Однако доктор Рэлсон - подобное часто происходит со слишком увлекающимися людьми - начал путать причину и следствие, именно здесь ему изменило чувство реальности. Он заявил, что не война и опасности стимулируют "культурные скачки", а как раз наоборот. Утверждал, что всякий раз, когда некое сообщество людей выказывало слишком большие способности и жизненную силу, неизбежно начиналась война, которая исключала возможность дальнейшего процветания.
      – Понимаю, - пробормотал Блуштейн.
      – Боюсь, я посмеялся над его теориями. Может быть, именно поэтому он так и не пришел на встречу, о которой мы с ним условились. А чуть раньше он с ужасно важным видом спросил меня, не считаю ли я странным, что такая слабая раса, как люди, сумела стать доминирующей на земле, тогда как в ее пользу говорил лишь избыточный разум. Вот тут-то я и расхохотался. Возможно, этого делать не следовало.
      – Ваша реакция была совершенно естественной, - успокоил историка Блуштейн. - Не буду больше отнимать у вас время. Вы мне очень помогли.
      Они пожали друг другу руки, и Тадеуш Милтон ушел.
      – Вот, - сказал Дэррити, - то, что вы просили: число самоубийств среди ученых за последнее время. Эта информация вам что-нибудь говорит?
      – Скорее мне следовало бы задать вам такой вопрос, - мягко возразил Блуштейн. - ФБР не производило тщательное расследование?
      – Тут можно поставить на кон весь национальный долг - они действительно самоубийцы. Ошибка исключена. Расследование проводилось людьми из другого департамента. Количество самоубийств в четыре раза превышает обычный уровень, учитывая возраст, социальный статус, экономическое положение и все такое прочее.
      – А как насчет британских ученых?
      – Примерно то же самое.
      – В Советском Союзе?
      – Кто же может ответить на этот вопрос? - Инспектор наклонился вперед. - Док, надеюсь, вы не думаете, что Советы изобрели лучи, которые заставляют людей совершать самоубийство? Вот что подозрительно - в наш список попали только те ученые, которые занимаются ядерными разработками.
      – В самом деле? Может быть, тут нет ничего странного. Ядерные физики, вне всякого сомнения, страдают от чрезмерных нервных перегрузок. Впрочем, трудно говорить об этом с уверенностью, не исследовав данный вопрос самым тщательным образом.
      – Вы хотите сказать, что они жертвы собственных комплексов? устало спросил Дэррити.
      Блуштейн состроил гримасу:
      – Психиатрия в последнее время стала слишком популярной. Все говорят о комплексах, неврозах, психозах, маниях и тому подобном. То, что у одного человека вызывает комплекс вины, на другого действует как снотворное. Если бы я мог поговорить с человеком, который находится на грани самоубийства, возможно, мне удалось бы разобраться в причинах его критического состояния.
      – Вы же разговариваете с Рэлсоном.
      – Разговариваю.
      – А у него есть комплекс вины?
      – Не слишком ярко выраженный. Не удивлюсь, если окажется, что его стремление к смерти уходит корнями в прошлое. Когда Рэлсону было двенадцать лет, у него на глазах под колесами автомобиля погибла мать. Отец медленно умирал от рака. Однако я не берусь утверждать, что перенесенные травмы оказали непосредственное влияние на его нынешнее состояние.
      – Хочу верить, вы предпримете конкретные шаги, док, - взяв шляпу, сказал Дэррити. - Грядут важные события, куда важнее атомной бомбы. И хотя я не понимаю, как такое может быть...
      Рэлсон отказался присесть.
      – Я плохо спал прошлой ночью, доктор.
      – Надеюсь, - сказал Блуштейн, - причина не в наших с вами разговорах.
      – Я в этом не уверен. Они заставляют меня возвращаться все к той же проблеме, которая кажется совершенно неразрешимой. Как вы думаете, приятно ощущать себя частью культуры микробов?
