Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 5 (Фантастические рассказы и повести)

      — Но как это вызовет начало ядерной войны? — сказал Дивай-ин, на которого не произвели впечатления рассуждения начальника.
      — Пускай не вызовет. Я упомянул это только в качестве возможного примера. Но большие приматы, вероятно, знают способ. В конце концов, они ведь уже начинали атомные войны. Знать это — в их складе ума. Вот решение, к которому пришел Совет.
      Дивай-ин ощутил слабый шум, издаваемый его хвостом, глухо стучавшим по креслу. Он попытался остановить хвост и не смог.
      — Какое решение, ваше превосходство?
      — Поймать большого примата с поверхности планеты. Похитить его.
       — Дикого?
      — Это единственный сорт, существующий сейчас на планете. Конечно, дикого.
      — И что вы ожидаете услышать от него?
      — Это не важно, Капитан. Когда он скажет достаточно о чем угодно, ментальное зондирование даст нам ответ.
      Дивай-ин как можно глубже втянул голову в плечи. Кожа у него под мышками дрожала от отвращения. Дикое существо большой примат! Он попытался представить его, нетронутого оглушающим последствиями атомной войны, непеределанного цивилизующим влиянием харрианского евгенического воспитания.
      Главный администратор не сделал попытки скрыть тот факт, что он разделяет это отвращение, но сказал:
      — Вы возглавите экспедицию по поимке, Капитан. Это — на благо Галактики.
      Раньше Дивай-ин не единожды видел планету, но всякий раз, когда корабль, обращаясь вокруг Луны, помещал тот мир в поле его зрения, волна невыносимой ностальгии охватывала его.
      Это была прекрасная планета, так похожая на саму Харрию по размерам и другим характеристикам, но более дикая и величественная. Вид ее, после лунного запустения, был, как удар.
      Много ли планет, похожих на эту, сейчас в харрианских главных каталогах, гадал он. Много ли было планет, интересовавших дотошных наблюдателей сезонными изменениями на поверхности, которые нельзя объяснить иначе, как возделыванием сельскохозяйственных культур? Сколько дней пройдет, прежде чем радиоактивность в атмосфере одной из них начнет возрастать и на планету сразу же будут посланы колонизационные эскадры — как они были посланы сюда?
      Почти трогательна была самонадеянность, с которой харриане действовали вначале. Дивай-ин мог бы посмеяться, читая те первые доклады, если бы сам теперь не был вовлечен в этот проект. Харрианские разведывательные корабли близко подходили к планете для сбора географической информации, для локализации населенных пунктов. Конечно, они были замечены, но какое это имело значение? Сейчас каждую минуту, думали они, может произойти финальный взрыв.
      Сейчас… Но прошли бесполезные годы, и экипажи разведывательных кораблей призадумались — не стоит ли быть осторожными? Они вернулись.
      Корабль Дивай-ина был сейчас осторожен. Команда была взбудоражена своей неприятной задачей, и все уверения Дивай-ина, что большому примату не будет причинен вред, не успокоили ее. Но даже в этих условиях не было необходимости спешить. Нужно было парить над начисто опустошенной и необработанной полосой неровной земли. Они находились на высоте десяти миль день за днем, пока команда раздражалась все больше, и только вечно бесстрастные моувы оставались спокойными.
      Наконец приборы оптического наблюдения обнаружили создание, одно на неровной земле, с длинной палкой в руке и тюком поперек верхней части спины.
      Харриане снизились тихо, со сверхзвуковой скоростью. Дивай-ин сам, с мурашками по коже, сидел за пультом управления.
      От существа были услышаны два четких восклицания, прежде чем его взяли, и они стали первыми словами, записанными для дальнейшего компьютерного анализа.
      Первое — когда большой примат заметил очертания корабля почти над собой — было зафиксировано с помощью направленного телемикрофона. Вот оно: «Боже мой! Летающая тарелка!»
