Лаборант возился уже с последней из нескольких неуклюжих установок, которые вместе составляли Синапсайфер. Нажатие кнопки, и молекулы в поляризованных окнах операционной поменяли свое расположение, сделав их непрозрачными. И теперь лишь искусственный свет озарял своим холодным сиянием пациента, удерживаемого мощным диамагнетическим полем в нескольких дюймах над операционным столом.
Здесь же в темноте сидел Арбин, ничего не понимающий, но тем не менее решительно настроенный самим фактом своего присутствия предотвратить возможные грязные трюки, на которые, по его разумению, способны такого рода ученые.
Физики не обращали на него внимания, занятые подгонкой электродов к голове. Это была долгая и трудная работа, требующая большой точности. Шект болезненно улыбнулся. Конечно, морщины на человеческом лице не всегда давали точное представление о возрасте, но в данном случае их было достаточно. Этот человек был старше пятидесяти.
И тут улыбка исчезла с его лица. Он нахмурился. С морщинами что-то было не так. Они выглядели странно, не совсем…
На мгновение он был готов поклясться, что его череп имеет примитивную форму, словно анахронизм, но…
В конце концов, этот человек психически ненормален, так почему бы и нет? И тут он неожиданно, пораженный, воскликнул:
— Как я не заметил? У этого человека на лице растут волосы!
Он повернулся к Арбину.
— У него всегда была борода?
— Борода?
— Волосы на лице! Идите сюда! Видите?
— Да, сэр. — Арбин лихорадочно соображал. Утром он заметил это, но потом забыл. — Это у него от рождения, — сказал он, и добавил:
— По-моему.
— Ладно; удалим это. Вы же не хотите, чтобы он выглядел как дикое животное, не так ли?
— Нет, сэр.
— У него волосы и на груди, — сказал лаборант, удалявший волосы с лица.
— Великая Галактика, — сказал Шект, — дайте мне взглянуть! Да это же настоящий ковер! Ладно, оставьте это. В рубашке этого не видно, да и пора заняться электродами. Присоединяйте здесь, здесь и здесь.
Дюжина микроэлектродов, которые должны были уловить тончайшее эхо микротоков, передаваемых от одной клетки мозга к другой, были введены в кожу.
Дольше всего заняла настройка Синапсайфера. Записывались показания приборов, вновь и вновь проверялись инструменты и опять продолжалась настройка.
Наконец Шект улыбнулся Арбину и сказал:
— Скоро все кончится.
Масса аппаратуры нависла над спящим, как медлительное и прожорливое чудовище. Четыре длинных провода тянулись к рукам и ногам пациента, серая прокладка из чего-то, напоминающего резину, была аккуратно подложена под шею и зажимами крепко закреплена на плечах. Наконец два электрода были закреплены на висках.
Шект не сводил глаз с хронометра, его правая рука лежала на выключателе. Большой палец руки сдвинулся, ничего заметного не произошло. Прошли, казалось, часы, в действительности же, всего около трех минут, и палец двинулся вновь.
Помощник Шекта склонился над все еще спящим Шварцем и радостно произнес:
— Он жив.
Прошло еще несколько часов, в течение которых было произведено множество измерений. В комнате царила атмосфера почти дикого восторга. Была уже почти полночь, когда глаза добровольца открылись.
Шект отошел измученный, но счастливый.
— С ним все в порядке, — сказал он, коснувшись ладонью лба пациента.
— Несколько дней ему придется побыть здесь, — твердо проговорил он, повернувшись к Арбину.
В глазах Арбина немедленно появилось беспокойство.
— Но… но…
— Можете положиться на меня, он будет в безопасности. Кроме того, он может умереть, если вы заберете его сейчас. Что вам это даст?.. А если он умрет, вам придется объяснять Старейшим, откуда взялся труп.
Последние слова сделали свое дело.
— Но как я буду знать, когда прийти за ним? Я не хочу называть его имени, — проговорил Арбин.
Это было согласие.
— Приходите через неделю, — сказал Шект, — я буду ждать вас. Вы должны верить мне и ничего не бояться.
Было уже далеко за полночь, когда Шект наконец подумал об отдыхе, и то лишь благодаря настойчивости Полы. Но уснуть он не мог. Встав с кровати, он сел у окна, глядя на город, погруженный во тьму ночи. На горизонте, по другую сторону озера, светилось голубое сияние смерти, царившее почти над всей Землей.
