— Как ты думаешь, откуда у Ванды такие мысли, Манелла? — спросил Селдон невестку.
      — Ну, Хари, мало ли откуда? У нее был сальванийский геккончик и умер, помнишь? У одной из ее подружек отец погиб в катастрофе, а уж по головизору она каждый день видит, как кто-то умирает. Невозможно растить ребенка под колпаком, чтобы он ничего не знал о смерти. Да я и не собиралась ничего от нее скрывать. Смерть — естественная и неотъемлемая часть жизни, и она должна это понять.
      — Я не говорю о смерти вообще, Манелла. Я говорю о своей смерти. Почему она вдруг заговорила об этом?
      Манелла растерялась. Селдон был ей очень дорог. «Господи, как же сказать, чтобы не обидеть?» — подумала она. А не говорить тоже было нельзя.
      — Хари, — сказала она, — только не обижайся, но ты сам виноват.
      — Я?
      — Конечно! Ты в последнее время только о том и говорил, что тебе скоро шестьдесят, и направо и налево жаловался, какой ты уже старый. И юбилей-то твой устраивается, в основном, для того, чтобы переубедить тебя и утешить.
      — А ты думаешь, это так уж весело, когда тебе шестьдесят? — пробурчал Селдон. — Вот погоди! — шутливо погрозил он пальцем Манелле. — Доживешь до моих лет, сама увидишь, каково это.
      — Увижу, если повезет. Некоторые и до шестидесяти не доживают. И все-таки чему удивляться, если ты то и дело сбиваешься на то, что тебе шестьдесят, что ты совсем старый? Конечно, это пугает и огорчает бедную девочку. Она такая впечатлительная.
      Селдон вздохнул и сокрушенно покачал головой.
      — Прости меня, Манелла, но мне и правда невесело. Посмотри на мои руки. Они все в старческих пятнах, и скоро перестанут гнуться. Да, Манелла, о геликонской борьбе говорить не приходится. Теперь меня грудной младенец пальчиком повалит.
      — Не понимаю, чем ты так уж отличаешься от других людей твоего возраста? Голова, у тебя, по крайней мере, работает превосходно. Не ты ли сам так любишь повторять, что это самое главное?
      — Знаю. Все так. Но состояние моего тела вгоняет меня в тоску.
      Манелла понимающе кивнула и проговорила с едва заметной иронией:
      — Понятное дело, ведь Дорс-то, похоже, совсем не старится.
      — Ну да, ну да, вот я и думаю... — занервничал Селдон и отвел взгляд.
      Несомненно, он не хотел переводить разговор на эту тему.
      Манелла заботливо и одновременно пытливо смотрела на свекра. Его беда была в том, что он ничего не понимал в детях, да и в людях вообще, если на то пошло. Трудно даже было представить, как он сумел пробыть целых десять лет на посту премьер-министра при прежнем императоре, совершенно не разбираясь в людях.
      Конечно, он весь в своей психоистории, а она учитывает интересы квадриллионов людей, что в конечном счете означает — ничьи, никого конкретно. Да и как ему разбираться в психологии ребенка, если он ни с кем, кроме Рейча, не общался, да и Рейча нашел, когда тому было уже двенадцать? Теперь у него есть Ванда, и она для него — настоящая загадка и, скорее всего, загадкой останется.
      Манелла думала о Селдоне с любовью, ощущая непреодолимое желание защитить его от мира, которого тот не понимал. Пожалуй, это было единственное, на чем они сошлись со свекровью, Дорс Венабили, — именно на желании защитить Хари Селдона.
      Десять лет назад Манелла спасла жизнь Селдона. Как ни странно. Дорс восприняла это как посягательство на собственные права и до сих пор не простила Манеллу. А Селдон, со своей стороны, тоже в каком-то смысле спас жизнь Манеллы.
      Она закрыла глаза и вспомнила все так отчетливо, словно сегодня был тот самый день...

      Это было через неделю после покушения на Клеона — о, что за кошмарная была неделя! Весь Трантор был в панике.
      Хари Селдон оставался на посту премьер-министра, но властью, несомненно, больше не обладал. Пригласив к себе Манеллу Дюбанкуа, он сказал:
      — Я хочу поблагодарить вас за спасение Рейча и меня. Извините, что не сказал вам этого раньше. Неделя выдалась, сами понимаете, — вздохнул он, — не самая легкая.
