Айзек Азимов

Основание и Земля

Памяти Джуди-Линн дель Рей (1943—1986) гиганта мысли и духа.

История «Основания»

1 августа 1941 года, когда мне исполнился двадцать один год, я заканчивал химфак Колумбийского университета и уже три года профессионально писал научную фантастику. Я торопился встретиться с Джоном Кэмпбелом, редактором «Astounding», которому к тому времени уже продал пять рассказов. Я спешил рассказать ему о новой идее, которая у меня появилась.

Она состояла в том, чтобы написать историю будущего; рассказать о падении Галактической Империи. Мой энтузиазм должно быть оказался настолько захватывающим, что Кэмпбелл пришел в такое же возбуждение, как и я. Он уже не соглашался, чтобы я написал только один рассказ. Он хотел целую серию, в которой прослеживалась бы вся тысячелетняя история беспорядков в промежутке между падением Первой Галактической Империи и подъемом Второй. Все это должно быть освещено с позиций науки «психоистория», которую мы с Кэмпбеллом совместно и придумали.

Первый рассказ появился в майском, 1942 г., Astounding, а вторая – в июньском, 1942 года выпуске. Они сразу же стали популярными и Кэмпбелл объявил, что до конца десятилетия я напишу еще шесть рассказов. Эти рассказы, впрочем, становились все длиннее. В первом было только двадцать тысячи слов. Два из последних трех были уже длиной по пятьдесят тысяч слов каждый.

К тому времени десятилетие кончилось, я все больше уставал от этой серии, забросил ее и перешел к другим вещам.

Однако как раз тогда разные издательства начали выпускать научно-фантастические книжки в твердых обложках. Одним из таких издательских домов была небольшая фирма, Gnome Press, которая опубликовала мою серию «Основание» в трех томах: «Основание» (1951); «Основание и Империя» (1952) и «Второе Основание» (1953). Они получили известность как «Трилогия об Основании».

Книги расходились не особенно хорошо, поскольку у Gnome Press не было денег, чтобы рекламировать и продвигать их на рынке. Я не получил ни сообщения о их выпуске, ни гонорара.

В начале 1961 мой тогдашний редактор в Doubleday, Тимоти Селдес, сказал мне, что получил просьбу от иностранного издателя позволить ему переиздать книги об Основании.

Поскольку права на них не принадлежали Doubleday, он передал эту просьбу мне. Я пожал плечами.

– Это не интересно, Тим. Я даже не получил гонорара за эти книги.

Селдес ужаснулся, и тот же час приступил к возвращению прав на книгу от Gnome Press (которая была к тому времени уже умирающей фирмой) и в августе того же года книги (вместе с «Я, робот») стали собственностью Doubleday.

Начиная с этого момента популярность серии «Основание» пошла вверх и она начала приносить все более увеличивающиеся гонорары. Doubleday издала трилогию одной книгой и распространила через клубы любителей фантастики.

В 1966, на Всемирной Конвенции, проходившей в Кливленде, фэны голосовали по категории «Лучшая Серия Всех Времен».

Тогда, первый и последний раз, эта категория была включена в номинационные списки премии Хьюго. И «Трилогия об Основании» была ее удостоена.

Фэны все настойчивее просили меня продолжить серию. Я вежливо отказывался. Но все же меня очаровывало то, что люди, еще не родившиеся на свет, когда эта серия начиналась, увлеклись ею.

Doubleday, однако, восприняла все требования гораздо серьезней, чем я. Они потворствовали мне двадцать лет, но поскольку требования становились все настойчивей и многочисленней, их терпение лопнуло. В 1981 они сказали, что я просто обязан написать еще одну повесть об Основании, и, чтобы подсластить пилюлю, предложили мне контракт с авансом, в десять раз превышающим обычный.

Нервничая, я согласился. Прошло тридцать два года с тех пор, как я написал последний рассказ об Основании, а теперь меня попросили сочинить что-нибудь длиной на 140000 слов, в два раза больше любого из более ранних томов и почти в три раза – отдельных рассказов этой серии. Я перечитал трилогию и погрузился в работу. «Край Основания» был издан в октябре 1982 а затем случилась очень странная вещь: книга сразу же появилась в списке бестселлеров Нью-Йоркской Таймс. Она оставалась там двадцать пять недель, к моему полнейшему изумлению.

Doubleday тот час же заказала мне дополнительные вещи и я написал две, ставшие частью другой серии – The Robot Novel's. А затем пришло время вернуться к «Основанию».

Итак, я написал «Основание и Земля», которая начинается в тот самый момент, когда кончается «Край Основания». Если вы загляните в «Край Основания», просто чтобы освежить вашу память, это может помочь, но это не обязательно. «Основание и Земля» – самостоятельное произведение. Надеюсь, оно вам понравится.

Айзек Азимов,

Нью-Йорк Сити, 1986.

Часть I

Гея

1. Поиск начинается

1

– Почему я должен был сделать это? – спрашивал Голан Тревиз.

Вопрос был не нов. Со времени своего появления на Гее он часто спрашивал себя об этом. Он мог пробудиться от крепкого сна в приятной прохладе ночи и обнаружить в голове безмолвно стучащий, подобно крохотному барабану, вопрос: «Почему я должен был сделать это? Почему я должен был сделать это?»

Сейчас, впрочем, впервые, он ухитрился спросить об этом Дома, старейшину Геи. Дом хорошо знал напряжение Тревиза, поскольку мог чувствовать ткань сознания Советника. Он не реагировал на это. Гея ни коим образом не должна была даже коснуться сознания Тревиза, и для Дома лучшим способом не поддаться соблазну было игнорировать то, что он ощущал.

– Сделать что, Трев? – спросил Дом. Он было затруднялся использовать более одного слога, обращаясь персонально, впрочем, это не важно. Тревиз – было что-то слишком длинное для такого случая.

– Решение, которое я принял, выбрав Гею в качестве будущего.

– Ты был прав, сделав это, – сказал Дом, садясь. Его умудренные годами, глубоко посаженные глаза глядели исподлобья на стоявшего перед ним человека Основания.

– Ты говоришь, что я прав, – сказал Тревиз нетерпеливо.

– Я/мы/Гея знаем, что это так. В этом твоя ценность для нас. У тебя есть способность принимать правильные решения, основываясь на неполных данных, и ты принял такое решение.

Ты выбрал Гею! Ты отверг анархию Галактической Империи, построенной на технологии Первого Основания, также, как и анархию Галактической Империи, построенной на ментальности Второго Основания. Ты пришел к заключению, что ни та, ни другая не смогут долго оставаться стабильными. Поэтому ты выбрал Гею.

– Да, – сказал Тревиз. – Верно! Я выбрал Гею, сверхорганизм, целую планету со всеобщим сознанием и личностью, так что любой вынужден говорить «я/мы/Гея», изобретая местоимение для невыразимого. – Он беспрестанно мерял шагами пол. – И в конце концов, это может стать Галаксией, сверх-сверх-организмом, охватывающим все скопления Млечного Пути.

Он остановился и резко повернулся к Дому.

– Я чувствую, что я прав, так же как и вы чувствуете это, но вы хотите появления Галаксии и поэтому удовлетворены решением. Во мне, однако, существует что-то, что не желает этого, и по этой причине я не удовлетворен, так легко принимая свою правоту. Я хочу знать, почему я принял это решение. Я хочу взвесить и обсудить правоту и, таким образом, удовлетвориться этим. Чувства правоты по большей части недостаточно. Как я могу узнать, что я прав? Что за обстоятельства делают меня правым?

– Я/мы/Гея не знаем, каким образом ты приходишь к правильному решению. Разве важно знать это теперь, когда оно у нас уже есть?

– Ты говоришь за всю планету, не правда ли? За общее сознание каждой капли росы, каждой гальки, даже жидкого центрального ядра планеты?

– Да, и это может любая часть планеты в которой достаточно велика доля всеобщего сознания.

– И все это всеобщее сознание удовлетворено, используя меня как черный ящик? Поскольку черный ящик работает, то неважно знать, что внутри? – это мне не подходит. Мне не доставляет радости быть черным ящиком. Я желаю знать, что внутри. Я желаю знать, как и почему я выбрал Гею и Галаксию в качестве будущего, чтобы я мог успокоиться.

– Но почему ты так не доверяешь своему решению, почему оно так не нравится тебе?

Тревиз глубоко вдохнул и медленно, низким и сильным голосом сказал:

– Потому что я не желаю быть частью сверхорганизма. Я не желаю быть никчемной частичкой, которую можно уничтожить всякий раз, когда сверхорганизм сочтет это благом для целого.

Дом задумчиво посмотрел на Тревиза.

– Не хочешь ли ты в таком случае изменить свое решение, Трев? Ты можешь, ты это знаешь.

– Я хотел бы изменить решение, но я не могу сделать так только из-за того, что оно мне не нравится. Чтобы изменить его, я должен знать, является прежнее решение верным или нет. Недостаточно просто чувствовать, что оно правильное.

– Если ты чувствуешь, что ты прав – ты прав.

Опять этот медленный мягкий голос, который, очевидно, своим резким контрастом с его собственным возбужденным состоянием выводил из себя Тревиза.

Тогда, полушепотом, вырываясь из неразрешимых колебаний между чувствами и знанием, Тревиз сказал:

– Я должен найти Землю.

– Потому что это как-то связано с вашей страстной необходимостью знать?

– Потому что это другая проблема, над которой я ломаю голову и я чувствую, что между ними есть связь. Разве я не черный ящик? Я чувствую, что есть связь. Неужели этого недостаточно, для того, чтобы заставить вас принять это как факт?

– Возможно, – довольно равнодушно ответил Дом.

– Вот уже тысячи лет, возможно двадцать тысяч лет люди Галактики думают о себе как о выходцах с Земли. Как это стало возможным, что все забыли планету, откуда мы родом?

– Двадцать тысяч лет – время гораздо большее, чем вы себе представляете. О многих аспектах ранней Империи мы мало что знаем. В основном – легенды, которые почти наверняка вымышлены, но которые мы повторяем и даже доверяем им из-за отсутствия чего-либо более надежного. А Земля древнее, чем Империя.

– Но наверняка существуют какие-нибудь записи. Мой друг, Пилорат, собирает мифы и легенды о ранней Земле, все, что мы можем наскрести из любых источников. Это его профессия и, что более важно, хобби. Эти мифы и легенды – все, что имеется. Не существует достоверных записей, не существует документов.

– Документов возрастом двадцать тысяч лет? Вещи гниют, гибнут, разрушаются из-за небрежности или войны.

– Но должны быть записи записей, копии, копии копий, копии копий копий, материалы, которые много моложе 20 тысячелетий. Они были изъяты. Галактическая Библиотека на Транторе должна была иметь документы, относящиеся к Земле.

На эти документы ссылаются в известных исторических записях, но документы больше не хранятся в Галактической Библиотеке.

Ссылки на них известны, но любые выдержки на самом деле не существуют.

– Не забывайте, Трантор был разграблен несколько столетий назад.

– Библиотека осталась нетронутой. Она охранялась адептами Второго Основания. И именно эти люди недавно обнаружили, что материалы, относящиеся к Земле, больше не существуют. Эти материалы были намеренно изъяты и совсем недавно. Почему? – Тревиз прекратил расхаживать и пристально посмотрел на Дома. – Если я найду Землю, я смогу обнаружить, что скрывается…

– Скрывается?

– Скрывается или было сокрыто. У меня есть предчувствие, что как только я это обнаружу, я смогу узнать, почему предпочел Гею и Галаксию нашей индивидуальности. Тогда, надеюсь, я смогу узнать, а не почувствовать, что прав и если я прав, – он безнадежно пожал плечами, – пусть так и остается.

– Если ты чувствуешь, что это так, – сказал Дом, – и если ты чувствуешь, что ты должен искать Землю, тогда, конечно, мы поможем тебе в меру наших сил. Эта помощь, однако, ограничена. Например, я/мы/Гея действительно не знаем, где может находиться Земля среди необъятной россыпи миров, составляющих Галактику.

– Пусть так, – сказал Тревиз, – я должен искать. Даже если бесконечность звезд, подобных пыли в Галактике, приводит к кажущейся безнадежности проблемы и даже если мне придется делать это в одиночку.

2

Тревиза окружала прирученная природа Геи. Температура, как всегда, была комфортной и ветер приятно освежал, не переохлаждая. Облака плыли по небу, время от времени закрывая солнце, и, без сомнения, если уровень влажности на метр открытой поверхности значительно падал в том или ином месте, их было достаточно для восполняющего этот изъян дождика.

Деревья росли упорядоченными группами, подобно садам, и, несомненно, так по всей планете. Суша и море снабжены растительной и животной жизнью в надлежащих количествах и в надлежащем разнообразии, чтобы обеспечить приемлемый экологический баланс, и все они, без сомнения, увеличивались и уменьшались в численности, медленно колеблясь относительно признанного оптимума – впрочем, как и численность человеческих существ.

Из всего, доступного взору Тревиза, только одно выпадало из гармонии общей картины – его корабль «Далёкая Звезда».

Корабль был хорошо и умело вычищен и вытряхнут рядом человеческих составляющих Геи, снабжен запасами еды и питья, его содержимое было обновлено или заменено, механические устройства перепроверены. Тревиз лично тщательно проверил корабельный компьютер.

В заправке топливом корабль не нуждался – это было одно из новейших гравитационных судов Основания, использовавших энергию всеобщего гравитационного поля Галактики. Ее хватило бы для питания всех возможных флотов человечества на все время их существования без заметного уменьшения интенсивности поля.

Три месяца назад Тревиз был Советником Терминуса.

Другими словами, он являлся членом законодательной власти Основания и, естественно, одним из великих в Галактике.

Неужели миновало всего три месяца? Казалось, что прошла половина из его 32-х летней жизни с тех пор, как его единственной заботой на этом посту было – является ли истиной великий План Сэлдона; будет ли плавное возвышение Основания от планетной деревушки до Галактического величия уверенно продолжено и в будущем?

Впрочем, в некотором смысле, не произошло никаких перемен. Он все еще был Советником. Его статус и его привилегии остались неизменными, за исключением того, что он не предполагал когда-либо вернуться на Терминус для подтверждения этого статуса и этих привилегий. К огромному хаосу Основания он стремился не более, чем к маленькой упорядоченности Геи. Он нигде не дома, всюду – сирота.

Тревиз стиснул челюсти и в ярости запустил пальцы в свои черные волосы. Прежде, чем терять время, оплакивая свою судьбу, он должен найти Землю. Если он выживет при этом, времени будет достаточно для того, чтобы сесть и поплакать.

К той поре для этого может появиться более веская причина.

С определенным хладнокровием Голан затем подумал о происшедшем.

Три месяца назад он и Янов Пилорат, этот способный, наивный ученый, покинули Терминус. Пилорат, влекомый своим антикварным энтузиазмом найти местоположение давно потерянной Земли, и Тревиз, сам ищущий нечто иное, используя цель Пилората как прикрытие для того, что он считал своей реальной целью. Они не нашли Землю, но они нашли Гею, и затем Тревиз обнаружил, что его заставили вынести решение, определяющее судьбу Галактики.

Но произошел неожиданный поворот и теперь уже Тревиз искал Землю.

Пилорат также обнаружил кое-что, что и не ожидал. Он нашел Блисс – черноволосую, темноглазую юную женщину, которая была Геей также как и Дом – и как ближайшие песчинки или листья травы. Пилорат, со странным для своих преклонных лет пылом, влюбился в женщину почти вдвое младше его и эта юная женщина, весьма странная, казалась довольной их союзом.

Это представлялось странным – но Пилорат действительно был счастлив и Голан покорно думал, что каждый может найти счастье, пусть и в его или ее собственном стиле. Это – свойством индивидуальности, той индивидуальности, которую Тревиз своим выбором упразднял (со временем) во всей Галактике.

Боль вернулась. Решение, которое он вынес, и которое он должен был вынести, продолжало преследовать его все время и было…

– Голан!

Голос вторгся в мысли Тревиза и он взглянул в направлении солнца, слепящего глаза.

– А, Янов, – сказал он сердечно – тем более сердечно, что не желал распросов Пилората о причинах его кислых мыслей. Он даже сумел пошутить:

– Я вижу, ты ухитрился оторваться от блаженства?^[1]

Пилорат кивнул. Нежный бриз шевелил его шелковистые белые волосы, а вытянутое серьезное лицо подтвердило эти слова.

– Действительно, старина, это она предложила, чтобы я увиделся с тобой и кое-что обсудил. Не то, чтобы я не хотел увидеть тебя сам, конечно, но она кажется соображает быстрее, чем я.

Тревиз улыбнулся.

– Все верно, Янов. Ты пришел сказать «Прощай!». Я понимаю.

– Ну, нет, не совсем. На самом деле, скорее наоборот. Голан, когда мы покинули Терминус, ты и я, я настаивал на поисках Земли. Я посвятил почти всю свою взрослую жизнь этой задаче.

– И я продолжу поиски. Эта задача стала теперь моей.

– Да, но она также и моя, все еще моя.

– Но… – Тревиз поднял руки, словно пытаясь охватить весь окружавший их мир.

– Я хочу отправиться с тобой, – сказал Пилорат голосом, внезапно севшим от волнения.

Тревиз удивился:

– Ты не можешь этого хотеть, Янов. Теперь у тебя есть Гея.

– В один прекрасный день я вернусь на Гею, но я не могу позволить тебе уйти одному.

– Конечно, можешь. Я могу позаботиться о себе сам.

– Не обижайся, Голан, но твои знания недостаточны. Это я знаю мифы и легенды, я могу направлять тебя.

– И ты сможешь покинуть Блисс? Прямо сейчас?

Щеки Пилората покрылись румянцем.

– Я совсем не хочу делать этого, старина, но она сказала…

Тревиз нахмурился.

– Так она пытается управлять тобой? Она обещала мне…

– Нет, ты не понял. Пожалуйста, выслушай меня, Голан. Все этот твой неприятный взрывной способ перепрыгивать к выводам, прежде, чем ты дослушаешь до конца. Это твоя особенность, я знаю, и мне трудно выразиться лаконично, но…

– Хорошо, – сказал Тревиз мягко, – предположим, ты выскажешь мне точно, что у Блисс на уме, и так как тебе больше нравится, а я обещаю быть очень терпеливым.

– Спасибо, и, пока ты пытаешься быть терпеливым, я думаю, что смогу покончить с этим прямо сейчас. Блисс тоже хочет отправиться с нами.

– Блисс хочет отправиться? – сказал Голан. – Нет, я снова взорвусь. Скажи мне, Янов, почему Блисс вздумалось путешествовать? Я смиренно спрашиваю об этом.

– Она не сказала. Об этом она хочет поговорить с тобой.

– Тогда почему она не здесь, а?

– Я думаю – я сказал «я думаю» – она полагает, что ты не особенно ее любишь, Голан, и она очень волнуется, приближаясь к тебе. Лучшее, что я мог сделать, старик, это уверить Блисс, что у тебя ничего нет против нее. Я не могу поверить, что кто-либо может думать о ней иначе, чем с уважением. Ну, она попросила меня обговорить, так сказать, с тобой эту тему. Могу я сказать ей, что ты не прочь увидеться с ней, Голан?

– Конечно. Я встречусь с ней прямо сейчас.

– И ты обещаешь вести себя разумно? Понимаешь, старик, она весьма озабочена этим. Блисс говорит, что дело жизненно важно и она должна отправиться с тобой.

– Она не сказала тебе, почему, верно?

– Нет, но если она считает, что должна отправиться – значит так считает Гея.

– Это означает, что я не могу отказать. Не правда ли, Янов?

– Да, я думаю, не можешь, Голан.

3

Впервые за время своей краткой остановки на Гее Тревиз входил в дом Блисс – который служил сейчас жилищем и Пилорату.

Тревиз быстро огляделся. На Гее дома стремились к простоте. При совершенном отсутствии ужасной погоды любого вида, при постоянно мягком климате, особенно в этих широтах, когда даже континентальные плиты скользили плавно если они были вынуждены скользить, не было нужды строить дома, предназначенные для надежной защиты или для поддержания комфортабельной обстановки внутри некомфортабельной внешней среды. Вся планета служила, так сказать, домом, сконструированным для удобства своих обитателей.

Дом Блисс внутри этого планетарного дома был невелик, окна – скорее жалюзи, чем стекло, обстановка простая и грациозно-утилитарная. На стене висели голографические портреты; один – Пилората, выглядевшего весьма озадаченным и смущенным. Губы Тревиза дрогнули, но он постарался не показать своего удивления и стал заботливо поправлять шарф, повязанный вокруг пояса.

Блисс наблюдала за ним. Она не улыбалась, как обычно.

Напротив, она выглядела серьезной, ее прекрасные темные глаза расширились, волосы мягкой черной волной ниспадали на плечи. Только тронутые красным полные губы вносили цветовое пятно в бледность ее лица.

– Спасибо за то, что пришел увидеться со мной, Трев.

– Янов был очень настойчив в своих просьбах, Блиссенобайрелла.

Блисс коротко улыбнулась.

– Хорошо отвечено. Если ты будешь называть меня Блисс, скромно и односложно, я попытаюсь произносить твое имя полностью, Тревиз. – На втором слоге она почти незаметно запнулась.

Тревиз торжественно поднял правую руку.

– Это было бы хорошим соглашением. Я признаю геянский обычай использовать односложные имена в общем мыслеобмене, так что если тебе случиться время от времени назвать меня Тревом, я не обижусь. Однако, мне будет приятнее, если ты попытаешься говорить «Тревиз» так часто, как только сможешь – и я буду говорить «Блисс».

