Sfинкс - Край Основания

      Фермер подходил к Джиндибелу, спотыкаясь и явно нацеливаясь на него. Что-то заставило Джиндибела нахмуриться: ни один хэмиш, ни мужчина, ни женщина, никогда не смотрели на него так. Даже дети отбегали и поглядывали издалека.
      Джиндибел не сбавил шага. Здесь хватит места, чтобы пройти мимо фермера, не глядя, и это было самое разумное. Джиндибел взял в сторону но фермер не собирался пропускать его. Он остановился, расставив ноги, и раскинул длинные руки, как бы перегораживая дорогу.
      — Нет! — сказал фермер — Ты быть грамотей?
      Джиндибел при всем старании не мог избавиться от ощущения волны драчливости в приближающемся мозгу. Он остановился. Нечего было думать, чтобы пройти мимо без разговора, что, вероятно, будет само по себе нелегкой задачей. Обычный быстрый и легкий обмен звуками, впечатлением и мыслью, что включалось в общение между людьми Второго Основания, здесь должно было замениться утомительным обращением к одной комбинации слов, все равно что поднимать камень плечом, а лом отложить в сторону.
      Джиндибел сказал спокойно, стараясь не выражать эмоций.
      — Да Я ученый.
      — Ха! Ты грамотей. Мы что говорить по-иностранному? Разве я не видеть, что ты грамотей? — Он наклонил голову в насмешливом поклоне. — Такой как ты быть — маленький высохший, курносый.
      — Чего ты хочешь от меня, хэмиш-мужчина? — спросил Джиндибел не двигаясь.
      — Я быть назван Референт. А Кэрол — мое предшествующее имя. — Его акцент был заметно хэмишским: «Р» звучало раскатисто.
      — Чего ты от меня хочешь, Кэрол-Референт? — спросил Джиндибел.
      — А как быть твое название, грамотей?
      — Какая разница? Можешь продолжать называть меня грамотеем.
      — Если я спрашиваю, значит, я получать ответ, маленький, курносый грамотей.
      — Ну, ладно, меня зовут Стор Джиндибел. А теперь я пойду по своим делам.
      — Что быть твои дела?
      У Джиндибела ощетинился затылок. Тут были другие мозги. Ему не нужно было оглядываться, он знал, что позади него еще трое хэмиш. А на некотором расстоянии были еще. От фермера распространялся резкий запах.
      — Мое дело, Кэрол-Референт, явно не твое.
      — Ты так говорить? — Референт возвысил голос — Парни, он говорить, что его дело быть не наша.
      Позади Джиндибела раздался смех, и чей-то голос произнес.
      — Правильно он быть, потому что его дело лезть в книги и ползать по ним зря, и это тошнит настоящего мужчину.
      — Однако это моя работа, — твердо ответил Джиндибел — А теперь я пойду заниматься ею.
      — Как ты сделаешь это, крошка-грамотей?
      — Пройду мимо тебя.
      — Ты попробовать? Ты не боишься останавливающей руки?
      — Рук всех ваших парней? Или только твоей? — Джиндибел внезапно перешел на грубый диалект Хэмиш.
      — Ты не испугаешься одного?
      Строго говоря, ничто не побуждало его к такой манере, но это могло остановить массовую атаку, а остановить ее было необходимо, чтобы не вызывать еще большей невежливости по отношению к нему. Это сработало. Референт понизил тон.
      — Если быть испуган книжником — это быть дураком. Эй, парни, дать место Стать назад и пустить его пройти, чтобы он видеть, как я бояться одного.
      Референт поднял свои громадные руки и развел их. Джиндибел не боялся, что фермер может быть знаком с кулачным боем, но случайный удар пропустить не хотел. Джиндибел осторожно подошел, быстро и деликатно обработал мозг Референта. Не сильно, легко прикасаясь, нечувствительно, но достаточно, чтобы замедлить рефлексы в решающий момент. Затем — умы остальных, собравшихся теперь целой толпой.