События изнурительного дня в бешеном темпе промелькнули в его сознании. После того как напуганный фермер ушел, первым делом Шект связался с посольством. Энус должно быть ждал его, потому что ответил сам.
— А, Шект, добрый вечер. Ваш эксперимент окончен?
— И почти то же самое с моим добровольцем. Бедняга.
— Значит, я был прав, когда решил не оставаться. По-моему, вы, ученые, тоже способны на убийство.
— Он еще жив, Наместник, и, может, нам удастся спасти его, но… — он пожал плечами.
— Да, крысы в этом деле предпочтительнее, Шект… Однако где вы могли привыкнуть ко всему этому?
— Старею, ваша светлость, — просто ответил Шект.
— Опасное занятие у вас, — послышался сухой ответ. — Идите спать, Шект.
И вот Шект сидит здесь, глядя на темный город умирающего мира.
Два года шли испытания Синапсайфера, и два года он был рабом Совета Старейших, или Братства, как они себя называли.
Он написал несколько статей, которые можно было бы опубликовать в Сирианском Журнале Нейрофизиологии и которые могли принести ему столь желанную известность во всей Галактике. Статьи лежали у него в столе. Но они не были опубликованы.
Вместо этого появилась туманная и специально искаженная статья в «Физическом Обозрении». Такова была воля Братства.
И все же Энус был заинтересован. Почему?
Имело ли это связь с другими секретами, о которых он узнал? Подозревала ли Империя то же, что и он?
За двести лет Земля восставала три раза. Под знаменем провозглашаемого древнего величия Земля выступала против гарнизонов Империи, и Галактический Совет не был особенно обрадован тем безвыходным положением, в которое попала Земля, кровью вычеркивая себя из списка населенных планет.
Однако, на этот раз все могло быть иначе…
Но действительно ли это так? Насколько он может доверять словам умирающего сумасшедшего, словам, которые на три четверти не имели смысла?
Какая разница? В любом случае он не посмел бы ничего предпринять. Только ждать, хотя он стареет и скоро ему шестьдесят.
Но даже на этом ничтожном, обугленном шарике, Земле, он хотел жить.
Он снова лег, и уже засыпая, подумал о том, не мог ли его разговор с Энусом быть перехвачен Старейшими? Он еще не знал, что Старейшие имели другие источники информации.
Рано утром один из помощников Шекта, молодой лаборант, обдумывал случившееся.
Он восхищался Шектом, однако прекрасно знал, что секретный эксперимент на неизвестном властям добровольце был нарушением приказа Братства, которому был придан статус Закона, что делало неподчинение серьезным проступком.
Кем был этот доброволец? Кто же прислал этого человека? Совет Старейших, в тайне от всех, с целью проверить преданность Шекта? А может Шект — предатель? Вчера днем он говорил с кем-то наедине, с кем-то в нелепой одежде, которую носят чужаки, опасаясь радиоактивного заражения.
В любом случае Шект обречен на гибель, но почему и он должен следовать за ним? Он, такой еще молодой, с почти четырьмя десятилетиями жизни впереди.
Кроме того, это означало бы продвижение… А Шект так стар, что в любом случае доживет лишь до следующей Проверки, так что для него в этом будет не много вреда. Практически никакого.
Лаборант решился. Он на коммутаторе набрал комбинацию из цифр и связался с премьер-министром, который, после Императора и Наместника, был властен над жизнью и смертью любого человека на Земле.
Наступил вечер следующего дня. Туманные впечатления в голове Шварца стали проясняться. Он вспомнил поездку, низкие беспорядочно стоявшие на берегу озера строения, долгое ожидание.
И потом — что? Что? Ах да, они пришли за ним. Потом была комната с инструментами и приборами, две таблетки… Они дали ему таблетки, и он с готовностью их проглотил. Что он терял?
А потом — пустота.
Стоп. Проблески сознания были… Люди, склонившиеся над ним… Девушка, приносившая ему еду…
Проходили дни, и Шварц начал ориентироваться. Мужчину, который приходил к нему, звали доктор Шект. Девушка была его дочь, Пола. Шварц обнаружил, что он больше не нуждался в бритье. Волосы на лице не росли. Это напугало его. А росли ли они когда-нибудь?
Силы быстро возвращались к нему. Ему разрешили одеваться и ходить.
