Тревиз взглянул на вертикальные трубки на стенах и другие на потолке. Они мягко светились.
      – Флуоресценция, – сказал он. – Довольно примитивно.
      – Да, но они делают это, и такие же штуки есть в наших комнатах и сарае во дворе. Я думал, что это просто украшение. Если бы мы знали, как это работает, то не сидели бы в темноте.
      Блисс раздраженно заметила:
      – Они могли бы сказать нам.
      – Они думали, что мы знаем, – сказал Пилорат. – Что это должны знать все.
      Из-за занавесей появились четыре женщины и сели все вместе перед зрителями. Каждая держала инструмент из покрытого лаком дерева. Все они были похожи и отличались главным образом размерами. Один был совсем маленький, два немного побольше, а четвертый – значительно больше. Кроме того, каждая женщина держала в руке длинный прут.
      Когда они вышли, собравшиеся засвистели, а женщины в ответ поклонились. Груди каждой были плотно перетянуты куском марли, как будто для того, чтобы исключить нежелательное воздействие на инструмент.
      Тревиз, расценив свист как выражение одобрения или предвкушение удовольствия, засвистел сам, а Фоллом издала такую трель, что все начали оборачиваться, и только нажим руки Блисс остановил ее.
      Трое женщин безо всякой подготовки приложили свои инструменты ниже подбородков, а самый крупный остался стоять на полу, между ног четвертой женщины. Длинные прутья в правых руках каждой из них задвигались по струнам, натянутым почти по всей длине инструментов, тогда как пальцы левых рук быстро перебирали верхние концы этих струн.
      Это, подумал Тревиз, и было «дерганье», которого он ждал, но звучало это совсем не как дерганье. Это была гладкая и мелодичная последовательность нот, причем каждый инструмент вносил что-то свое, а целое звучало удивительно едино.
      Звучанию недоставало бесконечной сложности электронной музыки («настоящей музыки», как думал о ней Тревиз), но в то же время было отчетливое сходство с ней. По мере того как шло время, и его ухо привыкало к этой странной системе звуков, он начал улавливать оттенки. Это было довольно утомительно, и ему страстно захотелось математической точности и чистоты настоящей музыки, но потом пришла мысль, что если бы он слушал музыку этих простых деревянных инструментов достаточно долго, то мог бы полюбить ее.
      Концерт длился уже сорок пять минут, когда вышла Хироко. Она сразу заметила Тревиза, сидевшего в первом ряду, и улыбнулась ему, а он от всего сердца присоединился к общему выражению одобрения. Она выглядела великолепно в длинной, тщательно сшитой юбке и с большим цветком в волосах. Выше пояса на ней не было ничего, и грудь была открыта, видимо, никак не мешая инструменту.
      Инструмент ее был темной деревянной трубкой около двух третей метра длинной и почти два сантиметра толщиной. Она поднесла его к губам и дунула в отверстие у одного конца, издав тонкую чистую ноту, которая становилась все выше по мере того, как ее пальцы перебирали металлические предметы, размещенные по всей длине трубки.
      При первом же звуке Фоллом вцепилась в руку Блисс и сказала:
      – Блисс, это …… – Она вновь употребила слово, показавшееся Блисс похожим на «фмфул».
      Та резко покачала головой, а Фоллом сказала, понизив голос:
      – Но это она!
      Люди начали поглядывать в сторону Фоллом, Блисс положила руку на ее губы и еле слышно произнесла на ухо:
      – Тише!
      После этого Фоллом слушала игру Хироко тихо, но ее пальцы спазматически двигались, как будто перебирая предметы, размещенные на инструменте.
      Завершал концерт пожилой мужчина, инструмент которого имел изрезанные края и висел у него на плечах. Он сжимал и растягивал его, а одна его рука при этом бегала по рядам белых и темных предметов, размещенных на одном краю, вдавливая их вниз.
