Сьюзен Кэлвин продолжала:
      — Вот что мы собираемся сделать. Мы разделили всю информацию «Консолидэйтед» на логические единицы. Мы будем вводить их в Мозг по одной и очень осторожно. Как только будет введен фактор, создающий дилемму, инфантильная индивидуальность Мозга некоторое время будет колебаться. Его способность к обобщениям и оценкам еще несовершенна. Пока он осознает дилемму, как таковую, пройдет ощутимый промежуток времени. А за этот промежуток времени Мозг автоматически отвергнет данную единицу информации, прежде чем его связи успеют прийти в движение и выйти из строя.
      Кадык Робертсона задрожал.
      — А вы уверены в этом?
      Доктор Кэлвин подавила раздражение.
      — Я понимаю, что в популярном изложении это не очень убедительно, но приводить математические формулы было бы бессмысленно. Уверяю вас, что все именно так, как я говорила.
      Управляющий не замедлил воспользоваться паузой и разразился потоком слов:
      — Таково положение, шеф. Если мы согласимся, то дальше сделаем вот так: Мозг скажет нам, в какой части информации заложена дилемма, а мы тогда сможем определить, в чем она состоит. Верно, доктор Богерт? Ну, вот, шеф. А доктор Богерт ведь самый лучший математик на свете. Мы отвечаем «Консолидэйтед», что задача неразрешима, отвечаем с полным основанием, и получаем сто тысяч. У них остается поломанная машина, у нас — целая. Через год, может быть через два, у нас будет двигатель, искривляющий пространство, или, как его иногда называют, гиператомный мотор. Но как его ни называй, а это же величайшая вещь!
      Робертсон ухмыльнулся и протянул руку.
      — Давайте контракт. Я его подпишу.
 
      Когда Сьюзен Кэлвин вошла в строжайше охраняемое подземелье, где находился Мозг, один из дежурных техников только что задал ему вопрос: «Если полтора цыпленка за полтора дня снесут полтора яйца, то сколько яиц снесут девять цыплят за девять дней?»
      Мозг только что ответил: «Пятьдесят четыре». И техник только что сказал другому технику: «Видишь, дубина?»
      Сьюзен Кэлвин кашлянула, и сразу же вокруг закипела суматошная, бесцельная деятельность. Сьюзен сделала нетерпеливый жест и осталась наедине с Мозгом.
      Мозг представлял собой просто двухфутовый шар, заполненный гелиевой атмосферой строго определенного состава: пространство, совершенно изолированное от каких бы то ни было вибраций, колебаний и излучений. А внутри было заключено переплетение позитронных связей неслыханной сложности, которое и было Мозгом. Все остальное помещение было тесно уставлено приспособлениями, служившими посредниками между Мозгом и внешним миром — его голосом, его руками, его органами чувств.
      Доктор Кэлвин тихо произнесла:
      — Ну, как поживаешь, Мозг?
      Мозг ответил тонким, радостным голосом:
      — Очень хорошо, мисс Сьюзен. А я знаю — вы хотите меня о чем-то спросить. Вы всегда приходите с книжкой в руках, когда хотите меня о чем-нибудь спросить.
      Доктор Кэлвин мягко улыбнулась.
      — Ты угадал, но это немного погодя. Мы зададим тебе один вопрос. Он будет таким сложным, что мы будем задавать его в письменном виде. Но это немного позже. Я думаю, мне сначала нужно с тобой поговорить.
      — Хорошо. Я люблю разговаривать.
      — Так вот, Мозг, через некоторое время сюда придут с этим сложным вопросом доктор Лэннинг и доктор Богерт. Мы будем задавать его тебе понемногу и очень медленно, потому что мы хотим, чтобы ты был очень осторожен. Мы попросим тебя сделать на основе этой информации кое-какие выводы, если ты сумеешь, но я должна сейчас тебя предупредить, что решение может быть связано… гм… с опасностью для человека.
      — Ух, ты! — тихо вырвалось у Мозга.
