На первый взгляд Хэвен показался Байте ничем не примечательным. Эту тусклую звезду, затерянную в пустоте галактической периферии, показал ей муж. Здесь уже не было скоплений, лишь изредка поблескивали одинокие звезды, к свету которых Хэвен не много мог добавить.
      Торан понимал, что красному карлику Хэвену недостает импозантности и его вид не покажется чарующей прелюдией к семейной жизни.
      — Конечно, это не Фонд, я понимаю, — сказал он, обиженно поджав губы.
      — Далеко не Фонд, Торан. Зачем только я вышла за тебя?
      Ему не удалось скрыть страдание, и она заговорила примирительно, «уютным» голосом:
      — Ну, ну, дурачок. Я тебе разрешаю надуть губы и уткнуться мне в плечо, а я поглажу тебя по волосам, полным статического электричества. Ты нарывался на какую-нибудь романтическую чушь, ведь так? Ты ждал, что я скажу: «С тобой хоть на край света, Торан!» или «межзвездные глубины будут мне домом, если ты будешь со мной, милый!» Признавайся!
      Она приставила к его носу указательный палец, Торан щелкнул зубами, делая вид, что собирается его откусить.
      — Если я признаюсь, ты приготовишь обед?
      Байта удовлетворенно кивнула, и Торан заулыбался.
      Байта не была красива в общепринятом понимании этого слова, и Торан отдавал себе в этом отчет. У нее были совершенно прямые темные волосы, немного широкий рот, густые сросшиеся брови и бархатные, улыбчивые темно-карие глаза.
      Но за весьма основательным фасадом, на котором для случайных прохожих был вывешен флаг воинствующего непробиваемого практицизма и приземленности, жила нежная душа, которая выходила не ко всякому гостю, а отворяла лишь тому, кто хотел достучаться.
      Торан на всякий случай глянул на приборы и решил отдохнуть. Предстоит еще один скачок и несколько миллимикропарсеков полета, прежде чем нужно будет переходить к ручному управлению. Он повернулся, чтобы заглянуть в кладовую, где Байта передвигала контейнеры.
      Глядя на Байту, Торан всегда испытывал какое-то самодовольство — благоговейное удовлетворение, сопутствующее триумфу человека, который три года балансировал на грани комплекса неполноценности.
      В конце концов, он всего лишь провинциал, сын торговца-ренегата. А она из самого Фонда и ведет свой род от самого Мэллоу.
      К самодовольству, как ложка дегтя, примешивался страх. Как можно везти ее на Хэвен — в пещерные города, под враждебные взгляды торговцев, недолюбливающих Фонд...
      Итак, после ужина — скачок.
      На небе горел злобный красный глаз Хэвена, рядом виднелась вторая планета в рыжеватом ореоле атмосферы. Сторона ее, обращенная в космос, была темной.
      Байта склонилась над пультом и увидела Хэвен-2 в самом центре экрана.
      Она торжественно сказала:
      — Сначала я хочу познакомиться с твоим отцом. Если я ему не понравлюсь...
      — Ты будешь первой хорошенькой девушкой, которая ему не понравилась, — серьезно ответил Торан. — Пока у него была цела рука, он носился по Галактике и... Ты только заведи об этом разговор, он все уши прожужжит. Я подозреваю, что отец немного приукрашивает: каждый раз одно и то же рассказывает по-разному.
      Хэвен-2 несся навстречу. Под ними расстилалось море, серо-стальное в надвигающихся сумерках. Временами его закрывали лохматые тучи. Вокруг торчали щербатые зубы гор. Вскоре стали видны волны, а у берегов — ледовые поля.
      Перед самой посадкой Торан напомнил:
      — Ты загерметизировала костюм?
      В облегающем костюме с внутренним подогревом лицо Байты стало румяным и совсем круглым.
      Корабль со скрежетом опустился у подножия плато. Они вышли в ночную темноту, такую плотную, что, казалось, ее можно было пощупать, и у Байты перехватило дыхание от холода. Торан взял ее за руку, и они побежали против ветра по ледяной пустыне к далекому огню. На полпути их перехватила охрана и после быстрого обмена одним-двумя словами пропустила дальше.