Страдал ли он амнезией? Была ли это причина, по которой они подвергли его операции? Был ли этот мир естествен и нормален, в то время как все, что он помнил, было фантазией его больного рассудка?
Ему не разрешалось выходить из комнаты даже в коридор. Означало ли это, что он узник? Может быть, он совершил преступление?
Никто не потерян так, как человек, заблудившийся в запутанных коридорах собственного одинокого ума. Никто не беспомощен так, как человек, лишенный памяти!
Пола обучала его новому для него языку. Это ее развлекало. Шварц не был особенно удивлен той легкостью, с которой улавливал и запоминал слова. Он помнил, что в прошлом у него была хорошая память. За два дня он научился понимать отдельные фразы. Через три начал говорить.
На третий день, однако, ему пришлось удивиться. Шект научил его цифрам и решал с ним задачи. Шварц должен был давать ответы, а Шект про себя отмечал, сколько времени у него на это уходит. Затем Шект объяснил ему значение термина «логарифм», и спросил, чему будет равен логарифм двух.
Шварц осторожно подбирал слова. Когда слов не хватало, он дополнял ответ жестами:
— Я — не — сказать. Ответ — не — число.
Шект возбужденно кивнул головой и проговорил:
— Не число. Не это, не то, часть этого, часть того.
Шварц прекрасно понял, что Шект своими словами подтверждает, что ответ — не целое число, а дробь, и поэтому сказал:
— Ноль целых, три, ноль, один, ноль, три — и дальше — цифры.
— Достаточно!
Пришло время удивиться и Шварцу. Как он узнал ответ? Шварц был уверен, что никогда прежде не слышал о логарифмах, и все же у него в голове сразу же появился ответ. Он не имел ни малейшего представления о процессе его вычисления. Он чувствовал, что его ум начал представлять собой нечто самостоятельное.
А может, он был математиком до того, как его поразила амнезия?
Жить в неизвестности ему было трудно. В Шварце нарастало желание вырваться на волю; где-то там должны быть ответы на все вопросы, которые ему никогда не узнать, если он будет заточен в этой комнате, где он чувствовал себя подопытным кроликом.
Такая возможность представилась на шестой день. Шварцу начали доверять. Утром его посетил Шект, затем он ушел.
Шварц подождал, пока не убедился, что Шект не вернется, после чего медленно закрыл рукой небольшую светящуюся точку на двери, так делали люди, обслуживающие его. Дверь плавно и беззвучно отошла в сторону… Коридор был пуст.
Так Шварц сбежал.
Мог ли он знать, что все шесть дней его пребывания здесь агенты Совета Старейших следили за институтом, его комнатой и им самим?
6. НОЧНЫЕ СТРАХИ
Ночью дворец Наместника выглядел не менее сказочно, чем днем. Гирлянды вьющихся вечерних цветов (завезенных на Землю) раскрыли белые бутоны, наполняя весь дворец тонким ароматом. В поляризованном свете луны искусственные самоцветы, умело впаянные в орнамент на стенах здания, давали легкое фиолетовое мерцание на фоне металлического блеска.
Энус смотрел на звезды и любовался ими как частью того мира, к которому он принадлежал. Над землей было обычное небо, которое не имело той непередаваемой красоты небес центральных миров, где звезды были так густы, что темнота ночи почти отсутствовала в их сиянии. Не было у него и своеобразного великолепия пограничных миров, где непроницаемая темнота лишь изредка освещалась тусклым светом одинокой планеты и где одинокие звезды были неотличимы от алмазной пыли Млечного пути.
На небосклоне Земли сразу были видны две тысячи звезд. Среди них — Сириус, вокруг которой вращалась одна из десяти наиболее населенных планет Империи, Арктур — столица сектора, в котором родился Энус. Свет Трантора, столицы Империи, тоже затерялся где-то в Млечном пути.
Энус почувствовал прикосновение к плечу нежной руки и накрыл ее своей.
— Флора! — прошептал он.
— Все устроится, — послышался голос жены. — Уже почти утро, а ты так и не ложился спать после возвращения из Чики. Может, ты позавтракаешь? Мне заказать еду сюда?
— Почему бы и нет?
— Что тебя беспокоит? — мягко спросила она.
— Не знаю, — проговорил Энус, покачав головой.
— Я устал от накопившихся проблем… Этот Шект и его Синапсайфер, и этот археолог Авардан с его теориями. И многое другое.
