Порошок находился в тонкостенной прозрачной капсуле. Капсула, в свою очередь, была завернута в двойную изолирующую пленку. В этой пленке с интервалом в шесть дюймов укреплены были и другие капсулы.
      Полоска двигалась. Каждая капсула застывала в металлическом зажиме прямо напротив слюдяного окошка. На табло радиационного счетчика появлялось число, оно регистрировалось на бумажном цилиндре. Капсула передвинулась; ее место заняла следующая.
      В 1-45 отпечаталось 308. Минуту спустя 256. Минуту спустя 391. Еще минуту спустя 477. Минуту спустя 202. Еще минуту 251. Минутой позже 000. Минутой позже 000. Минутой позже 000. Минутой позже 000.
      Вскоре после двух Александр Джоханнисон проходил мимо счетчика, краем глаза поглядывая на ряды чисел. Пройдя два шага, он остановился и вернулся.
      Промотал бумажный цилиндр назад, вернул в прежнее положение и сказал:
      — С ума сойти!
      Он сказал это с яростью. Высокий, худой, с большими руками, песочного цвета волосами, светлыми бровями, он в тот момент выглядел усталым и недоумевающим.
      Джин Дамелли двигался с обычной легкой небрежностью, которую вносил во все свои действия. Он смуглый, волосатый и низкорослый. Нос у него когда-то был сломан, и от этого Джин совсем не походил на физика-атомщика.
      Дамелли сказал:
      — Мой проклятый Гейгер не работает, и мне совсем не хочется проверять его. Есть сигарета?
      Джоханнисон протянул пачку.
      — А другие счетчики в здании?
      — Я не пробовал, но, наверное, они в порядке.
      — Мой счетчик тоже ничего не регистрирует.
      — Не разыгрывай. Это ничего не значит. Пошли выпьем коки.
      Джоханнисон сказал с большим напряжением, чем намеревался:
      — Нет! Я иду к Джорджу Дьюку. Хочу взглянуть на его машину. Если и она…
      Дамелли потащился за ним.
      — Она будет в порядке, Алекс. Не будь глупцом.
      Джордж Дьюк выслушал Джоханнисона, неодобрительно глядя на него поверх очков без оправы. Это лишенный возраста человек с малым количеством волос и еще меньшим — терпения.
      Он сказал:
      — Я занят.
      — Слишком заняты, чтобы сказать, работает ли ваша машина?
      Дьюк встал.
      — О, дьявол, может ли человек поработать здесь? — Его линейка со стуком упала на пол.
      Он подошел к уставленному лабораторному столу и снял тяжелую серую свинцовую крышку с еще более тяжелого серого свинцового контейнера. Длинными щипцами достал из контейнера маленький серебристый цилиндр.
      Дьюк мрачно сказал:
      — Не подходите.
      Но Джоханнисон не нуждался в этом совете. Он держался на расстоянии. За прошлый месяц он не подвергался излучению, но не было смысла подходить ближе к «горячему» кобальту.
      По-прежнему при помощи щипцов, держа руки как можно дальше от тела, Дьюк поднес блестящий цилиндр с концентрированной радиоактивностью к окошку счетчика. На расстоянии в два фута счетчик должен был застучать, как бешеный. Но он этого не сделал.
      Дьюк сказал «Гм!» и выронил цилиндр. Пошарил в поисках, нашел и снова поднес к счетчику. Ближе.
      Ни звука. Огоньки на шкале не вспыхнули. Никакие числа не показались.
      Джоханнисон сказал:
      — Нет даже фонового излучения
      Дамелли сказал:
      — Святой Юпитер!
      Дьюк положил цилиндр обратно в свинцовый контейнер, так же осторожно, как и доставал, и остановился, глядя на них.
      Джоханнисон ворвался в кабинет Билла Эверарда, Дамелли шел за ним. Джоханнисон несколько минут возбужденно говорил, костяшки его рук, которые он положил на стол Эверарда, побелели. Эверард слушал, его гладко выбритые щеки покраснели, жесткий воротничок впился в шею.
      Эверард посмотрел на Дамелли и вопросительно ткнул пальцем в Джоханнисона. Дамелли пожал плечами, поднял руки ладонями вверх и наморщил лоб.
      Эверард сказал:
      — Не понимаю, как они могут все выйти из строя.
