Внешне все было спокойно. Освещение и вентиляция работали нормально.
      Стены были окрашены в веселые цвета, а стулья, расставленные вдоль стен, казалось, были рассчитаны на века. Хранилищу было всего-то триста лет, и это недолгое время не оставило на здании следов. И архитектура, и обстановка были чрезвычайно скромными: Селдон не ставил себе целью повергнуть слушателей в благоговейный ужас.
      И все же что-то было не так, что-то отрицательно заряженное висело в воздухе, сгущаясь в центре зала вокруг пустого стеклянного куба. На протяжении трехсот лет изображение Хари Селдона четырежды говорило из глубины куба, и дважды его слушали.
      Этот человек, заставший золотой век Галактической Империи, видел на несколько столетий вперед и знал о жизни своих праправнуков больше, чем знали они сами.
      Стеклянный куб ждал своего часа.
      Проехав по затихшему в тревожном ожидании городу, первым в Хранилище вошел мэр Индбур III. Мэр привез с собой собственный стул, который был выше и шире установленных в Хранилище. Стул мэра поставили впереди других, и Индбур III оказался почти наравне со стеклянным кубом. Секретарь, стоящий слева, почтительно склонил голову.
      — Ваше превосходительство, закончены приготовления к вашему вечернему выступлению с официальным заявлением.
      — Хорошо. Пока пусть продолжаются межпланетные передачи, посвященные истории Хранилища. Надеюсь, в передачах на эту тему можно избежать спекуляций. Как реагирует население?
      — Весьма удовлетворительно, ваше превосходительство. Распространившиеся недавно клеветнические слухи затихают. Люди проникаются оптимизмом.
      — Хорошо, — мэр жестом отослал секретаря прочь и поправил замысловато завязанный шейный платок.
      Было без двадцати двенадцать.
      По одному и по двое стали собираться столпы государства — главы торговых корпораций — с помпой, соответствующей их достатку и популярности у мэра. Каждый подходил к мэру засвидетельствовать почтение, и, удостоившись одного-двух благосклонных слов в ответ, усаживался на отведенное место.
      Появился Рэнду с Хэвена, неожиданно, скромный на фоне всеобщей помпезности, и, вразрез с этикетом церемонии, без доклада, протолкался к креслу мэра.
      — Ваше превосходительство, — буркнул он и поклонился.
      Индбур нахмурился.
      — Вам не давали аудиенции.
      — Ваше превосходительство, я просил о ней неделю назад.
      — Я очень сожалею, но государственные дела, связанные с явлением Селдона народу, не позволили...
      — Ваше превосходительство, я сожалею не меньше вашего и вынужден просить вас об издании приказа, согласно которому корабли независимых торговцев были бы равномерно распределены между флотами Фонда.
      Оскорбленный тем, что его перебили, Индбур покраснел.
      — Сейчас не время обсуждать подобные вопросы.
      — Самое время, ваше превосходительство, — не отставал Рэнду. — Упомянутый приказ нужно издать до выступления Селдона. Я настаиваю на этом как представитель независимых миров. После явления Селдона приказ не будет выполнен. Если Селдон решит наши общие проблемы, наш союз распадется. Мы заключали его лишь на время кризиса.
      Индбур холодно взглянул на Рэнду.
      — Известно ли вам, что я, и никто другой, стою во главе вооруженных сил Фонда, и потому я, и никто другой, определяю военную политику государства?
      — Бесспорно, ваше превосходительство, но есть процессы, ходу которых никто не в силах помешать.
      — Я не разделяю вашей позиции. В данных условиях нельзя допустить рассредоточения сил. Это сыграет на руку противнику. Нам необходимо единство, господин представитель, как военное, так и политическое.
      У Рэнду заиграли на скулах желваки. Он не счел нужным тратить время на произнесение титула.
      — Вот как вы заговорили теперь, когда с минуты на минуту явится Селдон. Месяц назад вы были мягче и податливее. Тогда наши корабли остановили Мула у Терела. Позвольте напомнить вам, что корабли Фонда пять раз подряд терпели поражение, а все победы, одержанные объединенными силами, одержаны благодаря кораблям независимых миров.
      Индбур угрожающе сдвинул брови.
      — Господин посол, вы больше не являетесь реrsоnа grаta* на Термине. Вопрос о вашей высылке будет возбужден сегодня же. Кроме того, будет проведено расследование вашего сотрудничества с антиправительственными подпольными силами Термина.