      Манелла спросила:
      — А что с этим безумцем, садовником?
      — Он казнен! Без промедления! Без суда и следствия! Я пытался спасти его, утверждая, что он невменяем. Но меня и слушать никто не стал. Соверши он любое другое преступление, его недееспособность учли бы непременно, и он остался бы в живых. Его бы арестовали, судили, но пощадили бы. Но убить Императора...
      Селдон обреченно покачал головой.
      — Что же теперь будет, господин премьер-министр? — спросила Манелла.
      — Я скажу вам, какие у меня предположения. Династии Энтанов конец. Сын Клеона не вступит на престол. Я думаю, он и сам этого не хочет. Он жутко боится покушения, и я его вполне понимаю и не сужу. Самое лучшее для него сейчас — удалиться в какое-нибудь из фамильных поместий во Внешних Мирах и жить там без хлопот. Как члену королевской семьи ему никто не будет чинить препон. А вот вам и мне вряд ли так повезет.
      — То есть, сэр? — нахмурилась Манелла.
      Селдон прокашлялся.
      — Нет ничего проще, чем доказать, что вы убили Глеба Андорина, и он выронил бластер, затем попавший в руки Манделя Грубера, а тот воспользовался этим оружием для убийства Клеона. Следовательно, на вас ложится серьезная ответственность за участие в преступлении. Запросто могут сказать, что все было организовано.
      — Но это глупо. Я же офицер службы безопасности и исполняла свой долг — делала то, что мне было приказано.
      Селдон печально улыбнулся.
      — Вы мыслите логически, а сейчас не время для логики. Теперь, в отсутствие законного наследника императорского престола, к власти наверняка придет военное правительство.
      (Позднее, когда Манелла стала понемногу осознавать принципы психоистории, она гадала, прибег ли Селдон к каким-то вычислениям, дабы прогнозировать такой исход событий — ведь военное правление действительно было введено. Но тогда он о психоистории ни словом не обмолвился.)
      — А если военное правительство придет к власти, — продолжал Селдон, — ему придется действовать исключительно жестко — подавлять всякие проявления недовольства и непослушания, принимать жесткие и радикальные меры, и тут будет не до логики, не до справедливости. И если они обвинят вас, мисс Дюбанкуа, вас казнят — не потому, что это было бы законно и справедливо, а просто для того, чтобы всем на Транторе заткнуть глотки.
      Раз так, то и меня могут обвинить в участии в заговоре. В конце концов, я же действительно вышел встречать новых садовников, хотя, в принципе, так сказать, по штату, я не должен был этого делать. Если бы меня там не было, не было бы и попытки убить меня, вам бы не пришлось вмешиваться, и Император остался бы в живых. Видите, как все замечательно сходится?
      — Не поверю, что такое кому-то придет в голову.
      — Может быть, и не придет. Но я собираюсь сделать им предложение, от которого они вряд ли откажутся.
      — Какое же?
      — Я добровольно подам в отставку. Они меня не хотят, и я уйду. Но дело в том, что у меня есть доброжелатели и при дворе и, что гораздо более важно, есть они у меня и во многих Внешних Мирах. Там не хотели бы, чтобы я уходил с поста премьер-министра. Мой уход для них будет означать единственное: меня убрали насильно, и, следовательно, даже если меня не казнят, у военных все равно будут неприятности. Если же, с другой стороны, я уйду в отставку, публично заявив, что военное правление — это то, что нужно Трантору и Империи, выходит, я окажу военным неоценимую услугу, верно? — Селдон немного подумал и сказал:
      — Ну и потом, есть же еще психоистория.
      Вот тогда-то Манелла и услышала впервые это слово.
      — Что это такое?
      — Это то, над чем я работаю. Клеон свято верил в могущество этой науки, гораздо более свято, чем я когда-то, и при дворе почти все пребывают в убеждении, что психоистория является или может являться могучим орудием, подспорьем для правительства — каким бы оно ни было.
      И совершенно не важно, знают ли они какие-либо подробности об этой науке. По мне, лучше бы и не знали. Отсутствие знаний может усилить то, что можно было бы назвать суеверным отношением к психоистории.
      Следовательно, мне дадут возможность продолжать работу как частному лицу, то есть так я надеюсь. А теперь поговорим о вас.