      — Вышли, вот и все, — настаивал Джоханнисон. — Все вышли из строя около двух часов. Примерно час назад, и ни один не заработал снова. Даже Джордж Дьюк ничего не смог сделать. Говорю вам, дело не в счетчиках.
      — Но ведь вы рассказываете о них.
      — Я говорю, что они не работают. Но это не их вина. Им нечего показывать.
      — Что это значит?
      — Я хочу сказать, что здесь нет радиоактивности. Во всем здании. Нигде.
      — Я вам не верю.
      — Послушайте, если патрон с горячим кобальтом не регистрируется на счетчике, может быть, не в порядке счетчик. Но если тот же патрон не разряжает простой электроскоп, если он не отражается на фотопленке, то что-то не в порядке с патроном.
      — Ну, ладно, — сказал Эверард, — патрон неисправен. Кто-то ошибся и не заполнил его.
      — Этот патрон сегодня утром работал, но неважно. Может, патроны как-то подменили. Но я принес кусок урановой смолки с нашей витрины на четвертом этаже, и он тоже никак не регистрируется. Не скажете же, что кто-то забыл поместить в него уран.
      Эверард потер ухо.
      — А вы что думаете, Дамелли?
      Дамелли покачал головой.
      — Не знаю, босс. Хотел бы знать.
      Джоханнисон сказал:
      — Не время раздумывать. Время действовать. Звоните в Вашингтон.
      — О чем? — спросил Эверард.
      — О зарядах атомных бомб.
      — Что?
      — Возможно, в этом ответ, босс. Послушайте, кто-то нашел способ останавливать радиоактивность, всю сразу. И это накрывает всю страну, все Штаты. Но это делается только для того, чтобы вывести из строя атомные бомбы. Они не знают, где мы их держим, и потому накрывают всю страну. И если это так, неизбежно нападение. В любую минуту. Звоните, босс!
      Рука Эверарда потянулась к трубке. Его глаза встретились с взглядом Джоханнисона.
      Он сказал в трубку:
      — Междугородный, пожалуйста.
      Было пять минут четвертого. Эверард положил трубку.
      — Это был член комиссии? — спросил Джоханнисон.
      — Да, — ответил Эверард. Он хмурился.
      — Ну, хорошо. Что он сказал?
      — Сынок, — ответил Эверард, — он спросил у меня: «А что такое атомная бомба?»
      Джоханнисон удивленно посмотрел на него.
      — Какого дьявола это значит? «Что такое атомная бомба?» Я понял! Уже обнаружили выход их строя и не хотят об этом говорить. Даже с нами. Что теперь?
      — Ничего, — ответил Эверард. Он снова сел в свое кресло и сердито посмотрел на физика. — Алекс, я знаю, у вас трудная работа, поэтому не стану реагировать. Но меня беспокоит, как вам удалось втянуть меня во весь этот вздор.
      Джоханнисон побледнел.
      — Это не вздор. Разве член комиссии так сказал?
      — Он сказал, что я дурак, и он прав. Какого дьявола вы приходите сюда со своими выдумками об атомных бомбах? Что такое атомная бомба? Никогда о них не слышал.
      — Вы никогда не слышали об атомных бомбах? Что это? Попытка закрыть информацию?
      — Никогда не слышал. Похоже на комикс.
      Джоханнисон повернулся к Дамелли, чье оливковое лицо стало еще смуглее от беспокойства.
      — Скажи ему, Джин.
      Дамелли покачал головой.
      — Не впутывай меня в это.
      — Ну, хорошо. — Джоханнисон наклонился вперед, глядя на ряд книг на полке над головой Эверарда. — Не знаю, к чему все это, но пора разобраться. Где Гласстоун?
      — Здесь, — ответил Эверард.
      — Нет. Не «Учебник физической химии». Мне нужен «Курс атомной энергии».
      — Никогда о таком не слышал.
      — О чем это вы говорите? Он всегда стоит здесь на полке.
      — Никогда не слышал, — упрямо ответил Эверард.
      — И о «Меченых атомах в биологии» Кеймена не слышали?
      — Нет.
      Джоханнисон закричал:
      — Ну, ладно. Воспользуемся учебником Гласстоуна. Он тоже подойдет.