      — Я уйду, — ответил Рэнду, — но со мной уйдут наши корабли. Мне ничего не известно о вашем подполье, зато мне известно, что ваши корабли сдавались Мулу в результате измены их командиров, а не матросов. Мне известно, что двадцать кораблей сдались при Орлеггоре по приказу контр-адмирала — уж не знаю, демократ он или нет. Контр-адмирал, ваш ближайший соратник, сдал без боя двадцать совершенно целых кораблей, а потом председательствовал на суде над моим племянником, вернувшимся с Калгана. Это не единственный известный мне случай измены в верхах, и мои люди вместе со мной не хотят воевать под командованием потенциальных предателей.
      — До момента отъезда с Термина, — сказал Индбур, — вы будете взяты под стражу.
      Под обстрелом враждебных взглядов правителей Термина Рэнду направился к выходу.
      Было без десяти двенадцать.
      Байта и Торан уже сидели в зале. Они помахали проходящему Рэнду со своих мест в заднем ряду.
      — В результате вы здесь! — удивился Рэнду. — Как это вам удалось?
      — Нашим адвокатом был Магнифико, — улыбнулся Торан. — Индбур заказал ему композицию по мотивам сегодняшней церемонии с самим Индбуром в главной роли. Магнифико отказался присутствовать на церемонии без нас, и переубедить его было невозможно. Эблинг Мис тоже с нами. Куда-то пошел, — и вдруг испуганно. — Дядя, что с тобой? У тебя ужасный вид.
      — Нечему радоваться, — сказал Рэнду. — Близятся тяжелые времена. Избавившись от Мула, Индбур примется за нас.
      Подошел высокий прямой человек в белом и торжественно поклонился, приветствуя их.
      — Капитан Притчер! — Байта с улыбкой протянула ему руку. — Вы уже на службе?
      Капитан, пожимая ее руку, наклонился ближе.
      — Что вы! Об этом не может быть и речи. Доктору Мису пришлось проявить чудеса изобретательности, чтобы вытащить меня сюда. Завтра опять домой — под домашний арест.
      Было без трех минут двенадцать.
      Магнифико был само страдание и уныние. Он скорчился в своем постоянном стремлении стушеваться. Нос его заострился, а глаза затравленно бегали.
      Он схватил Байту за руку и, когда она нагнулась, прошептал:
      — Как ты думаешь, моя госпожа, все эти великие люди были в зале, когда я играл на визисоноре?
      — Я уверена, что все, — успокоила его Байта. — И я уверена, что все они считают тебя величайшим мастером игры во всей Галактике, а твой концерт — величайшим концертом в истории. Поэтому выпрямись и сядь как следует. Нужно всегда сохранять собственное достоинство, — и она легонько толкнула шута.
      В ответ на ее шутливо-суровую гримасу он слабо улыбнулся и выпрямился.
      Наступил полдень, и стеклянный куб уже не был пуст.
      Никто не заметил, как это произошло. Только что в кубе ничего не было, и вот, в мгновение ока появилось...
      ...Изображение старика, немощного и сгорбленного, сидящего в кресле на колесиках. На его морщинистом лице светились ясные глаза, и голос был живой и сильный. На коленях старика лежала книга.
      — Я Хари Селдон, — сказал он.
      Наступила тишина, зловещая, как перед грозой.
      — Я Хари Селдон! Не знаю, слушает ли меня кто-нибудь, но это неважно.
      Я почти уверен в успехе плана. На протяжении первых трех столетий вероятность успеха равнялась девяноста четырем и двум десятым процента, — он улыбнулся и мягко добавил. — Если кто-то из вас стоит, садитесь. Если хотите, можете закурить. Я присутствую здесь не во плоти и не нуждаюсь в церемониях.
      Вернемся к последним событиям. Впервые в своей истории Фонд переживает гражданскую войну, возможно, ее завершающую стадию. До сих пор все нападения извне получали достойный отпор. Такова была воля психоистории. В настоящее время происходит борьба левых сил, сосредоточенных в провинции, с авторитарным центральным правительством.
      Этот процесс неизбежен, и результат его очевиден.
      Собравшаяся в зале аристократия утратила достоинство. Индбур привстал со стула.
      Байта вслушивалась, вытягивая шею. Что сказал великий Селдон? Ах, пропустила какую-то фразу!
