Первым порывом оказалась лысина отвратительного Рога Кринтона из Марсианского отделения, лысина эта возвышалась над бледно-голубыми глазами, бледно-желтым лицом и светло-каштановыми усами. Тот самый Рог Кринтон, со славянской линией предков, о котором все, кто занят полевой работой, думают, что его второе имя Сукин Сын.
      Я не встал на четвереньки и не начал биться лбом о пол, потому что отпуск мой начался в ту минуту, как я сошел с корабля.
      Со своей обычной вежливостью я сказал:
      – Какого дьявола тебе нужно? Я спешу. У меня свидание.
      Он ответил:
      – У тебя свидание со мной. Есть небольшая работенка.
      Я вслух рассмеялся и со всеми анатомическими подробностями указал, куда он может отправиться со своей работенкой. И даже предложил помочь деревянным молотом. Я сказал:
      – Я в отпуске, приятель.
      Он ответил:
      – Тревога первой степени, приятель.
      Что означает: никаких отпусков и все прочее. Я не верил своим ушам.
      – Вздор, Рог. Имей сердце. У меня у самого тревога первой степени.
      – Ничего подобного.
      – Рог, – взмолился я, – неужели больше никого нет? Кого угодно?
      – Ты единственный агент класса А на Марсе.
      – Пошли на Землю. В штаб-квартире агенты валяются грудами.
      – Нужно закончить до одиннадцати утра. А в чем дело? У тебя нет трех часов?
      Я почесал в голове. Этот парень просто не знает.Я сказал:
      – Мне нужно позвонить.
      Подошел к будке, посмотрел на него и сказал:
      – Разговор личный.
      Флора снова засверкала на экране, как мираж на астероиде. Она спросила:
      – Что-нибудь случилось, Макс? Не говори, что что-то случилось. Я отменила все свои встречи.
      Я сказал:
      – Флора, деточка, я буду. Обязательно буду. Но тут подвернулась одна вещь.
      Она обиженным тоном задала естественный вопрос, и я ответил:
      –  Нет.Не другая девушка. Когда ты в городе, никаких других девушек быть не может. Особи женского пола, возможно. Но не девушки. Детка! Милая! Это дело. Подожди немного. Я быстро.
      Она сказала: «Ну, ладно», но сказала таким тоном, будто не все ладно, и у меня появилось дурное предчувствие.
      Я вышел из будки и сказал:
      – Ну, хорошо, Рог Сукин Сын, что за месиво ты для меня приготовил?
      Мы пошли в бар космопорта и взяли изолированную кабину. Он сказал:
      – «Антаресский гигант» прибывает с Сириуса через полчаса, в восемь по местному времени.
      – Прекрасно.
      – Среди прочих пассажиров сойдут трое и будут ждать «Пожирателя пространства». Он приходит с Земли в одиннадцать и сразу вслед за этим отправляется к Капелле. Трое взойдут на борт «Пожирателя пространства» и окажутся вне нашей юрисдикции.
      – Ну и что?
      – Между восемью и одиннадцатью они будут находиться в особой комнате ожидания, и ты будешь с ними. У меня есть их объемные изображения, ты их узнаешь и будешь знать, кто есть кто. Между восемью и одиннадцатью ты должен решить, кто из них проносит контрабанду.
      – Что за контрабанда?
      – Худшая из возможных. Видоизмененный спейсолин.
      –  Видоизмененныйспейсолин?
      Он меня поразил. Я знал, что такое спейсолин. Если вам приходилось совершать космические перелеты, вы тоже знаете. А если вы никогда не покидали Землю, скажу, что абсолютно все нуждаются в нем в первом полете, почти все – в первых десяти полетах и очень многие – вообще в каждом полете. Без него – головокружение, связанное с невесомостью, кошмары, постоянные психозы. А с ним – ничего, вы просто ничего не замечаете. И он не вызывает привыкания, у него нет никаких побочных эффектов. Спейсолин идеален, необходим, незаменим. Если сомневаетесь, примите спейсолин.
