– Кое-какие книги просматривал, – осторожно сказал Бейли.

– Тогда вы поймете меня.

Бейли, который не понимал ровным счетом ничего, сказал:

– Позвольте объяснить вам, что именно мне нужно. Я хотел бы, чтобы вы мне рассказали, если можно, почему Солярия так отличается от других Внешних Миров, почему здесь так много роботов, почему у вас такой образ жизни. Простите, если я ухожу от темы разговора.

Он как раз и хотел сменить тему. Обсуждение сходства и различия между солярианской и земной культурами – слишком захватывающий предмет. Можно проторчать тут весь день и уйти, так и не получив нужных сведений.

– Вы хотите сравнить Солярию с другими Внешними Мирами, но не хотите сравнивать ее с Землей, улыбнулся Квемот.

– Землю я знаю, сэр.

– Как угодно. – Солярианин кашлянул. – Вы не возражаете, если я еще немного поверну стул и сяду к вам спиной? Так будет… удобнее.

– Как вам угодно, доктор Квемот, – холодно сказал Бейли.

– Хорошо. – Повинуясь тихому распоряжению Квемота, робот развернул стул, и социолог, скрывшись от глаз Бейли за внушительной спинкой, сразу оживился, и даже голос у него стал глубже и громче.

– Солярия была открыта людьми около трехсот лет назад. Первыми поселенцами на планете были нексониане. Вам знаком Нексон?

– Боюсь, что нет.

– Это ближайшая к Солярии планета, парсеках в двух от нее. Нексон и Солярия представляют собой пару самых ближних обитаемых планет в Галактике. Жизнь существовала здесь еще до открытия Солярии людьми, и наша планета была вполне пригодна для обитания, что и привлекло сюда состоятельных нексониан, которым стало трудно поддерживать желаемый уровень жизни из-за роста населения на собственной планете.

– Роста населения? Я думал, космониты регулируют его.

– Солярия регулирует, но остальные Внешние Миры подходят к этому довольно небрежно. К тому времени население Нексона приближалось к двум миллионам. При такой плотности приходилось ограничивать количество роботов, которыми могла владеть отдельная семья. Поэтому нексониане, у которых была такая возможность, начали строить дачи на Солярии, планете плодородной, с хорошим климатом и без хищной фауны. Те, кто селился на Солярии, могли и до Нексона добираться без особых хлопот, и на новой планете жить в свое удовольствие. Роботов можно было заводить сколько угодно – в зависимости от возможностей. Поэтому и размеры усадеб не ограничивались – на пустой планете с землей проблем не возникало, а при неограниченном количестве роботов не было проблем и с ее обработкой. Роботов стало так много, что их оборудовали рациями – вот начало развития нашей прославленной роботехники, Мы начали создавать новые модели, с новым оборудованием и новыми возможностями. Цивилизация требует изобретений – этот афоризм, по-моему, изобрел я.

Робот по знаку, которого Бейли не заметил из-за спинки стула, принес Квемоту такой же, как у Бейли, напиток. Бейли больше не предлагали, и он решил, что сам не попросит.

– Преимущества жизни на Солярии были очевидны для всех, – продолжал Квемот. – Солярия вошла в моду. На ней селилось все больше нексониан, и она сделалась, по моему излюбленному определению, «планетой-виллой». Постепенно многие поселенцы стали жить на Солярии круглый год, ведя свои дела на Нексоне через поверенных. На Солярии появились заводы по сборке роботов, а на фермах и рудниках стали производить так много продукции, что представилась возможность экспорта. Короче говоря, мистер Бейли, стало ясно, что через каких-нибудь сто лет на Солярии будет столько же народу, как на Нексоне. Было бы смешно и расточительно найти такой новый мир и потерять его из-за недостатка предусмотрительности. Чтобы не вдаваться в тонкости политики, скажу только, что Солярия сумела добиться независимости и отстоять ее без войн. Помогло, конечно, и то, что во Внешних Мирах нас ценили как поставщиков специализированных роботов. По достижении независимости первой нашей заботой стало ограничить население до разумных пределов. Мы стали регулировать рождаемость и иммиграцию, а свою потребность в рабочей силе удовлетворяли, увеличивая количество роботов и совершенствуя их,

– А почему соляриане не хотят встречаться друг с другом? – спросил Бейли, раздраженный несколько покровительственной манерой Квемота.