      — Что вы предлагаете?
      — Пунктом договора с новым правительством я хотел бы сделать ваш уход в отставку из службы безопасности, и гарантию того, что против Вас не будет выдвинуто никаких обвинений относительно убийства Императора. Я почти уверен, что это у меня получится.
      — Но это же означает конец моей карьеры.
      — Ваша карьера окончена в любом случае. Даже если имперской охранке не удастся сфабриковать против вас обвинения, неужели вы думаете, вам позволят остаться в рядах службы безопасности?
      — И что же мне делать? Как я тогда должна буду зарабатывать на жизнь?
      — Я позабочусь об этом, мисс Дюбанкуа. Скорее всего я вернусь в Стрилингский университет с крупной субсидией на продолжение исследований в области психоистории и уверен, у меня найдется работа для вас.
      Манелла, широко раскрыв глаза, пролепетала:
      — Но с какой стати вы обязаны...
      — Странный вопрос! Вы спасли жизнь Рейчу и мне. Разве не понятно, что я у вас некоторым образом в долгу?
      Все вышло, как предсказал Селдон.
      Он красиво, добровольно ушел с поста, на котором протрудился десять лет.
      Новосформированное военное правительство — хунта, возглавляемая определенными представителями имперской охранки — вручило Селдону хвалебный адрес.
      Он вернулся в Стрилингский университет, а Манелла Дюбанкуа, вышедшая в отставку ив рядов службы безопасности, отправилась в Стрилинг с семейством Селдона.

      Рейч вошел, дуя на озябшие пальцы.
      — Ну знаете, — сказал он, — я вовсе не против любых изменений погоды, а не то под куполом можно было бы умереть со скуки. Но сегодня уж слишком холодно, да еще ветра подпустили. Того и гляди кто-нибудь пожалуется на службу искусственного климата.
      — Вот уж не знаю, их ли это вина, — хмыкнул Селдон. — В наше время не только погода выходит из-под контроля.
      — Понимаю. Общее ухудшение. Это диагноз, — кивнул Рейч и потер усы тыльной стороной ладони.
      Это вошло у него в привычку, словно он никак не мог забыть тех ужасных месяцев, что провел в Сэтчеме без усов. В последнее время он несколько раздобрел, к тому же и выглядел этаким довольным жизнью обывателем. Даже далийский акцент в его речи стал куда менее заметен.
      Рейч снял легкий плащ и поинтересовался:
      — Ну и как себя чувствует наш старенький именинничек?
      — Смиряется. Погоди, сынок. У тебя ведь тоже скоро юбилей? Сорок? Вот и посмотрим, как ты повеселишься. Сорок — это тоже невесело.
      — Не так невесело, как шестьдесят.
      — Пошутили — и хватит, — вмешалась Манелла, согревая руки Рейча в своих ладонях.
      — Не обессудь, Рейч, — развел руками Селдон, — видишь ли, твоя жена считает, что мы зря так много говорим о моем дне рождения. В результате Ванда страшно огорчена и думает, что я скоро умру.
      — Вот как? Значит, вот в чем дело. Я заглянул к ней, и она не дала мне даже слова сказать и тут же объявила, что видела плохой сон. О твоей смерти?
      — Очевидно, — ответил Селдон.
      — Ну, это пройдет. Сны улетучиваются и снятся снова.
      — Не уверена, что все так просто, — возразила Манелла. — Она то и дело вспоминает об этом, а это нехорошо. Нужно будет расспросить ее как следует.
      — Как скажешь, Манелла, — кивнул, улыбаясь, Рейч. — Драгоценная моя женушка, во всем, что касается Ванды, не смею тебе прекословить.
      («Драгоценная женушка!» А ведь как нелегко ему было этого добиться!)
      Рейч прекрасно помнил, как к его желанию жениться на Манелле отнеслась в свое время мать. Ночные кошмары... Они и его мучили порой, и в них к нему являлась разгневанная Дорс Венабили.

      Первое, что почувствовал Рейч, когда вышел из забытья, вызванного десперином, это то, что его бреют.
      Вибробритва скользила по его щеке. Он поморщился и вяло запротестовал:
      — Только не трогайте верхнюю губу, парикмахер. Я хочу, чтобы у меня снова отросли усы.