Тревиз изучал ее, как всегда при встрече с ней. Как личность, она была юной женщиной двадцати с небольшим лет.

Однако, как части Геи, ей было тысячи лет. Это не проявлялось внешне, но становилось заметным по тому, как она иногда говорила, и по атмосфере, неизбежно окружавшей ее.

Хотел ли он подобного для всех живущих? Нет! Наверняка, нет, хотя…

Блисс прервала его размышления:

– Вернемся к нашему вопросу. Ты настаиваешь на своем желании найти Землю…

– Я говорил с Домом, – сказал Тревиз, определенно не уступая Гее без борьбы против постоянного давления на его собственную точку зрения.

– Да, но говоря с Домом, ты говорил с Геей и с каждой ее частью, например, со мной.

– Действительно ли ты слышала меня, когда я говорил?

– Нет, я не слышала, но тем не менее, если я сосредоточусь, то смогу вспомнить, что ты сказал. Пожалуйста, усвой это и двинемся дальше. Ты настаиваешь на своем стремлении искать Землю и уверяешь в его важности. Я не вижу в чем она, но у тебя – дар оказываться правым, так что я/мы/Гея должны согласиться с тем, что ты говоришь. Если эта миссия является решающим фактором для твоего выбора, это является определяющим и для Геи. Таким образом, Гея должна отправиться с тобой, хотя бы для того, чтобы попытаться защитить тебя.

– Когда ты говоришь, что Гея должна отправиться со мной, ты подразумеваешь себя. Я прав?

– Я – Гея, – просто сказала Блисс.

– Но таково все на и в этой планете. Почему, все же, ты? Почему не какая-нибудь другая частичка Геи?

– Потому что Пил хочет сопровождать тебя, а уйдя с тобой, он не будет счастлив с любой другой частью Геи, кроме меня.

Пилорат, сидевший совершенно незаметно в кресле, в другом углу (спиной к своему портрету, как заметил Тревиз) мягко сказал:

– Это правда, Голан. Блисс – моя порция Геи.

Блисс внезапно улыбнулась.

– Мне это льстит, но на самом деле все гораздо сложнее.

– Ну что ж, посмотрим. – Тревиз закинул руки за голову и навалился спиной на спинку стула. Тонкие ножки крякнули, как только он сделал это, и Голан быстро пришел к выводу, что стул недостаточно прочен для такого с ним обращения и, качнувшись обратно, опустился на все четыре ножки.

– Сможешь ли ты оставаться частью Геи, если покинешь ее?

– У меня нет необходимости быть ею. Я могу изолироваться, например, если оказываюсь под угрозой причинения мне серьезного вреда, так что неприятные чувства не распространяются по всей Гее, или если для этого есть другая значительная причина. Это, однако, только на случай особых обстоятельств. В общем, я останусь частью Геи.

– Даже если мы прыгнем через гиперпространство?

– Даже тогда, хотя это несколько усложнит дело.

– Все же я не нахожу это приятным.

– Почему нет?

Тревиз наморщил нос, словно от неприятного запаха.

– Это означает, что все, сказанное и сделанное на моем корабле, все, что ты видишь и слышишь, может быть увидено и услышано Геей.

– Я – Гея, так что все, что я вижу, слышу, чувствую увидит, услышит и почувствует Гея.

– Верно. Даже эта стена может видеть, слышать и чувствовать, – сказал Тревиз, указав на стену.

Блисс взглянула на стену и пожала плечами.

– Да и эта стена тоже. Она наделена бесконечно малым сознанием, так что чувствует и понимает ничтожно мало. Но я надеюсь, происходят какие-нибудь сдвиги атомов стены в ответ, к примеру, на все сказанное сейчас нами, что позволит ей с большей пользой влиться в Гею, принося благо всему в целом.

– Но что, если я хочу уединиться? Я могу не захотеть, чтобы стена следила за тем, что я говорю или делаю.

Блисс выглядела раздраженной и Пилорат внезапно вклинился в разговор.

– Знаешь, Голан, я не хотел вмешиваться, так как, очевидно, не слишком много знаю о Гее. Однако, я был с Блисс и тоже был отчасти озабочен тем, о чем вы сейчас говорили.

Если ты идешь через толпу на Терминусе, ты видишь и слышишь очень много вещей, и можешь вспомнить кое-что из этого. Ты можешь даже при определенной мозговой стимуляции, восстановить все, но, как правило, тебе до этого просто нет никакого дела. Ты пропускаешь это мимо ушей, даже если наблюдаешь какую-нибудь эмоциональную сцену между незнакомцами и даже если ты заинтересуешься; все равно, если это не особенно заботит тебя – ты пропускаешь мимо – ты забываешь. То же самое, должно быть, происходит на Гее. Даже если все здесь точно знают твои дела, это не означает, что Гея наверняка обращает на тебя внимание. Не так ли, Блисс, дорогая?

– Я никогда не думала об этом подобным образом, Пил, но в том, что ты сказал, что-то есть. Однако, это уединение, о котором Трев говорил, – я имею в виду, Тревиз, – вещь, которую мы совсем не ценим. Впрочем, не только это. Не желать быть частью – хотя при этом твой голос не слышен, твои дела – не известны, а мысли – неощутимы, – Блисс энергично тряхнула головой, – я сказала, что мы можем заблокировать себя при опасности, но кто же захочет жить так, даже какой-то час.

– Я, – сказал Тревиз. – Именно поэтому я должен найти Землю – отыскать главную причину, если таковая есть, которая привела меня к выбору этой ужасной судьбы для человечества.

– Эта судьба не ужасна, но не будем дискутировать. Я должна быть с тобой не как шпион, но как друг и помощник.

Тревиз бросил угрюмо:

– Гея помогла бы мне гораздо больше, указав направление на Землю.

Блисс медленно покачала головой.

– Гея не знает местонахождение Земли. Дом уже сказал тебе об этом.

– Я не совсем поверил этому. Кроме того, вы должны иметь записи. Почему мне не позволили увидеть их во время моего пребывания здесь? Даже если Гея в самом деле знает, где Земля, может быть, я смогу получить какие-нибудь намеки из этих записей. В основных деталях я знаю Галактику, несомненно, много лучше, чем Гея. Я способен понять и следовать таким намекам в ваших записях, которые Гея, возможно, не совсем схватывает.

– Но что это за записи, о которых ты говоришь, Тревиз?

– Любые записи. Книги, фильмы, магнитозаписи, голографии, артефакты, все, что у вас есть. Все это время, что я нахожусь здесь, я не видел ни одной вещи, которую мог бы рассматривать в качестве записи. А ты, Янов?

– Нет, – сказал Пилорат помедлив, – но я собственно и не искал.

– А я искал, по-своему, не привлекая внимания, – сказал Тревиз, – но ничего не нашел. Ничего! Я могу только предполагать, что они были спрятаны от меня. Почему, я спрашиваю? Можешь ты мне это сказать?

Блисс удивленно нахмурилась:

– Почему ты не спросил об этом раньше? Я/мы/Гея не скрываем ничего, и мы не лжем. Изолят^[2] – может солгать. Он ограничен, и он боится, потому что он ограничен.

Гея, однако, – планетарный организм величайшей ментальной способности и не ведает страха. Для Геи солгать, сотворить описание, которое расходится с реальностью – совершенно лишено необходимости.

Тревиз фыркнул:

– Тогда почему меня заботливо держали подальше от лицезрения любых документов? Назовите мне причину, имеющую смысл.

– Конечно. – Она вытянула обе руки перед собой, подняв вверх ладони. – У нас не никаких записей.

4

Пилорат опомнился первым и казался менее удивленным, чем Тревиз.

– Дорогая, – сказал он мягко, – это совершенно невозможно. Вы не можете построить нормальную цивилизацию не фиксируя каким-либо образом необходимой информации.

Блисс подняла брови:

– Я понимаю это. На самом деле я имела в виду, что мы не имеем записей того типа, о которых говорил Трев – Тревиз, и о которых он не упомянул. Я/мы/Гея не имеем летописей, печатной информации, фильмов, компьютерных банков данных, ничего. У нас нет, между прочим, и наскальных надписей. Это все я и хотела сказать. Так как у нас нет всего этого, Тревиз действительно ничего не обнаружил.

Тревиз сказал:

– Тогда что у вас есть, если вы не имеете никаких записей, которые я могу идентифицировать, как записи?

Блисс, тщательно, словно разговаривая с ребенком, произнося слова, сказала:

– Я/мы/Гея имеем память. Я вспоминаю.

– Что ты вспоминаешь?

– Все.

– Ты вспоминаешь все справочные данные?

– Да.

– Но с каких пор? На сколько лет вглубь?

– Насколько угодно.

– Ты можешь выдать мне исторические данные, биографические, научные, географические? Каждую местную сплетню?

– Все.

– Все в этой маленькой головке? – Тревиз, сардонически улыбнувшись показал на высокий лоб Блисс.

– Нет, – сказала она. – Память Геи не ограничивается содержимым моего обычного черепа. Пойми, – на мгновение она стала церемонной и даже несколько суровой, словно перестала быть только Блисс и превратилась в совокупность множества других индивидуальностей, – должно было быть время перед началом истории, когда человеческие существа были настолько примитивны, что, хотя они и могли вспомнить прошлые события, но не умели еще говорить. Речь была изобретена и предназначена для того, чтобы выражать воспоминания и передавать их от человека к человеку. Письменность вероятно изобрели для того, чтобы записывать воспоминания и передавать их сквозь века, от поколения к поколению. Все технологические достижения впоследствии служили для создания больших возможностей для передачи и хранения воспоминаний и более легкого извлечения необходимых данных. Однако, как только для формирования Геи объединилась группа индивидуальностей, все это стало излишним. Мы можем вернуться к памяти, базисная система сохранения данных которой все еще строится. Понимаешь?

– Ты имеешь в виду, что общая сумма мозгов на Гее может запомнить гораздо больше данных, чем отдельный мозг?

– Конечно.

– Но если все знания Геи распространены по всей планетарной памяти, что полезного это дает тебе, как индивидуальной части Геи?

– Все, что ты пожелаешь. Что бы я ни захотела узнать, находится где-нибудь в чьем-нибудь личном сознании, может быть, во многих из них. Если это что-то обиходное, такое, как например значение слова «стул», – это находится в мозгу у каждого. Но даже если это что-то эзотерическое, что находится в одной-единственной маленькой частице сознания Геи, я могу вызвать это, если необходимо, хотя такой вызов может занять несколько больше времени, чем если вспоминать что-либо более широко распространенное. Пойми, Тревиз, если ты хочешь узнать что-нибудь, чего нет у тебя самого, ты смотришь какие-нибудь подходящие книгофильмы или используешь компьютерный банк данных. Я же сканирую всеобщий разум Геи.

– Но ты не даешь этой информации затопить твой мозг и сорвать в нем все краны?

– Неужели ты впадаешь в сарказм, Тревиз?

– Послушай, Голан, не будь так груб, – сказал Пилорат.

Тревиз переводил свой взгляд с одного на другого, и, наконец, с видимым усилием, заставил себя расслабиться.

– Извините. Я подавлен ответственностью, которой не хотел, и от которой не знаю, как освободиться. Мои слова могли показаться грубыми, хотя я этого и не желал. Блисс, я действительно хочу знать. Как ты пробираешься сквозь содержимое мозгов других без того, чтобы хранить все это в твоем собственном и без быстрой его перегрузки?

– Я не знаю, Тревиз; не больше, чем ты знаешь детали работы твоего отдельного мозга. Я полагаю, ты знаешь расстояние от твоего солнца до ближайшей звезды, но не держишь это постоянно в сознании. Ты хранишь это где-то и можешь вызвать число в любой момент, как только захочешь.

Представь мозг Геи как огромный банк данных, откуда я могу вызвать это число, но для меня нет необходимости вспоминать сознательно любую повседневную вещь, в которой я нуждаюсь.

Как только мне будет необходим какой-либо факт или воспоминание, я просто могу позволить ему всплыть из памяти.

Таким же образом я могу, соответственно, вернуть его назад, так сказать, на то место, откуда он был взят.

– Как много людей на Гее, Блисс? Сколько человеческих существ?

– Около миллиарда. Тебе необходимо точное число на данный момент?

Тревиз успокаивающе улыбнулся.

– Я совершенно уверен, что ты можешь, если пожелаешь, вызвать точное число, но меня вполне удовлетворит приближенное.

– Действительно, – сказала Блисс, – население стабильно и колеблется относительно обычного уровня, который слегка превышает миллиард. Я могу сказать тебе, на сколько это количество превышает или не достигает среднего уровня, расширяя сферу моего сознания и, скажем, ощущая его границы.

Я не могу объяснить это лучше, чем только что попыталась, тому, кто никогда не участвовал в таком опыте.

– Сдается мне, однако, что миллиард человеческих разумов – причем ряд из них детские – наверняка недостаточное количество для удержания в памяти всех данных, необходимых сложному обществу.

– Но человеческие существа – не единственные живые организмы на Гее, Трев.

– Ты имеешь в виду, что животные тоже запоминают?

– Нечеловеческие мозги не могут хранить информацию с такой же плотностью, как человеческие; и большое место во всех мозгах, как человеческих, так и нечеловеческих, должно быть отдано под личные воспоминания, которые вряд ли являются полезными для всех, кроме отдельной компоненты планетарного сознания, таящей их в себе. Однако, значительное количество насущных сведений может быть (и это так на самом деле) размещено в мозгах животных, так же и в растительности, и в минеральной структуре планеты.

– В минеральной структуре? Ты имеешь в виду скалы и горные хребты?

– И, для некоторых видов данных, океаны и атмосферу. Все это – тоже Гея.

– Но что могут хранить неживые системы?

– Очень многое. Интенсивность их низка, но объем так велик, что подавляющее большинство общей памяти Геи находится в ее скалах. Нужно несколько больше времени, чтобы вывести или разместить, так сказать, скальные данные – вещи, к которым обычно обращаются редко.

– Что же случается, когда умирает кто-нибудь, чей мозг хранит сведения, имеющие всеобщее значение?

– Эти данные не теряются. Они медленно вытесняются, когда мозг дезорганизуется после смерти, но имеется достаточно времени для распределения данных по другим частям Геи. И как только вместе с рождением ребенка появляется новый мозг, он не только накапливает свои воспоминания и мысли, но и добавляет к ним знания из других источников.

То, что ты можешь назвать образованием, происходит совершенно автоматически со мной/нами/Геей.

– Правда, Голан, – сказал Пилорат, – мне кажется, что это понятие живого мира – великая вещь, стоящая того, чтобы за нее высказаться.

Тревиз искоса взглянул на своего приятеля из Основания.

– Я уверен в этом, Янов, но я не убежден. Планета, такая большая и такая различная, представляет собой единый мозг. Единый! Каждый вновь появляющийся мозг вплавляется в целое. Где возможность для оппозиции, для несогласия? Когда ты размышляешь о человеческой истории, ты представляешь случайного человека, чьи взгляды не разделялись большинством и, может быть, осуждались обществом, но кто победил в конце концов и изменил мир. Какие шансы есть на Гее для таких бунтарей истории?

– Здесь есть внутренние конфликты, – сказала Блисс. – Не каждая точка зрения Геи обязательно принимается всеми.

– Это, должно быть, ограничено, – сказал Тревиз. – Вы не можете иметь так много сбоев внутри единого организма, или он не сможет нормально работать. Если прогресс и развитие не остановятся, они, очевидно, должны замедлиться.

Должны ли мы воспользоваться случаем и проделать такое со всей Галактикой? Со всем человечеством?

– Ты оспариваешь сейчас свое собственное решение? – бесстрастно спросила Блисс. – Ты изменил свое мнение и говоришь сейчас, что Гея – нежелательное будущее для человечества?

Тревиз плотно сжал губы и на некоторое время замолчал.

– Когда-нибудь, – наконец медленно сказал он, – это мне, возможно, и понравится, но – не теперь. Я принял свое решение на какой-то основе, какой-то подсознательной основе, – и до тех пор, пока я не обнаружу, что это за основа, я не могу честно решить, поддержу я или изменю свой выбор. Давай вернемся к этой проблеме на Земле.

– Где, как ты предчувствуешь, ты сможешь узнать природу этой основы? Это так, Тревиз?

– Это то, что я чувствую. Впрочем, Дом говорит, что Гея и в самом деле не знает положения Земли. И ты согласна с ним, я полагаю.

– Конечно, я согласна с ним. Я не меньше Гея, чем он.

– И ты утаиваешь знания от меня? Сознательно, я подразумеваю?

– Конечно, нет. Даже если бы Гея могла лгать, она не может лгать тебе. Прежде всего, мы зависим от твоих выводов, и нам необходимо, чтобы они были точны, а это требует того, чтобы они основывались на реальности.

– В таком случае, попробуем использовать твою всемирную память. Попробуй и скажи, насколько давние вещи ты можешь вспомнить.

Возникла пауза. Блисс слепо, точно погруженная в транс, глядела на Тревиза. Затем сказала:

– Пятнадцать тысяч лет.

– Почему ты промедлила с ответом?

– Это требует времени. Древние вспоминания – действительно древние – почти все в корнях гор, и чтобы выкопать их оттуда, нужно время.

– Значит, пятнадцать тысяч лет назад? Это тогда Гея была основана?

– Нет, согласно нашим сведениям, это имело место раньше на каких-нибудь три тысячи лет.

– Почему ты не уверена? Ты – или Гея – не можешь вспомнить?

– Это было прежде, чем Гея развилась до стадии, когда память стала глобальным явлением.

– Тогда, прежде чем вы смогли положиться на коллективную память, Гея должна была вести записи, Блисс. Записи в обычном смысле этого слова – летописи, магнитозаписи, фильмы и т. п.

– Я полагаю, что так оно и было, но они вряд ли смогли сохраниться, учитывая все это время.

– Они могли быть скопированы, или еще лучше, переведены в глобальную память, как только она была развита.

Блисс замерла. На этот раз пауза длилась дольше.

– Я не нахожу следов тех ранних записей, о которых ты говоришь.

– Почему?

– Я не знаю, Тревиз. Я полагаю, что они оказались не особо важными. Мне кажется, что ко времени, когда стало ясно, что ранние записи пришли в негодность, они стали архаичными и их сочли более не нужными.

– Ты не знаешь этого. Ты предполагаешь и тебе кажется, но ты не знаешь этого. Гея не знает этого.

– Должно быть, так, – потупилась Блисс.

– Должно быть? Я не часть Геи, и, следовательно, мне нет нужды предполагать, что предполагает Гея, – что дает тебе пример важности независимых мыслей. Я, как Изолят, предполагаю кое-что еще.

– Что же?

– Во-первых, имеется кое-что, в чем я уверен.

Существующие цивилизации не стремятся уничтожать все свои ранние записи. Далекие от объявления их архаичными и ненужными, они предпочитают относиться к ним с преувеличенной ревностью и стараются сохранить их. Если геянские пред-глобальные записи были уничтожены, Блисс, не похоже, чтобы это уничтожение было намеренным.

– Как же тогда можно объяснить все это?

– В библиотеке на Транторе все ссылки на Землю были уничтожены кем-то или какой-то иной силой, чем сами адепты Второго Основания с Трантора. Тогда, возможно, что на Гее все ссылки на Землю были удалены чем-то другим, а не самой Геей.

– Откуда ты знаешь что ранние записи упоминали Гею?

– Согласно тебе, Гея была основана по крайней мере 18 тысяч лет назад. Это возвращает нас к периоду перед установлением Галактической Империи, к периоду, когда сетлерами была заселена Галактика и первым источником сетлеров была Земля. Пилорат может подтвердить это.

Пилорат, ошеломленный внезапным обращением к нему, для начала откашлялся.

– Так в легендах, моя дорогая. Я воспринимаю их серьезно, и думаю, как и Голан Тревиз, что род человеческий был первоначально ограничен одной планетой и этой планетой была Земля. Самые ранние сетлеры пришли с Земли.

– Тогда, если Гея, – сказал Тревиз, – была основана в ранние дни межпространственных путешествий, очень вероятно, что колонизирована она была землянами, или, возможно, уроженцами не очень старого мира, который незадолго до этого был колонизирован землянами. По этой причине записи времен основания Геи и первых нескольких тысячелетий явно должны были упоминать Землю и землян. Эти записи пропали. Что-то кажется, видно в том, что Земля не упоминается нигде в архивах Галактики. И если так, должна быть причина для этого.

Блисс возмутилась:

– Это предположения, Тревиз. У тебя нет доказательств.

– Но это Гея настаивает на том, что мой особый талант – приходить к правильным выводам на основе недостаточных данных. В таком случае, если я прихожу к твердому выводу, не говорите, что у меня нет доказательств.

Блисс промолчала.

Тревиз продолжал:

– Все больше причин для поиска Земли. Я настаиваю на отлете, как только «Далёкая Звезда» будет готова. Вы двое все еще хотите лететь?

«Да», – сказала Блисс наконец, и «Да», – сказал Пилорат.

2. На Кампореллон

5

Шел мелкий дождь. Тревиз взглянул вверх, на низкое серовато-белое небо.

На нем была дождевая шляпа, которая отталкивала капли и они отлетали прочь от него во всех направлениях. Пилорат, стоящий чуть поодаль, не имел такой защиты.

– Я не вижу смысла в том, что ты позволяешь себе мокнуть, Янов, – сказал Тревиз.