Квемот выглянул из-за спинки стула и сразу спрятался обратно.

– Неизбежные последствия. У нас здесь огромные поместья. Нередки владения площадью десять тысяч квадратных миль, хотя в них входят и неудобные земли. Площадь моего имения – 950 квадратных миль, зато это сплошь хорошая земля. Во всяком случае, именно размер имения, больше чем что-либо другое, определяет позицию человека в обществе. И одно из преимуществ большого поместья в том, что по нему можно бродить, почти не рискуя зайти на территорию соседа, а значит, и встретиться с ним. Понимаете?

– Вроде бы да, – пожал плечами Бейли.

– Короче говоря, гордость солярианина состоит в том, чтобы не встречаться со своим соседом. И потом, его имение так хорошо обрабатывается роботами и так исправно приносит доход, что ему и не нужно ни с кем встречаться. Нежелание общаться лично привело к развитию техники видеосвязи, а с ее совершенствованием все более отпадала необходимость видеться с соседом. Это заколдованный круг, разновидность обратной связи. Понимаете?

– Послушайте, доктор Квемот, – сказал Бейли, – не надо ради меня все упрощать. Я не социолог, но прошел элементарный курс в колледже – земном, конечно, – скромно добавил он, чтобы предупредить встречное, более обидное, замечание собеседника. – И могу разобраться в формулах.

– В формулах? – чуть ли не взвизгнул Квемот.

– Не в роботехнических, конечно, тут я пас, но в социологических могу. Например, мне знакомо соотношение Терамина.

– Что-что?

– Может быть, у вас оно называется по-другому? Зависимость степени терпения масс от предоставляемых привилегий: дэ итое, деленное на йот, в энной степени…

– О чем вы говорите?

Бейли растерянно умолк, сбитый с толку резким тоном Квемота.

В чем дело? Ведь зависимость терпения от привилегий – это основа науки управлять массами без взрыва. Отдельная кабинка в общественном туалете, предоставленная одному человеку за особые заслуги, заставит х человек терпеливо дожидаться такого же подарка судьбы, причем величина х зависит от разных категорий среды и темперамента, что и вычисляется по формуле Терамина.

Но с другой стороны, в мире, где одни привилегии и никто не терпит лишений, коэффициент Терамина стремится к кулю. Наверное, он неудачно выбрал пример. Бейли сделал новую попытку:

– Видите ли, сэр, одно дело – качественный анализ роста предубеждения против личных встреч. Мне от него никакой пользы. Мне нужна точная формула этого предубеждения. Чтобы я мог с ним бороться. Я хочу убедить людей согласиться встречаться со мной, как согласились вы.

– Мистер Бейли, нельзя же обращаться с человеческими эмоциями, как с рефлексами позитронного мозга,

– Я и не говорю, что можно. Роботехника – дедуктивная наука, а социология – индуктивная. Но математикой можно пользоваться и в той и в другой.

Квемот помолчал и сказал дрожащим голосом:

– Вы же сами сказали, что вы не социолог.

– Да, но вы-то социолог. Как утверждают, лучший на планете.

– Я здесь единственный. Можно сказать, я и создал эту науку.

– Вот как? – Бейли помялся, потому что следующий вопрос казался дерзким даже ему самому. – А вы знакомы с трудами по социологии?

– Аврорианские труды я читал.

– А земные?

– Земные? – Квемот засмеялся деланным смехом. – Мне бы и в голову не пришло знакомиться с земной наукой. Простите, не хотел вас обидеть.

– Ну тогда извините. Я думал получить от вас конкретные сведения, которые помогли бы мне при встречах с другими людьми, так сказать, лицом к лицу…

Квемот издал некий странный звук, его стул отлетел в сторону и с грохотом перевернулся. Бейли услышал сдавленнее «извините», и Квемот с неподобающей быстротой выскочил из комнаты.

Бейли вскинул брови. Что он сморозил на этот раз? Иосафат! Снова нажал не на ту кнопку?

Он нерешительно поднялся с места, но тут вошел робот.