      Открылись ворота в скале и, впустив людей закрылись. Внутри было тепло и шумно, всюду свет. За множеством столов сидели люди. Торан достал документы.
      Чиновник, бегло просмотрев бумаги, махнул рукой, пропуская молодых людей дальше. Торан шепнул жене:
      — Наверное, папа постарался. Иначе нас продержали бы часов пять.
      Они вышли на открытое место, и Байта ахнула. Пещерный город был залит ярким белым светом утреннего солнца. Конечно, никакого солнца не было. А то, что должно быть небом, тонуло в белом сиянии. В теплом густом воздухе плыл запах зеленой листвы.
      — Как здесь красиво, Торан! — сказала Байта.
      Торан улыбнулся в тревожном восторге.
      — Конечно, Бай, это не похоже на Фонд, но это самый большой город на Хэвене-2 — здесь живет двадцать тысяч человек. Тебе понравится. У нас нет роскошных дворцов, но нет и тайной полиции.
      — Ой, Тори, город просто как игрушка! Беленький, чистенький!
      Торан вслед за женой посмотрел на город. Дома большей частью двухэтажные, построенные из местной скальной породы. Здесь не было ни шпилей, характерных для городов Фонда, ни небоскребов, загромождавших улицы старых Королевств. Миниатюрные домики, и каждый имел собственное лицо. Островок нестандартности в океане унификации. Торан вздрогнул.
      — Бай! Смотри! Вот папа. Да не туда смотришь. Вот он, видишь?
      Высокий человек отчаянно загребал рукой воздух, будто плыл. До них долетел его басовитый крик. Байта схватила мужа за руку и потянула за собой, вниз по спуску. Байта не сразу заметила второго человека, невысокого и седого, стоявшего рядом с одноруким гигантом. Торан крикнул на бегу:
      — Это папин сводный брат. Тот, что был в Фонде. Я о нем рассказывал.
      На газоне с коротко подстриженной травой, смеясь, они встретились, отец Торана для пущего веселья испустил последний задорный вопль. Он одернул короткий пиджак, поправил пояс с металлической пряжкой и заклепками — единственную уступку роскоши, поглядел на молодых людей и сказал:
      — Ну и день же ты выбрал для приезда, сынок!
      — Обычный день. Погоди: сегодня день рождения Селдона!
      — Вот именно! Городской транспорт не ходит, мне пришлось нанимать машину.
      Взгляд однорукого надолго задержался на Байте.
      — У меня есть твой портрет, — мягко заговорил он, — но теперь я вижу, что человек, который его делал, не большой мастер.
      Он вынул из кармана маленький прозрачный куб, и на свету заключенное в нем смеющееся лицо заиграло живыми красками.
      — Ах, этот! — сказала Байта. — Не понимаю, зачем Торан послал вам такую карикатуру. Удивительно, что после этого вы позволили мне приблизиться к вам, сэр.
      — Называй меня Фран. Терпеть не могу церемоний. Позволь проводить тебя к машине... До сих пор я считал, что мой сын не знает, чего хочет. Сейчас мне кажется, что скоро я переменю мнение о нем. Придется переменить, я думаю.
      Торан вполголоса спросил у дяди:
      — Ну, что старик? Все заглядывается на женщин?
      Рэнду улыбнулся, и на его лице резче проступили морщины.
      — Случается, Торан, случается. Он иногда вспоминает, что следующие именины будут шестидесятыми по счету, и расстраивается. Когда он об этом факте забывает — снова становится самим собой. Твой отец — торговец старой закалки. А ты, Торан, тоже не промах. Где ты отхватил такую красивую жену?
      Молодой человек улыбнулся и сложил руки на груди.
      — Э-э-э, дядя, долго рассказывать...
      Дома, в маленькой гостиной, Байта выпуталась из дорожного костюма и с облегчением встряхнула волосами. Села, закинув ногу на ногу, и посмотрела на свекра таким же оценивающим взглядом, каким он смотрел на нее.