      Мозг Спикера Джиндибела виртуозно метался взад и вперед, не задерживаясь нигде, чтобы его работа не была замечена, но достаточно долго для того, чтобы обнаружить что-то полезное. Он двинулся к фермеру по-кошачьи осторожно, зная наверняка, что никто не вмешается.
      Референт ударил внезапно, но Джиндибел увидел двигательный сигнал в мозгу фермера раньше, чем напряглись мускулы фермера, и шагнул в сторону. Кулак пронесся со свистом, но мимо. Джиндибел остался невредим. Все остальные одновременно выдохнули.
      Джиндибел не старался парировать или нанести ответный удар парировать ему было бы трудно, а возвращать «должок» — бесполезно, потому что фермер перенес бы его, не моргнув. Он мог только маневрировать, заставляя фермера промахиваться. Может, это сломает фермера морально, чего не даст прямое сопротивление.
      Референт с рычанием ударил. Джиндибел был готов и отскочил в сторону равно настолько, чтобы фермер промахнулся. Снова удар, и снова промах.
      Джиндибел чувствовал, что его собственное дыхание начинает усиливаться до свиста. Физические усилия были малы, но ментальные направленные на контроль фермерского мозга, были чудовищно велики и трудны. Долго ему не продержаться.
      Он сказал как можно спокойнее, одновременно стараясь возбудить в минимальной степени тот суеверный страх, который фермеры питали к ученым:
      — А теперь я пойду по своим делам.
      Лицо Референта исказилось от ярости, но он не двинулся. Джиндибел чувствовал его мысли. Маленький грамотей исчезал, словно по волшебству.
      Джиндибел чувствовал страх фермера. Сейчас этот страх станет сильнее, и...
      Но ярость хэмиша перехлестнула осторожность.
      — Парни! — закричал Референы. — Грамотей танцевать. Он нырять на цыпочках и презирать правила честных хэмиш — удар за удар. Хватать его. Держать его. Держать его. Пусть он будет первобьющим, я быть последнебьющим.
      Джиндибел обнаружил брешь среди тех, кто теперь окружал его. Единственным выходом для него было расширить брешь, чтобы пробиться сквозь нее и бежать, веря в свои силы и способность притормозить всех фермеров. Он увертывался в стороны, мозг его трещал от усилий.
      Но это не сработало. Их было слишком много, а необходимость придерживаться правил транториан обязывала.
      Он почувствовал на своих руках чужие пальцы. Его держали.
      Он мог бы вмешаться в несколько мозгов. Но это было недопустимо, его карьера была бы погублена. Но его жизнь — его собственная жизнь висела сейчас на волоске.
 
      Как же все это произошло?
      Собрание Совета было неполным.
      Если Спикер опаздывал, ждать было непринято. Сегодня, думал Шандисс, Совет во всяком случае не настроен ждать. Стор Джиндибел был самым младшим и недостаточно осознавал этот факт. Он действовал так, словно юность сама по себе была добродетелью, и пренебрегал возрастом тех, кто знал больше.
      Джиндибел не был популярен среди других Спикеров. Строго говоря, он не пользовался любовью даже у самого Шандисса. Но популярность была здесь ни при чем.
      Делора Даларме нарушила задумчивость Шандисса. Она смотрела на него большими голубыми глазами, ее круглое лицо с привычным невинным и дружелюбным выражением маскировало — от всех, кроме членов Второго Основании ее ранга — острый ум и дьявольскую сосредоточенность. Она спросила с улыбкой:
      — Первый Спикер, долго мы будем ждать?
      Официально собрание еще не началось, поэтому она могла начать разговор, хотя другие ждали, чтобы Первый Спикер заговорил первым, в соответствии с его званием.
      Шандисс посмотрел на нее обезоруживающе.
      — Обычно мы не ждем, Спикер Деларме, но поскольку Совет собрался послушать именно Спикера Джиндибела, можно не столь строго следовать правилам.
      — Где же он, Первый Спикер?