      — ...компромисс необходим по двум причинам. Восстание независимых торговцев внесло в правительство, почившее на лаврах славы предков, элемент неуверенности, который, в свою очередь возродил элемент конкуренции. Здоровые демократические силы...
      Стало шумно. Люди перестали шептаться и испуганно загалдели. Байта почти прокричала Торану в ухо:
      — Почему он ничего не сказал о Муле? Торговцы еще не выступили против Фонда!
      Торан пожал плечами.
      Человек в кресле продолжал говорить, несмотря на шум и панику.
      — Для прекращения гражданской войны, возникшей вполне закономерно, необходимо сформировать новое, более устойчивое коалиционное правительство. Тогда единственным препятствием на пути дальнейшего развития и выхода в Галактику будут доживающие свой век обломки старой Империи. В ближайшие несколько лет они не станут Фонду серьезной помехой.
      Как всегда, я не стану вскрывать причины и характер следующего кри...
      Публика заревела, губы Селдона шевелились беззвучно.
      Эблинг Мис, красный от волнения, подскочил к Рэнду.
      — Неужели старик спятил? Он объявил не тот кризис! Вы вправду готовили восстание?
      — Готовили, — ответил Рэнду, — но отложили перед лицом угрозы со стороны Мула.
      Значит Мул — посторонний фактор, не предусмотренный планом Селдона?
      Что такое?
      Во внезапно наступившей ледяной тишине Байта обнаружила, что стеклянный куб снова пуст. Свет погас и ток подогретого воздуха прекратился.
      Откуда-то донесся пронзительный вой сирены, и Рэнду едва слышно произнес:
      — Это налет!
      Эблинг Мис поднес к уху часы и крикнул:
      — Галактика! Часы стоят! Кто-нибудь может сказать, который час?
      Двадцать ушей прислушались к двадцати часам, и меньше, чем через двадцать секунд стало ясно, что ни одни часы не идут.
      — Ну что ж, — сказал Мис с выражением покорности судьбе, — это значит, что подача атомной энергии в Хранилище прекращена и флот Мула атакует Термин.
      Высокий голос Индбура перекрыл шум:
      — Всем сесть! Мул находится в пятидесяти парсеках отсюда!
      — Он там был неделю назад! — закричал Мис. — А сейчас идет обстрел Термина!
      Байта почувствовала, как ее со всех сторон сдавливает какая-то сила.
      Ей стало больно дышать.
      Снаружи доносился шум собравшейся толпы. Распахнулись двери, и в Хранилище вбежал человек. Индбур бросился ему навстречу.
      — Ваше превосходительство, — быстро заговорил вошедший, — транспорт и связь в городе не работают. Поступило сообщение о том, что Десятый флот сдался. Корабли Мула стоят на границах атмосферы. Генеральный штаб...
      Индбур скорчился и упал на пол. В зале наступила тишина. Смолкла и толпа на улице. Все оцепенели от страха, холодного, как космос.
      Индбура подняли. Откуда-то появился стакан вина. Не открывая глаз, Индбур шевельнул губами, произнося слово «капитуляция»
      Байта поймала себя на том, что вот-вот заплачет — не от сожаления или унижения, а от самого обыкновенного страха. Эблинг Мис дернул ее за рукав:
      — Пойдемте, голубушка!
      Она не двигалась, и Мис стащил ее со стула.
      — Пора уходить, — сказал он, — и музыканта своего заберите.
      Толстые губы ученого побледнели и дрожали.
      — Магнифико, — позвала Байта слабым голосом.
      Шут в ужасе вцепился в стул. Глаза у него были безумные.
      — Мул! — вскрикнул он. — Мул прилетел за мной!
      Шут ударил Байту по протянутой руке. Торан сунул ему под нос кулак, и шут упал в обморок. Торан взвалил его на плечо, как мешок, и понес.
      На следующий день уродливые, закопченные корабли Мула опустились на посадочные площадки Термина. Командующий оккупационным флотом пронесся по пустой главной улице Терминус-Сити в наземной машине неизвестной в Фонде конструкции. Машины Фонда, использующие атомную энергию, стояли мертвые.
      Об оккупации было объявлено через двадцать четыре часа после выступления Селдона перед бывшими правителями Фонда. Независимые торговые миры отказались признать власть Мула и продолжали вооруженное сопротивление. Теперь все силы Мула были направлены против них.

