Рейч Селдон был несказанно счастлив. Еще бы ему не радоваться — ведь за несколько месяцев это был первый ужин en famille* с матерью и отцом. Он отлично знал, что в биологическом смысле эти двое — не кровные его родители, но это не имело никакого значения. Он считал их своими родителями и радостно, с любовью улыбался им.
      Обстановка в теперешних апартаментах Селдона была не такая задушевная, не такая теплая, как некогда в коттеджике Стрилингского кампуса. Увы, нынче некуда было деваться от роскоши и великолепия — такими уж положено было быть апартаментам премьер-министра.
      Глядя порой на себя в зеркало, Рейч не переставал удивляться. Роста он был невысокого — всего сто шестьдесят три сантиметра, то есть ниже обоих родителей, коренастый, упитанный, но не толстяк, черноволосый, усатый — с далийскими усами он не расстался бы ни за что на свете. Они были предметом его гордости, и он особенно тщательно ухаживал за ними.
      А из зеркала на него до сих пор смотрели глаза беспризорного мальчишки — того самого, каким он был когда-то, до того, как судьбе не стало угодно устроить его встречу с Хари и Дорс по дороге к Матушке Ритте в Биллиботтоне. А теперь он, Рейч, родившийся в нищете и безысходности, был государственным служащим, мелким клерком в министерстве демографии.
      — Ну, как дела в министерстве? — поинтересовался Селдон. — Есть успехи, Рейч?
      — Кое-какие есть, па. Законы прошли. Решения суда приняты. Речи произнесены. И все же людей убедить трудно. Можно ведь сколько угодно разглагольствовать о братстве, а люди все равно себя братьями не чувствуют. И что меня больше всего донимает, так это то, что далийцы ничем не лучше других. Хотят, чтобы к ним относились, как к равным, и так оно и есть. Но хотят-то они хотят, а вот дай им волю, сомневаюсь, чтобы они к другим стали относиться, как к равным.
      — Увы, психологию людей очень трудно изменить, Рейч, почти невозможно. Придется довольствоваться попытками избавиться от самых страшных зол, — вздохнула Дорс.
      — Беда в том, — сказал Селдон, — что этим практически никто никогда не занимался. Людям милостиво позволяли играть в игру, главное правило которой — «я-лучше-чем-ты», а выбить из мозгов такое трудновато. Понимаешь, если пустить все на самотек лет этак на тысячу и сидеть сложа руки, нечего удивляться, что потом придется сто лет разбираться и наводить порядок.
      — Знаешь, па, — улыбнулся Рейч, — мне порой кажется, что ты засунул меня на эту работу в качестве наказания.
      — Вот тебе раз! За что же мне тебя наказывать? — удивленно вздернул брови Селдон.
      — Хотя бы за то, что я в свое время соблазнился программой Джоранума относительно равенства секторов и призывами к более широкому представительству народа в правительстве.
      — За это я тебя винить никак не могу. Лозунги крайне привлекательные, но ты же знаешь, что и Джоранум, и вся его партия использовали их исключительно как средство для вхождения во власть. А потом...
      — И все-таки ты заставил меня заманить его в ловушку, несмотря на то, что мне импонировали его взгляды.
      — Поверь, мне было нелегко просить тебя об этом.
      — А теперь ты заставляешь меня работать над претворением в жизнь программы Джоранума исключительно затем, чтобы показать, как это невыносимо трудно?
      Селдон ударил в ладоши.
      — Дорс, ну как тебе это нравится? Наш мальчик приписывает мне прямо-таки какую-то змеиную хитрость. Разве это у меня в крови?
      — Рейч, — проговорила Дорс, с трудом пряча улыбку, — уверена, ты не такого мнения об отце.
      — Да нет, нет, конечно. По жизни ты, па, прямой, как правда. Но когда дойдет до дела, ты знаешь, как перетасовать колоду. Разве не этого самого ты хочешь добиться с помощью психоистории?
