Речь была изобретена и предназначена для того, чтобы выражать воспоминания и передавать их от человека к человеку. Письменность вероятно изобрели для того, чтобы записывать воспоминания и передавать их сквозь века, от поколения к поколению. Все технологические достижения впоследствии служили для создания больших возможностей для передачи и хранения воспоминаний и более легкого извлечения необходимых данных. Однако, как только для формирования Геи объединилась группа индивидуальностей, все это стало излишним. Мы можем вернуться к памяти, базисная система сохранения данных которой все еще строится. Понимаешь?

– Ты имеешь в виду, что общая сумма мозгов на Гее может запомнить гораздо больше данных, чем отдельный мозг?

– Конечно.

– Но если все знания Геи распространены по всей планетарной памяти, что полезного это дает тебе, как индивидуальной части Геи?

– Все, что ты пожелаешь. Что бы я ни захотела узнать, находится где-нибудь в чьем-нибудь личном сознании, может быть, во многих из них. Если это что-то обиходное, такое, как например значение слова «стул», – это находится в мозгу у каждого. Но даже если это что-то эзотерическое, что находится в одной-единственной маленькой частице сознания Геи, я могу вызвать это, если необходимо, хотя такой вызов может занять несколько больше времени, чем если вспоминать что-либо более широко распространенное. Пойми, Тревиз, если ты хочешь узнать что-нибудь, чего нет у тебя самого, ты смотришь какие-нибудь подходящие книгофильмы или используешь компьютерный банк данных. Я же сканирую всеобщий разум Геи.

– Но ты не даешь этой информации затопить твой мозг и сорвать в нем все краны?

– Неужели ты впадаешь в сарказм, Тревиз?

– Послушай, Голан, не будь так груб, – сказал Пилорат.

Тревиз переводил свой взгляд с одного на другого, и, наконец, с видимым усилием, заставил себя расслабиться.

– Извините. Я подавлен ответственностью, которой не хотел, и от которой не знаю, как освободиться. Мои слова могли показаться грубыми, хотя я этого и не желал. Блисс, я действительно хочу знать. Как ты пробираешься сквозь содержимое мозгов других без того, чтобы хранить все это в твоем собственном и без быстрой его перегрузки?

– Я не знаю, Тревиз; не больше, чем ты знаешь детали работы твоего отдельного мозга. Я полагаю, ты знаешь расстояние от твоего солнца до ближайшей звезды, но не держишь это постоянно в сознании. Ты хранишь это где-то и можешь вызвать число в любой момент, как только захочешь.

Представь мозг Геи как огромный банк данных, откуда я могу вызвать это число, но для меня нет необходимости вспоминать сознательно любую повседневную вещь, в которой я нуждаюсь.

Как только мне будет необходим какой-либо факт или воспоминание, я просто могу позволить ему всплыть из памяти.

Таким же образом я могу, соответственно, вернуть его назад, так сказать, на то место, откуда он был взят.

– Как много людей на Гее, Блисс? Сколько человеческих существ?

– Около миллиарда. Тебе необходимо точное число на данный момент?

Тревиз успокаивающе улыбнулся.

– Я совершенно уверен, что ты можешь, если пожелаешь, вызвать точное число, но меня вполне удовлетворит приближенное.

– Действительно, – сказала Блисс, – население стабильно и колеблется относительно обычного уровня, который слегка превышает миллиард. Я могу сказать тебе, на сколько это количество превышает или не достигает среднего уровня, расширяя сферу моего сознания и, скажем, ощущая его границы.

Я не могу объяснить это лучше, чем только что попыталась, тому, кто никогда не участвовал в таком опыте.

– Сдается мне, однако, что миллиард человеческих разумов – причем ряд из них детские – наверняка недостаточное количество для удержания в памяти всех данных, необходимых сложному обществу.

– Но человеческие существа – не единственные живые организмы на Гее, Трев.

– Ты имеешь в виду, что животные тоже запоминают?

