутом по столу, чуть не разбив при этом бутылку, — так что если будут возникать проблемы с нашими соседями по казарме — ротой разведки — сразу говорите мне, я тут всех отхреначу. Ну, вы наверное уже сами все поняли. Самим тоже не бздеть, сдачи давать, понятно?
      Солдаты вяло: — Так точно.
      Савин: — И никогда не пейте с майором Минаевым, сука, — он кивает на кучу бушлатов. — Со мной можете выпить, со старшим лейтенантом Бондарем можете выпить, с прапорщиком Рудаковым можете, если он вам предложит, конечно, но с майором Минаевым — никогда. Понятно?
      Солдаты: — Так точно.
      Старшина: — У кого почерк красивый?
      Сидельников: — У меня.
      Старшина: — Иди сюда. Остальные свободны.
      Он достает из ящика стола красную книгу.
      Старшина: — Как тебя зовут?
      Сидельников: — Рядовой Сидельников.
      Старшина: — Зовут тебя как?
      Сидельников (громче): — Рядовой Сидельников!
      Старшина: — У тебя имя есть?
      Сидельников: — Аркадий.
      Старшина: — Райкин? Откуда ты?
      Старшина: — Из Москвы.
      Старшина: — На. Впиши вас в штатку, сука.
      В штатке тридцать четыре фамилии, напротив половины из них запись СОЧ, напротив других — «На выполнении боевого задания».
      Сидельников: — Товарищ прапорщик, а что такое СОЧ?
      Старшина: — Самовольное оставление части. Дезертиры они. Сбежали.
      Сидельников: — И лейтенант Пухнов тоже?
      Старшина: — Да. Он срочник был, после института, двухгодичник. Дедовщины испугался.
      Сидельников ставит номер 35 и пишет «Сидельников Аркадий Аркадьевич».
      Старшина: — Так ты у нас еще и Аркадьевич? Да, тяжело тебе здесь придется, Аркадий Аркадьевич из Москвы. Сука… Значит, мы с разведротой в наряд по очереди хотим, сука. Сегодня они дневалят. Завтра заступишь ты и… рядовой Зеликман.
      На плацу дневной развод. Под бой барабана суточный наряд проходит торжественным маршем мимо дежурного по полку. У половины солдат нет сапог и они маршируют в тапочках, стуча пятками по асфальту. Тапочки разлетаются, солдаты идут босиком.
      Мимо плаца идет лейтенант с перевязанной рукой, группа солдат копает яму около казарм. Они в одних штанах, грязные, все в пыли. На тросу тащат сгоревшую машину. Жарко, яркое солнце.
      Сидельников стоит на тумбочке, он дневальный. За его спиной на стене висит щит: «Расписание занятий роты разведки», посередине расписания большими буквами: «Рота на выполнении правительственного задания». Видно, что эта надпись не менялась уже давно. День, яркое солнце, жара. По коридору идет только что проснувшийся здоровенный полуголый парень, сильно загорелый, накачанный. Он в одних штанах, шаракает тапочками, в руке зубная щетка и паста, на плече полотенце. Проходя мимо Сидельникова походя бьет его ногой в живот, так, для развлечения. Сидельников отлетает к стене, сгибается, сползает на пол. Сверху на него падает щит. «Рота на выполнении правительственного задания».

ЗТМ

      Ночь. Сидельников спит, сидя около тумбочки на табуретке и положив под голову подушку. Через окно слышно, как к казарме подъезжает БТР, светят фары. Крики, команды, на асфальт прыгают люди, суета. Начинает лаять собака. Крики: «Заткнись, сука!», потом два одиночных выстрела. Визг.
      Сидельников летит с табуретки на пол, ошалело оглядывается.
      Очередь за окном, в небо взлетают трассера. Затем — противный резкий свист, словно летит мина. Сидельников забивается в угол, обхватывает голову руками. Свит прерывается резкой вспышкой, вспыхивает сигнальная ракета. Это не мина — сигналка.
      Дверь сильно дергают, начинают тарабанить в неё ногами. Сидельников открывает. Входит здоровенный пропыленный майор, разгрузочный жилет на нем нараспашку надет прямо на голый торс. Майор весь увешан оружием, на поводке он тащит собаку, почти задушив её.
      Майор: — Ты кто?
      Сидельников: — Дежурный по роте связи рядовой Си…
      Майор: — Спишь, пидарас?
      Он сильно ударяет его коленом, Сидельников падает.
      Майор: — Открывай оружейку!
      За ним в казарму заходят разведчики. Это здоровые накаченные парни, на всех запыленная грязная форма, разгрузки, голый торс, оружие. Сидельников открывает оружейную комнату, майор: «Быстрей, быстрей», кидает автомат в ящик, расписывается в книге сдачи оружия, идет в каптерку. Разведчики раздеваются, ходят по казарме, умываются, готовятся ко сну. Все уставшие.
      Из каптерки кричит майор:
      — Смешной! Смешной!
      В каптерку заходит Смешной.
      Майор: — Надо водки, два пузыря. Этого, на тумбочке, не посылай, сам сходи. Сейчас ко мне придет майор Арзуманян, ну, тот танкист, который помогал нам это долбанное село штурмовать. Мы с ним будем пить водку. Давай, у тебя двадцать минут.
      Смешной выходит.
      Майор: — Дневальный!
      Сидельников вбегает в каптерку:
      — Дежурный по роте свя…
      Майор: — Ты чё, из учебки что ль?
      Сидельников: — Так точно.
      Майор: — Принеси хлеба. И пожрать че-нить.
      Улица, обшарпанная стена здания, окно. Сидельников стучит в окно. Никто не отвечает. Он стучит еще. В окне загорается свет, одергивается занавеска. Внутри видно большую плиту, котлы — это столовая.
      Женщина в белом халате: — Чего тебе?
      Сидельников: — А дайте пожалуйста хлеба. Мне в отпуск надо, а меня командир не отпускает, говорит — «пока не проставишься, никуда не поедешь». Дайте, пожалуйста, буханку, а я вам потом заплачу, у меня отпускные будут…
      Где-то стреляют, далеко на станции трогается поезд.
      Женщина: — Господи, и кто ж вас только присылает сюда таких. Мальчишки ж еще совсем…
      Она повторяет:
      — Еще совсем мальчишки.
      Она уходит вглубь столовой, приносит буханку хлеба и тарелку с котлетами.
      Женщина: — На вот. Отдай своему командиру. Пускай он тебя домой отправит.
      Она закрывает окно.
      Сидельников: — Спасибо.
      В казарме. Сидельников моет пол. В каптерке пьют офицеры. Раздается выстрел.
      Арзуманян: — Почему нам не дали додавить это оборзевшее село? А? Еланский? Кто нас подставил? А? Мы же их загнали в горы уже, один рывок остался, один бросок — и вдруг отход! Почему? Почему? Нам до школы оставалось двести метров, заняли бы школу и всё, село наше! Бредовая страна, бредовая война. Кто продал эту войну, кто платит за неё нашими жизнями, а? У меня тридцать двухсотых, понимаешь, Еланский, тридцать! Три машины сгорели! Я сейчас за людьми еду, наберу новых молокососов и опять их в бойню! Они же не хрена не умеют, пиздишь их пиздишь, а они только подыхают пачками. Кто за это отвечать должен, а?
      Сидельников с ведром переходит к двери каптерки.
      Арзуманян, увидев его: — Эй, боец! Поди-ка сюда.
      Сидельников входит в каптерку и останавливается в дверях. Рукава у него закатаны, в руке тряпка.
      За столом сидят майор Еланский и Арзуманян, на столе водка, открытые консервы, котлеты в тарелке.
      Еланский сидит, откинувшись в кресле и смотрит в потолок. На коленях у него стоит автомат. Еланский медленно оттягивает затвор и стреляет вверх. Потолок уже весь пробит, понятно, что туда выпущено уже несколько магазинов, майор стреляет так не первый день.
      Арзуманян: — Че вы, суки, дохнете, а? Чему вас в учебках учат? Вот тебя чему учили? Тебя стрелять учили или нет?
      Сидельников: — Учили.
      Арзуманян: — Учили, бля… И сколько раз ты стрелял?
      Сидельников: — Два.
      Арзуманян: — Два. Суки.
      Он разливает водку по стаканам, майор стреляет, штукатурка сыплется прямо в разлитую водку.
      Арзуманян: — Ну, не чокаясь.
      Они выпивают.
      Арзуманян наливает Сидельникову: — На выпей.
      Сидельников выпивает.
      Арзуманян: — Пойдешь ко мне в танкисты? А? Пошли, завтра полетишь со мной в Шали. Полетишь, а? Там из тебя сделают запеканку. И из меня. Еланский, отдай мне его.
      Еланский исподлобья тяжело смотрит на Сидельникова. Он уже плохо соображает. Ничего не отвечая, он задирает голову вверх и снова стреляет.
      Арзуманян вдруг как-то сразу сникает. Пружина в нем расслабляется, он размякает в кресле.
      — Иди на хрен отсюда, — машет он рукой. — Все равно в танк не влезешь, слишком длинный.
      Сидельников выходит и пока его не остановили, уходит из казармы совсем.
      Сидельников сидит на крыльце. Где-то далеко в степи работает КПВТ. Стрекочут цикады. Над крыльцом — открытое окно каптерки. Там Арзуманян ревет «По полю танки грохотали», у него красивый сильный голос, но он не поет, а воет:
 
Болванка вдарила по танку
Погиб гвардейский экипаж.
Четыре трупа возле танка… (блядь, сука, блядская война)
Дополнят праздничный пейзаж.
 
      Еланский стреляет.
      На взлетке разгоняются два штурмовика и уходят на Чечню.

ЗТМ

      Казарма. Ночь. Связисты спят, укрывшись одеялами с головой. Прилетает сапог, сбивает табуретку. Крик:
      — Связь, подъем!
      Связисты вскакивают, начинают быстро-быстро одеваться, становятся по стойке смирно около кроватей.
      Боксер: — Ты, длинный, иди сюда. Сапог захвати.
      На кровати сидят разведчики, пьют водку. Сидельников подходит, отдает сапог. Разведчик: — Поставь.
      Он протягивает Сидельникову х/б с латунными пуговицами.
      Боксер: — На, надень. Надевай, не бойся.
      Сидельников надевает.
      Боксер: — Становись сюда. Фанеру к осмотру.
      Сидельников: — Фанера трехслойная бронебойная 77 года выпуска к осмотру готова.
      Боксер: — Огонь!
      Он со всей силы бьет Сидельникова в грудь.
      Сидельников: — Откат нормальный!
      Боксер: — Стой, ну! Огонь! (удар)
      Сидельников: — Откат нормальный!
      Боксер: — Огонь! (удар)
      Сидельников: — Откат нормальный!
      Подходит еще один разведчик.
      Разведчик: — Дай я.
      Он прижимает Сидельникова к стене и раз десять подряд быстро и сильно бьет его в грудь, причем метит специально в третью пуговицу, чтобы утопить её в теле.
      Сидельников корчится, кашляет, стонет.
      Разведчик: — Ты как, связной, нормально? Дышать не больно, ничего не болит? (Смеется) Иди, умойся.
      Сидельников в туалете склонился над раковиной. Он расстегивает китель, пуговица дужкой вошла ему в грудину. Под кителем одна сплошная гематома, кровь. Он стонет, смывает кровь, вытаскивает пуговицу из груди. Упершись в раковину плачет.

ЗТМ

      Утро. В казарму приходит Чак (начальник штаба подполковник Пилипчук). Он видит спящего на тумбочке Зеликмана, бьет его ногами, причем метит специально в пах. Зюзик пытается убежать от него, но Чак все же попадает, причем очень сильно. Зюзик скорчившись падает, кричит.
      Чак: — Где дежурный по роте? Где дежурный по роте?
      Сидельников, выбегает из расположения: — Товарищ полковнник, дежурный по роте связи…
      Чак бьет его ладонью в лоб: — Че у тебя за бардак такой в расположении, дежурный? Почему дневальный спит на тумбочке, а? Не слышу?
      Сидельников, глядя в пол: — Товарищ полковник… Товарищ полковник…
      Чак: — Пойдем со мной, дежурный.
      Туалет. Чак достает из кармана носовой платок и проводит им по стене. Платок становится грязным.
      Чак: — Почему грязно? А?
      Кулаком с зажатым в нем платком он бьет Сидельникова в лицо. У того из носа начинает идти кровь.
      Чак: — За мной!
      Они идут в бытовку. Там на гладильной доске стоит маленький магнитофон-мыльница и лежит оставленная кем-то из разведчиков игра типа «Тетриса».
      Чак: — Что это такое? Что это такое, дежурный? Я тебя спрашиваю, дежурный?
      Он берет магнитофон и швыряет его в стену. «Тетрис» разбивает о голову Сидельникова.
      Чак: — Что это такое?
      Он снова бьет Сидельникова в лицо. Потом уходит. Сидельников собирает остатки игры. Из его носа обильно течет кровь.
      Сидельников: — Пидарас.
      Зюзик плачет: — Сука. Че он все время по яйцам. Я не могу терпеть, если меня по яйцам… Гад… Застрелю, сука…
      Сидельников: — Блин, где я теперь Тимохе магнитофон рожу?
      Плац, строй солдат. Перед строем на плацу опустив голову стоит пьяный солдат без кителя со связанными за спиной руками. Командир полка толкает речь.
      Полкан: — Ведь вы же солдаты! Вы же все — солдаты! Ведь вам же всем памятник поставить надо за то, что вы делаете там! Каждый из вас герой и я преклоняюсь перед вами. Но удивительное дело, каждый герой там — последняя мразь и алкоголик здесь! Зачем вы это делаете, а? Перестаньте избивать молодых! Мне не хочется сажать вас, не хочется начинать уголовные дела, но, видит Бог, это избиение — последнее. Следующего я посажу. Клянусь четью офицера — посажу и не посмотрю ни на какие ордена, пойдете у меня по полной, на десять лет…
      Рядом с ротой связи (пять человек) стоит разведрота — их человек сорок.
      Саня: — Смешной, пидор, ты когда мыться научишься, а? Смотри, у тебя по ушам «бэтэры» ползают.
      Смешной снимает с уха вшу и давит её ногтями.
      Саня: — Отойди. Только попробуй до меня дотронуться, чмо.
      Смешной: — Да ладно, Сань, у тебя что, вшей что ли не было?
      Саня: — Сейчас нет. А если от тебя нахватаюсь, получишь пиздянок.
      Боксер: — Мужики, смотрите, баба.
      За спиной полкана по плацу идет врачиха. Это очень красивая рыжая женщина, она в туфельках, каблучки — цок, цок. Солдаты смотрят не отрываясь.
      Саня: — Вот это да. Я бы откатал с ней произвольную программу.
      Тимоха: — Красивая, сучка. Как ты думаешь, полкан её порет?
      Саня: — Уж начальник-то госпиталя точно.
      Снайпер поднимает винтовку с оптическим прицелом и целится в бабу.
      Саня: — Ты че, Андрюх, че она тебе сделала? Единственная баба в полку, оставь!
      Снайпер: — Не мешай.
      Он рассматривает её в оптику, как она идет вдоль плаца.
      Командир полка толкает речь: — Посмотрите на это чмо! Десантник! Рембо хренов! Ты зачем парню челюсть сломал, гондон?! За что ты его избил, а? Сволота… Посажу, каждого посажу.
      За строем раздается звон разбитого стекла и треск ломаемого дерева. Из окна первого этажа казармы вылетает солдат. Он спиной ломает раму, с кряканьем падает на землю, на него сыплются осколки стекла и щепки. Дух закрывается от них руками. Несколько секунд он лежит, потом вскакивает и пускается наутек. Из окна высовывается пьяная рожа и кричит ему вслед:
      — Убью, сука!
      Полкан смотрит на это дело, машет рукой и распускает полк.
      Каптерка. За столом сидят разведчики, перед ними стоят Тренчик, Зюзик, Сидельников. На столе перед косолапым Саней горит свечка, он нагревает на ней кокарду, держа её за усики. Потом приказывает Тренчику:
      — Руку.
      Тренчик: — Сань, не надо. Не надо, а? Ну пожалуйста, Сань, ну не надо…
      Саня: — Руку сказал! Руку давай, сука!
      Тренчик протягивает руку, Саня прижигает ему кокарду.
      Тренчик прыгает, шипит, трясет рукой. Саня бьет его ногой в бок, потом кулаком в челюсть.
      Саня: — Че ты стонешь, баран, как будто тебя снарядом разорвало! Ты вообще слышал когда-нибудь, как снаряд разрывается?
      Он снова нагревает кокарду.
      Саня: — Теперь ты.
      Зюзик кладет ладонь на стол, Саня прижигает кокарду. Зюзик корчится, стонет, но руку не убирает. Саня отнимает кокарду, Зюзик плачет.
      Саня: — Чтоб служба медом не казалась. Ты.
      В каптерку всовывается голова Смешного:
      — Прапор!
      Саня: — Пошли отсюда.
      Тренчик плачет стоя у окна. Рядом с ним курит Сидельников.
      Тренчик: — Сука, сука, сука… Вот возьму и повешусь на хрен, и записку напишу, что это он виноват, гад. Перестреляю всех, пускай потом судят. Хоть бы их в Чечне завалили всех на хрен… Сука… Сука…
      Ночь, город Моздок. Сидельников с Зеликманом сидят около «Жигулей» во дворе.
      Сидельников: — Давай на фишку.
      Зюзик уходит. Сидельников разбивает окно, выдергивает из автомобиля магнитолу, они с Зеликманом убегают.