      – Мне не приходилось размышлять на эту тему... по-моему, микроб должен чувствовать себя совершенно нормально.
      Рэлсон его будто не слышал.
      – Культура, чей разум является предметом изучения... - медленно проговорил он. - Мы рассматриваем все виды жизни с точки зрения генетики. Берем дрозофилу и скрещиваем особь с красными глазами с особью с белыми глазами, а потом ждем, что получится. Нам абсолютно наплевать на красные глаза и белые глаза, мы просто пытаемся установить, как действуют базовые генетические принципы. Вы понимаете, что я имею в виду?
      – Конечно.
      – Даже у людей нам удается выявить определенные физические характеристики. Существуют губы Габсбургов, гемофилия, которая началась с королевы Виктории и была унаследована ее потомками из испанской и русской королевских семей. Мы даже можем проследить развитие слабоумия в Джуксах и Калликаках . О них вы узнали из курса биологии в колледже. Но людей нельзя выводить, как мушек. Человек живет слишком долго. Пройдут столетия, прежде чем можно будет сделать какие-то определенные выводы. Как жаль, что нет такой человеческой расы, которая воспроизводилась бы с недельными интервалами, не правда ли?
      Он подождал ответа, но Блуштейн только улыбнулся.
      – Однако именно так относились бы к нам существа, продолжительность жизни которых исчисляется тысячелетиями. Для них мы размножаемся достаточно быстро. Они станут изучать, как генетически передаются музыкальные способности, интеллект и тому подобное. Причем все эти качества интересовали бы их не более, чем нас - белые и красные глаза дрозофилы.
      – Весьма интересная идея, - вставил Блуштейн.
      – Это не идея. Это правда. Для меня она очевидна, а как расцениваете ее вы... мне наплевать. Оглянитесь по сторонам! Взгляните на планету Земля. Кто мы такие, чтобы хозяйничать здесь после того, как даже динозавров постигла неудача? Конечно, мы обладаем интеллектом, но что такое интеллект? Мы считаем разум очень важной штукой только потому, что им обладаем. Если бы тираннозавру пришлось выбирать качества, необходимые для того, чтобы его племя заняло доминирующее положение на Земле, он бы, несомненно, остановился на силе и размерах. И ему есть что предоставить в качестве доказательства своей правоты - тираннозавры продержались куда дольше, чем сможем протянуть мы.
      Разум не имеет решающего значения, когда речь идет о выживании. Слон с этой точки зрения выглядит весьма неубедительно рядом с ласточкой, хотя он гораздо умнее птицы. Собака добилась многого под защитой человека, но ей далеко до обычных мух, покончить с которыми мечтают все люди. Или взять в качестве примера приматов. Маленькие дрожат от страха перед своими врагами; что же до больших, то им едва удается выжить. Павианы добились наилучших результатов, да и то благодаря клыкам, а не уму.
      На лбу Рэлсона выступили мелкие капельки пота.
      – Совсем нетрудно догадаться, что человек менялся в соответствии с желаниями существ, нас изучающих. В целом, приматы живут недолго. Естественно, продолжительность жизни более крупных особей больше таков общий принцип. Однако человек живет в два раза дольше других крупных обезьян; существенно больше, чем горилла, хотя масса человека куда меньше. Мы позднее достигаем зрелости. Возникает очевидное предположение, что нас самым тщательным образом селектировали, чтобы для каких-то неизвестных нам целей увеличить продолжительность нашей жизни.
      Рэлсон неожиданно вскочил на ноги и потряс кулаком над головой:
      – Тысячу лет назад, как и вчера...
      Блуштейн быстро нажал на кнопку.
      Несколько секунд Рэлсон боролся с вбежавшим в кабинет санитаром в белом халате, а потом позволил себя увести. Блуштейн посмотрел вслед пациенту, грустно покачал головой и поднял телефонную трубку. Ему довольно быстро удалось связаться с Дэррити.