      Дивай-ин разобрал вторую фразу. Это был термин для обозначения харрианского корабля, который стал общепринятым у больших приматов за те первые беспечные для харриан годы.
      Вторая реплика прозвучала, когда дикое существо втащили в корабль, сопротивлявшееся с удивительной силой, но беспомощное в железных лапах моувов.
      Дивай-ин задыхался от волнения, подрагивая своим мясистым носом и выдвинувшись вперед, чтобы принять существо, которое (его безобразно безволосое лицо стало блестящим от особого жидкого секрета) выкрикнуло: «Святой Толедо, обезьяна!»
      Снова Дивай-ин понял вторую половину. Это было слово, на одном из основных языков планеты, обозначающее малых приматов.
      Дикое существо почти невозможно было держать в руках. Оно требовало бесконечного терпения, прежде чем с ним удалось сносно говорить. Вначале это было совершенно невозможно. Существо почти сразу поняло, что его перенесли за пределы Земли и то, что, как думал Дивай-ин, могло стать для него волнующим переживанием, ничем подобным не стало. Вместо этого он говорил о своем детеныше и о приматовской самке.
      («У них есть жены и дети, — думал Дивай-ин сочувственно, — и они по-своему любят, ибо все они — большие приматы».)
      Затем его заставили понять, что моувы, которые сторожили его и которые сдерживали, в случае необходимости, его ярость, не ранят его и что ему никоим образом не будет причинен вред.
      (Дивай-ину делалось плохо при мысли, что одно разумное существо причинит вред другому. Для Дивай-ина было очень тяжело обсуждать эту тему, даже если только допустить возможность, весьма далекую от реальности. Невольное замешательство Дивай-ина всякий раз вызывало у создания с планеты большие подозрения. Таковы уж большие приматы).
      На пятый день, когда, возможно, из-за полного опустошения существо довольно долго оставалось спокойным, они много разговаривали в каюте Дивай-ина, и внезапно примат снова впал в буйство, когда харрианин впервые буднично упомянул, что они ожидали ядерной войны.
      — Ожидали! — вскричало существо. — Почему вы столь уверены, что она произойдет?
      Дивай-ин, конечно, не был уварен, но сказал:
      — Атомная война бывает обязательно. Наша цель — помочь вам после этого.
      — Помочь нам после этого.
      Его слова вновь стали несвязными. Он яростно взмахнул руками, и моувы, стоявшие у него по бокам, вынуждены были еще раз мягко удержать его и увести.
      Дивай-ин вздохнул. Количество высказываний существа увеличивалось, и, возможно, некий интеллект сможет что-то из них извлечь. Его собственный ум не мог сделать с ними ничего.
      А тем временем существо хирело. Его тело было почти полностью лишено волос — факт, который не обнаружили предшествующие длительные наблюдения за планетой — вследствие ношения большими приматами искусственных шкур. Последние использовались либо для защиты от холода, либо из-за инстинктивного отвращения даже самих представителей этого вида к безволосой коже. (К этому стоит еще вернуться в разговоре с ним. Компьютерная обработка сможет извлечь нечто отсюда, как из любой другой темы.)
      Довольно неожиданно на лице существа начали расти волосы; росли они гуще, чем на лицах харриан, и были темнее.
      И все же главное — то, что он хирел. Он худел, поскольку плохо ел, и, если бы его продержали длительный срок, его здоровье могло пострадать. Дивай-ин не желал ощущать ответственности за это.
      На следующий день большой примат казался совершенно спокойным. Он говорил уверенно, почти сразу же подведя беседу к ядерному столкновению. («Это ужасно притягательно для разума большого примата», — подумал Дивай-ин).
      Существо заявило:
      — Вы сказали, что ядерные войны происходят всегда? Значит ли это, что существуют другие народы, кроме вашего и моего и его? — Он показал на ближайшего моува.
      — Разумных видов тысячи, живущих на тысячах планет. Десятки тысяч, — сказал Дивай-ин.
      — И никто не избежал атомной войны?