ЗТМ

      Берег озера. Ярко светит солнце. Рота связи лежит голышом на песке. У Рыжего на спине большими буквами вырезано: «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ».
      Рыжий: — Я когда узнал, что нас на войну везут, подумал, что хоть стрелять научусь как следует. А нас здесь ничему не учат, мудохают только. Не армия, а сплошное пропижживание.
      Зюзик: — Блин, хоть бы их поубивали всех на хрен. Что ж это такое, бьют и бьют, бьют и бьют. Надо как-то валить отсюда.
      Рыжий: — Боишься?
      Зюзик: — А ты нет?
      Якунин: — Че ты такой конявый? Тебя что, мало били? Как ты собираешься бежать? Деньги есть?
      Сидельников: — Есть магнитолы, их можно продать. На дорогу хватило бы.
      Тренчик: — Все равно на всех не хватит. И потом, чего сейчас-то бежать, все равно ж разведки нету. Когда вернутся, тогда и побежим.
      Зюзик: — Хоть бы их там всех поубивало.
      Тренчик: — А вот интересно, а Ельцин Грачева метелит? Он же старше его по званию. Ну, например, как Чак метелит прапоров. Представляете, министр обороны докладывает ему неправильно, а он — раз! И в грызло ему. А?
      Сидельников: — А здорово было бы вывести на взлетку Ельцина и Дудаева и пускай бы они метелили друг друга почем зря. Кто накостыляет другому, тот и победил. Как ты думаешь, кто кому навалял бы — Ельцин Дудаеву или наоборот?
      Рыжий: — Я думаю Дудаев Ельцину. Он невысокий, шустрый, и по-моему у него должен быть хороший апперкот.
      Якунин: — У Ельцина руки длиннее. И он намного выше и тяжелее.
      Рыжий: — Ну и что? Зато он грузный и неповоротливый. К тому же он столько бухает, что вряд ли способен вообще быстро двигаться. Нет, я поставил бы на Дудаева.
      Сидельников: — Я тоже.
      Зюзик: — А бы на Ельцина. Просто так, чтобы поддержать его. Пускай они побольше друг друга метелят, а то в одиночестве он быстро свалится и не получит как следует. И Дудаев тогда тоже не получит. А так хоть рожи разобьют друг другу.
      Солдаты смеются.
      Рыжий: — Ладно, хорош. Никто ни с кем драться не будет. Зачем им драться, если есть мы?
      Якунин: — Да, это точно. Драться положено нам.
      Сидельников: — Рыжий, а откуда это у тебя.
      Рыжий: — Это Наташка мне лезвием вырезала. Еще в самом начале нашего знакомства, мы еще тогда не были женаты. Пошли вместе на одну вечеринку, танцы там, то да сё. Ну, выпили, конечно. Я в тот вечер здорово накачался, нарядный был, как новогодняя ёлка. А утром просыпаюсь — вся простыня в крови. Посмотрел в зеркало, а там!… Думал, убью. А вместо этого, видишь, женился.
      Тренчик: — По крайней мере, ты не будешь числиться неопознанным. Как те парни в рефрижераторах на станции, помнишь?
      Рыжий: — Сплюнь, придурок.
      Якунин: — А у меня мать перед армией фаланги пальцев линейкой мерила. Я ей говорю: «Мам, ты зачем это?». А она не отвечает ничего. Плачет только.
      Некоторое время они молча лежат на песке. Над ними в сторону гор пролетают два штурмовика.
      Тренчик: — Айда купаться!
      Казарма. Около щита с расписанием роты стоит неопрятного вида солдат. Он без кепки, верхняя пуговица расстегнута, ремень болтается, берцы не завязаны. Он весь какой-то грязный и помятый, лицо опухшее от пьянки. Это Саид. На тумбочке стоит Сидельников.
      Саид: — А где рота разведки?
      Сидельников: — Они все в Чечне.
      Саид: — А Еланский?
      Сидельников: — Он тоже.
      Саид: — А ты связист?
      Сидельников: — Да.
      Саид: — Расслабляетесь, значит. Слышь, связной. Принеси мне бананов. Бананов хочу. Даю тебе два часа.
      Сидельников спит, укрывшись одеялом с головой. Его будят.
      Разведчик: — Иди, тебя Саид зовет.
      Пьяный Саид сидит в каптерке, одна нога у него лежит на столе, голень ему массирует разведчик.
      Сидельников: — Ты звал, Саид?
      Саид: — Для кого Саид, а для кого Олег Александрович.
      Сидельников: — Ты звал меня, Олег?
      Саид: — Скажи: «Ты звал меня, Олег Александрович?»
      Сидельников, глядя в пол: — Ты звал меня, Олег.
      Саид усмехается.
      Саид: — Принес?
      Сидельников: — Нет.
      Саид: — Почему.
      Сидельников: — Я не знаю, где достать бананы, Олег.
      Саид: — Что?
      Сидельников: — Я не знаю…
      — Что? — орет Саид, — что? Ты что, чумоход, не хочешь искать мне то, что я сказал? Чмо! Ты будешь искать, черт конявый! Понял, животное? Будешь!
      Он избивает Сидельникова. Он бьет его очень долго, несколько часов. Он делает это заходами, сначала бьет, потом садится отдыхать, а Сидельникова заставляет отжиматься. Тот отжимается, а Саид снизу поддевает его пыром в зубы или бьет каблуком по затылку, так, чтобы Сидельников разбил лицо о доски пола. В конце концов ему это удается. Сидельников падает, и лежит на грязных досках, из разбитых губ течет кровь.
      Саид снова поднимает его и опять начинает бить. Он бьет его ладонью по разбитым губам. Китель Сидельникова залит кровью.
      К Саиду присоединяются еще разведчики, несколько человек, они окружают Сидельникова и молотят локтями в спину. Тот стоит согнувшись, прикрыв руками живот, ему не дают упасть, чтобы была возможность бить коленом снизу…
      В конце концов Сидельникова загоняют в туалет. Один из разведчиков подпрыгивает и ударяет его ногой в грудь. Сидельников отлетает и выбивает спиной окно. Он успевает зацепиться руками за раму и не выпадает на улицу. Его опять сбивают ударом с ног, он летит на пол и больше не встает, лежит на полу, среди битого стекла, и пытается прикрыть почки и пах.
      Наконец разведка берет тайм-аут и закуривает. Саид стряхивает пепел прямо на Сидельникова, он старается попасть горячим углем ему в лицо. Семенов выковыривает из патрона пулю, заряжает автомат холостым и заталкивает в ствол шомпол.
      Семенов: — Слышь, Длинный, выстави руку.
      Разведчик: — Дурак что ль. Не надо.
      Семенов стреляет в стену. Шомпол до середины входит в цемент.
      Саид: — Пацаны, а давайте трахнем его. Давайте его опустим, а?
      Сидельников протягивает руку и берет большой похожий на нож осколок стекла, обернув его рукавом. Он встает с пола, кровь капает с разбитого лица на лезвие.
      Разведчик: — Нет, не будем. Марганцовки нет. Оставьте его, пошли. Длинный, шомпол вытащи.
      Они уходят. За выбитым окном степь. Стрекочут цикады. На взлетке разгоняются штурмовики. Пустой плац освещен лишь одним фонарем, на улице никого нет, ни одного офицера, ни одного солдата.
      Сидельников в сушилке, стоит согнувшись и держась за живот. Кашляет, забрызгивает стену кровью, ложится в углу на кучу бушлатов. Стонет. Затем берет лезвие и начинает отчищать кровь со стен, ему тяжело дышать и он не может разогнуться, но отчистить кровь надо и он карябает лезвием по обоям. Он бесшумно плачет, чтобы не услышала разведка — они ходят по коридору. «Связисты! Длинный, сука, я сказал шомпол вытащи!» — орет пьяная разведка и топает сапогами мимо каптерки. В коридоре стреляют.
      Затем он начинает разбирать бушлаты и вешать их в шкаф. Завтра придет старшина и все должно быть в порядке.
      В кармане одного из бушлатов он находит письма. Это бушлат Комара. Пишет ему девчонка. Он открывает письмо и начинает читать. «…милый мой Ваня, солнышко мое, зайчик мой любимый, ты только вернись, ты только вернись живым, я тебя очень прошу, выживи на этой войне. Я приму тебя любого, без рук, без ног, я смогу ухаживать за тобой, ты же знаешь, я сильная, ты только выживи. Прошу тебя! Я так люблю тебя, Ванечка, мне так без тебя плохо. Ваня, Ваня, милый мой, солнышко мое, ты только не умирай, ты только будь живым, прошу тебя, Ваня, заклинаю тебя Ваня, выживи…»
      Он закрывает письмо и начинает выть. Луна светит в окно, Сидельников сидит на куче бушлатов и воет избитыми легкими. Из разбитых губ сочится кровь, он раскачивается взад и вперед, зажав письмо в кулаке, и воет.
      Ночь. За окном — плац, ярко светит фонарь.
      Кто-то из разведки: — Блин, фонарь этот задолбал уже. Эй, дневальный, станок дральный! Иди, принеси ствол с ПБСом! Дневальный! Сука… Смешной, где дневальный?
      Смешной выходит в коридор, слышно, как он бьет дневального: — Ты че, сука, охренел спать! Подъем, сука! Иди, открывай оружейку!
      Смешной приносит автомат с глушителем.
      Косолапый Саня берет автомат, долго целится в фонарь. Он пьян, его шатает.
      На плац выходит Чак. Он тоже пьян.
      Саня: — О, Чак.
      Саня стреляет в него. Пуля чиркает у Чака под сапогом и рикошетом уходит в небо. Чак скрывается в соседнем подъезде. Саня стреляет в фонарь и гасит его.

      Столовая. Связисты — их всего двое, Тренчик и Сидельников — молча едят у окна, потом встают и становятся в очередь на раздачу снова.
      Повариха, глядя на Сидельникова: — Ты вроде ел уже у меня сегодня?
      Сидельников: — Никак нет.
      Повариха: — Да? А чего мясо в зубах застряло?
      Она все же накладывает им по второй порции.
      Сидельников с Тренчиком лежат в теньке под деревом недалеко от столовой, курят. Обед заканчивается. К столовой подбегают припоздавшие солдаты, прапор их не пускает. Они просят: «Ну товарищ прапорщик! Мы — наряд с восьмой роты» Прапор: «иди отсюда, э! С подразделением приходить надо!»
      Рядом со столовой тусуются какие-то гражданские кавказцы. Один из них кричит дежурному одной из рот:
      — Э! Поди сюда!
      Дежурный, стремаясь, с места: — Че?
      Кавказцы: — Иди сюда, баран! Не понял что ли?
      Дежурный подходит.
      Кавказцы: — Э, иди в девятую роту, найди Эмиля, скажи его Ренат ждет. Бегом давай, э!
      Сидельников: — А где вы деньги нашли?
      Тренчик: — Это Рыжий. Он продал фермерам ТНВД с бэхи. Они с Якуниным сейчас на взлетке, сегодня борт на Москву. Мы улетаем.
      Сидельников: — Тренчик, не бросай меня здесь, а? Не оставляй меня одного, меня же тут совсем забьют. Слышишь? Мы же остались с тобой вдвоем. Кисель уехал, Вовка уехал, Зюзик в госпитале, хоть ты меня не бросай, а? Возьмите меня с собой, я побегу с вами, я найду деньги. Не бросайте меня здесь пацаны, а?
      Тренчик: — Самолет сегодня вечером. Ты не успеешь достать деньги.
      Взлетное поле. Рыжий и Якунин сидят под деревом. Полно народу, все как обычно — раненные, трупы.
      Приходят Тренчик с Сидельниковым.
      Рыжий: — Ну че, готов?
      Тренчик: — Готов. Слушай, Рыжий, давай его с собой возьмем, а? Его ж забьют здесь совсем.
      Рыжий: — Денег нет. Надо самому шарить.
      Сидельников: — Как?
      Рыжий: — Не знаю. Продай чё-нибудь. Ну, ладно, будь здоров, нам пора. У нас скоро борт. Почтарем летим. «В Афганистане, в „Черном тюльпане“, с водкой в стакане мы молча летим над землей…»
      Ночь, степь. Свернувшись калачиком, под кустом спит Сидельников. Неподалеку по дороге едет колонна. Сидельников просыпается и смотрит на идущие мимо машины. Над ним пролетают два вертолета.
      Утро. Сидельников пытается пристроиться в очередь в столовую. Он подходит и встает в строй.
      Начальник столовой дежурному по роте: — У тебя сколько?
      Дежурный: — Сорок три.
      Прапор: — Запускай.
      Рота заходит в столовую, дежурный отсчитывает солдат. Когда подходит очередь Сидельникова, дежурный останавливает его: «Это не наш». Сидельников не отвечая, уходит, встает в хвост к другой роте.
      Подходит разведрота.
      Смешной: — Эй, связной! Че тя сегодня в казарме не было? Будешь еще проебываться, я те всю рожу разобью, понял?! Че молчишь?
      Сидельников: — Понял.
      Моздок. Сидельников ходит по улицам. Жизнь, люди едут на работу, блокпост на переезде. Около бочки с пивом стоят мужики, потягивают пивко.
      Из ворот одного из коттеджей выходят бородатые, некоторые в разгрузках. Сидельников лезет обратно в кусты, одной рукой достает из кармана гранату, другой сжимает кольцо. Бородатые садятся в две машины — шестерку и микроавтобус, в микроавтобусе на полу лежат двое связанных солдат, чех бьет их ногой. Боевики уезжают. Сидельников, пригибаясь, выскакивает из кустов и убегает подальше.
      Станция. На путях стоит эшелон с сожженной техникой. На вышке за пулеметом огромный загорелый детина, голый по пояс. Около пакгаузов похоронная команда загружает в рефрижераторы трупы.
      Стоят палатки, между палаток на носилках лежат сгоревшие тела, две женщины, прижимая к лицам носовые платки, рассматривают убитых. Женщины плачут. Рядом с ними медик в марлевой повязке. Солдат, присев на корточки, снимает сапог с нижней половины человека — две ноги, живот, полгруди, остальное оторвано. Он приподнимает одну ногу и тянет сапог, из сапога вытекает осклизлая коричневая ступня, с женщинами начинается истерика. Медик переводит их под руку к следующему трупу, это почти совсем сгоревший человек, из кирзовых сапог торчат черные кости, на голове убитого танкистский шлемофон. Где-то лают псы. Сидельников смотрит на убитых. Его окликает прапорщик.
      Прапор: — Тебе чего?
      Сидельников, не отвечая, уходит.
      Сидельников со спущенными штанами пристроился в кустиках. У него приступ дизентерии, он морщится, стонет. Затем боком падает на траву, держась за живот, мычит.
      Ночь, полк. Сидельников залезает в кунг подбитой шишиги, которая стоит на пустыре за казармой. В казарме светятся окна, там разведка, слышны крики: «Связь! Связь! Длинный, сука, найду, убью, гнида! Связисты!» Сидельников смотрит на казарму сквозь вентиляционную решетку, затем ложится спать.

ЗТМ

      Тимоха: — Давай, открывай быстрее.
      Сидельников, Тимоха, Боксер и косолапый Саня стоят около оружейки, Сидельников (у него сильно разбиты губы, щеки фиолетовые от ударов, глаз заплыл) открывает решетчатую дверь. Они заходят внутрь. Это обычная комната, она вся заставлена оружием и ящиками с боеприпасами, в стене две дырки от пуль, окно тоже пробито.
      Сидельников подходит к столу и открывает «Журнал выдачи оружия».
      Разведчики спешно берут два гранатомета, набивают хозяйственную сумку патронами.
      Саня: — Давай быстрее. Где гранаты?
      Боксер: — Вон, ящик за тобой. Может, штык-ножи возьмем?
      Саня: — На хрен они нужны.
      Боксер с Саней выносят сумку, остается один Тимоха.
      Сидельников: — Тимох, распишись за «мухи».
      Тимоха: — Ты ничего не видел, понял?
      Сидельников: — Да. Распишись за «мухи»?
      Тимоха бьет его в лицо, затем коленом в живот.
      Тимоха: — Ты че, придурок, не понял? Не было никаких «мух», ясно? Спиши их на выезд.
      Он уходит. Сидельников садится за стол, листает журнал и вписывает «мухи» на 22 декабря.
      Над столом приклеена памятка: «статья 2.. УК — Хищение оружия, карается сроком до 12 лет».
      Вечер, разведка пьет в каптерке. На столе много водки, закуска, Тимоха колет себе героин. Некоторые разведчики уже валяются обдолбанные.
      Боксер: — Грек сказал, что возьмет у нас еще три «мухи». И патронов, сколько сможем достать.
      Тимоха: — Че их доставать, полна оружейка. Дневальный!
      Саня: — У меня в бэтэре есть четыре цинка, пять сорок пять.
      Сидельников заходит в каптерку.
      Тимоха: — Иди, открывай оружейку.
      Саня: — Стой. Иди сюда. Тя как зовут?
      Сидельников: — рядовой Сидельников.
      Саня: — Зовут тебя как, придурок?
      Сидельников: — Рядовой Сидельников!
      Саня: — Бля, баран, у тебя имя есть? (бьет его ногой в бедро)
      Сидельников: — Аркадий.
      Саня: — Райкин что ли? (смех) Слышь, связной, сейчас пойдешь в мой бэтэр, знаешь мой бэтэр? Там под башней сумка лежит, в ней цинки пять сорок пять. Тащи её сюда. Один не справишься, возьми с собой еще кого-нибудь. А, отставить! Семенов! Иди сюда! Пойдете сразу к Греку, знаешь Грека?
      Сидельников: — Нет.
      В каптерку вбегает Семенов.
      Саня: — Отнесешь с ним сумку Греку. Знаешь Грека?
      Семенов: — Да, Сань, знаю.
      Саня: — Вот ему отдашь.
      Семенов: — Че, Сань… Отнести просто и отдать, да?
      Саня: — Да. И смотри, без палева. Там из штаба дивизии генерал прилетел. Не дай Бог попалитесь, убью.
      Сидельников с Семеновым залезают в бэтэр.
      Семенов: — Вон она. Давай сюда.
      Седельников тащит сумку.
      Семенов бьет его под ребра: — Давай быстрее, черт чумазый! Че ты возишься?
      Они вытаскивают сумку и бегом несут её от казармы в степь. Из-за угла столовой выходит Чак.
      Семенов: — Блин, Чак!
      Чак: — А ну, стоять, охреневшие солдаты! Ко мне! Кто такие?
      Сидельников с Семеновым останавливаются.
      Чак: — Что в сумке?
      Семенов: — Ничего, товарищ полковник. Так, патроны просто, в оружейку несем.
      Чак: — Вы че, сука, патроны продаете? Казарма в той стороне, солдаты! А? Сука? Я вас спрашиваю, солдаты!
      В штабной бабочке Чак, дежурный по полку, Сидельников и Семенов. Семенов сильно избит, все лицо в крови. У Сидельникова свежеразбитый нос. Они пишут объяснительные. Сумка стоит рядом со столом.
      Чак: — Вы че, очарованные! Воровать ни хрена не умеете! Ладно еще это чмо связное, но ты-то разведчик! Элита армии! Хорошо еще мне попались, а если бы вас командарм спалил бы с этой сумкой, а? Расстреляю, придурки! В первой шеренге у меня в атаку пойдете, ясно? В пехоту! Обоих! Сегодня же!
      Дежурный офицер: — Что Шаман прилетел?
      Чак: — Да. Дисциплину в войсках проверять. Вот был бы ему подарочек.
      Дежурный: — В пятьсот шестом караул вырезали, знаешь?
      Чак: — Знаю.
      Дежурный солдатам: — Вы что, с полной сумкой патронов хотели ночью в Моздок идти? Ну-ну. Как раз бы бошки свои тупорылые назад в сумке и принесли. Просыпаешся, а голова в тумбочке. Смешно, правда? Кто вам приказал?
      Сидельников: — Никто.
      Чак: — Че ты врешь? Че ты мне врешь? Ты сколько отслужил?
      Сидельников: — Семь месяцев.
      Чак: — А я четырнадцать лет! Ты что, думаешь я поверю, что ты, слон, тащил патроны чехам и никто тебе не приказывал? Кто у вас там центровой в казарме? Тимохин? Димедрол? Кто? Ты рожу-то свою в зеркало видел, дембель деревянный? Скажи еще, что с лестницы упал!
      Сидельников: — Так точно.
      Чак, закуривая: — Взяли бы пару стволов да расстреляли бы всю эту шелупонь, а то они вам челюсти ломают, а вы бздите, хвосты поджали. Когда я служил такого не было. На черта вы здесь нужны, какие из вас на хрен солдаты. Я вот еще не слышал чтобы молодых судили за убийство дембелей. Дембелей за молодых — да, бывает. А молодых не судят.
      Сидельников с Семеновым молчат.
      Дежурный офицер: — Что ты с ними возишься. Сдавай их особистам, лет на пятнадцать они уже наслужили.

ЗТМ

      Губа, камера. Сидельников стучит в дверь:
      Сидельников: — Часовой! Часовой! Открой, мне в туалет надо! Открой, не могу больше! Часовой!
      Дверь открывается, входит лейтенант с ведром воды и часовой с миской в руках.
      Начкар: — Поори мне еще. Газовую камеру захотел?
      Он выплескивает ведро на пол воды, часовой рассыпает из миски хлорку.
      Они уходят.
      Сидельников накрывает голову кителем, хлорка разъедает глаза, слезы и сопли текут в три ручья, невозможно дышать.
      Укутавшись кителем, Сидельников снимает штаны и со стоном пристраивается в углу. Дрищет.
      Камера открывается.
      Часовой: — Выходи.
      Сидельников выходит, становится к стене, руки за спину.
      Часовой: — Вперед.
      Они идут по коридору, заходят в комнату начкара. Там офицер из полка подписывает бумаги. На столе лежат Сидельниковский ремень, шинель, сидор.
      Офицер: — Рядовой Сидельников?
      Сидельников: — Так точно.
      На улице. Майор с Сидельниковым выходят на крыльцо. Рядом стоит «Урал».
      Майор: — Лезь в кузов, опездол. Поехали.
      Сидельников: — Куда, товарищ лейтенант?
      Офицер: — В полк, куда.
      Сидельников: — Суда не будет?
      Офицер: — Какой суд? Совсем одурел от хлорки…
      Машина едет по городу, Сидельников смотрит из-под брезента на жизнь.
      Тренчик дежурит на коммутаторе, на нем наушники, он отвечает на вызовы дежурной фразой «Большак слушает». Рядом на кресле лежит автомат.
      В наушниках: — С командиром полка соедини меня.
      Тренчик: — Соединяю.
      Кэп: — Да.
      Голос: — Седьмой, слушай меня. Значит так, Басаев захватил в Грозном две установки «Град». Есть информация, что сейчас он движется на Моздок. Блокпосты усилены, но они могут пройти, у нас мало людей. Усилить караул, казармы на замок, раздай дневальным оружие. А то вырежут вас, как пятьсот шестой во Владике…
      Заходит Сидельников.
      Сидельников: — Ты че здесь?
      Тренчик: — Денег не хватило. Рыжий с Якуниным вдвоем улетели. Ты где был?
      Сидельников: — На губе.
      Тренчик: — Во Владике?
      Сидельников: — Нет, в Прохладном.
      Тренчик: — Говорят, там полная жопа?
      Сидельников кивает.
      Сидельников: — Здесь было че-нибудь?
      Тренчик: — Что?
      Сидельников: — Ну, там… Патроны, следствие…
      Тренчик: — Кому ты тут нужен со своими патронами. Знаешь, че твориться? Иди ствол возьми. Чехи город взяли, Басаев на Моздок идет. Двухсотых хренова тыща. Мы можем хоть сейчас уйти и никто не хватится. Нас могут зарезать или украсть в рабство, и никто даже не узнает об этом, понял?
      Казарма. Тумбочка дневального. Вход перегорожен кроватью, на ней спит дежурный по роте. В руках зажат автомат. У окна — пулемет и ящик гранат.
      В каптерке на куче бушлатов заперлись Сидельников с Тренчиком. У них автоматы, два гранатомета и гранаты. За окном с противным свистом взлетает осветительная ракета, оба машинально падают на пол. Затем встают, с униженными улыбками смотрят друг на друга.
      За окном стреляют.