      Одинокая планета Хэвен — единственная планета единственного в этом секторе Галактики солнца, постепенно сползающего в межгалактический вакуум, оказалась в осаде.
      С точки зрения военной науки это был неоспоримый факт, так как на расстоянии двадцати парсеков от Хэвена к центру располагалось внешнее кольцо военных баз Мула. Через четыре месяца после капитуляции Термина связь Хэвена с другими торговыми мирами оборвалась, как паутина, перерезанная лезвием бритвы. Правда, почти все корабли Хэвена вернулись домой, и Хэвен оказался единственным очагом сопротивления.
      С точки зрения мирного населения Хэвена осада была не только очевидной, но и мучительной. Тяжело сознавать себя отрезанным от жизни.
      Байта брела по проходу между столами из молочно-белого пластика. Свое место она отыскала автоматически. Взобралась на высокий табурет, машинально ответила на приветствия, которых почти не слышала, потерла уставшими руками уставшие глаза и потянулась за меню.
      У нее хватило времени определить, что чувство, возникшее у нее при чтении списка хэвенских деликатесов, — это отвращение. Воспитанная на Термине, она не могла признать грибы съедобными.
      И тут Байта услышала, что рядом кто-то плачет. Она огляделась. До сих пор она лишь краем глаза замечала сидящую наискосок некрасивую, с круглым носом, блондинку Джадди. Сейчас Джадди плакала, кусая мокрый носовой платок. Она изо всех сил старалась подавить рыдания, и от напряжения лицо ее покрылось красными пятнами. Капюшон противорадиационного костюма был откинут на спину, смотровое стекло упало в тарелку, да там и осталось.
      Байта присоединилась к трем девушкам, которые чередовались в безуспешных попытках утешить Джадди, то хлопая ее по плечу, то гладя по голове.
      — Что случилось? — шепотом спросила Байта.
      — Не знаю, — осторожно ответила одна из утешительниц, пожав плечами.
      Потом, устыдившись своей скрытности, она отозвала Байту в сторону.
      — Наверное, у нее сегодня был трудный день. И о муже беспокоится.
      — Он ушел в дозор?
      — Да.
      Байта заглянула Джадди в лицо.
      — Почему ты не идешь домой, Джадди? — спросила она бодрым и деловым голосом. Джадди, ожидавшая очередной ласковой глупости, подняла голову и взглянула на Байту чуть ли не с отвращением.
      — Я уже была наверху на этой неделе.
      — Значит, нужно выйти еще раз. Иначе на следующей неделе придется выходить три раза. Поэтому, если ты сейчас пойдешь домой, ты совершишь патриотический поступок. Девочки, кто с ней работает? Проследите, чтобы с пропуском было все в порядке. А ты, Джадди, сходи в уборную и смой с лица сливки. Живенько.
      Байта с печальным облегчением вернулась на свое место и снова принялась изучать меню. Как заразительно плохое настроение. Стоит одной заплакать, весь цех сойдет с ума. Байта выбрала наиболее съедобные блюда, нажала соответствующие кнопки на столе и опустила меню обратно в кармашек.
      Высокая темноволосая девушка, сидящая напротив, заметила:
      — Только и осталось, что плакать, правда?
      У нее были удивительно полные губы, которые почти не двигались, когда девушка говорила. Байта заметила, что соседка подкрашивает уголки губ таким образом, чтобы создать впечатление постоянной полуулыбки. Байта не знала, как отвечать на этот провокационный вопрос, заданный с полуулыбкой, то ли нарисованной, то ли настоящей, и с хитрым взглядом из-под длинных ресниц. К ее великому облегчению, стол раздвинулся и снизу подали обед.
      Байта разорвала фольгу и нехотя ковыряла вилкой в тарелке, пока еда не остыла.
      — Мне кажется, Гелла, — сказала она, — что ты можешь найти себе более полезное занятие, чем слезы.
      — Что правда, то правда, — ответила Гелла, — могу.
      Привычным и небрежным жестом она отправила окурок сигареты в атомный дезинтегратор, и окурок исчез, не успев долететь до дна.
      — К примеру, — Гелла сцепила тонкие, холеные руки под подбородком, — можно было бы договориться с Мулом и прекратить всю эту чехарду. Правда, мне не на чем будет смываться отсюда, когда Мул придет к власти.