      Селдон грустно ответил:
      — До сих пор с ее помощью я мало чего добился.
      — Это скверно. Я-то думал, что существует какой-нибудь психоисторический метод, с помощью которого можно было бы покончить с дискриминацией и бесправием.
      — Может быть, он и есть, но только я пока его не обнаружил. — После ужина Селдон сказал:
      — Рейч, мне с тобой надо кое о чем потолковать.
      — Вот как? — удивилась Дорс. — Без меня, я правильно поняла?
      — Министерские дела, Дорс.
      — Министерские «ля-ля», Хари. Наверняка, будешь просить мальчика сделать что-нибудь такое, чего мне не хотелось бы.
      Селдон строго отрезал:
      — Будь уверена, я не буду просить его ни о чем таком, чего ему не хотелось бы.
      — Все в норме, ма, — успокоил Рейч Дорс. — Дай нам с папой поговорить. Честное слово, я тебе потом все-все расскажу.
      — Ну, начинается... — Дорс скрестила руки на груди и широко раскрыла глаза. — Ясное дело, «государственные тайны».
      — Представь себе, ты не ошиблась, — решительно проговорил Селдон. — И к тому же — тайны первостатейной важности. Дорс, я говорю совершенно серьезно.
      Дорс встала, поджав губы. Выходя из комнаты, она остановилась на пороге и сказала единственное:
      — Не смей бросать мальчика на съедение волкам, Хари.
      Она вышла, а Селдон спокойно проговорил:
      — Боюсь, что я задумал именно бросить тебя на съедение волкам, Рейч.

      Селдон и Рейч перешли в домашний кабинет Селдона, который он сам окрестил «местом для раздумий». Здесь он просиживал долгие часы и думал, думал о том, как решать бесконечные и каждодневные проблемы деятельности имперского и транторианского правительства.
      — Ты читал, Рейч, — спросил Селдон, — насчет участившихся аварий в системе коммуникаций нашей планеты?
      — Да, — кивнул Рейч, — но только, па, ты же сам знаешь, какая старая у нас планета. Так-то по сути, надо бы, знаешь, что сделать? Вывезти отсюда весь народ, все тут перекопать, заменить напрочь, наставить везде новейших компьютеров, а уж потом завезти всех обратно — ну, лучше даже не всех, а половину. Ей-богу, на Транторе будет гораздо спокойнее, если тут будут жить двадцать миллиардов человек.
      — И каким же двадцати отдать предпочтение? — улыбаясь, спросил Селдон.
      — Не знаю, — мрачно проговорил Рейч. — Да это и неважно. Все равно планету нам не переделать, так что приходится латать дырки.
      — Боюсь, ты прав, Рейч, но не все тут так просто. Я тебе кое-что расскажу, а ты поправь меня, если я ошибусь. Есть у меня по этому поводу кое-какие мысли.
      Селдон вынул из кармана небольшой шарик.
      — Что это такое? — спросил Рейч.
      — Карта Трантора. Великолепная компьютерная модель. Будь так добр, Рейч, расчисти стол.
      Селдон положил шарик на середину стола и нажал кнопку, вмонтированную в подлокотник кресла. Свет в комнате погас, а крышка стола загорелась молочно-белым светом, распространившимся примерно на сантиметр в глубь нее. А шарик, казалось, расплавился и растекся по поверхности стола.
      Мало-помалу на молочно-белом фоне проступили пятна и точки, и примерно через тридцать секунд Рейч восхищенно проговорил:
      — Да ведь это не глобус, а карта! Настоящая карта Трантора!
      — А я тебе что говорил? Правда, такую в магазине не купишь. Они все у армейских начальников. Можно пользоваться, как глобусом, но просто горизонтальная проекция более четко покажет то, что мне хотелось бы показать.
      — И что же тебе хотелось бы мне показать, па?