— Эти земляне! — сквозь зубы продолжал Энус. — Многое указывает на то, что они вновь готовят восстание.
Он посмотрел на жену.
— Ты знаешь, что доктрина Совета Старейших состоит в том, что некогда Земля была единственным домом человечества?
— Но ведь именно об этом говорил Авардан, не так ли?
— Да, именно так, — мрачно произнес Энус, — но он говорил только о прошлом. Совет Старейших говорит и о будущем. Земля, утверждают они, вновь станет столицей расы. Они провозглашают даже приближение мифического второго царствия Земли, предупреждают, что Империя погибнет, а Земля приобретет свое первозданное величие. Трижды подобная чушь вызывала восстания, которые заканчивались массой разрушений на Земле, но это не поколебало их веру.
— Они всего лишь несчастные существа, эти земляне, — сказала Флора. — Что у них есть, кроме веры? Они лишены абсолютно всего: нормального мира, нормальной жизни. Они лишены даже достоинства, которое равняло бы их с другими людьми Галактики. Поэтому они живут в мечтах. Можно ли осуждать их за это?
— Да, можно, — возбужденно воскликнул Энус. — Пусть оставят свои мечты и борются за признание. Они не отрицают своего отличия. Они просто хотят заменить «хуже» на «лучше», и трудно ожидать, что остальная Галактика согласится с ними. Пусть забудут свою помешанность, свои устаревшие и унизительные «законы». Пусть будут людьми и на них будут смотреть как на людей… Но не будем об этом. Что, например, происходит с Синапсайфером? Здесь есть кое-что, что не дает мне уснуть. — Энус нахмурился.
— Синапсайфер?.. Это не тот прибор, о котором за обедом говорил доктор Авардан? Ты ведь из-за него ездил в Чику?
Энус кивнул.
— И что ты там узнал?
— Собственно говоря, ничего. Я знаю Шекта. И знаю неплохо. Я уверен, что этот человек умирал от страха все время, пока я с ним говорил. Здесь какая-то грустная тайна, Флора.
— Но машина работает?
— Разве я нейрофизиолог? Шект говорил, что нет. Доброволец, который был подвергнут обработке, как он утверждает, почти мертв. Но я этому не верю. Я чувствовал его возбуждение. Более того. Он торжествовал! Его доброволец жив и эксперимент завершился благополучно, или я в жизни не видел счастливого человека?! Тогда почему он лгал мне? Ты представляешь, что такое Синапсайфер в действии? Ты понимаешь, что Шект может создать расу гениев?
— Но зачем тогда держать это в секрете?
— Ах! Зачем? Тебе это не ясно. Восстания землян потерпели неудачу? Так увеличьте уровень интеллекта среднего землянина. Удвойте его. Утройте.
— Ох, Энус.
— Мы можем оказаться в положении обезьян, атакованных людьми.
— Ты сгущаешь краски. Бюро внешних провинций всегда может выслать несколько психологов для выборочной проверки уровня интеллекта землян. Любое отклонение будет обнаружено.
— Да, конечно… Но возможно и что-нибудь другое. Я не уверен ни в чем, кроме того, что восстание готовится.
— Ну, а мы готовы к нему?
— Готовы? — Энус с горечью рассмеялся. — Я — да. Гарнизон в готовности. Все, что можно было сделать имеющимися средствами, я сделал. Но, Флора, я не хочу восстания. Я не хочу, чтобы мое наместничество вошло в историю как наместничество восстания. Я не хочу, чтобы мое имя связывали с насилием и смертью. Меня наградили бы за это, но в историю я вошел бы как кровавый тиран. Я предпочел бы известность человека, который предотвратил восстание и спас бесценные жизни двадцати миллионов дураков, — довольно безнадежно закончил он.
— И ты можешь это сделать?
— Как я могу? Все против меня. Само бюро поддерживает этих фанатиков, присылая сюда Авардана.
— Но я не понимаю, чем может навредить нам этот археолог?
— Разве это не ясно? Он хочет, чтобы ему дали доказать, что Земля — родина человечества, то есть научно подтвердить домыслы этих фанатиков.
— Так останови его.
— Не могу. У него есть разрешение из Бюро Внешних провинций, одобренное Императором. Это абсолютно лишает меня власти над ним. Но и это не худшее, Флора. Знаешь, как он собирается доказывать свою теорию? Попробуй догадаться.