      Чистый лоб Байты не омрачился, а голос оставался ясным и спокойным.
      — Наверное, ни твой брат, ни твой муж не участвуют в вылазках?
      — Нет. И я не вижу смысла в том, чтобы жертвовать братьями и мужьями других женщин.
      — Если мы сдадимся, жертв будет больше.
      — Термин капитулировал и теперь живет спокойно. А наши мужчины носятся в космосе и наживают себе новых и новых врагов.
      Байта пожала плечами и с милой улыбкой сказала:
      — По-моему, тебя больше беспокоит первое, — и уткнулась в тарелку.
      Никто из сидевших поблизости не потрудился ответить на циничное заявление Геллы. В полной тишине Байта закончила обед и поспешно ушла, нажав на кнопку, по сигналу которой стол очистился для следующего посетителя.
      — Кто это такая? — поинтересовалась у Геллы одна из девушек.
      Гелла поджала губы.
      — Племянница нашего координатора. Ты не знала?
      — Правда? — девушка стрельнула глазами Байте вслед. — Что она здесь делает?
      — Работает. Сейчас модно быть патриоткой. Все такие демократы, что просто тошнит.
      — Зачем ты так, Гелла? — сказала соседка Геллы справа. — Она ведь не пользуется дядиным именем.
      Гелла смерила соседку презрительным взглядом и закурила новую сигарету.
      Сидящая чуть поодаль большеглазая бухгалтерша увлеченно рассказывала:
      — ...говорят, что она была в Хранилище, прямо в Хранилище, когда являлся Селдон. Говорят, тогда случились беспорядки, у мэра был припадок. Вот-вот должен был приземлиться Мул, и она чудом спаслась. Говорят, ей пришлось прорываться через блокаду. Почему она до сих пор не написала об этом книгу? Сейчас военные приключения имеют такой успех! А еще говорят, что она была на главной планете Мула, на Калгане, и...
      Зазвенел звонок: пора было уходить. Бухгалтерша продолжала тараторить на ходу, а несколько слушательниц смотрели ей в рот и в нужных местах восклицали: «Правда?!»
      Когда Байта вернулась домой, на улицах уже гасли огни, напоминая излишне увлекшимся работой, что пора спать. Торан встретил ее на пороге с куском хлеба в руках.
      — Где ты была? — спросил он с полным ртом. — Я тебя не дождался, половину ужина съел. А может, и больше, ты, пожалуйста, не обижайся.
      — Где твоя форма? Почему ты в гражданском? — удивленно спросила она вместо ответа.
      — Таков приказ, Бай. Рэнду заперся с Эблингом Мисом и о чем-то с ним договаривается.
      — А мне можно с тобой? — она с надеждой взглянула на мужа.
      Торан поцеловал ее и сказал:
      — Наверное, можно. Только это опасно.
      — Сейчас все опасно.
      — Верно. Мне велели послать за Магнифико. Наверное, его тоже нужно будет взять с собой.
      — Значит, придется отменить его концерт на двигателестроительном заводе.
      — Скорее всего.
      Байта прошла в комнату и села к столу, на котором стояли остатки ужина. Байта быстро разрезала сэндвичи надвое и сказала:
      — Жаль, если концерта не будет. Девочки так ждали. И сам Магнифико тоже. Какой он все-таки чудной!
      — Он просто дразнит твои материнские инстинкты. Когда-нибудь у нас будет ребенок, и ты забудешь Магнифико.
      — Когда-нибудь мои материнские инстинкты не выдержат, и я тебе задам! — пригрозила Байта, увлеченно жуя сэндвич.
      Вдруг она отложила сэндвич и посерьезнела.
      — Тори!
      — Да?
      — Я сегодня была в муниципалитете, в отделе промышленности. Потому и задержалась.
      — Что ты там делала?
      — Понимаешь, — она замялась, — обстоятельства сложились так, что я не могу больше оставаться на заводе. Работницы совершенно деморализованы. Плачут на ровном месте. Притворяются больными, говорят ужасные вещи. В моем цехе производительность снизилась втрое по сравнению с тем временем, когда я пришла. Каждый день кто-нибудь не выходит на работу.
      — При чем тут отдел промышленности?