– Нечеловеческие мозги не могут хранить информацию с такой же плотностью, как человеческие; и большое место во всех мозгах, как человеческих, так и нечеловеческих, должно быть отдано под личные воспоминания, которые вряд ли являются полезными для всех, кроме отдельной компоненты планетарного сознания, таящей их в себе. Однако, значительное количество насущных сведений может быть (и это так на самом деле) размещено в мозгах животных, так же и в растительности, и в минеральной структуре планеты.

– В минеральной структуре? Ты имеешь в виду скалы и горные хребты?

– И, для некоторых видов данных, океаны и атмосферу. Все это – тоже Гея.

– Но что могут хранить неживые системы?

– Очень многое. Интенсивность их низка, но объем так велик, что подавляющее большинство общей памяти Геи находится в ее скалах. Нужно несколько больше времени, чтобы вывести или разместить, так сказать, скальные данные – вещи, к которым обычно обращаются редко.

– Что же случается, когда умирает кто-нибудь, чей мозг хранит сведения, имеющие всеобщее значение?

– Эти данные не теряются. Они медленно вытесняются, когда мозг дезорганизуется после смерти, но имеется достаточно времени для распределения данных по другим частям Геи. И как только вместе с рождением ребенка появляется новый мозг, он не только накапливает свои воспоминания и мысли, но и добавляет к ним знания из других источников.

То, что ты можешь назвать образованием, происходит совершенно автоматически со мной/нами/Геей.

– Правда, Голан, – сказал Пилорат, – мне кажется, что это понятие живого мира – великая вещь, стоящая того, чтобы за нее высказаться.

Тревиз искоса взглянул на своего приятеля из Основания.

– Я уверен в этом, Янов, но я не убежден. Планета, такая большая и такая различная, представляет собой единый мозг. Единый! Каждый вновь появляющийся мозг вплавляется в целое. Где возможность для оппозиции, для несогласия? Когда ты размышляешь о человеческой истории, ты представляешь случайного человека, чьи взгляды не разделялись большинством и, может быть, осуждались обществом, но кто победил в конце концов и изменил мир. Какие шансы есть на Гее для таких бунтарей истории?

– Здесь есть внутренние конфликты, – сказала Блисс. – Не каждая точка зрения Геи обязательно принимается всеми.

– Это, должно быть, ограничено, – сказал Тревиз. – Вы не можете иметь так много сбоев внутри единого организма, или он не сможет нормально работать. Если прогресс и развитие не остановятся, они, очевидно, должны замедлиться.

Должны ли мы воспользоваться случаем и проделать такое со всей Галактикой? Со всем человечеством?

– Ты оспариваешь сейчас свое собственное решение? – бесстрастно спросила Блисс. – Ты изменил свое мнение и говоришь сейчас, что Гея – нежелательное будущее для человечества?

Тревиз плотно сжал губы и на некоторое время замолчал.

– Когда-нибудь, – наконец медленно сказал он, – это мне, возможно, и понравится, но – не теперь. Я принял свое решение на какой-то основе, какой-то подсознательной основе, – и до тех пор, пока я не обнаружу, что это за основа, я не могу честно решить, поддержу я или изменю свой выбор. Давай вернемся к этой проблеме на Земле.

– Где, как ты предчувствуешь, ты сможешь узнать природу этой основы? Это так, Тревиз?

– Это то, что я чувствую. Впрочем, Дом говорит, что Гея и в самом деле не знает положения Земли. И ты согласна с ним, я полагаю.

– Конечно, я согласна с ним. Я не меньше Гея, чем он.

– И ты утаиваешь знания от меня? Сознательно, я подразумеваю?

– Конечно, нет. Даже если бы Гея могла лгать, она не может лгать тебе. Прежде всего, мы зависим от твоих выводов, и нам необходимо, чтобы они были точны, а это требует того, чтобы они основывались на реальности.

