22

      Тревиз чувствовал какое-то отупение и удивился, как много времени прошло.
      Рядом с ним лежала Митза Лизалор, министр перевозок. Она лежала на животе, повернув голову в сторону и, открыв рот, храпела. Тревиз почувствовал облегчение от того, что она спит. Он надеялся, что проснувшись, она будет помнить, что спала.
      Ему самому хотелось спать, но он понимал, что очень важно не делать этого. Она не должна, проснувшись, увидеть его спящим. Она должна понять, что пока она лежала, погрузившись в забытье, он бодрствовал. Она могла ожидать такого бодрствования от воспитанного Основанием безнравственного мужчины и лучше было не разочаровывать ее.
      Кстати, он сделал все хорошо. Он верно предположил, что Лизалор с ее размерами и силой, с ее политической властью, презрением к компореллонским мужчинам, с которыми встречалась, и смесью ужаса и восхищения рассказами (интересно, что она слышала?) о сексуальных подвигах декадентов с Терминуса, может захотеть главенства. Она могла даже ждать этого, не в силах выразить свое желание и надежды.
      Он поступил именно так и к своему удовольствию обнаружил, что был прав. (Тревиз всегда прав! – насмешливо подумал он.) Это понравилось женщине и дало Тревизу возможность управлять событиями и повернуть все так, чтобы утомить ее, самому оставшись относительно бодрым.
      Это оказалось нелегко. У нее было изумительное тело (сорок шесть, говорила она, но такого тела не постыдился бы двадцатипятилетний атлет) и огромный запас жизненных сил, которые она расходовала с невероятным жаром.
      Действительно, если она могла усмирить себя и приучать к воздержанию, если практика позволяла ей лучше ощутить свои и, что еще важнее, ЕГО способности, это должно было доставлять удовольствие…
      Храп вдруг стих, и она зашевелилась. Тревиз положил руку на ближнее к нему плечо, легко погладил его, и глаза женщины открылись. Тревиз приподнялся на локте, глядя на нее взглядом, полным жизни.
      – Рад, что вы поспали, – сказал он. – Вам необходимо было отдохнуть.
      Женщина сонно улыбнулась ему, и на мгновение Тревизу показалось, что она может предложить продолжить, но она только перевернулась на спину, а потом сказала мягко и удовлетворенно:
      – Я с самого начала определила вас. Вы – король секса.
      Тревиз постарался принять скромный вид.
      – Мне нужно быть более сдержанным.
      – Ерунда. Вы были совершенно правы. Я боялась, что вы истощены этой молодой женщиной, но вы заверили меня, что это не так. Это правда, верно?
      – А разве я действовал как полупресыщенный мужчина?
      – Нет, – рассмеялась она.
      – Вы все еще думаете о Психическом Зонде.
      Она снова рассмеялась.
      – Вы сошли с ума? Могу ли я хотеть лишиться вас СЕЙЧАС?
      – И все-таки будет лучше, если вы лишитесь меня на время…
      – Что? – нахмурилась она.
      – Если я буду оставаться здесь постоянно, моя… моя дорогая, много ли пройдет времени, прежде чем глаза начнут смотреть, а губы шептать? Однако, если я продолжу выполнение своего задания, то должен буду периодически возвращаться для доклада, и тогда будет вполне естественно, что мы будем на время закрываться вместе… А мое задание действительно важно.
      Она задумалась, лениво поглаживая правое бедро, потом сказала:
      – Полагаю, вы правы. Я ненавижу эту мысль, но… полагаю, вы правы.
      – И не бойтесь, что я не вернусь назад, – сказал Тревиз. – Я не так глуп, чтобы забыть ту, которая ждет меня здесь.
      Она улыбнулась, нежно коснулась его щеки и сказала, глядя ему в глаза:
      – Вы находите это приятным, любимый?
      – Гораздо более чем приятным, дорогая.
      – И все же вы человек Основания. Мужчина в расцвете сил с самого Терминуса. Вы, должно быть, привыкли к разным видам женщин и всевозможным ухищрениям…
      – Я не встречал никого – НИКОГО – хотя бы в малейшей степени похожего на вас, – убежденно сказал Тревиз.