      Рог сказал:
      – Совершенно верно, видоизмененный спейсолин. Его можно химически изменить, реакция простая, может быть проведена в любом подвале, и он превращается в наркотик сильнейшего действия. Вызывает привыкание после первого же приема. Наравне с самыми опасными алкалоидами.
      – И мы только что это узнали?
      – Нет. Служба давно это знает, и мы удерживали эти сведения от распространения, И нам всякий раз удавалось. Но на этот раз дело зашло слишком далеко.
      – Каким образом?
      – Один из этих троих, которые делают здесь пересадку, несет видоизмененный спейсолин на себе. Химики в системе Капеллы за пределами Федерации, они проанализируют его и найдут способ синтеза. И нам либо придется бороться с самой большой угрозой наркотиков, либо запретить сам источник.
      – Ты имеешь в виду спейсолин?
      – Да. А запрет спейсолина – это запрет на космические полеты.
      Я решил перейти к делу.
      – И у кого же из троих этот наркотик?
      Рог противно улыбнулся.
      – Если бы мы знали, зачем нам тогда ты? Тебе придется это узнать самому.
      – Ты хочешь, чтобы я занимался грязной работой? Обыскивал их?
      – Только дотронься до одного из них, и тебе срежут волосы по самую гортань. Каждый из троих большой человек на своей планете. Это Эдвард Харпонастер, Иоаким Липски и Андиамо Ферруччи. Ну?
      Он прав. Обо всех троих я слышал. Вероятно, вы тоже. Влиятельные,очень влиятельные люди, и ни одного нельзя тронуть без веских доказательств. Я сказал:
      – Неужели кто-нибудь из них свяжется с таким грязным делом…
      – Дело идет о триллионах, – ответил Рог, – а это значит, что любой из троих может. И один из них уже связался, потому что Джек Хок успел узнать это, прежде чем его убили…
      – Джек Хок убит?
      – Да, и один из этих троих организовал убийство. Тебе предстоит узнать, который именно. Покажи нам пальцем до одиннадцати, и тебя ждет повышение, увеличение платы, достойная дань памяти бедного Джека Хока и спасение Галактики. Но если укажешь не на того – осложнение межгалактической ситуации, а ты окажешься в черных списках отсюда до Антареса.
      Я спросил:
      – А если я ни на кого не укажу?
      – Все равно что укажешь не на того, во всем, что касается Службы.
      – Я должен назвать одного, причем назвать правильно, или мне вручат собственную голову, так?
      – Нарезанную ломтиками. Ты начинаешь меня понимать, Макс.
      Всю жизнь Рог Кринтон казался мне противным, но никогда настолько противным. Единственное мое утешение заключалось в том, что он тоже женат и жена его весь год живет в Марспорте. И он этого заслуживает! Может, я жесток к нему, но заслуживает!
      Как только Рог отошел, я позвонил Флоре.
      Она сказала:
      – Да?
      Магнитные швы на ее платье разошлись, насколько нужно, а голос звучал так же очаровательно, как она выглядела.
      Я ответил:
      – Детка, милая, я не могу говорить об этом, но мне придется это сделать. Разделаюсь как можно быстрее, даже если для этого мне придется проплыть по Большому каналу до самой полярной шапки в одном нижнем белье, понимаешь? Даже если придется сорвать Фобос с неба. Даже если нужно будет разрубить себя на кусочки и каждый кусочек отправить тебе почтой.
      – Ну, если бы я знала, что придется ждать…
      Я моргнул. Ну, она не тот тип, что отзывается на поэзию. Она действует. Но если меня ждет плавание на волнах низкого тяготения в море жасминового аромата с Флорой, я думаю, поэзия тут не обязательна.
      Я настойчиво сказал:
      – Подожди, Флора. Я быстро.
      Я был раздражен, но пока еще не беспокоился. Не успел Рог отойти, как я уже сообразил, как отличить виновного от остальных.
      Это очень легко. Следовало бы позвать Рога обратно и сказать ему, но нет закона против того, чтобы самому получать яйца в пиво и кислород в воздух. У меня это займет пять минут, и я отправлюсь к Флоре. Ну, чуть задержусь, зато с повышением по службе, с увеличенным жалованьем и слюнявыми поцелуями от Службы в каждую щеку.