– В таком случае, попробуем использовать твою всемирную память. Попробуй и скажи, насколько давние вещи ты можешь вспомнить.

Возникла пауза. Блисс слепо, точно погруженная в транс, глядела на Тревиза. Затем сказала:

– Пятнадцать тысяч лет.

– Почему ты промедлила с ответом?

– Это требует времени. Древние вспоминания – действительно древние – почти все в корнях гор, и чтобы выкопать их оттуда, нужно время.

– Значит, пятнадцать тысяч лет назад? Это тогда Гея была основана?

– Нет, согласно нашим сведениям, это имело место раньше на каких-нибудь три тысячи лет.

– Почему ты не уверена? Ты – или Гея – не можешь вспомнить?

– Это было прежде, чем Гея развилась до стадии, когда память стала глобальным явлением.

– Тогда, прежде чем вы смогли положиться на коллективную память, Гея должна была вести записи, Блисс. Записи в обычном смысле этого слова – летописи, магнитозаписи, фильмы и т. п.

– Я полагаю, что так оно и было, но они вряд ли смогли сохраниться, учитывая все это время.

– Они могли быть скопированы, или еще лучше, переведены в глобальную память, как только она была развита.

Блисс замерла. На этот раз пауза длилась дольше.

– Я не нахожу следов тех ранних записей, о которых ты говоришь.

– Почему?

– Я не знаю, Тревиз. Я полагаю, что они оказались не особо важными. Мне кажется, что ко времени, когда стало ясно, что ранние записи пришли в негодность, они стали архаичными и их сочли более не нужными.

– Ты не знаешь этого. Ты предполагаешь и тебе кажется, но ты не знаешь этого. Гея не знает этого.

– Должно быть, так, – потупилась Блисс.

– Должно быть? Я не часть Геи, и, следовательно, мне нет нужды предполагать, что предполагает Гея, – что дает тебе пример важности независимых мыслей. Я, как Изолят, предполагаю кое-что еще.

– Что же?

– Во-первых, имеется кое-что, в чем я уверен.

Существующие цивилизации не стремятся уничтожать все свои ранние записи. Далекие от объявления их архаичными и ненужными, они предпочитают относиться к ним с преувеличенной ревностью и стараются сохранить их. Если геянские пред-глобальные записи были уничтожены, Блисс, не похоже, чтобы это уничтожение было намеренным.

– Как же тогда можно объяснить все это?

– В библиотеке на Транторе все ссылки на Землю были уничтожены кем-то или какой-то иной силой, чем сами адепты Второго Основания с Трантора. Тогда, возможно, что на Гее все ссылки на Землю были удалены чем-то другим, а не самой Геей.

– Откуда ты знаешь что ранние записи упоминали Гею?

– Согласно тебе, Гея была основана по крайней мере 18 тысяч лет назад. Это возвращает нас к периоду перед установлением Галактической Империи, к периоду, когда сетлерами была заселена Галактика и первым источником сетлеров была Земля. Пилорат может подтвердить это.

Пилорат, ошеломленный внезапным обращением к нему, для начала откашлялся.

– Так в легендах, моя дорогая. Я воспринимаю их серьезно, и думаю, как и Голан Тревиз, что род человеческий был первоначально ограничен одной планетой и этой планетой была Земля. Самые ранние сетлеры пришли с Земли.

– Тогда, если Гея, – сказал Тревиз, – была основана в ранние дни межпространственных путешествий, очень вероятно, что колонизирована она была землянами, или, возможно, уроженцами не очень старого мира, который незадолго до этого был колонизирован землянами. По этой причине записи времен основания Геи и первых нескольких тысячелетий явно должны были упоминать Землю и землян. Эти записи пропали. Что-то кажется, видно в том, что Земля не упоминается нигде в архивах Галактики. И если так, должна быть причина для этого.

Блисс возмутилась:

– Это предположения, Тревиз. У тебя нет доказательств.