      — Слушай. Как мы знаем, за последние пару лет участились аварии. Ты говоришь: «Планета старенькая, и этого можно ожидать». Так? Однако аварии резко участились, и в них стала отмечаться некая закономерность, то есть практически все аварии являются результатом небрежности со стороны обслуживающего персонала.
      — Разве такое невозможно?
      — Почему нет? Возможно. В разумных пределах. В разряд событий такого рода можно отнести даже землетрясения.
      — Землетрясения? На Транторе?
      — Трантор — в сейсмическом отношении на редкость спокойная планета — и это замечательно, поскольку крайне опасно было бы заковывать в броню планету, которая тряслась бы, как безумная, по несколько раз в году — любая броня тогда бы трещала по всем швам. Твоя мама говорит, что одной из причин, по которой Трантор был в свое время избран столицей Империи, явилось как раз то, что он так безопасен в сейсмическом плане.
      «Геологически полудохлый» — вот так она назвала наш любимый Трантор, ты же знаешь, как мама любит такие словечки. Ну, так вот: Трантор, он, может быть, и правда, полудохлый, но все-таки еще не умер. Изредка тут случаются маленькие землетрясения, и за последние два года их было три.
      — Я этого не знал, па.
      — Не только ты. Покрытие Трантора — это не цельносварная броня. Она состоит из сотен кусков, каждый из которых в случае необходимости может быть отсоединен и приподнят, сдвинут в сторону, дабы избежать напряжения и сжатия, неизбежно возникающих в случае землетрясения. И поскольку землетрясения на Транторе длятся не более минуты, подъем покрытия занимает примерно такое же время, и люди, живущие в этом районе, даже не подозревают ни о чем. Единственное, что они ощущают, — это звон посуды на полках да легкое подрагивание пола. Ну, разве еще мизерное изменение погоды за счет проникновения воздушных масс снаружи — и все.
      — Но это же здорово?
      — По идее, да. В этом плане все компьютеризировано. Где бы ни произошло землетрясение, его начало должно моментально выявляться, и обязана включаться система автоматического подъема куполов, дабы подъем произошел до того, как вибрация станет чересчур сильной и будет грозить целостности покрытия.
      — Тоже здорово.
      — Согласен. Но беда в том, что при всех тех трех землетрясениях, которые, как я тебе сказал, произошли за последние два годы, автоматика подъема куполов не срабатывала. То есть купола вообще не поднимались, и, как следствие, понадобился значительный ремонт. Потрачено время, вложен труд, но климатические условия надолго вышли из-под контроля. А теперь скажи мне, Рейч, как ты думаешь, какова вероятность того, что во всех трех случаях виновато оборудование?
      — Невысока!
      — Мягко сказано — «невысока». Один против ста, и того меньше. Такое впечатление, будто кто-то нарочно отключал автоматику всякий раз перед землетрясением. Теперь вот о чем. Примерно раз в сто лет на Транторе случаются утечки магмы, а подобные геологические катаклизмы контролировать еще труднее, чем землетрясения. Просто страшно себе представить, что бы могло случиться, если бы такое стихийное бедствие не было вовремя выявлено. К счастью, ничего подобного пока не случилось, и вряд ли случится, но ты посмотри: здесь, на этой карте, отмечены места, где за последние годы произошли аварии, казалось бы, связанные с людской халатностью. Правда, ни разу не удалось установить, кто именно был виновен в подобной халатности.
      — Наверное, потому, что каждый спасает свою шкуру.
      — Ты прав, пожалуй. Увы, это характерный признак любой бюрократической системы, а Трантор — самая громадная и совершенная из них. Ну, так что скажешь относительно локализации аварий?
      На карте загорелись маленькие красноватые огоньки.
      — Ну... — осторожно начал Рейч. — Похоже, слишком равномерно.