      — Этого я, Спикер Деларме, не знаю.
      Деларме оглядела всех. Здесь присутствовал Первый Спикер и, видимо, одиннадцать других. Всего должно было быть двенадцать. В течении пяти столетий Второе Основание расширяло свою мощь и свои обязанности, но все попытки расширить Совет за пределы двенадцати провалились.
      Спикеров было двенадцать после смерти Селдона, когда второй Первый Спикер (Селдон всегда считался первым в списке) установил это, и теперь все еще оставалось двенадцать.
      Почему двенадцать? Это число легко делилось на две группы. Число было достаточно мало для совещания в целом и достаточно велико, чтобы работать в подгруппах. Большее число было бы слишком громоздким, меньшее — слишком негибким.
      Таковы были объяснения. В сущности, никто не знал, почему было выбрано именно это число или почему его нельзя было изменить. Второе Основание могло считать себя рабом традиций.
      Все это промелькнуло в голове Деларме, когда она переходила взглядом от лица к лицу, от мозга к мозгу, а затем ядовито посмотрела на пустое сиденье — младшего.
      Она была удовлетворена тем, что ни у кого не было симпатий к Джиндибелу. Молодой человек — она всегда это чувствовала — обладал очарованием сороконожки, а иметь дело с ним было столь же приятно, как с сороконожкой. Только его бесспорные способности и талант удерживали остальных от открытого предложения созвать суд и исключить его (за всю пятисотлетнюю историю Второго Основания только два Спикера были обвинены — но не осуждены).
      Однако столь явное пренебрежение к собранию Совета было хуже, чем преступление, и Деларме с удовольствием ощущала, что настроение Спикеров склоняется скорее к суду, чем к замечанию.
      — Первый Спикер, — сказала она, — если вы не знаете, где Спикер Джиндибел, я буду рада сообщить вам это.
      — Да, Спикер.
      — Кто из вас не знает, что этот молодой человек — она говорила о нем без всякой почтительности, и это, конечно, было замечено всеми, — постоянно ищет работу среди хэмиш? Что это за работа, я не спрашивала, но сейчас он у них, и его отношения с ними явно более важны, чем присутствие на этом Совете.
      — Я уверен, — сказал другой Спикер, — что он просто гуляет или бегает.
      Деларме снова улыбнулась. Это ей ничего не стоило — радостно улыбнуться.
      — Университет, библиотека, дворец и весь окружающий их район — наши. Это немного по сравнению со всей остальной планетой, но для физических упражнений места тут достаточно, я думаю. Первый Спикер, может быть, начнем?
      Первый Спикер вздохнул про себя. Он имел достаточно власти для того, чтобы заставить Совет ждать, или даже отложить заседание до появления Джиндибела.
      Но Первый Спикер не мог уверенно руководить хотя бы без пассивной поддержки других Спикеров, и раздражать их было неразумно. Даже Прим Палвер был вынужден время от времени прибегать к лести. К тому же, отсутствие Джиндибела было неприятно и самому Первому Спикеру. Молодому Спикеру пора понять, что он не сам себе закон.
      И теперь, поскольку Первый Спикер говорит первым, он сказал:
      — Начнем. Спикер Джиндибел представил поразительные выводы из информации первоисточника. Он уверен, что существует некая организация, поддерживающая план Селдона более эффективно, чем мы, и делающая это для своих собственных целей. Следовательно, мы, по его мнению, должны узнать о ней побольше — в целях самозащиты. Вы все были информированы об этом, и это заседание должно было дать нам возможность задать вопросы Спикеру Джиндибелу, чтобы привести нас к какому-то решению относительно политики Второго Основания на будущее.
      В сущности, он мог и не говорить так много, поскольку держал свой мозг открытым, так что все и так знали. Он говорил просто из вежливости.
      Деларме быстро оглянулась вокруг. Остальные десять ораторов решили позволить ей играть роль особы, высказывающейся против Джиндибела.
