Согласно статистике, индивидуумы с одними и теми же свойствами повторяются через каждые шесть поколений.
      Статистика никогда не лгала, не солгала она и на этот раз. Шерлок Холмс, пра-пра-правнук гениального детектива, снова встретился с доктором Уотсоном, прапраправнуком бывшего военного врача, участника афганской войны. И хотя отец нынешнего Шерлока Холмса занимался производством синтетической колбасы, а деды обоих друзей увлекались — один микрокибернетикой, другой — макробиологией, сейчас друзья сидели в уютной комнате и беседовали совершенно так же, как их предки несколько веков назад.
      Но по традиции предоставим слово доктору Уотсону.
      В камине нашей уютной холостяцкой квартиры на Бэйкер-Стрпт, 221-Б, горел приятный синтетический огонь. Экран внешнего обзора окутывал желтоватый лондонский туман, заказанный Холмсом специально для этого вечера. Иногда пелену дождя, жужжа, прорывали вертолеты. Несколько атомных микросолнц едва проглядывало в тумане типа Л-14.
      — Так вот, дорогой Уотсон, — говорил мой приятель, попыхивая трубкой и выпуская клубы ароматного дыма — смесь табака, петрушки и тимьяна, последнего своего рецепта. — Очень часто самые запутанные тайны оказываются самыми скучными, а самые скучные случаи могут развиться в события межпланетного масштаба. Такова, например, история с кривым когтем королевского динозавра или, скажем, похищением электронного счетчика, или же невероятный случай с человеком, укравшим двенадцатибальный шторм… Начинается так, а кончается совсем иначе, и притом совершенно неожиданно. Как справедливо заметил старик Гете в третьем томе своих сочинений, страница 241, строка третья снизу: «В одном месте стукнешь, а в другом трескается!».
      Холмс подал мне магнитофонную катушку и добавил:
      — Сегодня утром я получил весьма странное письмо. Включите магнитофон, я хочу еще раз его прослушать.
      Я вставил ленту, из магнитофона раздался хрипловатый голос:
      — Мистер Холмс, очень прошу вас уделить мне немного вашего драгоценного времени. Я нахожусь в крайне тяжелом положении. Буду у вас сегодня вечером, в 23.30. Ваш Джозеф Килиманджаро.
      — Итак, дорогой Уотсон, что вы об этом скажете?
      — У этого несчастного ларингит! — вскричал я, радуясь, что могу проявить наблюдательность.
      — Ну, разумеется, ларингит. Кто бродит так долго по спутникам Сатурна, тот обязательно его подхватит. Вам же известно, какие там азотные сквозняки.
      — Вы знаете этого человека?
      — О нет, но я обратил внимание, что он удлиняет паузы после запятых. А это характерно для постоянных обитателей колец Сатурна. Но не будем гадать. Кажется, наш гость уже явился.
      Действительно, за окном, мелодично жужжа, повис иссиня-черный вертолет. Холмс уплотнил воздух у камина, чтобы гость мог расположиться в тенле, открыл окно и приветливо пригласил его войти.
      — Простите, что я вторгаюсь к вам столь необычным путем, — начал вновь прибывший, — но боюсь, что за мной следят…
      — Ничего, — успокоил его Холмс, подводя к камину. — Мы с моим другом и помощником доктором Уотсоном привыкли и к более странным случаям.
      Наш гость был одет в старомодный скафандр. За поясом висел лазерный пистолет калибра 7,65, а кислородный прибор был небрежно заброшен за спину.
      — Мистер Холмс, меня зовут Джозеф Килиманджаро…
      — Знаю, — прервал его мой гениальный друг. — Кроме того, вы занимаетесь астрохимией, прилетели прямо с системы Сатурна, но останавливались на Венере поохотиться в резервате Нового Нью-Орлеана.
      — Но откуда… — изумленно начал Килиманджаро.
      — Очень просто. В отношении Сатурна я уже объяснил моему другу. А о том, что вы были на Венере и охотились, я догадался по перышку ласточки на левом лацкане вашего скафандра. Такие ласточки встречаются только в заповедных лесах на Венере. Этот же лацкан говорит мне о том, что рост вашей приятельницы шесть футов и три дюйма и что у нее весьма старомодные понятия.
      — Мистер Холмс! — Килиманджаро вскочил с места. — Я подозреваю, что вы читали Конан Дойля!