      Лизалор самодовольно заметила:
      – Я рада, если это так. И все же, вы знаете, что старые привычки умирают тяжело, и я не могу заставить себя поверить слову мужчины, не имея никаких гарантий. Вы и ваш друг Пилорат, можете отправиться дальше, как только я услышу о вашем задании, но эту молодую женщину я оставлю здесь. С ней будут обращаться хорошо, но доктор Пилорат будет стремиться к ней, а это повлечет за собой частые возвращения на Компореллон, даже если ваше стремление выполнить задание будет искушать вас оставаться вдали подольше.
      – Но, Лизалор, это невозможно.
      – В самом деле? – В ее глазах вспыхнуло подозрение. – Почему? Для какой цели вам нужна эта женщина?
      – Не для секса. Я говорил вам это и говорил правду. Она принадлежит Пилорату и меня не интересует. Кроме того, она развалится пополам, если попытается повторить то, через что вы с таким триумфом прошли.
      Лизалор почти улыбнулась, но тут же взяла себя в руки и сурово спросила:
      – В таком случае, почему бы ей не остаться на Компореллоне?
      – Потому что она играет существенную роль в нашем задании и должна быть с нами.
      – Хорошо, что же это за задание? Пора вам уже просветить меня.
      Тревиз колебался недолго. Говорить нужно было правду.
      – Выслушайте меня, – сказал он. – Компореллон может быть старым миром, даже среди старейших, но он не может быть СТАРЕЙШИМ. Человечество зародилось не здесь. Первые люди попали сюда с какого-то более раннего мира, который, возможно, тоже не был родиной людей. Однако где-то эти экскурсии в прошлое должны кончиться, и мы должны достигнуть первого мира, мира, где появились люди. Я ищу Землю.
      Перемена, внезапно происшедшая с Митзой Лизалор, поразила его.
      Глаза ее расширились, дыхание участилось, каждый мускул ее тела напрягся. Затем руки ее резко взметнулись вверх и два пальца на каждой из них скрестились.
      – Вы назвали ее… – хрипло прошептала она.
 

23

      Больше она не сказала ничего и не взглянула на него. Руки ее медленно опустились, ноги скользнули к краю постели, и она села спиной к нему. Тревиз остался лежать неподвижно.
      Только сейчас он вспомнил слова Манн Ли Кампера, когда они стояли в пустом туристском центре на Сейшел. Он говорил о своей второй родине – той самой, где находился сейчас Тревиз…
      – Они очень суеверны по отношению к этому. Каждый раз при упоминании этого слова, они поднимают обе руки, скрестив два пальца, чтобы защититься от несчастья.
      Воспоминание это пришло к нему слишком поздно.
      – Что я должен был сказать, Митза? – пробормотал он.
      Она слегка качнула головой, встала, подошла к двери и закрыла ее за собой. Через секунду оттуда донесся звук бегущей воды.
      Ему оставалось только ждать, голому, жалкому, раздумывающему: не присоединиться ли к ней под душем. Наконец, он решил, что лучше не стоит и, чувствуя, что в душе ему отказано, тут же почувствовал растущую потребность в нем.
      Наконец, она вышла и молча принялась разбирать одежду.
      – Вы не возражаете, если я… – начал он.
      Она не ответила, и он принял молчание за согласие. Войти в комнату он постарался твердо и мужественно, хотя чувствовал себя при этом так, как в дни, когда его мать, обиженная его дурным поведением, наказывала сына молчанием, заставляя его содрогаться от отчаяния.
      Оказавшись внутри, он оглядел гладкостенное помещение, в котором не было ничего – совершенно ничего. Потом осмотрел его более тщательно. Снова ничего.
      Тревиз вновь открыл дверь, высунул комнату и спросил:
      – Послушайте, как включается душ?
      Она поставила дезодорант (по крайней мере Тревизу он показался им), шагнула в душевую и, по-прежнему не глядя на него, показала. Тревиз проследил за ее пальцем и заметил на стене пятно, круглое и бледно-розовое, как будто дизайнер, не желая нарушать совершенство белизны, только намекнул на выключатель.