      Парикмахер, которого Селдон соответствующим образом проинструктировал, с готовностью поднес к лицу Рейча зеркальце.
      — Не мешай парикмахеру, Рейч. И не волнуйся, — негромко проговорила Дорс, сидевшая у кровати сына.
      Рейч скосил глаза в ее сторону и сразу успокоился. Когда парикмахер ушел. Дорс спросила:
      — Как чувствуешь себя, Рейч?
      — Паршиво, — пробормотал он. — Такая тоска, просто сил нет.
      — Это остаточное действие десперина, которым тебя напичкали. Но это пройдет.
      — Даже не верится. Давно я здесь?
      — Какая разница? Главное — терпение. Все будет хорошо. Ты просто не представляешь, сколько в тебе было этой дряни.
      Рейч нервно оглядел палату.
      — А Манелла заходила меня навестить?
      — Эта женщина? — презрительно переспросила Дорс. — Нет. Тебе пока еще рано принимать посетителей.
      Заметив выражение лица сына. Дорс поторопилась уточнить:
      — Для меня сделали исключение, потому что я — твоя мама, Рейч. И потом, зачем тебе сейчас встречаться с этой женщиной? Ты не в самом лучшем виде.
      — Вот и хорошо, — пробормотал Рейч. — Пусть увидит меня в худшем. Спать хочу... — еле слышно проговорил он, поворачиваясь на бок.
      Дорс покачала головой.
      — Просто не знаю, что делать с Рейчем, — сказала она позже Селдону. — С ним невозможно разговаривать.
      — Он еще очень плох, Дорс, — отвернулся Селдон. — Дай ему поправиться.
      — Все время говорит об этой женщине, как ее там?
      — Манелла Дюбанкуа. Пора бы запомнить.
      — Похоже, он собирается жить с ней. Жениться на ней.
      Селдон пожал плечами.
      — Рейчу тридцать лет, и у него своя голова на плечах.
      — Но мы его родители, и мы должны что-то сказать, какое-то свое слово.
      Хари вздохнул.
      — Свое ты наверняка уже сказала, Дорс. А раз так, то, без сомнения, он поступит так, как считает нужным.
      — И больше ты ничего не скажешь? Готов сидеть сложа руки, когда он собирается жениться на такой женщине?
      — А что я, собственно, должен делать, Дорс? Манелла Рейчу жизнь спасла! Ты что, думаешь, он забыл об этом? Если на то пошло, она и мне жизнь спасла.
      Этими словами он только подлил масла в огонь.
      — Ты тоже ее спас. Вы квиты, — фыркнула Дорс.
      — Вовсе я не...
      — Нет, спас, и не спорь со мной! Эти шакалы — военные, что нынче правят Империей, прикончили бы ее, если бы ты не кинул им жирный кусок в виде своего прошения об отставке и не выступил бы в их поддержку, ради того, чтобы спасти ее.
      — Может быть, мы и квиты. Я, правду сказать, так не думаю, но Рейч ее пока не отблагодарил. Дорс, милая, будь осторожна в выражениях, когда говоришь о правительстве. Времена теперь уже не те, что были, когда правил Клеон, и всегда найдутся доносчики, которые быстренько доложат куда надо все, что ты сказала.
      — Ну ладно. Мне не нравится эта женщина. Это, по крайней мере, позволительно сказать?
      — Позволительно, но бесполезно. — Селдон невольно отвел взгляд.
      Обычно такие спокойные глаза Дорс просто-таки метали молнии.
      — Дорс, я хочу понять, почему? Почему, за что ты так ненавидишь Манеллу? Она действительно спасла нам жизнь. Если бы не она, и Рейч, и я уже были бы мертвы.
      Дорс немного смутилась.
      — Да, Хари. Это я знаю лучше, чем кто-либо другой. И если бы ее не было там, жизнь вам спасла бы я. Ты, наверное, думаешь, что я должна быть ей благодарна. Но только всякий раз, когда я вижу эту женщину, я вспоминаю о своем провале. Я знаю, это дурацкие чувства, не правильные, несправедливые — даже объяснить не могу... Но не требуй от меня любви к ней, Хари. Я не могу. Не могу.
      На следующий день на долю Дорс выпало новое испытание. Врач сказал ей, что Рейч хочет видеть Манеллу.