      — Вот именно. Как раз это и интересно. Ведь, казалось бы, где аварии должны случаться чаще? Там, где инфраструктура Трантора наиболее уязвима, более изношена, то есть в самых старых районах Трантора, тех, которые раньше других были покрыты куполами, верно? Именно там при работе с оборудованием больше, чем где бы то ни было, требуется быстрая реакция обслуживающего персонала и, соответственно, самая благоприятная почва для халатности. Так... Смотри, сейчас я выделю синими огоньками старые районы Трантора. Видишь? Аварии там случались ничуть не чаще, чем в более современных районах.
      — Ну, и?
      — И я склонен полагать, Рейч, что халатность не имеет к авариям ни малейшего отношения, что они не случайны и имеют целью одно: раздразнить людей, вызвать их недовольство, причем желательно по всей планете.
      — Что-то не верится.
      — Нет? Давай, в таком случае, посмотрим, как аварии распределяются по времени, а не по территории Трантора. — Синие и красные точки исчезли.
      Несколько мгновений карта Трантора «молчала», затем на ней начали появляться золотистые огоньки — они загорались и гасли один за другим. — Обрати внимание, — сказал Селдон, — никаких наложений, совпадений. Одна за другой, через почти равные промежутки времени. Ну прямо, будто часы тикают.
      — Думаешь, тоже нарочно, да?
      — Наверняка. Кто бы за этим не стоял, он старается наделать как можно больше вреда и шума, прилагая как можно меньше усилий. Зачем устраивать, к примеру, две аварии одновременно, когда вполне достаточно, чтобы в новостях сообщения о них мелькали постоянно? В новостях и в сознании людей. И с каждым последующим сообщением недовольство народа возрастает с новой силой.
      Огоньки на карте погасли, поверхность стола тоже. В комнате зажегся свет. Селдон взял со стола шарик и убрал в карман.
      — Но кто же может этим заниматься? — нахмурил брови Рейч.
      Селдон задумчиво проговорил:
      — Несколько дней назад я получил сообщение об убийстве в секторе Сэтчем.
      — Ничего удивительного, — пожал плечами Рейч. — Сэтчем, правда, не самый криминальный сектор, но и там каждый день убивают уйму людей.
      — Сотни, — кивнул Селдон. — Бывают дни, когда число умышленных убийств на Транторе доходит до миллиона. И чаще всего убийц обнаружить не удается. Случаи смерти просто попадают в статистические отчеты. Однако тот случай, о котором я говорю, не совсем обычен. Человека пырнули ножом, но неудачно, не насмерть. Когда его подобрали, он был еще жив. Он успел произнести одно единственное слово перед смертью, и слово это было «руководитель». Происшествие вызвало законное любопытство, и личность убитого была установлена. Работал он в Анемории, а что делал в Сэтчеме — непонятно. Однако одному ушлому офицеру удалось-таки откопать любопытную подробность. Человек этот — из старых джоранумитов. Звали его Каспал Каспалов, и он был одним из ближайших соратников Ласкина Джоранума. И вот теперь он мертв. Его убили, зарезали.
      Рейч нахмурился.
      — Думаешь, па, джоранумиты ушли в подполье? Да нет, чепуха, их больше нет.
      — Видишь ли, не так давно мама спросила у меня, как я думаю, не существуют ли джоранумиты до сих пор, а я ей сказал, что всякая старая вера сохраняет приверженцев, и порой хвост за ней тянется на целые столетия. Как правило, приверженцы теряют влияние, сильно рассредоточены.
      И все же: что, если джоранумитам удалось сохранить свою организацию, что, если у них остались значительные силы, что, если они решили убрать того, кого сочли изменником, что, если это именно они устраивают все аварии, как нечто вроде подготовительного этапа перед захватом власти?
      — Что-то многовато «если», па.
      — Знаю, знаю. Может быть, я вообще ошибаюсь. Убийство произошло в Сэтчеме, а вот в Сэтчеме-то как раз — никаких аварий в коммуникациях.