      Он снял толстую книгу и пролистал страницы. Раз, потом вторично. Нахмурился, посмотрел на титул. Третье издание, 1956. Страница за страницей пролистал первые две главы. Все на месте: атомная структура, квантовые числа, электроны и их оболочки, перескоки электронов — но нет радиоактивности, ни слова о ней.
      Он посмотрел на таблицу элементов на внутренней стороне переплета. Потребовалось всего несколько секунд, чтобы увидеть, что перечислен только 81 элемент, восемьдесят один нерадиоактивный элемент.
      У Джоханнисона пересохло в горле. Он хрипло спросил у Эверарда:
      — Вы слышали об уране?
      — А что это такое? — холодно ответил Эверард. — Торговая марка?
      В отчаянии Джоханнисон уронил Гласстоуна и потянулся за «Справочником по химии и физике». Заглянул в указатель. Поискал радиоактивные ряды, уран, плутоний, изотопы. Нашел только изотопы. Дрожащими пальцами перелистывал страницы. Перечислены только устойчивые изотопы.
      Он умоляюще сказал:
      — Хорошо. Сдаюсь. Хватит. Вы подготовили фальшивые книги, чтобы разыграть меня. — И попытался улыбнуться.
      Эверард застыл.
      — Не будьте глупцом, Джоханнисон. Лучше отправляйтесь домой. Покажитесь врачу.
      — Я здоров.
      — Может, вам только кажется. Вам необходим отпуск, я вам его предоставляю. Дамелли, сделайте мне одолжение. Посадите его в такси и проследите, чтобы он уехал домой.
      Джоханнисон стоял в нерешительности. Неожиданно он закричал:
      — Тогда зачем здесь все эти счетчики? Зачем они?
      — Не знаю, что вы называете счетчиками. Если вы имеете в виду компьютеры, то они помогают нам решать проблемы.
      Джоханнисон указал на табличку на стене.
      — Ну, ладно. Видите эти буквы? К! А! Э! Комиссия по атомной энергии! — Он отчетливо произнес каждое слово.
      Эверард в свою очередь произнес:
      — Комиссия по аэрокосмическим экспериментам. Отправьте его домой, Дамелли.
      Когда они вышли на тротуар, Джоханнисон повернулся к Дамелли. Настойчиво произнес:
      — Послушай, Джин, не действуй заодно с этим парнем. Эверард продался. Каким-то образом они до него добрались. Представь себе, как он размещает фальшивые книги, чтобы свести меня с ума.
      Дамелли ровным голосом ответил:
      — Успокойся, Алекс. Ты немного торопишься. С Эверардом все в порядке.
      — Ты сам свидетель. Никогда не слышал об атомной бомбе. Уран торговая марка. Как он может быть в порядке?
      — Что касается этого, то я тоже никогда не слышал ни об атомной бомбе, ни об уране.
      Он поднял палец.
      — Такси!
      Машина пролетела мимо.
      Джоханнисон с трудом избавлялся от головокружения.
      — Джин! Ты был со мной, когда замолчали счетчики. Ты был здесь, когда смолкла урановая смола. Ты пошел со мной к Эверарду, чтобы прояснить ситуацию.
      — Если хочешь правду, Алекс, то ты сказал, что тебе нужно кое-что выяснить у шефа, и попросил меня идти с тобой, вот и все. Насколько я знаю, ничего не выходило из строя, и какого дьявола ты возишься со смолой? Мы не используем здесь смолу… Такси!
      Машина остановилась у обочины.
      Дамелли открыл дверцу и поманил Джоханнисона. Джоханнисон сел, потом с покрасневшими от ярости глазами повернулся, вырвал дверцу из рук Дамелли, захлопнул ее и крикнул шоферу адрес. Высунулся из окна, глядя на стоящего на тротуаре Дамелли.
      Джоханнисон закричал:
      — Скажи Эверарду, что ничего у него не выйдет. Я нормальнее всех вас.
      Он упал на обивку сидения. Дамелли слышал адрес. Неужели они опередят его, свяжутся с ФБР раньше и сообщат что-нибудь о нервном срыве? Кто поверит ему, если Эверард будет утверждать обратное? Но отказаться от замершей радиоактивности они не смогут. И от фальшивых книг тоже.