– Сырость не беспокоит меня, мой дорогой друг, – ответил Пилорат, выглядя так же серьезно, как обычно. – Это мелкий и теплый дождь. Кстати сказать, и ветра нет. И, с другой стороны, цитируя древних «в Анакреоне делай все, как делают анакреоняне». – Он указал на нескольких геянцев, стоящих вблизи «Далёкая Звезда» и молчаливо наблюдающих. Они располагались так, словно были деревьями в геянской роще, и не носили шляп.

– Я полагаю, – сказал Тревиз, – что сырость их не заботит, потому что все остальное на Гее становится мокрым. Деревья, трава, почва – каждая равноправная часть Геи, включая геянцев.

– Я думаю, это имеет смысл, – заметил Пилорат. – Довольно скоро выглянет солнце и все быстро высохнет. Одежда не сморщится и не сядет, здесь нельзя замерзнуть и, поскольку здесь совершенно нет никаких патогенных микроорганизмов, никто не подхватит насморк, простуду или пневмонию. Зачем же беспокоиться, если немного промокнешь?

Тревиз отлично понимал логичность этого, но не желал оставить свои жалобы.

– Все же, не было нужды устраивать дождь, когда мы отбываем. Кроме всего прочего, дождь здесь управляем. Гея не дождит, если не желает. Она словно бы демонстрирует нам свое презрение.

– Возможно, – и губы Пилората слегка сжались, – Гея скорбно оплакивает наш отлет.

– Может быть, но я – нет.

– В действительности, – продолжал Пилорат, – я полагаю, что почва в этой области нуждается в увлажнении, и эта нужда – гораздо более важна, чем твое желание видеть сияющее солнце.

Тревиз улыбнулся.

– Я подозреваю, тебе в самом деле нравится этот мир, не правда ли? Даже независимо от Блисс, я имею ввиду.

– Да, – сказал Пилорат, словно обороняясь. – Я обычно веду мирную, упорядоченную жизнь, и, думаю, я могу устроиться здесь, где целый мир трудится над поддержанием себя в мире и порядке. Кроме всего прочего, Голан, когда мы строим дом – или этот корабль – мы пытаемся создать совершенную защиту. Мы снабжаем его всем, в чем нуждаемся, мы устраиваем его так, чтобы нами контролировались его температура, качество воздуха, освещение, вообще все важное, и управляем таким образом, чтобы сделать его совершенно приспособленным к нам. Гея – только расширение этого стремления к комфорту и безопасности на всю планету. Что в этом плохого?

– Что в этом плохо, – сказал Тревиз, – это то, что мой дом или мой корабль построен, чтобы подходить мне, а не я ему. Если бы я был частью Геи, вне зависимости от того, насколько планета придумана, чтобы подходить мне, меня больше беспокоил бы тот факт, что меня тоже придумали, чтобы подходить ей.

Пилорат поморщился:

– Можно было бы сказать, что каждое общество формирует своих членов, чтобы угодить себе. Обычаи устанавливают, что имеет смысл в обществе, и это прочно приковывает каждую индивидуальность к его нуждам.

– В обществах, которые я знаю, кто-нибудь может восстать. Существуют люди эксцентричные, даже уголовники.

– Тебе нужны чудаки и уголовники?

– Почему бы и нет? Мы с тобой – чудаки. Мы конечно же не типичны для людей, живущих на Терминусе. Что до уголовников, это вопрос определения. И если уголовники – цена, которую мы должны платить за существование бунтарей, еретиков и гениев, я готов платить. Я требую, чтобы цена была заплачена.

– Неужели уголовники – единственно возможная плата? Не можешь ли ты получить гениев без уголовников?

– Ты сможешь найти гениев и святых лишь среди людей, далеко выходящих за рамки нормы, и я не вижу, каким образом ты сможешь получить таких людей только по одну сторону нормы. Это должно быть связано с определенной симметрией. В любом случае, мне нужна лучшая причина для моего решения сделать Гею моделью будущего человечества, чем всепланетная версия комфортабельного дома.

– Ах, мой дорогой друг, я не пытался убедить тебя удовлетвориться своим решением. Я только приводил наблю…

Он прервался на полуслове. К ним спешила Блисс, ее темные волосы вымокли, одежда прильнула к телу и подчеркивала довольно щедрую широту ее бедер. Подходя, она кивнула им.

– Извините меня за задержку, – сказала она, слегка задыхаясь, – улаживание всех дел с Домом потребовало больше времени, чем я ожидала.

– Неужели, – удивился Тревиз, – ведь ты знаешь все, что знает он.

– Временами это различия в интерпретации. Мы не идентичны, кроме всего прочего, как мы уже обсуждали.

Взгляните, – сказала она резковато, – у вас две руки. Каждая из них – часть тебя, и они кажутся идентичными, за исключением того, что одна является зеркальным отображением другой. При этом ты не используешь их совершенно одинаково, не правда ли? Есть вещи, которые в большинстве случаев ты делаешь своей правой рукой, и то же самое – с твоей левой.

Различия интерпретации, так сказать.

– Она уела тебя, – сказал Пилорат с очевидным удовлетворением.

Тревиз кивнул.

– Это эффектная аналогия, если только она соответствует истине, а я в этом не уверен. В любом случае, не означает ли это, что мы можем подняться на борт корабля? Дождь идет.

– Да, да. Наши люди уже все покинули его и он в отличном состоянии. – Затем, с внезапным любопытством взглянув на Тревиза, Блисс заметила: – Ты остаешься сухим. Капли дождя минуют тебя.

– Да, действительно, – сказал Тревиз, – я избегаю сырости.

– Но разве не прекрасно иногда вымокнуть до нитки?

– Совершенно верно. Но на мой вкус, не под дождем.

Блисс пожала плечами.

– Ну, как хочешь. Весь наш багаж погружен, так что можно войти.

Все трое двинулись к кораблю. Дождь закапал еще реже, но трава была совершенно мокрой. Тревиз поймал себя на том, что боязливо ступает по ней, в то время, как Блисс сбросила тапочки, которые сейчас несла в руке и шла по траве босиком.

– Это восхитительное ощущение, – сказала она в ответ на обращенный вниз взгляд Тревиза.

– Хорошо, – сказал он отсутствующе; затем, с оттенком раздражения: – Зачем это другие геянцы стоят тут?

– Они будут записывать это событие, – ответила Блисс, – которое Гея находит знаменательным. Ты важен для нас, Тревиз. Пойми, что если ты изменишь свое мнение в результате этого путешествия и примешь решение против нас, мы никогда не вырастем в Галаксию и даже не останемся Геей.

– Следовательно, я олицетворяю собой жизнь и смерть Геи, целого мира.

– Мы полагаем, что так.

Тревиз внезапно остановился и снял свою дождевую шляпу.

Голубые просветы появлялись на небе. Он сказал:

– Но у вас сейчас есть мой голос в вашу пользу. Если вы убьете меня, я никогда не смогу изменить его.

– Голан, – шокированно пробормотал Пилорат. – Что за ужасные вещи ты говоришь.

– Типично для Изолята, – холодно сказала Блисс. – Ты должен понять, Тревиз, что мы заинтересованы не в тебе персонально, или даже в твоем голосе, а в истине, в действительном положении дел. Ты важен единственно как ведущий к истине и твой голос – ее показатель. Это то, что мы хотим от тебя, и если мы убьем тебя, чтобы избежать изменения в твоем решении, мы просто скроем правду от самих себя.

– Если я скажу, что истина – не-Гея, вы бодро согласитесь умереть?

– Не очень уж бодро, возможно, но хотелось бы именно так вести себя под конец.

– Если что-нибудь должно убедить меня, – покачал головой Тревиз, – что Гея ужасна и должна умереть, это могло бы быть то самое утверждение, которое ты только что сделала.

Затем он сказал, посмотрев на спокойно наблюдавших и возможно слушавших геянцев:

– Почему они так расположились? И почему их так много? Если один из них наблюдает это событие и сохранит все в его или ее памяти, не удовлетворит ли это всю остальную планету? Разве воспоминание об отлете не может храниться в миллионах мест, если вы этого захотите?

– Каждый из них наблюдают это каждый со своей точки зрения и каждый сохраняет память об этом в слегка ином мозгу. Когда все наблюдения изучат, можно будет увидеть, что происшедшее может быть лучше понято из синтеза всех наблюдений, чем из любого, взятого отдельно.

– Целое – больше, чем сумма частей, другими словами.

– Точно. Ты уловил смысл основного положения существования Геи. Ты, как многоклеточный организм, состоишь примерно из 50 триллионов клеток, но ты, как человеческая личность, более важен, чем эти 50 триллионов как сумма их собственных значений. Наверняка ты согласишься с этим.

– Да, – сказал Тревиз, – с этим я согласен.

Он вошел в корабль и резко повернулся, чтобы еще раз взглянуть на Гею. Короткий дождь принес новую свежесть в атмосферу. Он видел зеленый, тихий, мирный, процветающий мир, сад покоя среди возмущенной усталой Галактики.

И Тревиз горячо надеялся, что никогда не увидит его вновь.

6

Когда люк шлюза захлопнулся позади них, Тревиз почувствовал себя словно проснувшимся от не то чтобы кошмара, но чего-то настолько ненормального, что это не позволяло свободно вздохнуть.

Он полностью отдавал себе отчет, что элемент этой ненормальности все еще находился вместе с ним в лице Блисс.

Пока она тут, Гея по-прежнему рядом – теперь он также убедился, что ее присутствие было значительным. Это был черный ящик, работающий вновь, и он горячо надеялся, что никогда не станет слишком сильно ему доверять.

Он осмотрел судно и нашел его прекрасным. Оно было только его, с тех пор, как Мэр Харла Бранно из Основания навязала его Тревизу и выслала Голана к звездам – сверкающая приманка для тех, кого она считала врагами Основания. Это задание было выполнено^[3], но корабль все еще оставался у него, и он не планировал возвращать это судно.

Корабль принадлежал ему не больше нескольких месяцев, но казался его домом и он мог лишь с трудом вспомнить то, что когда-то было его домом на Терминусе.

Терминус! Лежащий в стороне центр Основания, предназначенный, по Плану Сэлдона, сформировать вторую и величайшую Империю в течение следующих пяти столетий, по плану, который Тревиз сейчас пустил под откос. Своим собственным решением он превращал Основание в ничто и взамен делал возможным новый путь развития общества, новую схему жизни, самую ужасную революцию по сравнению с любой другой со времен развития многоклеточной жизни.

Сейчас он отправился в путешествие, для того, чтобы доказать самому себе (или опровергнуть), что сделанное им было правильным.

Он вышел из состояния неподвижной задумчивости и в раздражении встряхнулся. Тревиз поторопился в рубку и обнаружил, что его компьютер все еще находится там.

Компьютер сверкал, все сверкало. Здесь провели очень тщательную уборку. Все системы работали безукоризненно и, казалось, с большей легкостью, чем прежде. Вентиляционная систем стала настолько бесшумной, что он приложил руку к вентилятору, чтобы почувствовать поток воздуха.

Круг света на экране приглашающе пылал. Тревиз коснулся его, и свет разлился по поверхности пульта, очерчивая контуры левой и правой руки, появившиеся на нем. Голан глубоко вздохнул и обнаружил, что некоторое время не дышал.

Геяне ничего не знали о технологии Основания и могли легко повредить компьютер безо всякого злого умысла. Пока ничего не было заметно – контуры рук все еще были здесь.

Главный тест, однако, начинался с момента наложения его собственных рук на контуры на пульте и он на мгновение замер. Он узнает, почти наверняка, если что-нибудь не так – но если это что-нибудь действительно произошло, что он сможет поделать? Для ремонта необходимо вернуться на Терминус, но если он это сделает, Мэр Бранно наверняка не позволит ему покинуть Терминус вновь. А если он не вернется…

Он почувствовал, как колотится сердце, и явно не было нужды в намеренном затягивании неуверенного ожидания.

Тревиз вытянул руки – правую, левую – и совместил их с контурами на пульте. Сразу же у него возникла иллюзия, что их держит другая пара рук. Его чувства расширились, и он мог теперь видеть во всех направлениях зеленую и влажную Гею, все еще наблюдающих геянцев. Когда он приказал себе посмотреть вверх, он увидел небо в густых облаках. По его желанию небо приблизилось, облака исчезли и он смотрел на незамутненный голубой купол с видимой сквозь фильтры державой Геянского солнца.

Следующее мысленное усилие и голубизна распалась. Он увидел звезды.

Он стер и их и пожелал, и увидел Галактику, подобную сверкающему колесу. Голан протестировал компьютерный образ, подгоняя его ориентацию, изменяя видимое течение времени, заставляя ее вращаться сперва в одном направлении, затем – в другом. Он выделил солнце Сейшел, ближайшую для Геи важную звезду; затем солнце Терминуса, Трантор; одно за другим. Он путешествовал от звезды к звезде, внутри карты Галактики, которая жила в кишечнике компьютера.

После этого он убрал с пульта руки и позволил реальному миру вобрать его вновь – и обнаружил, что простоял все это время полусогнувшись над компьютером для поддержания мануального контакта. Он даже одеревенел и ему пришлось потянуться, разминая мышцы спины перед тем, как сесть.

Он смотрел на компьютер с чувством горячего облегчения.

Тот работал исправно. Пожалуй, его чувство было более определенным – он мог бы сравнить это чувство только с любовью. В конце концов, когда он совмещал свои руки с контуром на пульте (он решительно не желал признаться себе, что думал об этом, как о ее руках) они были одним целым и его воля направлялась, контролировалась, испытывалась и была частью чего-то большего. Внезапно Тревиз с беспокойством подумал, что он и компьютер, должно быть, чувствовали (в исчезающе малой степени), то, что Гея чувствовала с гораздо большей силой.

Он тряхнул головой. Нет! В случае с компьютером и им самим, это был он – Тревиз, кто обладал полным контролем.

Компьютер был всецело покорной вещью.

Он встал и вышел в короткий коридор и салон. Здесь находилось достаточно пищи всякого рода, с соответствующими устройствами замораживания и быстрого разогрева. Он уже заметил, что книгофильмы в его комнате были в полном порядке, и он был почти уверен – нет, всецело уверен – что личная библиотека Пилората находится в безопасном хранилище.

Однако, для верности, об этом нужно спросить у него самого.

Пилорат!

Это напомнило ему о том, что он хотел, и Голан прошел в комнату Пилората.

– Это что, комната для Блисс, Янов?

– Да, верно.

– Я могу превратить общую комнату в спальню для нее.

Блисс, сделав большие глаза, снизу вверх взглянула на него.

– Я не желаю отдельную спальню. Я буду совершенно удовлетворена, оставшись здесь с Пилом. Впрочем, я полагаю, что смогу использовать и другие помещения при необходимости. Для занятий гимнастикой, например.

– Конечно. Любое помещение, кроме моего.

– Хорошо. Так я предложила бы расположиться, если бы занималась этим. Конечно, ты можешь не согласиться с нами.

– Естественно, – сказал Тревиз, глянув вниз и поняв, что стоит прямо на пороге. Он сделал полшага назад и мрачно промолвил:

– Это не домик для новобрачных, Блисс.

– Я должна сказать, принимая во внимание компактность корабля, что это верно, хотя Гея вполовину расширила его.

Тревиз пытался сдержать улыбку.

– Ты можешь вести себя очень дружески.

– Мы можем, – сказал Пилорат, чувствуя неловкость от темы разговора, – но действительно, старина, не покинул бы ты нас, чтобы мы занялись собственным расположением.

– На самом деле, я не могу, – сказал Тревиз медленно. – Я все еще пытаюсь разъяснить, что это не место для медового месяца. Я не возражаю против всего того, что вы будете делать по взаимному согласию, но вы должны понять, что здесь невозможно уединиться. Я надеюсь, что вы понимаете это, Блисс.

– Здесь есть двери, – сказала Блисс, – и я полагаю, вы не будете тревожить нас, когда они будут заперты – само собой, исключая случай реальной опасности.

– Конечно, не буду. Однако, здесь нет звукоизоляции.

– Ты пытаешься сказать, Тревиз, что сможешь очень ясно услышать любой наш разговор и любые звуки, которые мы можем производить, занимаясь сексом.

– Да, именно об этом я пытаюсь сказать. Принимая это во внимание, я ожидаю, что вы изыщите возможность ограничить здесь вашу активность. Это может разобщить вас, и я прошу прощения, но такова ситуация.

Пилорат откашлялся и мягко сказал:

– Действительно, Голан, это проблема, с которой я уже столкнулся. Ты понимаешь, что любое ощущение, которое испытывает Блисс, когда она вместе со мной, испытывается всей Геей.

– Я думал об этом, Янов, – сказал Тревиз, плохо скрывая отвращение, – я не стремился упоминать это – по крайней мере, до того случая, когда такая мысль сама придет тебе в голову.

– Но, боюсь, она пришла.

– Не делайте из этого проблему, Тревиз, – вмешалась Блисс. – В любой данный момент на Гее тысячи человеческих существ занимаются сексом; миллионы едят, пьют или занимаются другими приятными делами. Это дает вклад во всеобщую ауру удовольствия, которое чувствует Гея, каждая ее часть. Низшие животные, растения – все имеет свои прогрессивно уменьшающиеся радости, которые также входят во всеобщую радость сознания, которую Гея чувствует всегда, во всех своих частях, и это нельзя ощутить в другом мире.

– У нас свои собственные радости, – ответил Тревиз, – которые мы можем разделить с другими, следуя моде, или сохранить в себе, если хотим.

– Если бы ты мог чувствовать наши, то узнал бы, как обделены в этом отношении вы, Изоляты.

– Откуда тебе знать, что мы чувствуем?

– Без знания того, что ты чувствуешь, довольно разумно предположить, что мир общего удовольствия должен быть более изощренным, чем все, имеющееся в распоряжении отдельного индивидуума.

– Возможно, но даже если мои удовольствия бедны, я сохраню мои собственные радости и печали и удовлетворюсь ими, как бы малы они не были, и буду самим собой, а не кровным братом ближайшей скале.

– Не издевайся, – сказала Блисс. – Ты ценишь каждый кристалл в своих костях и зубах и не желаешь, чтобы хоть один из них повредился, хотя в них не больше сознания, чем в обычном скальном кристалле того же размера.

– Это, в общем, верно, – неохотно согласился Тревиз, – но мы ушли от темы разговора. Мне нет дела до того, что вся Гея делит твою радость, Блисс, но я не желаю разделять ее. Мы будем жить здесь в соседних каютах и я не желаю, чтобы меня вынуждали участвовать в ваших забавах даже косвенно.

– Это спор ни о чем, мой дорогой друг, – сказал Пилорат. – Я не менее тебя озабочен нарушением твоей уединенности. Как и моей, впрочем. Блисс и я будем сдержаны, не правда ли, Блисс?

– Все будет как ты пожелаешь, Пил.

– В конце концов, – сказал Пилорат, – мы проведем гораздо больше времени на планетах, чем в пространстве, и на планетах препятствий для истинного уединения…

– Мне все равно, что ты будешь делать на планетах, – прервал его Тревиз, – но на этом корабле – я главный.

– Совершенно верно, – поторопился согласиться Пилорат.

– Тогда, поскольку это выяснено, пора отправляться.

– Но подожди, – Пилорат потянулся, чтобы удержать Тревиза за рукав. – Отправимся куда? Где находится Земля не знаем ни ты, ни я, ни Блисс, не знает и твой компьютер, ведь ты давно говорил мне, что в нем отсутствует любая информация о Земле. Что ты намереваешься делать? Ты же не можешь дрейфовать наугад через пространство, мой дорогой друг.

Тревиз на это только улыбнулся, почти радостно. Впервые с тех пор, как он попал в объятия Геи, он чувствовал себя хозяином своей судьбы.

– Уверяю тебя, – сказал он, – что дрейфовать не входит в мои намерения, Янов. Я точно знаю, куда я направляюсь.

7

Пилорат тихо вошел в рубку после того, как прождал некоторое время реакции на свой стук в дверь, оставшийся безответным. Он обнаружил Тревиза поглощенным пристальным изучением звездного пространства.

– Голан, – сказал Пилорат и остановился в ожидании.

Тревиз обернулся.

– Янов! Садись. Где Блисс?

– Спит. Мы вышли в космос, как я вижу.

– Ты прав, – Тревиз не был удивлен неведением друга. В этих новых гравитационных кораблях просто не было возможности обнаружить отлет. Не было никаких внутренних эффектов: перегрузок, шума, вибрации.

Обладая возможностью изолироваться от внешних гравитационных полей в любой степени, вплоть до совершенной изоляции, «Далёкая Звезда» поднималась с поверхности планеты, как бы плывя в каком-то космическом море. И пока она это проделывала, действие гравитации внутри корабля, как это ни парадоксально, оставалось нормальным. Конечно, пока корабль находился в атмосфере, не было нужды в ускорении, так что вой и вибрация быстро рассекаемого воздуха отсутствовали. Но, как только атмосфера оставалась позади, можно было начинать разгон, и притом довольно быстрый, без воздействия на пассажиров.

Это было исключительно комфортабельно, и Тревиз не видел, как это можно усовершенствовать, пока люди не откроют способ махнуть сквозь гиперпространство без корабля и без забот о близлежащих гравитационных полях, которые могут быть слишком сильными. Сейчас «Далёкая Звезда» должна была спешить прочь от Геи в течении нескольких дней, прежде чем интенсивность гравитации достаточно ослабнет для совершения Прыжка.