      Она заявила:
      — Однако, Джиндибел, — она снова опустила почетный титул, — не знает и не может сказать, что это за организация.
      Она высказала это как утверждение, граничащее почти с грубостью. Это было все равно что сказать: «Я могу анализировать твой мозг, так что не трудись объяснять».
      Первый Спикер понял грубости и быстро решил игнорировать ее.
      — Да, Спикер Джиндибел, — он тщательно избегал опускания титула и даже не делал ударения на нем, — не знает и не может сказать, что это за организация, но это не означает, что она не существует. Люди Первого Основания большую часть своей истории фактически ничего не знали о нас, да и теперь не знают. Но разве вы сомневаетесь в нашем существовании?
      — Но отсюда не следует, — возразила Деларме, — что если о нас не знают, а мы существуем, то и что-то другое должно существовать, если только о нем не знают.
      Она засмеялась.
      — Справедливо. Вот поэтому утверждение Спикера Джиндибела должно быть проверено самым тщательным образом. Утверждение это основано на точном математическом выводе, который я посмотрел сам и требую, чтобы рассмотрели вы все. Если это... — он задержал бросок мысли, чтобы лучше выразить свою точку зрения, — ... и неубедительно.
      — А что за член Первого Основания Голан Тревиз, который прыгает в вашем мозгу и о котором вы не упомянули? — Опять грубость, и на этот раз Первый Спикер слегка вспыхнул.
      — Спикер Джиндибел предполагает, — сказал он, — что этот человек, Тревиз, является орудием — возможно, невольным — этой организации, и мы не должны игнорировать его.
      — Если, — сказала Деларме, снова садясь в кресло и откидывая с глаз прядь седеющих волос, — эта организация, какова бы она ни была, существует и если ее ментальные способности опасно сильны и так тщательно скрываются, вряд ли она будет открыто маневрировать таким заметным лицом, как советник Первого Основания.
      Первый Спикер серьезно заметил:
      — Не все думают одинаково. Однако я заметил кое-что, наиболее тревожащее. Я не понял этого. — Он почти невольно похоронил мысль в глубине мозга, стыдясь того, что другие могли прочесть ее.
      Каждый Спикер заметил мысленное действие и, как строго требовалось, отнесся уважительно к чувству стыда. Деларме тоже отнеслась так, но очень нетерпеливо. Она сказала в соответствии с принятой формулировкой:
      — Не можем ли мы попросить, чтобы вы показали нам вашу мысль, поскольку мы понимаем и прощаем любое чувство стыда, которое вы можете испытывать.
      Первый Спикер сказал:
      — Как и вы, я не знал, на чем основано предположение, что советник Тревиз является орудием другой организации, и если так, то какой цели он служит. Но Спикер Деларме, похоже, уверена в этом, и нельзя игнорировать возможную ценность информирования любого, кто квалифицирован как Спикер.
      Поэтому я попробовал приложить к Тревизу план.
      — К одной личности? — тихо и удивленно спросил кто-то из Спикеров и сразу же высказал раскаяние, потому что вопрос сопровождался мыслью, совершенно эквивалентной выражению: «Вот дурак!».
      — К одной личности, — согласился Первый Спикер, — и вы правы: ну и дурак же я! Я прекрасно знаю, что план не может быть приложен не только к индивидууму, но и даже к небольшой группе индивидуумов. И все-таки мне было любопытно. Я экстраполировал межличностные пересечения далеко за разумные пределы, но сделал это шестнадцатью различными способами и выбирал скорее область, чем точку. Затем я использовал все, что знаю о Тревизе — советник Первого Основания не приходит полностью незамеченным — и о мэре Основания.
      Затем бросил все это вместе, как попало, и испугался, — он сделал паузу.
      — Ну, и?.. — спросила Деларме. — Были поразительные результаты?
      — Не было никаких результатов, как вы все можете предположить, — ответил Первый Спикер. — С одним индивидуумом ничего нельзя сделать. Однако же...
      — Однако?