      — Никто из тех, которые достигли определенного уровня технологии. Никто, кроме нас. Мы были другими. Нам недостало страсти к соперничеству. У нас был инстинкт сообщества.
      — Вы хотите сказать, что знали о будущих атомных войнах и ничего в связи с этим не предпринимали?
      — Предпринимали, — ответил Дивай-ин, уязвленный. — Конечно, предпринимали. Мы пытались помочь. В начале истории моего народа, когда мы едва овладели способом межзвездных перелетов, мы не понимали больших приматов. Они отбрасывали наши попытки завязать дружбу, и мы прекратили эти опыты. Потом находили миры в радиоактивных руинах. Наконец один из миров был найден в самый момент атомной войны. Мы были в ужасе, но не могли ничего сделать. Постепенно накапливался опыт, и теперь мы готовы к тому, что каждый мир, открываемый нами, может находиться на ядерной стадии. У нас готовы дегазационное оборудование и евгенические анализаторы.
      — Что такое евгенические анализаторы?
      Дивай-ин сформулировал фразу так, как требовали правила языка дикаря. Он сказал осторожно:
      — Мы управляем спариванием и стерилизацией, чтобы удалить, насколько возможно, соревновательные наклонности у оставшихся в живых.
      В какой-то момент ему показалось, что существо вновь охватит неистовство.
      Вместо этого тот сказал без выражения:
      — Вы делаете их послушными, как этих? — Он еще раз показал на моува.
      — Нет. Нет. Это другое. Мы просто хотим сделать оставшихся соответствующими мирному, неэкспансивному, неагрессивному обществу под нашим руководством. Без этого они уничтожали себя и, видите ли, будут снова уничтожать друг друга.
      — Что вы извлекаете для себя из этого?
      Дивай-ин с сомнением поглядел на существо. Так ли необходимо объяснять основное удовольствие жизни? Вслух он сказал:
      — Вам приятно помогать кому-то?
      — Продолжайте. Кроме этого. Что это дает вам?
      — Конечно, Харрии полагаются выплаты.
      — Ха.
      — Плата за спасение разумных видов только справедлива, возразил Дивай-ин. — Кроме того, необходимо покрыть определенные расходы. Налоги невелики и отрегулированы применительно к природе конкретного мира. Это могут быть ежегодные поставки древесины из лесного мира, марганцевых руд из другого. Мир моувов беден природными ресурсами, и они сами предложили снабжать нас некоторым количеством своих представителей в качестве личных ассистентов. Они крайне сильны даже для больших приматов, и мы проводим им безвредное лечение препаратами, угнетающими высшую нервную деятельность…
      — Чтобы сделать из них зомби!
      Дивай-ин догадался о значении существительного и сказал с негодованием:
      — Ничего подобного. Только чтобы они не тяготились ролью обслуживающего персонала и не так тосковали по своим домам. Мы не хотим, чтобы они были несчастливы. Они разумные существа!
      — И что вы сделаете с Землей, если у нас случится война?
      — У нас было пятнадцать лет, чтобы решить это, — ответил Дивай-ин. — Ваш мир очень богат железом и развил прекрасную технологию производства стали. Я думаю, вашим налогом будет сталь, — Дивай-ин вздохнул. — Но налог не будет соответствовать нашим затратам в данном случае, я полагаю. Мы прождали по крайней мере десять лишних лет.
      Большой примат сказал:
      — Как много рас вы обложили налогом таким образом?
      — Я не знаю точного числа. Несомненно, больше тысячи.
      — Тогда вы — маленькие лендлорды Галактики, не так ли? Тысячи миров разрушили себя, с тем чтобы способствовать вашему благоденствию. Вы не лорды, вы нечто другое, знаете ли, — голос дикаря становился все более пронзительным. — Вы грифы.
      — Грифы? — переспросил Дивай-ин, пытаясь понять слово.