      — Поэтому будь начеку. Когда ты получишь карточку, которая означает опасность для человека и, может быть, даже смерть, — не волнуйся. Видишь ли, Мозг, в данном случае для нас это не так уж важно — даже смерть; для нас это вовсе не так важно. Поэтому, когда ты дойдешь до этой карточки, просто остановись и выдай ее назад — вот и все. Понимаешь?
      — Само собой. Только — смерть людей… Ох, ты!
      — Ну, Мозг, вон идут доктор Лэннинг и доктор Богерт. Они расскажут тебе, в чем состоит задача, и мы начнем. А ты будь умницей…
      Карточка за карточкой в Мозг постепенно вводилась информация. После каждой некоторое время слышались странные тихие звуки, похожие на довольное бормотание: Мозг принимался за работу. Потом наступала тишина, означавшая, что Мозг готов к введению следующей карточки. За несколько часов в Мозг было введено такое количество математической физики, что для ее изложения потребовалось бы примерно семнадцать пухлых томов.
      Постепенно люди начали хмуриться. Лэннинг что-то сердито бормотал про себя. Богерт сначала задумчиво разглядывал свои ногти, потом начал их рассеянно грызть. Когда исчезла последняя карточка из толстой кипы, побелевшая Кэлвин произнесла:
      — Что-то неладно.
      Лэннинг с трудом выговорил:
      — Не может быть. Он… погиб?
      — Мозг? — Сьюзен Кэлвин дрожала. — Ты слышишь меня, Мозг?
      — А? — раздался рассеянный ответ. — Я вам нужен?
      — Решение…
      — И только-то! Это я могу. Я построю вам весь корабль, это просто, только дайте мне роботов. Хороший корабль. На это понадобится месяца два.
      — У тебя не было… никаких затруднений?
      — Пришлось долго вычислять, — ответил Мозг.
      Доктор Кэлвин попятилась. Краска так и не вернулась на ее впалые щеки. Она сделала остальным знак уйти.
 
      У себя в кабинете она сказала:
      — Не понимаю. Информация, которую мы ему дали, несомненно, содержит дилемму, возможно, даже гибель людей. Если что-то не так…
      Богерт ответил спокойно:
      — Машина говорит, и говорит разумно. Значит, для нее дилеммы нет.
      Но психолог горячо возразила:
      — Бывают дилеммы и дилеммы. Существуют разные пути бегства от действительности. Представьте себе, что Мозг поврежден лишь слегка, скажем, настолько, что ошибочно считает себя способным решить задачу, хотя на самом деле он не сможет этого сделать. Или представьте себе, что сейчас он, возможно, на грани чего-то действительно ужасного, так что его погубит малейший толчок.
      — А представьте себе, — сказал Лэннинг, — что дилеммы не существует. Представьте, что машину «Консолидэйтед» вывела из строя другая задача или что это чисто механическая поломка.
      — Все равно мы не можем рисковать, — настаивала Кэлвин. Слушайте. С этого момента пусть никто и близко не подходит к Мозгу. Я буду дежурить у него сама.
      — Ладно, — вздохнул Лэннинг, — дежурьте. А пока пусть Мозг строит свой корабль. И, если он его построит, мы должны будем его испытать.
      Он задумчиво закончил:
      — Для этого понадобятся наши лучшие испытатели.
 
      Майкл Донован яростно пригладил свою рыжую шевелюру, не обратив никакого внимания на то, что она немедленно вновь встала дыбом.
      Он сказал:
      — Хватит, Грег. Говорят, корабль готов. Неизвестно, что это за корабль, но он готов. Пошли, Грег. Мне не терпится добраться до кнопок.
      Пауэлл устало произнес:
      — Брось, Майк. Твои шуточки вообще не поражают свежестью, а здешний спертый воздух им и вовсе не идет на пользу.
      — Нет, послушай! — Донован еще раз тщетно провел рукой по волосам. — Меня не так уж беспокоит наш чугунный гений и его жестяной кораблик. Но у меня же пропадает отпуск! А скучища-то какая! Мы ничего не видим, кроме бород и цифр. И почему нам поручают такие дела?
      — Потому что если они нас лишатся, — мягко ответил Пауэлл, — то потеря будет невелика. Ладно, успокойся! Сюда идет Лэннинг.