      — Я сорок лет анализировал результаты, и у меня образовалась привычка ясно чувствовать их еще до того, как они проанализированы. И я очень редко ошибался. В этом случае пусть результатов и не было, я отчетливо почувствовал, что Джиндибел прав, и что Тревиза нельзя предоставить самому себе.
      — Почему нельзя, Первый Спикер? — спросила Деларме, ошеломленная сильным ощущением в мозгу Первого Спикера.
      — Мне было стыдно, — сказал Первый Спикер, — что я сделал попытку использовать его для цели, к которой он непригоден. И стыдно теперь, что я позволил себе поддаться влиянию чего-то чисто интуитивного. Но я должен был позволить себе это, потому что ощущение слишком сильно. Если Спикер Джиндибел прав, если нам грозит опасность неведомо откуда, я чувствую: когда придет время кризиса нашего дела, на решающей струне будет играть Тревиз.
      — На каком основании вы это почувствовали? — спросила потрясенная Деларме.
      Первый Спикер Шандисс жалобно посмотрел на Спикеров Совета.
      — У меня нет обоснования. Психологическая математика не дала ничего, но когда я следил за взаимодействием отношений, мне казалось, что Тревиз — ключ ко всему. На этого человека следует обратить особое внимание.
 
      Джиндибел понимал, что не вернется вовремя к заседанию Совета. Может быть, и вообще не вернется.
      Его крепко держали, и он отчаянно прощупывал окружение, соображая, как заставить их ослабить хватку.
      Референт торжествующе стоял перед ним.
      — Ты готов теперь, грамотей? Удар за удар, тычок за тычок, по обычаю хэмиш. Давай, малыш, ты быть первым.
      — А будет кто-нибудь держать тебя, как держат меня? — спросил Джиндибел.
      Референт сказал:
      — Дать ему свободы. Чуток. Руки освободить, ноги держать. Мне не хотеть танцующего.
      Джиндибел почувствовал себя приклеенным к земле. Руки его были свободны.
      — Бей, грамотей, — сказал Референт. — Показать нам удар.
      И тут ищущий мозг Джиндибела обнаружил что-то ответное: негодование, чувство несправедливости и жалости. У него не было выбора: он должен был пойти на риск прямого усиления, а затем импровизировать на основе...
      Оказывается, не нужно! Он коснулся этого нового мозга, и тот реагировал именно так, как он ожидал. Точно так.
      Он внезапно увидел невысокую фигуру, коренастую, с длинными спутанными волосами, размахивающую руками. Она сердито толкала фермера.
      Это была женщина. Джиндибел угрюмо подумал, что его напряжение и озабоченность помешали ему заметить ее раньше.
      — Кэрол-Референт! — кричала она. — Задира и трус! Удар за удар, по обычаю хэмиш? У тебя два раза размер твоего грамотея. Ты быть в большей опасности, если ты нападешь на меня. Ты быть прославившимся, что побьешь этого беднягу? Это позор, я думаю. На тебя всякий показывать пальцем и всякий дурак сказать: «Вот наш Референт, знаменитый убийца младенцев!». Все смеяться, я думаю, и ни один порядочный хэмиш-мужчина не пить с тобой, ни одна порядочная хэмиш-женщина ничего не иметь с тобой.
      Референт пытался сопротивляться грозе, отводя удары и делая слабые попытки отвечать умиротворяюще:
      — Хватит, Сара. Ну... хватит, Сара.
      Джиндибел осознал, что руки больше не держат его. Референт уже не пялился на него, ничего больше о нем не думая.
      Сара тоже ничего не думала о нем: ее ярость была полностью сосредоточена на Референте. Джиндибел, придя в себя, решил принять меры, чтобы сохранить эту ярость и усилить неприятное чувство стыда, заполняющего мозг Референта, но сделать это так легко и ловко, чтобы не дать заметить. Но и этого тоже не понадобилось.