      – Инспектор, вы должны быть готовы к тому, что процесс выздоровления может занять длительное время.
      Он немного послушал, а потом со вздохом ответил:
      – Да, мне известно, что положение критическое.
      Голос в трубке звучал напряженно:
      – Доктор, вы не понимаете, насколько серьезна нынешняя ситуация. Доктор Грант приедет и все вам объяснит.
      Доктор Грант осведомился о самочувствии Рэлсона, а потом попросил разрешения с ним переговорить. Блуштейн только покачал головой.
      – Мне поручено ознакомить вас с положением, которое в настоящий момент создалось в ядерных исследованиях, - заявил Грант.
      – Чтобы я понял важность того, что мы здесь делаем?
      – Именно. Ситуация отчаянная. Я вынужден напомнить вам...
      – О необходимости хранить строжайшую секретность. Да, знаю. Вы уже достаточно мне рассказали, так что я нисколько не сомневалось в том, что мы все оказались в чрезвычайно сложном положении. Однако вам, вне всякого сомнения, должно быть известно, что подобные вещи долго скрывать не удается.
      – И тем не менее в некоторых случаях хранить тайну просто необходимо.
      – Безусловно. Так в чем же заключается очередной секрет?
      – Существует... или, по меньшей мере, есть надежда создать защиту от атомной бомбы.
      – Это и есть ваш секрет? Да ведь такую новость следует немедленно сообщить всем людям!
      – Послушайте, доктор Блуштейн. В данный момент эта возможность существует только на бумаге. Все равно как формула E mc2 может не иметь никакого практического значения. Мы вселим в души людей надежду, а потом будем вынуждены ее отнять. С другой стороны, если станет известно, что мы практически изобрели защиту, у кого-то может возникнуть желание начать и выиграть войну еще до того, как эта защита будет введена в действие.
      – В последнее верится с трудом. Однако я вас отвлек. В чем суть этой защиты, или вы уже и так сказали мне слишком много?
      – Нет, мне разрешено рассказать вам все, что потребуется - Рэлсон нам совершенно необходим, и как можно быстрее!
      – Ну, тогда давайте рассказывайте. Я тоже буду знать секрет, совсем как член кабинета министров.
      – Вам и так уже известно больше, чем большинству из них. Послушайте, доктор Блуштейн, я постараюсь все объяснить вам на непрофессиональном языке. До некоторых пор военная наука одинаково развивала как оружие нападения, так и оружие защиты. Так продолжалось до изобретения пороха. Потом защита взяла свое. Средневековый рыцарь в доспехах превратился в нынешнего человека, который спрятался в танке, место каменного замка занял бетонный бункер. Одно и то же, только степень поражения другая.
      – Прекрасно, вы все отлично объяснили. Но с изобретением атомной бомбы степень поражения увеличилась на много порядков, не так ли? Тут для защиты потребуется нечто большее, чем сталь и бетон.
      – Верно. Только мы не в состоянии построить стены нужной толщины. И у нас кончились материалы необходимой прочности. Значит, следует забыть о стенах и материалах. Если атакует атом, в качестве защиты нужно выставить тоже атом. Мы используем саму энергию - силовое поле.
      – А что такое, - мягко спросил Блуштейн, - силовое поле?
      – Мне бы очень хотелось рассказать вам. Сейчас это лишь математические выкладки. Энергия может быть направлена таким образом, что образуется нематериальная стена инерции - так утверждает теория. На практике мы не знаем, как это сделать.
      – Вы пытаетесь создать стену, сквозь которую невозможно проникнуть? Даже атомам?
      – Даже атомным бомбам. Единственное ограничение - количество направленной энергии. Можно предположить, что силовое поле не пропустит и радиоактивное излучение: гамма-лучи будут от него отражаться. Мы мечтаем о создании защитных экранов над всеми городами; в обычной ситуации на поддержание такого поля потребуется минимальная энергия. Гораздо важнее другое: на распознавание коротковолнового излучения уйдут лишь доли миллисекунды; ну, скажем, если потребуется засечь массу плутония, соответствующую атомной боеголовке. Все это теоретически допустимо.