– Но это Гея настаивает на том, что мой особый талант – приходить к правильным выводам на основе недостаточных данных. В таком случае, если я прихожу к твердому выводу, не говорите, что у меня нет доказательств.

Блисс промолчала.

Тревиз продолжал:

– Все больше причин для поиска Земли. Я настаиваю на отлете, как только «Далёкая Звезда» будет готова. Вы двое все еще хотите лететь?

«Да», – сказала Блисс наконец, и «Да», – сказал Пилорат.

2. На Кампореллон

5

Шел мелкий дождь. Тревиз взглянул вверх, на низкое серовато-белое небо.

На нем была дождевая шляпа, которая отталкивала капли и они отлетали прочь от него во всех направлениях. Пилорат, стоящий чуть поодаль, не имел такой защиты.

– Я не вижу смысла в том, что ты позволяешь себе мокнуть, Янов, – сказал Тревиз.

– Сырость не беспокоит меня, мой дорогой друг, – ответил Пилорат, выглядя так же серьезно, как обычно. – Это мелкий и теплый дождь. Кстати сказать, и ветра нет. И, с другой стороны, цитируя древних «в Анакреоне делай все, как делают анакреоняне». – Он указал на нескольких геянцев, стоящих вблизи «Далёкая Звезда» и молчаливо наблюдающих. Они располагались так, словно были деревьями в геянской роще, и не носили шляп.

– Я полагаю, – сказал Тревиз, – что сырость их не заботит, потому что все остальное на Гее становится мокрым. Деревья, трава, почва – каждая равноправная часть Геи, включая геянцев.

– Я думаю, это имеет смысл, – заметил Пилорат. – Довольно скоро выглянет солнце и все быстро высохнет. Одежда не сморщится и не сядет, здесь нельзя замерзнуть и, поскольку здесь совершенно нет никаких патогенных микроорганизмов, никто не подхватит насморк, простуду или пневмонию. Зачем же беспокоиться, если немного промокнешь?

Тревиз отлично понимал логичность этого, но не желал оставить свои жалобы.

– Все же, не было нужды устраивать дождь, когда мы отбываем. Кроме всего прочего, дождь здесь управляем. Гея не дождит, если не желает. Она словно бы демонстрирует нам свое презрение.

– Возможно, – и губы Пилората слегка сжались, – Гея скорбно оплакивает наш отлет.

– Может быть, но я – нет.

– В действительности, – продолжал Пилорат, – я полагаю, что почва в этой области нуждается в увлажнении, и эта нужда – гораздо более важна, чем твое желание видеть сияющее солнце.

Тревиз улыбнулся.

– Я подозреваю, тебе в самом деле нравится этот мир, не правда ли? Даже независимо от Блисс, я имею ввиду.

– Да, – сказал Пилорат, словно обороняясь. – Я обычно веду мирную, упорядоченную жизнь, и, думаю, я могу устроиться здесь, где целый мир трудится над поддержанием себя в мире и порядке. Кроме всего прочего, Голан, когда мы строим дом – или этот корабль – мы пытаемся создать совершенную защиту. Мы снабжаем его всем, в чем нуждаемся, мы устраиваем его так, чтобы нами контролировались его температура, качество воздуха, освещение, вообще все важное, и управляем таким образом, чтобы сделать его совершенно приспособленным к нам. Гея – только расширение этого стремления к комфорту и безопасности на всю планету. Что в этом плохого?

– Что в этом плохо, – сказал Тревиз, – это то, что мой дом или мой корабль построен, чтобы подходить мне, а не я ему. Если бы я был частью Геи, вне зависимости от того, насколько планета придумана, чтобы подходить мне, меня больше беспокоил бы тот факт, что меня тоже придумали, чтобы подходить ей.

Пилорат поморщился:

– Можно было бы сказать, что каждое общество формирует своих членов, чтобы угодить себе. Обычаи устанавливают, что имеет смысл в обществе, и это прочно приковывает каждую индивидуальность к его нуждам.