– Голан, мой дорогой, – сказал Пилорат, – могу я минуту-другую поговорить с тобой? Ты не слишком занят?

– Я совсем не занят. Компьютер руководит всем, после того, как я его соответственно инструктирую. И временами кажется, что он предугадывает мои возможные инструкции и выполняет их прежде, чем я сформулирую приказ. – Тревиз любовно провел ладонью по поверхности панели.

– Мы стали очень дружны, Голан, за то короткое время, что знаем друг друга, хотя, должен признать, я с трудом соглашаюсь с тем, что оно действительно короткое. Так много всего случилось. Это настолько странно, что когда я думаю о своей умеренно длинной жизни, то половина всех событий, которые я пережил, произошла в последние несколько месяцев. Или так это кажется. Я почти могу предположить…

Тревиз поднял руку.

– Янов, ты отвлекаешься. Ты начал с утверждения, что мы стали очень дружны в короткое время. Да, это так, и мы все еще дружны. Однако, ты знаешь Блисс еще меньше и стал с ней еще дружнее.

– Это другое дело, – сказал Пилорат, смущенно кашлянув.

– Конечно, но что выйдет из нашей быстрой, но выстраданной дружбы?

– Если, дорогой мой, мы все еще друзья, как ты только что сказал, тогда я должен перейти к Блисс, которая, как ты тоже отметил, особенно дорога мне.

– Я понимаю. И что из этого?

– Я знаю, Голан, что ты не любишь Блисс, но ради меня, я хотел бы…

Тревиз взмахнул рукой.

– Один момент, Янов. Я не очарован Блисс, но она и не предмет моей ненависти. В самом деле, у меня нет по отношению к ней никакой враждебности. Она привлекательная юная женщина и, даже если бы она не была таковой, и тогда я готов был бы находить ее такой. Я люблю не Гею.

– Но Блисс – это и есть Гея.

– Я знаю, Янов. Именно это так осложняет дело. Пока я думаю о Блисс как о личности – нет проблем. Как только я вижу в ней Гею – они появляются.

– Но ты не дал ни одного шанса Гее, Голан. Послушай старина, позволь мне признаться кое в чем. Когда Блисс и я занимались любовью, она иногда позволяла мне подключиться к ее сознанию на минуту-другую. Не дольше, так как считает меня слишком старым, чтобы адаптироваться к этому. Ах, не ухмыляйся Голан, ты, должно быть, тоже слишком стар для такого. Если Изолят, как ты или я, останется частью Геи более чем на минуту или две, может быть поврежден мозг, а если это продолжится пять-десять минут, то приведет к необратимым изменениям. Если бы ты только мог испытать это, Голан.

– Что? Необратимое повреждение мозга? Нет уж, спасибо.

– Голан, ты намеренно не понимаешь меня. Я имел в виду только тот короткий момент единения. Ты даже не знаешь, что ты теряешь. Это неописуемо. Блисс говорит, что это ощущение радости. Это все равно, что говорить о радости, когда ты наконец выпьешь глоток воды после того, как почти умер от жажды. Я не могу даже сравнить, на что это похоже. Ты разделяешь все удовольствия, которые миллиард людей испытывают по отдельности. Это не постоянная радость – будь это так, ты бы быстро перестал чувствовать ее. Это пульсирует – мерцает – имеет странный пульсирующий ритм, который не позволяет тебе оторваться. Это большая – нет, не большая – лучшая радость, чем ты когда-либо мог ощущать сам по себе. Мне хотелось плакать, когда она закрывала передо мной двери…

Тревиз покачал головой.

– Ты удивительно красноречив, мой добрый друг, но это звучит очень похоже на то, что ты описываешь состояние псевдоидорфинной зависимости или действие других наркотиков, которые дают кратковременные радости ценой погружения тебя в состояние непрерывного ужаса все остальное время. Это не для меня! Я не расположен продавать свою индивидуальность за короткие вспышки удовольствия.

– Я все еще сохраняю свою индивидуальность, Голан.

– Но надолго ли ты сохранишь ее, если будешь продолжать, Янов? Ты будешь просить все больше и больше своего дурмана, до тех пор, пока в конце концов, твой мозг не разрушится. Янов, ты не должен позволять Блисс проделывать это с тобой. Возможно, лучше мне самому поговорить с ней об этом.

– Нет! Не надо! У тебя нет душевного такта, ты знаешь, и я не хочу ее обидеть. Я уверяю тебя, она лучше заботится обо мне в этом отношении, чем ты можешь себе вообразить. Она более озабочена возможностью повреждения мозга, чем я. Можешь быть в этом уверен.

– Ну, тогда я скажу тебе, Янов, чтобы ты не делал этого больше. Ты прожил 52 года со своим собственным способом удовольствия и радости, и твой мозг приспособлен к нему. Не увлекись новым и необычным пороком. За это придется расплачиваться, если не сейчас, то потом.

– Да, Голан, – сказал Пилорат тихо, не поднимая взгляда от пола, – Допустим ты смотришь на это таким образом. Что, если бы ты был одноклеточным существом…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, Янов. Забудь это. Блисс и я уже обращались к этой аналогии.

– Да, но подумай на минуту. Допустим, мы вообразили одноклеточный организм с человеческим уровнем сознания и способностью думать и представь его столкнувшимся с возможностью стать многоклеточным организмом. Не будет ли одноклеточное оплакивать потерю своей индивидуальности и горько возмущаться предстоящей насильственной регламентацией клеток во всем организме? И будут ли они правы? Может ли отдельная клетка даже вообразить мощь человеческого мозга?

Тревиз резко качнул головой.

– Нет, Янов, это фальшивая аналогия. Одноклеточный организм не может иметь сознание или любую способность думать – или если может, то оно столь бесконечно мало, что может быть принятым равным нулю. Для таких объектов соединение и потеря индивидуальности – потеря того, что они никогда реально не имели. У человеческого существа, однако, есть и должна быть способность думать. У него действительно есть сознание и теряется действительно независимый разум, так что аналогия не верна.

На некоторое время между ними воцарилось молчание, почти давящая тишина, и, наконец, Пилорат, пытаясь повернуть разговор в новое русло, сказал:

– Что ты искал на экране?

– Привычка, – ответил Тревиз, кисло улыбнувшись. – Компьютер сообщает мне, что меня не преследуют геянские корабли и что сейшелский флот не пришел встречать меня. Так что я для самоуспокоения разглядываю обзорный экран, на котором нет чужих кораблей. Хотя компьютерные сенсоры в сотни раз зорче и более проницательны, чем мои глаза. Более того, компьютер способен чувствовать некоторые свойства пространства очень тонко, свойства, которые мои органы чувств не могут ощутить ни при каких условиях. Зная все это, я все же смотрю.

– Голан, если мы действительно друзья… – сказал Пилорат.

– Я обещаю тебе, что я не сделаю ничего, что может обидеть Блисс, по крайней мере, насколько позволят обстоятельства.

– Тогда другой вопрос. Ты скрываешь цель путешествия от меня, словно не доверяешь мне. Куда мы направляемся? Ты полагаешь, что знаешь, где находится Земля?

Тревиз взглянул на него, подняв брови.

– Извини. Это выглядит, словно я не хочу поделиться своим секретом?

– Да, но почему?

– В самом деле, почему? Не кажется ли тебе, друг мой, что дело здесь в Блисс?

– Блисс? Это означает, что ты не желаешь, чтобы она знала? Поверь, старина, ей всецело можно доверять.

– Не в этом дело. Что пользы скрывать от нее? Я полагаю, она может вытянуть любую тайну из моего мозга, если захочет. Я думаю, у меня были гораздо более детские причины для этого. У меня было чувство, что ты уделяешь внимание только ей и что я больше для тебя не существую.

– Но это не правда, Голан, – ужаснулся Пилорат.

– Я знаю, но я пытаюсь анализировать свои собственные чувства. Ты только сейчас пришел ко мне в тревоге за нашу дружбу, и, думая об этом, я понимаю, что у меня были такие же страхи. Я не мог открыто признаться себе в этом, но думаю, я чувствовал себя оторванным от тебя из-за Блисс. Возможно я пытался посчитаться, из каприза скрывая от тебя эти вещи. По-ребячьи, как мне кажется.

– Голан!

– Я сказал, это было по-детски, не так ли? Но покажи мне человека, который время от времени не вел бы себя так?

Однако мы друзья. Мы установили это, и, следовательно, я не должен больше играть в эти игры. Мы направляемся на Кампореллон.

– Кампореллон? – повторил Пилорат, не сразу вспоминая.

– Наверное, ты вспоминаешь, друг мой, изменника Мунн Лай Кампора. Мы с ним встретились на Сейшелл.

Лицо Пилората приняло выражение видимого облегчения.

– Конечно, я помню. Кампореллон был миром его предков.

– Если это правда. Нет необходимости верить всему, что сказал Кампор. Но Кампореллон – известный мир, а он сказал, что его обитатели знают Землю. Поэтому мы отправимся туда и поищем. Это может ни к чему не привести, но это единственная отправная точка, которая у нас есть.

Пилорат кашлянул и с сомнением произнес:

– Ах, мой дорогой друг, уверен ли ты?

– Здесь нет ничего, относительно чего можно быть или не быть уверенным. У нас есть единственная отправная точка, и, как бы ненадежна она не была, у нас нет иного пути, кроме как следовать к ней.

– Да, но если мы делаем это на основании информации Кампора, тогда, возможно, мы должны принять во внимание все, что тот сказал. Я припоминаю, он заявил нам – очень решительно – что Земли больше не существует как пригодной для жизни планеты – ее поверхность радиоактивна и она совершенно безжизненна. И если это так, тогда мы направляемся на Кампореллон напрасно.

8

Все трое обедали в столовой, которая с трудом вмещала даже такую небольшую компанию.

– Отлично, – сказал Пилорат с заметным удовлетворением.

– Это часть наших запасов с Терминуса?

– Нет, совсем нет, – ответил Тревиз. – Они давно кончились. Это – часть припасов, купленных на Сейшелл, прежде, чем мы направились к Гее. Необычно, не правда ли? Какой-то сорт даров моря, но слегка хрустящих. Что же касается этого блюда – я думал, это капуста, когда покупал ее, но на вкус – ничего подобного.

Блисс слушала, но ничего не говорила. Она брезгливо ковырялась в пище на своей тарелке.

– Ты должна поесть, дорогая, – нежно сказал Пилорат.

– Я знаю, Пил, и я ем.

– У нас есть геянская еда, Блисс, – сказал Тревиз с ноткой нетерпения, которую не смог до конца подавить.

– Я знаю, – сказала Блисс, – но я предпочитаю сохранить ее. Мы понятия не имеем, долго ли будем путешествовать в пространстве и, в конце концов, я должна научиться есть пищу Изолятов.

– Неужели она так плоха? Или Гея должна есть только Гею?

– Действительно, – вздохнула Блисс, – у нас есть поговорка, которая гласит: «Когда Гея ест Гею, никто ничего не теряет и не получает.» Это не более, чем перемещение разумности вверх и вниз по шкале. Все, что я ем на Гее, является Геей, и когда большая часть этого усваивается и становиться мной – это по-прежнему Гея. При этом, в процессе еды часть того, что я ем, имеет шанс стать частью разума большей интенсивности, в то время как другая порция еды превращается в того или иного сорта отбросы и, следовательно, опускается по шкале разумности.

Она взяла очередной кусок с тарелки, энергично жевала его некоторое время, а затем продолжила.

– Это – всемирный круговорот. Растения растут и поедаются животными. Животные едят и сами бывают съедены.

Любой умерший организм поглощается плесенью, гнилостными бактериями и так далее – по-прежнему Геей. В этом обширном круговороте разумности принимает участие даже неорганика и все имеет свой шанс стать частью высокоинтенсивного разума.

– Все это, – отметил Тревиз, – может быть сказано о любом мире. Каждый атом во мне имеет долгую историю, во время которой он мог быть частью многих живых существ, включая людей, и во время которой он мог также проводить долгие периоды в капле моря, или в куске угля, или в скале, дуновении ветра над нами.

– На Гее, однако, – сказала Блисс, – все атомы являются также постоянной частью высшего планетарного сознания, о котором ты не знаешь ничего.

– Хорошо. А что случиться потом с этими овощами с Сейшелл, которые ты ела. Станут ли они частью Геи?

– Станут, но очень медленно. И мои испражнения постепенно перестанут быть частью Геи. В конце концов, то, что покидает меня, совсем теряет контакт с Геей. Оно теряет даже ненаправленный гиперпространственный контакт, который я могу поддерживать с Геей, благодаря моему высокому уровню разумности. Именно этот гиперпространственный контакт приводит к тому, что не-геянская пища становится Геей – медленно – после того, как я съем ее.

– А как геянская пища в наших складах? Становится ли она постепенно не-Геей? Если так, лучше уж съешь ее, пока не поздно.

– Нет нужды беспокоиться об этом. Наши геянские запасы обработаны таким образом, что могут довольно долгое время оставаться частью Геи.

– Но что случится, если мы съедим геянскую пищу? – внезапно сказал Пилорат. – К тому же, что случилось с нами, когда мы ели геянскую пищу на Гее? Не превратились ли мы сами постепенно в Гею?

Блисс покачала головой и необычно тревожное выражение промелькнуло на ее лице.

– Нет, то, что вы ели, было потеряно для нас. Или, по крайней мере, та часть, что была усвоена вашими организмами, была потеряна для Геи. То, что вы не усвоили, осталось Геей или постепенно стало ею, так что в принципе баланс сохранился, но ряд атомов Геи стал не-Геей в результате вашего визита к нам.

– Почему это? – спросил Тревиз с любопытством.

– Потому что вы не могли перенести превращение, даже частичное. Вы были нашими гостями, прибывшими в наш мир поневоле, так сказать, и мы должны были защитить вас от опасности даже ценой потери некоторой части Геи. Это цена, уплаченная нами добровольно, но без особого восторга.

– Мы сожалеем об этом, – сказал Тревиз, – но ты уверена, что не-геянская пища, или какой-нибудь вид не-геянской пищи, не может, в свою очередь, повредить тебе?

– Нет, – ответила Блисс. – Что съедобно для тебя, должно быть съедобно и для меня. Я, конечно, имею дополнительные проблемы в усвоении такой пищи и превращении ее в Гею, как и в мои ткани. Это создает психологический барьер, который слегка портит мне радость от еды и заставляет меня есть медленно, но я преодолею это со временем.

– А как же инфекции? – воскликнул Пилорат в тревоге. – Как же я не подумал об этом раньше, Блисс! Любой мир, где мы приземлимся, наверняка имеет микроорганизмы, против которых ты беззащитна и ты можешь умереть от обыкновенной простуды.

Тревиз, мы должны вернуться.

– Не паникуй, Пил, дорогой, – улыбаясь сказала Блисс. – Микробы тоже ассимилируются Геей, когда они проникают в мое тело каким-либо путем. Если окажется, что они приносят вред, они ассимилируются быстрее; и как только станут Геей, больше не причинят мне зла.

Трапеза подходила к концу и Пилорат прихлебывал подогретую смесь фруктовых соков со специями.

– Дорогой мой, – сказал он, облизав губы, – я думаю, настало время сменить тему. Мне кажется, что мое единственное занятие на борту этого корабля – смена тем для разговоров. Почему бы это?

– Потому что Блисс и я цепляемся друг к другу, – торжественно сказал Тревиз, – какой бы вопрос мы не обсуждали, даже перед лицом смерти. Мы зависим от тебя, ты спасаешь нас от безумия. О чем ты хотел поговорить, старина?

– Я просмотрел свои справочные материалы по Кампореллону. Весь сектор, частью которого он является, богат древними легендами. Они относят свой сеттельмент к довольно давним временам, к первому тысячелетию гиперпространственных путешествий. На Кампореллоне говорят даже о легендарном основателе по имени Бенбели, хотя не могут сказать, откуда он появился. Они говорят, что первоначальное название их планеты было «Мир Бенбели».

– Как ты думаешь, много ли в этом правды, Янов?

– Ядро, возможно, как и в любой легенде.

– Я никогда не слышал ни о ком по имени Бенбели в истории. А ты?

– И я тоже. Но ты знаешь, что в позднюю Имперскую эру происходило тщательное замалчивание пред-Имперской истории.

Императоры в беспокойные последние столетия Империи были озабочены подавлением местного патриотизма, так как считали его, видимо, дезинтегрирующим фактором. Почти в каждом секторе Галактики, следовательно, истинная история с полными записями и точной хронологией существовала лишь с момента присоединения к Империи или аннексии ею.

– Я не думал, что история может быть так легко уничтожена, – сказал Тревиз.

– В основном, это не так, – ответил Пилорат, – но решительно настроенное и могучее правительство может сильно повредить ей. В этом случае ранней истории приходится зависеть от рассеянных материалов и она вырождается в устные предания. Обычно такие легенды полны преувеличений и стремятся представить сектор старее и могущественнее, чем он был. И не имеет значения, насколько глупы определенные легенды, или насколько невозможны на самом деле описываемые события, это становится вопросом патриотизма среди местного населения, верящего в них. Я могу показать тебе рассказы из каждого уголка Галактики, которые говорят о первоначальной колонизации, начавшейся непосредственно с самой Земли, хотя это не всегда то имя, которое они дают планете предков.

– Как они еще называют ее?

– Любым из множества имен. Иногда они называют ее Единственной, а временами – Старушкой. Или зовут ее «Лунным Миром» что, согласно некоторым авторитетам, является упоминанием о ее гигантском спутнике. Другие утверждают, что это означает «Утерянный Мир» и что «Лунный» – вариант «Утерянного»^[4], пред-Галактического слова, означавшего «потерянный» или «покинутый».

– Янов, остановись! – мягко сказал Тревиз. – Ты вечно можешь продолжать, со своими авторитетами и контр-авторитетами. Ты говоришь, эти легенды повсеместны?

– О, да, мой друг. Точно. Ты должен только разобраться в них, для того, чтобы получить представление об этой человеческой способности – начать с какого-нибудь зерна правды и наслаивать вокруг него слой за слоем совершеннейшего вранья – подобно моллюску Rhamopora, который растит жемчуг вокруг кусочка камня. Я пришел к этой совершенно точной метафоре только когда…

– Янов! Погоди! Скажи мне, есть ли что-нибудь в легендах Кампореллона, что отличает их от других?

– О! – Пилорат отрешенно взглянул на Тревиза, но не надолго. – Отличия? Ну, они утверждают, что Земля относительно близка. Это странно. На большинстве миров, где рассказывают о Земле, под каким бы именем они ее не знали, имеется тенденция смутно отзываться о ее положении – размещая ее бесконечно далеко или в какой-либо стране «никогда-никогда».

– Да, как некоторые сейшеллцы, которые говорили нам, что Гея находится в гиперпространстве.

Блисс засмеялась.

Тревиз бросил на нее быстрый взгляд:

– Это правда. Именно так нам и говорили.

– Да нет, я не оспариваю это. Это просто забавно. Мы не хотим, чтобы нам мешали, и вера сейшеллцев в недостижимость Геи – то, что нужно. Где бы мы могли быть в большей безопасности, чем в гиперпространстве? И если люди полагают, что мы находимся в нем – это почти то же самое, как если бы Гея там и была.

– Да, – сказал Тревиз сухо, – и, похоже, что есть что-то подобное, что заставляет людей полагать, что Земля не существует, или что она очень далеко, или что она покрыта – За исключением того, – отметил Пилорат, – что кампореллонцы считают ее относительно близкой к ним.

– Но тем не менее, наделяют ее радиоактивной поверхностью. Так или иначе, каждый народ с легендой о Земле считает ее недостижимой.

– Это более или менее правда, – сказал Пилорат.

– Многие на Сейшелл полагали, что Гея близка. Некоторые даже верно определяли ее звезду; хотя все считали ее недостижимой. Может оказаться, что некоторые кампореллонцы, настаивающие на радиоактивности Земли, могут указать ее звезду. Мы сможем тогда добраться до этой планеты, хотя они считают ее недостижимой. Мы проделали то же самое в случае с Геей.

– Гея желала принять тебя, Тревиз, – сказала Блисс. – Вы были беспомощны в наших объятиях, но мы не думали причинять вам вред. Что если Земля столь же могущественна, но не благосклонна? Что тогда?

– Я должен в любом случае попытаться достигнуть ее и готов принять любые последствия. Однако, это моя проблема. Как только я локализую Землю и направлюсь к ней, вам будет еще не поздно покинуть меня. Я высажу вас на ближайшем мире Основания или доставлю обратно на Гею, если вы пожелаете, а затем отправлюсь к Земле один.

– Мой дорогой, – сказал Пилорат с очевидным огорчением, – не говори подобных вещей. Я не хочу покидать тебя.

– Или я – покинуть Пила, – сказала Блисс, протянув руку и коснувшись щеки Пилората.

– Ну что ж, хорошо. Вскоре мы будем готовы к Прыжку на Кампореллон, а затем, надеюсь, и к Земле.

Часть II

Кампореллон

3. На внешней станции

9

– Тревиз говорил тебе, – сказала Блисс, входя в свою каюту, – что мы в любой момент должны быть готовы к Прыжку и переходу через гиперпространство?

Пилорат, склонившийся над своим дисплеем, взглянул на нее.

– Да, он только что заглянул и сказал мне «в пределах получаса».

– Мне неприятно думать об этом, Пил. Мне никогда не нравился Прыжок. Во время него у меня возникает забавное чувство вывернутости наизнанку.

Пилорат выглядел слегка удивленным.