      Тревиз решил, что это звучит особенно утомительно, почти варварски и неприятно напоминает лай собак с Авроры. Не то, чтобы эти звуки походили на лай, но чувства, которые они вызывали, были схожи. Блисс выглядела так, будто ей очень хочется закрыть уши руками, а Пилорат молча хмурился. Только Фоллом, казалось, наслаждается, притопывая ногой, и Тревиз, заметивший это, к своему удивлению понял, что музыка гармонирует с этим притопыванием.
      Наконец, все кончилось и разразилась целая буря свиста, среди которого отчетливо выделялись трели Фоллом.
      Затем собравшиеся разбились на небольшие беседующие группы и стало так же шумно, как было за обедом. Исполнители, игравшие в концерте, стояли в передней части зала, говоря с людьми, которые подошли поблагодарить их.
      Фоллом освободилась от хватки Блисс и подбежала к Хироко.
      – Хироко, – воскликнула она, запыхавшись, – дай мне посмотреть…
      – Что, дорогая? – спросила Хироко.
      – Ту вещь, которой ты делала музыку.
      – О! – Хироко рассмеялась. – Это флейта, маленькая.
      – Можно я посмотрю ее?
      – Хорошо. – Хироко открыла ящик и вынула инструмент. Он состоял из трех частей, но она быстро собрала их и протянула Фоллом, так что мундштук оказался возле ее губ. – А теперь дунь сюда, – сказала она.
      – Я знаю, знаю, – нетерпеливо ответила Фоллом, потянувшись за флейтой.
      Хироко машинально отдернула ее и подняла повыше.
      – Дуй, но руками не трогай.
      Фоллом разочарованно посмотрела на нее.
      – Можно мне просто взглянуть? Я не буду ее трогать.
      – Конечно, дорогая.
      Она вновь протянула флейту, и Фоллом нетерпеливо уставилась на нее.
      А потом флуоресцентные огни в комнате слегка потускнели, и все услышали неуверенную и дрожащую ноту.
      От удивления Хироко едва не уронила флейту, а Фоллом воскликнула:
      – Я сделала это! Сделала! Джемби говорил, что однажды я смогу сделать это.
      – Это ты издала звук? – спросила Хироко.
      – Да, я. Это я.
      – Но как ты сделала это?
      Вмешалась Блисс, красная от смущения:
      – Извини, Хироко, я сейчас уведу ее.
      – Нет, – воспротивилась та. – Я хочу, чтобы она сделала это снова.
      Несколько ближайших альфанцев собрались посмотреть. Фоллом нахмурила брови, как будто напрягшись. Освещение пригасло больше, чем в первый раз, и снова послышалась нота, на этот раз чистая и ровная. Потом она стала меняться по мере того как металлические предметы, размещенные вдоль флейты, задвигались, ставя аккорды.
      – Это немного отличается от …… – сказала Фоллом, слегка запыхавшись, как будто это ее дыхание оживило флейту, а не поток воздуха.
      Пилорат прошептал Тревизу: «Она получает энергию от электрических цепей, подходящих к лампам».
      – Попробуй еще раз, – предложила Хироко сдавленным голосом.
      Фоллом закрыла глаза. Теперь нота была нежнее и устойчивее. Флейта играла сама, без бегающих по ней пальцев, управляемая энергией, которую преобразовывали неразвитые доли мозга Фоллом. Ноты, которые сначала звучали разрозненно, теперь объединились в музыкальный ряд, и все, находившиеся в зале, собрались вокруг Хироко и Фоллом. Хироко осторожно держала флейту большими и указательными пальцами каждой руки, а Фоллом, закрыв глаза, управляла движением воздуха и нажимала на клавиши.
      – Это кусок, который я играла, – прошептала Хироко.
      – Я запомнила его, – сказала Фоллом, кивая головой и стараясь не сбиться.
      – Ты не спутала ни одной ноты, – сказала Хироко, когда все кончилось.
      – Но это неправильно, Хироко. Ты играла не так.
      – Фоллом! – сказала Блисс. – Это невежливо. Ты не должна…
      – Пожалуйста, не вмешивайся, – властно сказала Хироко. – Почему это неправильно?
      – Потому что я могу играть это по-другому.