      — Едоки падали. Птицы, которые ждут, когда умрет от жажды какая-нибудь бедная тварь, а затем спускаются, чтобы съесть тело,
      Дивай-ин почувствовал вялость и дурноту от картины, вызванной его воображением. Он слабо произнес:
      — Нет, нет, мы помогаем, разумным видам.
      — Вы ждете, когда случится война, как грифы. Если вы хотите помочь, предотвратите войну. Не спасайте остатки. Спасите всех.
      Хвост Дивай-ина дернулся от внезапного возбуждения.
      — Как мы предотвратим войну? Не скажете ли вы мне?
      (Что сможет предотвратить войну, кроме поворота вспять подготовки к войне? Изучите один процесс, и второе станет очевидным.)
      Но дикарь запнулся. Наконец он сказал:
      — Спуститесь. Объясните ситуацию.
      Дивай-ин почувствовал пронзительное разочарование. Это не сможет стать разгадкой. Кроме того… Он сказал:
      — Приземлиться среди вас? Совершенно невозможно. — Его кожа задрожала в полдюжине мест при мысли о том, чтобы смешаться с толпой дикарей, их миллионами во всей своей неукротимости.
      Возможно, болезненный вид Дивай-ина был столь ясным и безошибочным, что дикарь мог распознать, что это значило, даже через барьер видовых различий. Он попытался кинуться к харрианину и был схвачен буквально в воздухе одним из моувов, который сжал его легким сокращением бицепсов.
      Дикарь закричал:
      — Нет. Лучше сидеть здесь и ждать. Гриф! Гриф! Гриф!
      Прошли дни, прежде чем Дивай-ин смог заставить себя вновь увидеть дикаря. Он едва не заслужил неудовольствие Главного администратора, когда последний настаивал, что не имеет достаточно данных для полного анализа умственного склада этих дикарей.
      Дивай-ин тогда смело сказал:
      — Несомненно, достаточно, чтобы дать некоторое объяснение нашей проблеме.
      Нос Главного администратора задрожал, и его розовый язык задумчиво прошелся по носу.
      — Возможно, это, своего рода, объяснение. Но я не могу доверять этому объяснению. Мы столкнулись с очень необычным видом. Мы это уже знаем. И не можем позволить себе ошибку. По крайней мере, ясно одно: мы наткнулись на весьма высокоразвитого индивидуума. Если только… если только он не норма для его расы. — Видно было, что Главного администратора расстроила последняя мысль.
      Дивай-ин сказал:
      — Существо нарисовало ужасную картину этой… этой птицы… этого…
      — Грифа, — подсказал Главный администратор.
      — Он представил всю нашу миссию в таком искаженном виде. С тех пор я не могу ни есть, ни спать. Фактически, я боюсь, что буду вынужден просить освободить…
      — Не ранее, чем мы завершим то, для чего посланы, — твердо сказал Главный администратор. — Не думаете ли вы, что я наслаждаюсь картиной… поедания падали… Вы должны собрать дополнительные сведения.
      Дивай-ин в конце концов кивнул. Он понимал, конечно. Главный администратор не более сильно, чем любой харрианин, желал вызвать атомную войну. Он оттягивал момент решения так долго, так только мог.
      Дивай-ин засадил себя за еще один разговор с дикарем. Он оказался совершенно невыносимым и последним.
      У дикаря на щеке имелся кровоподтек, словно он снова сопротивлялся моувам. Так оно и было в действительности. Он делал так много раз и ранее, и моувам, несмотря на их самое искреннее желание не причинять вреда, иногда случалось ушибить его. Можно было ожидать, что дикарь поймет, как упорно они стараются не ранить его, и в результате утихомирится. Вместо этого сознание своей безопасности как будто подстрекало его к еще большему сопротивлению.
      («Эти виды больших приматов порочны, порочны», — с печалью думал Дивай-ин.)
      Больше часа беседа вертелась вокруг малозначащих тем, а потом дикарь сказал с внезапной враждебностью:
      — Как долго, вы говорите, ваши объекты находятся здесь?