– В обществах, которые я знаю, кто-нибудь может восстать. Существуют люди эксцентричные, даже уголовники.

– Тебе нужны чудаки и уголовники?

– Почему бы и нет? Мы с тобой – чудаки. Мы конечно же не типичны для людей, живущих на Терминусе. Что до уголовников, это вопрос определения. И если уголовники – цена, которую мы должны платить за существование бунтарей, еретиков и гениев, я готов платить. Я требую, чтобы цена была заплачена.

– Неужели уголовники – единственно возможная плата? Не можешь ли ты получить гениев без уголовников?

– Ты сможешь найти гениев и святых лишь среди людей, далеко выходящих за рамки нормы, и я не вижу, каким образом ты сможешь получить таких людей только по одну сторону нормы. Это должно быть связано с определенной симметрией. В любом случае, мне нужна лучшая причина для моего решения сделать Гею моделью будущего человечества, чем всепланетная версия комфортабельного дома.

– Ах, мой дорогой друг, я не пытался убедить тебя удовлетвориться своим решением. Я только приводил наблю…

Он прервался на полуслове. К ним спешила Блисс, ее темные волосы вымокли, одежда прильнула к телу и подчеркивала довольно щедрую широту ее бедер. Подходя, она кивнула им.

– Извините меня за задержку, – сказала она, слегка задыхаясь, – улаживание всех дел с Домом потребовало больше времени, чем я ожидала.

– Неужели, – удивился Тревиз, – ведь ты знаешь все, что знает он.

– Временами это различия в интерпретации. Мы не идентичны, кроме всего прочего, как мы уже обсуждали.

Взгляните, – сказала она резковато, – у вас две руки. Каждая из них – часть тебя, и они кажутся идентичными, за исключением того, что одна является зеркальным отображением другой. При этом ты не используешь их совершенно одинаково, не правда ли? Есть вещи, которые в большинстве случаев ты делаешь своей правой рукой, и то же самое – с твоей левой.

Различия интерпретации, так сказать.

– Она уела тебя, – сказал Пилорат с очевидным удовлетворением.

Тревиз кивнул.

– Это эффектная аналогия, если только она соответствует истине, а я в этом не уверен. В любом случае, не означает ли это, что мы можем подняться на борт корабля? Дождь идет.

– Да, да. Наши люди уже все покинули его и он в отличном состоянии. – Затем, с внезапным любопытством взглянув на Тревиза, Блисс заметила: – Ты остаешься сухим. Капли дождя минуют тебя.

– Да, действительно, – сказал Тревиз, – я избегаю сырости.

– Но разве не прекрасно иногда вымокнуть до нитки?

– Совершенно верно. Но на мой вкус, не под дождем.

Блисс пожала плечами.

– Ну, как хочешь. Весь наш багаж погружен, так что можно войти.

Все трое двинулись к кораблю. Дождь закапал еще реже, но трава была совершенно мокрой. Тревиз поймал себя на том, что боязливо ступает по ней, в то время, как Блисс сбросила тапочки, которые сейчас несла в руке и шла по траве босиком.

– Это восхитительное ощущение, – сказала она в ответ на обращенный вниз взгляд Тревиза.

– Хорошо, – сказал он отсутствующе; затем, с оттенком раздражения: – Зачем это другие геянцы стоят тут?

– Они будут записывать это событие, – ответила Блисс, – которое Гея находит знаменательным. Ты важен для нас, Тревиз. Пойми, что если ты изменишь свое мнение в результате этого путешествия и примешь решение против нас, мы никогда не вырастем в Галаксию и даже не останемся Геей.

– Следовательно, я олицетворяю собой жизнь и смерть Геи, целого мира.

– Мы полагаем, что так.

Тревиз внезапно остановился и снял свою дождевую шляпу.

Голубые просветы появлялись на небе. Он сказал:

– Но у вас сейчас есть мой голос в вашу пользу. Если вы убьете меня, я никогда не смогу изменить его.