      – Тогда покажи мне.
      Фоллом заиграла снова, но более сложным образом, как будто силы, нажимавшие на клавиши, делали это быстрее и тщательнее, чем прежде. Музыка была более сложной и бесконечно эмоциональной. Хироко стояла замерев, а в зале не было слышно больше ни звука.
      Даже после того, как Фоллом закончила, все молчали, пока Хироко глубоко вздохнула и сказала:
      – Маленькая, ты играла когда-нибудь прежде?
      – Нет, – ответила Фоллом, – до этого я могла пользоваться только моими пальцами, а пальцами я так сделать не могу. – Она помолчала и добавила безо всякого хвастовства: – Никто не может.
      – Можешь ты сыграть что-нибудь еще?
      – Я могу что-нибудь придумать.
      – Ты хочешь сказать – сымпровизировать?
      Фоллом нахмурилась на этом слове и посмотрела на Блисс. Та кивнула, и Фоллом ответила:
      – Да.
      – Пожалуйста, сделай это, – попросила Хироко.
      Фоллом задумалась на минуту или две, затем медленно начала очень простую последовательность нот, звучавшую почти мечтательно. Флуоресцентные лампы становились тусклее и ярче по мере того как поступление энергии уменьшалось или увеличивалось. Никто, казалось, не замечал, что это не случайность, а вызвано музыкой, как будто призрачные духи электричества повиновались диктату звуковых волн.
      Потом комбинация нот повторилась чуть более громко, став чуть более сложнее и продолжала варьировать не теряя ясно слышимой основной темы, становясь более резкой и возбуждающей. Под конец накал понизился более резко, чем возрастал, вернув слушателей на землю, но оставив чувство, что они все еще высоко в небе.
      Зал взорвался одобрительным ревом, и даже Тревиз, обычно признававший совершенно иной вид музыки, печально подумал: «Больше я никогда этого не услышу».
      Когда все с большой неохотой утихомирились, Хироко протянула флейту Фоллом.
      – Возьми, это твое!
      Фоллом потянулась за ней, но Блисс перехватила протянутую руку ребенка и сказала:
      – Мы не можем взять ее, Хироко. Это ценный инструмент.
      – У меня есть другой, Блисс. Он не такой хороший, но так и должно быть. Этот инструмент принадлежит тому, кто играет лучше. Я никогда не слышала такой музыки и не могу владеть инструментом, если не использую всех его тональностей. Зато теперь я знаю, как может играть флейта, если не касаться ее.
      Фоллом взяла флейту и, с выражением глубокого удовлетворения, прижала к груди.
 

83

      Каждая из комнат их жилища освещалась одной флуоресцентной лампой. Третья была в сарае. Свет был тусклый, и читать при нем было бы неудобно, но по крайней мере комнаты были не темными.
      Однако сейчас они задержались снаружи. Небо было полно звезд и это всегда поражало уроженцев Терминуса, где ночное небо было почти беззвездным и где слабо просматривались только облака Галактики.
      Хироко провожала их домой, боясь, что они могут заблудиться в темноте. Всю дорогу она держала Фоллом за руку, а затем, выключив свет, вышла с ней наружу, по-прежнему не отпуская ребенка.
      Блисс сделала еще одну попытку, поскольку ей было ясно, что Хироко испытывает противоречивые чувства.
      – В самом деле, Хироко, мы не можем взять твою флейту.
      – Нет, Фоллом должна иметь ее. – Впрочем, казалось, что она почти убеждена.
      Тревиз продолжал смотреть на звезды. Ночь была совершенно темной, и темноту едва разгоняли огни в их комнатах, а также крошечные искры других домов где-то вдалеке.
      – Хироко, – сказал он, – ты видишь эту яркую звезду? Как вы называете ее?
      Хироко рассеянно взглянула и ответила без особого интереса.
      – Это Спутник.
      – Почему она названа так?
      – Каждые восемь стандартных лет она совершает оборот вокруг нашего Солнца. В это время года это вечерняя звезда, но ее можно увидеть и днем, когда она висит над горизонтом.