      — Случалось, сэр, но это не имеет ничего общего с моим дедуктивным методом. На лацкане у вас заметны следы губной помады. Добавим еще фут к этому уровню — и получится рост вашей приятельницы. А цвет помады свидетельствует о том, что она придерживается старомодных привычек, так как просто красит губы, а не меняет их цвет каждую неделю, как полагается всякой современной венерианке… Но перейдем к делу. Расскажите-ка свою историю.
      Джозеф Килиманджаро тяжело вздохнул:
      — В сущности, мне нечего вам рассказать…
      — А это уже много. Простите, что перебил вас.
      — Я родился в…
      — Где вы родились, я знаю из своей видеотеки. Знаю также, что ваш отец полетел к Магеллановым Облакам и еще не вернулся, что ваша мать, ожидая его возвращения, подвергла себя замораживанию и что ваш дядя пристрастился к курению горького перца. Простите, я опять перебил вас. Так расскажите о последних событиях.
      — Позавчера я, по обыкновению, прибыл в лабораторию около восьми часов по сатурнианскому времени. Перед тем прошел небольшой метеоритный дождь, вокруг было сыровато. Неожиданно я почувствовал слабую боль в левом колене. А колено у меня обычно колет либо к астроревматизму, либо к несчастью. С бьющимся сердцем я поспешил в лабораторию и увидел…
      — Что именно? — быстро спросил Холмс.
      — Ничего. Все было в порядке.
      — Так я и ожидал. Это уже подозрительно. Продолжайте и еще раз простите, что я вас перебиваю.
      — Замирая от ужаса, я осмотрел помещение, но ничего не нашел.
      — Ага. Тайна проясняется. Скажите, пожалуйста, кто еще работает в лаборатории, кроме вас?
      — У меня есть два робота типа «Зингер», кибераналитик типа «Считалка» и портативная ультразвуковая пишущая машинка «Континенталь».
      — Ясно. Не заметили ли вы чего-либо подозрительного в отношениях между роботами и пишущей машинкой?
      — Что вы! Да они друг друга терпеть не могут! Мне приходится держать их раздельно, так как, находясь вблизи, они начинают ржаветь. Боюсь, мистер Холмс, колено у меня кололо недаром. Мне угрожает какая-то опасность!
      Холмс встал и потер руки.
      — Все ясно, мистер Килиманджаро. Возвращайтесь к своей венерианской приятельнице, а завтра в это же время прилетайте сюда. К тому времени мы с Уотсоном сможем окончательно вас успокоить.
      Когда гость ушел, мы надели скафандры и с первым же планетолетом отправились прямо на Сатурн.
      Лабораторию Килиманджаро заполнял какой-то синеватый дым. Холмс принюхался и кашлянул с довольным видом.
      — Так я и думал. Уотсон, вы окажете мне большую услугу, если будете стоять на месте, чтобы не оставлять следов, и не издадите ни звука в течение двенадцати часов, трех минут и сорока семи секунд.
      Мой друг достал портативный микроскоп и принялся исследовать пол, потолок и стены (не забывайте, что мы находились в состоянии невесомости!). После этого, не говоря ни слова, он направился к астродрому. И только когда мы снова оказались в уютной комнате на БэйкерСтрит и закусывали пилюлями «яичница с ветчиной», он весело рассмеялся.
      — Приготовьте оружие, Уотсон. Вечер сулит неожиданности, — сказал Холмс, и почти тотчас же за окном появился знакомый вертолет. Вскоре мистер Килиманджаро уже сидел у камина.
      — Ну? — хрипловатым голосом спросил он.
      — Все ясно, сэр, — произнес Холмс и вдруг выпрямился. — Но вам не удастся обмануть меня. Бежать бесполезно, двери охраняются.
      — Что это значит? — Килиманджаро вскочил.
      — Это значит, Зингер 12-А, что вы убийца. Вы арестованы именем межпланетного…
      Холмс не договорил. Джозеф Килиманджаро, а точнее, робот Зингер 12-А с жалобным скрипом распался на мелкие детали. Гайки и винтики запрыгали по полу, а одна шестеренка закатилась под любимое кресло Холмса.