      Видите ли, дело вот в чем. Крупные промышленники путешествуют в космосе не часто, обычно используют трансвидео. Отправляясь на какие-нибудь сверхвысокие межзвездные конференции, как, вероятно, эти трое, они принимают спейсолин. Во-первых, у них нет достаточного опыта космических полетов, чтобы обойтись без него. А во-вторых, спейсолин очень дорог, а промышленники предпочитают пользоваться дорогими средствами. Я знаю их психологию.
      Так что двое будут под действием спейсолина. А вот тот, что с контрабандой, не рискнет – даже рискуя космической болезнью. Под влиянием спейсолина он все выболтает. Он должен сохранить контроль над собой.
      Все очень просто.
      «Антаресский гигант» пришел вовремя. Первым ввели Липски. У него толстые красные губы, круглые щеки и начинающие седеть волосы. Он взглянул на меня и сел. Ничего. Он под воздействием спейсолина.
      Я сказал:
      – Добрый вечер, сэр.
      Он сонным голосом ответил:
      – Сер-пантиновая Панама согреет сердце на чашку кофе.
      Так действует спейсолин. Мозг этого человека отпущен на свободу. Последний слог вызывает свободные ассоциации.
      Следующим вошел Андиамо Ферруччи. Черные усы, длинные и навощенные, смуглая кожа, лицо в оспинах. Он сел.
      Я спросил:
      – Хорошо добрались?
      Он ответил:
      – Лис легче фантастических штук жук и стаи птиц.
      Липски подхватил:
      – Птиц львиц книг за миг для всех.
      Я улыбнулся. Остается Харпонастер. Я сжал в одной руке игольчатый пистолет, в другой – магнитные наручники.
      И тут вошел Харпонастер. Худой, с обтянутой кожей, и хоть и почти лысый, но значительно моложе, чем выглядит на своем трехмерном снимке. И накачан спейсолином по жабры.
      Я сказал:
      – Черт возьми
      Харпонастер:
      – Ми, соль, фа, а вы сказали, в последние дали.
      Ферруччи:
      – Дали сняли спорная территория шла домой дорогой.
      Липски:
      – Дорогой, под дугой, горд, лорд.
      Я переводил взгляд с одного на другого, а они все более короткими периодами продолжали нести чепуху, пока не смолкли.
      Мне было, конечно, ясно: один из них играет. Он все продумал заранее и понял, что если не примет спейсолин, то окажется под подозрением. Может, он подкупил врача, вводившего раствор, или избежал этого каким-то другим способом.
      Один из них играет. Это не так трудно. В субэфире регулярно идут комедии о спейсолине. Поразительно, как свободно при этом можно обращаться с кодексом морали. Выи сами их слышали.
      Я смотрел на них и услышал, как внутренний голос спрашивает:
      – Ну, и как же ты укажешь пальцем на виновного?
      Уже восемь тридцать, и на карте моя работа, моя репутация и моя голова, которая как-то неуверенно сидит на шее. Я отложил все это на потом и подумал о Флоре. Она не будет ждать меня вечно. Кстати, очень вероятно, что и полчаса не станет ждать.
      Интересно. Можно ли соблюдать свободные ассоциации, если я заведу их на опасную территорию?
      Я сказал:
      – Ковер здесь как травка.
      Липски:
      – Травка из-под земли, ли-ли-ли.
      Ферруччи:
      – Ли ветер, ли снег неправедный, в Канзасе по колено.
      Харпонастер:
      – Но… солнце спасти навсегда борода.
      Липски:
      – До… статочно.
      Ферруччи:
      – Точно.
      Харпонастер:
      – Но.
      Несколько выдохов, и они иссякли.
      Я попробовал снова, не забывая об осторожности. Они запомнят все, что я скажу, и слова мои должны быть совершенно невинными. Я сказал:
      – Прекрасная космическая линия.
      Ферруччи:
      – Линия тигров и слонов полная холмов…
      Я прервал его, глядя на Харпонастера:
      – Прекрасная космическая линия.