      – И вам необходим Рэлсон?
      – Потому что только он в состоянии быстро решить практические вопросы - если это вообще возможно. Сейчас каждая минута на счету. Вы знаете, в какое время мы живем. Атомная защита должна появиться до того, как начнется атомная война.
      – Вы так уверены в способностях Рэлсона?
      – Как ни в чем другом. Это удивительный человек, доктор Блуштейн. Он всегда оказывается прав. Никто не знает, как ему это удается.
      – Нечто вроде интуиции, не так ли? - На лице психиатра появилось беспокойство. - Мышление, выходящее за пределы обычных человеческих возможностей. Верно?
      – Я не буду делать вид, что понимаю, как он добивается подобных успехов.
      – Дайте мне поговорить с ним еще раз. Я сообщу вам о результатах.
      – Хорошо, - Грант встал, собираясь уходить, Затем, словно вспомнив что-то, добавил: - Должен предупредить, доктор: если в самое ближайшее время вы не добьетесь существенного улучшения, комитет намерен забрать у вас Рэлсона.
      – И попытать успеха с другим психиатром! Если у них именно такие намерения, я не буду препятствовать. Однако ни один квалифицированный специалист не пообещает вам быстрого выздоровления.
      – Мы скорее всего прекратим попытки его вылечить, а просто вернем на работу.
      – Этого я и боялся, доктор Грант. У вас ничего не выйдет. Только погубите Рэлсона и все.
      – Мы в любом случае вряд ли сумеем добиться каких-нибудь положительных результатов.
      – А так остается какой-то шанс, верно?
      – Надеюсь. Кстати, я бы попросил вас не упоминать о том, что мы собираемся забрать доктора Рэлсона.
      – Обещаю, и спасибо за предупреждение. До свидания, доктор Грант.
      – В прошлый раз я вел себя как дурак, не правда ли, доктор? хмуро спросил Рэлсон.
      – То есть вы не верите в то, что говорили мне тогда?
      – Верю! - Хрупкое тело Рэлсона задрожало от напряжения. Он метнулся к окну, и Блуштейну пришлось развернуть свое кресло, чтобы не потерять пациента из виду. Окна защищали надежные решетки. Рэлсон не мог выпрыгнуть. Стекло было небьющимся.
      Темнело, на небе появились первые звезды. Рэлсон долго смотрел на них, потом повернулся к Блуштейну и ткнул пальцем в сторону звезд.
      – Каждая из них - инкубатор. Они поддерживают температуру на нужном уровне. Разные эксперименты - разные температуры. А планеты, которые вращаются вокруг звезд, представляют из себя мощные культуры, содержащие разнообразные питательные смеси и жизненные формы. Экспериментаторы стараются быть экономными - кем бы они ни были и в чем бы ни заключались их эксперименты. Они вырастили множество различных жизненных форм в этом конкретном инкубаторе. Динозавры во влажном тропическом климате, и мы сами среди ледников. Они меняли траекторию движения Солнца, а мы пытались понять физику этого явления. Физику!.. - Его губы изогнулись в презрительной усмешке.
      – Разве возможно по собственному желанию менять траекторию движения Солнца? - усомнился доктор Блуштейн.
      – Почему бы и нет? Это то же самое, что огонь в камине. Вы думаете, микробы понимают, отчего меняется количество тепла? Кто знает? Может быть, они тоже изобретают теории. Может быть, они создали свою космогонию, описывающую вселенские катастрофы, в которых сталкивающиеся электрические лампочки приводят к появлению многочисленных чашек Петри. Может быть, они думают, что существует некое высшее божество, снабжающее их пищей и теплом, которое возвещает: "Плодитесь и размножайтесь!"