      Хорошо, подумал Тревиз. Она не полный невежа в астрономии.
      – А ты знаешь, – сказал он, – что Альфа имеет и другой спутник, очень маленький и тусклый, который гораздо дальше, чем эта яркая звезда? Его нельзя увидеть без телескопа. (Сам он его не видел, но в памяти корабельного компьютера имелась информация о нем).
      – Нам говорили об этом в школе, – равнодушно ответила она.
      – А что ты скажешь об этом? Видишь шесть звезд, вытянутых ломаной линией?
      – Это Кассиопея, – сказала Хироко.
      – В самом деле? Какая из них?
      – Все вместе. Весь зигзаг. Это Кассиопея.
      – А почему это названо так?
      – Не знаю. Мне ничего не известно об астрономии, уважаемый Тревиз.
      – Видишь самую нижнюю звезду зигзага, ту, что ярче других звезд? Как она называется?
      – Это просто звезда. Я не знаю ее имени.
      – За исключением двух спутников, это ближайшая к Альфе звезда. Она всего в парсеке от вас.
      – Правда? Этого я не знала.
      – Не может ли она быть звездой, вокруг которой вращается Земля?
      Хироко взглянула на звезду с большим интересом.
      – Не знаю. Я никогда и ни от кого не слышала такого.
      – Но ты думаешь, что это может быть?
      – Откуда мне знать? Никому не известно, где может быть Земля. Я… я должна уже идти. Завтра утром до берегового фестиваля я должна отвести свою смену на поля. Мы увидимся здесь сразу после ленча. Да?
      – Конечно, Хироко.
      Она почти бегом скрылась в темноте. Тревиз смотрел ей вслед, затем пошел в тускло освещенный коттедж.
      – Блисс, – попросил он, – не могли бы вы сказать, лгала она о Земле или нет?
      Блисс покачала головой.
      – Не думаю. Ее что-то гнетет, что-то, чего я не чувствовала пока не кончился концерт. Но это возникло до того, как вы заговорили о звездах.
      – Значит потому, что она отдала флейту?
      – Возможно. Я не могу сказать. – Она повернулась к Фоллом. – Фоллом, иди в свою комнату, а перед сном сходи на двор. Потом вымой руки, лицо и почисть зубы.
      – Я хочу поиграть на флейте, Блисс.
      – Хорошо, но недолго и ОЧЕНЬ тихо. Ты поняла Фоллом? Ты закончишь, когда я тебе скажу.
      – Да, Блисс.
      Трое взрослых остались одни: Блисс на единственном стуле, мужчины – каждый на своей койке.
      – Есть ли смысл оставаться на этой планете дольше? – спросила Блисс.
      Тревиз пожал плечами.
      – Мы не поговорили о Земле в связи с этими древними инструментами, а это может что-то дать. Может, также стоит подождать возвращения рыбаков. Мужчины могут знать что-то, чего не знают оставшиеся дома.
      – По-моему, это весьма сомнительно, – сказала Блисс. – Вы уверены, что не темные глаза Хироко удерживают вас здесь?
      Тревиз раздраженно ответил:
      – Не понимаю, Блисс, какое вам дело до того, что я выберу? Почему вы присвоили себе право диктовать мне мою мораль?
      – Меня не интересует ваша мораль, однако это влияет на нашу экспедицию. Вы хотите найти Землю, чтобы решить в конце концов, были вы правы, предпочтя Галаксию изолированным мирам, или нет. Я тоже хочу, чтобы вы это решили. Вы говорите, что вам нужно посетить Землю, чтобы принять это решение, и, кажется, убеждены, что Земля вращается вокруг этой яркой звезды, видной на небе. В таком случае, доставьте нас туда. Я согласна, что неплохо получить какую-то информацию до того, как отправиться туда, но мне ясно, что здесь этой информации не будет. Я не хочу оставаться просто потому, что вам нравится Хироко.
      – Возможно, мы улетим, – сказал Тревиз. – Предоставьте мне думать об этом и, уверяю вас, Хироко никак не повлияет на мое решение.