Флора мягко улыбнулась.
— Ты смеешься надо мной. Я же не археолог. Наверное попробует раскопать какие-нибудь статуи или кости и датировать их по радиоактивности, или что-нибудь в этом роде.
— Если бы это было так. Дело в том, что он собирается проникнуть в радиоактивные зоны Земли. Там он намеревается найти артефакты и доказать, что они существовали до того, как почва Земли стала радиоактивной, поскольку он утверждает, что радиоактивность искусственная, и соответственно определить ее возраст.
— Но это почти то же, что сказала я.
— А ты знаешь, что означает проникнуть в радиоактивную зону? Это запрещено одним из основных Законов самих землян.
— Но тогда все отлично. Земляне сами остановят Авардана.
— Прекрасно. Его остановит сам премьер-министр! А как я смогу потом убедить его, что это не правительственный проект, что святотатство исходит не от Империи?
— Премьер-министр не может быть столь обидчивым.
— Не может? — Энус откинулся назад и посмотрел на жену. — Ты в высшей степени наивна. Знаешь, что произошло около пятидесяти лет назад? Я расскажу, и ты сможешь судить сама.
На Земле, видишь ли, нет статуса ее принадлежности к Империи, поскольку эти сумасшедшие земляне считают, что Земля по праву должна править Галактикой. Однако случилось так, что молодой Станнел Второй (помнишь Императора, который был не совсем в своем уме, так что от власти его почти сразу отстранили) приказал, чтобы инсигния Императора была поднята в столице Земли Вашене, в их Зале Совета. Сам по себе приказ был резонным, поскольку инсигния имеется в любом Зале Совета, на каждой планете Галактики как символ единства Империи. И вот что произошло.
В день, когда инсигния была поднята, город превратился в скопление бунтовщиков. В Вашене фанатики сорвали инсигнию и напали на гарнизон. У Станнела Второго хватило безумия требовать выполнения приказа, даже если бы это потребовало уничтожения всех землян, но он был отстранен от власти, и Эдар, его преемник, отменил приказ. И вновь воцарился мир.
— Ты хочешь сказать, — с недоверием проговорила Флора, — что инсигнию так и не подняли вновь?
— Именно так. И Земля — единственная из миллионов планет Империи, не имеющая инсигнии в Зале Совета. Планета, на которой мы сейчас находимся, самая ничтожная. Но они вновь будут драться до последнего человека, повтори мы сейчас эту попытку. А ты спрашиваешь, чувствительны ли они? Да они просто сумасшедшие.
Наступившую тишину вновь нарушил слабый голос Флоры:
— Энус?
— Да.
— Восстание беспокоит тебя не только потому, что оно может повлиять на твою карьеру. Мне кажется, ты ждешь действительно опасного для Империи… Не скрывай от меня. Ты боишься, что эти земляне победят?
— Флора, я не могу говорить об этом. Это даже не догадка… Может быть, четыре года в этом мире — это слишком много для нормального человека. Но почему эти земляне так уверены в себе?
— Откуда ты это знаешь?
— О, я знаю. У меня есть источники информации. В конце концов их сокрушали трижды. У них не должно остаться иллюзий. Им противостоят двести миллионов миров, каждый из которых сильнее их, и все же они уверены в себе. Они столь тверды в своей вере в какую-то судьбу или сверхъестественную силу, во что-то известное только им. Может быть… может быть…
— Может быть что, Энус?
— Может быть, у них есть свое оружие?
— Оружие, с помощью которого один мир сможет победить двести миллионов? Ты паникуешь. Такого оружия нет.
— Я уже упоминал Синапсайфер.
— Но его действие можно обнаружить. Может быть, тебе известно другое оружие, которое они могут использовать?
— Нет, — неохотно ответил Энус.
— В этом-то все и дело. Такое оружие и невозможно. А почему бы тебе не связаться с премьер-министром и из лучших побуждений предупредить его о планах Авардана? Это отведет все подозрения по поводу участия Империи в этом глупом нарушении их обычаев. И в то же время ты, не вмешиваясь, остановишь Авардана… А теперь, почему бы тебе не поспать? Прямо здесь. Можно опустить кресло, а когда ты проснешься, я пришлю завтрак. При солнце все видится по-другому.
Так Энус после бессонной ночи заснул за пять минут до рассвета.
А спустя восемь часов премьер-министр узнал от него об Авардане и его миссии.