      — Я задала несколько вопросов, мне сказали, что таково положение дел на всем Хэвене. Производительность труда падает, антиправительственные настроения растут. Начальник отдела только пожимает плечами — после того, как я прождала его час в коридоре и попала к нему только потому, что я племянница координатора, — и говорит, что ничего не может поделать. Мне показалось, что он ничего и не хочет делать.
      — Ну, это слишком!
      — А я говорю, он ничего не хочет делать, — рассердилась Байта. — Никто ничего не хочет делать. Я сама в отчаянии с тех пор, как нас покинул Селдон. И ты упал духом.
      — Допустим.
      — В таком настроении мы не сможем победить Мула, — яростно продолжала она. — У нас есть оружие, но нет воли, и всякая борьба становится бессмысленной.
      Торан никогда не видел Байту плачущей, да и сейчас она не плакала, но было в ее голосе что-то такое, отчего он положил ей руку на плечо и шепнул:
      — Не расстраивайся, малышка. Я все понимаю, но мы ничего...
      — Правильно, ничего не можем сделать. Все так говорят, и никто ничего не делает, все сидят и ждут, пока Мул придет по их души.
      Байта доедала сэндвич, Торан стелил постель. На улице было совершенно темно.
      Рэнду, назначенный на период войны координатором действий городов Хэвена, попросил для себя комнату во втором этаже, из окна которой можно было бы смотреть на деревья и городские крыши. Вечером, когда гасли огни, город превращался в царство теней. Вот и сейчас, с наступлением темноты, Рэнду отвернулся от окна: ему был чужд символизм.
      Рэнду сказал Мису, которому в этот момент, казалось, не было дела ни до чего, кроме бокала, наполненного чем-то красным.
      — На Хэвене бытует поговорка о том, что если в городе гасят огни, значит, честным людям пора спать.
      — Когда вы в последний раз спали?
      — Давно. Простите, что и вам не даю. В последнее время ночь нравится мне больше, чем день. Странно. Живя в подземелье, мы привыкли, что темнота — это сон. И я привык, а теперь отвыкаю...
      — Вы прячетесь, — тусклым голосом сказал Мис. — Днем вас окружают люди, они смотрят на вас с надеждой, и вам становится не по себе. А ночью, когда никого вокруг нет, вы вздыхаете свободно.
      — Значит, вы тоже это чувствуете? Как и стыд поражения?
      — Да, — не сразу ответил Эблинг Мис. — Это массовый психоз, нецензурный стадный страх. Галактика, Рэнду, чего вы ожидали? Вы воспитали целую цивилизацию в идиотской слепой вере в то, что народный герой прошлого все рассчитал и распланировал и позаботился о благополучном исходе каждого нецензурного дня их жизни. Это религия. Вы понимаете, что это значит?
      — Нет.
      Мис не горел желанием читать лекцию. Впрочем, Эблинг и в лучшие времена этим желанием не горел. Он покатал сигару между пальцами, помычал и сказал:
      — У людей сложилась определенная вера, и, неожиданно потеряв ее, они лишились моральной опоры. Это приводит в лучшем случае к истерии, болезненному чувству неуверенности или, еще хуже, к помешательству или самоубийству.
      Рэнду грыз ногти.
      — Иными словами, Селдон покинул нас, и мы лишились поддержки. И за триста лет мы так к ней привыкли, что самостоятельно шагу не можем ступить.
      — Вот-вот. Несколько неуклюжее сравнение, но, в общем, подходящее.
      — А вы, Эблинг, еще способны ходить без поддержки?
      Психолог сделал глубокую затяжку и выпустил клуб дыма.
      — Хожу, хоть и со скрипом. По долгу службы еще не разучился самостоятельно думать.
      — Вы видите выход?
      — Пока нет, но он должен где-то быть. Может быть, Селдон не предвидел появление Мула. Возможно, он не гарантировал победу. Но и поражение он не гарантировал, просто он вышел из игры, и мы должны продолжить ее сами. Мула можно победить.
      — Каким образом?
      — Единственным — ударить в его слабое место. Поверьте, Рэнду, Мул — не супермен. Если он будет побежден, это станет видно всем. Люди ничего о нем не знают, и потому выдумывают легенды, одну страшнее другой. Говорят, что он мутант. Ну и что? Только для невежды мутант и супермен — одно и то же. Однако, это далеко не так. Каждый день в Галактике рождаются миллионы мутантов. Только у двух процентов мутации проявляются внешне. У девяноста восьми процентов они обнаруживаются лишь при помощи микроскопа или химического анализа. Из тех, чьи мутации видны невооруженному глазу или невооруженному уму, девяносто восемь или даже девяносто девять процентов — чудаки, над которыми смеются в цирке или трудятся в лаборатории. Многие оказываются нежизнеспособными. Те немногие макромутанты, которым мутация пошла на пользу, чаще всего — безобидные люди, в чем-то оригинальные, в чем-то нормальные, а в чем-то весьма посредственные. Вы меня понимаете, Рэнду?