      Действительно, к ним шел Лэннинг. Его седые брови были по-прежнему пышными, а сам он, несмотря на годы, держался все так же прямо и был полон сил. Вместе с испытателями он, ничего не говоря, поднялся по откосу на площадку, где безмолвные роботы без всякого участия человека строили корабль.
      Нет, неверно. Построили корабль!
      Лэннинг сказал:
      — Роботы стоят. Сегодня ни один не пошевелился.
      — Значит, он готов? Окончательно? — спросил Пауэлл.
      — Откуда я знаю? — сварливо ответил Лэннинг, его брови так сдвинулись, что совсем закрыли глаза. — Кажется, готов. Никаких лишних деталей вокруг не валяется, а внутри все отполировано до блеска.
      — Вы были внутри?
      — Только заглянул. Я не космонавт. Кто-нибудь из вас разбирается в теории двигателей?
      Донован взглянул на Пауэлла, тот — на Донована. Потом Донован ответил:
      — У меня есть диплом, сэр, но когда я его получал, еще и помину не было о гипердвигателях или о навигации с искривлением пространства. Обычные детские игрушки в трех измерениях.
      Альфред Лэннинг поглядел на него, недовольно фыркнул и ледяным тоном произнес:
      — Что ж, у нас есть специалисты по двигателям.
      Он повернулся, чтобы уйти, но Пауэлл схватил его за локоть.
      — Простите сэр, вход на корабль все еще воспрещен?
      Старик постоял в нерешительности, потирая переносицу.
      — Пожалуй, нет. Во всяком случае, не для вас двоих.
      Донован проводил его взглядом и пробормотал короткую, но выразительную фразу. Потом он повернулся к Пауэллу:
      — Хотел бы я сказать ему, кто он такой, Грег.
      — Пошли, Майк.
      Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: внутри корабль готов — насколько это вообще возможно. Человек никогда не смог бы так любовно отполировать все его поверхности, как это сделали роботы.
      Углов в корабле не было: стены, полы и потолки плавно переходили друг в друга, и в холодном, металлическом сиянии скрытых ламп человек видел вокруг себя шесть холодных отражений своей собственной растерянной персоны.
      В главный коридор — узкий, гулкий проход — выходили совершенно одинаковые каюты.
      Пауэлл сказал:
      — Наверное, мебель встроена в стены. А может, нам вообще не положено ни сидеть, ни спать.
      Однообразие было нарушено только в последнем помещении, ближайшем к носу корабля. Здесь металл впервые прорезало изогнутое окно из неотражающего стекла, а под ним располагался единственный большой циферблат с единственной неподвижной стрелкой, стоявшей точно на нуле.
      — Гляди! — сказал Донован, показывая на единственное слово, видневшееся над мелкими делениями шкалы.
      Оно гласило: «Парсеки», а у правого конца шкалы, изогнувшейся дугой, стояла цифра «1 000 000».
      В комнате было два кресла: тяжелые, с широко расставленными ручками, без обивки. Пауэлл осторожно присел и обнаружил, что кресло соответствует форме тела и очень удобно.
      — Ну, что скажешь? — спросил Пауэлл.
      — Держу пари, что у этого Мозга воспаление мозга. Пошли отсюда.
      — Неужели ты не хочешь его посмотреть?
      — Уже осмотрел. Пришел, увидел и ушел.
      Рыжие волосы на голове Донована ощетинились.
      — Грег, пойдем отсюда. Я подал в отставку пять секунд назад, а посторонним сюда вход воспрещен.
      Пауэлл самодовольно улыбнулся и погладил усы.
      — Ладно, Майк, закрой кран и не выпускай себе в кровь столько адреналина. Мне тоже вначале стало не по себе, но теперь все в порядке.
      — Все в порядке, да? Это как же все в порядке? Взял еще один страховой полис?
      — Майк, этот корабль не полетит.
      — Откуда ты знаешь?
      — Мы с тобой обошли весь корабль, верно?
      — Да, как будто.