      И мы, как и они, размножаемся, не зная зачем. Мы подчиняемся так называемым законам природы, которые есть лишь наша жалкая интерпретация сил, недоступных скудному пониманию человека.
      А теперь они решили поставить самый грандиозный эксперимент из всех, что продолжается вот уже двести лет. Они подтолкнули развитие механики в Англии восемнадцатого века, так мне кажется. Мы назвали это явление индустриальной революцией. Все началось с пара, потом появилось электричество, а завершилось открытием атома. Интересный эксперимент, но вышел из-под контроля. Именно поэтому им и приходится прибегать сейчас к таким жестким мерам, чтобы покончить с ним.
      – И как они планируют это сделать? - поинтересовался Блуштейн. У вас есть соображения?
      – Вы спрашиваете меня, как они планируют покончить с нами? Посмотрите на сегодняшний мир - неужели не ясно, что положит конец нашей технологической эре! Люди ужасно боятся атомной войны и готовы на все, чтобы предотвратить ее; и в то же время подавляющее большинство считает, что атомная война неизбежна.
      – По-вашему, экспериментаторы организуют атомную войну, хотим мы того или нет, чтобы покончить с технологической эрой, а потом начать все заново. Я вас правильно понял?
      – Да. Разве это не логично? Когда мы стерилизуем инструменты, микробы знают, что их убивает? И зачем? Экспериментаторы каким-то образом умеют разжигать наши эмоции, управлять нами - как им это удается, выше нашего понимания.
      – Скажите, - попросил Блуштейн, - не здесь ли причина вашего стремления к смерти? Вы считаете, что близится время гибели цивилизации и ничто не может это предотвратить?
      – Я не хочу умирать, - ответил Рэлсон, - просто нет иного выхода. - В его глазах появилось страдание. - Доктор, если вы вырастили новые, очень опасные микробы, такие страшные, что их необходимо держать под строжайшим контролем, разве вы не постараетесь насытить агар , к примеру, пенициллином на определенном расстоянии от центра посева этих микробов? Каждый микроб, который удалится от этого центра на слишком большое расстояние, погибнет. Естественно, вы ничего не имеете против тех микробов, которых вам пришлось убить; более того, вы даже можете не знать, что кому-то из них удалось так сильно переместиться от центра. Все происходит совершенно автоматически.
      Доктор, мы окружены пенициллиновым кольцом. Когда в своих изысканиях человек уходит слишком далеко в сторону и проникает в истинный смысл бытия, он попадает в гибельный пенициллин - его ждет неизбежная смерть. Эта штука работает медленно, но остаться в живых очень трудно. - Рэлсон печально улыбнулся и добавил: - Могу я вернуться в свою комнату, доктор?
      Доктор Блуштейн зашел в палату Рэлсона на следующий день утром. Комната была совсем маленькой и невзрачной. Стены обиты серым мягким материалом, никаких металлических предметов. Два маленьких окна почти под самым потолком - до них Рэлсону не добраться. Прямо на полу, покрытом толстым ковром, лежит матрас. В общем, пациенту практически невозможно покончить счеты с жизнью. Даже его ногти были коротко подстрижены.
      – Добрый день, доктор Рэлсон. Я бы хотел с вами поговорить.
      – Здесь? Я даже не могу предложить вам присесть.
      – Ничего страшного. У меня сидячая работа, так что постоять для разнообразия весьма полезно. Доктор Рэлсон, я всю ночь думал о том, что вы сказали мне вчера и во время наших предыдущих разговоров.
      – И намерены назначить лечение, которое позволило бы мне избавиться от заблуждений?
      – Нет. Просто я хочу задать несколько вопросов и указать на ряд моментов, вытекающих из ваших теорий, которые, надеюсь, вы простите меня... вы могли не заметить.
      – Да?