      — Пятнадцать ваших лет, — ответил Дивай-ин.
      — Совпадает. Первые летающие тарелки были замечены сразу после второй мировой войны. За какое время до ядерной войны, по-вашему, вы появились?
      Машинально Дивай-ин проговорился:
      — Мы и сами хотели бы знать, — и внезапно остановился.
      Дикарь сказал:
      — Я думал, что атомная война неминуема. Прошлый раз вы сказали, что прождали лишних десять лет. Вы ожидали войну десять лет назад, не так ли?
      Дивай-ин проговорил:
      — Я не могу обсуждать этот предмет.
      — Нет? — дикарь кричал. — Что вы собираетесь делать? Как долго вы будете ждать? Почему слегка не подтолкнуть войну? Не ждите, гриф. Начните ее.
      Дивай-ин вскочил на ноги.
      — Что вы говорите?
      — Почему вы еще ждете, вы, грязные… — Он задохнулся на неизвестном бранном слове, затем продолжал равнодушно: — Не так ли поступают грифы, когда некое бедное несчастное животное или, может быть, человек, слишком долго умирает? Они не могут ждать. Они спускаются, кружась, и выклевывают его глаза. Они дожидаются его беспомощности и только подталкивают его к последнему шагу.
      Дивай-ин быстро удалил его и вернулся в свою спальню, где много часов болел. Он не спал ни тогда, ни следующей ночью. Слово «гриф» звучало криком в его ушах, та последняя картина плясала перед глазами.
      Дивай-ин сказал твердо:
      — Ваше превосходство, я не могу больше говорить с дикарем. Если вам нужны еще какие-либо данные, я не могу помочь вам.
      Главный администратор выглядел измученным.
      — Я знаю. Эти образы с грифами — их очень трудно воспринять. Если вы заметили, они не произвели на него впечатления. Большие приматы невосприимчивы к таким вещам, бесчувственны, черствы. Это часть их образа мыслей. Ужасно.
      — Я не могу добыть вам больше сведений.
      — Все в порядке. Я понял. Кроме того, каждый дополнительный вопрос только подтверждает предварительный ответ, ответ, который, я думал, был только предварительным, который, я искренне надеялся, был только предварительным. — Он опустил голову в свои поседевшие руки. — У нас есть способ начать за них ядерную войну.
      — О! Что нужно сделать?
      — Это нечто очень прямое, очень простое. Это нечто, о чем я не мог подумать. Или вы.
      — Что же это, ваше превосходство? — Дивай-ин чувствовал себя заранее напуганным.
      — Что держит их в состоянии мира сейчас — то, что ни одна из двух почти равных сторон не смеет взять на себя ответственность начала войны. Если, однако, одна сторона сделает это, то другая — ну, будем откровенны — отплатит сполна.
      Дивай-ин кивнул. Главный администратор продолжил:
      — Если единственная ядерная бомба упадет на территорию любой из двух сторон, жертвы тотчас предположат, что другая сторона бросила ее. Они почувствуют, что не могут ждать дальнейших атак. Полная расплата последует в течение нескольких часов; другая сторона отплатит в свою очередь. В течение недель все будет кончено.
      — Но как мы заставим одну из сторон сбросить ту первую бомбу?
      — Мы не будем заставлять, Капитан. Вот в чем дело. Мы сбросим первую бомбу сами.
      — Что? — отшатнулся Дивай-ин.
      — Так и есть. Настройте себя на образ мыслей больших приматов, и этот ответ сам к вам придет.
      — Но как мы сможем?
      — Мы смонтируем бомбу. Это достаточно легко. Мы пошлем ее вниз на корабле и сбросим над какой-нибудь населенной местностью…
       — Населенной?
      Главный администратор посмотрел в сторону и с трудом проговорил:
      — Иначе эффект будет потерян.
      — Я вижу, — сказал Дивай-ин.