      — Поверь мне, весь. А ты видел здесь что-нибудь похожее на рубку управления, если не считать этого единственного иллюминатора и этой единственной шкалы в парсеках? Ты видел какие-нибудь ручки?
      — Нет.
      — А двигатель ты видел?
      — И верно — не видел!
      — То-то. Пойдем, Майк, доложим Лэннингу.
      Чертыхаясь, они направились к выходу по однообразным коридорам и в конце концов наугад выбрались в короткий проход, который вел к выходной камере.
      Донован вздрогнул.
      — Это ты запер, Грег?
      — И не думал. Нажми-ка на рычаг!
      Рычаг не подавался, хотя лицо Донована исказилось от натуги. Пауэлл сказал:
      — Я не заметил никаких аварийных люков. Если что-то здесь неладно, им придется добираться до нас с автогеном.
      — Ну да, а нам придется ждать, пока они не обнаружат, что какой-то идиот запер нас здесь, — вне себя от ярости добавил Донован.
      — Пойдем в ту каюту с иллюминатором. Это единственное место, откуда мы можем подать сигнал.
      Но подать сигнал им так и не пришлось.
      Иллюминатор в носовой каюте уже не был небесно-голубым. Он был черным, а яркие желтые точки звезд говорили о том, что за ним — космос.
      Два тела с глухим стуком упали в два кресла.
 
      Альфред Лэннинг встретил доктора Кэлвин у своего кабинета. Он нервно закурил сигару и открыл дверь.
      — Так вот, Сьюзен, мы зашли очень далеко, и Робертсон нервничает. Что вы делаете с Мозгом?
      Сьюзен Кэлвин развела руками.
      — Нельзя торопиться. Стоимость Мозга больше любой неустойки, которую нам придется заплатить.
      — Но вы допрашиваете его уже два месяца.
      Голос робопсихолога не изменился, и все-таки в нем прозвучала угроза:
      — Вы хотите заняться этим сами?
      — Ну, вы же знаете, что я хотел сказать.
      — Да, пожалуй. — Доктор Кэлвин нервно потерла ладони. Это нелегко. Я пробовала так и эдак, но еще ничего не добилась. У него ненормальные реакции. Он отвечает как-то странно. Но до сих пор мне не удалось установить ничего определенного. А ведь вы понимаете, что, пока мы не узнаем, в чем дело, мы должны продвигаться очень осторожно. Я не могу предвидеть, какой простой вопрос, какое замечание могут… подтолкнуть егоза грань, и тогда… и тогда мы останемся с совершенно бесполезным Мозгом. Вы хотите пойти на такой риск?
      — Но не может же он нарушить Первый закон!
      — Я и сама так думала, но…
      — Вы и в этом не уверены? — Лэннинг был потрясен до глубины души.
      — О, я ни в чем не уверена, Альфред…
      С пугающей внезапностью загремел сигнал тревоги. Лэннинг судорожным движением включил связь и замер на месте, услышав задыхающийся голос.
      Потом Лэннинг произнес:
      — Сьюзен… вы слышали?.. Корабль взлетел. Полчаса назад я послал туда двух испытателей. Вам нужно еще раз поговорить с Мозгом.
      Сьюзен Кэлвин заставила себя спокойно задать вопрос:
      — Мозг, что случилось с кораблем?
      — С тем, что я построил, мисс Сьюзен? — весело переспросил мозг.
      — Да. Что с ним случилось?
      — Да ничего. Те два человека, что должны были его испытывать, вошли внутрь, все было готово. Вот я взял и отправил их.
      — А… Что ж, это хорошо. — Она дышала с трудом. — Ты думаешь, с ними ничего не случится?
      — Конечно, ничего, мисс Сьюзен. Я обо всем подумал. Это замеча-а-тельный корабль.
      — Да, Мозг, корабль замечательный, но как ты думаешь, у них хватит еды? Они не будут терпеть никаких неудобств?
      — Еды хватит.
      — Все это может на них сильно подействовать, Мозг. Понимаешь, это так неожиданно.
      Но Мозг возразил:
      — Ничего с ними не случится. Им же должно быть интересно.
      — Интересно? Почему?