      — Я знаю, что вы пытаетесь определить, — сказала она. — Хотите, помогу? Возраст — двадцать четыре, рост — четыре и пять, вес — один и десять, специальность — историк.
      Она заметила, что Фран старался повернуться так, чтобы скрыть отсутствие руки. Нагнувшись к ней, Фран сказал:
      — Если быть точным, вес — один и двадцать.
      Она покраснела, он громко засмеялся и сказал, обращаясь ко всем присутствующим:
      — Вес женщины можно определить по обхвату верхней части руки, при известном опыте, конечно. Хочешь выпить, Бай?
      — И не только, — ответила она.
      Они вышли, а Торан уткнулся в книги. Отец вернулся один и сказал:
      — Бай скоро придет.
      Он тяжело опустился на большое кресло в углу и положил негнущуюся ногу на скамеечку. Лицо его было красным и серьезным. Торан оторвался от книжной полки.
      — Вот ты и дома, мальчик, я рад, — сказал Фран, — мне нравится твоя женщина. — Характер у нее ничего себе...
 
      ...Молодая женщина сказала:
      — Это старая история, ей триста лет. Она известна всем жителям Фонда.
      Не сомневаюсь, что и вы ее знаете. Все же я решила вам ее напомнить.
      Сегодня день рождения Селдона и, хотя я — уроженка Фонда, а вы — жители Хэвена, — это наш общий праздник.
      Она закурила.
      — Законы истории так же точны, как и законы физики, но история работает со сравнительно небольшим числом людей, тогда как физика — с бесконечным числом атомов. Поэтому изменение поведения объекта исторического исследования имеет большой вес. Селдон предсказал, что на протяжении тысячелетнего развития Фонда произойдет ряд кризисов, каждый из которых будет знаменовать очередной поворот истории на заранее рассчитанном пути. Нашим успехам всегда предшествовали кризисы, они всегда выводили нас из тупика. Значит, назревает новый кризис.
      — Мы на пороге кризиса, — подчеркнула она. — Вспомните, последний произошел сто лет назад, а за эти сто лет в Фонд перекочевали все недуги Империи, которые, по Селдону, ведут ее к гибели. Инерция — наши правящие классы знают один закон: поменьше перемен. Деспотизм — у них единственный аргумент в любом споре: сила. Несправедливое распределение богатства — у них одно желание: удержать свое...
      — В то время, как другие голодают! — неожиданно воскликнул Фран, изо всех сил ударив кулаком по подлокотнику кресла. — Золотые слова, девочка!
      Эти толстяки сидят на мешках с деньгами и губят Фонд, а честные торговцы вынуждены бежать от позора в такие дыры, как наш Хэвен. Это неуважение к Селдону, оскорбление его памяти, плевок в бороду! — он поднял руку, лицо его побледнело. — Мне бы вернуть мою руку! Почему они меня не послушали?
      — Папа, не переживай, — попросил Торан.
      — Не переживай, не переживай, — сердито передразнил его отец. — Мы и дальше будем гнить в этой норе, а ты будешь говорить: «Не переживай»!
      — Наш Фран, — сказал Рэнду, указывая на него трубкой, — второй Латан Деверс. Деверс восемьдесят лет назад умер в рудниках вместе с прадедом твоего мужа от излишка храбрости при недостатке мудрости.
      — Клянусь Галактикой, на его месте я сделал бы то же самое, — выпалил Фран. — Деверс был величайшим Торговцем в истории, более великим, чем этот денежный мешок Мэллоу, идол Фонда. И тем больше кровавый долг, который мы обязаны выплатить фондовским головорезам, убившим его за то, что он любил справедливость.
      — Продолжай, девочка, — сказал Рэнду, — иначе он проговорит всю ночь.
      — Мне больше нечего сказать, — ответила она неожиданно упавшим голосом. — Нужно вызвать кризис, но я не знаю, как. Прогрессивные силы в Фонде затаились, опасаясь репрессий. У торговцев, пожалуй, хватило бы мужества выступить, но среди вас нет единства. Вот если бы вы объединились между собой и стали сотрудничать с прогрессивными людьми из Фонда...