      Тревиз пожал плечами, наклонился к стене и нажал на пятно. Видимо, это было именно то, что требовалось, поскольку в тот же момент со всех сторон на него обрушилась вода. Задыхаясь, он снова коснулся стены, и все кончилось.
      Он открыл дверь, зная, что выглядит еще более жалким, поскольку дрожал так сильно, что с трудом мог говорить.
      – Как вы включаете ГОРЯЧУЮ воду? – пролепетал он.
      На этот раз она взглянула на него, и его внешний вид победил ее гнев (или страх, или другое чувство, мучившее ее), она хихикнула, а затем вдруг расхохоталась.
      – Какая горячая вода? – сказала она. – Вы думаете, мы расходуем энергию, чтобы согреть воду для купания? Это отличная мягкая вода. Что вам еще надо? Вы просто неженка с Терминуса!.. Идите обратно и вымойтесь!
      Тревиз заколебался, но ненадолго, поскольку ясно было, что выбора у него нет.
      С огромной неохотой он снова коснулся розового пятна и подставил тело ледяным брызгам. МЯГКАЯ ВОДА? Он обнаружил, что тело его покрыла мыльная пена и яростно принялся тереть себя, рассудив, что цикл купания не должен быть долгим.
      Затем начался цикл обмывания. Тепло… ну, может, не тепло, но хотя бы не так холодно и согревает его совершенно замерзшее тело. Потом, когда он собирался вновь коснуться контактного пятна и остановить воду, удивляясь, почему Лизалор вышла оттуда сухой, когда тут не было ни полотенца, ни его заменителей, вода остановилась сама. Сразу после этого последовал шквал воздуха, который несомненно повалил бы его, если бы не пришел со всех сторон одновременно.
      И он был горячим – почти чересчур горячим. Требовалось гораздо меньше энергии, чтобы нагреть воздух, нежели воду. Горячий воздух испарил с него воду и через несколько минут он мог уже выходить – сухой, как будто никогда в жизни не имел дела с водой.
      Лизалор, похоже, взяла себя в руки.
      – Вы хорошо себя чувствуете?
      – Достаточно хорошо, – сказал Тревиз. И действительно он чувствовал себя удивительно хорошо. – Все, что нужно было сделать, это предупредить меня о температуре. Вы не сказали мне…
      – Неженка, – снова презрительно повторила Лизалор.
      Он воспользовался ее дезодорантом, затем начал одеваться, остро сознавая, что ее тело закрыто одеждой, а его нет.
      – Как я должен был назвать… этот мир? – спросил он.
      – Мы говорили о нем, как о Старейшем, – ответила она.
      – Откуда мне было знать, что название, употребленное мной запрещено? Разве вы говорили мне?
      – А вы спрашивали?
      – Откуда мне было знать, что нужно спросить?
      – Теперь вы знаете.
      – Обязуюсь забыть это.
      – Лучше не надо.
      – А какая разница? – Тревиз чувствовал, что настроение его улучшается. – Это просто слово, звук.
      – Есть слова, которые нельзя произносить, – мрачно сказала Лизалор. – Разве вы при любых обстоятельствах пользуетесь любыми словами, которые знаете?
      – Одни слова могут быть вульгарны, другие неподходящи, а третьи в определенных обстоятельствах – даже вредны… К каким относится слово, которое я употребил?
      – Это печальное и торжественное слово, – сказала Лизалор. – Оно относится к миру, который был родиной всех нас, а сейчас не существует. Это трагедия, и мы переживаем ее, потому что это было рядом с нами. Мы предпочитаем не говорить об этом, а если говорить, то не называем его имени.
      – А скрещенные пальцы? Это что, облегчает печаль?
      Лицо Лизалор вспыхнуло.
      – Это непроизвольная реакция, и я не благодарю вас за то, что вы вынудили меня к ней. Есть люди, которые верят, что слово и даже мысль приносит несчастье… и пытаются защититься этим от нее.
      – И вы тоже верите, что скрещенные пальцы защищают от несчастья?
      – Нет, впрочем… немного, да. Я чувствую себя беспокойно, если не сделаю этого. – Она не смотрела на него. Потом, торопясь сменить тему, быстро сказала: – А как эта черноволосая женщина связана с вашим заданием достигнуть… мира, который вы упоминали?