      — Просто интересно, — лукаво ответил Мозг.
      — Сьюзен, — лихорадочно прошептал Лэннинг, — спросите его, связано ли это со смертью. Спросите, какая им может грозить опасность.
      Лицо Сьюзен Кэлвин исказилось от ярости.
      — Молчите!
      Дрожащим голосом она обратилась к Мозгу:
      — Мы можем связаться с кораблем, не правда ли, Мозг?
      — О, они вас смогут услышать по радио. Я это предусмотрел.
      — Спасибо. Пока все.
      Как только они вышли, Лэннинг набросился на нее:
      — Господи, Сьюзен, если об этом узнают, мы все пропали. Мы должны вернуть этих людей. Почему вы не спросили прямо, грозит ли им смерть?
      — Потому что это именно то, о чем я не должна говорить, устало ответила Кэлвин. — Если существует дилемма, то она связана со смертью. А если внезапно поставить Мозг перед дилеммой, это может погубить его. И какую пользу это нам принесет? А теперь вспомните: он сказал, что мы можем с ними связаться. Давайте сделаем это, узнаем, где они находятся, вернем их назад. Возможно, они не могут сами управлять кораблем: Мозг, вероятно, управляет им дистанционно, Пойдемте!
 
      Прошло немало времени, пока Пауэлл наконец взял себя в руки.
      — Майк, — пробормотал он похолодевшими губами. — Ты почувствовал какое-нибудь ускорение?
      Донован тупо посмотрел на него.
      — А? Нет… нет.
      Потом он, стиснув кулаки, в неожиданном лихорадочном возбуждении вскочил с кресла и приник к холодному изогнутому стеклу. За ним ничего не было видно — кроме звезд.
      Донован обернулся.
      — Грег, они должны были включить машины, пока мы были внутри. Грег, здесь дело нечисто. Они с роботом подстроили все так, чтобы заставить нас быть испытателями, на случай если мы вздумаем отказаться.
      — Что ты болтаешь? — ответил Пауэлл. — Какой толк посылать нас, если мы не умеем управлять кораблем? Как мы повернем его обратно? Нет, этот корабль взлетел сам, и без всякого заметного ускорения.
      Он встал и медленно зашагал по комнате. Звук его шагов гулко отражался от стен. Он глухо произнес:
      — Майк, это самое неприятное положение из всех, в какие мы попадали.
      — Это для меня новость, — с горечью ответил Донован. — А я — то радовался и веселился, пока ты меня не просветил.
      Пауэлл пропустил его слова мимо ушей.
      — Без ускорения — это значит, что корабль работает по совершенно неизвестному принципу.
      — Не известному нам, во всяком случае.
      — Не известному никому. Здесь нет двигателей, которыми можно было бы управлять вручную. Может быть, они встроены в стены. Может быть, поэтому стены тут такие толстые.
      — Что ты там бормочешь? — спросил Донован.
      — А ты бы послушал. Я говорю, что, какие бы машины ни приводили в движение этот корабль, они скрыты и, очевидно, не требуют надзора. Корабль управляется дистанционно.
      — Мозгом?
      — А почему бы и нет?
      — Значит, по-твоему, мы тут останемся до тех пор, пока Мозг не вернет нас обратно?
      — Возможно. Если так, давай спокойно ждать. Мозг — робот. Он обязан соблюдать Первый закон. Он не может причинить вред человеку.
      Донован медленно опустился в кресло.
      — Ты так думаешь? — он тщательно пригладил волосы. — Слушай! Эта тарабарщина насчет искривления пространства вывела из строя робота «Консолидэйтед», и математики объяснили это так: межзвездный перелет смертелен для человека. Какому же роботу мы должны верить? У нашего, насколько я понимаю, были те же данные.
      Пауэлл бешено закручивал усы.
      — Не притворяйся, Майк, что не знаешь Роботехники. Прежде чем робот обретет физическую возможность нарушить Первый закон, в нем так много должно поломаться, что он десять раз успеет превратиться в кучу лома. Вероятно, все объясняется очень просто.