      — Он не в состоянии принимать посетителей, — запротестовала Дорс.
      — Совсем наоборот. Очень даже в состоянии. Он пошел на поправку. И потом, он так настаивает... Думаю, будет лучше уступить.
      Манелла пришла, и Рейч приветствовал ее с таким восторгом, с такой бурной радостью, каких не проявлял за все время пребывания в больнице.
      А Дорс он одними глазами попросил удалиться. Она строптиво поджала губы, но из палаты вышла.
      И вот настал день, когда Рейч сказал Дорс:
      — Она выйдет за меня, ма.
      — Вот уж удивил! — фыркнула Дорс. — Конечно, выйдет! Куда ей еще деваться? Из службы безопасности ее вышвырнули, так, конечно...
      — Ма, — сказал Рейч, — если ты хочешь меня потерять, то ты все для этого делаешь. Лучше не говори со мной так больше.
      — Я всего лишь хочу, чтобы тебе было хорошо.
      — О себе я сам позабочусь. Ма, подумай хорошенько, ну разве на мне верхом можно въехать в респектабельность? Ну посмотри на меня. Что я, красавец писаный? И ростом не вышел... Папа теперь уже не премьер-министр, да и выговор у меня — сама знаешь. Словом, гордиться-то особо нечем. Она могла бы сделать гораздо более выгодную партию, но она дала согласие выйти за меня. И раз уж на то пошло, я хочу на ней жениться.
      — Но ты же знаешь, что она собой представляет!
      — Конечно. Она представляет собой женщину, которая меня любит. Женщину, которую я люблю. Вот и все.
      — Нет, но до того как ты в нее влюбился, кем она была? Ты же знаешь, чем она занималась, выполняя задание в Сэтчеме! Ты, ты сам был одним из ее клиентов. И сколько у нее было таких клиентов? Сумеешь ты забыть о ее прошлом? Пусть она этим занималась, выполняя приказ, все равно. Это сейчас ты можешь себе позволить идеализм, а потом? Настанет день, и вы впервые поссоритесь, да пусть даже не впервые — во второй раз, в девятнадцатый... тебя прорвет, и ты выпалишь: «Ты — шлю...».
      — Молчи! — свирепо рявкнул Рейч. — Если мы когда-нибудь поссоримся, я назову ее как угодно: дурочкой, глупышкой, вздорной теткой, балдой, да мало ли еще как. Она тоже может обозвать меня как угодно. Но любые слова забываются, когда помиришься.
      — Это тебе так кажется — погоди, еще попомнишь меня.
      Рейч побледнел, как полотно.
      — Мама, — сказал он, — вы с отцом вместе уже почти двадцать лет. С отцом трудно спорить, но, бывало, вы ссорились и спорили. Я слышал своими ушами. Но разве хоть раз за эти двадцать лет он произнес то слово, из-за которого ты бы почувствовала, что ты — не человек? А я, если уж на то пошло? Я и сейчас этого сделать не могу, хотя я жутко зол. Жутко!
      По лицу Дорс, на котором не так ярко, как на лицах Рейча и Селдона, отражались эмоции, трудно было догадаться, какая борьба происходит внутри нее, но она просто лишилась дара речи и ничего не ответила Рейчу.
      — А на самом деле, ты просто ревнуешь из-за того, что Манелла спасла отцу жизнь. А ты хочешь, чтобы это было доступно только тебе, тебе одной. Ну хорошо, у тебя это не вышло, так что же? Ты бы предпочла, чтобы Манелла не пристрелила Андорина и чтобы папа погиб? И я тоже?
      Дорс, задыхаясь, проговорила:
      — Он же... не пустил меня... пошел сам встречать... садовников.
      — Манелла тут, извини, ни при чем.
      — Так ты из-за этого хочешь жениться на ней? Тобой движет благодарность?
      — Нет. Любовь!
      Больше ни слова до самой свадьбы Дорс Рейчу не говорила, а Манелла после церемонии бракосочетания сказала мужу:
      — Хотя твоя мама и явилась на церемонию, потому что ты ее упросил, вид ее был подобен одной из тех грозовых туч, что собираются в небе над куполами.
      Рейч весело рассмеялся.
      — Не дури, у нее не такое лицо, чтобы она могла быть похожей на грозовую тучу. Это у тебя воображение разыгралось.