7. РАЗГОВОР С СУМАСШЕДШИМИ
Что касается Авардана, то его интересовало только то, как заполнить свое свободное время. Его корабль «Опихус», на котором прибудут остальные члены экспедиции, можно ожидать не раньше чем через месяц, поэтому в течение месяца он будет полностью предоставлен самому себе.
На шестой день по прибытии на Землю Бел Авардан воспользовался услугами Земной Компании воздушных перевозок и сел на стартоплан между Эверестом и столицей.
Он сознательно отказался от скоростного глайдера, предложенного Энусом, поскольку, как человек здесь чужой и как археолог, хотел увидеть жизнь людей, населяющих Землю.
Была и другая причина.
Авардан жил в секторе Сириуса, пресловутом первом секторе Галактики, где антиземные настроения были особенно сильны. И все же он предпочитал считать, что у него не было подобных предрассудков. Конечно, у него сложилась привычка думать о землянах, как о неких нелепых существах, даже само слово «землянин» казалось ему нелепым. Но он действительно был лишен предрассудков.
Так, по крайней мере, он думал. Например, если бы землянин, обладающий необходимыми знаниями и способностями, выразил желание присоединиться к его экспедиции, он бы согласился… Только если другие участники экспедиции не будут возражать.
Он задумался. Конечно, он смог бы есть вместе с землянином, или даже спать на одной кровати в случае необходимости, но при условии, что землянин будет достаточно чист и здоров.
Собственно говоря, он смог бы во всех отношениях рассматривать его как любого другого человека. И все же нельзя отрицать, что он никогда не сможет забыть, что землянин — это землянин.
И вот ему представился случай проверить себя. Он летел в самолете в окружении землян и чувствовал себя вполне естественно.
Авардан оглянулся на обычные и ничем не примечательные лица пассажиров. Отличил бы он этих землян в толпе от других людей? Вряд ли.
От этих мыслей его отвлек смех. Объектом внимания пассажиров были пожилые мужчина и женщина.
Авардан повернулся к соседу.
— Что там происходит?
— Сорок лет они были женаты и сейчас совершают поездку вокруг Земли.
Пожилой мужчина, раскрасневшийся от удовольствия, многословно рассказывал историю своей жизни. Жена время от времени вмешивалась, педантично исправляя малозначительные подробности. Все это выслушивалось окружающими с величайшим вниманием, и земляне показались Авардану такими же теплыми и человечными, как любые другие люди в Галактике.
И тут кто-то спросил:
— А когда ваши Шестьдесят?
— Через месяц, — с готовностью ответил мужчина, — шестого ноября.
— Ну что ж, — сказал спрашивающий, — надеюсь вам повезет с погодой в этот день. Помню, когда было Шестьдесят моего отца, лил проливной дождь. Я пошел с ним, знаете в такой день человек нуждается в компании, и он все время жаловался на дождь. — Слушай, — сказал я, — что ты жалуешься, отец? Ведь возвращаться-то придется мне.
Раздался общий взрыв смеха, к которому не замедлила присоединиться и пожилая чета. Авардан, однако, почувствовал приступ ужаса, вызванного ясным и невыносимым подозрением.
— Эти шестьдесят, — обратился он к сидящему рядом мужчине, — о которых они говорят, имеется в виду, что человека, достигшего шестидесяти, убивают?
В голосе Авардана было что-то, заставившее соседа с подозрением посмотреть на него. Наконец он сказал:
— Ну, а вы что думали?
Авардан сделал рукой неопределенный жест и довольно глупо улыбнулся. Ему был известен этот обычай, но лишь по книгам, по обсуждению в научных статьях. Но теперь его окружали люди, которые по закону могли жить только до шестидесяти.
Мужчина все еще смотрел на него.
— Слушай, парень, откуда ты? У вас что, не знают о Шестидесяти?
— Мы называем это «время», — с трудом выговорил Авардан. — Я оттуда. — Он неопределенно показал большим пальцем назад, и после минутного колебания собеседника отвел от него свой жесткий изучающий взгляд.
Тем временем пожилой мужчина заговорил вновь.
— Она идет со мной, — сказал он, кивая на свою добродушную жену. — У нее еще остается три месяца, но она предпочитает уйти со мной.
Вскоре, казалось, все пассажиры погрузились в вычисления времени, оставшегося каждому из них.