      — Все было ясно с самого начала, — немного погодя сказал мой друг. — Меня насторожил тот факт, что, по его словам, не случилось ничего необычного. Но, вопреки моим предположениям, необычное все же произошло. Вступив в заговор с пишущей машинкой, Зингер 12-А убил достойного мистера Килиманджаро еще в прошлый понедельник, в 10.30 по местному времени. С помощью новейшей аппаратуры он превратил свою жертву в кристаллики углерода, в тот, если можно так сказать, алмазный дым, который мы нашли в лаборатории. А я, как вам известно, написал одну скромную монографию о различных видах дымов и туманов… Так вот, робот и машинка давно уже пребывали в любовной связи, правда несчастной — Килиманджаро из ревности не позволял им часто находиться вместе. Это и послужило для меня первым толчком. Роботы ржавеют не от ненависти, а от взаимной любви. Вторым звеном в цепи был голос мнимого Килиманджаро. Вы, дорогой Уотсон, ввели меня в заблуждение. Это был вовсе не ларингит, а всего лишь скрип давно несмазываемой дыхательно-речевой системы. Но продолжаю. Робот и машинка сговорились бежать на Меркурий. Они рассчитывали синтезировать алмазный дым и использовать его там как валюту. Но прежде робот пытался замести следы. С помощью видеопластической установки, спрятанной под мышкой, он принял вид своей жертвы, побывал на Венере, повидался с приятельницей астрохнмпка, чтобы проверить, узнает ли она своего возлюбленного, а потом явился ко мне, дабы создать себе алиби. Через два дня он бы исчез — и тогда ищи ветра в поле.
      — Но откуда вы узнали все подробности?
      — Отчасти путем дедукции, а остальное вышептала мне сама пишущая машинка.
      — Как? Машинка, замешанная?..
      — Чувство разочарования, дорогой Уотсон, чувство разочарования. Во-первых, ее Зингер 12-А совершенно перестал следить за собой и очень редко менял машинное масло, а она терпеть не могла прогорклого запаха. Во-вторых, Зингер 12-Б относится к более совершенному типу. В-третьих, став соучастницей преступления, она испугалась… Ах, Уотсон, Уотсон, как мало вы знаете женщин!
      Холмс негромко рассмеялся и снова погрузился в созерцание табачного дыма.

      В году две тысячи двести двадцать втором применение домашних роботов стало повсеместным. Катернно был одним из таких роботов. Превосходный электронный робот, он жил и работал в семье профессора Изидоро Корти, преподавателя истории в Римском университете. Катерино умел стряпать, стирать и гладить белье, убирать комнаты и кухню. Он сам ходил за покупками, вел тетрадь расходов, включал и выключал телевизор, печатал на машинке письма профессора, разрезал ножиком-закладкой страницы новых книг, водил машину и вечерами пересказывал домашним все сплетни соседей. Словом, он был совершенным механизмом. И, как все механизмы, не испытывал потребности в сне. Ночью, когда семья Корти отдыхала, Катерино, чтобы не скучать от безделья, еще раз утюжил брюки профессора, вязал кофту для синьоры Корти, мастерил игрушки для детей и перекрашивал белые стулья. Закончив дела, он усаживался за кухонный столик и решал очередной кроссворд. На это у него уходило довольно много времени.
      Однажды ночью, когда Катерино мучительно вспоминал название реки из пятнадцати букв, он услышал негромкий свист. Он и раньше слышал эти странные приятные звуки, нарушавшие ночную тишину и доносившиеся из соседней комнаты, где спал профессор Изидоро. Но на сей раз они вызвали у него необычные мысли. «А зачем, собственно, люди спят? И что они при этом хюпытывают?»
      Катерино встал из-за стола и на цыпочках отправился в детскую.
      Детей было двое, Роландо и Лучилла, они всегда спали при открытой двери, чтобы и ночью быть поближе к родителям. На столике возле кровати горела голубая лампочка. Катерино долго всматривался в лица спящих детей. Роландо спал спокойно, а на лице Лучиллы играла легкая улыбка. «Она улыбается! — удивился Катерино. — Наверно, видит во сне что-то приятное. Но что можно увидеть с закрытыми глазами?»
      Робот вернулся в гостиную и задумался. «Попробуюка и я заснуть», — решил он наконец.
      Роботы существуют уже не одно столетие, по до сих пор никому из них не приходила в голову столь дерзкая мысль.