      — Что это доказывает?
      — Это может говорить о том, что центр подполья там и располагается и что подпольщики не желают устраивать неудобств самим себе, зато щедро рассыпают их по всему остальному Трантору. Также это может означать, что за всем этим стоят не джоранумиты, а совсем наоборот — члены сэтчемской династии, все еще лелеющие мечту править Империей.
      — Ой, па! Вилами на воде писано!
      — Знаю. А теперь представь все-таки, что все обстоит именно так, как я говорю. Что джоранумитское подполье все-таки существует.
      Правой рукой Джоранума был Джембол Дин Намарти. Подтверждения того, что он умер, у нас нет, как нет сведений о том, что он покинул Трантор и чем занимался в последние десять лет. Это вовсе не удивительно. В конце концов, затеряться среди сорока миллиардов человек — проще простого. Я и сам в свое время пытался сделать это. Конечно, может быть, что Намарти уже нет в живых. Это было бы самое легкое объяснение. Но может быть, он жив.
      — И что? Что делать?
      — Самое простое — обратиться в органы системы безопасности, но я не могу этого сделать. Рядом со мной теперь нет Демерзеля. Он умел действовать угрозами. Я этого не умею. Он был могущественной личностью, а я всего-навсего математик. Мне не стоило становиться премьер-министром, но меня заставили. Да я бы им не стал, если бы Император не верил столь бесповоротно в возможности психоистории — на мой взгляд, совершенно зря.
      — А ты вроде как занялся самобичеванием, а, па?
      — Что, похоже, получается? Нет, ты только представь себе меня, обращающегося за помощью к сотрудникам системы безопасности, показывающего им то, что показал сейчас тебе, — Селдон постучал пальцем по столу, — начинающего им доказывать, что нам грозит величайшая опасность со стороны подпольной организации, про которую я по сути ничего не знаю. Они меня, конечно, надменно выслушают, а когда я уйду, только посмеются над чокнутым математиком — и все, пальцем о палец не ударят.
      — И все-таки, что же делать? — настаивал Рейч. — Что нам делать?
      — Поставим вопрос иначе: что тебе делать, Рейч? Мне нужны доказательства, и я хочу, чтобы ты помог мне раздобыть их. Я бы послал маму, но она ни за что на свете не согласится расстаться со мной. Сам я в такие времена никак не могу покинуть дворец. Больше, чем кому-либо, кроме Дорс и себя самого, я доверяю тебе. Ты еще совсем молодой, сильный, в драке давно меня переплюнул, и еще — ты хитрый.
      Только пойми, я вовсе не хочу, чтобы ты рисковал жизнью. Никакого героизма, никаких самоотверженных подвигов. Только выясни все, что сумеешь. Может быть, тебе удастся узнать, что Намарти жив и здоров. Или, наоборот, что он умер. Может быть, тебе удастся разнюхать, что джоранумиты активно действуют, или же, наоборот, как выражается мама, они пребывают в полудохлом состоянии. А может быть, ты узнаешь, что Сэтчемская династия что-либо затевает или, наоборот, совсем ничего не затевает. В любом случае, что бы ты ни узнал, все будет интересно. Но не это самое главное.
      А самое главное вот что: я хочу, чтобы ты постарался узнать, действительно ли аварии происходят так, как я думаю, то есть в результате диверсий, и что еще на уме у подпольщиков. У меня сильное подозрение, что они собираются затеять что-то вроде всенародного бунта, а если так, я должен знать об этом.
      Рейч осторожно спросил:
      — Ты, наверное, уже придумал для меня какой-нибудь план?
      — Конечно, Рейч. Я хочу, чтобы ты обследовал тот район Сэтчема, где был убит Каспалов. Если сумеешь, попытайся выяснить, был ли он активным участником движения джоранумитов, и погляди, не сумеешь ли ты сам внедриться в какую-нибудь подпольную группу.