Низкий мужчина в облегающей одежде, с решительным выражением лица, твердо произнес:
— У меня осталось двенадцать лет, три месяца и четыре дня, и никуда от этого не деться.
— Они могут вычислить это с точностью до дня, — проговорил стройный молодой человек. — А есть люди, живущие дольше своего времени.
— Точно, — сказал другой, вызвав общее согласие и возмущение.
— Я, — продолжал молодой человек, — не вижу ничего странного в том, что человек желает продлить свою жизнь, особенно, если у него есть дела, требующие завершения. Но эти паразиты, пытающиеся протянуть до следующей Проверки, пожирают еду следующего поколения…
— Но разве возраст всех не зарегистрирован? — мягко вмешался Авардан. — Они не смогут долго скрываться, не так ли?
Все замолчали, немало смущенные выражением столь глупого идеализма.
Наконец кто-то, как будто пытаясь перевести разговор на другую тему, дипломатично произнес:
— Не думаю, чтобы жизнь после шестидесяти имела какой-то смысл.
— Для фермера никакого, — согласился с ним другой. — Нужно быть сумасшедшим, чтобы после полувековой работы на полях не радоваться ее окончанию. Но что вы скажете относительно чиновников и администраторов?
Наконец пожилой мужчина, сорокалетие свадьбы которого вызвало этот разговор, осмелился высказать свое мнение, ободренный, вероятно, тем, что ему как очередной жертве Шестидесяти, терять было нечего.
— Разное бывает, знаете ли, — подмигнул он с лукавым намеком. — Я знал человека, которому исполнилось шестьдесят во время Проверки восемьсот десятого года, а он продолжал жить до восемьсот двадцатого. До шестидесяти девяти лет! Представляете!
— Как же ему это удалось?
— У него были какие-то деньги, а брат его был членом Совета Старейших. Для такой комбинации нет ничего невозможного.
Замечание вызвало общее согласие.
— Слушайте, — сказал все тот же молодой человек. — У меня был дядя, который прожил лишний год, всего год. Это был один из тех себялюбцев, которые, знаете, не особенно желают уходить. Какое ему было дело до остальных… Случилось так, что я не знал об этом, иначе я, конечно же, сообщил бы о нем, уверяю вас, потому что каждый должен уйти в свое время. Так или иначе, обман обнаружился. Братство вызвало меня и брата и пожелало узнать, почему мы не сообщили о нем. Я ответил, что ничего не знал, и никто в семье не знал об этом. Я сказал им, что мы не виделись десять лет. И все равно пришлось заплатить кругленькую сумму в пять сотен кредитов.
Выражение беспокойства на лице Авардана усилилось. Уж не сумасшедшие ли эти люди, которые воспринимают смерть как должное и отказываются от своих друзей и родственников, которые пытаются избежать смерти? Не попал ли он случайно на самолет, перевозящий сумасшедших? Или это были просто земляне?
А его сосед вновь хмуро посмотрел на него. Голос его прервал размышления Авардана.
— Эй, парень, где это «оттуда»?
— Извините?
— Я спрашивал, откуда ты. Ты сказал «оттуда». Что это за «оттуда»? А?
Авардан почувствовал, что окружающие подозрительно смотрят на него. Не приняли ли его за члена их Совета Старейших? А может его считают провокатором?
И он ответил им вспышкой откровенности.
— Я не с Земли. Меня зовут Бел Авардан, и я из сектора Сириуса. А ваше имя? — И он протянул руку.
Его ответ прозвучал как брошенная в салон самолета атомная капсула.
Возникший испуг землян быстро перешел в яростную, злобную враждебность, направленную на него. Мужчина, сидевший рядом с ним, поднялся и пересел на другое место.
Все отвернулись. Плечи плотно сомкнулись вокруг него. На мгновение в Авардане вспыхнуло негодование. Земляне смеют так обращаться с ним! Земляне! Он протянул им руку дружбы. Он снизошел до них, и вот чем они ему ответили.
Преодолев усилие, он расслабился. Ясно, что предубеждение не могло быть односторонним, ненависть порождала ненависть.
Остальную часть путешествия он провел в молчаливом одиночестве, не обращая внимания на разговоры за спиной и бросаемые на него время от времени взгляды.
Приземление в Чике было воспринято им с радостью, хотя Авардан мысленно усмехнулся, взглянув из самолета на «лучший город» Земли.