– Я даже не думал о тебе, как о космическом путешественнике, Блисс, дорогая.

– Я не слишком опытна, и я не имею ввиду, что это только в моем случае, как компоненты. У самой Геи не было поводов для регулярных космических путешествий. По своей истинной природе я/мы/Гея не нуждаемся в исследованиях, торговле или связях через пространство. Хотя остается необходимость держать кого-то на внешних станциях…

– Как в том случае, когда мы имели счастье встретить тебя.

– Да, Пил, – она нежно улыбнулась ему. – Или даже посещать Сейшелл и другие звездные области по различным причинам – обычно конспиративно. Но, конспиративно или нет, это означает Прыжок и, конечно, когда любая часть Геи совершает Прыжок, вся Гея чувствует это.

– Это довольно неприятно, – сказал Пилорат.

– Могло быть и хуже. Большая часть Геи не участвует в Прыжке, так что эффект довольно размазан. Однако, я, кажется, более чувствительна, чем большинство Геи. Как я уже пыталась говорить Тревизу, хотя все на Гее – Гея, индивидуальные компоненты не идентичны. У нас свои различия и мой тип по каким-то причинам особенно чувствителен к Прыжку.

– Постой, – сказал Пилорат, внезапно припоминая, – Тревиз объяснял мне однажды. Это в обычных кораблях ты испытываешь ужасные ощущения. В обычных кораблях ты покидаешь Галактическое гравитационное поле при входе в гиперпространство и возвращаешься в него, выходя в обычное пространство. Именно уход и возвращение приводят к таким ощущениям. Но «Далёкая Звезда» – гравитационный корабль. Он независим от гравитационного поля и, собственно говоря, не покидает и не возвращается в него. По этой причине мы не почувствуем ничего. Я могу заверить тебя в этом, исходя из собственного опыта.

– Но это прелестно. Я жалею, что не затронула эту тему раньше. Я могла бы избавить себя от изрядных переживаний.

– У него есть и другое преимущество, – продолжил Пилорат, чувствуя душевный подъем в необычной для него роли специалиста по вопросам астронавтики. – Обычные корабли должны удалиться от крупных масс, таких, как звезды, на довольно большое расстояние в обычном пространстве для того, чтобы произвести Прыжок. Частью потому, что чем больше величина гравитационного поля звезды, тем болезненнее ощущения от Прыжка, частью – чем сильнее гравитационное поле, тем сложнее системы уравнений, от решения которых зависит безопасность Прыжка и определение точки выхода в обычное пространство.

На гравитационном судне, однако, отсутствует, так сказать, ощущение Прыжка. К тому же, корабль снабжен компьютером, который значительно превосходит обычные и может решать сложные уравнения с необычайным искусством и скоростью. В итоге, вместо того, чтобы удаляться от звезды пару недель только из-за необходимости выбора безопасной и удобной для Прыжка дистанции, «Далёкая Звезда» достигает того же за два-три дня.

– Это прекрасно, – сказала Блисс, – и это делает честь Треву, что он может управлять таким необычным кораблем.

Пилорат слегка нахмурился:

– Пожалуйста, Блисс. Говори «Тревиз».

– Да, да. В его отсутствие, однако, я немного расслабилась.

– Не стоит. Ты не должна поощрять эту привычку даже слегка, дорогая. Он так чувствителен к этому.

– Не к этому. Он чувствителен ко мне. Я ему не нравлюсь.

– Это не так, – горячо возразил Пилорат. – Я говорил с ним о тебе. Подожди, подожди, не хмурься. Я был сверхтактичен, милое дитя. Он уверил меня, что дело не в том, что ты ему не нравишься. Он подозревает Гею и удручен тем, что был вынужден признать ее будущим человечества. Мы должны учитывать это. Он должен преодолеть себя, по мере того, как постепенно придет к пониманию преимуществ Геи.

– Надеюсь, что это так, но это не только Гея. Что бы он тебе не говорил, Пил, – и помни, что он очень привязан к тебе и не хочет тебя ранить – он не любит лично меня.

– Нет, Блисс. У него нет для этого оснований.

– Меня не обязаны любить все просто потому, что любишь ты, Пил. Позволь мне объяснить. Трев – хорошо, Тревиз – думает, что я робот.

Огромное изумление появилось на обычно непроницаемом лице Пилората.

– Наверняка он не считает тебя искусственным человеческим существом.

– Почему ты так удивлен? Гея была основана с помощью роботов. Это известный факт.

– Роботы могли помогать, как это могут машины, но это люди основали Гею, люди с Земли. Именно так думает Тревиз. Я знаю.

– В памяти Геи нет ничего о Земле, как я и говорила тебе и Тревизу. Однако, в старейших воспоминаниях присутствуют еще какие-то роботы, работающие, даже спустя три тысячи лет, над задачей превращения Геи в обитаемый мир. В то время мы также формировали Гею как планетарное сознание. Это заняло много времени, Пел, дорогой, и явилось другой причиной того, что наши ранние воспоминания смутны, и, возможно, это не вмешательство Земли уничтожило их, как думает Тревиз…

– Послушай, Блисс, – сказал озабоченно Пилорат, – но где же роботы?

– Ну, когда Гея сформировалась, роботы ушли. Мы не хотели, чтобы Гея включала роботов. Мы были убеждены, и остаемся при этом мнении сейчас, что роботосоставляющая является, при длительном развитии, вредной для человеческого общества, не зависимо от того, Изоляты они по своей природе или Планетары. Я не знаю, как мы пришли к этому выводу, но возможно, что он основывался на событиях, датирующихся совсем ранними временами Галактической истории, так что память Геи не простирается так далеко в прошлое.

– Если роботы ушли…

– Да, но что если некоторые остались? Что если я – одна из них – возможно мне 15 тысяч лет. Тревиз подозревает это.

Пилорат медленно покачал головой.

– Но ведь это не так.

– А ты в этом уверен?

– Конечно, уверен. Ты не робот.

– Откуда ты знаешь?

– Блисс, я знаю. В тебе нет ничего искусственного. Если уж я не знаю ничего такого, то и никто не знает.

– Но разве не может оказаться возможным, что в любом отношении, от общих черт до мельчайших подробностей, я неотличима от натуральной? Если я такова, как ты сможешь провести отличие между мной и истинно человеческим существом?

– Я не думаю, что ты можешь быть настолько мастерски изготовлена.

– Что, если это было возможно, несмотря на то, что ты думаешь?

– Я просто не могу поверить этому.

– Тогда рассмотри это лишь как гипотетический случай. Если бы я была неотличимым от человека роботом, как бы ты к этому отнесся?

– Ну, я… я…

– Ну, скажем определенней. Как бы ты отнесся к тому, что занимался любовью с роботом?

Пилорат внезапно прищелкнул пальцами.

– Ты знаешь, есть легенды о женщине, влюбившейся в искусственного мужчину и наоборот. Я обычно думал, что в этом заключена лишь аллегория и никогда не мог вообразить, что эти истории могут оказаться истиной. Конечно, Голан и я никогда даже не слышали слова «робот» до тех пор, пока мы не приземлились на Сейшелл, но, как я сейчас думаю об этом, эти искусственные мужчина и женщина должно быть и были роботы.

По-видимому, такие роботы действительно существовали в ранние исторические времена. Это означает, что отношение к таким легендам должно быть пересмотрено…

Он внезапно замолчал, и, когда после некоторого ожидания Блисс резко хлопнула в ладоши, подпрыгнул, ошеломленный этим звуком.

– Пил, дорогой, ты использовал свою мифологию для того, чтобы уйти от ответа на мой вопрос. Я повторяю: как бы ты отнесся к тому, чтобы заниматься любовью с роботом?

Он в затруднении посмотрел на нее.

– Неким истинно неотличимым роботом? Таким, что невозможно найти различия с человеком?

– Да.

– Тогда, как мне кажется, робот, который неотличим от человека является человеком. Если бы ты даже и была таким роботом, для меня ты все равно останешься человеком.

– Это то, что я хотела от тебя услышать, Пил.

Пилорат немного подождал, затем сказал:

– Ну, а сейчас, когда ты услышала мои слова, дорогая, не будешь ли ты так добра сказать мне, что ты – натуральный человек и мне не нужно справляться с подобной гипотетической ситуацией?

– Нет. Я не сделаю этого. Ты определил натурального человека как объект, который имеет все свойства натурального человеческого существа. Если ты удовлетворен тем, что я имею все эти свойства, тогда дискуссия окончена. Мы получили действующее определение и не нуждаемся в ином. Кроме всего прочего, как я могу узнать что ты всего-навсего не робот, которому посчастливилось оказаться неотличимым от человека?

– Потому что я сказал тебе, что я не робот.

– О, но если бы ты был таким роботом, ты мог бы быть устроен так, чтобы говорить мне, что ты натуральный человек, и ты мог бы даже быть запрограммирован верить в это сам. Действующее определение – вот все, что мы имеем, и все, что у нас может быть.

Она обвила шею Пилората своими руками и поцеловала его.

Поцелуй становился все более страстным и продолжался, пока Пилорат не попытался сказать, слегка приглушив голос:

– Но мы обещали Тревизу не повергать его в смущение, превращая этот поход в свадебное путешествие.

– Позволь этому уйти прочь и не оставляй нам времени думать об этих обещаниях, – сказала Блисс с ноткой просьбы в голосе.

– Но я не могу сделать этого, дорогая, – ответил Пилорат в затруднении. – Я знаю, это должно раздражать тебя, Блисс, но я постоянно задумываюсь и я принципиально против того, чтобы позволить эмоциям захватить меня. Эта особенность формировалась во мне всю мою жизнь и, вероятно, досаждает окружающим. Я никогда не жил с женщиной, которая бы не начинала возражать против этого рано или поздно. Моя первая жена – но я полагаю, что это неподходящая тема для обсуждения…

– Да, довольно неподходящая, но не настолько уж… Впрочем, ты не первый мой любовник.

– Ох! – сказал Пилорат в замешательстве, но затем, заметив легкую улыбку Блисс, продолжил: – Я имею ввиду, конечно нет. Я даже не предполагал, что я – первый. Все равно, моей первой жене это не понравилось бы.

– А мне наоборот. Я нахожу тебя, бесконечно погруженного в задумчивость, привлекательным.

– Я не могу поверить в это, но я думаю о другом. Робот или человек – не имеет значения. Мы здесь согласны. Однако, я Изолят и ты знаешь это. Я не часть Геи, и когда мы любим друг друга, ты разделяешь эмоции с не-Геей, даже когда позволяешь мне стать частью Геи на короткое время и это не может быть той же самой интенсивностью эмоций, какую ты воспринимаешь, когда Гея любит Гею.

– Любить тебя Пил – в этом есть своя собственная прелесть. Я не заглядываю дальше в будущее.

– Но это не только твое дело, что ты любишь меня. Ты – это не только ты. Что, если Гея сочтет подобное поведение извращением?

– Если бы дело обстояло так, я бы знала, ведь я – Гея. А так как мне приятно быть с тобой, Гее это тоже приятно. Когда мы занимаемся любовью, вся Гея разделяет мои ощущения в той или иной степени. Когда я говорю, что я люблю тебя, это означает, что Гея любит тебя, хотя только одна отдельная ее часть, которую я собой представляю, принимает в этом непосредственное участие. Ты смущен?

– Будучи Изолятом, Блисс, я не совсем улавливаю смысл всего этого.

– Можно представить это в виде аналогии с телом Изолята. Когда ты насвистываешь мелодию, все твое тело, ты как организм, хочешь свистеть ее, но непосредственная задача производить звуки доверена твоим губам, языку и легким. Твой правый большой палец не делает ничего.

– Он может отстукивать мелодию.

– Но это не является необходимым действием для свиста. Отстукивание мелодии – не само действие, но отклик на действие, и, наверное, все части Геи могут откликнуться так или иначе на мои эмоции, как я откликаюсь на твои.

– Я полагаю, в таком случае нет нужды чувствовать смущение от этого?

– Конечно, нет.

– Но это заставляет меня ощущать странное чувство ответственности. Когда я пытаюсь доставить тебе счастье, то, оказывается, должен осчастливить распоследний организм на Гее.

– Распоследний атом – но ты так и делаешь. Ты добавляешь к чувству общей радости то, что я позволяю тебе ненадолго разделить со мной. Я полагаю, твой вклад слишком мал для того, чтобы быть легко измеримым, но он существует, и знание этого увеличивает твою радость.

– Хотел бы я быть уверенным в том, что Голан настолько занят маневрированием в гиперпространстве, чтобы оставаться в рубке еще некоторое время.

– Ты хочешь устроить медовый месяц, верно?

– Верно.

– Тогда возьми лист бумаги с надписью: «Медовый месяц, не беспокоить!» прикрепи его снаружи на двери, и если он захочет войти, то это его проблема.

Пилорат так и сделал и все дальнейшее происходило уже во время совершения Прыжка «Далёкой Звезды». Но ни Пилорат, ни Блисс не заметили при этом ничего необычного, да и не смогли бы заметить, даже если бы и уделили этому внимание.

10

Всего лишь несколько месяцев прошло с того времени, когда Пилорат встретил Тревиза и впервые покинул Терминус.

До той поры, больше полусотлетия (Галактических Стандартных лет) своей жизни он обитал исключительно на родной планете.

Думая о самом себе, он считал, что стал за эти месяцы старым космическим волком. Он видел уже три планеты из космоса: сам Терминус, Сейшелл и Гею. И на обзорном экране он видел сейчас четвертую, пусть даже через компьютерную телескопическую установку. Этой планетой был Кампореллон.

И вновь, уже четвертый раз, Янов был немного разочарован. Не смотря ни на что, он продолжал ожидать, что, глядя на обитаемый мир из космоса, можно увидеть очертания его континентов, окруженных морем, или, если это сухой мир, очертания его озер, окруженных сушей.

И никогда не видел ничего подобного.

Если мир был обитаем, он имел как атмосферу, так и гидросферу, а если были вода и воздух – были и облака, закрывавшие весь вид. И теперь Пилорат вновь смотрел вниз на белые завитки со случайными проблесками бледно-голубого или ржаво-коричневого.

Он мрачно удивлялся, как можно идентифицировать мир, если наблюдать его с 300.000 км. Как можно отличить один облачный вихрь от другого?

Блисс взглянула на Пилората с некоторым недоумением:

– Что с тобой, Пил? Ты кажешься таким огорченным.

– Я обнаружил, что все планеты из космоса выглядят одинаково.

– Что ж из этого, Янов? – спросил Тревиз. – Любые побережья на Терминусе выглядят так же похоже, когда они едва видны на горизонте, до тех пор, пока ты не отыщешь какой-нибудь особенный горный пик или прибрежный островок характерной формы.

– Вероятно, – с явным неудовлетворением промолвил Пилорат, – но что ты высмотришь в массе несущихся облаков? И даже если попытаешься, то прежде чем сможешь что-то узнать, наверняка окажешься на ночной стороне.

– Взгляни немного пристальней, Янов. Если ты проследишь облачный покров, то увидишь, что облака стремятся сложиться в узор, покрывающий всю планету, и этот узор движется вокруг центра. А центр находится, как правило, поблизости от одного из полюсов.

– Какого из них? – с интересом спросила Блисс.

– Так как, с нашей точки зрения, планета вращается по часовой стрелке, мы смотрим, по определению, на южный полюс.

Центр, похоже, смещен на 15 градусов от терминатора – планетарной линии тени – и ось вращения планеты наклонена на 21 градус от перпендикуляра к плоскости вращения, значит мы либо в середине весны, либо в середине лета. Компьютер может вычислить орбиту и сообщить мне вкратце, если я попрошу его. Столица находится в северном полушарии, так что там середина осени или зимы.

Пилорат нахмурился.

– Ты можешь различить все это? – Он посмотрел на слой облаков, словно ожидая, что они могут сейчас рассказать нечто подобное и ему, но этого, конечно, не произошло.

– Не только, – ответил Тревиз, – если ты посмотришь на полярные области, то увидишь, что здесь нет разрывов в облачном слое в отличии от областей вдали от полюсов. На самом деле, здесь есть разрывы, но сквозь них ты видишь лед, то есть белое на белом.

– О! – сказал Пилорат. – Я полагаю, ты ожидал этого на полюсах.

– На обитаемых планетах, конечно. Безжизненные планеты могут быть безвоздушными или безводными, или могут иметь характерные признаки, указывающие, что облака состоят не из водяного пара, а лед – не водяной лед. На этой планете такие признаки отсутствуют, так что мы знаем, что смотрим на водяные облака и лед.

Следующая вещь, которую можно заметить – размер области сплошной белизны на дневной стороне терминатора, и опытный глаз отметит, что она больше средней. Далее, ты можешь различить явственный оранжевый отблеск, довольно слабый, отраженного света и это означает, что солнце Кампореллона существенно холоднее солнца Терминуса. Хотя Кампореллон ближе к своей звезде, чем Терминус к своей, он все же не настолько близок, чтобы компенсировать ее более низкую температуру. Следовательно, Кампореллон – холодный мир, хотя и обитаемый.

– Ты, старина, читаешь словно по книге, – восхищенно сказал Пилорат.

– Не слишком восхищайся, – улыбнулся Тревиз. – Компьютер выдает мне запрошенные статистические данные планеты, включая его слегка пониженную среднюю температуру.

Легко вывести то, что ты уже знаешь. Фактически, Кампореллон находится на пороге ледникового периода и уже переживал бы его, если бы конфигурация его континентов была более подходящей при этих условиях.

Блисс прикусила нижнюю губу.

– Мне не нравится холодный мир.

– У нас есть теплая одежда, – ответил Тревиз.

– Это не имеет значения. Человеческие существа не адаптированы к холодной погоде. Мы у нас нет толстой шубы из волос или перьев, или слоя подкожного жира. Для мира с холодной погодой кажется показательной очевидная безразличность к благополучию его собственных частей.

– Разве Гея однородно теплый мир?

– По большей части, да. Существуют некоторые холодные области для холодолюбивых растений и животных, и некоторые жаркие – для теплолюбивых, но большая ее часть – теплая, никогда не становящаяся чрезмерно жаркой или холодной – для всех остальных, включая, конечно, и человека.

– Человека, конечно. Все части Геи равны в этом отношении, но некоторые, подобно человеческим существам, очевидно, более равны, чем другие.^[5]

– Не будь так глупо саркастичен, – сказала Блисс с оттенком язвительности. – Важны уровень и интенсивность сознания и разума. Человек – более полезная часть Геи, чем скала того же веса; и свойства, и функции Геи как целого сдвинуты в направлении удовлетворения потребностей людей, не на столько, однако, как на ваших мирах Изолятов. Более того, существуют периоды, когда они сдвинуты в другую сторону, когда это необходимо Гее в целом. Возможно даже они сдвигаются на длительный период в сторону удовлетворения потребностей скальных массивов. Иначе, в случае пренебрежения ими, все части Геи могут пострадать. Мы не должны желать неоправданных извержений вулкана, не правда ли?

– Нет, – сказал Тревиз, – и оправданных тоже.

– На тебя это не произвело впечатления, так?

– Пойми, – сказал Тревиз. – У нас есть миры холоднее среднего и миры теплые; миры, имеющие широко раскинувшиеся тропические леса и миры – обширные саванны. Нет двух похожих, и каждый из них – дом для тех, кто живет там. Я привык к относительной теплоте Терминуса – мы приручили его погоду почти как на Гее – но мне нравится время от времени попадать в какую-нибудь другую обстановку. Что у нас есть, Блисс, из того, чего нет у Геи, – это вариации. Если Гея разрастется до Галаксии, не будет ли каждый мир превращен в теплицу? Однообразие может стать непереносимым.

– Если это так, и если разнообразие окажется желанным, оно может быть запрограммировано.

– Как дар от центрального комитета, так сказать? – сухо спросил Тревиз. – И ровно столько, чтобы они не подумали отделиться? Уж лучше оставить все, как было.

– Но ведь вы не оставляете все, как было!

Каждый обитаемый мир в Галактике подвергся модификации. До колонизации все они были в первозданном состоянии, которое не было комфортным для человека, и каждый подвергался переделке до тех пор, пока не становился терпимым. Если этот мир холоден, то лишь потому, я уверена, что его обитатели не могут согреть его сильнее без неприемлемых расходов. И даже если так, те области, которые они действительно населяют, наверняка искусственно подогреваются в теплые периоды. Так что не будьте столь возвышено-добродетельны, говоря о сохранении первозданности миров.

– Ты говоришь за Гею, я полагаю.

– Я всегда говорю за Гею. Я – Гея.

– Тогда, если Гея так уверена в своем превосходстве, почему вы ждете моего решения? Почему вы не движетесь дальше без меня?

Блисс помолчала, словно собираясь с мыслями. Затем сказала:

– Потому что нет мудрости в том, чтобы доверять чрезмерно самим себе. Мы, естественно, видим свои добродетели более ясно, чем наши пороки. Мы озабочены правильностью того, что делаем. Не того, что кажется правильным для нас, а тем, что объективно является правильным, если такое понятие, как объективная истина, существует. Ты оказался ближайшим приближением к объективной истине, какое мы смогли найти. Таким образом, ты указываешь нам путь.

– Объективная истина в том, – печально сказал Тревиз, – что я даже не понимаю своего собственного решения и ищу ему оправдание.

– Ты найдешь его.

– Надеюсь, что так.

– Действительно, старина, – сказал Пилорат, – мне кажется, что эта последняя стычка была довольно уверенно выиграна Блисс. Почему бы тебе не признать тот факт, что ее аргументы оправдывают твое решение: Гея – будущее человечества?