– Голан, – шокированно пробормотал Пилорат. – Что за ужасные вещи ты говоришь.

– Типично для Изолята, – холодно сказала Блисс. – Ты должен понять, Тревиз, что мы заинтересованы не в тебе персонально, или даже в твоем голосе, а в истине, в действительном положении дел. Ты важен единственно как ведущий к истине и твой голос – ее показатель. Это то, что мы хотим от тебя, и если мы убьем тебя, чтобы избежать изменения в твоем решении, мы просто скроем правду от самих себя.

– Если я скажу, что истина – не-Гея, вы бодро согласитесь умереть?

– Не очень уж бодро, возможно, но хотелось бы именно так вести себя под конец.

– Если что-нибудь должно убедить меня, – покачал головой Тревиз, – что Гея ужасна и должна умереть, это могло бы быть то самое утверждение, которое ты только что сделала.

Затем он сказал, посмотрев на спокойно наблюдавших и возможно слушавших геянцев:

– Почему они так расположились? И почему их так много? Если один из них наблюдает это событие и сохранит все в его или ее памяти, не удовлетворит ли это всю остальную планету? Разве воспоминание об отлете не может храниться в миллионах мест, если вы этого захотите?

– Каждый из них наблюдают это каждый со своей точки зрения и каждый сохраняет память об этом в слегка ином мозгу. Когда все наблюдения изучат, можно будет увидеть, что происшедшее может быть лучше понято из синтеза всех наблюдений, чем из любого, взятого отдельно.

– Целое – больше, чем сумма частей, другими словами.

– Точно. Ты уловил смысл основного положения существования Геи. Ты, как многоклеточный организм, состоишь примерно из 50 триллионов клеток, но ты, как человеческая личность, более важен, чем эти 50 триллионов как сумма их собственных значений. Наверняка ты согласишься с этим.

– Да, – сказал Тревиз, – с этим я согласен.

Он вошел в корабль и резко повернулся, чтобы еще раз взглянуть на Гею. Короткий дождь принес новую свежесть в атмосферу. Он видел зеленый, тихий, мирный, процветающий мир, сад покоя среди возмущенной усталой Галактики.

И Тревиз горячо надеялся, что никогда не увидит его вновь.

6

Когда люк шлюза захлопнулся позади них, Тревиз почувствовал себя словно проснувшимся от не то чтобы кошмара, но чего-то настолько ненормального, что это не позволяло свободно вздохнуть.

Он полностью отдавал себе отчет, что элемент этой ненормальности все еще находился вместе с ним в лице Блисс.

Пока она тут, Гея по-прежнему рядом – теперь он также убедился, что ее присутствие было значительным. Это был черный ящик, работающий вновь, и он горячо надеялся, что никогда не станет слишком сильно ему доверять.

Он осмотрел судно и нашел его прекрасным. Оно было только его, с тех пор, как Мэр Харла Бранно из Основания навязала его Тревизу и выслала Голана к звездам – сверкающая приманка для тех, кого она считала врагами Основания. Это задание было выполнено^[3], но корабль все еще оставался у него, и он не планировал возвращать это судно.

Корабль принадлежал ему не больше нескольких месяцев, но казался его домом и он мог лишь с трудом вспомнить то, что когда-то было его домом на Терминусе.

Терминус! Лежащий в стороне центр Основания, предназначенный, по Плану Сэлдона, сформировать вторую и величайшую Империю в течение следующих пяти столетий, по плану, который Тревиз сейчас пустил под откос. Своим собственным решением он превращал Основание в ничто и взамен делал возможным новый путь развития общества, новую схему жизни, самую ужасную революцию по сравнению с любой другой со времен развития многоклеточной жизни.

Сейчас он отправился в путешествие, для того, чтобы доказать самому себе (или опровергнуть), что сделанное им было правильным.

Он вышел из состояния неподвижной задумчивости и в раздражении встряхнулся. Тревиз поторопился в рубку и обнаружил, что его компьютер все еще находится там.