      — А что? Может, и выйдет. Я-то всегда смогу притвориться старым джоранумитом. Я, правда, был очень молодой, когда Джоранум вошел в силу, но меня, допустим, свели с ума его идеи. В каком-то смысле, так ведь оно и было.
      — Да-да, но тут есть маленькая тонкость. Маленькая, но важная. Тебя могут узнать. Ты, в конце концов, не кто-нибудь, а сын премьер-министра. Время от времени тебя показывают по головидению. Ты давал интервью по вопросу о равенстве секторов.
      — Все так, но...
      — Никаких «но», Рейч. Наденешь туфли на каблуках и станешь сантиметра на три повыше. Найдем кого-нибудь, кто научит тебя, как сделать лицо неузнаваемым. На этот счет есть масса уловок: и брови можно выщипать, и щеки сделать более пухлыми, и тембр голоса изменить.
      — Куча хлопот из-за ерунды, — пожал плечами Рейч.
      — И еще, — сказал Селдон выразительно. — Тебе придется сбрить усы.
      Рейч выпучил глаза и довольно долго не в силах был вымолвить ни слова.
      — Сбрить усы?! — наконец выдавил он хриплым шепотом.
      — Да. Чтоб физиономия у тебя была гладкая, как коленка. Тогда тебя никто не узнает.
      — Нет, это невозможно. Это же все равно, — замотал головой Рейч, — что отрезать себе... в общем, одно и то же, что кастрация.
      Селдон покачал головой.
      — Ну что ты. Усы — всего-навсего национальная диковинка. Юго же тоже далиец, как и ты, а усов не носит.
      — Плевать мне на Юго! Я бы и забыл, что он живой еще, если бы не его математика.
      — Он великий математик, и отсутствие усов ему в этом не помеха. И потом... о какой кастрации ты говоришь? Через две недели твои усищи отрастут снова и станут еще гуще.
      — Две недели! Какие две недели? Два года надо, чтобы их вот так отрастить... такие... такие...
      Он закрыл усы рукой, словно пытался защитить их.
      — Рейч, — с укором сказал Селдон, — тебе придется пойти на эту жертву. Если ты с усами станешь моим разведчиком, ты можешь... попасть в беду. Я не могу позволить тебе так рисковать.
      — Да я лучше умру! — возопил Рейч.
      — Прекрати истерику! — строго проговорил Селдон. — Умирать тебе не надо, а вот усы сбрить надо. Кстати... — Селдон немного растерялся, — маме все-таки лучше ничего не говори. Я сам.
      Рейч некоторое время не мигая смотрел на отца и наконец проговорил тихо и безнадежно:
      — Хорошо, папа.
      — Я разыщу, — сказал Селдон, — кого-нибудь, кто займется изменением твоей внешности, и как, только все будет сделано, вылетишь в Сэтчем самолетом. Выше нос, Рейч, это еще не конец света.
      Рейч вымученно улыбнулся. Селдон проводил его взглядом. Лицо его было тревожно. Одно дело — усы сбрить, совсем другое — потерять сына. Усы-то вырастут, а вот или...
      Селдон прекрасно понимал, что посылает Рейча на опасное дело.

      Человеку свойственно заблуждаться, и Клеон — Император Галактики, король Трантора и так далее и тому подобное (титулов у него была масса, и по самым торжественным случаям они произносились все целиком — громко, нараспев) — не был исключением. Он был убежден, что он — демократ.
      И Клеона всегда страшно раздражало, когда в свое время Демерзель (а потом и Селдон) пытался его образумить, трактуя такое-то и такое-то предполагаемое действие Императора как «тираническое» или «деспотическое».
      Но Клеон был уверен, что сам он по природе никакой не тиран и не деспот — нет же, ему хотелось время от времени предпринимать жесткие и решительные действия, вот и все!