      – Линия в постель петель не стоит в этот день как тень…
      Я снова прервал, глядя на Липски:
      – Прекрасная космическая линия.
      – Линия, калиния, то же что всегда, да.
      Кто-то подхватил:
      – Да, больность записало.
      – Сало и обед.
      – Бедный человек.
      – Век.
      Я попробовал еще несколько раз и ничего не получил. Обманщик, должно быть, немало практиковался или же у него прирожденный талант к свободным ассоциациям. Он не напрягал мозг, позволил словам выходить свободно. И он прекрасно знал, что мне нужно. Если «травка» меня не выдала, то трижды повторенные «космические линии» выдали точно. Так что он знает.
      И издевается надо мной. Все три произнесли нечто, что можно истолковать как внутреннее чувство вины: «травка из-под земли», «неправедный снег», «солнце спасти навсегда» и тому подобное. Двое говорили это случайно, сами не зная почему. Третий забавлялся.
      Как же мне найти этого третьего? Меня охватил приступ ненависти к нему, пальцы задрожали. Ублюдок собирается разрушить Галактику. Хуже того, он не дает мне добраться до Флоры.
      Я мог начать обыскивать их. Те двое, что под действием спейсолина, не станут меня останавливать. Сейчас они ничего не испытывают: ни страха, ни ненависти, ни беспокойства, ни страсти, ни желания защититься. И если хоть один сделает малейшую попытку сопротивления, я буду знать своего человека.
      Но невинные все будут помнить.
      Я вздохнул. Конечно, преступника я обнаружу, но потом буду так близок к вырезанию печени, как никто из людей. Всю службу перетрясут, вонь поднимется на всю Галактику, и в поднявшейся суматохе тайна спейсолина все равно ускользнет.
      Конечно, преступник может оказаться и первым. Один шанс из трех. У меня всего один, и только у Господа все три.
      Черт возьми, что-то заставило их опять, а спейсолин заразителен…
      Я отчаянно посмотрел на часы: девять пятнадцать.
      Куда к дьяволу уходит время?
      О, Боже; о, дьявол; о, Флора!
      Выбора у меня нет. Я вышел, чтобы еще раз позвонить Флоре. Быстро позвонить, понимаете, чтобы напомнить о себе, если она уже не забыла.
      Я говорил себе: она не ответит.
      И старался подготовиться к этому. Есть и другие девушки, есть и другие…
      Дьявольщина, нет никаких других девушек!
      Если бы Хильда ждала меня в космопорту, я бы не вспомнил о Флоре, и все это было бы не важно. Но я в Марспорте безХильды, и у меня свидание с Флорой, с Флорой и ее телом, это значило: полные руки всего, что может быть мягким, ароматным и крепким; с Флорой и ее комнатами с низким тяготением, где будто плывешь в океане приправленной шампанским меренги…
      Сигнал все продолжался и продолжался, и я не смел повесить трубку.
      Ответ! Ответ!
      Она ответила. Сказала:
      – Это ты?
      – Конечно, сердечко, кто же еще?
      – А множество. Из тех, что приходят.
      – Всего лишь небольшое дело, милая.
      – Какое дело? Пластон кому?
      Я подумал, чему обязан этим упоминанием о пластоне.
      Потом вспомнил. Когда-то я сказал ей, что торгую пластоном. В тот раз я привез ей в подарок пластоновую ночную сорочку. Воспоминания о ней вызвали у меня боль в таком месте, где мне не хотелось бы ощущать боль.
      Я сказал:
      – Послушай. Дай мне еще полчаса…
      Глаза ее стали влажными.
      – Я сижу тут одна…
      – Я быстро. – Чтобы показать вам, в каком я был отчаянии, скажу, что раздумывал над путями, которые могли привести только к драгоценностям, хотя и ценой бреши в бюджете. А для проницательного взгляда Хильды это будет все равно что туманность Конская Голова на фоне Млечного Пути.
      Она сказала:
      – У меня было назначено свидание, и я его отменила.
      Я возразил.
      – Ты ведь сказала, что это «не очень важное свидание».