ЗТМ

      Взлетка, раненные, солдаты грузят трупы в «Урал». Пыль, жара. Летчики латают простреленную вертушку, шляются полуголые солдаты. Кадры Чечни.
      За кадром: Сейчас август девяносто шестого. В Грозном творится сущий ад. Чехи вошли в город со всех сторон, и заняли его в течение нескольких часов. Идут сильнейшие бои, блокпосты вырезают в окружении. Смерть гуляет над знойным городом как хочет и никто не смеет сказать ей ни слова.
      Трупы все везут и везут. Красивых серебристых пакетов больше нет. Тела привозят как попало, вповалку, разорванные, обоженные, вздувшиеся. Мы выгружаем, выгружаем, выгружаем…
      В кадре: Обнаженные по пояс Сидельников, Зеликман и Тренчик выгружают из вертолета обгоревшие трупы и кладут их на взлетку. Переговоры типа: «Давай, бери. Аккуратней. Тяжелый» Сидельников с Тренчиком берут одного солдата, у него по пояс оторвана нога, выносят, кладут на бетон.
      Сидельников: — Посмотри, ноги нету?
      Тренчик лезет в вертолет: — Нет, нету. Не положили.
      На взлетке рядком выложены тела, среди прочих — нижняя часть туловища тазовая кость и две обгоревшие ноги в кирзовых сапогах.
      В ожидании очередной вертушки герои сидят на бетоне, не моя рук закуривают, приминая пальцем в «Приме» табак. Зюзик шкрябает кровь на ладони. Недалеко стоит вертушка, в неё загружается рота солдат. Наши герои курят, молча смотрят на них.
      За кадром: Здесь все временное, на этом чертовом поле. Все, кто ходит по этой взлетке, все кто сейчас едет на эту взлетку, и даже те, кто только призывается сейчас в армию — все они окажутся в этом вертолете, наваленные друг на друга, мы знаем это. У них просто нет другого выхода. Они могут плакать, писать письма и просить забрать их отсюда. Их никто не заберет. Они могут недоедать, недосыпать, мучаться от вшей и от грязи, их будут избивать, ломать табуретками головы и насиловать в туалетах — какая разница, их страдания не имеют никакого значения, все равно они все умрут. Все они окажутся в этом вертолете. Остальное не важно.
      Мы выгружаем, выгружаем, выгружаем… День за днем. Мы больше не разговариваем друг с другом и с людьми. Теперь наше общество составляют только трупы. Мертвые солдаты, мертвые женщины, мертвые дети… Все мертвые.
      Двое других солдат с носилками подходят, кладут сгоревшие ноги в кирзачах на носилки и несут их в госпиталь.
      В госпитале (это обычная палатка) стоят два металлических стола, на них — обнаженные тела, одно тело без ноги, со стола на траву капает густая черная кровь и скапливается лужей. На земле лежат еще несколько тел. В углу — куча из окровавленной формы. Двое солдат в фартуках режут ножом тело. Это те же самые солдаты, что в первой серии.
      Все так же садятся вертушки.
      Из палатки все также выносят вспоротые тела, и двое солдат все также выходят покурить.
      В вертолете лежит девочка, чеченка. У неё пробита голова. Лицо абсолютно спокойно, кажется, что она спит. Осколок ударил в голову сбоку и пробил отверстие величиной с кулак. Мозг выдавило из головы словно поршнем. Крови почти нет, наверное потому, что мозг не лопнул — почти целое полушарие лежит рядом с головой в цинковом ящике из-под патронов, видны извилины. Сидельников садится на корточки рядом с убитой, долго смотрит на круглое сухое отверстие в голове, потом опускает туда два пальца.
      Зюзик: — Ты чего?
      Сидельников: — Ничего.
      Зюзик: — Давай.
      Сидельников: — Там мозг в цинке. Надо забрать.
      Они берут девчонку, выносят её на взлетку.
      Зюзик: — Легкая какая. Молодая совсем. Лет пятнадцать, наверное. Она-то в чем виновата, хотел бы я знать.
      Зюзик повторяет:
      — Такая молодая. В чем она виновата.
      Палатка, где на столе препарируют тела. Парень без ноги так и лежит невскрытым. Около противоположной стены, напротив трупов, так же в ряд на земле спят наши герои, укрывшись кителями, которые почище.
      За кадром: Моздок погружается в безумие все больше и больше, уже никто не следит за солдатами, дедовщина переходит все мыслимые и немыслимые пределы. Молодые бегут из полка сотнями, не в силах сносить ночные издевательства, они уходят в степь босиком, прямо с постелей. Они не задерживаются в нашем полку надолго, из них даже не успевают сформировать маршевые роты и отправить на войну. В нашей роте осталось только три человека, остальные все сбежали. Сбежал даже лейтенант, призванный на два года после института.
      Ночь, казарма. Пьяная разведка ходит по коридору, орет: «Связисты! Связисты!» В каптерке Тимоха стреляет в потолок, как это делал Еланский.
      Плац, светятся подъезды казарм. Около одного подъезда группа дембелей избивает двух молодых. Двое бегут через плац, солдаты курят на крыльце. Стрельба, в небо взлетают трассера, проезжают две бэхи с солдатами на броне, останавливаются за казармами, где стоит сгоревшая техника, солдаты спрыгивают, идут через плац.

ЗТМ

      Тренчик, Сидельников и Зеликман со спущенными штанами кружком сидят в степи. Стонут.
      Тренчик: — Надо в санчасть.
      Сидельников: — Я был.
      Тренчик: — Ну и что?
      Сидельников: — Ничего. Зеленки дали.
      Тренчик: — Вот суки.
      Он опять стонет.
      Сидельников: — Тимоха говорил, что здесь каждое лето так. Как жара, так дизуха начинается. Таблетки надо, желтые такие, забыл, как называется.
      Зюзик: — Это потому что они котелки ни хрена не моют. Айда к нам в госпиталь. Там знаешь как здорово. И разведки нету, не бьет никто.
      Тренчик: — Теперь воду с хлоркой будут давать.
      Зюзик: — Ох, что ж это такое. Полжопы наружу.
      Сидельников с Зюзиком сидят в кустах около дороги, ждут, когда проедут машины. Около моста блокпост, там стоит бэтэр, солдаты. Когда проходит последняя машина, пригнувшись перебегают дорогу, идут по степи.
      Сидельников: — Ну чё, как там?
      Зюзик: — Там классно. Да ты не бойся, все будет в порядке. Тренчик дурак, что не пошел.
      Сидельников: — Старики есть?
      Зюзик: — Нет. Все нашего призыва. Антоха только, но он нормальный, не бьет. Там даже душ есть. Помоешься. Я поговорю с Леночкой, она наверняка разрешит тебе остаться.
      Сидельников: — А че, в других госпиталях также?
      Зюзик: — Во Владике, говорят, полный беспредел. Хуже, чем в полку. Челюсти так и трещат.
      Сидельников: — Там же доктора.
      Зюзик: — Ну и что?
      Они идут по пригороду Моздока. На улицах осетинские дети. Один пацаненок, лет тринадцати, кричит им: «Эй, русские, патроны есть? Эй, русские! Найдете патроны, несите мне! Мне от бэхи надо!» Смеются.
      Дутый бокс госпиталя. Внутри солдаты смотрят телевизор — показывают новости, кадры Чечни. Сидельников с Зюзиком сидят в беседке на улице. На столе разложены сухофрукты. Сидельников ест.
      Сидельников: — Это чьи?
      Зюзик: — Ничьи. Ешь.
      Сидельников: — Что, все?
      Зюзик: — Хочешь — все.
      К ним подходят больные, человек пять. Один — высокий смуглый парень на костылях, у него перебинтована ступня, из пятки торчит резиновая трубка.
      Зюзик, обращаясь к нему: — Комар, это наш, связист.
      Комар: — Здорово. Че, вкусно?
      Сидельников: — Ага.
      Комар: — Ну как там, в полку?
      Сидельников: — Нормально.
      Комар: — Разведка дрочит?
      Сидельников кивает.
      Закуривают.
      Сидельников: — Ранило?
      Комар: — Нет. Отшибло. Это еще когда Бамут брали. Я на броне сидел, а тут очередь из пулемета. Как даст по пятке. С тех пор все гноится, никак не заживает.
      Сидельников: — А мы в Чечне вместе с разведкой стоим?
      Комар: — По-разному бывает. Вообще-то отдельно. Да ты не бойся. Там они тебя не тронут. Так если только, сортир вырыть, или перенести что-нибудь.
      Зюзик: — Там Фикса с Димасом.
      Сидельников: — А… А это кто?
      Зюзик: — Дембеля наши. Говорят, они еще хуже, чем разведка. Да, Комар?
      Комар: — Сам увидишь, душара. Иди, поговори с Леночкой, пускай она его здесь оставит.
      Зюзик уходит.
      Сидельников: — Я там бушлаты вешал, в каптерке. Ну… В общем, письмо твое нашел.
      Комар: — А. Читал?
      Сидельников кивает.
      Комар: — Классная баба, да? Тут все плачут, когда я читаю.
      Сидельников: — Жена?
      Комар: — Да так… Вернусь, женюсь, наверное.
      Сидельников моется в душе — душ деревянный, как на даче, с бензобаком на крыше. Когда он выходит, в беседке его ждет Зюзик.
      Зюзик, протягивая ему портянки: — На вот. Свежие.
      Сидельников: — А ты?
      Зюзик: — У меня еще есть.
      Сидельников перематывает портянки. Мимо проходит медсестра.
      Медсестра: — Зеликман, все, давайте, отбой уже, десять часов!
      Зюзик: — Лен! Ну одну ночь! Че тебе жалко что ли?
      Лена: — Я сказала — нет.
      Сидельников: — Не разрешила?
      Зюзик: — Нет. Да ты не парься, оставайся, да и все, свободные койки есть. Она не заложит.
      Сидельников: — Да ладно. Я лучше пойду.
      Он встает.
      Зюзик: — Ты знаешь чего. Пошли со мной.
      Сидельников: — Куда?
      Зюзик: — На стройку. Тут стройка вон, за забором. Там переночуешь.
      Они лезут через забор на заброшенную стройку, находят комнату со столом и лавкой.
      Зюзик: — Вот, здесь можно переночевать.
      Сидельников: — Ты в госпиталь пойдешь?
      Зюзик: — А что?
      Сидельников: — Давай сегодня вместе, а?
      Зюзик: — Ладно.
      Он ложится на стол, Сидельников пристраивается на лавочке.

ЗТМ

      Ночь. Какие-то крики, голоса. Сидельников просыпается, садится на лавочке.
      Первый голос: — Где она? Где она?
      Второй голос: — Наверх побежала.
      Первый: — Давай за ней!
      Топот, бегут по лестнице.
      Зюзик: — Это Антоха. Проститутку привели из города. Я сейчас.
      Он выходит.
      Первый голос: — Нашел?
      Второй: — Сбежала, сука!
      Первый: — Вот проститутка! Найду, кишки выпущу, тварь! Вторую тащи сюда, пусть отдувается!
      Второй: — С ней Саня. Они сейчас придут.
      Сидельников выходит из комнаты. В темноте плохо видно. Какие-то пьяные рожи. Его хватают за китель, крики: «Ты кто? Сколько прослужил?»
      Голос Зюзика: — Антох, это наш, это я его привел.
      Антоха: — Да мне по херу! Ты сколько прослужил, душара? Че молчишь, животное?
      Сидельникова несколько раз бьют бутылкой в лицо. Он садится на корточки, закрывает голову руками.
      Зюзик: — Антох, это свой, чё ты? Он свой!
      Антоха — Да мне насрать, кто он. Ты сколько прослужил, душара!
      Он несколько раз пинает его ногами, Сидельников падает.
      Сидельников с Зюзиком сидят на ступеньках лестничного пролета. У Сидельникова из носа капает кровь.
      Сидельников: — Блин, задрали мудохать уже. Там мудохали, тут мудохают.
      Зюзик: — Че-то он сегодня разбушевался. Вообще то он нормальный.
      Сидельников: — А кто он?
      Зюзик: — Антоха. Из пехоты. Из седьмой роты, череп.
      Они закуривают.
      Зюзик: — Ладно, я пойду. Ты, это… Знаешь чё? Можешь остаться здесь. Они больше не придут.
      Сидельников: — Ладно.
      Он спит на узкой деревянной лавочке. Ему под мышки лезет выводок котят. Они их не прогоняет, пускает погреться.
      Сидельников заходит в аптеку, рассматривает лекарства.
      Провизор: — Тебе чего?
      Сидельников: — А есть от поноса что-нибудь?
      Провизор: — Да. Вот и вот.
      Сидельников: — А сколько стоит?
      Провизор: — Эта пятнадцать тысяч, а эта — сорок семь. Будешь брать?
      Сидельников: — Нет, спасибо. Я потом.
      Он выходит, идет по улице. Его окликают с остановки — это полковой почтальон, он везет почту.
      Почтальон: — Эй, связной! Иди сюда!
      Сидельников подходит.
      Почтальон: — Ты ж из роты связи?
      Сидельников кивает.
      Почтальон: — Че, разведка замучила?
      Сидельников молчит.
      Почтальон: — Как фамилия?
      Сидельников: — Сидельников.
      Почтальон: — Нет, тебе ничего нет. Якунин ваш?
      Сидельников: — Наш. Он в СОЧах.
      Почтальон: — Ясно. Зеликман?
      Сидельников кивает.
      Почтальон: — На, отдашь ему. И вот еще Комару письмо. Ну и девка у него, такие письма пишет… Мне б кто так писал.
      Сидельников пишет письмо.
      «Здравствуй, мама! У меня все в порядке, все хорошо. Сегодня уже шестьдесят дней, как я служу в Моздоке. Я больше не хочу здесь оставаться. Вытащите меня отсюда. А то дедовщина совсем замучила. Только, пожалуйста, не падай в обморок, все не так уж и страшно.
      Дорогая мама, писем больше писать тебе не смогу. Думал, думал, и решил все-таки сказать тебе. Нас скоро отправят в Чечню. Там снова возобновились боевые действия, нужно пополнение и всех отправляют туда. Но ты не волнуйся, наш полк стоит сейчас где-то у черта на куличках, где про войну и не слышали, а во-вторых связь — всегда при штабе, всегда в тылу. Это правда. Так что ты не волнуйся, меня не убьют. Можно даже сказать, что я еду в санаторий на свежий воздух — природа здесь просто замечательная. Всем привет. Целую».

      Около казарм стоят три БТРа и два груженых коробками «Урала». Перед колонной — строй солдат, человек пятнадцать, среди них пятеро связистов под командованием старшины — Тренчик, Зюзик, Сидельников и двое новых — Осипов и Мутаев.
      Полковник: — Приказываю совершить марш: Моздок, Малгобек, Карабулак, район боевых действий республики Чечня — Ачхой-Мартановский район. Саперная рота наблюдает налево и вперед, рота связи — со мной на головную броню. По машинам!
      Солдаты забираются на БТР.
      Полковник, обращаясь к водителю одного из грузовиков: — Что у тебя там?
      Водитель: — Гуманитарка.
      Полковник: — Дай две коробки сюда.
      Он передает коробки солдатам на БТР: — Держите. Это вам от Ельцина.
      — Спасибо, товарищ полковник.
      Солдаты открывают коробки, там конфеты, лимонад, пряники.
      Старшина раздает смертники:
      — Зеликман, на это твой. Осипов. Жих. Мутаев. Сидельников, тебе блатной номер — 629600.
      Солдаты выдергивают из кителей шнурки, вешают на них смертники.
      Тренчик: — А ты откуда?
      Осипов: — с Ярославля.
      Сидельников: — А в учебке где был?
      Осипов: — В Коврове. Как здесь?
      Зюзик: — Жопа.
      Колонна едет по дороге между холмами. Солдаты едят конфеты, встречный ветер вырывает из их рук фантики. Сидельников вытаскивает из кителя шнурок и вешает на него смертник.
      За кадром: Вымощенная камнем дорога, по которой мы едем, построена пленными немцами ещё после второй мировой. Дорога времен войны старой построена для войны новой. Людям нравится убивать друг друга.
      Наша колонна — это три бэтэра и два «Урала». Мы везем гуманитарку.
      Я сижу на броне, наблюдаю назад и направо. На противоположном борту сидит Зюзик, он наблюдает назад и налево. На корме расположился Осипов. Мы едим конфеты. Ветер подхватывает синие фантики и уносит их назад. Иногда они застревают на решетке радиатора идущего следом за нами «Урала». Его рулевое управление неисправно и он не может вписаться в поворот с первого раза. Тогда я толкаю Котеночкина стволом автомата в спину и говорю: «Товарищ полковник, „Уралы“ отстали!»
      Урал не вписывается в поворот и начинает «танцевать».
      Сидельников: — Товарищ полковник! Уралы отстали.
      Солдаты едут молча. Лишь однажды Зюзик толкает Сидельникова автоматом в бок и показывает на выступ скалы. На нем большими буквами написано: «И ВСЯКУ ЖИЗНЬ ВЕНЧАЕТ СМЕРТЬ».
      — Философы хреновы, — говорит Сидельников.
      Село. Чеченский блок-пост. Колонну останавливает бородатый боевик, подняв руку вверх: «Стой!» улыбается он. Колонна останавливается.
      Сидельников: — Это кто, товарищ прапорщик?
      Старшина: — А хрен их знает. Может, отряд самообороны. Суки нерусские.
      Сидельников: — Мирные?
      Старшина: — Днем они все мирные.
      Сидельников снимает автомат с предохранителя.
      Старшина: — Сиди спокойно. Сейчас в каждом окне ствол.
      Бородатый подходит к полковнику.
      Бородатый: — Кто такие, э? Откуда?
      Полковник: — Колонна пятьсот шестого полка. Вы кто?
      Бородатый: — Самооборона. Бригадный генерал Мовзоев. Документы покажите.
      Полковник: — Телефон есть?
      Мовзоев: — В бытовке.
      Полковник спрыгивает с брони, вдвоем с бородатым они идут в обложенную мешками с песком бытовку, всю прострелянную. Наводчик КПВТ поворачивает башню им вслед, держит бытовку на прицеле. На площади полно народу, вооруженные мужики, женщины. За столиками сидят торговцы, продают сигареты, пиво, сгущенку.
      Водила: — Почем пиво?
      Торговец: — Двадцать пять.
      Водила: — Товарищ прапорщик? Разрешите? Угощаю.
      Старшина: — Давай.
      Водила спрыгивает, бежит к столику, покупает две бутылки пива.
      Пьют со старшиной.
      Водила: — Вы из роты связи, товарищ прапорщик?
      Старшина кивает.
      Водила, кивая на солдат: — Ваши?
      Старшина: — Угу?
      Водила: — Че, первый раз в Чечню, пацаны?
      Сидельников кивает.
      Водила старшине: — А я в четвертый уже. В госпитале был. Ранило меня под Самашками. Вы не были в Самашках, товарищ прапорщик?
      Старшина: — Был.
      Водила: — Зеленка там вдоль дороги. Ротный приказал прочесать. Я даже не видел ничего, помню только, кто-то крикнул: «Граната!» Три недели мне до дембеля осталось. Девятнадцать дней…
      Из бытовки выходят полковник с бородатым.
      Полковник (солдатам): — Дай ящик с гранатами.
      С брони снимают ящик, бородатый берет его.
      Бородатый: — Я тебе машину дам. До окраины села не тронут. Дальше не моя земля.
      Машина — милицейская «шестерка», лобового стекла нет, в дверях пулевые пробоины.
      Сидельников смотрит на торговцев. Торговцы переговариваются по-чеченски, затем гогочут.
      Чех: — Че смотришь, э? Аллаху Акбар!
      Колонна едет через село. На заборе зеленой краской надпись: — «Рузкие свиньи» Внизу приписка углем «Хаттаб чмо». Во дворах пацаньё, бородатые с оружием. Пацаны, завидев колонну, вскидывают вверх кулаки, кричат «Аллаху Акбар»! Один большим пальцем руки проводит по горлу.
      Колонна едет по серпантинке между гор. Башни бэтэров развернуты в сторону гор, стволы задраны. Сидельников тыкает автоматом Котеночкина в бок:
      — Товарищ полковник, «Уралы» отстали!
      Котеночкин: — Стой!
      Колонна останавливается. Сидельников с Зюзиком хотят спрыгнуть с брони помочиться. Старшина ловит одного за штанину.
      Старшина: — Что, парни, ноги жмут? Без команды с брони не слезать. Отливайте сверху.
      Солдаты становятся на броню и мочатся на дорогу.
      Водила по пояс торчит из люка: — Тут мины кругом. «Лепестки», знаете такие? Противопехотки. Паскудные штуки, не убивают, а так, калечат только. Здравствуй мама, возвратился я не весь, вот нога моя в чулан её повесь…
      Между писающими солдатами пролетает трассер, пробивает сидящего у башни Тренчика насквозь и рикошетит от брони в небо. Сидельников оборачивается и смотрит на Тренчика — тот держится за горло, из его рта толчками идет кровь, он давится ею, мычит.
      Начинается шквальный огонь. Трассера стучат по броне, добивают раненного, убивают еще двоих, они падают с брони, крики, стоны.
      — Чехи, чехи! — орет кто-то.
      Наводчик начинает стрелять.
      — Всем с брони! — кричит полковник, — Всем с брони!
      Сверху прилетает «Муха» и попадает в разворачивающийся «Урал». Кабину подбрасывает, охватывает пламенем, капот задирается. Мертвый водитель горит в кабине, а сверху в него все несутся и несутся трассера.
      На дороге разворачиваются БТРы. Один задрал ствол вверх и лупит длинными очередями, проезжая метров десять вперед, затем назад, затем снова вперед. Два других разворачиваются. Из их бойниц тоже стреляют. В стреляющий бэтэр попадает «муха», видно, как из люка выкидывает водилу. Бэтэр загорается. Затем его десантные люки открываются и из горящего нутра машины начинают выходить горящие люди. Они идут по дороге и горят, а в них сверху несутся трассера и убивают их. Тела горят в луже бензина, а трассера все втыкаются и втыкаются в них. Один садится под колесо, и зажав голову руками, горит и кричит на одной ноте. Потом в него попадают трассера и он умирает.
      Солдаты бегут к канаве. Там они залегают и начинают стрелять вверх. Сидельников тоже стреляет, смотрит наверх, но ничего не видно, слепит солнце. Кажется, на вершине холма какая-то избушка, люди. Он дает несколько очередей, потом тянет за рукав поливающего во всю Осипова.
      Сидельников: — Куда стрелять, а? Куда стрелять? Где они? Где они?
      Осипов ничего не отвечает. Трассера проносятся низко над их головами, выбивают землю. Сидельников прижимается щекой к земле, кричит, выставляет автомат вверх и стреляет не глядя.
      Рядом полковник кричит в рацию, которая на спине у связиста: Нападение на колонну. Да! Вертушки нужны! Да! Вертушки, еб твою мать! Севернее Ачхой-Мартана, не знаю я, не знаю!
      На противоположной стороне дороги пехота устанавливает АГСы и открывают огонь по холму.
      Котенечкин кричит пехоте на ту сторону дороги: — Ты их видишь? Видишь? Овчарню видишь? Накрой овчарню!
      Осипов: — Вон он, сука, вон он! Огонь!
      БТР горит, рядом с колесами медленно со спины на живот переворачивается горящий водитель. Огонь очень плотный, на дороге горит БТР и «Урал», лежат убитые. Два других БТРа уходят по дороге. Солдаты лежат в канаве, свернувшись калачиками, кто-то кричит, с той стороны дороги работают АГСы.
      Солдат, глядя на бэтэры: — Куда они? А как же мы? Куда они?
      Сидельникова дергают за руку. Это старшина.
      — Пойдешь со мной, — орет он ему в лицо. — Со мной пойдешь, понял? Ты понял меня, понял?
      Сидельников ничего не отвечает, лишь кивает головой.
      Старшина: — Понял? Ты понял меня, ты меня понял, сука?
      Сидельников: — Я понял! Я понял! Еще Осипов, он тоже! А как же бэтэры? А как же мы? А как же бэтэры?
      Старшина: — Так надо! Их сожгут! Так надо! Ты понял?
      Сидельников кивает.
      Старшина: — Ты тоже! И ты! Со мной пойдете!
      БТР останавливаются и начинают работать по холму. АГСы дают очередь.
      Старшина: — Давай!
      Впятером они, согнувшись, бегут влево по канаве, вдоль холма.
      Они залегают в кустах. На вершине холма стоит овчарня.
      Осипов: — Ушли. А, товарищ прапорщик? Ушли?
      Ему страшно и не хочется никуда идти. Никому не хочется.
      Вдруг дверь овчарни открывается, из неё выбегает чечен. Солдаты открывают огонь, быстро убивают его, затем вскакивают и бегут к овчарне. Сидельников кричит. Все кричат. Двое стреляют в ту сторону, куда бежал чечен — там кусты, ветки еще шевелятся. В кустах начинают кричать, туда кидают гранаты. Крики прекращаются.
      Земляной пол овчарни усыпан стреляными гильзами, осколками, валяются две стреляные «мухи», стены пробиты снарядами КПВТ, на земле кровь. Никого нет.
      Сидельников садится на корточки спиной к стене. Смотрит в щель. Из овчарни отличный обзор, колонна как на ладони.
      Не сразу солдаты замечают, что в углу, заваленный соломой, лежит еще один чечен, он тяжело ранен. Никто ничего не говорит, чечен смотрит на вошедших. Старшина молча подходит к нему и стреляет ему в голову.
      Старшина: — Уходим.
      Он вынимает гранату и бросает её на пол.
      Солдаты складывают сгоревших на броню, там уже лежат несколько тел, они накрыты плащ-палатками. Около башни сидит раненный, у него раздроблена рука. Он раскачивается взад-вперед, мычит. Приводят контуженного водителя БТРа, он весь обгорел, его трясет, голова дергается.
      Один БТР сдают задним ходом, солдат руководит процессом («стой!») Сгоревший «Урал» цепляют к БТРу тросом. Солдат заглядывает в кузов, там одним большим комом сплавились гуманитарные конфеты. На некоторых еще можно различить фантики. Солдат штыком отковыривает кусок карамели, кладет в карман. Колонна трогается, огибая сгоревший бэтэр. Над головами пролетают две вертушки, разворачиваются и начинают отрабатывать по противоположному склону холма. Оттуда отстреливаются.
      БТР трясет и Тренчик, накрытый плащ-палаткой из-под которой торчат его сгоревшие ноги в кирзачах, все время сползает на Сидельникова. Сидельников сначала пытается отодвинуться, потом прижимает рукой колено убитого к броне, но он все равно сползает; тогда Сидельников наваливается на него локтем.