      – Видите ли, доктор Рэлсон, с тех пор как вы поделились со мной своими теориями, я знаю то, что известно вам. Однако у меня не возникло мыслей о самоубийстве.
      – Вера всегда сильнее разума, доктор. Вы должны безраздельно поверить.
      – А вам не кажется, что дело тут в способности к адаптации?
      – Что вы имеете в виду?
      – Биология ведь не ваше поле деятельности, доктор Рэлсон. И хотя вы блестящий физик, ваша аналогия с бактериальными культурами не является исчерпывающей. Вам наверняка известно, что можно вывести микробы, на которые не будет воздействовать ни пенициллин, ни другие антибиотики.
      – Ну и что?
      – Экспериментаторы, которые занимаются выведением людей, работают с нами уже многие и многие поколения, верно? Но эта конкретная популяция, изучаемая ими в течение двух последних веков, явно не собирается вымирать. Скорее нас можно сравнить с сильным, жизнеспособным вирусом. Прежние источники высокой культуры были сосредоточены в отдельных городах или на ограниченных площадях - и существовали одно, максимум два поколения. Нынешняя популяция распространилась по всему миру. Эти микробы оказались очень заразными. Вам не кажется, что они сумели выработать иммунитет к пенициллину? Иными словами, методы, которыми экспериментаторы пользовались, чтобы истребить данный источник культуры, могут сейчас не сработать?
      Рэлсон покачал головой:
      – На мне их система работает в лучшем виде.
      – Возможно, лично у вас иммунитет по какой-то причине просто не выработался. Или вы наткнулись на области с очень высоким содержанием антибиотика. Подумайте обо всех людях, которые пытаются объявить атомное оружие вне закона и создать некую форму правления, способную поддерживать постоянный мир. Последние годы было предпринято много подобных попыток - и ничего страшного не произошло.
      – Однако никому не удается остановить надвигающуюся атомную войну.
      – Да, но, может быть, требуется еще одно, совсем минимальное усилие. Между тем никто из тех, кто ратует за мир, не покончил жизнь самоубийством. Все больше и больше людей приобретают иммунитет. Вы знаете, чем сейчас занимается ваша лаборатория?
      – Я не хочу знать.
      – Вы должны знать. Они пытаются изобрести силовое поле, которое остановит атомную бомбу. Доктор Рэлсон, если я выращиваю жизнеспособный и опасный вирус, то должен понимать, что, даже придерживаясь всех мер предосторожности, мне следует быть готовым к тому, что он вырвется на свободу и начнется ужасная эпидемия. Вполне может быть, что для них мы бактерии - и весьма опасные - иначе они с таким упорством не старались бы покончить с нами после каждого эксперимента.
      Они ведь не слишком разворотливы, не так ли? Для них тысяча лет, как для нас один день. К тому моменту, когда они сообразят, что мы выбрались из агара и прошли через пенициллин, будет уже поздно, и они нас не остановят. Они помогли нам познать атом. Если мы сумеем воздержаться от применения его друг против друга, вполне может оказаться, что экспериментаторы с нами не справятся.
      Рэлсон встал:
      – В моей лаборатории действительно работают над силовым полем?
      – Да, пытаются. Но им необходима ваша помощь.
      – Нет. Я не могу.
      – Вы нужны, чтобы в очередной раз указать на то, что кажется вам столь очевидным, а им совершенно недоступно. Не забывайте: или вы поможете, или экспериментаторы покончат с людьми раз и навсегда.
      Рэлсон сделал несколько быстрых шагов в сторону и уставился в пустую серую стену.
      – Это же будет полным поражением, - пробормотал он. - Если люди попытаются построить силовое поле, то, прежде чем проект будет завершен, всех настигнет смерть.
      – Однако некоторые могут обладать иммунитетом, не правда ли? Да и в любом случае нам всем грозит гибель. А ваши коллеги пытаются спасти нас.
      – Я попробую помочь, - заявил Рэлсон.