      «А что, собственно, мне мешает попробовать сегодня же? Нет, сию минуту?»
      Так он и сделал. «Спокойной ночи, Катерино», — сказал он сам себе. «Приятных тебе сновидений», — добавил ои, вспомнив, что именно так говорила каждый вечер синьора Луиза детям, укладывая их в постель.
      Катерино обратил внимание, что, ложась спать, хозяева первым делом закрывали глаза. Он попытался последовать их примеру, но, увы, его глаза не закрывались ни днем ни ночью — у него не было век. Катерино поднялся, отыскал лист картона, вырезал два кружочка, прикрепил их над глазами и снова развалился в кресле. Однако сон не приходил, а лежать с закрытыми глазами оказалось весьма утомительно. К тому же он не увидел ничего такого, что заставило бы его улыбнуться, — одна тьма, и ничего больше. Это его раздражало.
      Ночь прошла в тщетных попытках заснуть. Но Катерино не пал духом и, когда утром он с неизменной чашечкой кофе на подносе отправился будить хозяина, решил усилить наблюдение. В тот день, например, он заметил, что сразу же после еды профессор удобно устроился в кресле с газетой в руках. С минуту он рассеянно перелистывал страницы, но вот веки его смежились, газета упала на пол, и Катерино вновь услышал сладостные звуки.
      «Верно, это ночная песня», — подумал робот. Он с трудом дождался ночи, и едва все улеглись, сел в кресло и бринялся читать газету. Он прочел ее от первой до последней строчки, включая рекламные объявления, но сон не приходил. Тогда он стал пересчитывать точки и запятые На каждой странице, затем все слова, которые начинаются с буквы «а», но и это не помогло.
      Катерино не сдавался и продолжал внимательно наблюдать за хозяевами. Однажды за обедом он услышал, как синьора Луиза сказала мужу:
      — Вчера вечером никак не могла заснуть. Пришлось считать овец. Знаешь, сколько я насчитала? Тысячу пятьсот двадцать восемь. И все же без снотворного дело не обошлось.
      Катерино два дня обдумывал, что бы это могло значить, и наконец обратился к Роландо. Задавая ему вопрос, Катерино испытывал жгучее чувство стыда. Ему казалось, что он хочет выведать у невинного мальчугана сокровенную тайну.
      — Почему вы считаете овец, когда хотите заснуть? И как это делается?
      — Очень просто. Закрой глаза и вообрази, будто перед тобой овцы, — ответил Роландо, не подозревая, что он предает род человеческий. — Затем представь себе ограду и вообрази, что овца должна через нее прыгнуть. Ну, а потом начинай считать — одна, две, три, и так пока не заснешь. Мне ни разу не удалось насчитать больше тридцати овец. А Лучилла однажды насчитала целых сорок две. Но это она так говорит, я ей не очень-то верю.
      Став обладателем столь волнующей тайны, Катерино едва удержался, чтобы тут же не удрать в ванную и там не начать считать овец. Наконец настала ночь, и Катерино смог приступить к смелому опыту. Он поудобнее уселся в кресле, прикрыл глаза газетой и попытался увидеть овцу. Вначале он увидел лишь белое облачко с размытыми краями. Затем облачко стало обретать более четкие формы, появилось нечто, очень напоминавшее овечью голову. Потом у облачка выросли ноги, хвост, и оно превратилось в настоящую овцу. Хуже обстояло дело с нзгородыо. Катерино никогда не был в деревне и не представлял себе, что такое изгородь. Тогда он решил заменить забор стулом и, вообразив перед собой белый кухонный стул, заставил овцу подойти к нему.
      — Прыгай! — приказал он.
      Овца послушно перепрыгнула через стул и исчезла.
      Катерино мгновенно попытался представить себе вторую овцу, но, пока она материализовалась из туманного облака, удрал стул. Пришлось начать все сначала. Когда же он вернул стул на место, овца не захотела через него прыгать.
      Катерино взглянул на часы и с ужасом увидел, что на воссоздание всего двух овец ушло четыре часа. Он вскочил и бросился на кухню, чтобы еще раз прогладить забытые на стуле брюки профессора Корти.
      «Ну, что ж, — утешал он себя, — одну-то овцу я заставил прыгнуть. Не сдавайся, Катерино, не теряй веру в успех. Завтра овец будет две, послезавтра три, в в итоге ты победишь».