      — О, конечно! Попроси дворецкого, чтобы он разбудил меня вовремя. Все это так просто, что мне незачем волноваться, и я буду спать как дитя.
      — Ради Юпитера, Майк, чем ты сейчас недоволен? Мозг о нас заботится. Здесь тепло. Светло. Есть воздух. А стартового ускорения не хватило бы даже на то, чтобы растрепать твои волосы, если бы они были достаточно для этого приглажены.
      — Да? А что мы будем есть? Что мы будем пить? Где мы? Как мы вернемся? А если авария, к какому выходу и в каком скафандре мы должны бежать — бежать, а не идти шагом? Я даже не видел здесь ванной и тех мелких удобств, которые бывают рядом с ней. Конечно, о нас заботятся, и неплохо!
      Голос, прервавший речь Донована, принадлежал не Пауэллу. Он не принадлежал никому. Он висел в воздухе — громовой и ошеломляющий:
      — Грегори Пауэлл! Майкл Донован! Грегори Пауэлл! Майкл Донован! Просим сообщить ваше местонахождение. Если корабль поддается управлению, просим вернуться на базу. Грегори Пауэлл! Майкл Донован!..
      Эти слова с механической размеренностью повторялись снова и снова, разделенные неизменными четкими паузами.
      — Откуда это? — спросил Донован.
      — Не знаю, — напряженно прошептал Пауэлл. — Откуда здесь свет? Откуда здесь все?
      — Но как же нам отвечать?
      Они переговаривались во время пауз, разделявших гулкие повторяющиеся призывы.
      Стены были голы — настолько, насколько может быть голой гладкая, ничем не прерываемая, плавно изгибающаяся металлическая поверхность.
      — Покричим в ответ, — предложил Пауэлл.
      Так они и сделали. Они кричали сначала по очереди, потом хором:
      — Местонахождение неизвестно! Корабль не управляется! Положение отчаянное!
      Они охрипли. Короткие деловые фразы начали перемежаться воплями и бранью, а холодный, зловещий голос неустанно продолжал, и продолжал, и продолжал свои призывы.
      — Они нас не слышат, — задыхаясь, проговорил Донован. — Здесь нет передатчика. Только приемник.
      Невидящими глазами он уставился на стену.
      Медленно, постепенно гулкий голос становился все тише и глуше. Когда он превратился в шепот, они снова принялись кричать и попробовали еще раз, когда наступила полная тишина.
      Минут пятнадцать спустя Пауэлл без всякого выражения сказал:
      — Пойдем, пройдемся по кораблю еще раз. Должна же здесь быть какая-нибудь еда.
      В его голосе не слышалось никакой надежды. Он был готов признать свое поражение.
      Они вышли в коридор; один стал осматривать помещения по левую сторону, другой — по правую. Они слышали гулкие шаги друг друга и время от времени встречались в коридоре, обменивались свирепыми взглядами и вновь пускались на поиски.
      Неожиданно Пауэлл нашел то, что искал. В тот же момент до него донесся радостный возглас Донована:
      — Эй, Грег! Здесь есть все удобства! Как это мы их не заметили?
      Минут через пять Донован, поплутав немного, разыскал Пауэлла.
      — Душ пока не отыскался… — начал он и осекся. — Еда!
      Часть стены, скользнув вниз, открыла проем неправильной формы с двумя полками. Верхняя была уставлена разнообразными жестянками без этикеток. Эмалированные банки на нижней полке были одинаковыми, и Донован почувствовал, как по ногам потянуло холодком. Нижняя полка охлаждалась.
      — Как?.. Как?..
      — Раньше этого не было, — коротко ответил Пауэлл. — Эта часть стены отодвинулась, как только я вошел.
      Он уже ел. Жестянка оказалась самоподогревающейся, с ложкой внутри, и в помещении уютно запахло печеными бобами.
      — Бери-ка банку, Майк!
      Донован заколебался.
      — А что в меню?
      — Почем я знаю? Ты стал очень разборчив?
      — Нет, но в полетах я только и ем, что бобы. Мне бы что-нибудь другое.