      Но что это ему даст? Враг вот-вот нападет, а такие люди, как Эверард и Дамелли… Насколько предательство охватило страну?
      Он неожиданно застыл.
      — Шофер! — воскликнул он. Потом громче: — Шофер!
      Человек за рулем не обернулся. Мимо спокойно двигались машины.
      Джоханнисон попытался приподняться, голова его кружилась.
      — Шофер! — прошептал он. Это не дорога в отделение ФБР. Его везут домой. Но откуда шофер знает его домашний адрес?
      Шофер, конечно, подсажен. Джоханнисон почти ничего не видел, в ушах у него шумело.
      Боже, какая организация! Сопротивляться бессмысленно. Он потерял сознание.
      Он идет по тропе к небольшому двухэтажному дому с кирпичным фасадом, в котором живет с Мерседес. Как он выбрался из машины, не помнит.
      Он обернулся. Никакого такси не видно. Автоматически он нащупал кошелек и ключи. Все на месте. Ничего не тронуто.
      Мерседес ждала его у входа. Она не удивилась его возвращению. Он быстро взглянул на часы. Почти час до обычного времени его возвращения.
      Он сказал:
      — Мерси, надо убираться отсюда и…
      Она хрипло ответила:
      — Я все знаю, Алекс. Входи.
      Она для небо как небо. Прямые волосы, светловатые, разделены посредине и собраны в конский хвост; широко расставленные голубые глаза, слегка по-восточному раскосые, полные губы, маленькие уши, прижатые к голове. ДжоХаннисон пожирал ее глазами.
      Но он видел, что она сдерживает возбуждение.
      Он спросил:
      — Тебе звонил Эверард? Или Дамелли?
      Она ответила:
      — У нас гость.
      Он подумал:
      — Они до нее добрались.
      Надо увести ее. Они убегут, попытаются скрыться. Но смогут ли? Гость будет стоять в тени у двери. Это зловещий человек, представил себе Джоханнисон, с низким грубым голосом и иностранным акцентом, рука у него в кармане пиджака, и бугор больше кулака.
      Он осторожно вошел.
      — В гостиной, — сказала Мерседес. По ее лицу скользнула улыбка. — Я думаю, все в порядке.
      Гость стоял. У него какая-то нереальная, слишком совершенная внешность. Лицо и тело безупречны и тщательно лишены всякой индивидуальности. Он мог сойти с рекламного плаката.
      Голос как у профессионального диктора. Ни малейшего акцента.
      Он сказал:
      — Было довольно трудно доставить вас домой, доктор Джоханнисон.
      Джоханнисон ответил:
      — Кто бы вы ни были, чего бы вам ни нужно, я с вами не имею дела.
      Мерседес вмешалась:
      — Нет, Алекс, ты не понимаешь. Мы уже разговаривали. Он сказал, что вся радиоактивность прекращена.
      — Да, верно, и я хотел бы, чтобы этот манекен объяснил мне, как это сделано. Послушайте, вы американец?
      — Ты все еще не понимаешь, Алекс, — сказала его жена. — Она прекратилась по всей Земле. И этот человек не с Земли. Не смотри на меня так, Алекс. Это правда. Я знаю, что это правда. Посмотри на него.
      Гость улыбнулся. Улыбка его была совершенна. Он сказал:
      — Тело, в котором я появился, тщательно изготовлено в соответствии со спецификациями, но это только материя. И находится под полным контролем. Он протянул руку, и кожа исчезла. Обнажились мышцы, сухожилия, кровеносные сосуды. Стены сосудов исчезли, и кровь текла без всякой поддержки. Все исчезло, и появилась гладкая серая кость. Потом и она исчезла.
      Потом все появилось снова.
      Джоханнисон прошептал:
      — Гипноз!
      — Вовсе нет, — спокойно ответил гость.
      — Откуда вы? — спросил Джоханнисон.
      — Трудно объяснить. И разве это важно?
      — Мне нужно понять, что происходит! — воскликнул Джоханнисон. — Разве вы не понимаете?
      — Да. Понимаю. Поэтому я и здесь. В данный момент я разговариваю более чем с сотней людей на вашей планете. В разных обличьях, конечно, потому что у разных частей вашего населения разные стандарты, касающиеся внешности.