      – Я считаю, – сказал Пилорат, – что мы должны отправиться на Землю хотя бы для того, чтобы узнать: радиоактивна она или нет. Не вижу смысла ждать дольше.
      – Вы уверены, что вами движут не темные глаза Блисс? – со злостью спросил Тревиз, однако тут же добавил: – Я беру это обратно, Яков. Это слишком по-детски. И все-таки… это очаровательный мир, даже не говоря о Хироко, и при других обстоятельствах я был бы склонен оставаться здесь неопределенно долго… Вам не кажется, Блисс, что Альфа рушит вашу теорию об изолянтах?
      – Каким образом? – спросила Блисс.
      – Вы утверждали, что каждый действительно изолированный мир становится опасным и враждебным.
      – Даже Компореллон, – спокойно сказала Блисс, – который лежит в стороне от главных путей галактической активности, хотя теоретически входит в Федерацию Основания.
      – Это НЕ АЛЬФА. Этот мир совершенно изолирован, но разве вы можете пожаловаться на его дружелюбие и гостеприимство? Они накормили нас, одели и укрыли, устроили фестивали в нашу честь, чтобы побудить остаться. Какие недостатки видите вы в этом?
      – Видимо, никаких. Хироко даже отдает вам свое тело.
      – Блисс, какое вам дело до этого? – гневно спросил Тревиз. – Не она отдает мне свое тело, а мы отдаем свои тела друг другу. Это приятно нам обоим. Нельзя сказать, что вы колеблетесь отдавать свое тело, когда это вас устраивает.
      – Пожалуйста, Блисс, – сказал Пилорат. – Голан совершенно прав. Незачем возражать против его личных удовольствий.
      – До тех пор, пока они не воздействуют на всех нас, – упрямо сказала Блисс.
      – Они не воздействуют на нас, – сказал Тревиз. – Уверяю вас, мы уйдем. Задержка для поисков информации не будет долгой.
      – И все же я не доверяю изолянтам, – заметила Блисс. – Даже, когда они приносят подарки.
      Тревиз взмахнул руками.
      – Достигнуть соглашения, а затем исказить все, как угодно…
      – Не говорите так, – сказала Блисс. – Я не женщина, а Гея. Это Гея беспокоится.
      – Нет никаких причин для… – И в этот момент что-то заскребло по двери.
      Тревиз замер.
      – Что это? – сказал он, понизив голос.
      Блисс пожала плечами.
      – Откройте дверь и увидите. Вы уверяли нас, что это дружественный мир, в котором нет опасностей.
      И все же Тревиз колебался, пока мягкий голос с другой стороны входа не произнес:
      – Пожалуйста, это я!
      Это был голос Хироко. Тревиз распахнул занавес, и Хироко быстро вошла. Щеки ее были мокрыми.
      – Закройте вход, – попросила она.
      – В чем дело? – спросила Блисс.
      Хироко схватила Тревиза за руку.
      – Я не могу стоять в стороне. Я пыталась, но не могу этого выдержать. Уходите отсюда… все вы, и заберите с собой ребенка. Уводите корабль… уводите его с Альфы, пока еще темно.
      – Но почему? – спросил Тревиз.
      – Потому что иначе вы умрете. Все вы.
 

84

      Трое пришельцев оцепенев смотрели на Хироко. Наконец, Тревиз сказал:
      – Ты говоришь, что ваш народ убьет нас?
      – Ты уже на пути к смерти, уважаемый Тревиз, – ответила Хироко, и слезы покатились по ее щекам. – И все остальные тоже… Когда-то давно у нас изобрели вирус, безвредный для нас, но смертоносный для пришельцев. У нас к нему иммунитет. – Она подергала Тревиза за руку. – Ты заражен.
      – Как?
      – Когда мы доставляли друг другу удовольствие. Это единственный способ.
      – Но я чувствую себя хорошо, – сказал Тревиз.