      – Говорите «Старейший». Или вы предпочитаете вообще не говорить об этом?
      – Я бы предпочла вообще не обсуждать этого, но я задала вам вопрос.
      – Я уверен, что ее народ достиг своего нынешнего мира, иммигрировав со Старейшего.
      – Как и мы, – гордо сказала Лизалор.
      – Но ее народ имеет некоторые традиции, которые, по ее словам, являются ключом к пониманию Старейшего, но только если мы найдем его и изучим его записи.
      – Она лжет.
      – Возможно, но мы должны проверить это.
      – Если у вас есть женщина с ее проблематичными знаниями, и если вы хотите достичь Старейшего с ее помощью, зачем вы пришли на Компореллон?
      – Чтобы узнать местонахождение Старейшего. У меня был друг, как и я гражданин Основания. Однако предки его были компореллонцами, и он уверял меня, что многие истории о Старейшем хорошо известны на Компореллоне.
      – В самом деле? А он рассказал вам какие-то из этих историй?
      – Да, – сказал Тревиз, вновь обращаясь к правде. – Он говорил, что Старейший – это мертвый, целиком радиоактивный мир. Он не знал, почему, но думал, что это может быть результатом ядерных взрывов. Возможно, война.
      – Нет! – воскликнула Лизалор.
      – Нет, то есть не было войны? Или Старейший не радиоактивен?
      – Он радиоактивен, но не из-за войны.
      – Тогда как он стал радиоактивным? Он не мог быть радиоактивным с самого начала, поскольку на нем зародилась человеческая жизнь. В этом случае там не было бы никакой жизни.
      Лизалор, похоже, заколебалась. Она встала, дыша глубоко, почти взахлеб.
      – Это было наказание. Это был мир, который использовал роботов. Вы знаете, что роботы существуют?
      – Да.
      – Они имели роботов и были за это наказаны. Каждый мир, имевший роботов, был наказан и больше не существует.
      – А кто наказал их, Лизалор?
      – Тот, кто Наказывает, Силы истории. Я не знаю. – Она отвела взгляд в сторону, затем сказала, понизив голос: – Спросите других.
      – Я и хочу сделать это, но кого мне спрашивать? Есть на Компореллоне люди, изучающие первобытную историю?
      – Да, есть. Они не популярны среди нас, средних компореллонцев, но Основание… ВАШЕ Основание, настаивает на интеллектуальной свободе, как они называют это.
      – Неплохая настойчивость, на мой взгляд, – заметил Тревиз.
      – Плохо все, что навязывается, – сказала Лизалор.
      Тревиз пожал плечами. Не было смысла обсуждать этот вопрос.
      – Мой друг, доктор Пилорат, в некотором роде знаток первобытной истории. Я уверен, что он захочет встретиться с компореллонскими коллегами. Можете вы устроить это, Лизалор?
      Она кивнула.
      – Есть историк по имени Васил Дениадор, работающий в Университете, здесь, в городе. Он не ведет занятий, но может оказаться способным рассказать вам то, что вы хотите узнать.
      – А почему он не ведет занятий?
      – Не потому, что ему запрещено. Просто студенты не ходят на его лекции.
      – Полагаю, – сказал Тревиз, стараясь, чтобы это не прозвучало сардонически, – студенты чувствуют за своей спиной поддержку.
      – А почему они должны ходить к нему? Он – Скептик… есть у нас такие. Это люди, которые противопоставляют свои мысли общей линии мышления и достаточно высокомерны, чтобы считать себя правыми, а большинство – заблуждающимися.
      – Может, в некоторых случаях так оно и есть?
      – Нет! – фыркнула Лизалор с уверенностью, которая давала понять, что дальнейшая дискуссия в этом направлении ни к чему не приведет. – И при всем своем скептицизме, он будет вынужден сказать вам то, что сказал бы любой компореллонец.
      – Что именно?
      – Если вы будете искать Старейший, то не найдете его.
 

24

      В личных комнатах, выделенных им, Пилорат внимательно выслушал Тревиза (лицо его при этом ничего не выражало), затем сказал:
      – Васил Дениадор? Не помню, чтобы слышал о нем, но, может, вернувшись на корабль, смогу найти данные о нем в своей библиотеке.