      У Джоханнисона появилась беглая мысль, а не сошел ли он все-таки с ума. Он сказал:
      — Вы с… с Марса? Или еще откуда? Вы нас захватываете? Это война?
      — Видите ли, — ответил гость, — именно такое отношение мы и хотим исправить. Люди больны, доктор Джоханнисон, очень больны. Уже десятки тысяч ваших лет мы знаем, что ваш вид обладает большими возможностями. И для нас было большим разочарованием, что ваше развитие пошло патологическим путем. Определенно патологическим! — Он покачал головой.
      Мерседес прервала:
      — Он сказал мне перед твоим приходом, что они пытаются нас вылечить.
      — Кто их просил? — прошептал Джоханнисон.
      Гость только улыбнулся. Он сказал:
      — Мне эта работа поручена очень давно, но с такими болезнями всегда трудно бороться. Прежде всего, возникают трудности при коммуникации.
      — Но мы способны к коммуникации, — упрямо сказал Джоханнисон.
      — Да. До некоторой степени. Я использую ваши концепции, вашу кодовую систему. Она очень неадекватна. И я не могу объяснить подлинную природу болезни вашего вида. Приблизительно ее можно определить как болезнь духа.
      — Хм.
      — Это разновидность социальной болезни, с которой очень трудно справиться. Я долго колебался, прежде чем применить прямое средство. Было бы печально, если бы случайно такая потенциально одаренная раса, как ваша, погибла бы безвозвратно. В течение нескольких тысячелетий я пытался действовать непрямо, через отдельные индивидуальности. В каждом поколении рождаются люди с естественным иммунитетом к этой болезни. Философы, моралисты, военные, политики. Все те, кто верил во всемирное братство. И те, кто…
      — Ну, хорошо. Вы потерпели неудачу. Пока оставим на этом. Не расскажете ли мне о своем народе, не о моем?
      — Что я могу рассказать так, чтобы вы поняли?
      — Откуда вы? Начните с этого.
      — У вас нет соответствующей концепции. Я не со двора.
      — С какого двора.
      — Я имею в виду вселенную. Я из-за вселенной.
      Снова вмешалась Маргарет, наклонившись вперед.
      — Алекс, ты не понимаешь, что он имеет в виду? Предположим, ты будешь разговаривать с туземцами Новой Гвинеи по телевизору. С такими туземцами, которые никого, кроме своего племени, не видели. Можешь ли ты объяснить им, как работает телевидение или как ты можешь одновременно обращаться ко многим людям? Можешь объяснить, что это на самом деле не ты, а просто иллюзия, которая может исчезнуть и снова появиться? Ты даже не сможешь объяснить им, откуда появился, потому что для них их остров — вся вселенная.
      — Значит, мы для него дикари. Так? — спросил Джоханнисон.
      Гость ответил:
      — Ваша жена говорит метафорически. Позвольте мне закончить. Я больше не могу направлять ваше общество на самоизлечение. Болезнь зашла слишком далеко. Я собираюсь изменить темперамент расы.
      — Каким образом?
      — У вас нет ни слов, ни концепций для объяснения этого. Вы видите, что наш контроль над материей совершенен. Остановить радиоактивность очень просто. Чуть труднее предусмотреть, чтобы все, включая книги, соответствовало миру с отсутствующей радиоактивностью. Еще труднее — и для этого потребовалось гораздо больше времени — стереть все мысли о радиоактивности из памяти людей. Сейчас уран на Земле не существует. И никто никогда о нем не слышал.
      — Я слышал, — возразил Джоханнисон. — А ты, Мерси?
      — Я тоже помню, — ответила Мерседес.
      — Вы пропущены не без причины, — сказал гость, — и еще свыше сотни других, мужчин и женщин, по всему миру.
      — Никакой радиоактивности, — прошептал Джоханнисон. — Навсегда?
      — На пять ваших лет. Это пауза, и ничего больше. Просто пауза, назовем ее периодом анестезии, чтобы прооперировать расу без угрозы преждевременной атомной войны. Через пять лет феномен радиоактивности вернется, вместе со всем ураном и торием, которые ныне не существуют. Однако знания не вернутся. Вот для этого и нужны вы. Вы и остальные, подобные вам. Вы постепенно заново обучите мир.