      Женщина сказала:
      — Ну-ка, все шаг назад! Не хватать того, что этот дурак Кэрол быть гигант против этого доходяги, так тут еще вас пять-шесть дружков, все разделить с ним позор и идти обратно на ферму со славным рассказом, как убивать детей. «Я держать доходягу за руки, — сказать им, — а гигант Референт бить его в лицо, когда он не возвращать удар». А ты сказать: «Я держать его за ноги, мне тоже дать славу». А громадина Референт сказать: «Я не мог иметь его на пути, мои дружки прижать его, и я с помощью всех шестерых победить его».
      — Ну, Сара, — жалобно сказал Референт, — я же сказать грамотею, чтобы он бить первый.
      — И ты не бояться мощного удара его тощих рук, тупоголовый Референт? Иди. Оставь его идти, куда он хотеть, и вы, остальные, ползти по домам, если в этих домах еще хорошо встретить вас. Вам лучше надеяться, чтобы этот день был забыт. А он может не быть забыт, потому что я громко и далеко говорить об этом, если заставите меня еще сердиться, чем я сердиться сейчас.
      Они молча пошли обратно, опустив головы и не оглядываясь. Джиндибел посмотрел им вслед, потом взглянул на женщину. Она была в брюках и блузе, на ногах грубая обувь. Лицо ее было мокрым от пота, она тяжело дышала. У нее был широкий нос, тяжелые груди (насколько Джиндибел мог разглядеть под свободной блузой) и мускулистые голые руки. Ясно, что хэмиш-женщины работали в поле вместе с мужьями. Она сурово посмотрела на него, подбоченившись.
      — Ну, грамотей, зачем тут бегать? Иди в место грамотеев. Ты бояться? Я проводить тебя.
      Джиндибел ощущал запах пота от давно не стиранной одежды, но в данных обстоятельствах было крайне невежливо показать какое-либо отвращение.
      — Спасибо, мисс Сара...
      — Имя — Нови, — сказала она сердито. — Сара Нови. Ты можешь говорить Нови. Больше ничего не надо.
      — Я благодарю тебя, Нови. Ты мне очень помогла. Рад буду, если ты проводишь меня, но не из-за моего страха, а ради приятной компании с тобой. — И он изящно поклонился, как кланялся молодым женщинам университета.
      Нови покраснела, неуверенно глядя на него, и попыталась имитировать его поклон.
      — Удовольствие быть мне, — сказала она, как бы подбирая слова для точного выражения и придавая ему оттенок вежливой изысканности.
      Они пошли вместе. Джиндибел знал, что каждый медленный шаг заставляет его все более непростительно опаздывать на собрание Совета, но теперь он имел возможность подумать о значении того, что произошло, и он почувствовал холодное удовлетворение от того, что позволяет себе опоздать еще больше.
      Впереди показались университетские здания. Сара Нови остановилась и недоуменно сказала:
      — Мастер грамотей!
      Джиндибел отметил, что приближаясь к месту, которое она называла «местом грамотеев», она стала более вежливой Ему хотелось сказать: «Ты обращаешься к доходяге», но он не хотел смущать ее.
      — Да, Нови?
      — В месте грамотеев быть очень красиво и богато?
      — Так... мило, — сдержанно ответил Спикер.
      — Я однажды видеть во сне, что я в месте... и я быть грамотеем.
      — Когда-нибудь, — вежливо сказал Джиндибел, — я покажу тебе его.
      Ее взгляд явно свидетельствовал о том, что она не приняла эти слова за простую вежливость.
      — Я могу писать, — сказала она. — Я учиться у учителя. Если я написать тебе письмо, — она пыталась сказать это небрежно, — как надписать его, чтобы оно дойти до тебя?
      — Напиши: «Спикер-Хауз, квартира 27» и оно придет ко мне. А теперь я должен идти, Нови.
      Он еще раз поклонился, и она опять имитировала это действие. Они направились в разные стороны, и Джиндибел быстро выкинул ее из головы. Он стал думать о заседании Совета и, особенно, об Спикере Деларме. И мысли его не были нежными.