ЗТМ

      ТИТРЫ: «Ачхой-Мартановский район»
      Жара, степь. Полк. Работает дырчик. Солдаты в обрезанных по колено кальсонах чинят гусеницу танка.
      К шлагбауму подъезжает АРС (водовозка) и сопровождающий его БТР. Их пропускают в полк.
      Землянка. На земле, на куче бушлатов, спят связисты. Полог откидывается, заглядывает Пан.
      Пан: — Эй, подъем! Вода приехала, воду проспали!
      Связисты с ванной, тазами и тубусами бегут к кухне.
      Пан: — Давайте быстрее! Бля, наваляют нам теперь.
      Зюзик: — Кто?
      Пан: — Да есть тут деятели. Вынь им воду да положь.
      Зюзик: — Фикса?
      Пан: — Да. Вы че, не знали про воду что ль? Здесь водопровода нету. Назначайте ответственного за воду или как хотите дежурьте, но вечером ванна должна быть полная. Это теперь ваша забота, ясно?
      Сидельников: — Ясно.
      Они подбегают к АРСу, открывают кран, набирают в бачки воду. Из кухни (большая палатка) выходит контрактник Серега, начальник кухни. Он сильно пьян.
      Серега: — Блядская сила, опять эта чертова связь.
      Он со всего размаху бьет берцем Пана по копчику. Пан кричит и, прогнувшись падает на спину. Он стонет в луже питьевой воды под колесами АРСа и никак не может встать.
      Серега: — Чего ты стонешь, баран! Встать! Смирно! Я когда-нибудь расстреляю вас, придурков! Вам воду давали вчера? Я тебя спрашиваю, воду давали?
      Пан: — Давали.
      Серега: — Так в чем проблема?
      Пан: — Серег, но нас ведь уже не четырнадцать человек. Нам духов прислали.
      Серега: — А мне плевать! У меня расклад — на роту связи четырнадцать литров! Еще раз увижу, отдам на растерзание своим орлам, они вас заклюют на хрен. Заклюете, орлы? — спрашивает он своих поваров, которые драят котлы рядом с АРСом. У них невероятно задроченный вид, они даже еще большие чумоходы, чем связь. С ног до головы повара покрыты несмываемым слоем вонючего жира, у одного, самого тощего, с уха свисает длинная вермишелина.
      — Заклюем, — отвечают орлы. Тощий тыльной стороной ладони снимает вермишелину с уха.
      Серега: — Заклюют. Ещё раз поймаю, убью. Свободны.
      Связь идет в палатку, не забыв прихватить при этом свои бидоны. Они полные, не удалось наполнить лишь ванночку. Её, прихрамывая, несет Пан. Он потирает спину, кожа на пояснице содрана, синяк.
      Пан: — Сука. Чуть задницу мне не сломал.

      Палатка, ночь. Коптит керосинка. Сидельников и Осипов курят, остальные просто лежат.
      Осипов: — У меня обязательно будет четверо детей. Когда я вернусь, я обязательно наделаю четверых. Мне до дембеля полгода осталось, я годичник, после института.
      Сидельников: — А чего лейтенантом не пошел.
      Осипов: — Так летехой ж два года служить. А так — через четыре месяца дембель. Да. И у меня будет четверо детей.
      Мутный: — Андрюх, а ты трахался?
      Осипов: — Конечно. У меня Юлька была. Я с ней в школе учился.
      Мутный: — А ты?
      Сидельников: — Наверное.
      Мутный: — Как это?
      Сидельников: — На вечеринке было. Я напился тогда и почти ничего не помню. Это можно считать за один раз?
      Осипов: — Можно.
      Мутный: — А ты, Зюзик? У тебя было?
      Зюзик: — Было.
      Мутный: — Врешь. Ни черта у тебя не было.
      Зюзик: — Ну и что? Ну и что, что не было? У меня все ещё будет, понял? У меня все еще будет!
      Мутный: — А если не успеешь?
      Зюзик: — Пошел ты.
      Мутный: — Ну ладно, чего ты. Я пошутил. Все у тебя ещё будет.
      Сидельников: — Сплюнь, дурак.
      Осипов: — А ты молодец. Не испугался тогда, на дороге. А я со страху обмочился.
      Сидельников: — Я тоже.
      Окоп. Рядом в капонире бэтэр.
      Сидельников и Пан сидят в окопе. Сидельников смотрит на поле, Пан сидит на цинке.
      Пан: — Сядь. Здесь слушать надо.
      Сидельников: — Что слушать?
      Пан: — Услышишь — узнаешь.
      Сидельников: — Это анаша?
      Пан: — Да. Целое поле, до самых гор. Только рвать нельзя.
      Сидельников: — Почему?
      Пан: — Заминировано все. Растяжки сразу за бруствером, дальше противопехотки. Так что услышим если кто пойдет.
      Сидельников достает сигареты, спички.
      Пан: — Не кури. Сигарету в ночник за километр видно. До гор как раз столько.
      Сидельников: — Там чехи?
      Пан: — Да.
      Люк в бэтэре откидывается, высовывается Саня:
      — Связисты! Длинный! У тебя конфеты остались еще?
      Сидельников: — Да, Сань. В палатке.
      Саня: — Принеси.
      Сидельников встает.
      Пан: — Не ходи.
      Сидельников: — Почему?
      Пан: — Не ходи. Че ты им шуршишь? У них свои духи есть, пускай своих гоняют.
      Саня: — Ты че там подпездываешь?
      Пан: — Сань, ты же знаешь, им Фикса не разрешает шуршать для вас.
      Саня: — Да мне плевать на вашего Фиксу. Дембель деревянный. Я и ему сейчас башку разобью. Длинный, ты че, сука, не пойдешь?
      Сидельников встает и молча идет за конфетами.
      Саня: — Лезь сюда.
      Саня сидит на ресничке БТРа. Сидельников лезет на броню, садится рядом, спиной опершись на ствол КПВТ.
      Саня: — На.
      Он угощает Сидельникова его же конфетами.
      Саня: — Ты откуда, Длинный?
      Сидельников: — Из Москвы.
      Саня: — А-а… Красную площадь видел?
      Сидельников кивает.
      Саня: — Я тоже видел. Я два раза в Москве был. Ничего так у вас. Но у нас лучше.
      Сидельников: — А ты откуда?
      Саня: — С Нижнего.
      Из люка вылезает Боксер.
      Боксер: — Блядь! Че ты перед стволом сел, баран! Иди на хрен отсюда. Чуть не пристрелил придурка.
      Он кидает в Сидельникова магазин.
      Сидельников отсаживается.
      Боксер: — Магазин подними.
      Сидельников спрыгивает с брони, поднимает магазин и протягивает его Сане. Саня швыряет его в люк. Оттуда матерится Боксер (Ща я покидаю кому-то!) Он разворачивает башню и дает длинную очередь по горам.
      Саня: — Слышь, длинный, а у тебя шмаль есть?
      Сидельников: — Нет.
      Саня: — А можешь достать?
      Сидельников отрицательно качает головой.
      Саня: — Че ты такой нешаристый, а? Слышь, а иди нарви шмали, а?
      Сидельников: — А где?
      Саня: — Да вон, на поле. Там классная шмаль. Сходи, а?
      Сидельников смотрит на поле. Потом на Саню.
      Саня: — Че? Не пойдешь?
      Пан: — Сань, не надо, он же подорвется.
      Саня: — Не подорвется. Пойдешь?
      Сидельников: — Я не пойду.
      Саня: — Да? Ну, смотри.
      Светает. Сидельников сидит, прислонившись спиной к стенке окопа и положив голову на плечо. Открывает глаза. По полю идет врачиха с лейтенантом-медиком. Они ступают легко, ставя ногу как попало, он наклоняется и срывает ей цветок, она улыбается. Они проходят мимо окопа, летеха подтягивается несколько раз на турнике, она смотрит на него, потом они исчезают в траншее.

ЗТМ

      ТИТРЫ: «ШАТОЙ»
      Пять бэх с солдатами на броне едут по серпантинке в горах.
      Горы, горное село.
      Одна бэха въезжает в отару овец, останавливается, остальные рассредоточиваются в линию. Баран раздражен видом непонятного зеленого чудовища в своем гареме, он пытается погнать бэху, разгоняется и бьет в гусеницу рогами. Солдаты сидят на броне, курят, смотрят на барана. Потом один стреляет в него, тушу кидают на броню: «Давай сюда. Вот и жратва».
      Лейтенант на броне раскладывает карту:
      — Лихач, смотри. Значит, идем вот так, до центральной площади. Ты со своими чистишь по правой стороне, Пионер — ты со мной пойдешь по левой. Все ясно?
      — Ясно.
      — Ну, не хрена тянуть. Пошли.
      В селе пусто, ветер гоняет бумагу. Солдаты, человек десять, идут по улице. Много разрушенных домов. Из ворот, поджав хвост выходит собака, смотрит на солдат, затем убегает.
      Ротный: — Тихо что-то.
      Пионер: — Хреновое это село, командир.
      Солдаты заходят во двор. Во дворе тоже пусто, двери нараспашку. Под навесом стоит «девятка», колес нет, двери в пулевых отверстиях. Сидельников подходит к ней, открывает дверь, заглядывает. На пассажирском сиденье сгустками растеклось темно-красное, взмывает рой мух. Сидельников отшатывается.
      Пионер: — Тебе че, сука, жить надоело? (Он толкает его кулаком в челюсть) Связисты все такие бараны, или ты один? А если там растяжка была? (снова толчок) Ничего не трогай здесь, понял?
      Сидельников: — Понял.
      Они заходят в дом. Целый он только снаружи, внутри куча мусора, нет двух стен, крыши — прямое попадание снаряда. На уцелевшей стене — новые обои в цветочек, стоит трельяж, на нем — засыпанные пылью помады, всякие флаконы, прислоненная к разбитому зеркалу сидит большая кукла. От порыва ветра она падает, закрывает глаза. «Мама, мама, мама» — раздается из куклы.
      Один солдат наклоняется, из-под кирпичей достает прозрачный чемодан с китайским пледом.
      — Че это?
      — Одеяло.
      — Еще есть?
      — Ищи.
      Он начинает еще искать, достает свитер, спортивные штаны, все это кладет на чемодан.
      — Мужики! Идите сюда!
      Кричат из сарая. В сарае склад боеприпасов, много минометных мин. Стоят топчаны, на полу — куча одеял. Один солдат стоит около одеял, держит на стволе окровавленную солдатскую пидорку.
      Солдат: — Здесь наших пытали. В затылок выстрелили, в упор.
      Он снова ворошит одеяла стволом автомата. Одеяла внутри заскорузлые от крови, к ним прилипли серые шарики. Внутри еще одна камуфлированная панама, почти чистая. Солдат складывает её пополам и засовывает в карман на штанине.
      Летеха: — Пионер! Прочешите двор.
      Посреди двора дверь в земле. Это подпол. Вокруг него стоят солдаты, один внизу. Он ворошит мусор.
      Летёха: — Ну, что там?
      Солдат: — Двое.
      Летёха: — Давай.
      Солдат: — Сейчас. Сухие совсем.
      Он достает нижнюю часть человека — две ноги в камуфлированных штанах, засунутые в большой пакет из-под мусора. Потом тело без головы, сухое и плоское, похожее на вырезанный из картона силуэт человека. Кладут их на землю.
      — Головы нет?
      — Нету.
      — Хорошо искал?
      — Иди сам посмотри.
      — Это контрач.
      — Смертник остался.
      Солдаты рассаживаются на корточки рядом с убитыми, закуривают.
      — Ну че, как понесем?
      — Второй в пакет не влезет?
      — Нет. Да и все равно сломается, кирзачи тяжелые.
      — Сними кирзачи-то.
      Солдат снимает кирзачи, разматывает портянки. Коричневая высохшая стопа.
      Летёха: — Пошли.
      Солдаты встают, один берет пакет с ногами, второй тело. Он несет его под мышкой, как манекен.
      Группа выходит на центральную площадь, останавливается. Убитых кладут на землю. Все молча смотрят куда-то чуть вверх, задрав головы. Камера отъезжает, и мы видим, что вокруг площади — кресты, на них — распятые солдаты в крови, у всех отрезаны гениталии и засунуты распятым в рот. Солдаты смотрят на казненных, задрав головы.
      Пионер: — Это наши. С нашего полка. Неделю назад пропали.
      Ротный: — Ясно. Теперь все ясно. Всех, кого найдем, в расход.
      Солдат-мародер нагибается за чемоданом, когда выпрямляется, загораживает собой Сидельникова.
      — А вон чехи-то… — говорит солдат-мародер.
      Дальнейшее мы видим глазами Сидельникова — затылок солдата лопается, из него вываливается густо-красное, кровь брызгает на камеру, солдат оседает, валится на землю, его тело дергается в конвульсиях.
      — ЧЕХИ! — орет кто-то дико и страшно.
      Тут же снайпер стреляет второй раз, пуля попадает другому солдату в плечо. Изо всех окон начинается шквальный огонь.
      Группа падает, расползается под дома, начинает отстреливаться. На дороге остается раненный, он кричит, трассера пробивают его насквозь, он затихает. Снайпер убивает еще одного, затем еще одного. В пыли все еще дергается тело солдата-мародера.
      Сидельников с ротным лежат в канаве.
      Ротный: — Броню! Броню скорее, очарованный!
      Сидельников вызывает броню: — Броня! Броня! Броня, товарищ лейтенант!
      Ротный: — Мы попались! Чехи кругом, чехи! Огонь по селу! Давай огонь на меня, я на площади, слышишь, на центральной площади! Огонь на меня!
      Непрерывная стрельба.
      На окраине оживают бэхи, их снаряды потрошат село.
      Пионер: — Вон он сука, вон тот дом, с башенкой!
      Ротный: — Отходим!
      Они перебежками движутся назад, отстреливаясь. Им вслед несутся очереди. Сидельникова и еще одного огнем отрезают от остальных, они сворачивают в сады, сломя голову ломятся сквозь кусты. Кругом стрельба.
      Сидельникова со вторым отрезали от группы, которую сейчас добивают где-то на другом конце села. Здесь же пока относительно тихо.
      Они выскакивают на улицу, там спиной к ним стоят двое чехов. Солдаты быстро убивают их и ныряют обратно во дворы. Внезапно за листвой показывается наша бэха, она ведет огонь.
      Сидельников: — Наши! Наши! Давай туда!
      Когда до бэхи остается метров пятнадцать, из дворов дымом чертит «муха» и попадает ей в бок. Бэха загорается. Потом взревывает движком, дергается и, проломив забор, уходит во двор. Ей вслед летят еще две «мухи».
      Сидельников: — Он живой! Блядь, он живой! Он живой!
      Солдат: — Уходим! Уходим!
      Они выбегают на улицу и пригнувшись, бегут вдоль канавы. Из-за домов появляются чеченцы.
      Солдат: — Чехи!
      Он поворачивает назад, Сидельников валится в канаву. Чехи первыми же очередями убивают солдата. Сидельников убивает одного, падает на бок и проваливается плечом в дыру в заборе, затем ползет через двор, через кусты, за штабеля дров — спрятаться, спрятаться!
      Стрельба, взрывы.
      Две бэхи на большой скорости идут по степи, поднимая хвосты пыли. Въезжают в полк. С брони прыгают запыленные солдаты, отплевываются. Некоторые так и остаются сидеть, курят, смотрят ошалевшими глазами.
      Начинают разгружать убитых, складывают их на траве. Раненного с почти оторванной ногой снимают с брони, кладут на носилки, уносят.
      Лейтенант смотрит, как на траву кладут убитых. К нему подходит майор.
      Майор: — Сколько? Сколько? Докладывай!
      Летеха: — Одиннадцать.
      Майор: — Двухсотых?
      Лейтеха: — Трое здесь. Двоих не смогли вынести. Трехсотых шестеро. На засаду нарвались. Бэху у нас сожгли. Что с водилой не знаю. Понимаешь, на площадь вышли, а там наши на крестах висят… потом как пошло со всех сторон… Трое без вести пропали.
      Сидельников смотрит в щель в заборе. Рядом с сожженной бэхой чечены, разговаривают, смеются. Главный среди них — Бородатый.
      Один из чеченов все снимает на видеокамеру.
      Один из чехов залезает на броню и дает в водительский люк длинную очередь, затем из бэхи вытаскивают труп водилы. Бородатый чечен еще одной длинной очередью выпускает в него весь магазин. Тело водителя медленно выгибается, нога сгибается в колене и затем медленно-медленно распрямляется.
      Приводят двоих раненных солдат. Кладут их на землю. Затем приводят еще троих пленных. Среди них — Кисель.
      Сидельников шепотом: — Кисель… Кисель!
      Пленных бьют, потом кладут рядом с раненными: «ложись, сука! Ты зачем сюда приехал, э? Кто тебя звал, э?», связывают им за спиной руки. Чех с видеокамерой все снимает. Бородатый берет тесак, подходит к Киселю, за волосы поднимает его голову и режет горло. Кисель дергает связанными за спиной руками, пытается вырваться. Чех с камерой наклоняется, почти тычет камеру Киселю в лицо. Хочет снять все крупным планом, сука. Крупно лицо Киселя, он мычит прямо в камеру: «Ы-ы-ы!» Бородатый бросает его, Кисель захлебывается кровью, кашляет, кровь ручьем течет из него. Чехи стоят над убиваемыми, смеются, пинают их ногами. Бородатый подходит к другому, берет его за волосы и тыкает лицом в перерезанное горло Киселя. Солдат кричит. Бородатый смеется, он вообще весел. Затем перерезает горло и этому пленному, рядом режут третьего. Потом пауза — солдаты лежат на земле, иногда дергают связанными руками, шевелятся, из них вытекает кровь, чехи переговариваются, смеются. Затем Бородатый снова подходит к Киселю, опять начинает пилить ему горло. Кисель уже не сопротивляется. Последний солдат не связан, он полулежит, опершись на руку: — «Дядь, не надо, а?» его ударяют ногой в спину: «Лежи, баран!»
      Пленный: — Дядь, не надо… Ну пожалуйста, не надо, а? Ну зачем? Ну не надо!
      Бородатый прижимает его к земле. Солдат уползает, уворачивается.
      — Дядь, ну не надо, ну пожалуйста, не надо, ну не надо! Что я вам сделал? Не надо! Ну не надо, а?
      Бородатый несколько раз несильно бьет его ручкой тесака по голове: «Лежи спокойно, баран!» Солдат вырывается, отбегает от него.
      Солдат: — Ну не надо, ну пожалуйста!
      Чечены смеются.
      Бородатый: — Э, иди сюда, куда побежал? Стой, говорю! На колени!
      Солдат становится на колени. Бородатый ногой опрокидывает его на землю, становится коленом ему на спину, солдат закрывает горло руками.
      Бородатый: — Руки убери! Руки убери, кому сказал, э!
      Солдатик вскакивает и бежит к кустам. Бородатый бежит за ним. Чехи гогочут, что-то кричат ему по-чеченски. Затем один срезает солдата очередью из автомата. Бородатый подходит к нему — солдат еще жив — и несколько раз стреляет ему в лицо из пистолета.
      Сидельников идет по лесу. Падает. Лежит, уткнувшись в землю. Затем садится, разматывает портянку. Нога в мозолях. Он достает индивидуальный пакет, обматывает ногу. Затем задирает голову и начинает плакать в голос. Он сидит на земле, раскачиваясь взад-вперед и воет.
      Снова идет. Пьет воду из лужи. Над ним пролетают две вертушки, он вскакивает, машет руками и бежит за ними, кричит: «Я здесь! Я здесь! Стойте! Я здесь!» Падает. Снова бежит. Лес кончается, он останавливается. Вертушки скрываются за холмом. Смотрит им вслед. Над головой пролетает следующая пара. Они тоже скрываются за холмом.
      За полем село. Между дворов разгуливают вооруженные чехи. Сидельников прячется за деревом и смотрит на село.
      День. Сидельников сидит под деревом, достает обойму из пистолета. Осталось три патрона.
      Подстреливает из пистолета голубя. Перья в разные стороны. Берет тушку, раскрывает — между крыльями большая дыра, пуля вырвала почти все мясо.
      Сидельников: — Черт. Надо было в голову бить.
      Ест голубя сырым. Потом пьет из лужи.
      Идет по лесу.
      Видит, как внизу по серпантинке идет колонна — два «Урала», мотолыга и бэтэр. Бежит вниз за ними. Колонна заворачивает за холм. Взрыв, слышна стрельба. Сидельников останавливается, потом снова бежит. Когда забегает за поворот, сверху видит, как боевики расстреливают колонну. Бэтэр горит, вокруг него и вокруг «Уралов» лежат убитые солдаты, трое или четверо еще отстреливаются из канавы. «Аллаху Акбар»! Чехи убивают их выстрелами из гранатометов, затем начинают спускаться, короткими очередями простреливая тела и крича «Аллаху Акбар!» Водитель МТЛБ еще живой, он отстреливается, выставив ствол на вытянутых руках в люк и поворачивая его по кругу. Чехи подходят к нему, стреляя и переговариваясь, кричат «Аллаху Акбар!». Один берет «Муху», присаживается на колено и стреляет в бок мотолыги, затем стреляет еще один. «Аллаху Акбар!» МТЛБ горит, чехи ходят между убитыми, собирают оружие, один снимает все на камеру. Около колеса «Урала» сидит солдат, он ранен. Чех присаживается перед ним на корточки, затем вынимает кинжал и вытыкает его раненному в горло.