Компьютер сверкал, все сверкало. Здесь провели очень тщательную уборку. Все системы работали безукоризненно и, казалось, с большей легкостью, чем прежде. Вентиляционная систем стала настолько бесшумной, что он приложил руку к вентилятору, чтобы почувствовать поток воздуха.

Круг света на экране приглашающе пылал. Тревиз коснулся его, и свет разлился по поверхности пульта, очерчивая контуры левой и правой руки, появившиеся на нем. Голан глубоко вздохнул и обнаружил, что некоторое время не дышал.

Геяне ничего не знали о технологии Основания и могли легко повредить компьютер безо всякого злого умысла. Пока ничего не было заметно – контуры рук все еще были здесь.

Главный тест, однако, начинался с момента наложения его собственных рук на контуры на пульте и он на мгновение замер. Он узнает, почти наверняка, если что-нибудь не так – но если это что-нибудь действительно произошло, что он сможет поделать? Для ремонта необходимо вернуться на Терминус, но если он это сделает, Мэр Бранно наверняка не позволит ему покинуть Терминус вновь. А если он не вернется…

Он почувствовал, как колотится сердце, и явно не было нужды в намеренном затягивании неуверенного ожидания.

Тревиз вытянул руки – правую, левую – и совместил их с контурами на пульте. Сразу же у него возникла иллюзия, что их держит другая пара рук. Его чувства расширились, и он мог теперь видеть во всех направлениях зеленую и влажную Гею, все еще наблюдающих геянцев. Когда он приказал себе посмотреть вверх, он увидел небо в густых облаках. По его желанию небо приблизилось, облака исчезли и он смотрел на незамутненный голубой купол с видимой сквозь фильтры державой Геянского солнца.

Следующее мысленное усилие и голубизна распалась. Он увидел звезды.

Он стер и их и пожелал, и увидел Галактику, подобную сверкающему колесу. Голан протестировал компьютерный образ, подгоняя его ориентацию, изменяя видимое течение времени, заставляя ее вращаться сперва в одном направлении, затем – в другом. Он выделил солнце Сейшел, ближайшую для Геи важную звезду; затем солнце Терминуса, Трантор; одно за другим. Он путешествовал от звезды к звезде, внутри карты Галактики, которая жила в кишечнике компьютера.

После этого он убрал с пульта руки и позволил реальному миру вобрать его вновь – и обнаружил, что простоял все это время полусогнувшись над компьютером для поддержания мануального контакта. Он даже одеревенел и ему пришлось потянуться, разминая мышцы спины перед тем, как сесть.

Он смотрел на компьютер с чувством горячего облегчения.

Тот работал исправно. Пожалуй, его чувство было более определенным – он мог бы сравнить это чувство только с любовью. В конце концов, когда он совмещал свои руки с контуром на пульте (он решительно не желал признаться себе, что думал об этом, как о ее руках) они были одним целым и его воля направлялась, контролировалась, испытывалась и была частью чего-то большего. Внезапно Тревиз с беспокойством подумал, что он и компьютер, должно быть, чувствовали (в исчезающе малой степени), то, что Гея чувствовала с гораздо большей силой.

Он тряхнул головой. Нет! В случае с компьютером и им самим, это был он – Тревиз, кто обладал полным контролем.

Компьютер был всецело покорной вещью.

Он встал и вышел в короткий коридор и салон. Здесь находилось достаточно пищи всякого рода, с соответствующими устройствами замораживания и быстрого разогрева. Он уже заметил, что книгофильмы в его комнате были в полном порядке, и он был почти уверен – нет, всецело уверен – что личная библиотека Пилората находится в безопасном хранилище.

Однако, для верности, об этом нужно спросить у него самого.

Пилорат!

Это напомнило ему о том, что он хотел, и Голан прошел в комнату Пилората.

– Это что, комната для Блисс, Янов?

– Да, верно.

– Я могу превратить общую комнату в спальню для нее.