      Он видел грифов, он не мог ничего с этим поделать. Он видел их как больших облезлых птиц (как маленькие безвредные летающие твари с Харрии, но гораздо больше), с кожистыми крыльями и длинными хищными клювами, снижающихся кругами и выклевывающих глаза умирающим.
      Руки его закрыли глаза. Он сказал с дрожью в голосе:
      — Кто будет пилотировать корабль? Кто будет сбрасывать бомбу?
      Голос Главного администратора был не сильнее, чем у Дивай-ина.
      — Я не знаю.
      — Я не хочу, — сказал Дивай-ин. — Я не могу. Нет харрианина, который смог бы, за любую цену.
      Главный администратор с несчастным видом качнулся взадвперед.
      — Может быть, моувам можно будет дать приказание…
      — Кто даст им такое приказание?
      Главный администратор тяжело вздохнул.
      — Я вызову Совет. Они смогут получить все данные. Возможно, они что-нибудь придумают.
      Итак, после немногим более пятнадцати лет харриане размонтировали свою базу на обратной стороне Луны.
      Ничто не было доведено до конца. У больших приматов планеты не было ядерной войны; у них ее могло никогда и не быть.
      И несмотря на весь ужас, который могло принести будущее, у Дивай-ина внутри все бурлило от счастья. Не было смысла думать о будущем. Что до настоящего, то он удалялся от этого ужаснейшего из ужасных миров.
      Он смотрел, как Луна уменьшается и сморщивается до пятнышка света вместе с планетой и Солнцем системы, пока все не затерялось среди созвездий.
      Только тогда он смог почувствовать что-то, кроме облегчения. Только тогда он почувствовал первый слабый приступ «все могло быть иначе».
      Он сказал Главному администратору.
      — Все могло быть нормально, если бы мы были более терпеливы. Они могли еще оступиться в ядерную войну.
      Главный администратор сказал:
      — Я как-то сомневаюсь в этом. Ментальный анализ…
      Он остановился, и Дивай-ин понял. Дикарь был возвращен на его планету с минимальным для него ущербом. События последних недель были стерты из его памяти. Он был помещен около небольшого населенного пункта недалеко от того места, где был обнаружен вначале. Его соплеменники предположат, что он потерялся.
      Они посчитают виновными за потерю им веса, его синяки и амнезию те трудности, которые он преодолел.
      Но ущерб, причиненный им… Если бы только они не перенесли его на Луну! Они могли бы сами прийти к мысли начать войну. Они могли как-то додуматься сбросить бомбу и разработать некую опосредованную, дистанционную систему для этого.
      Остановил это все нарисованный дикарем словесный портрет грифа. Портрет погубил Дивай-ина и Главного администратора. Когда все данные послали на Харрию, эффект был замечательным. Приказ размонтировать базу пришел моментально.
      Дивай-ин сказал:
      — Я больше никогда не приму участия в колонизации.
      Главный администратор ответил скорбно:
      — Никто из нас, может быть, никогда этого не сделает. Дикари будут выходить в космос с этой планеты, и образ мыслей больших приматов, рассеянный по Галактике… это будет концом для… для…
      Hoc Дивай-ина вздрогнул. Концом всего, всего хорошего, что сделала Харрия в Галактике; всего хорошего, что могло быть сделано в будущем.
      Он сказал:
      — Нам следовало сбросить… — и не закончил.
      Что толку говорить это? Они не смогли бы сбросить бомбу во имя всей Галактики. Если бы они смогли, они стали бы сами большими приматами по образу мыслей, и это было бы хуже, чем конец всего.
      Дивай-ин думал о грифах.
 
       (Перевод И.Смирнова)

Стенли Вейнбаум
МИРЫ «ЕСЛИ»

      По пути в аэропорт Стэйтен Айленд я остановился, чтобы позвонить, и это было ошибкой, потому что иначе я бы успел. Впрочем, чиновник вел себя вежливо.
      — Мы задержали для вас корабль на пять минут, — сказал он. — Это все, что мы можем сделать.