ЗТМ

      Дорога. Вдали виден блокпост. На обочине стоит автомобиль с чехами. Один выходит, открывает багажник. Там двое связанных пленных. Одному чех стреляет в голову из ПБСа. Тело убитого дергается в конвульсиях. Второй пленный мычит, дергает связанными руками.
      Чех: — Молчи, понял? Будешь молчать, будешь жить.
      Блокпост. Стоит «зэушка». Подъезжают чехи, их останавливают.
      Вэвэшник: — Документы. Машину к осмотру.
      Чех: — Какие документы, э, дорогой! Не видишь, из комендатуры, мы, свои! На, возьми, чтоб служба легче была!
      Протягивает солдату три бутылки водки.
      Солдат: — Проезжай.
      Ночь. Сидельников идет. Стрельба, канонада. Он задевает ногой осветилку, над ним начинают взлетать ракеты. Сидельников падает. С блокпоста на осветилку начинает работать зэушка — в лес врывается ураган металла, снаряды рвутся вокруг, Сидельников ползет за дерево. Вслед за зэушкой начинает работать миномет, несколько мин падают недалеко от него, он вжимается в землю и начинает кричать: «Не стреляйте, не стреляйте, я свой, свой я, свой, русский, не стреляйте!»
      Ранее утро, только рассвело. Блокпост. Из кустов выходит человек и идет к блокпосту с поднятыми руками, он что-то кричит и машет руками. Снайпер за блоком приказывает ему стоять.
      Снайпер: — Стой! Назад!
      Человек не останавливается. Это Сидельников.
      Снайпер стреляет, пуля выбивает пыль перед Сидельниковым.
      Сидельников: — Я свой! Я свой! Я свой!
      Он падает на колени и ползет к блокпосту, протянув к нему руки. Видит, как снайпер снова целится.
      Сидельников: — Не надо! Я свой! Свой я, свой!
      Ему навстречу выбегают солдаты. Сидельников ползет к ним, прижимая руки к груди.
      — Я свой, я свой! — Выкрикивает он и плачет.
      — Я свой! Я свой! — кричит он и никак не может остановиться и протягивает к ним руки.

ЗТМ

      Сидельников на кухне своего полка. В передвижках повара моют котлы. Пахнет жиром и горелым горохом. До тошноты жарко. Сухая степь, пыль, солнце. Хочется пить.
      Сидельников приподнимает полог столовой, заходит внутрь. В столовой бухают. За столом сидят контрактники, офицеры, много водки, жратва. Среди прочих танкист Арзуманян. На Сидельникова сначала не обращают внимания. Потом Арзуманян его спрашивает: — Тебе чего?
      Сидельников: — Я за хлебом.
      Серега: — За хлебом? Ты ж связист вроде, да?
      Сидельников: — Да.
      Серега: — Воду у меня воруете? Слышь, связной, пленного чеха видел?
      Сидельников отрицательно качает головой.
      Серега: — Хочешь посмотреть?
      Сидельников: — Нет.
      Серега: — Да, ладно. Эй, чех, иди сюда! Слышь, полупидор, иди сюда, кому говорю!
      В столовую входит смуглый повар с абсолютно лысой головой.
      Серега: — Вот, смотри, это чех. Ты чех?
      Повар: — Так точно.
      Серега: — Чех, сука. Наших убивал? Убивал, убивал, сука. Хочешь его пристрелить?
      Сидельников ничего не отвечает, молчит. Повар тоже молчит, глядя в землю.
      Серега, протягивая бутылку: — А че? На, дай ему по башке.
      Сидельников стоит.
      Серега: — Ладно, иди отсюда.
      Повар уходит.
      Серега: — Сколько вас?
      Сидельников: — Двадцать.
      Серега: — Ни фига себе. Сколько связистов в полку развелось. Пора вас в рабство продавать. Иди на ПХД, пускай тебе пятнадцать буханок дадут, скажи я приказал.

      ТИТРЫ: «Грозный»
      Четыре бэтэра на большой скорости едут по улицам разрушенного Грозного. На улицах лежат трупы, бэтэры проносятся мимо, иногда наезжают на тела. На броне — Сидельников с рацией, на втором бэтэре — Зюзик и Осипов.
      Колонна приезжает в аэропорт Северный. Аэропорт обстреливают. В окопах охранения идет стрельба, иногда на взлетку падают мины.
      Майор: — Всем с брони! Давай машины за угол, сожгут!
      Солдаты спрыгивают, бегут к зданию дирекции. Там у окон отстреливается пехота, в подъезде жгут костер, что-то варят в котелках, в коридоре на полу лежат раненные, один стонет. Рядом сними — накрытые плащ-палатками убитые. Вдоль стен сидят новобранцы. Сидельников подходит к костру, прикуривает у пехоты.
      Приходит шустрый солдат.
      Шустрый: — Товарищ лейтенант, я засек его.
      Ротный: — Где?
      Шустрый: — В девятиэтажке. На третьем этаже, второе окно справа.
      Ротный: — Пошли, покажешь танкистам.
      Они выбегают.
      Сидельников: — Снайпер?
      Солдат у костра: — Угу. Замучал, сука. Четверых уже положил.
      Он кивает на трупы.
      Молодые у стен смотрят на все офигевшими глазами, при каждом разрыве вздрагивают.
      Майор заходит в комнату — это штаб. Над картами склонились несколько офицеров.
      Майор: — Начальник штаба четыреста двадцать девятого мотострелкового полка прибыл!
      Полковник: — Здорово.
      Они пожимают друг другу руки.
      Майор: — Это что ли, мои?
      Полковник: — Забирай скорее, вишь, чё у нас тут творится, того и гляди нохчи аэропорт возьмут. Семьдесят человек, сегодня только из учебки прибыли. Бакланы желторотые, даже падать без команды не умеют. Четверых снайпер уже завалил, сучара. А они стоят и смотрят, как их убивают.
      Майор: — Ясно. Понагнали пацанов на войну, суки.
      Полковник: — А… Выпьешь?
      Майор: — Давай.
      Полковник достает флягу: — Ну, за победу.
      Майор: — За победу.
      Танк выезжает из-за угла, подходит к дому напротив, засовывает ствол во второе окно справа на первом этаже и два раза стреляет. Второй и третий этажи осыпаются.
      Улица. Съемки из окна. В квартире чечены. Бэтэры с молодыми едут по улице. Чечены начинают стрелять по ним. Изо всех окон начинают стрелять. С первого бэтэра падает солдат — он еще живой, и летит под колеса идущей следом машине. Огонь очень плотный, стреляет каждое окно. Солдаты лежат на броне и отстреливаются.
      Бэтэры выезжают на площадь. Один подбивают. Около колес отстреливается пехота, их убивают. С остальных машин спрыгивают солдаты и идут, прикрываясь броней. Один бэтэр стоит посреди площади, его башня вращается по часовой стрелке, он поливает огнем во все стороны. Его тоже подбивают.
      С другого конца площади начинает работать зэушка. Её снаряды проходят над солдатами и потрошат дома, где засели чехи.
      Майор: — Это наши! Наши! Давай туда.
      Открывают ворота. Колонна въезжает — это блокпост.
      Начблока: — Вы откуда?
      Майор: — С четыреста двадцать девятого.
      Начблока: — Капитан Петров. Двести пятая бригада. Здесь как оказались?
      Майор: — Молодых везу.
      Петров: — Придется вам здесь пока. Отсюда не выбраться. Зажали нас на этом блоке, уже неделю сидим. Половину солдат поубивали у меня. Воды нет, связи нет, жратвы почти нет, с патронами тоже туговато. Вертушки пройти не могут. А, сука! Комбриг, полупидор, засунул нас в эту задницу, и по рации мне все: «Держитесь, держитесь!» А за что держаться-то, за это? Сколько у тебя человек?
      Майор: — Не знаю. Человек пятьдесят, наверное.
      Петров: — Бочаров! Возьми людей у майора, распредели по взводам. Оружие есть?
      Бочаров: — Есть немного.
      Петров: — Раздай.
      Сидельников идет вдоль бэтэров. На броне убитые, кровь, снимают раненных. Под колесом одной из машин курят Зюзик и Осипов. Сидельников подходит к ним.
      Сидельников: — Живы?
      Осипов: — Живы.
      Курят.
      Ночь на блокпосту. Улица завалена трупами. Они лежат на асфальте, на тротуарах, между разбитыми в щепки деревьями, словно принадлежат этому городу. Это трупы наших солдат, здесь одни только наши. Их много. Иногда их переворачивает разрывами. Вся улица усыпана ими, около сгоревших машин лежат почерневшие кости. У одного, самого близкого к нам, нет головы и рук. Над заваленной трупами улицей висит полная луна.
      Слышен гул двигателя. Между вздувшимися телами крутится бульдозер. Он сгребает тела в воронку, закапывает и долго крутится на месте, утрамбовывая могилу. Рядом видны силуэты нохчей. Солдаты смотрят на них.
      Сидельников: — Вон она. Видишь?
      Осипов: — Где?
      Сидельников: — Вон дерево. Два пальца левее.
      Осипов: — Думаешь, работает?
      Сидельников: — Не знаю. Я сползаю.
      Зюзик: — Я с тобой.
      Сидельников: — Давайте фляжки.
      Сидельников и Зюзик ползут по улице, укрываясь за телами. На обочине водопроводная колонка. Они подползают к ней. Колонка работает. Сидельников с Зюзиком пьют, потом набирают воду во фляжки. Когда ползут обратно, у чехов взлетает осветительная ракета. Они замирают.
      С блокпоста открывают по чехам огонь. Сидельников с Зюзиком вскакивают и бегут к своим.
      Блокпост. Все пьют.
      Когда светает, на улице появляются странные силуэты в юбках. Они бредут от бордюра к бордюру, останавливаясь около каждого трупа. Иногда они переворачивают тела на спину и подолгу вглядываются в лица.
      Кто-то из молодых не выдерживает и открывает огонь. Его поддерживают еще два три человека, они успевают сделать несколько выстрелов и даже подстрелить один из силуэтов, пока с той стороны не начинают кричать.
      Кричат по-русски, это женские голоса.
      Осипов: — Прекратить огонь! Вы что! Прекратить огонь, это же матери! Это же наши матери!
      Несколько женщин подбегают к той, которая упала. Крики: «Что ж вы делаете, сволочи! Мы же свои, мы же русские! Не стреляйте!» Раненную на руках несут во дворы.
      С рассветом матерей становится еще больше. Они переходят от одного тела к другому, долго всматриваются в обезображенные лица, закрыв рот платком. Они не плачут, просто сейчас очень жарко, над улицей стоит невыносимая вонь и от трупного запаха трудно дышать.
      Осипов садится на корточки, зажимает лицо руками.
      Солдаты стоят за каменными блоками и смотрят, как матери ходят между телами убитых товарищей.
      Одна мать все-таки находит своего сына. Она приходит на блокпост, Кричит: — Ребята, не стреляйте, я своя, я русская! Ребята, у меня сын там лежит, мне надо позвонить! Ребята, пропустите! Я русская!
      Мать: — Я в плену была. Девять месяцев. У них лагерь там целый, под Рошни-Чу. Там наших человек двести, наверное. Строителей много, они Умару дом строят. Умар — так хозяина нашего звали. Со мной еще две матери были Света, и Галина Борисовна из Новосибирска. Умар расстрелял их, изнасиловал и застрелил обоих, в затылок. А меня не стал. Продал потом другому. Они их там не кормят совсем. Каждый день убивают. Бывает, начнут дубинками бить, и забьют насмерть. Как они кричат, господи. Капитан с нами был, из МЧС. Когда они начали солдатика одного убивать, он не выдержал, нож вырвал у одного и воткнул ему в бок. Они этого капитана потом двуручной пилой пополам распилили. Живого. Как его звали, не помню.
      — Эй, русские! Эй, смотри!
      Нохчи стоят у угла дома, перед ними — пленные. Они избиты, их руки связаны за спиной. Чехи смеются и что-то кричат по-своему, потом быстро кладут одного пленного боком на асфальт, один прижимают его голову ногой к земле и два раза ударяет ножом сбоку под подбородок, затем начинает пилить ему горло. Кровь брызгает парню на плечо, он дергает связанными за спиной руками и хрипит, а чех пилит его ножом. Парень мычит. Его глаза широко открыты. Чех громко смеется. На асфальт вытекает черный ручей.
      Чехи с остальными пленными быстро уходят за угол, оставив парня умирать на дороге.
      Он долго лежит без движения на боку. Затем начинает дергать связанными за спиной руками и пытается перевернуться, словно ему неудобно так лежать. Потом снова затихает. Ему больно шевелиться и он покорно лежит на боку с перерезанным горлом, а из него все вытекает и вытекает кровь. Так продолжается очень долго. Кровь льется из его горла и течет к голове, пачкает лицо. Китель сполз к локтям и когда он дергает руками, кровь из артерии брызгает на его голое плечо. Под подбородком у него черная зияющая рана, видны какие-то сухожилия. Парень еще жив.
      Вскоре он начинает захлебываться. Ему тяжело дышать. Он кашляет, и из его рта брызгает кровь. Его перерезанное горло трясется, как желе. Оно мягкое — человеческое горло.
      Когда парень совсем перестает шевелиться, чехи стреляют ему в спину. Они стреляют трассерами, специально, чтобы мы видели как пули пробивают ему спину, выходят из груди и рикошетят в небо.
      Остальных пленных чехи убивают во дворах. Они так и не показываются из-за угла и мы не видим их, но слышим их крики. Каждый раз, прежде чем перерезать горло, они кричат «Аллаху Акбар». Потом пилят человека ножом.
      Они кричат так несколько раз. Через час выкидывают на улицу мертвые тела.
      Солдаты сидят вокруг магнитофона, курят, слушают Шевчука «Рождество. Мертвый город». Подходит лейтенант Бочаров. Закуривает, присаживается на корточки, некоторое время тоже слушает.
      Летеха: — Надо девятиэтажки занять.
      Он показывает рукой за забор:
      — Те, что в конце улицы. Подъезд. Лучше два.
      Пехота не отвечает. Видно, как им не хочется идти.
      Один солдат:
      — Сейчас, товарищ лейтенант, сейчас… Он допоет…
      Лейтенант: — Надо идти, ребятки. Ничего не поделаешь, надо.
      Солдаты сидят, опустив головы. На летеху никто не смотрит. Им ужасно не хочется вставать и идти туда за ворота, на смерть.
      Летеха встает: — Кто не пойдет со мной, тот пидарас.
      Он поворачивается и идет к воротам. Солдаты по одному встают и идут за ним.
      Стреляя, они бегут через площадь к домам. Мы видим, как падает один, затем второй, затем еще и еще. Убивают Бочарова. За спинами штурмующих по стреляющим окнам девятиэтажек бьют КПВТ. Из дворов вылетает «Муха» и поджигает один бэтэр. За кадром поет Шевчук. Безумные лица, разинутые рты. Двор наполнен трассерами, стоит невообразимый грохот. Солдаты бегут под огнем и стреляют в том направлении, откуда стреляют в них.
      Они подбегают к дому, прижимаются к стене под балконом, глотают воздух.
      — Пидарасы, пидарасы, пидарасы, — стонет кто-то на выдохе.
      Сверху падают две гранаты, разрываются, трое солдат падают.
      Сидельников: — Вперед! Вперед! Вперед!
      Они выбегают из-под балкона, тот, кто выбежал первым, стреляет вверх по окнам, его убивают. Окна наверху накрывают КПВТ. Сидельников с Осиповым подбегают к окну первого этажа, кидают туда гранаты, бегут дальше. В подвальное окно двое солдат не переставая стреляют длинными очередями, в подвале вой, крики. Туда кидают несколько гранат, крики прекращаются. Из подъезда выбегает боевик — молодой парень — он держит автомат за ствол, словно дубину, с криком бросается на атакующих и убивает одного прикладом. Двое других валят его на землю, один, стоя на коленях бьет его саперной лопаткой в горло, чех уже мертв, а солдат все бьет и бьет. Из подъезда выбегает еще один чех, падает на колени и протягивает к солдатам руки. Он без оружия. Его убивают выстрелом в лицо.
      Солдаты толпой бегут к подъезду. По дороге убивают еще нескольких.
      Они врываются в подъезд, предварительно кинув туда гранаты. Осипов стреляет вверх по лестнице из подствольника. В подъезде лежит убитый пулеметчик, его спина разорвана, солдаты сапогами наступают ему в спину, бегут наверх по лестнице стреляя и забрасывая квартиры гранатами.
      Осипов и еще один солдат забегают в квартиру. Выстрел. Солдат падает. В комнате девушка снайпер перезаряжает винтовку. Осипов смотрит ей в глаза, она — ему в глаза. Когда она хочет поднять винтовку, Осипов стреляет ей в грудь из подствольника.
      Начинается артобстрел, снаряды рвутся в верхних этажах, сотрясают дом. Солдаты сидят на полу в коридоре, в ванной, в туалете. В окнах за стенами наблюдатели, они стреляют короткими очередями. Через окна в комнату влетают трассера и выбивают пыль из стен.
      Сидельников: — Вниз. Все вниз. Вниз! Все вниз!
      Они выбегают на лестницу.
      Сидельников кричит кому-то на верхних этажах: — Вниз, вниз, все в подвал!
      Наверху разрывается мина, дым, штукатурка. Сидельников падает, потом бежит вверх по ступенькам, и орет сам себе: «Вниз! Вниз!» На лестнице сидит контуженый солдат, Сидельников хватает его за плечо, трясет:
      — Вниз! Ты слышишь меня, вниз, в подвал!
      Солдата шатает, рвет на Сидельникова, но он кивает головой — понял. Сидельников отпускает его, забегает в квартиру. Там двое убитых. Снова разрывы, он выползает на лестницу, бежит вниз.
      Подвал. Солдаты сидят на полу. Дом трясется от разрывов. Стонут раненые, они лежат у стен.
      Зюзик достает из-за пазухи пиццу в целлофане, разламывает, протягивает Сидельникову. Тот делится с Осиповым. Жуют молча.
      Обстрел кончается.
      Осипов: — Надо выходить. Надо на улицу.
      Сидельников: — Все наверх! Наверх! На окна! Все наверх! Наверх! На окна!
      Все выбегают из подвала, бегут на окна.
      Сидельников около окна за пулеметом. Он стреляет длинными очередями. К дому бегут чехи. Бой.
      Подъезд, солдаты.
      Снаряд ударяет в дом справа, в воздухе кружатся балконы, перекрытия. Затем во дворе падает еще один снаряд. Снова начинается обстрел.
      Сидельников: — Во двор!
      Они толпой бегут в середину двора, подальше от домов. При очередном разрыве падают.
      Один из солдат: — Это же наши! Это же наши САУшки! Они что не знают? Они что? Думают, нас всех убили, да? Мы живы! Мы здесь! Мы здесь! Мы живы!
      Осколок ударяет его в живот, он кричит.