      — Работа немаленькая. Нам потребовалось пятьдесят лет, чтобы дойти до нынешнего состояния. Почему бы просто не восстановить знания? Вы ведь можете это?
      — Операция, — ответил гость, — будет серьезной. Потребуются десятилетия, чтобы убедиться, что не возникли осложнения. Поэтому мы специально хотим, чтобы обучение заново шло медленно.
      Джоханнисон сказал:
      — Как мы узнаем, что время пришло? Когда операция кончится?
      Гость улыбнулся.
      — Когда время придет, узнаете. Будьте в этом уверены.
      — Да, дьявольски трудная задача — ждать пять лет, пока у тебя в голове прозвенит гонг. А если это время так и не наступит? Если ваша операция не удастся?
      Гость серьезно ответил:
      — Будем надеяться на ее удачу.
      — Но что если нет? Нельзя ли временно очистить и нашу память? Чтобы мы нормально прожили это время.
      — Нет. Простите. Ваша память мне нужна нетронутой. Если операция не удастся, если лекарство не подействует, мне понадобится небольшой резервуар нормальных, нетронутых сознаний, чтобы вырастить на этой планете новое население, к которому можно будет применить другое средство. Любой ценой ваш вид должен быть сохранен. Вы слишком ценны для нас. Именно поэтому я трачу столько времени, объясняя вам ситуацию. Если бы я оставил вас в таком состоянии, в котором вы были час назад, пять дней, не говоря уже о пяти годах, полностью вас бы уничтожили.
      И не говоря больше ни слова, он исчез.
      Мерседес приготовила ужин, и они сидели за столом, как в самый обычный день.
      Джоханнисон сказал:
      — Это правда? На самом деле было?
      — Я тоже видела, — ответила Мерседес. — И слышала.
      — Я просмотрел свои книги. Все изменились. Когда эта… пауза кончится, нам придется работать по памяти, всем нам, кто остался. Потребуется немало времени, чтобы достучаться до тех, кто не помнит. Неожиданно он рассердился. — И чего ради, хотел бы я знать? Чего ради?
      — Алекс, — робко сказала Мерседес, — может, он и раньше приходил на Землю и говорил с людьми. Он прожил тысячи и тысячи наших лет. Может, этот тот, кого так давно считают…
      Джоханнисон посмотрел на нее.
      — Богом? Это ты хочешь сказать? Откуда мне знать? Знаю только, что они гораздо развитее нас и что он лечит нас от болезни.
      Мерседес сказала:
      — Я думаю о нем как о враче или о том, что эквивалентно врачу в его обществе.
      — Врач? Он все время повторял, что трудно установить коммуникацию. А какой врач не может общаться со своими пациентами? Ветеринар! Врач животных!
      Он оттолкнул тарелку.
      Его жена сказала:
      — Даже и так. Если он положит конец войне…
      — Зачем ему это? Что мы для него? Мы животные. Мы для него животные. Буквально. Он почти так и сказал. Когда я спросил его, откуда он, он сказал, что не со «двора». Поняла? Скотный двор. Потом он поправился на вселенную. Он не из вселенной. Трудности в коммуникации выдали его. Он использовал свою концепцию вселенной, привычную ему, а не нашу. Итак, вселенная — скотный двор, а мы лошади, цыплята, овцы. Выбирай сама.
      Мерседес негромко сказала:
      — Господь мой пастырь. Я не хочу…
      — Прекрати, Мерси. Это метафора, а здесь реальность. Если он пастух, то мы овцы со странным неестественным желанием или способностью убивать друг друга. Зачем нас останавливать?
      — Он сказал…
      — Я знаю, что он сказал. Он сказал, что у нас большие возможности. Мы очень ценны. Верно?
      — Да.
      — Но каковы возможности, какова ценность овец для пастуха? Овцы этого не знают. Не могут знать. Может, если бы знали, предпочли бы жить сами по себе. Рискнули бы встречей с волками.
      Мерседес беспомощно смотрела на него.
      Джоханнисон воскликнул:
      — Вот что я спрашиваю себя! Куда мы идем? Куда? Знают ли это овцы? Знаем ли мы? Можем ли знать?
      Они сидели и смотрели на свои нетронутые тарелки.
      Снаружи доносился шум машин и крики играющих детей. Приближалась ночь, постепенно совсем стемнело.