– Потому что, – резко сказал Тревиз. – Я не знал этих аргументов в то время, когда принимал свое решение. Я не знал ни одной из этих деталей о Гее. Что-то еще влияло на меня, по крайней мере, подсознательно, что-то, что не зависело от геянских деталей, а должно было быть более фундаментальным. Именно это я должен отыскать.

– Не сердись, Голан, – успокаивающе поднял руку Пилорат.

– Я не сержусь. Я просто нахожусь в довольно сильном напряжении. Я не желаю быть центром всей Галактики.

– Я не виню тебя за это, Тревиз, – сказала Блисс, – но и я не виновата, что твой собственный характер поставил тебя в такое положение. Когда мы сможем сесть на Кампореллон?

– Через три дня, – ответил Тревиз, – и только после нашей остановки на одной из внешних орбитальных станций.

– С этим не будет никаких проблем? – спросил Пилорат.

Тревиз пожал плечами.

– Это зависит от количества кораблей, прибывающих на планету, числа принимающих внешних станций, и, главным образом, от особенностей правил, позволяющих и запрещающих доступ в этот мир. Такие правила меняются время от времени.

– Что ты имел в виду под запрещением доступа? – негодующе спросил Пилорат. – Как могут они запретить доступ гражданину Основания? Разве Кампореллон не часть доминиона Основания?

– И да – и нет. Это деликатный правовой вопрос и я не уверен в том, как Кампореллон интерпретирует его. Я полагаю, имеется вероятность того, что посадка будет для нас запрещена, но не думаю, что она велика.

– И если нам запретят, что мы будем делать?

– Я не уверен, – сказал Тревиз. – Подождем и посмотрим, что случится, прежде чем истощать свои мозги, разрабатывая поспешные планы.

11

Теперь они находились достаточно близко к Кампореллону, чтобы его было видно как основательный шарик без телескопического увеличения. Однако, когда такое увеличение включили, стали видны сами внешние станции. Они располагались на большем удалении, чем большинство орбитальных объектов вокруг планеты и были хорошо освещены.

Приближаясь, подобно «Далёкая Звезда», со стороны южного полюса планеты, можно было заметить, что половина этих станций постоянно освещена солнцем. Внешние станции на ночной стороне были, естественно, более отчетливо видны как вспышки света, равномерно расположенные по дуге вокруг планеты. Шесть из них были ясно различимы (еще шесть находились на дневной стороне) и все кружили вокруг планеты с одинаковой скоростью.

– А другие огоньки, ближе к планете? Что это? – спросил Пилорат, испытывая некоторое благоговение при виде такого зрелища.

– Я не знаю детально эту планету, так что не могу ответить тебе, – сказал Тревиз. – Это могут быть орбитальные заводы, лаборатории, обсерватории, или даже обитаемые города-спутники. Некоторые планеты предпочитают держать все орбитальные объекты на теневой стороне, за исключением внешних станций. Например, как на Терминусе.

Кампореллон, очевидно, придерживается более свободных принципов.

– А к какой внешней станции мы направимся, Голан?

– Это зависит от них. Я послал свой запрос на посадку на Кампореллон и мы, возможно, получим указания, на какую внешнюю станцию нам лететь и когда. Многое зависит от того, сколько прибывших кораблей пытаются на настоящий момент приземлиться. Если к каждой станции стоит в очередь дюжина кораблей, у нас нет другого выбора, кроме как быть терпеливыми.

– Прежде я только дважды оказывалась на расстоянии Прыжка от Геи, и оба раза на или вблизи Сейшелл. Но я никогда не была на таком расстоянии, – сказала Блисс.

Тревиз пристально посмотрел на нее.

– Это имеет значение? Ты все еще Гея, не так ли?

На мгновение Блисс рассердилась, но затем расплылась в слегка смущенной улыбке.

– Должна признать, что сейчас ты подловил меня, Тревиз.

У слова Гея – двойное значение. Оно может быть использовано для обозначения планеты как твердого сферического объекта в космосе. Также можно его использовать и для обозначения живого объекта, включающего эту сферу. Честно говоря, мы должны использовать два разных слова для этих двух различных понятий, но геянцы обычно знают из контекста, о чем идет речь. Я допускаю, что временами Изоляты могут быть озадачены всем этим.

– Ну, в таком случае, – сказал Тревиз, – допуская, что ты находишься в тысячах парсеков от Геи как сферы, остаешься ли ты все еще частью Геи как организма?

– Имея в виду организм, я все еще Гея.

– Без ослабления?

– Без существенного. Я уверена, что уже говорила тебе: существует некоторая дополнительная сложность в том, чтобы оставаться Геей через гиперпространство; но я остаюсь ею.

– Тебе не приходило в голову, – сказал Тревиз, – что Гея может показаться Галактическим Кракеном – монстром со щупальцами из легенд – со своими щупальцами, раскинутыми повсюду. Вам достаточно лишь послать несколько геянцев на каждый из населенных миров и вы фактически получите Галаксию прямо сейчас. Собственно говоря, вы вероятно так и поступаете. Где находятся ваши геянцы? Я предполагаю, что один или больше – на Терминусе и столько же на Транторе. Как далеко это зашло?

Блисс явно чувствовала себя неловко.

– Я сказала, что не могу лгать тебе, Тревиз, но это не значит, что я чувствую себя обязанной выкладывать всю правду. Есть вещи, знать которые тебе ни к чему. Местонахождение и приметы отдельных представителей Геи относятся к их числу.

– Могу я узнать причины для существования этих щупалец, Блисс, даже если я не узнаю, куда они тянутся?

– По мнению Геи, ты не должен этого знать.

– Я предполагаю, впрочем, что я могу предположить. Вы считаете, что охраняете Галактику.

– Мы заботимся о стабильности и безопасности Галактики, Галактики мирной и процветающей. План Сэлдона, первоначально разработанный Хари Сэлдоном, предназначен, чтобы развить Вторую Галактическую Империю, более стабильную и работоспособную, чем была Первая. План, постоянно модифицируемый и улучшаемый Вторым Основанием, хорошо работает до сих пор.

– Но Гея не стремится ко Второй Галактической Империи в классическом смысле, не правда ли? Вы стремитесь к Галаксии – живой Галактике.

– Если ты допустишь это, мы надеемся, со временем, получить Галаксию. Если ты не позволишь, мы поможем созданию Второй Галактической Империи Сэлдона и сделаем ее настолько безопасной, насколько сможем.

– Но что плохого…

Его ухо уловило нежную трель сигнала.

– Компьютер вызывает меня, – сказал Тревиз. – Я полагаю, получены указания, касающиеся внешней станции. Я скоро вернусь.

Голан вошел в рубку, совместил ладони с контурами на пульте и обнаружил, что и в самом деле получено направление на определенную внешнюю станцию, к которой он начал приближаться, используя предписанную траекторию подхода.

Тревиз подтвердил получение и на мгновение откинулся в кресле.

План Сэлдона! Он не думал о нем уже давно. Первая Галактическая Империя рассыпалась и за пять сотен лет выросло Основание, сперва – в состязании с Империей, затем – на ее руинах, – и все в соответствии с Планом.

Произошла, правда, заминка из-за Мула, который угрожал разбить План вдребезги, но Основание прошло и через это – возможно, с помощью всегда сокрытого Второго Основания, – а может, с помощью даже лучше сокрытой Геи.

Сейчас Плану угрожало нечто более серьезное, чем Мул.

История отклонялась от обновления Империи к чему-то совершенно отличному от всего известного ранее – Галаксии. И он сам согласился с этим.

Но почему? Был ли в Плане изъян? Изъян в самих его основах?

На один-единственный, молнией промелькнувший момент, Тревизу показалось, что этот изъян действительно существовал и что он знает, в чем этот изъян, и знал это, когда принимал свое решение, – но знание… если в этом что-то и было… исчезло так же быстро, как и пришло, и оставило его ни с чем.

Возможно, все это было только иллюзией; и когда он вынес решение, и сейчас. Кроме всего прочего, он не знал ничего о Плане, не считая основных положений, которые стали краеугольными камнями психоистории. Кроме этого, он не знал деталей и, конечно, ни единого знака их математики.

Он закрыл глаза и сосредоточился.

Ничего не произошло.

Может быть, это была дополнительная мощь, которую он получал от компьютера? Тревиз положил руки на панель пульта и ощутил тепло соприкосновения с компьютером. Он закрыл глаза и снова сосредоточился.

Снова ничего.

12

Кампореллонец, прибывший на борт корабля, имел голографическую идентификационную карточку. На ней его округлое, с короткой бородкой лицо было передано с отличным качеством и внизу стояло имя: А.Кендрей.

Он был довольно невысок и имел тело такое же округлое, как и лицо. У него был легкий и свежий взгляд, приятные манеры и осматривал корабль он с явным удивлением:

– Как это вы так быстро снизились? Мы ожидали вас не раньше, чем через два часа.

– Это корабль новой модели, – сказал Тревиз дипломатично.

Однако, Кендрей не был настолько юн и невинен, как казался. Он вошел в рубку и спросил:

– Гравитационный?

Тревиз не видел смысла в отрицании того, что и так было очевидно. Он бесстрастно ответил:

– Да.

– Очень интересно, слышали о них, но видеть как-то не доводилось. Двигатели в трюме?

– Совершенно верно.

Кендрей взглянул на компьютер.

– Системы компьютера тоже?

– Да. По крайней мере, мне так говорили. Сам я никогда не видел их.

– Ах, да. Что мне нужно, так это судовую документацию: номер двигателей, место производства, идентификационный код и все такое прочее. Все это в компьютере. Я уверен, это окажется формальностью и потребует полсекунды.

Но процедура заняла гораздо больше времени. Кендрей оглянулся вновь.

– У вас на борту три человека.

– Правильно.

– Какие-нибудь животные? Растения? Состояние здоровья?

– Нет. Нет. Хорошее. – Отчетливо отвечал Тревиз.

– Угу, – сказал Кендрей, делая пометки. – Не могли бы вы приложить сюда вашу руку? Просто формальность. Правую руку, пожалуйста.

Тревиз взглянул на прибор без благосклонности. Он использовался все более и более широко и быстро усовершенствовался. Отсталость мира можно было определить сейчас по отсталости микродетектора. Существовало несколько новых миров, также отсталых, которые вообще их не имели.

Начало этому было положено финальным развалом Империи, когда каждый ее осколок стал проявлять растущую озабоченность в защите себя от инфекций и чуждых микроорганизмов.

– Что это? – тихим любопытным голосом спросила Блисс, наклонившись над прибором и осматривая его сперва с одной, затем с другой стороны.

– Микродетектор, – сказал Пилорат, – я думаю, так они его называют.

– Ничего таинственного, – добавил Тревиз. – Он автоматически проверяет кусочек вашего тела, изнутри и снаружи, на присутствие микроорганизмов, способных вызывать болезни.

– Он может также классифицировать микроорганизмы, – сказал Кендрей с заметным оттенком гордости. – Он разработан здесь, на Кампореллоне, и если вы не против, я все еще жду ваши правые руки.

Тревиз протянул правую руку и смотрел, как серия маленьких красных точек танцевала вдоль ряда горизонтальных линий. Кендрей коснулся контактов и цветная копия этой картинки появилась из прибора.

– Будьте добры подписать здесь, сэр, – сказал он.

Тревиз сделал это.

– Насколько плох я оказался? – спросил он. – Надеюсь, мое состояние не очень опасно?

– Я не физиолог, так что не могу сказать подробно, но отметок, по которым вы должны быть отправлены назад или поставлены в карантин, я не вижу. Это все, в чем я был заинтересован.

– Какой подарок судьбы для меня, – сухо сказал Тревиз, тряхнув рукой чтобы снять легкую судорогу.

– Да, сэр.

Пилорат вложил свою руку с некоторой неуверенностью, затем подписал копию.

– А вы, мэм?

Спустя мгновение, Кендрей смотрел на результат и говорил:

– Я никогда не видел ничего подобного прежде. – Он взглянул на Блисс с благоговением. – Вы отрицательны. Совсем.

Блисс приглашающе улыбнулась:

– Как замечательно.

– Да, мэм. Я завидую вам. – Он снова взглянул на первую копию. – Ваш идентификатор, мистер Тревиз.

Тревиз протянул ему все необходимое. Кендрей, глянув на это, вновь поднял удивленный взгляд.

– Советник Магистратуры Терминуса?

– Совершенно верно.

– Высокопоставленный чиновник Основания?

– Совершенно верно, – холодно сказал Тревиз. – Так вы позволите побыстрее пройти через все это?

– Вы капитан корабля?

– Да, я.

– Цель визита?

– Безопасность Основания, и это все, что я могу вам ответить. Надеюсь вы понимаете это?

– Да, сэр. Как долго вы намерены здесь оставаться?

– Я не знаю. Возможно, неделю.

– Очень хорошо, сэр. А другой джентльмен?

– Это доктор Янов Пилорат. У вас есть его подпись и я ручаюсь за него. Он – ученый Терминуса и мой помощник в том деле, ради которого я здесь.

– Я понимаю, сэр, но я должен видеть его идентификатор. Закон есть закон, я сожалею. Я надеюсь, вы понимаете, сэр.

Пилорат протянул свой документ.

Кендрей кивнул.

– А вы, мисс?

Тревиз сказал тихо:

– Нет нужды беспокоить леди. Я ручаюсь за нее тоже.

– Да сэр, но мне нужен идентификатор.

– Я сожалею, но у меня нет никаких документов, сэр.

Кендрей нахмурился.

– Прошу прощения?

– Эта юная леди ничего не взяла с собой. По оплошности. С ней все в порядке. Я несу полную ответственность.

– Я хотел бы иметь возможность позволить вам это, но не могу. Ответственность несу я. При данных обстоятельствах, это не так уж важно. Не трудно получить дубликат. Юная мисс, я полагаю, с Терминуса?

– Нет.

– Тогда откуда-то с территории Основания?

– Получается так, что нет.

Кендрей пристально посмотрел на Блисс, затем на Тревиза.

– Это усложняет дело, Советник. Получение дубликатов с мира, не входящего в Основание, потребует дополнительного времени. Мисс Блисс, назовите мир, откуда вы родом, и мир, чьим гражданином вы являетесь. Затем вы будете ждать прибытия дубликатов.

– Подождите, мистер Кендрей, – сказал Тревиз. – Я не вижу причин для задержки. Я высокопоставленный чиновник Основания и я здесь с миссией огромной важности. Меня не должны задерживать тривиальные бумажные дела.

– Я не виноват, Советник. Если бы это зависело от меня, я позволил бы вам спуститься на Кампореллон прямо сейчас, но у меня есть толстый свод правил, которые руководят всеми моими действиями. Я должен поступать согласно этому своду или он обрушится на меня. Конечно, я полагаю, должна быть важная персона на Кампореллоне, которая ожидает вас. Если вы скажете мне кто это, я свяжусь с ним и если мне прикажут пропустить вас, я так и сделаю.

Тревиз мгновение помедлил.

– Это будет не дипломатично, мистер Кендрей. Могу я поговорить с вашим непосредственным начальником?

– Вы, конечно, можете, но вряд ли вы увидитесь с ним немедленно.

– Я уверен, что он придет сразу же, когда поймет, что будет говорить с чиновником Основания.

– Пожалуй, – сказал Кендрей, – но между нами говоря, это только ухудшит положение дел. Мы не часть территории метрополии Основания, как вам должно быть известно. Мы присоединились как союзная планета и воспринимаем это серьезно. Люди беспокоятся, как бы не превратиться в марионеток Основания – я использую всего лишь ходовое выражение, поймите – и демонстративно держат дистанцию между Кампореллоном и Основанием, выказывая свою независимость.

Мой начальник заработает в глазах планеты больше очков, если будет противостоять предоставлению особых льгот чиновнику Основания.

Тревиз помрачнел.

– А вы, тоже?

Кендрей покачал головой.

– Я вне политики, сэр. Никто ни за что эти очки не начислит. Я буду счастлив, если мне хотя бы выплатят жалование. И хотя я не могу ничего получить, я могу быть разжалован, и очень даже просто.

– Принимая во внимание мой пост, знаете ли, я смогу позаботиться о вас.

– Нет, сэр. Извините, если это звучит дерзко, но я не думаю, что вы это можете. И, сэр, я смущен, говоря это, но пожалуйста, не предлагайте мне ничего ценного. Известны примеры, когда чиновники принимали подобные предложения, и хороши же они были, когда все это раскрывалось.

– Я и не думал давать вам взятку. Я только подумал, что Мэр Терминуса может сделать с вами, если вы помешаете моей миссии.

– Советник, я в совершенной безопасности до тех пор, пока скрываюсь за сводом правил. Если члены Президиума Кампореллона получат какое-либо внушение от Основания, это их забота, а не моя. Но если это может помочь, сэр, я могу пропустить на корабле вас и доктора Пилората. Если вы оставите мисс Блисс на внешней станции, мы задержим ее здесь на некоторое время и отошлем на поверхность Кампореллона, как только прибудет дубликат ее бумаг. Если ее документы не смогут быть получены по какой-либо причине, мы пошлем ее назад, на ее мир, с коммерческим транспортом. Боюсь, впрочем, что в этом случае кому-нибудь придется оплатить ей дорогу.

Тревиз заметил, как отреагировал на это Пилорат, и сказал:

– Мистер Кендрей, могу я поговорить с вами с глазу на глаз в рубке?

– Хорошо, но я не могу слишком долго оставаться на борту, иначе возникнут вопросы.

– Это не займет много времени, – заверил Тревиз.

Войдя в рубку, Тревиз демонстративно закрыл поплотнее дверь, а затем сказал тихим голосом:

– Я бывал во многих местах, но нигде не встречал таких суровых требований по соблюдению выполнения мельчайших подробностей правил иммиграции, особенно для людей Основания и чиновников Основания.

– Но юная леди не из Основания.

– Даже если и так.

– Эти вещи имеют свой ритм. У нас произошло несколько скандалов, и, в настоящее время, все ужесточилось. Если вы вернетесь через год, вы, вероятно, не встретите никаких затруднений, но сейчас я ничего не могу с этим поделать.

– Попытайтесь, мистер Кендрей, – сказал Тревиз, его голос стал гораздо мягче. – Я согласен положиться на вашу милость и поговорить как мужчина с мужчиной. Пилорат и я выполняем эту миссию уже довольно давно. Он и я. Только он и я. Мы добрые друзья, но одиночество сказывается, если вы меня понимаете. Некоторое время назад Пилорат отыскал эту маленькую леди. Не буду говорить вам, что произошло, но мы решили взять ее с собой. Это поддерживает наше здоровье – использование ее время от времени.

Вопрос сейчас в том, что Пилорат связан узами брака на Терминусе. Я свободен, вы понимаете, но Пилорат старше и вошел в возраст, когда становятся отчаянными. В такие лета стремятся вернуть назад молодость и все с ней связанное. Он не может ее оставить. В то же время, если она будет упомянута официально, хорошенькая встреча ожидает старину Пилората, когда он вернется на Терминус.

Никакого вреда от нее не будет, вы же понимаете. Мисс Блисс, как она себя называет – хорошенькое имя, учитывая ее профессию – не блещет умом; мы не за это ее выбирали. Стоит ли вам вообще упоминать ее? Не могли бы вы внести в списки только меня и Пилората? Первоначально только мы в них входили, когда покидали Терминус. Не нужно официально включать и женщину. Кроме всего прочего, она абсолютно свободна от инфекций. Вы сами отметили это.

Лицо Кендрея приняло официальное выражение.

– Я действительно не хочу причинять вам неудобства. Я понимаю ситуацию, и, поверьте, симпатизирую вам. Послушайте, если вы думаете, что месяцами нести дежурство на этой станции – шуточное дело, подумайте еще. И это не результат воспитания, только не на Кампореллоне. – Он покачал головой.

– И у меня тоже есть жена, так что я понимаю. Но, поймите, даже если я пропущу вас, то, как только обнаружится, что – уф! – леди без документов, ее посадят, вы и мистер Пилорат попадете в неприятное положение и вынуждены будете вернуться на Терминус. А сам я наверняка лишусь работы.

– Мистер Кендрей, – сказал Тревиз, – доверьтесь мне. Как только я окажусь на Кампореллоне, я буду в безопасности.

Я смогу поговорить о моей миссии с нужными людьми, и, когда это будет сделано, неприятностей больше уже не возникнет. Я принимаю полную ответственность за все, что здесь произойдет, если что-нибудь произойдет, в чем я сомневаюсь.

Более того, я порекомендую повысить вас в должности и вы сможете получить это, потому что Терминус всегда поддерживает нужных людей. И мы дадим Пилорату отвлечься.

Кендрей замялся, а затем сказал:

– Олл райт. Я пропущу вас – но выслушайте мое предупреждение. С этого момента я начинаю обеспечивать себе алиби, чтобы спасти свою задницу, если все выйдет наружу. Я пальцем не пошевелю, чтобы спасти ваши. Кроме того, я знаю, как обстоят дела на Кампореллоне, а вы – нет; а Кампореллон – не добрый мир для людей, преступивших черту.

– Благодарю вас, мистер Кендрей, – сказал Тревиз. – За все ответит моя задница. Уверяю вас в этом.

4. На Кампореллоне

13

Их пропустили. Внешняя станция быстро тускнеющей звездой таяла позади них и через пару часов они должны были пройти сквозь слой облаков.