      – Вирус еще не активен. Его должны активировать, когда вернется рыболовецкий флот. По нашим законам это должны решать все… даже мужчины. Все, конечно, решат, что это должно быть сделано, и мы продержим вас здесь до тех пор, пока это не начнется. Уходите сейчас, пока темно и никто ничего не подозревает.
      – Почему ваши люди делают так? – резко спросила Блисс.
      – Ради нашей безопасности. Нас немного и мы имеем многое. Мы не хотим, чтобы жители Внешних Миров вторглись к нам. Если кто-то из них придет, а затем расскажет о нас, за ним придут другие, поэтому сейчас, когда впервые за долгое время прибыл корабль, мы должны быть уверены, что он уже не уйдет.
      – Но тогда почему ты предупредила нас? – спросил Тревиз.
      – Не спрашивай об этом… Впрочем, я скажу тебе, потому что услышала это снова. Слушай…
      Из другой комнаты доносилась игра Фоллом на флейте – нежная и бесконечно приятная.
      – Мне невыносимо уничтожение этой музыки, – сказала Хироко, – и то, что этот ребенок тоже умрет.
      Тревиз сурово спросил:
      – Так вот почему ты отдала флейту Фоллом? Ты знала, что получишь ее обратно, когда она умрет?
      Хироко испуганно посмотрела на него.
      – Нет, об этом я не думала. А когда это пришло мне в голову, я подумала, что это не должно случиться. Уходите вместе с ребенком и заберите флейту, чтобы я больше никогда не видела ее. Ты будешь в безопасности, вернувшись в космос, а вирус в твоем теле, оставшись неактивным, через некоторое время умрет. Я же прошу, чтобы никто из вас не говорил об этом мире, чтобы никто больше не знал о нем.
      – Мы не будем говорить об этом, – сказал Тревиз.
      Хироко подняла голову и, понизив голос, спросила:
      – Можно мне еще раз поцеловать тебя, прежде чем ты уйдешь?
      – Нет, – ответил Тревиз. – Я уже был заражен, и этого мне достаточно.
      – Потом добавил более мягко: – Не плачь. Люди спросят, почему ты плачешь, а тебе нечего будет сказать… Я забуду о том, что ты сделала со мной, зная о твоих усилиях спасти нас.
      Хироко выпрямилась, старательно вытерла щеки тыльной стороной ладони, глубоко вздохнула и сказала:
      – Спасибо тебе за это. – После этого она быстро ушла.
      – Мы погасим свет и будем ждать, – сказал Тревиз, – а потом уйдем… Блисс, скажите Фоллом, чтобы кончала игру на флейте. И, конечно, не забудьте инструмент… Затем мы пойдем к кораблю, если сумеем найти его в этой темноте.
      – Я найду его, – сказала Блисс. – Моя одежда, оставшаяся на борту, хоть и слабо, но тоже является Геей. – И она скрылась во второй комнате.
      – Как вы думаете, они могут повредить корабль, чтобы вынудить нас остаться на планете? – спросил Пилорат.
      – У них нет нужной технологии, чтобы сделать это, – мрачно ответил Тревиз. Когда вошла Блисс, державшая за руку Фоллом, он погасил свет.
      Они тихо сидели в темноте какое-то время, которое показалось им половиной ночи, но могло оказаться и всего получасом. Затем Тревиз медленно и осторожно открыл полог. Небо казалось чуть более облачным, но звезды сияли по-прежнему. Высоко в небе виднелась Кассиопея, и яркая звезда на нижнем ее конце могла быть солнцем Земли. Воздух был неподвижен и вокруг не раздавалось ни звука.
      Тревиз осторожно вышел, пригласив остальных следовать за собой. Одна его рука почти автоматически опустилась на рукоять нейронного хлыста. Он был уверен, что пускать его в ход не придется, но все-таки…
      Блисс повела их, держа за руку Пилората, который держал Тревиза. Второй рукой Блисс держала Фоллом, а та несла в другой руке флейту. В почти полной темноте Блисс вела остальных туда, где очень слабо ощущала присутствие Геи – в виде своей одежды – на борту «Далекой Звезды».

 Часть седьмая.
Земля