– Господин, мне поручено передать, что мой господин свяжется с вами через несколько минут.

– Свяжется, бой?

– Да, господин. Не желаете ли тем временем закусить?

Он вновь поставил рядом с Бейли чашечку розового напитка и добавил тарелочку с каким-то печеньем, еще теплым.

Бейли снова сел и отпил из чашки. Печенье на ощупь было твердым, но во рту таяло, а внутри было мягким и более теплым, чем снаружи. Бейли не сумел определить, из чего оно состоит, и подумал – наверное, из местных солярианских продуктов.

Ему вспомнился ограниченный дрожжевой рацион Земли. Интересно, нашли бы там сбыт дрожжевые штаммы, имитирующие блюда Внешних Миров?

Но Бейли тут же об этом забыл – прямо перед ним возник из ниоткуда Квемот. Лицом к гостю! Социолог сидел на стуле, уже не столь массивном, в комнате, стены и потолок которой резко отличались от комнаты, где сидел Бейли. Квемот улыбался, морщины у него на лице стали резче и, как ни парадоксально, сделали моложе, подчеркнув живость глаз,

– Тысяча извинений, мистер Бейли. Мне казалось, я с честью выдерживаю нашу встречу, но то была иллюзия. Ваша последняя фраза меня попросту добила.

– А что я такого сказал, сэр?

– Что-то о встречах лицом к л… – Он потряс головой и провел языком по губам. – Нет, уж лучше не повторять. Думаю, вы и так поняли. У меня в уме сразу возникла отвратительная картина, как мы с вами сидим и дышим… друг на друга. – Солярианин вздрогнул. – Отвратительно, вы не находите?

– Как-то не задумывался.

– По-моему, ужасно мерзкая привычка. Услышав ваши слова, я представил себе эту картину и сразу осознал – мы ведь с вами действительно в одной комнате, и пусть я сижу не к вам лицом, все равно воздух, побывавший в ваших легких, идет ко мне и поступает в мои. При моей чувствительной натуре…

– Каждая молекула солярианской атмосферы уже прошла через тысячи легких. Иосафат! Воздух уже побывал в легких у животных и в жабрах у рыб.

– Верно, – сказал Квемот, уныло потирая щеку, – но я стараюсь не думать об этом. Меня вывело из равновесия то, что вы здесь и оба мы дышим. Просто удивительно, какое это облегчение – разговор по видео.

– А я ведь остаюсь под одной крышей с вами, доктор Квемот.

– Удивительно, не правда ли? Вы со мной под одной крышей, но изображение – совсем другое дело. По крайней мере теперь я знаю, что такое личная встреча с незнакомцем., и больше такого не допущу.

– Можно подумать, вы экспериментировали.

– В каком-то смысле да. Это был мой побочный мотив. И результаты получились интересные, хотя и стоили переживаний. Надо будет записать.

– Что записать? – не понял Бейли.

– Свои ощущения! – в свою очередь удивился Квемот.

Бейли вздохнул. Снова непонимание. Постоянное непонимание.

– Я спрашиваю только потому, что сразу подумал – не пользуетесь ли вы прибором для измерения эмоций, вроде электроэнцефалографа. – Бейли безуспешно осмотрел комнату. – Но у вас, наверное, карманная модель, которую не нужно включать в сеть. У нас на Земле таких нет.

– Я полагаю, – обиженно сказал солярианин, – что способен отдать себе отчет в своих чувствах и без прибора. Эмоции были достаточно ярко выражены.

– Да, конечно, но для количественного анализа… – не унимался Бейли.

– Не знаю, что вам, собственно, нужно, – проворчал Квемот. – Когда я хочу познакомить вас с чем-то действительно новым, со своей теорией, которую не вычитал ни в каких книгах и которой просто горжусь…

– Что же это за теория, сэр?

– Ну как же: связь солярианской цивилизации с одной из древних цивилизаций Земли.

Бейли вздохнул. Если сейчас он не даст Квемоту излить душу, то нечего потом рассчитывать на его содействие.

– С какой именно?

– Спарта! – Квемот вскинул голову, и его белые волосы на миг засветились, как нимб. – Я уверен, что вы слышали о Спарте!