      – Вы по-прежнему хотите покончить с собой?
      – Да.
      – Но вы постараетесь этого не делать, не так ли?
      – Да, постараюсь, доктор. - Губы Рэлсона задрожали. - За мной нужно будет постоянно следить.
      Блуштейн поднялся по лестнице и протянул свой пропуск охраннику, стоявшему в вестибюле. Его уже один раз проверяли у наружных ворот, но сейчас охранник снова сверял пропуск, фотографию и подпись. Спустя полминуты дежурный вернулся в маленькую будочку и кому-то позвонил. Блуштейну было предложено немного подождать; он присел, но уже через несколько минут ему пришлось снова встать, чтобы поздороваться с доктором Грантом.
      – Похоже, даже президенту Соединенных Штатов было бы совсем не просто сюда войти, - заметил психиатр.
      Худощавый физик улыбнулся:
      – Если бы он явился без предупреждения.
      Они вошли в лифт и поднялись на двенадцатый этаж.
      В кабинете, куда Грант привел Блуштейна, окна выходили на три стороны света. Звукоизоляция была полной, работал кондиционер. Вся мебель была сделана из полированного ореха.
      – Боже мой! - воскликнул Блуштейн. - Совсем как кабинет президента крупной компании. Наука становится большим бизнесом?
      Грант явно смутился:
      – Да, понимаю, но правительство нелегко расстается с деньгами, а конгрессменов крайне трудно убедить в серьезности работы, если в кабинетах нет полированных поверхностей.
      Блуштейн присел и почувствовал, как удобное кресло обхватило его тело.
      – Доктор Элвуд Рэлсон согласился вернуться на работу, - сказал он.
      – Замечательно. Я надеялся, что вы пришли сообщить мне именно эту чудесную новость.
      На радостях Грант предложил психиатру сигару, от которой тот, однако, отказался.
      – Тем не менее, - предупредил Блуштейн, - он по-прежнему серьезно болен. С ним необходимо обращаться очень бережно.
      – Конечно, мы сделаем все, что в наших силах.
      – Это не так просто, как вам кажется. Я хочу рассказать вам о проблемах Рэлсона, чтобы вы поняли, насколько сложна ситуация, в которой мы все находимся.
      Он продолжал говорить. Грант слушал его, сначала с беспокойством, а потом со все возрастающим удивлением.
      – Из ваших слов, доктор Блуштейн, вытекает, что Рэлсон безумен. Вряд ли от него будет какая-нибудь польза. Он сумасшедший.
      Блуштейн пожал плечами:
      – Тут все зависит от того, как лично вы определяете понятие "безумие". Это неудачный термин, старайтесь не использовать его. У Рэлсона есть заблуждения, несомненно. А вот окажут ли они влияние на его способности - заранее предсказать невозможно.
      – Но ни один человек в здравом уме...
      – Пожалуйста! Пожалуйста, давайте не будем пускаться в длинные дискуссии по поводу того, как психиатрия определяет вменяемость и тому подобные вещи. Да, у человека несколько необычные представления; однако мне дали понять, что талант Рэлсона заключается именно в его умении найти решение проблемы, которое лежит вне стандартных подходов. Я вас правильно понял?
      – Да. Это я вынужден признать.
      – Разве мы с вами можем судить о правильности его выводов и идей? Разрешите поинтересоваться, не было ли у вас в последнее время желания покончить с собой?
      – Пожалуй, нет.
      – А у других ученых здесь?
      – Нет, конечно, нет.
      – И тем не менее я бы предложил вот что: до тех пор пока не будет закончено исследование силового поля, за всеми учеными, участвующими в проекте, необходимо установить постоянное наблюдение, здесь и дома. Может быть, организовать все таким образом, чтобы они не уходили после работы домой. В кабинетах такого типа легко устроить небольшие спальни...
      – Спать на работе? Они никогда на это не согласятся.