ФЕРМЕРША

      Спикеры сидели за столом, застывшие под своими ментальными щитами.
      Словно все они сговорились спрятать свои мысли, чтобы избежать непоправимого оскорбления Первого Спикера после его заявления относительно Тревиза. Они исподтишка поглядывали на Деларме, и это выдавало многое. Она была больше всех известна своей непочтительностью — даже Джиндибел, и тот больше обращал внимание на обычаи.
      Деларме чувствовала эти взгляды и знала, что у нее нет другого выбора, кроме как выступить против. В сущности, она не хотела искать выхода. За всю историю Второго Основания ни одного Первого Спикера не обвиняли в не правильном анализе (за этим выражением, которое она употребила как прикрытие, скрывалось невысказанное «некомпетентность»). Теперь такое обвинение стало возможным, и она его обязательно выскажет.
      — Первый Спикер, — сказала она мягко, ее тонкие бесцветные губы стали еще более незаметными на бледном лице. — Вы сами сказали, что не имеете обоснования вашего мнения, что психоисторическая математика ничего не показала. И вы просите нас основывать ключевое решение на мистических ощущениях?
      Первый Спикер поднял глаза. Его лоб сморщился. Он ощущал всеобщий щит Совета. Он знал, что это значит и холодно заявил:
      — Я не скрываю нехватку очевидности. Я не представляю вам никакой фальши. Я лишь предложил вам сильное интуитивное ощущение Первого Спикера, человека с многолетним опытом, потратившего всю свою сознательную жизнь на тщательный анализ Плана Селдона. — Он огляделся вокруг с суровой горделивостью, которую редко показывал, и ментальные щиты стали один за другим смягчаться и падать. Щит Деларме, когда Шандисс повернулся и взглянул на нее, упал последним.
      Она сказала с обезоруживающей искренностью, заполнившей ее мозг:
      — Конечно, я принимаю ваше утверждение, Первый Спикер. Тем не менее, я думаю, вы, возможно, захотите пересмотреть его. Что вы думаете о нем теперь, уже устыдившись того, что опирались на интуицию? Не захотите ли вы, чтобы ваши замечания были вычеркнуты из записи — если, по вашему суждению, они должны быть...
      — Какие замечания должны быть вычеркнуты из записи?
      Все глаза одновременно повернулись на звук голоса Джиндибела. Если бы их щиты не были подняты перед решающим моментом, они знали бы о его приближении раньше, чем он оказался в дверях.
      — Все щиты были подняты минуту назад Никто не знал, что я вхожу? — ядовито спросил Джиндибел. — Какое же банальное заседание Совета у нас здесь! И никто не опасался моего появления? Или все были абсолютно уверены, что я приду позже?
      Эта вспышка была вопиющим насилием над всеми традициями. Опоздание Джиндибела было уже само по себе достаточно вызывающим, он вошел без разрешения — это было еще хуже, и заговорил раньше, чем Первый Спикер признал его присутствие — а это было уже из ряда вон выходящим.
      Первый Спикер повернулся к нему. Все остальное было отложено: вопрос о достойном поведении стал главным.
      — Спикер Джиндибел, — спокойно сказал он, — вы опоздали. Вы вошли без разрешения. Вы заговорили первым. У вас есть уважительные причины, иначе вы будете отстранены от своего места на тридцать дней?
      — Конечно, есть. Дело о временном отстранении не должно рассматриваться до тех пор, пока не рассмотрим, кто заставил меня опоздать и почему. — Джиндибел говорил холодно и размеренно, но мысли его были окутаны яростью, и он плевал на то, что все это чувствуют.
      Конечно, Деларме не удержалась. Она убежденно заявила:
      — Этот человек — безумен.
      — Безумен? Безумна женщина, которая сказала это. Или же она чувствует свою вину. Первый Спикер, я сам обращаюсь к вам и выдвигаю пункт личной привилегии, — сказал Джиндибел.