Гравитационному кораблю не надо было гасить свою скорость в долгом облете планеты по сужающейся спирали, но тем не менее он не мог слишком быстро нырнуть вниз. Свобода от гравитации не означает освобождения от трения о воздух.

Корабль мог спускаться по прямой, но соблюдая определенную осторожность: этот маневр нельзя было проводить на слишком большой скорости.

– Где мы сядем? – со смущенным видом спросил Пилорат. – Я не могу отличить в облаках одно место от другого.

– И я не лучше твоего, – сказал Тревиз, – но у нас есть официальная голографическая карта Кампореллона, на которой нанесены рельеф материков и океанского дна – и политическое деление тоже. Карта занесена в память компьютера и это позволит сохранить ориентацию. Он совместит планетный узор материков и морей с картой, правильно сориентировав таким образом корабль и доставит нас к столице по спиральной траектории.

– Если мы появимся в столице, то немедленно попадем в атмосферу политических интриг. Раз там демонстрируют свою анти-Основательность, как намекал нам парень с внешней станции, нас могут ждать неприятности.

– С другой стороны, столица – это интеллектуальный центр планеты, и если нам нужна информация, мы найдем ее или здесь, или вообще нигде. Даже если они не любят Основание, я сомневаюсь, что они способны слишком открыто проявлять это чувство. Мэр не испытывает ко мне большой любви, но она и не позволит пренебрежительно обращаться с Советником. Она постарается не допустить появления прецедента.

Блисс вышла из туалета с еще влажными после мытья руками. Она оправила платье без следа смущения от присутствия остальных и сказала:

– Кстати, надеюсь, экскременты полностью включены в замкнутый цикл?

– Несомненно, – сказал Тревиз. – Как ты думаешь, надолго ли хватило бы нам запаса воды без переработки экскрементов? На чем, по твоему, растут эти изысканно приправленные дрожжевые брикеты, которые мы едим, чтобы добавить свежести в наши замороженные продукты? Я надеюсь, это не испортило твой аппетит, моя разумная Блисс?

– Почему же? Откуда, по твоему, пища и вода появляются на Гее? Или на этой планете? Или на Терминусе?

– На Гее, – сказал Тревиз, – экскременты, конечно, такие же живые, как и вы.

– Не живые. Обладающие сознанием. В этом вся разница. Уровень сознания, естественно, очень низкий.

Тревиз пренебрежительно фыркнул, но не попытался ответить. Он только сказал:

– Я иду в рубку, составить компанию компьютеру. Хотя он не нуждается в моем контроле.

– Можем мы помочь тебе составлять ему компанию? – спросил Пилорат. – Я не могу до конца принять тот факт, что он может доставить нас вниз самостоятельно, что он может чувствовать другие суда, или штормы, или – что там еще?

Тревиз широко улыбнулся.

– Поверь в это, пожалуйста. Корабль гораздо безопаснее под контролем компьютера, чем мог бы быть под моим. Но, впрочем, пошли. Вам, пожалуй, лучше посмотреть, что происходит.

Они находились над солнечной стороной планеты; как объяснил Тревиз, карта в компьютере легче совмещается с реальным рельефом при солнечном свете, чем в темноте.

– Это очевидно, – сказал Пилорат.

– Не так уж и очевидно. Компьютер почти столь же быстро может сканировать местность и в инфракрасном свете, который поверхность излучает даже в темноте. Однако, большая длина волн инфракрасного диапазона не позволяет компьютеру добиться такого же разрешения, как в диапазоне видимого света. Это означает, что компьютер не может видеть так же резко и отчетливо в инфракрасных лучах, и когда это не является чем-то необходимым, я предпочитаю облегчить ему работу.

– А что если столица на ночной стороне?

– Шансы на это – фифти-фифти^[6], – сказал Тревиз, – но если и так, то как только карта будет совмещена с поверхностью при дневном свете, мы сможем совершенно уверенно скользнуть вниз к столице, даже в полной темноте. И задолго до того, как мы приблизимся к столице, нас перехватят микроволновые лучи и направят в наиболее удобный космопорт. Беспокоиться совершенно не о чем.

– Ты уверен? – спросила Блисс. – Ты спускаешь меня без документов и без указания такого моего мира, который эти люди смогли бы опознать. Я обязана, как меня инструктировали, ни в коем случае не упоминать при них Гею.

Так что же мы будем делать, если у меня попросят документы как только мы ступим на поверхность?

– Этого не должно произойти, – сказал Тревиз. – Все будут думать, что о проверке позаботились на внешней станции.

– Но если они попросят?

– Ну, когда это случится, тогда мы и займемся этим. А пока не делай проблем из воздуха.

– Когда мы окажемся лицом к лицу с проблемами, возникновение которых вполне вероятно, может оказаться уже слишком поздно разрешать их.

– Я полагаюсь на мою изобретательность, позволяющую удерживать проблемы от того, чтобы они так далеко заходили.

– Кстати, говоря об изобретательности, как ты смог протащить нас через внешнюю станцию?

Тревиз взглянул на Блисс, затем его губы медленно расплылись в улыбке, благодаря которой он стал похож на проказливого ребенка.

– Только мой мозг.

– Что ты сделал, старик? – спросил Пилорат.

– Дело было в том, чтобы представить ему вещи в нужном освещении. Я пытался запугивать и сулил взятку. Я обращался к его логике и его лояльности к Основанию. Ничего не сработало, так что я был вынужден прибегнуть к последнему средству. Я сказал, что мы обманываем твою жену, Пилорат.

– Мою жену? Но дорогой мой, у меня нет сейчас никакой жены.

– Я это знаю, но он не знает.

– Под женой, я полагаю, вы подразумеваете женщину, которая является особенным, постоянным партнером мужчины? – спросила Блисс.

– Несколько больше, Блисс, – ответил Тревиз. – Постоянного партнера с преимущественными правами, вытекающими из этого партнерства.

– Блисс, я действительно не имею жены, – несколько нервозно сказал Пилорат. – Я имел их время от времени в прошлом, но у меня ее нет уже довольно давно. Если ты желаешь совершить законный ритуал…

– О, Пил, – сказала Блисс и словно отмахнулась от чего-то правой рукой, – какое мне дело до этого? У меня неисчислимое множество партнеров настолько же близких мне, насколько одна твоя рука близка другой. Это только Изоляты чувствуют себя настолько отчужденными, что нуждаются в использовании искусственных договоренностей для получения приемлемого замещения истинного чувства партнерства.

– Но я – Изолят, Блисс, дорогая.

– Ты можешь со временем стать меньшим Изолятом, Пил. Возможно, никогда не превратишься полностью в Гею, но уже и не будешь в полном смысле слова Изолятом, и почувствуешь заливающий тебя поток дружелюбия.

– Мне нужна только ты, Блисс.

– Это потому, что ты ничего об этом не знаешь. Но ты сможешь узнать.

Тревиз во время этого диалога сосредоточенно смотрел на обзорный экран с выражением напряженного терпения на лице.

Облачное покрывало приближалось и, спустя мгновение, все окутал густой серый туман.

«Микроволновый диапазон» – мысленно скомандовал он и компьютер сразу же переключился на распознавание отраженных сигналов радара. Облака исчезли и появилась поверхность Кампореллона в условных цветах. Границы между районами с различной поверхностью слегка расплывались и дрожали.

– Теперь это так и будет выглядеть? – с некоторым удивлением спросила Блисс.

– Только пока мы не опустимся ниже облаков. Затем мы снова увидим все при солнечном освещении.

Как только он это сказал, засияло солнце и нормальная видимость восстановилась.

– Понимаю, – сказала Блисс. Затем, повернувшись к нему, продолжила:

– Но чего я не могу понять, так это почему для чиновника с внешней станции имел такое большое значение вопрос, обманывает ли Пилорат свою жену?

– Если бы тот парень, Кендрей, отправил тебя назад, новость эта, сказал я, может достичь Терминуса и, следовательно, жены Пилората. Пилорат вследствие этого попал бы в затруднительное положение. Я не уточнял, какого сорта неприятности его ожидали, но я старался, чтобы это прозвучало так, словно дело его будет плохо. Среди мужчин существует некое подобие массонского братства, – Тревиз ухмыльнулся при этих словах, – и один мужчина никогда не выдаст другого. Он может даже помочь, если потребуется.

Причина, я полагаю, в том, что в другой раз они могут поменяться ролями. Я также думаю, – добавил он, становясь несколько серьезнее, – что подобное братство существует и среди женщин, но, не будучи женщиной, я никогда не смогу наблюдать это вблизи.

Лицо Блисс теперь напоминало хорошенькую грозовую тучу.

– Это что, шутка? – обеспокоенно спросила она.

– Нет. Я серьезен, – сказал Тревиз. – Я не говорю, что этот Кендрей позволил нам сесть на Кампореллон только для того, чтобы помочь Янову избежать гнева его жены. Мужская солидарность просто могла добавить последнюю каплю к другим моим аргументам.

– Но это же ужасно! Если существуют правила, которые помогают сплочению общества и связывают его воедино. Неужели это настолько легкая вещь – пренебречь правилами из-за таких тривиальных причин?

– Ну, – сказал Тревиз, на мгновение переходя к обороне, – некоторые из этих правил сами по себе тривиальны.

Некоторые миры очень ревниво относятся к посещению их сектора пространства даже во времена мира и коммерческого процветания, какое мы сейчас имеем благодаря Основанию.

Кампореллон, по каким-то причинам, выделяется из основной массы, вероятно, из-за темных материй внутренней политики.

Почему мы должны из-за этого страдать?

– Ты все время увиливаешь от ответа на мой вопрос. Если мы будем повиноваться только тем правилам, которые мы считаем справедливыми и разумными, тогда правил не останется вообще, потому что нет правила, о котором кто-нибудь не думал как о несправедливом. И если мы хотим проталкивать наши собственные индивидуальные преимущества, как мы их понимаем, тогда мы всегда сможем найти причины не исполнять те или иные действующие правила. Что за этим последует, так это ловкие трюки, которые кончатся анархией и катастрофой, даже для самого ловкого трюкача, так как он тоже не переживет коллапса общества.

– Общество так легко не рушится, – сказал Тревиз. – Ты говоришь как Гея, а Гея, вероятно, не может понять сообщество свободных индивидуумов. Правила, установленные со справедливостью и разумностью, могут легко пережить свою полезность когда изменяется обстановка, хотя и могут по инерции оставаться в силе. Тогда не только правильно, но и полезно нарушать эти правила, как бы признавая тот факт, что они стали не нужны – или даже вредны.

– Тогда даже вор и убийца может утверждать, что он служит обществу.

– Ты бросаешься в крайность. В суперорганизме Геи существует автоматический консенсус по введению правил в обществе и никто не нарушает их. Можно сказать, что Гея – ископаемое, или просто ведет растительный образ жизни. В свободной ассоциации присутствует элемент беспорядка, но это цена, которую необходимо платить за способность создавать что-то новое, способность к изменениям. В целом, это разумная цена.

Блисс заметно повысила голос:

– Ты абсолютно не прав, если думаешь что Гея – растительный мир или ископаемое. Наши дела, наши подходы, наши взгляды постоянно находятся под контролем. Гея развивается, переживая и думая, и, следовательно, изменяясь при необходимости.

– Если даже все и обстоит так, как ты говоришь, самоконтроль и развитие могут быть слабыми, потому что на Гее нет ничего кроме Геи. У нас же, даже когда почти все согласны, находится несколько упрямцев и иногда именно они оказываются правы, и, если они достаточно умны, достаточно энергичны, достаточно правы, они могут победить в конце концов и стать героями в будущем – подобно Хэри Сэлдону, который создав психоисторию, противопоставил свою мысль всей Галактической Империи и победил.

– Он был победителем только до настоящего времени, Тревиз. Вторая Империя, которую он запланировал, не осуществится. Вместо нее будет Галаксия.

– Будет ли? – мрачно сказал Тревиз.

– Это было твое решение, и, как бы ты не спорил со мной о преимуществах Изолятов и о их свободе быть глупцами и преступниками, есть что-то, скрытое в тайниках твоего мозга, что заставило тебя выбрать Гею.

– Сейчас в тайниках моего мозга, – еще более мрачно сказал Тревиз, – то, что я стараюсь сделать. Туда, для начала, – добавил он, показывая на экран, на котором огромный город раскинулся до горизонта, кварталы приземистых строений, окруженные коричневыми под легким инеем полями, прерывались случайными небоскребами.

Пилорат покачал головой.

– Слишком плохо. Я имею ввиду, трудно вас примирить, но вы втянули меня в свой спор.

– Не беспокойся, Янов, – сказал Тревиз. – Ты можешь продолжать свои попытки когда мы улетим отсюда. Я обещаю держать свой рот на замке все это время, если ты сможешь убедить Блисс контролировать ее собственный.

И «Далёкая Звезда» включила микроволновый луч для посадки в космопорте.

14

Кендрей выглядел серьезным, когда вернулся на внешнюю станцию и наблюдал, как мимо проплывает «Далёкая Звезда». Он явно все еще был угнетен своим проступком.

Он садился ужинать, когда один из его товарищей, тощий парень с широко расставленными глазами, тонкими светлыми волосами и почти белыми бровями сел рядом с ним.

– Что случилось, Кен?

Кендрей скривил рот.

– Этот корабль, Гейтис, который только что пролетел – гравилет.

– Тот странный корабль, с нулевой радиоактивностью?

– Именно потому он и не был радиоактивен. Он не нуждается в топливе. Гравилет.

Гейтс кивнул.

– Это о нем нас предупреждали, верно?

– Верно.

– И это выпало на твою долю. Счастливчик.

– Не такой уж счастливчик. На его борту была женщина без документов – и я не сообщил о ней.

– Что? Послушай, не говори мне. Я не желаю знать об этом. Ни слова больше. Ты можешь быть моим другом, но я не собираюсь задним числом становиться твоим соучастником.

– Об этом я не беспокоюсь. По крайней мере не очень серьезно. Я должен был послать корабль на Кампореллон. Им нужен был этот гравилет – или любой гравилет. Ты знаешь это.

– Верно, но ты мог бы по крайней мере сообщить о женщине.

– Не хотелось бы. Она не замужем. Ее просто подобрали для… для использования.

– Сколько мужчин на борту?

– Двое.

– И они просто прихватили ее для… для этого? Они, должно быть, с Терминуса.

– Это точно.

– Что они только там, на Терминусе, не выделывают.

– Это точно.

– Отвратительно. И они отбыли с ней?

– Один из них женат и не хотел, чтобы его жена знала обо всем этом. Если бы я сообщил о женщине на борту, его жене все стало бы известно.

– Но ведь эта женщина не вернется на Терминус?

– Конечно, но так или иначе, его жена все узнает.

– Стоило ли тогда проявлять мужскую солидарность?

– Согласен, но не я буду ответственным за это.

– Они сотрут тебя в порошок за то, что ты не сообщил о ней. Нежелание создавать затруднения для этого парня – не извинение.

– Может быть ты сообщишь им?

– Полагаю, я должен это сделать.

– Нет, не должен. Правительству нужен этот корабль. Если бы я настаивал на включении женщины в рапорт, люди на корабле могли изменить свои намерения относительно посадки и отправиться к какой-нибудь другой планете. Наверное, правительству это бы не понравилось.

– Поверили ли они тебе?

– Я думаю, да. Очень милая девочка, впрочем. Представь женщину вроде этой, готовую отправиться с двумя мужчинами, а женатый мужчина с силой воли воспользовался случаем… Ты знаешь, это соблазнительно.

– Не думаю, что ты бы хотел, чтобы мисс узнала о твоих словах – или даже о твоих мыслях.

– Кто бросится сообщать ей о них? Не ты ли? – вызывающе сказал Кендрей. – Давай. Ты знаешь не только это.

Возмущенный взор Гейтиса скоро угас и он сказал:

– То, что ты пропустил их, не принесет этим парням ничего хорошего, и ты это знаешь.

– Знаю.

– Там, внизу, довольно быстро обнаружат ее, и если тебе это сойдет с рук, то никак не им.

– Я знаю, – сказал Кендрей, – и я виноват перед ними. Какие бы неприятности не причинило им присутствие женщины, это ничто по сравнению с тем, что может случиться из-за корабля. Капитан сделал кое-какие замечания…

Кендрей сделал паузу и Гейтис пылко спросил:

– Какие?

– Не имеет значения. Если это всплывет, то отвечать придется мне.

– Хорошо. Мне не нужно это повторять.

– И мне тоже. Но я виноват перед этими двумя мужиками с Терминуса.

15

Для любого, кто был в космосе и почувствовал его однообразие, настоящее возбуждение от полета приходит, когда начинается посадка на новую планету. Ее поверхность убегает под вами назад, вы ловите взглядом мелькание земли и воды, геометрических фигур и линий, которые могут быть городами и дорогами. Вы узнаете зелень растительности, серые краски бетона, коричневые – открытого грунта, белые – снега. Больше всего волнуют населенные участки; города, которые на каждом мире имеют свои характерные очертания и архитектурные варианты.

В обыкновенном корабле, должно быть, было и возбуждение от касания поверхности и скольжения при посадке. Для «Далёкой Звезды» все обстояло иначе. Она плыла сквозь атмосферу, замедляясь благодаря мастерскому управлению сопротивлением воздуха и гравитацией и наконец остановилась над космопортом. Дул порывистый ветер и это сильно осложняло посадку. Двигатели «Далёкой Звезды», компенсирующие гравитационное поле планеты, таким же образом действовали на инерционную массу корабля, так что его сносило порывами ветра. Для посадки компенсация поля гравитации планеты была нарушена и осторожно включены вспомогательные реактивные двигатели, работающие не только против притяжения планеты, но и против порывов ветра, и таким образом, что почти компенсировали ветровой снос. Без соответствующего компьютера это невозможно было бы сделать должным образом.

Вниз и вниз, с малыми неизбежными смещениями в том или ином направлении, корабль дрейфовал, пока не опустился в очерченной области, которая отмечала предназначенную ему позицию.

Небо было бледно-голубым, с плоскими белыми облаками в нем. Ветер оставался порывистым даже на уровне земли и хотя больше не приводил к особому риску при навигации, но нес с собой холод, от которого Тревиз вздрогнул. Он наконец понял, что их одежда совершенно не подходит к погоде Кампореллона.

Пилорат, с другой стороны, оглядывался вокруг с уважением и глубоко дышал носом, находя приятным некоторый холодок, по крайней мере, на время. Он даже намеренно распахнул куртку для того, чтобы почувствовать грудью ветер.

В скором времени, и он это знал, ему придется застегнуться снова и повязать свой шарф, но сейчас он хотел чувствовать существование атмосферы. Такой, какую невозможно воссоздать на корабле.

Блисс поплотнее закуталась в пальто и руками в перчатках нахлобучила шапку, прикрывая уши. На ее лице появилось несчастное выражение и казалось, что она вот-вот заплачет.

– Этот мир злой, – пробормотала она. – Он ненавидит и презирает нас.

– Вовсе нет, дорогая Блисс, – сказал Пилорат. – Я уверен – местные жители любят этот мир и он – э-э – любит их, если ты предпочитаешь выражаться подобным образом. Мы должно быть скоро окажемся в помещении, и там будет теплее.

Опомнившись, он укутал ее полой своей куртки, в то время, как она прижалась к его груди.

Тревиз предпочитал игнорировать температуру. Он получил магнитную карточку от портовой службы, проверил ее в своем карманном компьютере, убедившись, что она содержит необходимые подробности: номер и место его стоянки, номер и название двигателей корабля, и так далее. Проверил еще раз, чтобы убедиться, что включена охранная система корабля, застраховал его по максимуму против возможных несчастий (бесполезно впрочем, так как «Далёкая Звезда» была неуязвима для уровня развития Кампореллона и совершенно бессмысленна была любая сумма страховки за нее, если она исчезнет).

Тревиз нашел стоянку такси там, где она и должна была быть. (Ряд служб в космопортах были стандартизованы в смысле размещения, внешнего вида и образа использования. Это являлось насущной необходимостью, принимая во внимание разнопланетную природу клиентуры.) Он вызвал такси, обозначив направление просто как «Город».

Такси скользнуло к нему на диамагнитных полозьях, слегка смещаясь под ударами ветра и дрожа от вибрации своего не совсем бесшумного двигателя. На темно-сером корпусе выделялось лишь белое обозначение такси на задних дверцах.

Водитель такси был одет в темное пальто и белую меховую шапку.

Пилорат, обретая уверенность, тихо сказал:

– Кажется, любимые цвета этой планеты – черный и белый.

– В самом городе может оказаться все-таки повеселее, – предположил Тревиз.

– Направляемся в город, ребята? – сказал водитель через маленький микрофон, возможно, чтобы избежать открытия окна.

В его галактическом диалекте чувствовалась довольно притягательная нежная напевность и понять его было не так уж трудно – что само по себе неплохо на новом мире.

– Верно, – согласился Тревиз.

Задняя дверь открылась. Блисс, за ней Пилорат и Тревиз уселись в такси. Дверь закрылась и теплый воздух хлынул откуда-то сверху.

Блисс потерла руки и облегченно вздохнула.

Такси медленно отъехало и водитель произнес:

– Тот корабль, на котором вы прибыли – гравилет, не так ли?

– Принимая во внимание способ, которым он приземлялся, можно ли в этом еще сомневаться? – сухо сказал Тревиз.

– Тогда он явно с Терминуса?

– Вы знаете какую-нибудь другую планету, где могут сделать такое?