Бейли почувствовал облегчение. В молодости (как и многие земляне) он питал большой интерес к древней истории Земли. Ведь тогда Земля была великой, потому что была единственной, и земляне владели миром, потому что не было космонитов. Но история Земли – понятие растяжимое. Вдруг Квемот сошлется на период, незнакомый Бейли, и поставит землянина в неловкое положение. Теперь Элайдж мог сказать, хотя и с осторожностью:

– Да. Я видел кое-какие фильмы.

– Вот и хорошо. Итак, в Спарте в дни ее расцвета проживало сравнительно немного спартиатов – полноправных граждан, более многочисленные граждане второго сорта – периэки и большое количество бесправных рабов – илотов. На одного спартиата приходилось двадцать илотов, а ведь илоты были людьми – с человеческими чувствами и человеческими слабостями. Чтобы успешно подавлять восстания своих рабов, несмотря на численное превосходство последних, спартиаты стали воинами-профессионалами. Каждый из них превратил себя в солдата, и цель, к которой стремилось общество, была достигнута. Все восстания илотов заканчивались поражением восставших. Так вот, мы, люди, живущие на Солярии, в какой-то степени напоминаем спартанцев. У нас есть свои илоты, только они не люди, а машины. Они не поднимают восстаний, и можно их не бояться, даже если роботов в тысячу раз больше на одного человека, чем илотов на одного спартиата. Мы сохраняем избранность спартанцев без необходимости изнурять себя суровой тренировкой. Напротив, мы можем развивать культуру и искусства уже по примеру афинян – это современники спартанцев, которые…

– Про афинян я тоже смотрел фильмы.

– Все известные нам цивилизации были построены в виде пирамиды, – все более воодушевляясь, продолжал Квемот. – У того, кто поднимался на вершину пирамиды, становилось больше досуга и больше возможности достичь счастья. Карабкаясь наверх, он видел: чем больше благ, тем меньше людей, которые могут ими пользоваться. И угнетенные неизменно преобладают. Запомните: как бы хорошо ни жили нижние слои пирамиды по абсолютной шкале, они всегда лишены чего-то по сравнению с верхушкой. Например, самые бедные жители Авроры живут лучше земных аристократов, но по сравнению с аврорианскими аристократами они лишены многих благ – а сравнивают себя не с кем-нибудь, а с сильными своего мира.

Итак, в любом обществе существуют социальные трения. Социальные революции и реакция на них, то есть защита от возможной революции или подавление вспыхнувшей – вот причина бед человечества, которыми пронизана вся история.

Но у нас на Солярии верхушка пирамиды впервые поставлена отдельно. Место угнетенных заняли роботы. Мы создали первое новое, по-настоящему новое общество; совершили величайшее социальное открытие, равное по значимости тому, какое сделали крестьяне Египта и Шумера, изобретя города, – Квемот с улыбкой откинулся назад.

Бейли кивнул.

– Ваша теория была опубликована?

– Когда-нибудь, возможно, я ее опубликую, – с наигранной беззаботностью сказал Квемот. – Пока нет. Это мой третий вклад в солярианскую культуру.

– Первые два были столь же значительны?

– Они не относились к социологии. В свое время я был скульптором. Все, что вас окружает, – он указал на статуи в нишах, – мои работы. Был я и композитором. Но я старею, а Рикэн Дельмар всегда утверждал, что науки и ремесла важнее изящных искусств – вот я и решил заняться социологией.

– Значит, Дельмар был вашим близким другом?

– Я знал его. К моему возрасту знаешь уже всех взрослых соляриан. Да, не могу не согласиться с тем, что мы с Дельмаром были хорошими знакомыми.

– Что он был за человек? – Как ни странно, при упоминании о Дельмаре Бейли вспомнилась Глэдия, – такая, какой он видел ее в последний раз, с лицом, искаженным гневом, разъяренная его, Элайджа Бейли, поведением и высказываниями.

Квемот задумался.

– Достойный, преданный Солярии и нашему образу жизни.

– Другими словами, идеалист.

– Законченный. Это видно хотя бы по тому, что за свою работу фетоинженера он взялся добровольно. Решил заняться прикладной наукой – я уже говорил, какого мнения он был на сей счет.