      — Какого рода личной привилегии, Спикер?
      — Первый Спикер, я обвиняю кое-кого в попытке убийства.
      Все Спикеры вскочили с мест, и комната взорвалась одновременным бормотанием слов, экспрессией мыслей. Первый Спикер поднял руку и крикнул:
      — Спикер должен иметь возможность выразить свой пункт личной привилегии! — Он сам заметил, что мысленно усиливает свой авторитет в самой что ни на есть неподходящей к обстоятельствам манере, но выбора у него не было.
      Бормотание стихло.
      Джиндибел неподвижно стоял и ждал, когда наступит полная тишина, затем он заговорил:
      — Направляясь сюда, я шел по дороге хэмиш с такой скоростью, которая бы обеспечила мое прибытие на Совет вовремя. Меня остановили несколько хэмиш, и я был близок к тому, чтобы меня избили, а то и попросту убили.
      Из-за этого я и опоздал, и прибыл только сейчас. Я должен указать с самого начала: я не помню примера, чтобы после Великого Разграбления кто-то из народа хэмиш разговаривал бы непочтительно — не говоря уж о прямом насилии — с членом Второго Основания.
      — И я не помню, — подтвердил Первый Спикер.
      Деларме закричала.
      — Люди Второго Основания обычно не ходят в одиночку по территории хэмиш! Вы сами спровоцировали нападение своими действиями!
      — Правильно, — сказал Джиндибел, — я обычно хожу по территории хэмиш. Я сотни раз проходил там в разных направлениях, однако ко мне никто никогда не приставал. Другие ходят свободно, как я, но никто не изгоняет себя из мира и не запирается в университете, и ни к кому не пристают. Я вспоминаю случаи, когда Деларме, — тут он, как бы запоздало вспомнив о вежливости, сознательно превратил ее в страшное оскорбление, — я хотел сказать, я вспомнил, когда Спикер Деларме бывала на территории хэмиш, однако к ней не приставали!
      — Возможно, потому, — сказала Деларме, — что я не заговаривала с ними первой и держалась на расстоянии. Я вела себя как заслуживающая уважения, и мне его оказывали.
      — Интересно, — сказал Джиндибел, — а я хотел сказать, причина в том, что вы представляли куда более грозное зрелище, чем я. В конце концов, даже здесь очень немногие рискуют подойти к вам. Но скажите, почему хэмиш выбрали для вмешательства именно тот день, когда меня ждало важное собрание в Совете?
      — Если тому причиной нe ваше поведение, — сказала Деларме, — тогда это произошло случайно. Я не слышала чтобы математика Селдона исключала роль случая — конечно, не в индивидуальных событиях. Или вы тоже говорите по внушению интуиции? — Тут один из Спикеров издал слабый мысленный вздох.
      — Это произошло не из-за моего поведения и не случайно. Это было намеренное вмешательство, — возразил Джиндибел.
      — Откуда вы это знаете? — мягко спросил Первый Спикер. Он не мог помочь, но смягчил для Джиндибела последний выпад Деларме.
      — Мой мозг открыт вам, Первый Спикер. Я передаю вам — и всему Совету — мои воспоминания о событиях.
      Передача заняла несколько минут. Первый Спикер сказал:
      — Ужасно! Вы вели себя очень хорошо, Спикер, в обстоятельствах большого давления. Я согласен, что поведение хэмиш аномально и требует расследования. А пока, пожалуйста, присоединитесь к нашему заседанию...
      — Минуточку! — прервала Деларме. — Какая у нас гарантия, что объяснение Спикера правдиво?
      Ноздри Джиндибела раздулись от нанесенного оскорбления, но он сохранил хладнокровие.
      — Мой мозг открыт.
      — Я знавала открытый мозг, который не был таковым.
      — Не сомневаюсь в этом, Спикер, — сказал Джиндибел, — поскольку вы, как впрочем, и все мы, держите свой мозг под постоянным контролем. Мой мозг если открыт, то открыт.