      Я бросился обратно к такси, которое вырвалось на третий уровень и проскочило Стэйтен Бридж, как комета, несущаяся по стальной дуге радуги. Вечером, а точнее, ровно в восемь, мне нужно было оказаться в Москве, на объявлении победителя в конкурсе на строительство Уральского Туннеля. Советское правительство желало присутствия представителей всех предприятий, предложивших свои услуги, но моей фирме следовало подумать, прежде чем посылать меня, Диксона Уэллса, несмотря на то, что Корпорация Н.Дж. Уэллса — это, можно сказать, мой отец. У меня заслуженная репутация вечно опаздывающего; постоянно случается что-то, не позволяющее мне явиться куда-нибудь вовремя. Причем это всегда не моя вина; на сей раз это была случайная встреча с моим бывшим профессором физики, старым Хэскелем ван Мандерпутцем. Я не мог просто сказать ему «добрый день» и «до свидания», в академическом 2014 году я был его любимым студентом.
      Разумеется, я не успел на лайнер. Я все еще сидел в такси на Стэйтен Бридж, когда услышал грохот катапульты, и над головой пролетела советская ракета «Байкал», подобно трассирующей пуле, тащившая за собой хвост пламени.
      В конце концов мы выиграли этот конкурс; фирма телексом известила нашего человека в Бейруте, и тот полетел в Москву, однако это не поправило моей репутации. Впрочем, я почувствовал себя значительно лучше, прочтя вечерние газеты: «Байкал», летевший вдоль северного края восточного коридора, чтобы избежать встречи с бурей, задел крылом британский транспортник, и из его пятисот пассажиров осталось в живых не более сотни. Еще немного, и опоздание в Москву стало бы последним в моей жизни.
      Я договорился со стариком Мандерпутцем встретиться на следующей неделе. Кажется, он перебрался в Нью-Йорк на должность декана Отдела Новой Физики; новой, то есть основанной на теории относительности. Он заслуживал этого — если в мире есть гении, старикан был одним из них, и я, даже восемь лет спустя после защиты диплома, помнил из его лекций больше, чем из значительно большего числа занятий по математике, парам и газам, механике и прочим опасностям, подстерегающим инженера на пути к диплому. Короче говоря, во вторник вечером я оказался у него, опоздав на час или около того, если честно, я вспомнил о встрече только поздно вечером.
      Профессор Мандерпутц что-то читал, сидя в комнате, в которой, как всегда, царил беспорядок.
      — Гм! — буркнул он. — Я вижу, меняются времена, но не привычки. Ты был хорошим студентом, Дик, но, насколько я помню, всегда приходил к середине лекции.
      — Как раз перед этим у меня была лекция в Восточном Корпусе, — объяснил я, — и я никогда не успевал вовремя.
      — Ну так самое время научиться этому! — проворчал профессор, и глаза его заблестели. — Время! — выкрикнул он. — Самое пленительное слово в каждом языке. В первую же минуту нашего разговора мы употребили его пять раз, поняв друг друга, а между тем наука только начинает постигать его значение. Наука? Точнее сказать — я начинаю.
      Я сел.
      — Вы и наука для меня синонимы. Разве не вы один из самых выдающихся физиков мира?
      — Один! — фыркнул он. — Один из многих, а? И кто же эти остальные?
      — Ну… Корвейл, Гастингс, Шримский…
      — Ба! Да разве можно произносить их имена радом с именем ван Мандерпутца? Это стая шакалов, питающихся крошками идей, падающих с пиршественного стола моих мыслей! Если бы ты вернулся в прошлый век и назвал Эйнштейна или де Ситтера… Вот кого можно поставить в один ряд (или немного ниже) с именем ван Мандерпутца!
      Я снова улыбнулся, искренне развеселившись.
      — Эйнштейна считали совсем неплохим ученым, разве нет? — заметил я. — В конце концов, он первым ввел в лаборатории пространство и время. До него это были философские понятия.