– Это был незаурядный поступок?

– А вы бы сами… все время забываю, что вы землянин. Да: незаурядный, Фетология из тех работ, которые выполнять необходимо, но охотников на них не находится. Обычно работников назначают на определенное количество лет, и получить такое назначение не очень-то приятно. Дельмар же вызвался добровольно – и на всю жизнь. Он считал, что эта работа слишком важна, чтобы делать ее из-под палки, и убедил в том меня. Но сам я никогда не стал бы добровольно заниматься этим. Просто не способен пожертвовать собой. Тем больше его самопожертвование – ведь он был такой фанатик личной гигиены.

– Я, признаться, не совсем понимаю, в чем заключалась его работа.

Морщинистые щеки Квемота слегка зарделись.

– Может быть, вам лучше поговорить с его ассистентом?

– Я бы давно это сделал, если бы кто-нибудь соизволил сказать мне, что у него был ассистент.

– Очень жаль, что вам не сказали. Наличие ассистента – еще один показатель ответственности Дельмара перед обществом. Раньше такой должности не было. Но Дельмар счел необходимым воспитать молодую смену, чтобы оставить себе преемника на случай своей отставки или… или смерти. – Старый солярианин тяжело вздохнул, – И вот я пережил его, а он был намного моложе меня. Я с ним играл в шахматы – много раз.

– Каким образом?

– Обычным, – вскинул брови Квемот.

– Вы что, встречались?

– Что за мысль! – ужаснулся Квемот. – Даже если бы у меня получилось перенести близость, Дельмар никогда бы не пошел на такое. Работа фетолога не притупила в нем чувствительности. Он был щепетильный человек.

– Тогда как же?

– На двух досках, как играют все, – Квемот снисходительно пожал плечами. – Нуда, вы же землянин. Он делал мой ход на своей доске, я его ход – на своей, Очень просто.

– А госпожу Дельмар вы знаете?

– Мы общались. Она ведь полевая колористка, и я смотрел пару ее выставок. По-своему прелестно, но это скорее диковинки, чем произведения искусства. А все-таки занятно и свидетельствует о проницательности ума.

– Как по-вашему, способна она убить мужа?

– Не задумывался. Женщины – существа загадочные. Но тут случай бесспорный, не так ли? Только госпожа Дельмар могла достаточно близко подойти к Рикэну, чтобы убить его. Рикэн никогда, ни при каких обстоятельствах не допустил бы к себе никого другого. Он был крайне щепетилен на этот счет. Хотя, пожалуй, «щепетилен» – не то слово. В нем просто не было и следа какой-либо ненормальности, извращенности. Истинный солярианин.

– Разве то, что вы допустили меня к себе, указывает на вашу извращенность?

– Пожалуй, да. Я сказал бы, тут есть нечто от скатофилии.

– А не могли Дельмара убить по политическим мотивам?

– Что?

– Я слышал, он был традиционал.

– О, мы тут все традиционалы.

– Значит, на Солярии нет такой группы людей, которые не являлись бы традиционалами?

– Ну, скажем, есть такие, которые считают, что излишнее рвение в соблюдении обычаев предков опасно. Им не дает покоя наша малочисленность – в других мирах, мол, населения гораздо больше. В общем, все это глупости, и таких людей немного. Не думаю, что они могут считаться силой.

– Почему глупости? Разве на Солярии есть нечто такое, что удерживает военное равновесие, несмотря на большое численное преимущество прочих Внешних Миров? Какое-то новое оружие?

– Оружие, безусловно, есть, Только не новое. Люди, о которых я говорил, скорее слепы, чем глупы, если не видят, что оно постоянно в действии и сопротивляться ему бесполезно.

– Вы это серьезно? – сузил глаза Бейли.

– Разумеется.

– И вы знаете, что это за оружие?

– Кто же не знает? И вы знаете – стоит только подумать. Я понимаю чуточку яснее других – возможно, потому, что я социолог. Конечно, это оружие в бою не используется. Оно не убивает, не ранит – и все-таки непобедимо. Тем более непобедимо, что его никто не замечает.

– Так о каком же чудо-оружии вы толкуете? – раздраженно спросил Бейли.

– О позитронном роботе.