      – Конечно. Но если вы не станете сообщать истинные причины, а скажете, что нововведение связано с проблемами безопасности. "Проблемы безопасности" - замечательная вещь, не так ли? А за Рэлсоном необходимо следить в первую очередь.
      – Конечно.
      – Впрочем, это далеко не самое главное. Мы должны сделать еще кое-что, чтобы меня не мучила совесть - на тот случай, если теории Рэлсона все-таки имеют под собой какие-то основания. На самом деле я в них не верю. Они действительно являются заблуждением, но, даже если это и так, необходимо выяснить, что послужило причиной этих заблуждений. Что в сознании Рэлсона, в его прошлом, в нынешней жизни привело к тому, что они возникли? Этот вопрос не имеет очевидного ответа. Возможно, уйдут годы серьезной работы психоаналитиков, чтобы его получить. А до тех пор Рэлсона вылечить не удастся. На данном же этапе мы можем сделать лишь некоторые разумные предположения. У него было несчастливое детство - что тем или иным путем заставило его столкнуть лицом к лицу со смертью. Кроме того, ему так и не удалось вступить в дружеские отношения с другими детьми или, когда он стал старше, со взрослыми. Рэлсон всегда чересчур нетерпимо относился к тому, что они слишком медленно - с его точки зрения - соображают. Чем бы ни отличалось его мышление от мышления других людей, возникла стена, отделившая Рэлсона от всех остальных, вроде того силового поля, которое вы пытаетесь построить. По этим же причинам он был лишен возможности жить нормальной сексуальной жизнью. Рэлсон так и не женился, у него никогда не было подружек. Естественно предположить, что Рэлсон компенсировал эти свои неудачи тем, что стал считать других людей неполноценными. Тут он недалек от истины, если судить с точки зрения интеллектуальных способностей. Существуют очень многие аспекты человеческой личности, в которых он ничем не выделялся. Да и вообще людей, превосходящих во всем других, попросту нет. Поэтому Рэлсон и не получал столь необходимого ему уважения и почитания. Многие считали его странным и даже смешным - и это в еще большей степени убеждало Рэлсона в том, что человеческая раса весьма и весьма несовершенна. И самый лучший способ доказать это - объявить, что человечество есть колония бактерий для неких высших существ, которые и проводят над этими бактериями эксперименты. Отсюда безумное желание покончить с собой, разорвав тем самым все связи с человечеством; чтобы больше не иметь ничего общего с ничтожными особями, образ которых Рэлсон создал в своем сознании. Понимаете?
      Грант кивнул:
      – Бедняга.
      – Да, очень жаль. Если бы в детстве о нем кто-нибудь позаботился... Во всяком случае, сейчас только к лучшему, что доктор Рэлсон не поддерживал дружеских отношений с людьми, которые здесь работают. Он слишком болен, чтобы общаться с ними. Вы должны организовать дело так, чтобы он входил в контакт только с вами. Я уже заручился его согласием. Видимо, он считает, что вы не так глупы, как все остальные.
      – Меня это вполне устраивает, - слабо улыбнулся Грант.
      – Надеюсь, вы будете соблюдать осторожность. Не станете говорить с ним ни о чем, кроме работы. Если Рэлсон начнет излагать свои теории, в чем я сильно сомневаюсь, отвечайте что-нибудь невнятное и меняйте тему. Кроме того, проследите, чтобы ему на глаза не попадались острые предметы. Не позволяйте подходить к окну, не оставляйте без внимания его руки. Вы меня понимаете? Я оставляю своего пациента под вашу ответственность, доктор Грант.
      – Я сделаю все, что в моих силах, доктор Блуштейн.
      В течение двух месяцев Рэлсон и Грант жили вместе в кабинете последнего. На окна поставили решетки, деревянную мебель заменили на мягкую. Рэлсон размышлял, лежа на диване, а необходимые вычисления делал на легкой дощечке, которую ставил на подушку.