      Он частенько с ностальгическим одобрением отзывался о тех днях, когда Императоры не были так связаны по рукам и ногам, как он теперь, и вольны были в своих отношениях с подданными. Увы, теперь Император был отрезан от мира и от жизни из-за боязни, что кто-либо покусится на его драгоценную персону.
      Весьма сомнительно в этой связи, чтобы Клеон, которому никогда в жизни не доводилось общаться с людьми иначе, как только в ограниченном количестве и в строго определенной обстановке, сумел бы запросто, как ни в чем не бывало поболтать с незнакомцем, но ему самому казалось, что это было бы восхитительно. А потому он просто-таки затрепетал от предвкушения редкой возможности побеседовать с одним из подданных во время прогулки по парку — расслабиться, забыть хотя бы ненадолго о том, что он — Император.
      О, как ему хотелось побыть демократом! Как он этого жаждал!
      Да хоть с этим садовником, про которого рассказывал Селдон. Как это было бы благородно, как замечательно: щедро вознаградить его за преданность и мужество, но самолично не поручая это никому из приближенных.
      Итак, Клеон назначил садовнику встречу в большом розарии, где цвели и благоухали розы всевозможных сортов и оттенков. «Самое подходящее место, — думал Клеон. — Я мог бы там с ним и случайно встретиться, но пусть его все-таки туда приведут. Не могу же я, в самом деле, слоняться по парку и ждать, не выйдет ли он сам ко мне. Да, ждать я не могу, я же все-таки Император». (Увы, одно дело — демократия, но совсем другое — всяческие неудобства.) Садовник ожидал Императора в условленном месте, рядом с кустами роз.
      Глаза его были выпучены, губы дрожали. «Наверное, — подумал Клеон, — никто не рассказал бедняге, зачем именно я хочу его видеть. Ну да это ничего, я его успокою, но только как же его зовут?»
      Клеон обернулся и шепотом спросил у одного из сопровождавших его чиновников:
      — Как зовут этого садовника?
      — Мандель Грубер, сир. Он служит садовником тридцать лет.
      Император кивнул и, улыбаясь, проговорил:
      — А, Грубер, это вы. Как приятно познакомиться с таким славным и трудолюбивым садовником.
      — Сир, — стуча зубами, пробормотал Грубер. — Талантов у меня немного, я человек простой, я только стараюсь получше угодить Вашему Величеству.
      — Ну да, ну да, — покивал головой Клеон, раздумывая о том, не усмотрел ли садовник в его словах издевки. Ох уж эти маленькие люди, нет в них тонкости и понимания. Как с такими будешь демократом? — Мой премьер-министр, — продолжил Клеон, — рассказывал мне о том, как вы однажды бросились ему на помощь. Похвально, Грубер, похвально. Еще он мне говорил о том, что вы очень хороший садовник. Вы с ним друзья, похоже?
      — Сир, господин премьер-министр очень добр ко мне, но я знаю свое место. Я никогда не заговариваю с ним первым.
      — Ну-ну, Грубер. Вы человек воспитанный, понимаю, но только премьер-министр, как и я, большой демократ, и к тому же я доверяю его мнению о людях. — Грубер низко поклонился. — Как вы, конечно, знаете, Грубер, — сказал Император, — главный садовник Малькомбер — человек пожилой, и ему пора на пенсию. Навряд ли он уже справляется со своими обязанностями.
      — Сир, мы, все садовники, очень уважаем главного садовника. Да продлятся дни его, а мы всегда готовы положиться на его опыт и мудрость.
      — Славно сказано, Грубер, — небрежно кивнул Император, — однако вы должны отлично понимать, что все это — пустые олова. Нет-нет, он уже никуда не годится. Он сам, кстати, уже почти год просит отпустить его на пенсию. И я ему обещал, что отпущу, как только найду ему подходящую замену.
      — О, сир, — испуганно забормотал Грубер, — нас у вас пятьдесят садовников, и мужчин, и женщин...