      — Вовсе нет. Что же нам такое сделать, чтобы она подобрела?
      — Ничего. Терпеть. У нее это пройдет.
      Увы, не прошло.
      Через два года после свадьбы родилась Ванда. Во внучке Дорс души не чаяла — Рейч с Манеллой просто нарадоваться не могли, но мать Ванды для матери Рейча так и осталась «этой женщиной».

      Хари Селдон боролся с меланхолией. Все как сговорились — Дорс, Рейч, Юго, Манелла наперебой убеждали его в том, что шестьдесят — это еще не старость.
      Ничего они не понимают. Ему было тридцать, когда мысль о психоистории впервые пришла ему в голову. Через два года он выступил со знаменитым докладом на Конгрессе математиков, а потом все сразу обрушилось на него: короткая встреча с Клеоном, знакомство с Демерзелем и бегство от мнимой погони по всему Трантору... встреча с Дорс... потом с Юго и Рейчем... а еще был Микоген, Даль, Сэтчем...
      В сорок лет он стал премьер-министром, а в пятьдесят ушел в отставку.
      Теперь ему шестьдесят.
      Уже тридцать лет он потратил на психоисторию. Сколько еще лет уйдет на это? И сколько лет ему суждено прожить? Может быть, он умрет, а Психоисторический Проект так и не будет завершен?
      «Нет, не моя смерть пугает меня, — думал Селдон. — Пугает меня именно незавершенность работы над Проектом».
      Вздохнув, он встал с кресла и отправился навестить Юго Амариля. В последние годы они виделись не так уж часто, поскольку работа над Проектом разрослась необычайно. В первые годы, когда они работали в Стрилингском университете, их было всего двое — Селдон и Юго, и больше никого. А теперь...
      Амарилю было уже под пятьдесят — тоже годы нешуточные, и он как бы угас. Не в смысле работы, конечно, нет; он по-прежнему был душой и телом предан психоистории, и больше у него в жизни не было ничего: ни женщины, ни друзей, ни хобби, ни светской жизни.
      Амариль, близоруко моргая, посмотрел на вошедшего в лабораторию Селдона, а тот не сумел скрыть молчаливого сочувствия. Да, Юго сильно изменился внешне — отчасти потому, что не так давно вынужден был подвергнуться офтальмологической операции — сказались непрерывные нагрузки на зрение. Видел он теперь прекрасно, однако еще не успел освоиться после операции, а потому часто моргал, и выражение лица у него было какое-то сонное.
      — Ну, какие соображения, Юго? — спросил Селдон. — Виден ли свет в конце туннеля?
      — Свет? Пожалуй, да, — кивнул Амариль. — Ты, конечно, заметил нашего нового сотрудника Тамвиля Элара?
      — Да, а как же! Это же я принял его на работу. Упрямый такой, агрессивный. Ну и как у него дела?
      — Знаешь, с ним не так уж просто работать, Хари. А хохочет он... ну просто на нервы действует. Но вообще он молодец. Новая система уравнений, разработанная им, тютелька в тютельку ложится в схему Главного Радианта, и, похоже, с ее помощью мы сумеем решить проблему хаотичности.
      — Похоже или сумеем-таки?
      — Пока рано говорить, но я очень надеюсь. Я уже несколько раз пытался найти погрешности, но пока безрезультатно. Уравнения выдержали все проверки. Для себя я их уже окрестил «ахаотичными уравнениями».
      — В таком случае, — сказал Селдон, — нужно бросить все силы на самую скрупулезную проверку этих самых уравнений.
      — Я уже засадил за эту работу двенадцать человек и, конечно, самого Элара, — кивнул Амариль и включил Главный Радиант. Теперь этот прибор существовал не в единственном экземпляре, и был значительно усовершенствован. В воздухе поплыли мелкие строчки уравнений, которые трудно было разобрать без соответствующего увеличения. — Вот такие дела, — сказал Амариль. — Добавить сюда новые уравнения — и у нас появится возможность делать прогнозы.
      — Знаешь, — задумчиво проговорил Селдон, — всякий раз, когда я теперь работаю с Главным Радиантом, я просто нарадоваться не могу, насколько облегчает работу электрофокусировщик. Все так четко и ясно — линии, графики будущего. Это ведь тоже идея Элара, верно?