      Он провел рукой по рядам банок и выбрал сверкающую плоскую овальную жестянку, в каких упаковывают лососину и другие деликатесы. Он нажал на крышку, и она открылась.
      — Бобы! — взвыл Донован и потянулся за новой. Пауэлл ухватил его за штаны.
      — Лучше съешь эту, сынок. Запасы ограниченны, а мы можем пробыть здесь очень долго.
      Донован нехотя отошел от полок.
      — И больше ничего нет? Одни бобы?
      — Возможно.
      — А что на нижней полке?
      — Молоко.
      — Только молоко? — возмутился Донован.
      — Похоже.
      В ледяном молчании они пообедали бобами и молоком, а когда они направились к двери, панель скользнула на место, и стена снова стала сплошной.
      Пауэлл вздохнул.
      — Все делается автоматически. От сих и до сих. Никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. Где, говоришь, твои удобства?
      — Вон там. И их тоже не было, когда мы смотрели в первый раз.
      Через пятнадцать минут они уже снова сидели в своих креслах в каюте с иллюминатором и мрачно глядели друг на друга.
      Пауэлл угрюмо покосился на единственный циферблат. Там по-прежнему было написано «Парсеки», цифры все еще кончались на 1 000 000, а стрелка все так же неподвижно стояла на нулевом делении.
 
      В святая святых «Ю.С. Роботс энд мекэникл мэн, инкорпорэйтед» Альфред Лэннинг устало промолвил:
      — Они не отвечают. Мы перебрали все волны, все диапазоны — и широковещательные и частные, передавали и кодом и открытым текстом и даже попробовали эти субэфирные новинки. А Мозг все еще ничего не говорит?
      Этот вопрос был обращен к доктору Кэлвин.
      — Он не хочет говорить подробнее на эту тему, Альфред, отрезала она. — Он утверждает, что они нас слышат… а когда я пытаюсь настаивать, он начинает… ну, упрямиться, что ли. А этого не должно быть. Упрямый робот? Невозможно.
      — Скажите, чего вы все-таки добились, Сьюзен, — попросил Богерт.
      — Пожалуйста! Он признался, что сам полностью управляет кораблем. Он не сомневается, что они останутся целы и невредимы, но подробнее говорить не хочет. Настаивать я не решаюсь. Тем не менее все эти отклонения как будто сосредоточиваются вокруг идеи межзвездного прыжка. Мозг определенно засмеялся, когда я коснулась этого вопроса. Есть и другие признаки ненормальности, но это наиболее явный.
      Поглядев на остальных, она добавила:
      — Я имею в виду истерию. Я тут же заговорила о другом и надеюсь, что не успела ничему повредить, но это дало мне ключ. С истерией я справлюсь. Дайте мне двенадцать часов! Если я смогу привести его в норму, он вернет корабль.
      Богерт вдруг побледнел.
      — Межзвездный прыжок?
      — В чем дело? — одновременно воскликнули Кэлвин и Лэннинг.
      — Расчеты двигателя, которые выдал Мозг… Погодите… Мне кое-что пришло в голову.
      Он выбежал из комнаты. Лэннинг поглядел ему вслед и отрывисто сказал:
      — Займитесь своим делом, Сьюзен.
      Два часа спустя Богерт возбужденно говорил:
      — Уверяю вас, Лэннинг, дело именно в этом. Межзвездный прыжок не может быть мгновенным — ведь скорость света конечна. В искривленном пространстве не может существовать жизнь… Не могут существовать ни вещество, ни энергия как таковые. Я не знаю, какую форму это может принять, но дело именно в этом. Вот что убило робота «Консолидэйтед»!
 
      Донован выглядел измученным, да и чувствовал себя так же.
      — Всего пять дней?
      — Всего пять дней. Я уверен, что не ошибаюсь.
      Донован в отчаянии огляделся. Сквозь стекло были видны звезды — знакомые, но бесконечно равнодушные. От стен веяло холодом; лампы, только что вновь ярко вспыхнувшие, светили ослепительно и безжалостно; стрелка на циферблате упрямо показывала на нуль, а во рту Донован ощущал явственный вкус бобов. Он сказал злобно:
      — Мне нужно помыться.