      Она закричала:
      –  Не очень важное свидание!– Но именно так она сказала. Впрочем, если ты прав, в споре с женщиной это еще хуже. Разве я не знаю это? – Он мне обещал имение на Земле…
      Она все продолжала говорить об этом имении на Земле. В Марспорте нет девушки, которая не ждала бы имения на Земле, а количество получивших такие имения можно пересчитать по шестым пальцам на руках. Но надежда вечно жива в груди человека, а у Флора для нее там много места.
      Я пытался остановить ее. Бросал ей «сладких» и «деток», пока можно было подумать, что все пчелы на Земле забеременеют.
      Никакого толку.
      Наконец она сказала:
      – И вот я сижу одна,и никогорядом, и как ты думаешь, что будет с моей репутацией?
      Что ж, она права. Я чувствовал себя последним подонком в Галактике. Если станет известно, что она простаивает, начнут говорить, что она утратила хватку. А такие разговоры могут прикончить девушку.
      Я вернулся в комнату ожидания. Стюард, стоявший у дверей, приветствовал меня.
      Я посмотрел на троих промышленников и подумал, в каком порядке стал бы душить их до смерти, если бы получил соответствующий приказ. Первым, наверно, Харпонастера. У него тощая жилистая шея, ее легко охватить руками, а большие пальцы удобно лягут на кадык.
      Это меня подбодрило, и я по привычке воскликнул:
      – Здорово!
      Это тут же привело их в действие. Ферруччи сказал:
      – Здоровоносы пролили воду в снег.
      Харпонастер, с тощей шеей, добавил:
      – Неги и негры не станут опарировать котов.
      Липски сказал:
      – Котов, мотов, стукотов, готов.
      – Готов пьяница пока.
      – По как пройти в Чикаго?
      – Го-ворите.
      – Варите.
      – Те.
      Молчание.
      Они смотрели на меня. Я смотрел на них. Они лишены эмоций, вернее, двое из них лишены, и ни о чем не думают. А время проходит.
      Я смотрел на них и думал о Флоре. Мне пришло в голову, что я не могу потерять то, что уже потерял. Можно поговорить о ней.
      Я сказал:
      – Джентльмены, в этом городе есть девушка, имя которой я не стану упоминать, не желая ее скомпрометировать. Позвольте мне описать ее вам, джентльмены.
      И я начал. Последние два часа настолько взвели меня, что в моем описании Флоры звучала поэзия, скрывающаяся в неведомом источнике мужской силы в глубинах моего подсознания.
      Они сидели застыв, как будто слушали и даже почти не прерывали. В людях под влиянием спейсолина просыпается вежливость. Они молчат, пока говорит кто-то другой. Поэтому и говорят по очереди.
      Конечно, временами я замолкал: слишком уж возбуждающая тема, и тогда кто-нибудь из них получал возможность вставить два-три слова, прежде сем я мог собраться с силами и продолжить.
      – Пикник с шампанским и боли в ящике столетий.
      – Круглые, как тысяча берегов.
      – Высокий и перечный леопард.
      Я заставлял их смолкнуть и продолжал.
      – У этой молодой леди, джентльмены, – сказал я, – в квартире установка пониженного тяготения. Вы можете спросить, зачем это? Я расскажу вам, потому что если у вас не было случая провести вечер с лучшей девушкой Марспорта, вы и представить себе не можете…
      Но я старался дать им такую возможность. Я говорил так, что они оказались там. Все это они запомнят, но я сомневался, что впоследствии кто-нибудь из них будет возражать. Наоборот, вероятно, спросят у меня номер телефона.
      Я продолжал – с любовью, с тщательным описанием подробностей, с печалью в голосе, и тут громкоговоритель объявил о прибытии «Пожирателя пространства».
      И все. Я громко сказал:
      – Вставайте, джентльмены.
      Они одновременно встали, посмотрели на дверь, двинулись к ней, и когда Ферруччи проходил мимо меня, я похлопал его по плечу и сказал:
      – Не ты, гнусный мошенник, – и мой магнитный наручник сомкнулся вокруг его запястья, прежде чем он сумел перевести дыхание.
      Ферруччи сопротивлялся, как демон. Он не был под влиянием спейсолина. Измененный спейсолин нашли в маленьких телесного цвета ампулах, прикрепленных с внутренней стороны к его бедрам, даже волосы поверх начесаны. Ничего не видно, можно только найти наощупь, да и то с помощью ножа.
      Потом Рог Кринтон, улыбаясь и обезумев от облегчения, крепко ухватил меня за лацкан.
      – Как ты это сделал? Что его выдало?
      Я сказал, стараясь высвободиться:
      – Один из них симулировал воздействие спейсолина. Я был в этом уверен. И я рассказал им… – тут я проявил осторожность. Подробности – не дело этого типа… – рассказал неприличные анекдоты, и двое из них никак не реагировали, значит, они под спейсолином. Но Ферруччи начал дышать быстрее, на лбу его появилась испарина. Я исполнял очень драматично, и он реагировал на это, значит он не под спейсолином. И когда все встали и направились к кораблю, я уже знал нашего человека и остановил его. А теперь не отпустишь ли меня?
      Он выпустил меня, и я чуть не упал.
      Я уже собирался уйти. Ноги мои без приказа рыли землю, но я повернулся.
      – Эй, Рог, – сказал я, – можешь выписать мне чек на тысячу кредитов, так чтобы это не отразилось в записях – тех, что идут в Службу?
      И только тут я понял, что он спятил от облегчения и благодарности, потому что он ответил:
      – Конечно, Макс, конечно. Если хочешь, десять тысяч кредитов.
      –  Хочу,– сказал я. – Хочу. Хочу.
      Он заполнил официальный чек Службы на десять тысяч кредитов – а это все равно что наличные в доброй половине Галактики. Он улыбался, отдавая мне чек, и можете представить себе, как я улыбался, получая его.
      Как он собирался отчитываться, его дело. А для меня важно, что не нужно будет отчитываться перед Хильдой.
      В последний раз я звоню из будки Флоре. Я не смел ждать, пока приду к ней. Дополнительные полчаса могут дать ей время уйти к кому-нибудь другому, если она еще не ушла.
      Ответь. Ответь. От…
      Она ответила, но одета была для выхода. Собирается уходить, и минуты через две я бы ее уже не застал.
      – Я ухожу, – объявила она. – Некоторыемужчины умеют соблюдать приличия. И я не желаю больше тебя слышать. Не желаю тебя видеть. Вы мне сделаете большое одолжение, мистер Каквастам, если забудете номер моего телефона и никогда не будете осквернять…
      Я ничего не сказал. Просто стоял, сдерживая дыхание, и держал чек так, чтобы она могла его увидеть. Просто держал.
      При слове «осквернять» она разглядела. Не очень образованная девушка, но «десять тысяч кредитов» читает быстрее, чем любой выпускник колледжа во всей Солнечной системе.
      Она сказала:
      – Макс! Это мне?
      – Все тебе, детка, – ответил я. – Я тебе говорил, что у меня небольшое дело. Я хотел тебя удивить.
      – О, Макс, какой ты милый! Я на самом деле не сержусь. Я просто шутила. Приходи ко мне. – Она сбросила пальто, а Флора делает это очень выразительно.
      – А как же твое свидание?
      – Я ведь сказала, что шутила, – ответила она. Опустив пальто на пол, она взялась за брошь, которая, казалось, удерживает все ее остальную одежду.
      – Иду, – слабым голосом сказал я.
      – И со всеми этими кредитами, – напомнила она.
      Я отсоединился, вышел из будки и наконец освободился, по-настоящему освободился.
      И услышал сзади свое имя.
      – Макс! Макс! – Кто-то бежал ко мне. – Рог Кринтон сказал, что я найду тебя здесь. Маме лучше, и я получила специальный доступ на «Пожирателя пространства», и что это за десять тысяч кредитов?
      Я не стал поворачиваться. Сказал:
      – Здравствуй, Хильда.
      Стоял, как камень.
      Потом повернулся и сделал самое трудное дело в своей проклятой, никчемной, космической жизни.
      Улыбнулся.

Сердобольные стервятники