Блисс, сделав большие глаза, снизу вверх взглянула на него.

– Я не желаю отдельную спальню. Я буду совершенно удовлетворена, оставшись здесь с Пилом. Впрочем, я полагаю, что смогу использовать и другие помещения при необходимости. Для занятий гимнастикой, например.

– Конечно. Любое помещение, кроме моего.

– Хорошо. Так я предложила бы расположиться, если бы занималась этим. Конечно, ты можешь не согласиться с нами.

– Естественно, – сказал Тревиз, глянув вниз и поняв, что стоит прямо на пороге. Он сделал полшага назад и мрачно промолвил:

– Это не домик для новобрачных, Блисс.

– Я должна сказать, принимая во внимание компактность корабля, что это верно, хотя Гея вполовину расширила его.

Тревиз пытался сдержать улыбку.

– Ты можешь вести себя очень дружески.

– Мы можем, – сказал Пилорат, чувствуя неловкость от темы разговора, – но действительно, старина, не покинул бы ты нас, чтобы мы занялись собственным расположением.

– На самом деле, я не могу, – сказал Тревиз медленно. – Я все еще пытаюсь разъяснить, что это не место для медового месяца. Я не возражаю против всего того, что вы будете делать по взаимному согласию, но вы должны понять, что здесь невозможно уединиться. Я надеюсь, что вы понимаете это, Блисс.

– Здесь есть двери, – сказала Блисс, – и я полагаю, вы не будете тревожить нас, когда они будут заперты – само собой, исключая случай реальной опасности.

– Конечно, не буду. Однако, здесь нет звукоизоляции.

– Ты пытаешься сказать, Тревиз, что сможешь очень ясно услышать любой наш разговор и любые звуки, которые мы можем производить, занимаясь сексом.

– Да, именно об этом я пытаюсь сказать. Принимая это во внимание, я ожидаю, что вы изыщите возможность ограничить здесь вашу активность. Это может разобщить вас, и я прошу прощения, но такова ситуация.

Пилорат откашлялся и мягко сказал:

– Действительно, Голан, это проблема, с которой я уже столкнулся. Ты понимаешь, что любое ощущение, которое испытывает Блисс, когда она вместе со мной, испытывается всей Геей.

– Я думал об этом, Янов, – сказал Тревиз, плохо скрывая отвращение, – я не стремился упоминать это – по крайней мере, до того случая, когда такая мысль сама придет тебе в голову.

– Но, боюсь, она пришла.

– Не делайте из этого проблему, Тревиз, – вмешалась Блисс. – В любой данный момент на Гее тысячи человеческих существ занимаются сексом; миллионы едят, пьют или занимаются другими приятными делами. Это дает вклад во всеобщую ауру удовольствия, которое чувствует Гея, каждая ее часть. Низшие животные, растения – все имеет свои прогрессивно уменьшающиеся радости, которые также входят во всеобщую радость сознания, которую Гея чувствует всегда, во всех своих частях, и это нельзя ощутить в другом мире.

– У нас свои собственные радости, – ответил Тревиз, – которые мы можем разделить с другими, следуя моде, или сохранить в себе, если хотим.

– Если бы ты мог чувствовать наши, то узнал бы, как обделены в этом отношении вы, Изоляты.

– Откуда тебе знать, что мы чувствуем?

– Без знания того, что ты чувствуешь, довольно разумно предположить, что мир общего удовольствия должен быть более изощренным, чем все, имеющееся в распоряжении отдельного индивидуума.

– Возможно, но даже если мои удовольствия бедны, я сохраню мои собственные радости и печали и удовлетворюсь ими, как бы малы они не были, и буду самим собой, а не кровным братом ближайшей скале.

– Не издевайся, – сказала Блисс. – Ты ценишь каждый кристалл в своих костях и зубах и не желаешь, чтобы хоть один из них повредился, хотя в них не больше сознания, чем в обычном скальном кристалле того же размера.