ЗТМ

      Ночь. Тихо.
      Подъезд. Солдаты сидят у стен.
      Осипов и Сидельников поднимаются по лестнице, заходят в квартиру, роются в шкафах, находят компот. Едят сами.
      Осипов: — Воды бы.
      Сидельников: — Надо Зюзику отнести. И пацанам тоже.
      Они берут несколько банок и идут в подвал.
      В подвале темно. Около стены лежат раненные. Среди них — Зюзик.
      Сидельников: — На. Компот. Вкусно.
      Зюзик жадно пьет. Потом они сидят молча. Потом Сидельников с Осиповым уходят. Когда они доходят до двери, Зюзик стреляется.
      Сидельников: — Зря.

ЗТМ

      Большое помещение — школьный спортзал. Солдаты стоят полукругом, перед ними на матах сидит огромный чечен. Он обнажен по пояс, одна рука у него почти оторвана, примотана к телу. Солдаты смотрят на него. Чечен берет автомат. Один солдат кивком головы указывает ему на автомат, чечен кладет его на пол. Тогда солдат кладет свой автомат, выходит вперед. Они начинают бороться. Чечен убивает его руками. Тогда другой берет спортивное копье и убивает чечена. Никто не произносит ни слова.

ЗТМ

      Ранее утро. Разрушенный город. Мертвые дома, разбитые в щепки. Ни одного целого дома. Улицы изрыты воронками, асфальт засыпан осколками, как горохом из разорванного мешка. На тротуарах лежат изуродованные тела. И цветущие кусты черемухи, зелень на оставшихся ветвях деревьев, птичий щебет, солнце и запах абрикосов. Все так ярко, так красочно, что не верится, что здесь весь год убивали людей. Тишина.
      Где-то в соседних дворах начинается перестрелка. Сначала не очень активная — в два три ствола, она вдруг взрывается грохотом боя. Бьют подствольники, несколько раз стреляет танк.
      Сидельников и солдаты вскакивают.
      Сидельников: — Это наши… Там наши! Туда! Там наши!
      Они бегут через дворы, натыкаются на нескольких чечнов и быстро, в несколько очередей убивают их.
      По улице за домами едет танк. Останавливается, вылезает водила.
      Водила: — Кто такие?
      Сидельников: — С четыреста двадцать девятого мы!
      Водила: — Не, мне других надо! Где вэвэшники, не знаете? У них блокпост на «Минутке»!
      Сидельников: — Там никого нет! Туда не пробраться!
      Он смотрит на него просящим взглядом.
      Водила: — Ладно. Садись, пехота, поехали!
      Солдаты лезут на броню. Танк трогается.

ЗТМ

      Бэха останавливается на окраине села. Мы узнаем то место, где баран таранил бэху.
      Ротный, закуривая: — Ну что? Прогуляемся?
      Пионер: — Надо бы.
      Ротный водиле: — Давай в село.
      Солдаты вытаскивают мужиков из домов, волокут на улицу и там кастрируют. Резня. Крики чеченов. Один сопротивляется, его запарывают штык-ножами. Бабы орут, цепляются за ноги. Стрельба, один чечен не хочет выходить из подвала, туда кидают несколько гранат, в подвале кричат женщины, их убивают из автоматов.
      Ворота одного из домов распахиваются, их открывает пацан лет восьми, за ним — дед с гранатометом. Дед стреляет, «муха» попадает в группу, одного ранит, еще одному отрывает руку. Деда убивают, стреляют сквозь ворота, убивают и пацаненка.
      На площади в крови мычат несколько чеченцев, двое солдат кастрируют еще одного — один прижал его голову ногой к земле, второй что-то делает внизу живота, затем резко поднимает руку со штык-ножом вверх, за лезвием тянутся то ли сосуды, то ли жилы. Чечен орет.
      Во дворах стрельба, крики. Несколько взрывов. Резня.
      Летеха ходит по площади раскинув руки и орет: — Виновны! Все виновны! Вы все виновны!

ЗТМ

      ТИТРЫ: «Самашки»
      Идет дождь. До самого горизонта — пустая мокрая степь. Вдалеке в измороси угадываются горы. Тарахтит дырчик. В низкое небо уходит строчка трассеров, они разрываются в облаках.
      Посреди степи стоит одинокий солдат и мочится прямо на землю. Он без оружия, в расстегнутом кителе и больших, болтающихся на икрах сапогах. Он просто стоит и отливает себе под ноги.
      Землянка. Вода капает сквозь брезент, затекает через полог, на полу жижа. Единственное подобие кровати в землянке — снятая с петель деревянная дверь, на ней лежит взводный. Солдаты спят на спине, накидав в жижу тряпье. Автоматы стоят за головами. Кусок мокрой земли отваливается от стенки и сползает на солдат, они прижимаются к противоположной стене. На земле стоит рация, ящик с гранатами, цинки из-под патронов. В углу землянки пристроена «луна» от БТРа.
      Около раскрытой печки сидит Пан. Он достает из печки миску, в которой горит смоченная в солярке тряпка, подливает в неё соляру и ставит обратно в печку. В палатке ужасная копоть, лица солдат черны, они постоянно кашляют и отхаркиваются.
      Пан: — Соляра кончается.
      Взводный: — Сходи к артиллеристам, пусть дадут пару снарядных ящиков. Скажи, что от меня.
      Пан: — Не дадут. Им самим топить нечем.
      Утро, развод. Командир полка полковник Котеночкин зачитывает приказ.
      Котеночкин: — Значит так, на. Всем офицерам запрещаю привозить из отпуска больше одной бутылки водки. Следующее. Всем офицерам, покинувшим самовольно район боевых действий, боевые не выплачивать и сутки засчитывать за сутки. Далее. Колонна на Моздок уходит через двадцать минут, на. Вот у меня списки, поданные командирами подразделений, здесь девятнадцать человек. Значит, колонну поведет зампотыл, зампотыл, ты где?
      Зампотыл: — Я здесь товарищ полковник.
      Котеночкин: — Значит, смотри. Нохчи в горах активизировались. Вчера в районе Ножай-Юрта полностью уничтожена колонна пятнадцатого полка. Погибло двадцать четыре человека. От роты связи кто? Ты, старшина? Кто у тебя в Моздок едет?
      Старшина: — Рядовой Сидельников.
      Котеночкин: — Сидельников!
      Сидельников: — Я!
      Котеночкин: — К тебе мать приехала. Она в Моздоке. Она там всех задолбала уже, боец. Она у тебя чокнутая, понял? Значит, даю тебе неделю отпуска.
      Старшина! Если через неделю его не будет, завожу дело. Ты понял, боец?
      Сидельников: — Так точно.
      Котеночкин: — Разойдись. И если я на рынке поймаю еще одну суку, которая патроны чехам таскает, расстреляю, на!
      Сидельников и Осипов сидят вдвоем в столовой роты связи. Осипов в каске и бронике — он часовой, Сидельников в бушлате. Они черпают молочный суп из тубуса.
      Осипов: — Ты не вернешься.
      Сидельников: — Я вернусь, Андрюх. Только к матери съезжу и вернусь.
      Осипов: — Не вернешься. Никто не возвращается. Не будь дураком.
      Сидельников: — Я вернусь…
      Они молчат, едят суп.
      Осипов: — Не опоздай.
      Они встают, обнимаются. Сидельников идет к колонне, оборачивается:
      — Андрюха, я вернусь! Я вернусь, слышишь?
      Дождь, Сидельников весь промокший едет на броне. Дорогу колонне перебегает заяц. «Заяц, бля!» Солдаты начинают стрелять по нему. Заяц бежит вверх по склону и все время как на ладони. Бэтэр останавливается, все лупят по зайцу. Наводчик КПВТ разворачивает свою пушку и начинает стрелять тоже. Заяц пропадает в разрывах. Тогда все начинают стрелять просто так, солдаты и офицеры стоят на дороге и со зверскими лицами лупят по деревьям и вообще по всему вокруг, выпуская свою ненависть и страх. Когда стрельба заканчивается, зампотыл говорит:
      — Поехали.

      Моздок. Колонна едет по проселку через дачные участки. Останавливается около строящегося дома — песок, фундамент, доски. Зампотыл спрыгивает с брони.
      Зампотыл: — К машине! Пошли со мной.
      Солдаты идут за ним к «Уралу», в кузове которого лежат двери, доски, оконные рамы, стоит кожаный диван, кресла, несколько ковров свернуты трубками.
      Зампотыл: — Давайте, ребят, навались. За двадцать минут управимся.
      Солдаты снимают диван и тащат его на участок.
      Полк. Сидельников спрыгивает с брони, идет в казарму. Там никого. Он бросает вещи на кровать, автомат вешает на шею и идет умываться.
      В туалете склоняется над умывальником голый по пояс, автомат ставит рядом. Умывается.
      В туалет заходит Смешной. Становится за соседнюю раковину. Некоторое время молчат.
      Смешной: — Ну как там, Длинный? Говорят, жопа сейчас?
      Сидельников: — Да.
      Смешной: — Зюзика завалили, да?
      Сидельников кивает. Брызгает в лицо водой.
      Смешной: — Ты это… Там к тебе мать приехала.
      Сидельников: — Где она?
      Смешной: — В общаге. Знаешь офицерское общежитие, ну, которое рядом с почтой? Её там поселили.
      Сидельников: — Найду. Ключи от оружейки у тебя? Прими ствол.
      Смешной: — Пойдем. Пожрать принесешь чего-нибудь? Сгущенки, пару банок, а?
      Сидельников: — Посмотрим.
      Сидельников стоит в коридоре общежития около окна, курит. В комнате пьют водку офицеры, мат — перемат, затягивают «Болванку». Офицерские жены с грязными детьми, обшарпанность, нищета.
      На противоположной стороне коридора появляется мать Сидельникова. Сидельников подходит к комнате, ждет её. Она тоже подходит, достает ключ, открывает дверь. Оба молчат.
      Заходят в комнату, садятся на противоположные кровати лицом друг к другу. Стол, тумбочка, две койки, два стула. Сидельников поднимает одеяло, трогает простыню. Молчат.
      Сидельников: — Привет.
      Мама: — Привет.
      Он подходит к окну.
      — Как ты добралась, мама?
      — Я ехала на попутках. Я ехала на попутках, а ночевала на блокпостах. Господи, что там происходит, все пьяные, бьют друг друга. Неужели и вы так живете?
      — Да. Мы так живем.
      — И ты тоже?
      — Да, мама, я тоже.
      Ночь. В окно светит фонарь. Сидельников лежит на кровати, курит. Мама тоже не спит, слышно, как она ворочается, вздыхает.
      Мама: — Не спишь?
      Сидельников: — Нет. Зачем ты приехала?
      Мама: — Как же я могла не приехать. По телевизору все время показывают одни трупы. Расстреляли, подорвали, убили, зарезали… Я так боялась за тебя. Как же я могла не приехать?
      На улице стреляют. Сидельников снова закуривает.
      За кадром: Господи, мама, ну чем же ты можешь помочь мне здесь? Ведь у тебя больше нет надо мной никакой власти. Я больше не твой сын, мама, я не принадлежу тебе, я принадлежу войне. Мы теперь дети войны, мама.
      Мы так далеки с тобой друг от друга. И ты больше не значишь для меня ничего, ты — просто пожилая женщина, одна из тех, которых здесь воруют и убивают. Забытое воспоминание. Да, я люблю тебя, но люблю как прошлое, как детство, в настоящем тебя нет. Тебя просто не может быть здесь, среди смерти, грязи и страха.
      Мама: — Как вас тут кормят?
      Сидельников: — Какая разница. Разве это имеет значение.
      Мама: — Ты куришь?
      Сидельников: — Да. Я курю.
      Мама: — У нас в школе комитет солдатских матерей создали. У многих сыновья в армии. А тут похоронки приходить начали. Мы сначала все вместе разносили, соберемся все вместе, и несем той, которой пришла. А потом как пошли гробы. К одной заходим, а она ему носочки связала. Посылку отправить хотела…
      Мама: — Тут приезжали двое. Сказали, что служили с тобой вместе. Один такой большой, рыжий… Два дня жили, все рассказывали. Это правда, что они рассказывали?
      Сидельников: — Правда.
      Мама: — Два дня жили. А потом телевизор взяли, костюмы твои, деньги сколько было, кольцо обручальное… Украли все… Я все узнала. Этот старшина, как его, Савин, он мне сам сказал, чтобы я забирала тебя. Он говорит, тебя здесь убьют. Он все сказал, что нужно делать.
      Сидельников: — Я не поеду. Я должен вернуться. Там пацаны. Я обещал.

ЗТМ

      Сидельников идет по Кирзачу с двумя сумками в руках. Навстречу — двое разведчиков с повязками на рукавах: «Патруль». Один из них — Смешной.
      Смешной: — О, Длинный, здорово! Че несешь?
      Сидельников показывает пакет.
      Смешной: — Слушай, дай че-нить, а? А то в казарме налетят, ничего не достанется.
      Сидельников: — А че вы здесь?
      Смешной: — Да баклан какой-то пулемет прихватил и свалил из полка. Вот, ищем.
      Он ржет.
      Сидельников отдает им сгущенку, шоколадку, пакет пряников. Смешной пробивает банку о камень, пьет.
      Второй разведчик: — А еще есть че-нить?
      Он заглядывает в пакет.
      Сидельников: — Это пацанам в казарму.
      Смешной: — Правильно. А то Боксер и тебя и нас отметелит. Пошли, мы с тобой.
      Сидельников заходит в каптерку, он уже без сумок.
      Старшина: — О, Аркадий Аркадьевич! Чё-то ты рано. Я ждал тебя месяца через четыре.
      Сидельников: — Куда ж я без вас, товарищ прапорщик.
      Старшина: — Ну и дурак. Я уже телеграмму отослал в прокуратуру, что ты в СОЧах.
      Сидельников достает из-за пазухи бутылку водки: — Вот.
      Старшина достает стаканы, разливает на двоих: — Ну, давай.
      Выпивают.
      Старшина: — Да, у меня еще не было такого солдата. Все отсюда, а ты сюда. Дурак. На хрена вернулся…
      Сидельников: — Когда колонна, товарищ прапорщик?
      Старшина: — Завтра. Завтра.
      Они снова выпивают. За дверью ходит разведка, крики, мат.
      Старшина: — Хочешь, я сегодня здесь переночую?
      Сидельников: — Они меня не тронут.
      Старшина: — Переводят меня, вишь-ты, какое дело. Не твой я старшина больше. Я теперь в пехоте. Наших в Грозном сильно разбили, в полку формируют сводный батальон, ну и меня туда. Завтра в Грозный.
      Сидельников: — Я с вами, товарищ прапорщик. Возьмите меня с собой. Я здесь не останусь.
      Старшина наливает, они выпивают.
      Взлетка. На бетоне на вещмешках дожидается вертушку сводный батальон. Сидельников лежит, положив голову на вещмешок и закрыв глаза.
      За кадром: Война пахнет всегда одинаково — солярой, пылью и немного тоской.
      Ничего не изменилось на этой взлетке за четыре месяца. И ничего не изменится. Пройдет еще четыре месяца, и четыре года и еще четыре раза по четыре и все также палатки будут стоять здесь, на этом самом месте, все те же палатки, и около фонтанчика с водой все также будут толпиться люди, и винты вертушек будут крутиться, не останавливаясь. И все также исправно будут снабжаться разорванным человеческим мясом госпиталя.
      Я закрываю глаза и чувствую себя муравьем. Нас были десятки тысяч таких, ждавших своей судьбы на этом поле. Десятки тысяч жизней, таких разных и таких похожих проходят у меня перед глазами. Мы жили и умирали здесь, и похоронки наши летели во все концы России. Я един с ними со всеми. И все мы едины с этим полем. В каждом городе, куда пришла похоронка, умерла часть меня. В каждой паре глаз, бездонных, выжженных войной молодых глаз остался кусок этого поля.
      Лежащий рядом солдат толкает Сидельникова локтем.
      Солдат: — Курить есть?
      Сидельников достает сигареты, они закуривают. Солдат протягивает руку:
      — Толян.
      Сидельников: — Аркан.
      Толян: — Интересно, куда нас?
      Сидельников: — В Грозный.
      Толян: — Вот и я думаю, что в Грозный. А майор говорит — в Шали. А вертушку мы ждем на Ханкалу. Зачем же на Ханкалу, раз нас в Шали? А я был в Шали. Меня и ранило там. Там своя взлетка есть, если бы в Шали, то мы и летели бы в Шали. Нет, точно, в Грозный. Ты был в Грозном?
      Сидельников: — Был.
      Толян: — Ну и как там?
      Сидельников: — Жопа.
      Из штаба выбегает почтальон и бежит к взлетке. В поднятой руке у него конверт, он бежит и кричит что-то. Солдаты смотрят на него.
      Толян: — Интересно, кому это? Вот же подфартило…
      Когда Фунт подбегает, становится видно, что у него в руке телеграмма. Он бежит, размахивая ею и кричит: «Сидельников! Сидельников».
      Фунт: — Сидельников… На… У тебя отец умер.
      Команда: — Батальо-он, строиться! На погрузку!
      Сидельников стоит с телеграммой в руке, мимо него идут солдаты, хлопают его по плечу: «Повезло» и садятся в вертушку.
      Вертушка взлетает. Фунт и Сидельников стоят на взлетке и смотрят ей вслед. Вертушка уже скрылась за хребтом, а они все стоят. Сидельников сжимает в руке телеграмму.
      Фунт: — Пойдем. Слышишь?
      Сидельников: — Да.
      Фунт: — Тебе надо оформить отпускной, без него не посадят на борт. Пойдешь к кэпу, он тебе все подпишет, после этого зайдешь к писарям, они выпишут проездные документы, а потом в финчасть за отпускными. Ты меня слышишь?
      Сидельников: — Да.
      Фунт: — Ладно. На, закури.
      Каптерка. На столе водка, хлеб, тушенка. На полу, в куче бушлатов, валяется пьяный майор Минаев. Сидельников трясет его за плечо:
      — Товарищ майор! Я улетаю. Товарищ майор! В отпуск я, товарищ майор…
      Минаев не просыпается, мычит что-то невнятное.
      Сидельников: — Товарищ майор!
      Майор не просыпается. Тогда Сидельников снимает с него портупею и надевает её вместо своего солдатского ремня, затем меняет свою кепку на офицерскую. Смотрит на берцы на ногах майора, примеряет к своим кирзачам. Малы. Потом подходит к столу, наклоняется, поднимает валяющийся на полу автомат и прислоняет его к стенке, наливает водки в стакан, выпивает, закусывает тушенкой. Затем выходит.
      Полк. Пустой плац, трибуна. Около трибуны стоит забытый барабан. Сидельников смотрит на него. За кадром звучит марш «Прощание славянки», топот марширующих рот. Заводятся винты вертолета. Потом звуки стрельбы, крики: «Чехи! Чехи! Ложись!», кричит раненный, стрельба, разрывы, бьет пулемет…
      За кадром: Отец подарил мне жизнь дважды. Если бы он умер через двадцать минут, я умер бы через полчаса — при посадке в Ханкале вертушку расстреляли. Из девяноста шести человек осталось сорок два.