      Пауэлл взглянул на него и ответил:
      — Мне тоже. Можешь не стесняться. Но если только ты не хочешь купаться в молоке и остаться без питья…
      — Нам все равно придется скоро остаться без него. Грег, когда начнется этот межзвездный прыжок?
      — А я почем знаю? Может быть, мы так и будем лететь. Со временем мы достигнем цели. Не мы — так наши рассыпавшиеся скелеты. Но ведь, собственно говоря, возможность нашей смерти и заставила Мозг свихнуться.
      Донован сказал не оборачиваясь:
      — Грег, я вот о чем подумал. Дело плохо. Нам нечем себя занять — ходи взад-вперед или разговаривай сам с собой. Ты слышал про то, как ребята терпели аварии в полете? Они сходили с ума куда раньше, чем умирали с голоду. Не знаю, Грег, но с того времени, как снова загорелся свет, со мной творится что-то неладное.
      Наступило молчание, потом послышался тихий голос Пауэлла:
      — Со мной тоже. Ты что чувствуешь?
      Рыжая голова повернулась.
      — Что-то неладно внутри. Все напряглось и как будто что-то колотится. Трудно дышать. Я не могу стоять спокойно.
      — Гм-м… А вибрацию чувствуешь?
      — Какую вибрацию?
      — Сядь на минуту и послушай. Ее не слышишь, а чувствуешь — как будто что-то бьется где-то, и весь корабль, и ты вместе с ним. Слушай…
      — Да, правильно. Что это, как ты думаешь, Грег? Может быть, дело в нас самих?
      — Возможно. — Пауэлл медленно провел рукой по усам. — А может быть, это двигатели корабля. Возможно, они готовятся.
      — К чему?
      — К межзвездному прыжку. Может быть, он скоро начнется, и черт его знает, что это будет.
      Донован задумался. Потом сказал гневно:
      — Если так, то пусть. Но хоть бы мы могли бороться! Унизительно ждать этого.
      Примерно через час Пауэлл поглядел на свою руку, лежавшую на металлическом подлокотнике кресла, и с ледяным спокойствием произнес:
      — Дотронься до стены, Майк.
      Донован приложил ладонь к стене и ответил:
      — Она дрожит, Грег.
      Даже звезды как будто превратились в туманные пятнышки. Где-то за стенами, казалось, набирала силу гигантская машина, накапливая все больше и больше энергии для могучего прыжка.
      Это началось внезапно, с режущей боли. Пауэлл весь напрягся и судорожным движением привскочил в кресле. Он еще успел взглянуть на Донована, а потом у него в глазах потемнело, в ушах замер тонкий, всхлипывающий вопль товарища. Внутри него что-то, корчась, пыталось прорваться сквозь ледяной покров, который становился все толще и толще.
      Что-то вырвалось и завертелось в искрах мерцающего света и боли. Упало…
      …и завертелось…
      …и понеслось вниз…
      …в безмолвие!
      Это была смерть!
      Это был мир без движения и без ощущений. Мир тусклого, бесчувственного сознания — сознания тьмы, и безмолвия, и бесформенной борьбы.
      И главное — сознания вечности.
      От него остался лишь ничтожный белый клочок — его «я», закоченевшее и перепуганное…
      Потом проникновенно зазвучали слова, раскатившиеся над ним морем громового гула:
      — На вас плохо сидит ваш гроб? Почему бы не попробовать эластичные гробы фирмы Трупа С.Кадавра? Их научно разработанные формы соответствуют естественным изгибам тела и обогащены витамином B1. Пользуйтесь гробами Кадавра — они удобны. Помните — вы — будете — мертвы — долго — долго!..
      Это был не совсем звук, но, что бы это ни было, оно замерло в отдалении, перейдя во вкрадчивый, раскатистый шепот.
      Ничтожный белый клочок, который, возможно, когда-то был Пауэллом, тщетно цеплялся за неощутимые тысячелетия, окружавшие его со всех сторон, и беспомощно свернулся, когда раздался пронзительный вопль ста миллионов призраков ста миллионов сопрано, который рос и усиливался: