— Можно войти? — спросила Дорс, заглянув в приоткрытую дверь.
      — У кого ты спрашиваешь? Тут, кроме меня, никого нет.
      — Ну так, на всякий случай. Это же не твой кабинет.
      — Вот именно, — буркнул Селдон. — Из моего кабинета меня выгнали из-за идиотского юбилейного торжества. Господи, скорее бы оно закончилось!
      — Вот-вот. Стоит этой женщине что-нибудь затеять, и из мухи немедленно вырастает большущий слон.
      Селдон тут же принялся защищать Манеллу:
      — Да нет, я уверен, намерения у нее самые благие...
      — Уволь меня от этих благих намерений! — фыркнула Дорс. — Да я к тебе не за этим пришла, кстати говоря. Есть кое-что поважнее.
      — Ну, говори.
      — Я разговаривала с Вандой про ее сон... — проговорила Дорс и запнулась.
      Селдон прокашлялся.
      — Ну, зачем ты... Надо, чтобы она забыла об этом.
      — Нет. Ты не спрашивал ее, что именно ей приснилось?
      — Конечно, нет. Зачем заставлять малышку снова переживать?
      — Папочка с мамочкой тоже не позаботились с ней поговорить. Пришлось мне ее расспросить.
      — Но зачем, Дорс, зачем ее мучить?
      — Затем, что я чувствовала, что это надо сделать, — угрюмо ответила Дорс. — Так вот, во-первых, сон этот ей приснился не дома, не в детской.
      — Где же он ей, в таком случае, приснился?
      — В твоем кабинете.
      — Что она могла делать в моем кабинете?
      — Хотела посмотреть, как идут приготовления к празднику, зашла в кабинет, ничего, кроме пустых стен, не увидела — только твое кресло и осталось. Такое большое: глубокое, высокое, мягкое — то самое, которое ты за что-то так любишь, и никак не даешь поменять. Поломанное.
      Селдон вздохнул — Дорс напомнила ему о давнем и бесплодном споре.
      — Никакое оно не поломанное, — пробурчал он. — А нового мне не нужно. Ну, и что же дальше?
      — Она забралась в кресло и принялась гадать, а что если вдруг ты раздумаешь устраивать праздник и как это будет плохо. А потом, как она говорит, вроде бы уснула, потому что в голове у нее все как бы перемешалось, и она ничего не помнит, кроме своего сна. А во сне она видела двоих мужчин — именно мужчин, а не женщин — и эти двое разговаривали.
      — И о чем же они разговаривали?
      — Точно она не помнит. Ты же понимаешь, как трудно порой вспомнить сон, особенно когда он снится в необычном месте. Но она помнит, что говорили они о смерти, и думает, что о твоей, потому что ты такой старый. Но два слова она запомнила точно: «смерть» и «финики».
      — Как?
      — «Смерть» и «финики».
      — И что это, по-твоему, значит?
      — Не знаю. А потом, как она говорит, они прекратили разговор и ушли, а она проснулась в кресле, и ей стало холодно и страшно, и с тех пор она никак не может успокоиться.
      Селдон задумался.
      — Послушай, дорогая, — сказал он немного погодя, — стоит ли придавать значение детским снам?
      — Прежде надо задать себе вопрос, Хари, был ли это сон.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Ванда не помнит точно, спала ли она. Она говорит: «вроде бы уснула».
      — И каковы же твои выводы?
      — Может быть, она задремала, и сквозь сон услышала реальный разговор — реальный разговор живых мужчин.
      — Живых мужчин? Которые говорили о том, чтобы убить меня с помощью фиников?
      — Да, что-то вроде того.
      — Дорс, — решительно проговорил Селдон, — я знаю, что тебе всюду мерещится грозящая мне опасность, но дело зашло слишком далеко. Зачем кому-то может понадобиться убивать меня?
      — Между прочим, две попытки уже было.
      — Не спорю, но надо же учитывать обстоятельства. Первая попытка была предпринята вскоре после того, как Клеон назначил меня премьер-министром, и исходила от дворцовой мафии, так сказать, которая была оскорблена до глубины души столь неожиданным выбором кандидатуры на этот пост. Вот некоторым и показалось, что все уладится, если меня убрать. Вторая попытка покушения была предпринята джоранумитами, рвавшимися к власти, которые думали, что я стою на их пути к заветной цели, ну и добавь к этому еще затаенную злобу Намарти.
      К счастью, ни одна попытка не увенчалась успехом, но откуда взяться третьей? Я уже десять лет как не премьер-министр. Кто я теперь? Стареющий математик, одной ногой на пенсии, и уж, конечно, бояться меня некому, и никому я не мешаю. Джоранумиты искоренены все до единого, Намарти давным-давно казнен. Ни у кого не может быть причин желать моей смерти.
      Словом, Дорс, очень прошу тебя, успокойся. Когда ты нервничаешь из-за меня, тебе плохо, а от этого ты еще сильнее нервничаешь, а мне бы этого не хотелось.
      Дорс встала, подошла к столу Хари, оперлась ладонями о крышку, и, наклонившись к самому лицу мужа, отчетливо проговорила:
      — Конечно, тебе легко говорить, что ни у кого не может быть причин желать твоей смерти, но причин искать никто не будет. Правительство у нас теперь ни за что не отвечает, и если кто-то захочет...
      — Стоп! — громко и строго прервал ее Селдон. — Ни слова, Дорс. Ни слова против правительства. Еще слово — и в конце концов ты заведешь нас в ту самую беду, о которой говоришь.
      — Но я же всего-навсего с тобой разговариваю, Хари!
      — Пока — да, но если у тебя войдет в привычку заводить такие дурацкие разговоры, слова просто начнут соскальзывать у тебя с языка в любой компании — даже в компании тех, кто с превеликой радостью донесет на тебя. Очень прошу тебя, ни при каких обстоятельствах не высказывай никаких политических воззрений.
      — Я постараюсь, Хари, — проговорила Дорс с плохо скрытым раздражением, развернулась и вышла из комнаты.
      Селдон проводил ее взглядом. Дорс тоже немного состарилась, но старость ее была удивительно красивой, так что порой ему казалось, будто жена и не старится вовсе. Она была всего на два года моложе Селдона, но внешне за двадцать восемь лет их совместной жизни изменилась гораздо меньше, чем он, что было вполне естественно.
      Волосы ее поседели и стали серебряными, но местами сквозь седину проглядывали озорные и юные рыжие прядки. Кожа на лице Дорс стала чуть более дряблой, в голосе появилась сухость и хрипотца, ну и, конечно же, она стала носить одежду, подобающую пожилой женщине. Тем не менее движения ее остались такими же ловкими и быстрыми. Казалось, никакие годы не в силах помешать ее способности всегда прийти на помощь Хари в случае необходимости.
      Хари вздохнул. Ох, как же это тяжело, когда тебя против твоей воли защищают... а порой — ну просто невыносимо!

      Почти что следом за Дорс к Селдону забежала Манелла.
      — Прости, Хари, что я спрашиваю, но скажи мне, что говорила тебе Дорс?
      Селдон обреченно поднял глаза на невестку. Когда же от него отстанут?
      — Ничего особенного. Про сон Ванды.
      Манелла закусила губу.
      — Я так и знала. Ванда сказала мне, что Дорс расспрашивала ее. Почему она не оставит ребенка в покое? Можно подумать, что увидеть плохой сон — это прямо-таки преступление!
      — Понимаешь, — успокаивающе проговорил Селдон, — речь шла о том, что Ванда кое-что запомнила из того, что ей приснилось. Я не знаю, она сама говорила тебе об этом или нет, но, похоже, она во сне услыхала слова «смерть» и «финики».
      — Гм-м-м... — нахмурилась Манелла, но довольно быстро улыбнулась и сказала:
      — Думаю, это ерунда. Ванда сходит с ума по финикам и ждет, что они обязательно будут на праздничном столе. Я ей обещала позаботиться об этом, так что она ждет не дождется.
      — Значит, если она услышала, как кто-то говорит о чем-то, по звучанию напоминающем слово «финики», у нее в уме это слово превратилось бы в сами финики?
      — Конечно. Почему бы и нет?
      — Раз так, что же, в таком случае, она могла на самом деле услышать? Должна же она была что-то услышать, чтобы ей послышалось «финики»?
      — Совершенно не обязательно. Но почему мы уделяем такое внимание сну ребенка? Прошу тебя, я больше ничего не хочу слышать об этом. Ну, просто сил нет!
      — Согласен. Я постараюсь уговорить Дорс оставить эту тему — по крайней мере, с Вандой.