Водитель, казалось, усваивал эту информацию, пока такси набирало скорость. Затем сказал:

– Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

Тревиз не сопротивлялся:

– Почему бы и нет?

– В таком случае, что, интересно, вы ответите мне, если я спрошу: «Ваше имя Голан Тревиз?».

– Я могу спросить: «Что заставляет вас спрашивать?».

Такси остановилось на окраине космопорта и водитель сказал:

– Любопытно! Я попытаюсь спросить вновь: «Вы – Голан Тревиз?»

Голос Тревиза стал холодным и враждебным:

– Какое вам до этого дело?

– Друг мой, – сказал водитель, – мы не двинемся с места, пока ты не ответишь на мой вопрос. И если в течении двух секунд ты не дашь ясный ответ – да или нет – я выключу обогрев пассажирского салона и подожду. Вы – Голан Тревиз, Советник Терминуса? Если ваш ответ будет отрицательным, вы должны будете показать мне ваши идентификационные документы.

– Да, я – Голан Тревиз, и как Советник Основания, я ожидаю чтобы со мной обращались со всей учтивостью, приличествующей моему рангу. Ваша неудачная попытка обращения со мной может дорого вам обойтись. Что теперь?

– Сейчас мы можем продолжить более открыто. – Такси начало снова двигаться. – Я тщательно выбирал своих пассажиров и предполагал посадить только двух мужчин.

Женщина оказалась для меня сюрпризом – и я подумал, что мог ошибиться. Поскольку выяснилось, что я все же угадал, я попрошу объяснить появление женщины, когда мы достигнем места вашего назначения.

– Вы не можете знать куда мне надо.

– Случилось так, что знаю. Вы направляетесь в Департамент Транспорта.

– Это совсем не то, что мне нужно.

– Вопрос не столь уж прост, Советник. Если бы я был водителем такси, я бы доставил вас, куда вам угодно. Поскольку я им не являюсь, мы едем туда, куда мне угодно.

– Простите меня, – сказал Пилорат, подавшись вперед, – вы совершенно точно казались водителем такси. Ведь вы ведете именно такси.

– Кто угодно может вести такси. Но не каждый имеет на это лицензию. И не каждый автомобиль, выглядящий как такси, является таковым.

– Хватит играть в эти игры, – прервал его Тревиз. – Кто вы и что намерены делать? Помните, что вы ответите за это перед Основанием.

– Не я, – ответил водитель. – Мои начальники – возможно.

Я только агент Сил Безопасности Кампореллона. Я выполняю приказ обращаться с вами со всем уважением к вашему рангу, но вы должны двигаться туда, куда я вас попрошу. И будьте очень осторожны в своих ответных действиях, так как этот экипаж вооружен и у меня приказ – обороняться в случае нападения.

16

Машина, достигнув крейсерской скорости, двигалась совершенно бесшумно, и Тревиз сидел в этой тишине, как замороженный. Он был уверен, даже не глядя в сторону Пилората, что тот сейчас смотрит на него, и смотрит с неуверенностью во взгляде, с невысказанным вопросом: «Что мы должны делать сейчас? Пожалуйста, скажи мне!»

Блисс, как он заметил, коротко на нее глянув, сидела спокойно и совершенно беззаботно. Конечно, она несла в себе целый мир. Вся Гея, хотя их могли разделять галактические расстояния, помещалась в ее теле. У нее были ресурсы, которые могли быть вызваны в случае действительной опасности.

Но, впрочем, что случилось?

Ясно, чиновник с внешней станции, следуя заведенному порядку, отослал свой рапорт – не включив в него Блисс – и это вызвало интерес людей из КСБ, и, кроме того, Департамента Транспорта. Почему?

Время было мирное и он не слышал ни о каких особых трениях между Кампореллоном и Основанием. Он сам был важным чиновником Основания…

Подожди-ка, он сказал чиновнику с внешней станции – Кендрей, так его звали – что у него важное дело к правительству Кампореллона. Он подчеркивал это в своей попытке добиться права на посадку. Кендрей наверняка должен был сообщить об этом, и это должно быть вызвало такой интерес.

Он не предвидел подобного развития событий, хотя и должен был.

Впрочем, что ж его предполагаемый дар правоты? Начинал ли он верить, что был черным ящиком, как думала о нем – или говорила, что думает – Гея? Зашел ли он в болото, обманутый растущей самоуверенностью, основанной на суеверии?

Как мог он хоть на один момент быть захваченным этой глупостью? Неужели он ни разу в жизни не ошибался? Разве он знал, какая завтра будет погода? Разве он выигрывал большие суммы в лоторею? Ответом было нет, нет и нет. Ну, тогда может, это только в великих, но находящихся в зачаточных состояниях делах он мог оказываться прав? Как он мог сказать?

Ладно, забудем об этом! В конце концов, тот факт, что он заявил о важном государственном деле – нет, он сказал «касающееся безопасности Основания»…

Хорошо, тогда тот факт, что он появился здесь по вопросу безопасности Основания, и вел дело в тайне и без объявления о его содержании, наверняка должен был привлечь их внимание.

Да, но до тех пор, пока они не знали, что это за дело, служба безопасности должна была действовать очень осмотрительно. Они должны были быть церемонными и обращаться с ним как с важным сановником. Они не должны были похищать его и использовать угрозы.

Хотя именно это они и сделали. Почему?

Что заставило их почувствовать себя достаточно могущественными, чтобы обращаться с Советником Терминуса подобным образом?

Может быть, это Земля? Была ли это та же самая сила, которая скрыла мир-прародитель так эффективно даже от величайших менталистов Второго Основания, сейчас работающая, чтобы перехватить его на самой первой стадии поисков Земли.

Была ли Земля всезнающей? Всемогущей?

Тревиз покачал головой. Этот путь вел к паранойе.

Собирался ли он обвинять Землю во всем? Был ли каждый поступок, каждый поворот пути, каждое стечение обстоятельств результатом секретных махинаций Земли? Как только он начинал думать подобным образом, он расстраивался.

В этот момент он почувствовал, что машина тормозит и от толчка вернулся к реальности.

Во время всей поездки по городу, он даже не взглянул на него. Он огляделся сейчас, слегка диковато. Здания были низкими, но это была холодная планета – большая часть строений, вероятно, уходила под землю.

Он не увидел ни следа ярких цветов, и это казалось противным природе человека.

Он мог видеть случайных прохожих, закутанных в одежды.

Но впрочем, люди, подобно самим зданиям, тоже по большей части были под землей.

Такси остановилось перед низким, широким зданием, построенным в углублении, дна которого Тревиз не видел.

Прошло некоторое время, но они продолжали оставаться на том же самом месте и сам водитель оставался неподвижным. Его высокая белая шапка почти упиралась в крышу машины.

Тревиз мельком удивился, как водитель умудряется входить и выходить из машины, не сбивая эту шапку с головы.

Затем сказал, с контролируемой ноткой гнева в голосе, который должны были ожидать от надменного и презренного чиновника:

– Водитель, что теперь?

Кампореллонская версия сверкающей силовой перегородки, которая отделяла водителя от пассажиров, была не такой уж примитивной. Звуковые волны могли проходить сквозь нее, хотя Тревиз был совершенно уверен, что материальные объекты, с разумной энергией, пройти сквозь нее не могут.

– Кто-нибудь должен подняться, чтобы встретить вас, – сказал водитель – Сядьте и расслабьтесь.

Как только он это произнес, из углубления в котором стоял дом, медленно и плавно появились три головы. Вскоре показалась и остальное. По-видимому, новые действующие лица поднимались на каком-то подобии эскалатора, но Тревиз не видел деталей этого устройства с того места, где он сидел.

Как только эти трое приблизились, пассажирская дверь такси раскрылась и поток холодного воздуха хлынул внутрь.

Тревиз вышел наружу, поплотнее закрывая шею воротником пальто. Остальные последовали за ним – Блисс с видимой неохотой.

Трое кампореллонцев выглядели бесформенными, в основном из-за раздутой одежды, которая, вероятно, еще и электрически подогревалась. Тревиз почувствовал к ним презрение. Эти штуки мало использовались на Терминусе и однажды он одолжил пальто с подогревом на зиму на соседнем Анакреоне. Он обнаружил, что пальто имеет тенденцию очень медленно нагреваться, и когда понимаешь, что стало слишком тепло, ты уже совершенно мокрый.

Когда кампореллонцы приблизились, Тревиз заметил с отчетливым чувством негодования, что они были вооружены. Они и не пытались скрыть это. Напротив, каждый демонстрировал бластер в кобуре поверх одежд.

Один из подошедших, остановившись напротив Тревиза, грубовато сказал: «Прошу прощения, Советник», а затем резким движением распахнул на нем пальто. Протянув руки, он быстро провел вверх и вниз по груди и спине Тревиза, его бокам и бедрам. Пальто вытряхнули и прощупали. Тревиз был настолько обессилен, смущен и удивлен, что понял, что его быстро и эффективно обыскали, только когда все кончилось.

Пилорат, с отвисшей челюстью и перекошенным ртом, испытывал такое же негодование, относившееся к рукам второго кампореллонца.

Третий приблизился к Блисс, которая не стала ждать, когда до нее дотронутся. Теперь она знала, что ее ожидает; она сбросила пальто и через мгновение стояла в своей легкой одежде под свист ветра.

– Вы видите, что я не вооружена, – холодно, под стать погоде, сказала она.

И действительно, это было видно любому. Кампореллонец встряхнул пальто, словно по его весу мог понять, есть ли там оружие – может быть, он и мог – и отступил.

Блисс снова накинула пальто, вжавшись в него, и на мгновение Тревиз восхитился ее жестом. Он знал, как Блисс относится к холоду, но она смогла заставить себя не дрожать, стоя на ветру в тонкой блузке и брюках. (Потом он подумал, не могла ли она при необходимости пользоваться теплом всей Геи.) Один из кампореллонцев махнул рукой и три инопланетника последовали за ним. Двое других сопровождали их сзади. Один или двое прохожих, шедших мимо, не обратили на происходящее никакого внимания. То ли они были привычны к такому зрелищу, то ли, скорее, их умы были больше заняты проблемой как можно скорее попасть в помещение.

Подойдя, Тревиз увидел, что их конвоиры поднялись по движущейся рампе. Они опустились сейчас вшестером и прошли сквозь шлюз, почти такой же сложный, как и на космическом корабле. Несомненно, он предназначался для удержания внутри не воздуха, а тепла.

Затем они наконец оказались внутри огромного здания.

5. Борьба за корабль

17

Первое впечатление Тревиза было таково, словно он оказался участником гипердрамы – по типичному историческому роману из времен Империи. Здесь была особенная обстановка, похожая, с некоторыми вариациями, на ту, что использовалась каждым продюсером гипердрам (возможно, все они использовали одну и ту же) и представляла великий город-планету Трантор, держащий в своих руках весь мир, во всем его блеске.

Здесь были большие пространства, оживленные потоки пешеходов, маленькие экипажи, несущиеся вдоль выделенных для них дорог.

Тревиз взглянул вверх, почти ожидая увидеть аэротакси, но этого по крайней мере, не было. Впрочем, как только его начальное удивление утихло, стало ясно, что здание много меньше, чем то, которое можно было ожидать на Транторе. Это было только здание, а не часть комплекса, простирающегося непрерывно на тысячи миль в любом направлении.

Цвета тоже оказались иными. В гипердрамах Трантор обычно описывался в кричащих тонах и одежда была совершенно непрактична и неудобна. Однако все эти цвета и причудливые одежды, как предполагалось, служили чисто символической цели – показать декаденс (этот взгляд был общепринятым в то время) Империи и, в особенности, Трантора.

Однако, если так и было, Кампореллон являл полную противоположность этого декаденса. Цветовая гамма, замеченная Пилоратом в космопорту, полностью соблюдалась и здесь.

Стены – темно-серые, белые потолки, одежды людей – черные, белые и серые. Часто попадались полностью черные костюмы, еще чаще – серые, но никогда – полностью белые, насколько мог видеть Тревиз. Фасоны были все же различные, как если бы люди, лишенные красок, все еще пытались найти способы отстоять свою индивидуальность.

Лица стремились ничего не выражать, или, по крайней мере, сохранять мрачное выражение. Волосы женщины носили короткие, мужчины – длиннее, но схваченными сзади в короткий пучек. Проходя мимо, никто не смотрел друг на друга. Все, казалось, дышало целесообразностью, словно у каждого на уме было определенное дело и не оставалось места ни для чего больше. Мужчины и женщины, похоже одетые, различались только длиной волос, выпуклостью груди и шириной бедер.

Все трое были проведены в подъемник, который опустил их на пять уровней. Они вышли и прошли к двери, на которой маленькими неприметными буквами, белым по серому, значилось:

«Мица Лайзалор, МинТранс».

Идущий впереди кампореллонец коснулся надписи, которая спустя мгновение загорелась в ответ. Дверь отворилась и они вошли.

Это была большая комната и довольно пустая, отсутствие обстановки служило, возможно, сознательному использованию пространства для демонстрации власти хозяина кабинета.

Два охранника стояли у дальней стены, лица их ничего не выражали, а глаза строго фиксировали движения вошедших.

Большой стол, немного сдвинутый назад, заполнял центр комнаты. За столом сидела, по всей видимости, Мица Лайзалор – крупнотелая, гладколицая, темноглазая. Две сильные, умелые руки с длинными, квадратными на концах пальцами, покоились на столе.

МинТранс (Министр Транспорта, предположил Тревиз). На сером костюме ее выделялись широкие, ослепительно белые лацканы. Двойная белая полоса пересекалась в центре груди.

Тревиз видел, что, хотя костюм был скроен таким образом, чтобы скрыть выпуклости женских грудей, белое «Х» привлекало к ним внимание.

Министр несомненно была женщиной. Даже игнорируя ее груди, об этом можно было догадаться по коротким волосам; и хотя макияж на ее лице отсутствовал, его черты тоже демонстрировали это.

Ее голос тоже был бесспорно женским, богатое контральто.

– Добрый вечер, – сказала она. – Не часто мы удостаиваемся чести принимать у себя людей с Терминуса. А также незарегистрированную женщину Ее глаза переходили с одного на другого, затем остановились на Тревизе, стоявшем застывше-прямо демонстрируя свое недовольство.

– И один из мужчин – член Совета.

– Советник Основания, – сказал Тревиз, стараясь, чтобы голос его звенел. – Советник Голан Тревиз с миссией от Основания.

– С миссией? – Брови Министра поднялись.

– С миссией, – повторил Тревиз. – Впрочем, почему с нами обращаются как с преступниками? Почему нас взяли под стражу вооруженные охранники и доставили сюда как заключенных? Совету Основания, я надеюсь вы понимаете, не понравится то, что он об этом услышит.

– И в любом случае, – сказала Блисс и ее голос казался пронзительным по сравнению с голосом более старшей женщины, – мы что, будем стоять вечно?

Министр окинула Блисс долгим ледяным взглядом, затем подняла руку и произнесла:

– Три стула! Сюда!

Дверь открылась и трое мужчин, одетых в полном соответствии с трезвым кампореллонским фасоном, рысцой внесли три стула. Стоявшие перед столом сели.

– Теперь, – сказала Министр с ледяной улыбкой, – вам удобно?

Тревиз так не думал. Стулья были жесткими, холодными на ощупь, плоскими и не идущими ни на какой компромисс с формами тела.

– Почему мы здесь? – вновь спросил он.

Министр сверилась с бумагами, лежащими на ее столе.

– Я объясню, как только получу подтверждение моим данным. Ваш корабль – «Далёкая Звезда» с Терминуса. Это верно, Советник?

– Верно.

Министр подняла на него свой взгляд.

– Я использовала ваш титул, Советник. Будьте так добры, используйте мой.

– Будет ли достаточно обращения «Мадам Министр»? Или имеется что-то более почетное?

– Ничего такого нет, сэр, и вам нет нужды использовать оба этих обращения вместе. Достаточно «Министр» или «Мадам», если вы хотите избежать повторений.

– Тогда мой ответ на вопрос будет: «Да, Министр».

– Капитан корабля – Голан Тревиз, гражданин Основания и член Совета Терминуса – свежеиспеченный Советник, впрочем. И вы – Тревиз. Я верно перечислила все это, Советник?

– Да, Министр. И так как я гражданин Основания…

– Я еще не закончила, Советник. Приберегите свои возражения, пока я не кончу. Вас сопровождает Янов Пилорат, ученый-историк, гражданин Основания. И это вы, не так ли, доктор Пилорат?

– Да, это так, моя до… – Он сконфужено умолк и начал снова:

– Да, это так, Министр.

Министр сцепила руки.

– В сообщении со станции, которое передали мне, нет упоминания о женщине. Она тоже член экипажа?

– Да, Министр, – сказал Тревиз.

– Тогда я адресуюсь к ней. Ваше имя?

– Я известна как Блисс, – ответила Блисс, сидя прямо и говоря со спокойной ясностью, – хотя мое полное имя длиннее, Мадам. Вы хотите услышать его все?

– Пока мне достаточно Блисс. Вы гражданин Основания, Блисс?

– Нет, Мадам.

– Гражданином какого мира вы являетесь, Блисс?

– У меня нет документов, подтверждающих гражданство какого-либо мира, Мадам.

– Нет документов, Блисс? – она сделала небольшую пометку на бумагах перед ней. – Этот факт примечателен. Что вы делали на борту корабля?

– Я – пассажир, Мадам.

– Спросили ли Советник Тревиз или д-р Пилорат ваши документы прежде чем взять вас на борт, Блисс?

– Нет, Мадам.

– Поставили ли вы их в известность об отсутствии у вас документов, Блисс?

– Нет, Мадам.

– В чем заключались ваши функции на борту корабля, Блисс? Соответствует ли ваше имя этим функциям?

– Я – пассажир и не имела других функций, – гордо сказала Блисс.

– Почему вы привязались к этой женщине, Министр? – перебил Тревиз. – Какой закон она нарушила?

Взгляд Министра Лайзалор скользнул с Блисс на Тревиза.

– Вы иномирянин, Советник, – сказала она, – и не знаете наших законов. Тем не менее, вы становитесь субъектом их, если посещаете наш мир. Вы не приносите с собой ваши законы; это общее правило Галактического права, я полагаю.

– Вы правы, Министр, но это не говорит мне, какие из ваших законов она нарушила.

– Это общее правило Галактики, Советник, что визитер с планеты вне доминионов того мира, который он посещает, имеет при себе документы, удостоверяющие его личность. Многие миры беззаботны в этом отношении, живут за счет туризма или безразличны к правилам порядка. Мы на Кампореллоне не таковы. Мы – мир закона и тверды в его применении. Она – персона без гражданства и, как таковая, нарушает наш закон.

– У нее не было выбора, – сказал Тревиз. – Я пилотировал корабль и я привез ее на Кампореллон. Она вынуждена была сопровождать нас, Министр, или вы полагаете, она должна была попросить нас вышвырнуть ее в космос?

– Это означает, что вы тоже нарушили наш закон, Советник.

– Нет, это не так, Министр. Я – не иномирянин. Я – гражданин Основания, а Компареллон с принадлежащими ему мирами образует Ассоциацию с Основанием. Как гражданин Основания, я могу свободно путешествовать здесь.

– Конечно, Советник, до тех пор, пока у вас есть документы, подтверждающие гражданство Основания.

– У меня они есть, Министр.

– Хотя даже как гражданин Основания, вы не имеете права нарушать наши законы, привозя с собой персону без гражданства.

Тревиз помедлил. Ясно, пограничник, Кендрей, не сдержал слова, так что не было нужды защищать его. Он сказал:

– Нас не остановили на иммиграционной станции и я рассматривал это как позволение взять эту женщину с собой, Министр.

– Это правда, что вас не задержали, Советник. Это правда, что о женщине не сообщили служащие иммиграционной станции и она была пропущена. Я могу предположить, однако, что чиновник на внешней станции решил – и совершенно правильно – что более важно заполучить ваш корабль на поверхность, чем беспокоиться о персоне без гражданства. То, что они сделали, было, прямо говоря, нарушение правил и вопрос должен быть рассмотрен, конечно, в соответствующем порядке, но у меня нет сомнений, что решение будет такое: это нарушение было оправданным. Мы – мир твердых законов, Советник, но мы не противимся диктату обстоятельств.

– Тогда я прошу объяснить причину вашей суровости, Министр, – сказал наконец Тревиз. – Если вы действительно не получали информации с внешней станции о присутствии персоны без гражданства на борту корабля, тогда вы не знали, что мы нарушаем какой-либо закон в то время, когда мы совершали посадку. Хотя совершенно очевидно, что вы были готовы взять нас под стражу в тот момент, когда мы садились, и вы действительно так и сделали. Почему вы это сделали, хотя у вас не было причин подозревать, что какой-либо закон нарушен?

Министр улыбнулась.

– Я понимаю ваше смущение, Советник. Уверяю вас, откуда бы мы не получили подобные сведения – или не получили – касательно вашей пассажирки без документов, они не имеют никакого отношения к тому, что вас взяли под стражу. Мы действуем от имени Основания, с которым, как вы указали, мы состоим в ассоциации.

– Но это невозможно, Министр, – уставился на нее Тревиз. – Даже хуже, это нелепо.

Смешок Министра был подобен медленному потоку меда. Она сказала:

– Мне интересно, каким образом вы пришли к выводу, что быть нелепым хуже чем невозможным, Советник. Впрочем, я с вами согласна. Однако, к несчастью для вас, это ни то, ни другое. Почему это должно быть таким?