      Фран хрипло засмеялся.
      — Ты только послушай ее, Рэнду! Она говорит, объединиться с прогрессивными людьми из Фонда! С кем объединяться! Там либо надсмотрщики с плетьми, либо рабы, которые до смерти боятся плети. Там не осталось ни одного хоть сколько-нибудь честного человека.
      Байта тщетно пыталась вставить слово в его гневную тираду. Торан прикрыл ей рот ладонью.
      — Отец, — сказал он холодно, — ты не был в Фонде и не знаешь, что там делается. Там достаточно смелое и активное подполье. Могу сказать, что Байта является его членом.
      — Что ты, сынок, я не хотел никого обидеть, — заволновался Фран. — Не сердись, пожалуйста.
      — Твоя беда в том, папа, — горячо продолжал Торан, — что у тебя провинциальные взгляды. Ты считаешь торговцев достойными людьми только потому, что они зарылись в норы на никому не нужной планете. Отдам вам должное, сборщики налогов, забредающие к вам, обратно в Фонд не возвращаются. Только это дешевый героизм. Что вы станете делать, если Фонд пришлет к вам флот?
      — Мы его расстреляем, — резко сказал Фран.
      — Или он вас расстреляет, если окажется сильнее, что более вероятно. Вас немного, вы плохо вооружены и организованы. Вы поймете это, когда Фонд решит, что пришло время вами заняться. Поэтому ищите союзников, пока не поздно, и лучше в самом Фонде.
      — Рэнду, — Фран смотрел на брата, как большой беспомощный бык.
      Рэнду вынул изо рта трубку.
      — Мальчик прав, Фран. Загляни себе в душу поглубже, и поймешь, что он прав. Ты и кричишь затем, чтобы заглушить внутренний голос, который говорит не слишком приятные вещи. Напрасно, Фран. Торан, хочешь, скажу, зачем я затеял этот разговор?
      Он некоторое время задумчиво попыхивал трубкой, потом выбил и вновь наполнил ее, приминая табак точными движениями мизинца.
      — Дело в том, что ты намекнул, будто Фонд нами интересуется. Недавно снова приезжали сборщики налогов, причем одного из них сопровождал легкий сторожевой корабль. Они сели в Глейяре — для разнообразия, наверное, и, естественно, больше не взлетели. Теперь их отпустят. Твой отец это знает, Торан.
      Посмотрите на старого упрямца. Он понимает, что Хэвен в беде, осознает, что мы бессильны, но продолжает твердить свое. Ему так легче. А когда он выскажется, выкрикнет свой вызов, почувствует, что выполнил долг честного человека и мятежного торговца, то начинает рассуждать так же трезво, как все мы.
      — Кто вы? — спросил Байта.
      Рэнду улыбнулся.
      — В нашем городе собралась небольшая группа... Мы еще ничего не сделали, даже не наладили связь с другими городами, но все еще впереди.
      — Что все?
      — Мы еще не знаем, — Рэнду пожал плечами. — Надеемся на чудо. Мы тоже подумали, что кризис Селдона не за горами. Галактика полна кораблей и обломков старой Империи. Генералы кишмя кишат. Вдруг кто-то из них наберется смелости?
      Байта подумала и так энергично замотала головой, что длинные черные пряди волос с загнутыми внутрь концами хлестнули ее по ушам.
      — Нет. Этого не может быть. Нет генерала, который бы не знал, что нападение на Фонд равносильно самоубийству. Бел Райоз был талантливее всех современных генералов, он собрал корабли изо всей Галактики, но ничего не смог поделать против Плана Селдона. Неужели найдется генерал, которому это неизвестно?
      — А если мы их подначим?
      — Никакая подначка не заставит человека прыгнуть в атомную печь.
      Каким орудием вы их туда загоните?
      — Есть у нас кое-что, вернее, кое-кто. В последние два года поговаривают о человеке по прозвищу Мул.