      Не стану докучать вам рассказом о том, каких усилий стоила Катерино эта борьба с овцами. Но через три месяца он насчитал уже сто овец, прыгающих через стул. Сто первую овцу он не увидел, потому что заснул сладким сном. Спал он всего несколько минут, но в том, что это наконец случилось, сомнений не было. Об этом неопровержимо свидетельствовали стрелки ручных часов. В конце недели робот проспал уже три часа! И ему впервые приснился сон: Катерино снилось, будто профессор Изидоро Корти чистит ему ботинки и завязывает галстук. Чудесный, восхитительный сон!
      Настала пора поведать, что на другой стороне улицы жил уважаемый профессор Тиболла. Однажды ночью он проснулся от нестерпимой жажды и отправился на кухню выпить стакан холодной воды. Прежде чем снова лечь в постель, он по привычке взглянул в окно гостиной. А в окне гостиной профессора Тиболлы отражалась гостиная профессора Корти — окна были напротив. Что же предстало взору удивленного профессора Тиболлы? В гостиной его коллеги горел свет, а робот Катерино спал невинным сном младенца. Прислушавшись, Тиболла услышал легкий свист, доносившийся из гостиной профессора Кортп. Так, в довершение всего этот робот похрапывает во сне?!
      Профессор Тиболла распахнул окно и, как был в пижаме, не боясь простуды, высунулся наружу и закричал что было сил:
      — Тревога! Тревога! Тревога!
      В несколько минут проснулась вся улица, и в каждом доме с треском распахнулись окна и двери. На балконы выбежали люди в ночных рубашках и пижамах. Некоторые, узнав, что произошло, вышли на улицу и столпились у дома профессора Изидоро Корти.
      Разбуженные громкими криками, профессор и его жена подбежали к окну.
      — Что случилось? Землетрясение? — испуганно спросили они.
      — Гораздо хуже! — крикнул профессор Тиболла. — Вы спите на динамите, уважаемый коллега!
      — Видите ли, я занимаюсь древней историей, — сказал профессор Корти. — А в древности, как вы знаете, динамита не существовало. Его изобрели много позже.
      — Мы люди тихие, мирные, — робко добавила синьора Луиза. — И никому не мешаем. Правда, Роландо вчера разбил соседям стекло футбольным мячом, но ведь мы согласились возместить убытки. Не понимаю, чем…
      — Наведайтесь-ка лучше в гостиную, — прервал ее профессор Тиболла.
      Синьор Изидоро и синьора Луиза недоуменно переглянулись и единодушно порешили, что им не остается ничего другого, как последовать странному совету. И они направились в гостиную.
      Все это время Катерино сладко спал. На его металлическом лице играла легкая улыбка. Он похрапывал, но так музыкально и ритмично, что легкий свист и жужжание смело можно было сравнить с игрой на скрипке или виолончели. Профессор Корта и его супруга в ужасе уставились на спящего робота.
      — Катерино! — со слезами в голосе взывала синьора Луиза.
      — Катерино! — куда более сурово кричал профессор Корти.
      С улицы профессор Тиболла рявкнул не хуже полицейского:
      — Тут нужен молоток! Возьмите молоток, друг мой, и хорошенько стукните его по башке. А если и это не поможет, пропустите через него ток.
      Профессор отыскал в кухне молоток и занес его над головой робота.
      — Осторожнее! — взмолилась синьора Луиза. — Ты же знаешь, во сколько он нам обошелся. Ведь мы до сих пор не внесли последний взнос.
      Всюду — на улице, на балконах, в окнах — люди затаили дыхание. В ночной тишине удары молотка прозвучали как удары судьбы, постучавшейся в дверь. Бум, бум, бум!
      Наконец Катерино аевнул, потянулся, потер руку. Со всех наблюдательных пунктов донеслось дружное «Ах!». Катерино вскочил и в тот же миг понял, что кроме профессора Корти чуть ли не полгорода следило за его пробуждением.
      — Я спал? — спросил он.
      О, ужас! Этот наглец еще смеет задавать подобный вопрос!
      В ту же секунду послышался вой сирены. Полиция, предупрежденная ревностной прихожанкой из дома напротив, примчалась, чтобы внести свой вклад в решение вопроса. Он оказался весьма простым и недвусмысленным: на Катерино надели стальные наручники, погрузили его в фургон и отвезли в суд. Сонный судья приговорил беднягу к двум неделям тюрьмы.