      — Я знаю. Но я выбрал вас, — сказал Император и благосклонно улыбнулся. О, как он ждал этого мгновения! Он был совершенно уверен, что, услышав эти слова, Грубер падет на колени и рассыплется в благодарностях.
      — Сир, — сказал Грубер, — это слишком большая честь для меня — слишком большая.
      — Не скромничайте, — оборвал его Клеон, до глубины души оскорбленный тем, что его суждение кто-то осмелился оспаривать. — Пришла пора признать ваши заслуги по достоинству. Больше вам не придется торчать тут в любую погоду. Перейдете в кабинет главного садовника. Я распоряжусь, чтобы его отремонтировали для вас. Очень хороший кабинет. Можете перевезти своих домашних в новые апартаменты. У вас же есть семья, верно, Грубер?
      — Да, сир. Жена и две дочери. И зять.
      — Прекрасно. Вам будет очень удобно на новом месте, и вы сможете наслаждаться своей жизнью, Грубер. Будете жить под крышей, вдали от любой погоды, как истинный транторианец.
      — Да какой же я транторианец, сир... Я с Анакреона...
      — Это мне известно, Грубер. Для Императора все миры равны. Все решено. Вы заслужили эту должность.
      Император, небрежно кивнув, удалился, крайне довольный осуществленным актом милосердия. Правда, садовник мог бы вести себя чуть более благодарно. Ну да ладно, дело сделано — вот и славно.
      И это дело казалось сущей чепухой по сравнению с вопросом об авариях инфраструктуры на Транторе.
      Клеон как-то в припадке праведного гнева обмолвился, что надо казнить всякого, пойманного на халатности в работе с оборудованием.
      — Вот казним парочку, — сказал он, — и увидите, все станет нормально. Призадумаются, голубчики.
      — Боюсь, сир, — сказал Селдон, — что подобным деспотичным манером вы не добьетесь того, чего хотите. Скорее всего, рабочие просто объявят забастовку. Если вы попытаетесь заставить их приступить к работе, вы столкнетесь с неповиновением. А если попробуете заменить забастовщиков солдатами, вы обнаружите, что солдаты не умеют управляться с оборудованием, и тогда аварии станут происходить еще чаще.
      Чего же удивляться тому, с какой радостью Клеон переключился на вопрос о назначении нового главного садовника?
      Что касается облагодетельствованного Грубера, то он провожал удаляющегося Императора взглядом, полным ужаса. Кончилось его вольное житье. Теперь ему предстоит заточение в четырех стенах. Мысль эта была для него нестерпима, но разве кто-то мог отказать Императору?

      Рейч глянул в зеркало захудалого номера сэтчемской гостиницы (версия была такова, что денег у него — в обрез) и испытал жуткое отвращение. Усов нет, бакенбарды подбриты, волосы по бокам и сзади подстрижены. Как общипанная курица.
      Хуже того, овал лица у него теперь стал детским.
      Душераздирающее зрелище!
      Ладно бы хоть дела делались, а то ведь и этого не было. Селдон дал ему прочитать отчеты о смерти Каспалова. Многого из них Рейч не почерпнул.
      Каспалова убили, и сотрудники местной службы безопасности не обнаружили ничего особенного в связи с этим убийством. Очень похоже, что и особого внимания расследованию убийства не уделили.
      Удивляться было действительно нечему. За последнее столетие уровень преступности значительно повысился в большинстве миров Империи, естественно — на Транторе тоже, и деятельность служб безопасности нигде не приносила ощутимых плодов. На самом деле, несмотря на рост преступности, штаты служб безопасности сокращались повсюду, а оставшиеся на своих постах работали с явной прохладцей (хотя последнее доказать было крайне трудно), и в их ряды проникла коррупция. В принципе, это было неизбежно, при том что зарплата не поспевала за стоимостью жизни.