      — Неправда! — взорвался профессор. — Может, каким-то темным, примитивным способом он и указал дорогу, но это я, ван Мандерпутц, первым ухватил время, затащил его в свою лабораторию и проделал над ним опыт.
      — Правда? И что это за опыт?
      — А что можно с ним сделать, кроме простого измерения?
      — Ну… не знаю. Путешествия во времени?
      — Вот именно.
      — В машинах времени, описанных в фантастических журналах? Путешествия в прошлое и будущее?
      — Ну вот еще! Прошлое и будущее — это бред! Не нужно быть ван Мандерпутцем, чтобы разглядеть в этом фальшь. Еще Эйнштейн указывал на это.
      — Но почему? Ведь это вполне можно представить?
      — Можно представить? И ты, Диксон Уэллс, учился у ван Мандерпутца! — Он покраснел от раздражения, но потом обрел мрачное спокойствие. — Послушай, ты помнишь, как меняется время в зависимости от скорости системы — теория относительности Эйнштейна?
      — Помню.
      — Очень хорошо. Предположим теперь, что великий инженер Диксон Уэллс изобрел экипаж, который может двигаться быстро, чудовищно быстро, развивая скорость в девять десятых скорости света. Представил? Отлично. Ты заправляешь это чудо топливом на поездку в полмиллиона миль, и это — поскольку его масса (а тем самым инерция) согласно теории Эйнштейна растет со все возрастающей скоростью — поглощает все топливо мира. Но ты справляешься и с этим, используя атомную энергию. При этом, поскольку при скорости, равной девяти десятым скорости света, твой корабль весит столько же, сколько Солнце, ты дезинтегрируешь Северную Америку, чтобы получить необходимую тягу. Ты стартуешь со скоростью сто шестьдесят восемь тысяч миль в секунду и пролетаешь двести четыре тысячи миль. Ускорение раздавило тебя насмерть, но ты оказался в будущем. Он замолчал, иронически улыбаясь. — Так?
      — Да.
      — А насколько далеко?
      Я заколебался.
      — Используй схему Эйнштейна! — проскрипел он. — Насколько далеко? Я тебе скажу — на одну секунду! — Профессор триумфально рассмеялся. — Вот тебе и путешествие в будущее! Что же касается прошлого — во-первых, тебе нужно превысить скорость света, что сразу определяет использование бесконечного числа лошадиных сил. Допустим, великий инженер Диксон Уэллс справляется и с этой небольшой задачкой, хотя энергетическая эффективность всей Вселенной меньше бесконечного числа лошадиных сил. Итак, этот инженер использует бесконечно большое число лошадиных сил для полета со скоростью двухсот четырех тысяч миль в течение десяти секунд. При этом он окажется в прошлом. Насколько же далеко?
      Я снова заколебался.
      — Я тебе скажу — на одну секунду! — Он искоса взглянул на меня. — Теперь тебе остается спроектировать такую машину, и тогда ван Мандерпутц признает возможность путешествия в будущее — на ограниченное количество секунд. Что касается прошлого, я только что объяснил, что для этого не хватит всей энергии Вселенной.
      — Но ведь, — пробормотал я, — вы сами сказали, что…
      — Я наверняка не говорил ничего о путешествиях в будущее или прошлое, которые, как я показал минуту назад, невозможны: в первом случае практически, а во втором абсолютно.
      — Так как же вы путешествуете во времени?
      — Даже ван Мандерпутц не может делать невозможного, сказал профессор, несколько смягчившись, и постучал пальцем по стопке бумаги, лежащей перед ним на столе. — Смотри, Дик, вот он — мир. — Он опустил палец вниз. — Он протяжен во времени… — Ученый провел пальцем поперек стола, — …широк в пространстве, но… — он стукнул пальцем в самый центр,…очень тонок в четвертом измерении. Ван Мандерпутц всегда выбирает самую короткую и логичную дорогу. Он путешествует не вдоль времени, в будущее или прошлое, нет, он путешествует поперек времени — вбок!