      — Мул? — Байта задумалась. — Ты о нем что-нибудь слышал, Тори?
      Торан задумчиво покачал головой.
      — Что это за человек? — спросила Байта.
      — Не знаю. Говорят, он одерживает головокружительные победы в самых неблагоприятных обстоятельствах. Это, несомненно, преувеличение, но в любом случае было бы интересно с ним познакомиться. Обычно способные и честолюбивые люди не верят в Хари Селдона и в действенность его науки. Мы могли бы поощрить это неверие, и, возможно, это подтолкнуло бы его к нападению на Фонд.
      — Фонд все равно победит.
      — Да, но нельзя утверждать, что победа достанется ему легко. Может произойти кризис, а мы воспользуемся им для достижения компромисса с фондовскими деспотами. В худшем случае, они оставят нас в покое, и мы сможем разработать другой план.
      — Что скажешь, Тори?
      Торан задумчиво улыбнулся и потеребил упавшую на глаза каштановую прядь.
      — Неплохо. Кто такой этот Мул? Что ты о нем знаешь, Рэнду?
      — Ничего, Торан, но с твоей помощью надеюсь что-нибудь узнать. И с помощью Байты, если она не откажется. Мы с Франом об этом много думали и говорили.
      — Каким образом вы собираетесь нас использовать, Рэнду? Что мы должны делать? — Торан бросил быстрый вопросительный взгляд на жену.
      — У вас был медовый месяц?
      — М-м-м... да.... если можно считать медовым месяцем путешествие с Фонда на Хэвен.
      — Тогда почему бы вам не совершить свадебное путешествие на Калган? Там субтропический климат, пляжи, водные лыжи, охота на птиц — словом, прекрасное место для отдыха. Это недалеко отсюда — всего семь тысяч парсеков к центру.
      — А что там, на Калгане?
      — Мул. По крайней мере, его люди. Ему сдали Калган без боя в прошлом месяце, хотя военный диктатор планеты грозился, что скорее превратит ее в ионную пыль, чем сдаст.
      — Где он теперь?
      — Его нет, — Рэнду развел руками. — Что скажете?
      — Что от нас требуется?
      — Не знаю. Мы с Франом уже немолоды, заплесневели в провинции. Да и остальные торговцы Хэвена провинциалы. Ты сам так сказал. Торговля у нас небольшая, мы уже не те галактические бродяги, какими были наши предки.
      — Заткнись, Фран! А вы знаете Галактику. У Байты очень милый фондовский акцент. Посмотрите, поговорите. Может, что разведаете. Может быть, даже войдете в контакт... Впрочем, мы на это не рассчитываем. Подумайте. Может, собрать группу, посоветоваться... Нет, не раньше, чем на следующей неделе. Сначала отдохните.
      Все замолчали. Фран пробасил:
      — Кому еще налить?

      Капитан Хан Притчер не любил роскоши и привык ничему не удивляться.
      Он отвергал как таковые самоанализ и другие философские категории, не связанные с его работой.
      Работа капитана состояла по большей части из того, что военное министерство называло разведкой, журналисты шпионажем, а романтики агентурной деятельностью, но, несмотря на трескотню телевидения и красивые слова, разведка, шпионаж, или агентурная деятельность оставалась грязным бизнесом, основанным на нарушении законов и нечистоплотных махинациях.
      Общество обычно закрывает на это глаза, поскольку беззаконие совершается в интересах государства. Философия то и дело наталкивала капитана на мысль о том, что даже в священных интересах государства общество легче успокоить, чем собственную совесть, поэтому капитан не признавал философию.
      Но сейчас, в роскошной приемной мэра, мысли капитана против его воли обратились внутрь.
      То и дело получали повышение по службе люди без особых способностей — следовало это признать, — а его, капитана, почему-то обходили. Ему приходилось терпеть бесконечные нагоняи и выговоры. Но Притчер упорно шел своим путем, твердо веря, что в священных интересах государства иногда возможно нарушение субординации.