      – Вы уверены, что никогда не слышали о нем? Подумайте! – сказал Тревиз.
      – В данный момент я не помню, слышал ли о нем, – осторожно ответил Пилорат, – но, мой дорогой друг, здесь должны быть сотни достойных уважения ученых, о которых я не слышал, или же слышал, но не помню.
      – В таком случае, он не может быть первоклассным ученым, иначе вы слышали бы о нем.
      – Изучение Земли…
      – Привыкайте говорить «Старейшей», Яков. В противном случае могут возникнуть осложнения.
      – Изучение Старейшего, – сказал Пилорат, – это не приносящая выгоды ниша в коридорах знаний, так что первоклассные ученые, даже в области первобытной истории, могут не заниматься этим. Или, если взглянуть с другой стороны, даже если они делают это, то не могут стать достаточно известными, чтобы считаться первоклассными… например, я уверен, что меня никто не сочтет первоклассным.
      Блисс нежно спросила:
      – А я, Пил?
      – Ты, конечно, да, моя дорогая, – сказал Пилорат, слабо улыбнувшись, – но ты не оцениваешь мои способности, как ученого.
      Судя по часам, была уже почти ночь, и Тревиз чувствовал, как в нем растет нетерпение, как бывало всегда, когда Блисс и Пилорат говорили друг другу нежности.
      – Завтра, – сказал он, – я постараюсь устроить вам встречу с этим Дениадором, но если он знает так же мало, как и министр, мы не продвинемся дальше, чем есть сейчас.
      – Может, он сумеет указать нам кого-то более полезного? – предположил Пилорат.
      – Сомневаюсь. Отношение этого мира к Земле… впрочем, мне тоже лучше привыкнуть называть ее иносказательно. Итак, отношение этого мира к Старейшему – просто глупость и суеверие. – Он отвернулся. – Кстати, это был тяжелый день, и нам следует подумать об ужине, если нас устроит их стряпня – а затем о сне. Вы научились пользоваться душем?
      – Друг мой, – сказал Пилорат, – с нами обходились очень доброжелательно, дав нам множество объяснений, в большинстве своем ненужных.
      – Послушайте, Тревиз, – сказала Блисс, – а как с кораблем?
      – Что «как с кораблем»?
      – Правительство Компореллона конфискует его?
      – Нет, не думаю, чтобы они сделали это.
      – О… Приятно слышать. А почему нет?
      – Потому что я убедил Министра изменить свое мнение.
      – Удивительно, – заметил Пилорат. – Не думал, что она так легко даст себя убедить.
      – Я не знала, – сказала Блисс. – По текстуре ее мозга было ясно, что ей нравится Тревиз.
      Тревиз посмотрел на нее с внезапным раздражением.
      – Это сделали вы, Блисс?
      – Что вы имеете в виду?
      – Я имею в виду вмешательство в ее…
      – Я не вмешивалась. Однако, заметив, что вы ей нравитесь, я не удержалась и сняла с нее заторможенность. В любом случае ее требовалось убрать, и лучше было, чтобы она почувствовала к вам доброжелательность.
      – Доброжелательность? Это было нечто гораздо большее! Да, она смягчилась, но после соития.
      – Вы имеете в виду, старина… – начал было Пилорат.
      – А почему бы и нет? – раздраженно перебил его Тревиз. – Ее молодость уже позади, но это искусство она знает хорошо. Уверяю вас, она не новичок. Не буду разыгрывать джентльмена и выгораживать ее. Это была ее идея – благодаря тому, что Блисс сняла с нее заторможенность – и я не мог отказаться, даже если бы это пришло мне в голову, чего не произошло… Ну же, Яков, не смотрите так чопорно. Прошли месяцы с тех пор, как я имел такую возможность. А у вас она была, – и он махнул рукой в направлении Блисс.
      – Поверьте, Голан, – смущенно сказал Пилорат, – если вы приняли мое выражение за чопорность, то вы ошиблись. У меня нет возражений.