      — Да. Идея его, а сборка и проект Синды Моней.
      — Замечательно, что в работе над Проектом теперь занято столько способных мужчин и женщин. Такое ощущение, что прикасаешься к будущему.
      — Тебе кажется, что такой человек, как Элар, мог бы возглавить в будущем работу над проектом? — как бы между прочим спросил Амариль, не отрывая взгляда от Главного Радианта.
      — Наверное... Когда мы с тобой не сможем больше работать... или умрем.
      Амариль откинулся на спинку кресла и выключил прибор.
      — Мне бы хотелось закончить работу до того, как мы умрем.
      — И мне, Юго, этого хотелось бы. И мне.
      — За последние десять лет психоистория же не подводила.
      Это было сущей правдой, но Селдон знал, что праздновать победу еще рановато. Все шло гладко, но без особых сюрпризов.
      Психоистория предсказала, что имперский центр исследований сохранится после смерти Клеона, правда, предсказала весьма туманно. Так оно и вышло: невзирая на покушение на Императора и конец его династии, центр устоял, и на Транторе сохранилось относительное спокойствие.
      Произошло это благодаря введению милитаристской формы правления — и Дорс была совершенно права, назвав членов хунты «шакалами». Она могла бы выразиться и покрепче, но все равно осталась бы права. И асе же им удавалось держать Империю в руках, и, скорее всего, удалось бы продержать еще достаточно долго, для того чтобы психоистория достигла успехов, которые помогли бы ей сыграть активную роль, если бы дела пошли хуже.
      Не так давно Юго высказал предложение о создании Оснований — отделенных друг от друга, изолированных, независимых от Империи структур, которые могли бы сыграть роль зародышей нового в грядущие мрачные времена и дали бы начало росткам будущей, лучшей Империи.
      Селдон раздумывал о том, каковы могут быть последствия создания Оснований. Но у него не хватало времени, а еще не хватало (самое грустное) — молодости, горения. Уму его, сохранявшему, правда, аналитичность и трезвость, недоставало той гибкости и творческого огня, которые у него были тридцать лет назад, и с каждым годом этот огонь будет гореть все более тускло...
      Наверное, пора было отдать все дела в руки молодого, энергичного Элара, чтобы он только этим и занимался. Но такая перспектива, к стыду Селдона, его совсем не окрыляла. Его мучила ревность первооткрывателя: не для того же он, на самом деле, изобрел психоисторию, чтобы взять и отдать ее в руки молодого выскочки, которому достанутся все ягодки! Да, Селдон завидовал Элару, и ему было жутко стыдно признаваться в этом самому себе.
      И все же, какие бы чувства его ни обуревали, он вынужден был зависеть от молодых. Психоистория не могла долее быть личной собственностью его и Амариля. За те десять лет, что Селдон провел на посту премьер-министра.
      Проект превратился в дело государственной важности, на которое выделялись крупнейшие субсидии, и что самое удивительное, после его ухода с высокой должности работа над Проектом не только не была свернута, а наоборот, ускорилась и расширилась. Произнося или слыша от других официальное название «Психоисторический Проект Селдона в Стрилингском университете», Селдон всякий раз морщился — уж больно помпезно это звучало. Правда, чаще всего такое длинное название не употребляли, и говорили просто: «Проект».
      Военная хунта, по всей вероятности, рассматривала Проект как потенциальное политическое оружие, и, покуда милитаристы придерживались такого мнения, никаких проблем со спонсированием Проекта не было. Но на поступающие субсидии следовало давать ответ в виде ежегодных отчетов — носили они, правду сказать, характер весьма и весьма туманный и приблизительный. В бумагах фигурировали самые поверхностные сообщения, а если встречались математические выкладки, то все равно никто из членов хунты в них ничего понять не смог бы, даже если бы очень захотел.
      Покидая своего верного помощника, Селдон чувствовал, что Амариль доволен успехами психоистории, но с собой ничего поделать не мог — тоска и отчаяние охватили его с новой силой.
      В конце концов он решил, что в такое жуткое настроение его вгоняют мысли о предстоящем юбилее. Все было задумано как радостное торжество, но для самого Селдона предстоящее празднество не казалось даже актом признания его заслуг, для него это было всего-навсего лишнее напоминание о старости.