      — Понимаю. Так что же Мул?
      — Допустим, Мул мутант, обладающий какими-то способностями, которые позволяют ему легко завоевывать планеты. Но у него обязательно должны быть недостатки, которые мы должны обнаружить. Он не прятался бы от людей, если бы его недостатки не были очевидными, и, возможно, роковыми. Если он действительно мутант.
      — Может оказаться, что нет?
      — Конечно. Версия о мутации основана на догадках капитана Притчера. Он, в свою очередь, основывает свои предположения на показаниях людей, которые утверждают, что знали Мула — или того, кто мог им быть с определенной степенью вероятности, — в младенчестве и раннем детстве. Это не самое лучшее доказательство, тем более что Мул сам мог распространить подобные слухи. Вы согласитесь, что репутация мутанта-супермена выгодна Мулу?
      — Любопытно. Когда это пришло вам в голову?
      — Только что, как один из возможных вариантов. Давайте, к примеру, предположим, что Мул открыл способ подавления ментальной энергии. Нашел же он средство торможения ядерных реакций. Что тогда? Становится ясно, почему капитулировал Термин и почему мы стоим на грани капитуляции.
      Рэнду погрузился в невеселые размышления.
      — Что вы получили из показаний его шута? — наконец спросил он.
      Теперь задумался Эблинг Мис.
      — Ничего, — сказал он. — Перед мэром накануне капитуляции я петушился, чтобы приободрить его, да и себя самого. Если бы математика здесь что-то решала, я бы уже давно просчитал Мула. Он был бы у нас в руках. Я бы ответил и на некоторые другие вопросы.
      — Какие?
      — Вспомните. Мул громит флоты Фонда, но не может справиться с более слабыми кораблями Независимых. Фонд пал под первым же ударом, а Независимые до сих пор держатся. Впервые Мул применил депрессор силового поля при Мнемоне. На него работал фактор неожиданности, сам по себе депрессор можно было нейтрализовать. И после он на оружие Независимых не действовал. А на корабли Фонда действовал — и на энергетику Термина.
      Почему? Наши знания не позволяют найти логическое объяснение. Значит, есть факторы, которые нам неизвестны и которых поэтому мы не можем принять в расчет.
      — Предательство?
      — Бросьте! Это нецензурная чепуха, Рэнду! В Фонде не было ни одного человека, который бы не был уверен в победе. Каждый был готов переметнуться на сторону победителя.
      Рэнду отвернулся и долго смотрел в темноту за окном.
      — А сейчас все уверены в поражении, пусть у Мула даже тысяча недостатков, пусть миллион.
      Он не оборачивался, но сгорбленная спина и беспокойные руки были красноречивее, чем глаза.
      — Нам легко удалось скрыться после скандала в Хранилище. Многим это удалось бы так же легко, но очень немногие воспользовались этой возможностью. Большинство не воспользовалось. С депрессором силового поля можно было бороться. Но никто не боролся, потому что это требовало определенного труда. Все корабли Фонда могли улететь на Хэвен или другие планеты и продолжать сопротивление, но почему-то ни один не улетел.
      И фондовское подполье, на которое многие надеялись, бездействует. Мул оказался мудрым политиком. Он пообещал охранять собственность торговых магнатов Фонда, и они перешли на его сторону.
      — Плутократы всегда были против нас, — упрямо сказал Эблинг Мис.
      — И всегда власть была в их руках. Слушайте, Эблинг. У нас есть все основания предполагать, что многие Независимые оказались под влиянием Мула или его оружия. По крайней мере десять из двадцати семи торговых миров перешли на сторону Мула. Еще десять колеблются. Даже на Хэвене есть люди, которым было бы неплохо, если бы Мул пришел к власти. Мне кажется, что у правителя, предчувствующего свой политический крах, возникает непреодолимое искушение избавиться от политической власти, чтобы сохранить экономическую.