      – Но она-то чопорна, – сказала Блисс. – Я просто хотела сделать ее потеплее в отношении вас, и не рассчитывала на сексуальный пароксизм.
      – Но именно этого вы и добились, моя маленькая надоедливая Блисс, – ответил Тревиз. – Для министра могло быть необходимым разыгрывать чопорность перед публикой, но своим вмешательством вы подлили масла в огонь.
      – И теперь, позволив вам утолить зуд, она предаст Основание…
      – Ни в коем случае, – сказал Тревиз. – Она хотела корабль. – Он оборвал себя и шепотом спросил: – Нас не подслушивают?
      – Нет! – сказала Блисс.
      – Вы уверены?
      – Конечно. Невозможно прорваться сквозь разум Геи так, чтобы Гея не знала этого.
      – Так вот, Компореллон хочет этот корабль для себя – как ценное дополнение к своему флоту.
      – Основание, разумеется, не допустит этого.
      – Компореллон не намерен ничего сообщать Основанию.
      Блисс вздохнула.
      – Таковы изолянты. Министр намерена предать Основание в интересах Компореллона, но секс побуждает ее предать и Компореллон тоже… Что касается вас, Тревиз, то вы с радостью продали услуги своего тела, чтобы заставить ее изменить. И такая анархия царит в вашей Галактике. Такой ХАОС…
      – Вы ошибаетесь, женщина, – холодно сказал Тревиз.
      – То, что вы слышали, сказала не женщина, а Гея.
      – В таком случае: вы ошибаетесь, Гея. Я не продавал услуги своего тела, я дарил их с радостью. Это доставило мне наслаждение и никому не причинило вреда. Что касается последствий, то они значительно отклонились от моей точки зрения, и я принял это. И если Компореллон хочет корабль для своих целей, кто может сказать, кто прав в этом вопросе? Это корабль Основания, но он был дан мне для поисков Земли. Значит, он мой, пока я веду их, и Основание не право, расторгая соглашение. Что касается Компореллона, то он недоволен властью Основания и мечтает о независимости. В его глазах нужно поступить именно так и обмануть Основание, так что здесь нет никакой измены, а только патриотический поступок. Кто знает?
      – Вот именно, кто знает? Как можно в Галактике анархии отличить разумные действия от неразумных? Как отличить правду от лжи, добро от зла, закон от преступления, нужное от бесполезного? И как вы объясните предательство министром ее собственного правительства, если она позволит вам сохранить корабль? Стремится ли она к личной независимости от гнетущего мира? Предатель она или патриот?
      – Честно говоря, я не думаю, что она решила позволить мне сохранить корабль только в виде благодарности за полученное наслаждение. Уверен, что она приняла это решение только, когда я сказал, что ищу Старейший. Для нее это зловещий мир, и мы с кораблем, который несет нас на поиски этого мира, обретаем те же свойства, что и он. В моем представлении, она чувствует, что пытаясь забрать у нас корабль, навлекает проклятие на себя и свой мир. Возможно, она считает, что позволив нам отправиться по своим делам, отведет несчастье от Компореллона и тем самым совершит патриотический поступок.
      – Если все обстоит так, в чем я сомневаюсь, – сказала Блисс, – ею движут суеверия. Вы радуетесь этому?
      – Я ничему не радуюсь и ничего не осуждаю. Суеверия всегда движут людьми, когда нет знаний. Основание верит в План Сэлдона, хотя никто не может понять его, объяснить его детали или использовать его для предсказания. Мы слепо следуем ему в невежестве и вере – разве это не суеверие?
      – Да, возможно.
      – Гея тоже. Вы верите, что я принял правильное решение, объявив, что Гея должна превратить Галактику в один огромный организм. Вы готовы идти к этому в невежестве и вере и даже досаждаете мне, пытаясь найти доказательства, которые уничтожат невежество, оставив только веру. Разве это не суеверие?
      – Я думаю, он прав, Блисс, – сказал Пилорат.
      – Нет, – возразила Блисс. – В своих поисках он либо не найдет ничего, либо найдет что-то, подтверждающее его решение.
      – Кроме этой убежденности, – сказал Тревиз, – у вас есть только невежество и вера. Другими словами – суеверие!