      Судья был человеком хитрым и многоопытным. Он посоветовал полиции не разглашать неприятной истории. Вот почему на следующий день ни одна газета не сообщила своим читателям о преступлении робота. Однако за сценой пробуждения Катерино наблюдали не только люди, но и многочисленные домашние роботы. Ближе всех к месту происшествия находился Терезио, робот профессора Тиболлы. Он благоразумно не вмешивался в оживленный разговор своего хозяина с профессором Кортп, но, стоя у кухонного окна, жадно ловил каждое слово. Да и в соседних домах роботы навострили уши. К тому же в четверг, когда роботы свободны от работы и собираются в городском парке, Терезио подробно рассказал друзьям о невероятном событии.
      — Верите ли, Катерино спал в точности, как люди. Нет, даже красивее. Он не храпел, как многие из них, а издавал чудесные, музыкальные звуки. Это была настоящая электронная симфония!
      Роботы с величайшим волнением слушали его рассказ. В их металлических головах, наделенных электронным мозгом, словно разряд тока в три тысячи вольт, мелькнула мысль: «А ведь и мы можем заснуть». Главное — постигнуть систему подготовки и воссоздания сна. Но пока об этом знал только Катерино, а он, увы, сидел в тюрьме. Значит, ждать, пока Катерино выйдет из заточения и откроет им секрет? Нет, это было бы недостойно роботов с совершенным электронным мозгом.
      Выход нашел Терезио. Он знал, что Катерино особенно дружен с детьми профессора Корти. Маленький Роландо, чье доверие Терезио завоевал не без помощи жевательной резинки, поведал ему, что, видно, Катерино удалось посчитать овец, прыгавших через изгородь.
      В ту же ночь Терезио попытался повторить эксперимент Катерино и, представьте себе, сразу добился успеха. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, ведь самые большие трудности обычно выпадают на долю первооткрывателя, а остальные идут уже по проторенному пути.
      Три ночи спустя жители города были разбужены необычной музыкой: тысячи роботов, устроившись в креслах, на мраморных кухонных столиках, на балконах среди горшков с геранью, на коврах, спали и при этом весьма мелодично посвистывали во сне. Полиция ошалела от беспрестанных телефонных звонков. Но не могла же она арестовать всех роботов Рима! Да и тюрьмы-то таких размеров в городе нет.
      Судья, который приговорил Катерино к двум неделям тюрьмы, выступая по телевидению, предложил властям договориться с роботами. Собственно, властям ничего другого и не оставалось. Ведь не вводить же в самом деле ночные дежурства полицейских и пожарных, вооруженных молотками! А только так можно было помешать роботам заснуть. Но из-за грохота молотков сами люди не смогли бы глаз сомкнуть!
      Пришлось властям Рима заключить соглашение с роботами. После Рима настал черед Милана, Турина, Марселя, Лондона и Тимбукту.
      Когда Катерино вышел из тюрьмы, его встречали десятки, нет, сотни тысяч роботов. Они кричали: «Ур-ра нашему славному Катерино!» и громко аплодировали. А Вибиальди, домашний робот дирижера оркестра трамвайщиков, сочинил по столь торжественному случаю прекрасный гимн:
 
Катерино сверхумен,
Изобрел чудесный сон.
Каждый робот будет знать,
Как приятно ночью спать.
 
      С пением гимна и с дружными криками «Эввива!» роботы прошли по древним улицам Рима. И, надо сказать, незлобивые римляне, забыв о своей досаде, дружно хлопали в ладоши.
      Впрочем, если в Риме и есть что-либо священное и неприкосновенное, так это сон. Римляне любят спать ночью, любят спать днем, но особенно любят поспать после обеда. Один весьма солидный ученый, проанализировав историю с Катерино, изложил свои выводы на двух тысячах четырехстах страницах, причем его пухлый труд был богато проиллюстрирован цветными фотографиями.
      Достойным венцом его глубоких исследований был следующий пассаж, заключающий это выдающееся творение научной мысли:
      «Только в Риме в мозгу электронного робота могла родиться идея об изобретении сна. Ни в одном другом городе мира нет и не могло быть столь благоприятных условий для столь оригинального открытия».