ЗТМ

      Москва. Аэродром «Чкаловский». Сидельников выходит из самолета вместе с другими отпускниками — это все офицеры. Сидельников один солдат среди них единственный кому удалось улететь из этой мясорубки. Единственный живой. Остальных срочников выгружают из грузового люка в цинках. Выносят раненных.
      Железнодорожная станция «Чкаловская». Сидельников покупает билет:
      — До Москвы сколько? Дайте один.
      К нему подходит солдат-контрактник, молодой парень:
      — Земляк, из Чечни?
      Сидельников: — Да.
      Контрактник: — Слушай, зема, добавь немного, а? Денег нет совсем. А я отдам потом.
      Сидельников с контрактником едут в электричке. Контрач перематывает грязную портянку, поставив ногу на скамью. Они едят перловку, пьют пиво, громко разговаривают. На них смотрят. Контрач закуривает.
      Контрач: — Нас никого не отправляли оттуда, нам даже телеграммы запретили приносить, потому что все хотели улететь, а вертушек не было и никто не возвращался, а блокпосты надо было держать. Меня взводный посадил на вертушку, он меня силой впихнул в люк. Наверное, я последний солдат, который улетел из Грозного. Больше там в живых нет никого. Все трупами завалено, одни мертвые там остались, одни мертвые. Вот, смотри, это мой взвод. Вот это Андрюха, земеля мой. Он погиб. Череп осколком раскроило. А это Витька, он тоже погиб, подорвался на растяжке, а это Санька, и он погиб тоже… Подожди, я лучше покажу тебе тех, кто не погиб. Вот этот, его ранило, и эти двое. И еще вот этому оторвало кисть, он летел со мной вместе в одной вертушке из Ханкалы. И еще я. Остальные все погибли. А я живой. И ты живой. И мы едем домой. Ты веришь в это?
      Сидельников: — Нет, не очень.
      Контрач: — А здорово, что у нас умерли отцы, правда?
      Сидельников: — Правда. Ведь когда-нибудь они все равно бы умерли, а так они подарили нам жизнь еще раз. Лучшего для них и не придумаешь, согласен? Наверняка они поступили бы именно так, если бы у них был выбор.
      Контрач: — И мой взводный тоже. Он тоже подарил мне жизнь. Это ему я обязан, что еду домой. У меня теперь два отца. И оба мертвые. Он тоже умер, погиб, я знаю. Меня самого чуть не завалили, я пока до Ханкалы доехал, две «мухи» словил. Бэтэр сдох прямо на взлетке, представляешь? Я привел машину, полную трупов, никого не осталось в живых. Только я. Меня самого ранило, в ногу и вот, смотри.
      Контрач показывает на щеку. Из щеки у него торчит маленькая железочка, с острыми заусеницами, словно колючая иголка.
      Сидельников: — Давай вытащу.
      Контрач: — Нет. Хочу так домой приехать. Без медалей, зато с осколками. Надо же хоть какое-то железо родным показать. Пускай посмотрят. У меня еще вся нога в железе, там осколков двадцать, наверное, не меньше. Я ещё даже и не бинтовался, воняет уже… Ты не представляешь, как нам чертовски повезло, что мы вырвались оттуда. Наших больше нет, они все погибли, остались только мы с тобой и мы едем домой. Здорово, правда?
      Сидельников: — Здорово.
      Контрач ловит вшу, давит её ногтями и откидывает куда-то на пассажиров.
      Контрач: — Вши замучили, бляха-муха… Месяца полтора не мылся…
      Сидящая на соседнем сидении нафуфыренная девушка отодвигается от солдат.
      Пассажир: — Молодой человек, ведите себя как подобает.
      Контрач: — Что? Как подобает? А как это?
      Сидельников: — Успокойся, че ты…
      Контрач: — Нет, объясните мне, я просто хочу понять… Я… я контуженный, я не знаю, я был в окопах, я смерть видел, я не знаю как подобает вести себя в вашем обществе! Вам не нравиться? Вам всем не нравиться? Смотрите! Смотрите на нас, мы — солдаты, вот мы какие! Это мы армия! Вам не нравиться что мы пьем и материмся? Да? А когда мы подыхали под Самашками и в Грозном, вам это нравилось? Никто из вас не говорил тогда ни слова, никто из вас не возмущался и не вышел на улицы! Что, молчите? Вы всегда молчите! Да пошли вы все на хрен! Никто из вас не имеет права жить, никто в этом вагоне не заработал такого права, только мы вдвоем, только мы пьяный вшивый контрач и забитый всеми душара! Смотрите на нас, смотрите! Вот мы какие! Мы едем с войны домой, у нас умерли отцы и мы радуемся этому, да черт возьми, мы рады этому, потому что если бы не умерли они, тогда умерли бы мы, и по крайней мере это было честно с их стороны! А кто-нибудь из вас согласился бы умереть за меня? Нет? Тогда закройте свои вонючие рты и слушайте! Слушайте про то, как пахнут трупы в жару, вы будете слушать это, будете, а мы будем орать на весь вагон матом, пить пиво и плеваться перловкой! И никто из вас не скажет нам ни слова!
      Вокзал. Сидельников достает деньги, отсчитывает половину и протягивает ему:
      — На, возьми. Здесь немного, но до дома хватит.
      Контрактник: — Спасибо. Слушай… Я понимаю, тебе на похороны надо, но может, все-таки поедем ко мне, а? Мать таких пельменей наготовит, она умеет такие классные пельмени делать… Поехали, а? На пару дней. Я тебя потом провожу…
      Сидельников: — Нет. Я домой. Домой.
      Контрач: — Ладно. Будешь в Ярославле, заезжай. Адрес запиши…
      Сидельников: — Ты из Ярославля?
      Контрач: — Да.
      Сидельников: — Может, Андрюху Киселева знал?
      Контрач: — Нет… Что-то не припомню… А где он жил?
      Сидельников: — Не знаю. Ладно, давай адрес.
      На выходе из вокзала Сидельникова останавливает милицейский патруль.
      Менты: — Добрый день, патруль… отделения милиции. Ваши документы. Откуда едете?
      Сидельников: — Из Моздока. В отпуск.
      Менты: — В Чечне был?
      Сидельников: — Был.
      Мент: — Да? Ну, показывай, че везешь.
      Контр: — Ничего.
      Мент: — Ты думаешь мы тебя первого видим, Рэмбо? Все вы оттуда сувениры тащите. Сегодня утром один тоже клялся, а сам в сидоре две лимонки тащил. Ноги на ширину плеч…
      Менты шмонают Сидельникова и находят три патрона.
      Мент: — Ну вот, а говоришь ничего. Будем оформлять транспортировку боеприпасов. Пошли.
      Сидельников: — Какие же это боеприпасы… Так, патроны. В кармане завалялись.
      Мент: — Завалялись? А ты знаешь, что каждый на три года тянет? Так что чирик ты себе уже заработал.
      Сидельников: — Слушай, земляк, ты ж русский…
      Мент: — Земляки все там остались. Пошел.
      Сидельников: — Товарищ сержант, отпустите меня, а? Это случайно, честно.
      Мент: — Следователю расскажешь.
      Сидельников: — Товарищ сержант, у меня отец умер, мне на похороны надо. У меня есть сто пятьдесят тысяч, это все, честное слово. Отпустите меня, а? Хоть на похороны. А я приду потом, честное слово, я потом приду. Я отца восемь месяцев не видел, хоть попрощаться, а?
      Сидельников сидит в обезьяннике. За решеткой стоит мать.
      Дежурный: — Алло! Комендатура? Тут у нас ваш клиент, да, отпускник. Ярославский вокзал. Забирайте. Через три часа? А что так долго? Ладно, ждем… Ну не смотри ты на меня, мать, не смотри! Ну не могу я, не могу! Он задержан нарядом милиции за перевозку боеприпасов, понимаешь? У него патроны нашли.
      Сидельников: — Мы от них прикуриваем, товарищ капитан. У нас спичек не было. Я забыл просто.
      Дежурный: — Забыл. Думать надо было.
      Сидельников: — Что мне теперь будет?
      Дежурный: — Что будет, что будет. Тюрьма будет. Надолго.
      Мать: — Он в Грозном был. У них всю роту поубивало. На похороны он едет, отец умер у него. На похороны он…
      Мать стоит в коридоре, на неё никто не обращает внимания, мимо водят бомжей, задержанных, она прижимается к стенке. Смотрит на дежурного.
      Дежурный: — Алло! Комендатура? Это с Ярославского вокзала, мы машину вашу ждем. Не вышла еще? Вот и хорошо. Да тут все уладилось, отменяем вызов… Да ошиблись просто. Нет, все в порядке… Иди. Не попадайся больше.
      Сидельников: — Спасибо.

ЗТМ

      Дома у него какие-то люди, поминки.
      Гражданин: — Давайте помянем покойного добрым словом. Это был замечательный человек.
      Он ходит по квартире, смотрит на них.
      Гражданин: — Можно вас на минутку, молодой человек.
      Они выходят в коридор, Сидельников закуривает.
      Гражданин: — Я конечно, не слышал, как пули над головой свистят. Я вообще не слышал, как они свистят, но хочу сказать тебе… Твой отец был замечательный человек, замечательный. Мужайся. Такое горе, такое горе, правда?
      Сидельников: — Нет. Горе — это когда тебе отрежут все пальцы, уши и гениталии и повесят тебе на шею на веревочках, как на новогоднюю елку. Вот это горе.

ЗТМ

      Комендатура. Сидельников стоит около окошка. Его документы проверяет дежурный капитан.
      Капитан: — Почему отметку о прибытии не поставили?
      Сидельников: — Я ж болел. Вон справка, там написано все. Дизентерия у меня. Я на похороны еле успел, а потом загнулся сразу. Товарищ капитан, я в полк еду, вы мне только печать поставьте и все. У меня уже и билеты есть.
      Капитан: — Пошли со мной.
      Они идут по коридорам, приходят к кабинету коменданта Москвы.
      Капитан: — Жди здесь.
      Он заходит в кабинет, виден шикарный стол, ковровые дорожки. Сидельников ждет. Капитан выходит.
      Капитан: — Пошли.
      Сидельников: — Все в порядке?
      Капитан: — Да.
      Они спускаются в подвал, там камера, дежурный. Капитан отдает дежурному документы.
      Капитан: — Вот, еще один лыжник. Держи.
      Сидельников: — Какой лыжник! Я ж сам пришел! Товарищ капитан, что ж вы делаете? Я ж сам обратно еду, мне печать только поставить.
      Капитан: — Следователю расскажешь.
      Он уходит.
      Дежурный: — Так, снимай ремень, шнурки, смертник, че там еще у тебя. Деньги, личные вещи.
      Сидельников: — Товарищ лейтенант, я ж не отказываюсь…
      Дежурный: — Товарищ солдат, я сказал шнурки, ремень и смертник на стол!
      Сидельников все снимает, достает из карманов мелочь, сигареты, зажигалку. Дежурный убирает все в сейф.
      Потом запирает Сидельникова в камеру.
      Сидельников в камере.
      Его выводят. Лицом к стене, руки за спину. Передают конвою.
      Конвой сажает его в УАЗик.
      Старший конвоя: — Это не твоя мать у ворот стоит?
      Сидельников: — Не знаю. Наверное.
      Старший: — Ложись на пол. Отъедем, пересядешь.
      Сидельников ложится, его прижимают ногами. УАЗик выезжает из ворот комендатуры. На улице стоит мама Сидельникова.
      Старший: — Че, отпуск просрочил?
      Сидельников: — Да.
      — на много?
      — На двенадцать дней.
      Солдаты ржут: — Ох, ни фига себе! Тут люди на десять минут из увольнения опаздывают, их без слов на губу сразу, а ты на двенадцать дней!
      Сидельников: — У нас по четыре месяца не возвращались.
      Старший: — Где служил?
      Сидельников: — В Моздоке.
      — Да… Дисбат тебя ждет, братан.

      Камера для допроса. За столом сидят Сидельников и рыжий капитан-следователь.
      Следователь: — Почему сбежал?
      Сидельников: — Я не сбегал.
      Следователь: — Как не сбегал. Вот (копается в бумагах) Вот — тебя доставили с нарядом милиции.
      Сидельников: — Нет. Я сам пришел.
      Следователь: — Как сам? Вот, рапорт — тебя задержал наряд милиции на Белорусском вокзале.
      Сидельников: — Это не моя фамилия. Я — Сидельников.
      Следак: — Да? Да, правда, не твоя. Так. На тебя ничего нет. Ну ладно, пиши рапорт. Я, рядовой Сидельников, явился в пункт сбора военнослужащих добровольно. От службы в армии не уклоняюсь. Согласен продолжить службу в любой точке России… В любой точке России. Подписывай.
      Прогулочный дворик. Осень, зарешеченное небо. Сидельникова выгуливают.
      Камера. Пятеро арестантов, Сидельников. Дверь открывается. Арестанты вскакивают, строятся у стены. Входит начкар.
      Начкар: — Сидельников!
      Сидельников: — Аркадий Аркадьевич, 1977, под следствием!
      Начкар: — Не слышу!
      Сидельников: — Аркадий Аркадьевич, 1977, под следствием!
      Начкар: — Че, отвечать разучились, товарищ сержант? Выходи!
      Конвойный: — Лицом к стене, руки за спину. Вперед.
      Сидельникова выводят на улицу. Конвойный ведет его через плац, на котором тренируется рота почетного караула.
      Сидельников: — Меня куда?
      Конвойный: — В дизелятник.
      Сидельников: — В дисбат?
      Конвойный: — Нет еще. В казарму. Покантуешься здесь, пока на тебя дело не закроют. Или пока не посадят. Не раненный?
      Сидельников: — Нет.
      Конвойный: — Не повезло. Значит посадят. Здесь просто. Каличей обратно дослуживать, а здоровых на кичу.

ЗТМ

      Плац, на плацу шагистикой занимается рота почетного караула. Красивые нарядные солдаты, все движения отточены — парад, одним словом.
      За кадром: Первый комендантский полк. Тот самый полк, который почетным караулом встречает в аэропортах президентов разных стран. Показательная часть. Лучший полк в стране.
      В кадре: У самого дальнего угла казармы толпой идет разношерстно одетое стадо то ли солдат, то ли бомжей — это «дизеля».
      За кадром: Но есть в этом показательном полку еще одна казарма, от КПП наискось направо. Это пункт сбора военнослужащих, или, как его здесь называют — «дизелятник». Здесь ждут своей участи «дизеля», подследственные, потенциальные дисбатовцы. Почти все мы из Чечни. Кто после ранения, кто из плена, кто просто сбежал. Нам давно уже на все плевать и мы просто ждем, что будет дальше с нами.
      Столовая, солдаты чистят картошку. Среди них Сидельников, Мирзуха, Колян и Андрияненко.
      Мирзуха: — А рядом с тобой кого-нибудь убивало?
      Колян: — Конечно. Мы вместе лежали, мне в бок зарядило, а ему в спину.
      Мирзуха (достает вставную челюсть): — А мне зубы вышибло. Во, видел. На излете. Вот так прошла.
      Андрияненко: — Вот бы служить здесь, а? Можно было бы ездить домой чуть ли не каждый день.
      Колян: — Тебя не возьмут в эту роту с твоими ногами. Здесь же надо маршировать по шесть часов в день.
      Андрияненко: — Дело не в коленях. Просто у меня нет денег.
      Колян: — Ну да. Эта парадная рота не про нас. Здесь служат сынки тех, кто сумел отмазать их от войны, или дал денег кому надо.
      Мирзуха: — Здорово, да? Президента видят. Что бы ты сделал, если бы Президент с тобой за ручку поздоровался?
      Колян: — Завалил бы его.
      Мирзуха: — Вот это служба, это я понимаю. Они, наверное, не вшивые совсем и не голодные. Их, поди, и не бьют даже… Интересно, а сколько стоит откупиться от войны?
      Сидельников: — По разному. В Москве, говорят, двадцать пять миллионов.
      Мирзуха: — Ого! Это откуда ж взять такие деньги? Это знаешь что… Если я продам дом, две коровы у меня, еще мотоцикл есть, сарай… Нет, все равно не хватает. Даже половины не набирается. Все равно на войну пришлось бы ехать.
      Андрияненко: — А вот было бы здорово, если бы парни взяли да прямо с аэродромов привезли бы президентов сюда, в дизелятник. И к нам в казарму, и показали бы им, все, что здесь происходит. Вот, мол, господа президенты, смотрите, что у нас в армии делается и как служат парни, которые из чучундрии. А что? Дать им денег, подговорить… Может, тогда все и измениться.
      Сидельников: — Нет. Их за это самих отправят в Чечню.
      Колян: — У нас в учебке одного сержанта отправили за то, что он пропил старый овчинный полушубок. Он ехал вместе с нами в одном вагоне. Его убили потом в Грозном.
      Мирзуха: — А мы два бэтэра продали.
      Сидельников: — Как это?
      Мирзуха: — А так. На зачистку ехали, а тут чехи. Первый бэтэр подорвали, взводный сразу погиб, а ротного ранило, они его дорезали потом. Куда едете, говорят. Вам бэтэры везем. Ну, за четыре лимона продали и обратно в полк. Я ведь даже бежать не пытался. А меня судят теперь по этому делу. Двенадцать лет обещают за продажу оружия. Зампотыл, сука, списал на нас все, что пропили в полку за это время — двенадцать стволов, гранатометы, соляру, бушлаты. По его рапорту выходит что в том бэтэре одних валенок целый КАМАЗ был.
      Колян: — Че-то дешево — четыре лимона.
      Мирзуха: — Сколько дали. Не на рынке же, не поторгуешься.
      Колян показывает вырезанные из картошки две женские груди. Сидельников тоже выточил кое-что. Солдаты ржут.
      Строй. Казарма. Голый по пояс старшина ходит перед строем.
      Старшина: — Пшеничников!
      Пшеничников: — Я!
      Старшина: — Иди сюда. Ты ж у нас калич?
      Пшеничников: — Так точно.
      Старшина: — Че с тобой?
      Пшеничников: — Контузило.
      Старшина: — На тумбочке стоять сможешь?
      Пшеничников кивает.
      Старшина: — Становись. Да на тумбочку залезай, баран. На, держи…
      Сует ему в рот сигарету:
      — Стой, не шевелись.
      В прыжке выбивает сигарету с разворота ногой.
      Старшина: — Заступаешь дежурным по пункту сбора военнослужащих. Понял? Дневальными с тобой… Андрияненко!
      Андрияненко: — Я!
      Старшина: — Фигня. Дневальным пойдешь.
      Андрияненко: — Товарищ старшина, я не могу, у меня колени…
      Старшина: — А с тобой че?
      Андрияненко: — Снайпер.
      Старшина: — Отставить. Тогда Тумчин и…
      Тумчин: — Товарищ старшина, у меня пальцев нет.
      Старшина: — Бля, понабрали в армию каличей! Когда вас уволят уже!
      Тумчин: — Никогда. Нам в дисбате еще сидеть.
      Старшина: — Иванов, у тя все есть? Ничего не оторвало? Тогда дневальным пойдешь. В спецгруз сегодня поедут… Сидельников, Мирзоян и Беляев.
      На плацу стоит грузовик, солдаты залезают в кузов. Выезжают из полка.
      За кадром: Ночами мы ездим в спецгруз — груз 200. Развозим цинковые гробы. Какой-то умный начальник с садистской наклонностью решил, что в спецгруз должны ездить обязательно «дизеля». Наверно для того, что бы мы смотрели на своих мертвых товарищей и думали о том, как плохо поступили, что остались живы.
      Сидельников, Мирзуха, Колян едут в грузовике по городу. В кузове стоит большой деревянный ящик.
      Колян: — Куда едем-то?
      Сидельников: — В Домодедово.
      Колян: — Давай покурим?
      Сидельников достает сигареты, протягивает одну Коляну. Закуривают. Колян садится на ящик. На ящике табличка: «Полковник Миронов В. П. 1996. Грозный. В/ч 01860».
      Колян: — Тяжелый какой полковник. Зампотыл, поди. Жируют там на казенных харчах, во какую гробину отгрохали. Целиком, наверное. А может и нет там полковника, так, песку насыпали для весу и привет. Все равно ведь не вскроешь.
      Мирзуха: — А мы вчера с Китом одного парнишку везли, так цинк легкий-легкий был. Ребята, которые цинк сопровождали, говорили, что там одна нога только. Зато его нога, они точно знают.
      Сидельников: — Слезь с гроба.
      Колян: — А?
      Сидельников: — Слезь с гроба, сука!
      Колян пересаживается на лавочку: — Че ты орешь, придурок.
      На светофоре Колян стреляет сигареты у прохожих. Водитель «Зила» протягивает ему пачку. Колян одной ногой становится на капот, грузовик трогается. Сидельников ловит его за ногу, солдаты пытаются втянуть его в кузов. Им это удается. Они начинают смеяться.
      Колян: — Шапка! Блин, шапку потерял! Че ржете, придурки!
      Сидельников: — А курево? Курево?
      Колян показывает пачку.
      Все начинают ржать еще сильнее. У Мирзухи выскакивает вставная челюсть. Солдаты едут в грузовике с гробом и гогочут, как безумные.
      Домодедово, грузовой терминал. Солдаты вытаскивают цинк из машины. Рядом с машиной курит чернявый майор с усиками.
      Они затаскивают гроб в терминал, выходят.
      Сидельников подходит к майору: — Товарищ майор, у вас сигареты не будет?
      Закуривают.
      Майор: — Поехали. В кузове покуришь.
      Сидельников: — В батальон?
      Майор: — На Курский. Потом во Внуково. Поехали, поехали.
      Машина едет по Москве. В кузове кроме солдат, пожилая женщина. Она везет цинк с сыном домой. Все молчат.
      Выгружают гроб.
      Солдаты стоят строем. Перед ними ходит майор.
      Майор: — Товарищи подследственные! Вы совершили воинское преступление. Вы оставили Родину в трудный час, бросили оружие, струсили. Бежали в тепленькое местечко. Вот перед вами мать солдата, выполнившего свой долг до конца. Вам должно быть стыдно перед ней. Он погиб за вас, а вы спрятались за его спиной и спинами еще сотен тех, кто не вернулся с поля боя, кто положил свою жизнь за восстановление конституционного строя нашей Родины…
      Мать молча стоит рядом. Потом наклоняется и отрывает прилипшую к цинку обертку.
      Ночь. Казарма. Сидельников ложится спать.
      Сидельников: — Сказал бы я тебе, сука. Сказал бы я тебе.

ЗТМ

      Дизелятник. Кабинет начальника. За столом сидит толстый полковник. Перед ним стоит мама Сидельникова.
      Мама: — Что ж вы делаете, люди вы или нет? Ведь он же уже отслужил свое, он же больной! Не отправляйте, пожалуйста, не отправляйте! Сволочи, сволочи!
      Полковник: — Успокойся, мать! Успокойся! Он сам подписал рапорт. Вот: «Согласен служить в любой точке России!» Успокойся, мать, кому-то надо служить.
      Мать: — Что ж вы то не служите! Сволочи…
      Она сидит с Сидельниковым на лавочке в комнате для посетителей.
      Мать: — На. Здесь сигареты, яблоки, шоколад. Твой любимый.
      Сидельников берет сигареты, закуривает.
      Мать: — Зачем ты подписал?
      Сидельников: — Они не говорили, что обратно. Я думал, они имеют в виду Камчатку или Сибирь.
      Сидят молча.
      Сидельников: — У тебя деньги есть?
      Мать: — Я займу. Сколько надо?
      Сидельников: — Не знаю. Миллиона два, наверное. Есть тут один писарь, через него можно откупиться.

ЗТМ

      Сидельников спит в поезде на полке, накрывшись кителем. Поезд останавливается. Сидельников вскакивает, спрыгивает вниз, начинает быстро одеваться.
      Сидельников: — Что, Прохладный? Это Прохладный?
      Проводница: — До Прохладного далеко еще. Спи.
      Сидельников выходит на улицу покурить. Вечер. Большое красное солнце висит низко над горизонтом. На платформе курит пограничник, смотрит на солнце. Сидельников подходит к нему.
      Сидельников: — Дай прикурить, братишка.
      Погранец: — Второй раз страшнее. Не замечал? Второй раз на войну ехать всегда страшнее. Даже страшнее чем третий. Я знаю.
      Сидельников: — Тебе сколько осталось?
      Погранец: — Месяц. Я увольняться еду.
      Проводница выходит в тамбур, становится над ними. Втроем они смотрят на солнце.
      За кадром: Я хорошо помню, как мы стояли на этой платформе в незнакомом городе с незнакомым пограничником, и курили. Пустой низкий перрон, торговки рыбой и пирожками, несколько газетных ларьков. Мы стояли и курили около вагона, который вез нас на войну. И всем опять наплевать на это. Мы ехали умирать, а люди проходили мимо и торговали газетами и рыбой, как будто так и надо.
      Жара. Пыль. Липкие руки и грязь на босых ногах.
      Мы курили, а над нами молча стояла осетинка-проводница и тоже смотрела на этот перрон. Она тоже ехала на войну. Все время молчала. Что-то у неё там произошло, какое-то горе, кого-то убили. Единственная родственная душа.
      И этот пограничник. У него было ранение лица — граната взорвалась рядом с его головой — скорее всего, граната — и все лицо у него было испещрено пороховыми оспинами, а щека разворочена осколком. Я видел его всего десять минут, но запомнил на всю жизнь. Нам было так плохо тогда. Всего девятнадцать лет, а нам было уже так плохо.
      И солнце. Огромное красное солнце над горизонтом, оно садилось, и казалось, что это был последний день нашей жизни. Вместе с солнцем уходила и жизнь и стоять и смотреть как она скрывается за горизонтом было невыносимо.

ЗТМ

      Чечня. Зима. Бэтэр едет через нефтезавод, нефтяные танки пробиты снарядами и испещрены осколками, в канаве валяется сгоревшая бэха без башни.
      Бэтэр выезжает в поле, едет по берегу реки.
      Зампотыл: — Стой! Дальше нельзя.
      Он становится на нос бэтэра и начинает отливать на дорогу. Сидельников видит что на обочине, метрах в десяти от дороги, лежит шелковый парашют от осветительной ракеты.
      Сидельников спрыгивает с брони и идет за парашютом. Он уже почти дошел до него, когда раздается истошный вопль зампотыла: — Стой! Стой, полудурок! Не двигайся, стой на месте!
      Сидельников замирает, оборачивается. Все смотрят на него, никто не двигается. Он наклоняется за парашютом.
      Зампотыл: — Не трогай! Не трогай, придурок! Ты что! Ты что? Тут же заминировано все! Не трогай… Стой там… Не двигайся…
      Говоря это, зампотыл пятится назад. Несколько солдат потихоньку сползают вниз по броне, стараясь спрятаться за башней или люками. Сидельникова уже не достать — словно невидимая черта отделила его ото всех и он остался совсем один на этом поле — маленький солдат посреди минного поля, рядом со своей смертью — он уже почти мертв — и солдаты прячутся от него за броню, как от чумного, потому что если он подорвется, то подорвется — это его судьба, так уж получилось и ничего тут не поделаешь — но остальным погибать совсем не обязательно и они прячутся за броню.
      Но прячутся не все. Мутный сидит как сидел.
      Зампотыл: — Давай назад… Назад потихоньку, аккуратно.
      Сидельников поворачивается на одной ноге, долго смотрит на землю, потом делает шаг. Снова разглядывает землю, затем — еще один шаг. Все смотрят, как он идет.
      Сидельников доходит до бэтэра, лезет на броню. Мутный дает ему сигарету. Закуривают.
      Мутный: — Ты че туда полез-то?
      Сидельников: — Портянки хотел. Портянок нет у меня.
      Мутный: — А.
      Берег озера. На бровке установлен АГС, за ним сидят взводный с зампотылом. За их спинами стоят солдаты. Зампотыл дает длинную очередь по озеру. Все смотрят на воду.
      Взводный: — Я ж тебе говорю, нет тут ни хрена. Уходим.
      Зампотыл: — Сейчас. Подожди. Еще разок.
      Он снимает с плеча «муху» с тандемным зарядом — огромная такая болванка, похожая на фаустпатрон — и еще раз стреляет вверх по реке. Бровка сотрясается. Сидельников хватается за грудь. На ладони у него лежит маленький осколочек.
      Зампотыл: — Вон она, вон она, лови!
      Мутный вбегает в реку, пытается поймать плывущую кверху брюхом здоровую рыбину.
      Взводный: — Давай быстрее, упустишь!
      Солдаты свистят, орут, улыбаются. («Лови, Мутный! Ноги не промочи!»)
      Сидельников: — Лови, лови!
      Мутный хватает рыбину за жабры, поднимает её над головой.
      Зампотыл: — Во, какая! О, какая! Я ж говорил — форель! «Нету ничего, нету ничего!» Давай!
      Он снимает с плеча еще одну «муху», снова стреляет. Все открывают шквальный огонь по воде, взводный бьет из АГСа, все орут, кричат, улыбаются и шпарят по воде почем зря.
      Они идут цепочкой по дороге, шаг в шаг. Зампотыл первый, за ним взводный, потом солдаты. Зампотыл поднимает руку, взвод останавливается, некоторые приседают.
      Зампотыл: — Где этот придурок? Он один у вас такой, или все дегенераты? Смотри. Это сапер. Они тут ночью разминировать пытались.
      Он показывает на воронку. Рядом с воронкой валяется сапог, ремень с подсумком и шапка. Еще что-то непонятное, кроваво-костистое… Это части человека.
      Зампотыл: — Нечего хоронить даже, только шапка вон… У него на подсумке гранаты висели, сдетонировало все… Ладно, пошли.
      Солдаты идут по дамбе. Зампотыл останавливается, за ним останавливаются все.
      Зампотыл: — Вот они.
      На том берегу что-то невообразимое. Все поле в воронках, ни одного целого дерева, от шквального огня они все превратились в щепки, а между воронками, вперемешку с землей, лежат разорванные трупы. По полю разбросаны бушлаты, какие-то белые тряпки. На берегу лежат две ноги оторванные по пояс, рядом — тело без головы, вода играет руками, сгибает-разгибает их в локтях. Мертвый человек сидит, обняв расщеплённый пень.
      Зампотыл: — Здесь Басаев из Грозного уходил. Человек шестьсот их было. Всю ночь утюжили.
      Взводный: — Ты ходил туда?
      Зампотыл: — Нет. Комбат. Он на это поле пленного чеха гонял. Тот ему трофеи носил — тридцать тысяч, пока не подорвался. Здесь сейчас миллионов баксов лежит, наверное.
      Взводный: — Как пойдем?
      Зампотылу: — По бетону до конца, там след в след. Вдвоем.
      Идут по минному полю.
      Солдаты стоят на дамбе, смотрят вслед офицерам.
      Солдат: — Подорвутся. Че они?
      Сидельников: — За деньгами.
      Солдат: — А. У нас пацаны лазили.
      Сидельников: — И че?
      Солдат: — Кто приносил, а кто так… Двое у нас подорвались. Там не пройти. Лепестки с вертолета разбрасывали, как пшено. Комбат тут чеха одного гонял… Шиш его расстрелял потом. Вон там, за дамбой валяется…
      Зампотыл аккуратно переворачивает мертвого чеха, роется у него в карманах, достает деньги, снимает с него автомат и идет к следующему. Неподалеку орудует взводный.
      Костерок. Солдаты жарят рыбу на дамбе. Взводный с Зампотылом тоже сидят около огня. Взводный держит в руках пачку баксов, рассматривает их на свет.
      Взводный: — И эти тоже. Бэнк оф Ичкерия. Привет от Басаева.
      Кидает деньги в огонь.
      Мутный: — Фальшивые?
      Взводный — Ага.
      — Мужики, идите сюда! — кричат им с конца дамбы.
      Они подходят. На бетоне лежат две светловолосые женщины. Смерть почти не изуродовали их и даже после гибели их тела лежат как-то удивительно по-женски, не страшно.
      Рядом с телами на корточках сидит солдат. Он смотрит в лицо одной из женщин.
      Солдат: — Это Ирка. Ирка, моя соседка. Со мной на одной лестничной площадке жила. Я у неё на дне рождения каждый год бухал.
      Взводный: — Ты откуда?
      Солдат: — Из Питера.
      Он протягивает к женщине руку.
      Зампотыл: — Не трогай. Могли заминировать.
      Солдат смотрит на него, затем все же проверяет её карманы, находит паспорт.
      Солдат: — Точно. Шевелева Ирина, Ленинград, Мойка 15. В жизни бы не поверил.

ЗТМ

      Зима. Идет снег. Колонна въезжает на поле в Ханкале. Солдаты, скукожившись, сидят в силовых бэтэров. Начинается несильный обстрел. Солдаты спрыгивают с брони на землю, садятся под колеса. Сидельников с Мутным стаскивают с брони две двери, составляют их клином. Получается отгороженный от ветра угол. Пиноккио разводит костер. Они ложатся в жижу за дверьми, пытаясь укрыться от ветра.
      Обстрел. Работает бэтэр, двое солдат стоят у выхлопных труб и греют выхлопом варежки. По всему полю горят костры, солдаты лежа греются у них, спрятавшись от ветра за снятыми с петель дверями. Очень похоже на концлагерь.
      На бэтэре скукожившись сидит солдат. Один из тех, что греет перчатки, окликает его: — Романыч! Вставай. Замерзнешь.
      Романыч не реагирует. Он совсем закоченел. Тогда один из солдат несколько раз ударяет его прикладом:
      — Вставай, животное! Подъем! Че оглох, сука!
      Романыч поднимает голову, смотрит на солдата. У Романыча отсутствующий затуманенный взгляд, словно его глаза покрыты отвратительной пленкой. Он почти ничего не соображает. Голова склонена набок, как будто у него уже совсем не осталось сил держать её прямо, из носу свисает вечная сопля. Руки скрючены, автомат болтается на ремне. Его можно бить, резать на части или рвать пассатижами — все равно он не будет двигаться быстрее, не начнет соображать. Романыча скоро убьет.
      От его вида и заторможенности солдат у бэтэра совсем взбесился. Он начинает бить его автоматом:
      — Вставай, сука! Че не понял, гандон? Подъем, животное! Вставай! Вставай, сука!
      Романыч стонет — этот то ли долгий выдох, то ли плач, то ли стон вырывается из его горла как бы отдельно от тела. Выражение лица Романыча при этом совершенно не меняется и он не начинает шевелиться. Все так же смотрит в никуда своими безумными глазами. Глядя на него испытываешь чувство, схожее с тем, когда смотришь на раздавленную машиной кошку — и жалость и презрение и отвращение одновременно. Романыча хочется добить, чтобы не мучался.
      Солдат избивает его автоматом. Под воздействием тычков и зуботычин Романыч наконец начинает подниматься. Ноги его плохо слушаются. Когда он встает в полный рост, то не может удержаться на ногах и летит с бэтэра в грязь, в глину, которая доходит до середины колена, и скрывается в ней целиком. Солдаты поднимают его, но он все равно не может стоять и падает на спину. Теперь он похож на большой пельмень, вывалянный в глине. Его снова поднимают, один начинает оттирать ему рукавом лицо («Ты че, пидор, стой спокойно»), срывает кожу, по лицу Романыча — по корке подсохшей глины течет кровь. Романыч плачет.
      Во дворе псы жрут труп бородатого чеха. Сидельников смотрит на них, потом расстреливает собак. Из подъезда выглядывает Мутный.
      Сидельников: — Пошли.
      Они идут к трупу. Там два убитых пса.
      Сидельников: — Нож есть?
      Мутный достает кавказский кинжал.
      Сидельников: — Трофейный?
      Мутный: — Ага. Чеха одного взяли, у него был. Я ему этим же ножом гуимплена сделал. Вэвэшники научили.
      Сидельников: — Как это.
      Мутный проводит пальцем по лицу, показывая, как вспорол чеху рот от уха до уха.
      Мутный: — Человек, который смеется.
      Сидельников два раза тыкает нож в землю, потом обтирает его об штанину.
      Мутный: — Давай освежую. Я умею.
      Вдвоем они освежевывают псов.
      Костер. На листе железа солдаты жарят мясо. Кругом стреляют, хлопают два разрыва от мин, дом справа горит, через двор ведут раненного, стоит сожженная бэха.
      Сидельников берет кусок собачатины, пробует.
      Сидельников: — Пинча, у тебя кетчуп был.
      Они поливают мясо кетчупом, Мутный перемешивает его кинжалом, все берут по куску. Мутный роняет свой кусок на землю, поднимает его, обтирает об штанину, кладет в рот.
      Мутый: — Вкусно.
      Пинчер: — На говядину похоже.
      Мутный: — Говорят, это дача Масхадова. Там джип бронированный стоит.
      Пинчер: — Не ходи туда больше. Там одни растяжки, все заминировано.
      Мутный: — Откуда знаешь?
      Пинчер: — Саперы говорили.
      Над их головами шуршат два снаряда. Солдаты смотрят в небо, потом на две девятиэтажки — туда, куда снаряды должны упасть. Снаряды ложатся в верхние этажи.
      За домом хлопает разрыв. Солдаты пригибаются. Вокруг них россыпью падают комья земли. На противень падает здоровенный осколок, Мутный скидывает его штык-ножом на землю.
      Сидельников: — Романыч, принеси воды.
      Романыч берет котелок, зачерпывает жижу под ногами, протягивает Сидельникову.
      Сидельников: — Сука. Чай есть?
      Пинчер: — Есть.
      Он достает из кармана пакетик чая, сахар, изюм.
      Они заваривают чай, пьют.
      Харитон: — Тут парня одного нашли. В частном секторе, в подвале. Наш. А на спине, представляешь, вырезано: «я тебя люблю».
      Сидельников: — Это Рыжий.
      Харитон: — Кто? Какой Рыжий?
      Сидельников: — Рыжий. Мы служили вместе. В Моздоке еще.
      Харитон: — А. Понятно.
      Мутный: — Штурм вроде послезавтра.
      Пинчер: — Откуда знаешь?
      Мутный: — Взводный говорил. Эти девятиэтажки надо будет занять. Ночью выходим.
      Сидельников: — А пехота?
      Мутный: — Не будет пехоты. Только мы.
      Над их головами снова пролетаю два снаряда, солдаты снова смотрят на девятиэтажки — но теперь уже по-другому.
      Сидельников закуривает.
      Харитон: — Покурим.