      — Хорошо. И учти, мне все равно, что она — бабушка Ванды. Я, если на то пошло, ее мать, и самое главное — то, чего я хочу.
      — Несомненно, — кивнул Селдон и посмотрел вслед Манелле.
      Вот еще задача — бесконечная вражда двух женщин...

      Тамвилю Элару было тридцать шесть лет. К работе над Психоисторическим Проектом Селдона он приступил в качестве старшего математика четыре года назад. Он был высок, худощав, с вечной хитринкой в прищуренных глазах, и жутко самоуверенный — даже не пытался этого скрывать.
      Волосы у Элара были каштановые, волнистые, густые и длинные. Смеялся он часто и громко, но это никак не сказывалось на его способностях к математике.
      До начала работы над Проектом Элар был сотрудником в университете сектора Западная Майдана, и Селдон всякий раз, вспоминая о том, как Элар впервые появился в Стрилинге, не мог сдержать улыбки — дело в том, что Юго Амариль отнесся к новому математику с нескрываемым подозрением. Хотя, честно говоря, Юго мало к кому относился без подозрений. Видимо, думал Селдон, в глубине души Амариль считал, что психоистория должна оставаться частной собственностью его и Хари.
      Но теперь, по прошествии четырех лет, даже Амариль был вынужден признать колоссальный вклад Элара в общее дело, и то, что собственная работа Амариля за счет этого вклада стала намного легче.
      — Разработанная им методика избежания хаотичности уникальна и удивительна, — сказал Амариль. — Больше никто в Проекте до такого не додумался. А мне так и вообще ничего подобного в голову не приходило, и тебе, кстати, тоже, Хари.
      — Ну, — пожал плечами Селдон, — вот уж нечему удивляться. Я уже не мальчик.
      — Вот только... — пробормотал Амариль, — если бы он так громко не хохотал.
      — Тут уж ничего не поделаешь. Всякий смеется по-своему.
      Но на самом деле и Селдону было не просто смириться с достижением Элара, с его потрясающим открытием. Как это обидно, как унизительно, что он сам не додумался до того, что теперь именовалось «ахаотичными уравнениями»! То, что Селдон не придумал, как создать электрофокусировщик, его вовсе не волновало — это, в конце концов, не было его специальностью.
      А вот об ахаотичных уравнениях ему как раз подумать следовало бы — если не вывести их, то хотя бы подумать о возможности их выведения.
      Обида была так сильна, что Селдон решил сам себя уговорить. В конце концов, кто разработал фундаментальные основы психоистории? Он, Селдон.
      Ведь ахаотичные уравнения самым естественным образом вытекли из этих основ. Смог бы Элар проделать то, что проделал Селдон, тридцать лет назад?
      Нет, не смог бы — в этом Селдон был уверен. И таким ли уж выдающимся было открытие Элара, сделанное, так сказать, на всем готовеньком?
      Все это было правдой, чистой правдой, и все-таки Селдон чувствовал себя неловко, встречаясь с Эларом. Так усталая старость встречается с цветущей молодостью.
      А ведь Элар, между тем, никогда не делал ничего такого, чтобы подчеркнуть разницу в возрасте. Наоборот, он всегда вел себя с Селдоном крайне уважительно и ни в коем случае не позволял хоть словом намекнуть, что лучшие годы Селдона — позади.
      Конечно, Элар проявлял неподдельный интерес к предстоящему юбилею Селдона, и, как выяснил Селдон, именно он первым высказал предложение о том, чтобы день рождения был отпразднован (намек на старость?). Эту мысль Селдон сразу отверг. Если поверить в это, тогда надо согласиться с бесконечными подозрениями Дорс.
      Элар размашисто зашагал навстречу Селдону и поприветствовал его по обыкновению:
      — Маэстро... — А Селдон, по обыкновению, поморщился. Он предпочитал, чтобы старшие сотрудники называли его просто Хари, но, в принципе, уже давно махнул рукой на Элара — не ссориться же из-за такой ерунды. — Маэстро, — сказал Элар, — тут прошел слух, будто бы вас приглашает к себе генерал Теннар.
      — Да. Он встал во главе военной хунты и, по-видимому, желает посмотреть на меня и расспросить, что такое психоистория и с чем ее едят. Этот вопрос мне задают все правители до единого со времен Клеона и Демерзеля.
      (Генерал Теннар занял пост правителя Империи совсем недавно — в рядах хунты смена лидеров происходила часто, они крутились, словно стеклышки в калейдоскопе — одни падали, другие возникали из ниоткуда.)
      — Но, если я правильно понял, он собирается вытащить вас из Стрилинга именно сейчас — посреди праздника?
      — Ничего страшного. Отпразднуете без меня.
      — Ну что вы, маэстро, как можно! Я надеюсь, вы не рассердились, но мы тут посоветовались и отправили во Дворец коллективное прошение о том, чтобы ваш вызов к Теннару был отложен на неделю.
      — Что? — раздраженно воскликнул Селдон. — Это... этого делать не стоило... это рискованно, в конце концов!
      — Да все сошло как нельзя лучше. Они согласились отложить ваш приезд, а неделя вам ой как понадобится.
      — На что же она мне понадобится?
      Элар немного растерялся:
      — Можно, я вам честно скажу, маэстро?
      — Конечно. Разве я когда-нибудь от кого-то требовал говорить со мной иначе?
      Элар слегка зарумянился, но голос его остался твердым и решительным.
      — Мне не просто сказать вам об этом, маэстро... Вы — гениальный математик. Это вам скажет всякий из тех, кто работает над Проектом. Это сказал бы всякий в Империи, если бы знал вас и что-то понимал в математике. Однако никому не дано быть гением абсолютно во всем.
      — Это я не хуже вас понимаю, Элар.
      — Я знаю. Но особенно вам недостает способности общаться с простыми людьми, точнее говоря, с людьми тупыми. В вас нет хитрости, умения идти на уступки, и, если вам придется иметь дело с кем-то из таких вот тупиц в правительстве, вы можете попасть в беду, подвергнуть опасности Проект, да и свою собственную жизнь именно из-за того, что вы не умеете лгать.
      — О чем это вы? Я что, впал в детство? Да я с политиками имею дело уйму лет. Десять из них, если вы не запамятовали, я был премьер-министром.
      — Простите меня, маэстро, но не таким уж выдающимся. Вы имели дело с премьер-министром Демерзелем, которому не откажешь в уме и интеллигентности, и Императором Клеоном, который был мягким и добрым человеком. Теперь вам придется столкнуться с вояками, а у них нет ни ума, ни доброты. Это совсем другие люди.
      — С военными я тоже имел дело и жив пока.
      — Вы не имели дела с генералом Дугалом Теннаром. Говорю вам, это совсем другой человек. Уж я-то знаю.
      — Вы его знаете? Вы с ним лично знакомы?
      — Лично — нет, но он из Майданы, как и я, а он и там был большой шишкой.
      — Ну, и что вам о нем известно?
      — Он невежа, упрямец, жестокий человек. С ним иметь дело непросто и небезопасно. Будущая неделя вам очень пригодилась бы для того, чтобы продумать, как вы себя с ним поведете.
      Селдон задумчиво прикусил губу. Элар говорил правду, и Селдон понял, хотя у него были собственные мысли относительно встречи с генералом, что ему действительно будет очень трудно говорить с глупым, эгоистичным, напыщенным и вспыльчивым человеком, в руках которого сосредоточена неограниченная власть.
      — Ничего, как-нибудь справлюсь. Спасибо, что предупредили. Во всяком случае, сейчас хунту может волновать только одно: неспокойное положение на Транторе. Они и так просуществовали дольше, чем можно было предположить.
      — Разве мы делали такие прогнозы? А я не знал, что мы проводили прогностические расчеты относительно длительности правления хунты.
      — Амариль сделал кое-какие вычисления, воспользовавшись вашими ахаотичными уравнениями. Кстати, — немного помолчав, добавил Селдон, — кое-где они стали упоминаться как «уравнения Элара».
      — Я их так не называл, маэстро.
      — Не сердитесь, но мне бы этого не хотелось. В работах по психоистории должны фигурировать цифры, но не имена. Стоит только появиться именам, и возникают нехорошие чувства. Вы меня понимаете, надеюсь?
      — Понимаю, и совершенно с вами согласен, маэстро.
      — По правде сказать, — смущенно проговорил Селдон, — я себя чувствую крайне неловко, когда речь идет о фундаментальных психоисторических уравнениях Селдона. Но беда в том, что это вошло в привычку, и тут уж ничего не поделаешь.
      — Прошу простить меня, маэстро, но вы заслуживаете такого исключения. В конце концов, это же вам принадлежит заслуга изобретения самой науки психоистории... Но если не возражаете, мне бы хотелось еще поговорить относительно вашей предстоящей встречи с генералом Теннаром.
      — В смысле?
      — Я все время думаю о том, как бы сделать так, чтобы вы вообще не виделись с ним, не говорили, не имели с ним дела.
      — Как же, интересно, я могу избежать встречи с ним, если он вызывает меня для консультации?
      — Сошлитесь, к примеру, на нездоровье и отправьте кого-нибудь вместо себя.
      — Кого же?
      Элар молчал, но ответ был Селдону ясен.
      — Вас?
      — Почему бы и нет? Думаю, у меня неплохо получилось бы. Я — земляк генерала, а это уже кое-что. А у вас дел по горло, вы человек немолодой, словом, нетрудно будет уговорить его, что вы себя неважно чувствуете. А если я встречусь с ним вместо вас, маэстро, — вы уж меня простите — выкрутиться я сумею получше вас.
      — То бишь соврать.
      — Если потребуется.
      — Для вас это будет очень рискованно.
      — Не слишком. Сомневаюсь, чтобы он отдал приказ меня казнить. Если он почему-либо разозлится на меня, а это вполне возможно, я могу начать просить и умолять о пощаде — ну, или вы за меня попросите — молодой, дескать, неопытный. В любом случае, уж лучше мне попасть в беду, чем вам. Я думаю о Проекте, который без меня обойтись может, а вот без вас — нет.
      Селдон нахмурился и сказал:
      — Нет, Элар, я не собираюсь прятаться за вашей спиной. Если генерал хочет меня видеть, он увидит. С какой стати я должен дрожать от страха и просить вас из-за меня идти на риск? За кого вы меня принимаете?
      — За честного и благородного человека, в то время как это дело для хитреца.
      — Постараюсь быть похитрее, если понадобится. Зря вы меня недооцениваете, Элар.
      Элар обреченно пожал плечами.
      — Ну ладно, что поделаешь. Вы же понимаете, спорить с вами я не могу.
      — Правда, Элар, зря вы затеяли это дело с отсрочкой. Честное слово, я бы лучше улизнул с юбилея и встретился с генералом. Вы отлично знаете, что все эти торжества — не моя идея, — ворчливо закончил Селдон.
      — Простите... — пробормотал Элар.
      — Ну ладно, не расстраивайтесь, — смущенно проговорил Селдон. — Поживем — увидим.
      Он развернулся и вышел. О, как ему порой хотелось, чтобы все шло как по маслу, как ему хотелось, чтобы Проект стал подобен совершенному, великолепно отлаженному механизму, чтобы ему не нужно было что-либо улаживать с подчиненными. Недостижимая мечта! Чтобы такого добиться, нужно было не просто угробить на это остаток жизни и забыть о психоистории, нужно было иметь соответствующий характер.
      Селдон вздохнул и отправился потолковать с Амарилем.

      В кабинет Амариля он вошел без звонка.
      — Юго, — объявил он с порога, — моя встреча с генералом Теннаром отложена.
      Селдон присел на краешек стула рядом с Амарилем и принялся ждать, когда тот оторвется от работы. Наконец Амариль соизволил глянуть на него.
      — И чем он это объясняет?
      — Да не в нем дело. Кое-кто из наших математиков состряпал коллективное прошение об отсрочке моей поездки к генералу, дабы, понимаешь ли, не расстраивать юбилейные торжества. Все это мне жутко не нравится.
      — Почему же ты тогда им позволил отправить такое прошение?
      — Ничего я не позволял! Просто самодеятельность какая-то. Согласен, — поморщился Селдон, — есть тут доля моей вины. Я так долго вздыхал по поводу своего шестидесятилетия, что все решили, будто юбилей меня подбодрит.
      — Ну что ж, — прищурился Амариль, — воспользуемся этой неделей.
      Селдон напрягся, нахмурился.
      — Что-нибудь не так?
      — Нет. Пока все в порядке, но не мешает лишний раз проверить. Понимаешь, Хари, какая штука... Впервые за тридцать лет психоистория добралась до такого состояния, что появилась возможность — реальная возможность — сделать прогноз. Это сущая малость — крошечная точка на громадном континенте человечества, но лучшего нам пока не суждено было добиться. Значит, так... Мы хотим воспользоваться достигнутым, узнать, каков механизм наших достижений, доказать самим себе, что психоистория стала тем, чего мы от нее ожидали: прогностической наукой. А потому не помешает проверить, не проглядели ли чего. Даже этот крошечный прогноз — дело весьма и весьма сложное, и поэтому неделя очень пригодится.
      — Ну хорошо. Перед тем как отправиться на встречу с генералом, я побеседую с тобой — может быть, ты мне что-то подскажешь в последний момент. А пока, Юго, никакой утечки информации — никому ни слова. Понимаешь, если все сорвется, мне бы не хотелось, чтобы сотрудники пали духом. Провал мы как-нибудь с тобой переживем, и предпримем новую попытку.
      — Мы с тобой... — закинув руки за голову, печально проговорил Амариль. — А помнишь, когда-то так оно и было — мы с тобой?
      — Отлично помню и часто тоскую по тем временам. Правда, тогда у нас не было...
      — Даже Главного Радианта, не говоря уже об электрофокусировщике.
      — И все-таки это были славные деньки.
      — Славные, — согласно кивнул Амариль и улыбнулся.

      Университет преобразился до неузнаваемости, и Селдон ничего не мог с собой поделать — ему это понравилось.
      Главные помещения, занимаемые сотрудниками Проекта, заиграли разноцветной подсветкой, в воздухе возникли голографические изображения Селдона в разных местах и в разное время, образы улыбающейся молоденькой Дорс и Рейча-подростка, еще, так сказать, непричесанного и неприглаженного. Селдона и Амариля — тоже удивительно молодых, склонившихся над компьютерами. Даже Демерзеля не забыли — и его изображение красовалось в этой галерее, и, увидев его, Селдон глубоко вздохнул и ощутил, как ему не хватает старого друга, чье присутствие вселяло в него уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне.
      А вот изображения Императора Клеона в галерее не было, но не потому, что его невозможно было раздобыть, а потому, что теперь, во времена, когда правила хунта, неразумно было бы напоминать людям о прошлом.
      Все светилось и сверкало вокруг. Университет стал совершенно непохожим на строгое учебное заведение — Селдон его таким никогда не видел. Ухитрились даже убрать искусственный свет на внутренней поверхности купола, а здание университета сияло и переливалось в темноте всеми цветами радуги.
      — Целых три дня! — в восторге и ужасе воскликнул Селдон.
      — Да, три дня, — кивнула Дорс. — На меньшее университет не согласился.
      — Но расходы какие! А сколько труда во все это вложено! — нахмурившись, покачал головой Селдон.
      — Затраты минимальны, — возразила Дорс, — по сравнению с тем, что ты сделал для университета. А работали все добровольно и в свободное время, в основном, студенты.
      Перед изумленным взором Селдона возникла панорама зданий университета, напоминавшая сказочный воздушный замок, и он не смог сдержать восхищенной улыбки.
      — Доволен? — усмехнулась Дорс. — Вот видишь, ты только и делал, что ныл и ворчал, как тебе не по сердцу все эти юбилейные приготовления, цель которых, видите ли, только намекнуть на то, какой ты старый, — да ты бы сам на себя поглядел — весь светишься!
      — Честное слово, так приятно!.. Я себе ничего подобного даже представить не мог!
      — Чему удивляться? Ты же идол, Хари. Весь мир, вся Империя знает о тебе.
      — Нет-нет, — возразил Селдон, — это не правда. Никто обо мне ничего не знает и, уж конечно, ничего не знает о психоистории, никто, кроме сотрудников Проекта. Да и сотрудники знают далеко не все.
      — Все это не имеет значения, Хари. Главное — ты. Квадриллионы людей, которые ничего не знают о тебе и твоей работе, знают, что Хари Селдон — величайший математик в Империи.
      — Ну... — протянул Селдон, восхищенно оглядываясь по сторонам, — примерно что-то в этом духе я сейчас и чувствую. Но... три дня и три ночи! Что будет с архивом, с оборудованием, со всеми материалами? Тут же все вверх дном перевернут!
      — Не волнуйся. Все материалы убраны в надежное место. Компьютеры и все остальное оборудование — под охраной защитного поля — студенты позаботились.
      — И ты, Дорс? — любовно улыбаясь, спросил Селдон.
      — Не только я. Больше всех усердствовал твой коллега Тамвиль Элар.
      Селдон поморщился.
      — Что такое? — удивилась Дорс. — Тебе что, не нравится Элар?
      — Да не то чтобы... просто он называет меня «маэстро».
      Дорс шутливо покачала головой.
      — Да, это ужасное преступление!
      — А еще он молодой, — буркнул Селдон.
      — Еще более страшное преступление. Ох, Хари, стареть — это целая наука. Стареть надо по-доброму, милосердно, красиво — а начать надо с того, чтобы все видели, что ты наслаждаешься жизнью и доволен собой. Тогда и все вокруг тебя будут довольны и рады — разве тебе этого не хочется? Ну пошли, пошли. Хватит тут прятаться и держаться за меня. Здоровайся, улыбайся, интересуйся самочувствием гостей. И не забудь, после банкета ты должен произнести речь.
      — Я терпеть не могу банкеты, а еще больше — произносить речи.
      — Придется, никуда не денешься. Ну все, пошли!
      Селдон обреченно вздохнул и повиновался. Несмотря на все давешнее нытье по поводу старости, Селдон выглядел сегодня поистине внушительно и великолепно. Уже год, как он расстался с роскошной и тяжеловесной мантией премьер-министра, уже давно не надевал костюмов в геликонском стиле.
      Сегодня на Селдоне были безукоризненно отглаженные строгие брюки и довольно простая туника. На левой стороне груди ярко сверкала эмблема с надписью «ПСИХОИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ СЕЛДОНА В СТРИЛИНГСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ» — на титаново-сером фоне костюма ее было видно издалека. Лицо великого математика избороздили морщины, голова его была седа, но глаза светились юно и весело.
      Первым делом Селдон заглянул в ту комнату, где собрались дети. Отсюда была вынесена вся мебель, и стоял только праздничный стол. Стоило ему появиться в комнате, как детишки бросились в нему; они отлично знали, кто нынче герой дня, и Селдон только успевал уворачиваться от детских ручонок, перепачканных в сладостях.
      — Погодите, дети, погодите, — сказал он. — Нука, смотрите сюда...
      И Селдон вынул из кармана туники маленького компьютеризированного робота и поставил его на пол. В Империи, где давным-давно не было роботов, от такого зрелища просто глаза на лоб должны были полезть. Так оно и вышло. Ребятишки сразу умолкли и принялись следить за роботом, сделанным в виде диковинной пушистой зверюшки.
      Робот был устроен так, что мог время от времени неожиданно менять свой внешний вид, и это всякий раз вызывало взрывы визга и хохота. Стоило искусственному зверьку измениться внешне, как менялись и производимые им звуки и движения.
      — Ну вот, — улыбнулся Селдон, — смотрите, играйте, только постарайтесь не поломать. А попозже каждый из вас получит такого.
      У двери в главный зал Селдона догнала Ванда.
      — Дедуля!
      — Как дела, Ванда? Тебе весело? — спросил Селдон, после того как поднял и покружил Ванду.
      — Весело, только ты в ту комнатку не ходи.
      — Почему, Ванда? Это моя комната. Это кабинет, где я работаю.
      — Это там я видела плохой сон.
      — Знаю, милая, но ведь все уже прошло, верно?
      Селдон немного растерялся; решив, что нужно все-таки поговорить с внучкой, обнял ее за плечики и подвел к ряду кресел, стоявших вдоль стены длинного коридора. Усевшись, он взял Ванду на руки.
      — Ванда, — спросил он, — а это точно был сон?
      — Вроде сон.
      — Ты, правда, спала?
      — Думаю, да.
      Селдон заметил, что она нервничает, и решил не мучить ее расспросами. Пора было оставить девочку в покое.
      — Ну ладно — улыбнулся он, — сон это был или не сон, ты видела двух мужчин, и они говорили про смерть и про финики? — Ванда неохотно кивнула.
      — Про финики, это точно? — Ванда снова кивнула. — А может все-таки тебе послышалось, что они говорили про финики?
      — Не-а, про финики.
      Селдон понял, что больше из внучки ничего не вытянет, опустил ее на пол, погладил по голове и сказал:
      — Ну, беги, Ванда, веселись, развлекайся. И забудь про этот сон.
      — Ладно, дедуля.
      Как только разговор про плохой сон закончился, Ванда сразу повеселела и бегом помчалась к остальным детям.