Джордж заявил:
      - Я бы не хотел обладать вашей способностью не верить ничему, чего вы не можете понять - а понять вы не можете так многого, - даже за цену килограмма плутония. А если мой демон услышит, как вы обзываете его бесенком, то, что от вас останется, будет стоить меньше атома плутония.
      - Вы узнали его настоящее имя? - спросил я, нимало не обеспокоенный его грозным предупреждением.
      - Не смог! Человеческие уста не в силах его произнести. Перевод же, как мне дали понять, звучит примерно так: "Я, Царь Царей, Могучий, Дающий Надежду и Отчаяние". Конечно, это вранье, - сказал Джордж, задумчиво глядя в свою кружку. - У себя дома он - мелкая сошка. Потому-то он здесь так охотно мне помогает. В нашем мире с его отсталой технологией он может себя проявить.
      - И давно он проявил себя последний раз?
      - На самом деле совсем недавно, - Джордж испустил нечеловеческой силы вздох и посмотрел своими выцветшими голубыми глазами прямо на меня. Его редкие седые усы медленно опустились после пронесшегося урагана эмоций.
      Эта история началась с Рози О'Доннел (так сказал Джордж). Она была подругой моей племянницы и очень приятным созданием сама по себе. У неё были голубые глаза, почти такие яркие, как у меня, длинные, роскошные каштановые волосы, точеный носик, усыпанный веснушками, которые столь восхищают авторов любовных романов, лебединая шея и стройная, без изъянов, фигура, обещающая восторги любви.
      Для меня, конечно, все это представляло чисто эстетический интерес, поскольку я уже много лет назад вступил в возраст воздержания и теперь ввязываюсь в физические последствия увлечения, только если дамы настаивают, что, благодарение судьбе, случается только изредка и тянется не дольше уик-энда.
      Кроме того, Рози недавно вышла замуж и почему-то преувеличенно обожала своего молодого мужа - здоровенного ирландца, который не давал себе труда скрывать, что он весьма мускулист и не менее вспыльчив. Я не сомневался, что в свои молодые годы легко бы с ним справился, но, к сожалению, мои молодые годы давно уже позади. По всему по этому я с некоторой неохотой, но терпел привычку Рози считать меня чем-то вроде близкой подруги её возраста и пола и делать меня поверенным её девичьих тайн.
      Я, понимаете ли, не ставлю ей это в вину. Мое природное достоинство и внешность римского императора автоматически привлекают ко мне молодых дам. Тем не менее я не позволял ей заходить слишком далеко. Я всегда следил, чтобы между мной и Рози была достаточная дистанция, поскольку я никоим образом не желал, чтобы до ушей несомненно здоровенного и, вероятно, вспыльчивого Кевина О'Доннела дошли какие бы то ни было искаженные слухи.
      - Ах, Джордж, - сказала однажды, всплеснув ручками, Рози. - Если бы вы знали, какая лапушка мой Кевин и как он умеет меня ублажать. Вам рассказать, как он это делает?
      - Я не уверен, - осторожно начал я, стараясь избежать слишком откровенных излияний, - что вам следует...
      Она не обратила внимания.
      - Он вот так морщит нос, а глазами вот так часто-часто хлопает, а ещё при этом так ярко улыбается, что ни один человек не может не развеселиться, когда на него смотрит. Знаете, как будто солнышко выглянуло и все осветило. Ах, если бы у меня была его фотография с таким лицом! Я пыталась его снять, но никак не могла поймать момент.
      Я сказал:
      - Милая моя, а чем вас не устраивает натура?
      - Ну, понимаете... - она замялась, очаровательно покраснела, а потом продолжила: - Он ведь не всегда такой. У него в аэропорту страшно тяжелая работа, так что иногда он приходит такой усталый, что немножко хмурится и ворчит. А вот если бы у меня была его фотография, то это бы меня тогда утешало. Сильно-сильно утешало, - закончила она, и в глазах блеснули непролитые слезы.
      Должен признать, что у меня мелькнула было мыслишка рассказать ей про Азазела (я его так называю, потому что не собираюсь произносить тот набор слов, который якобы является переводом его имени) и объяснить, что он для неё может сделать.
      Однако я очень щепетилен в вопросах сохранения чужой тайны и понятия не имею, откуда вы разузнали про моего демона.
      Ну, и кроме того, мне легко подавлять подобные импульсы, поскольку я человек жесткий, реалистичный и глупой сентиментальности не подвержен. Должен сказать, однако, что в твердой броне моего сердца есть некоторые слабые места, доступные для очаровательных юных дам выдающейся красоты, разумеется, я имею в виду вполне достойные и почти что родительские чувства. К тому же я понял, что мог бы оказать ей эту услугу, даже не говоря ничего об Азазеле... нет, не из боязни недоверия - я могу убедить любого нормального человека без психических отклонений вроде ваших.
      Когда я представил дело Азазелу, он никак не выразил восторга. Напротив, он мне заявил:
      - Ты просишь сделать какую-то абстракцию.
      - Ничего подобного, - сказал я ему. - Я прошу простую фотографию. Тебе надо только её материализовать.
      - И это все? Отчего бы тебе самому этого не сделать если это так просто? Ты ведь, я вижу, разбираешься в вопросах эквивалентности массы и энергии.
      - Ну только одну фотографию.
      - При этом с таким выражением, которое ты даже не можешь определить или описать.
      - Естественно, ведь он никогда не смотрел на меня так, как на свою жену. Но я верю в твое могущество.
      Я понимал, что лишней ложкой масла кашу не испортить. И не ошибся.
      Он мрачно буркнул:
      - Тебе придется сделать снимок.
      - Я не смогу поймать выражение... - начал я.
      - Этого и не понадобится, - прервал он меня. - Это уже моя забота, но проще будет иметь материальный объект, на который можно спроецировать абстракцию. Другими словами - фотоснимок, пусть даже самый плохой, на какой ты только и способен. И конечно, только один. Больше я не смогу сделать, и вообще, не собираюсь рвать мышцы своего подсознания для тебя или любого безмозглого представителя твоей породы из вашего мира.
      Да, верно, он часто бывает резок. Я думаю, он таким образом подчеркивает важность своей роли и пытается внушить, что не обязан выполнять все, о чем его попросят.
      С О'Доннелами я встретился в воскресенье, когда они возвращались из Массачусетса (на самом деле я их подкараулил). Они позволили мне снять их в выходных костюмах, причем она была польщена, а он отнесся несколько неприветливо. После этого я как можно более ненавязчиво сделал портретный снимок Кевина. Мне бы никогда не удалось заставить его улыбнуться, или сощуриться, или что там ещё Рози описывала, но это не было важно. Я даже не был уверен, что правильно навел на резкость. Я, в конце концов, не принадлежу к великим фотохудожникам.
      Потом я зашел к своему приятелю, который в фотографии мастер. Он мне проявил оба снимка и увеличил портрет до размера девятнадцать на двадцать восемь.
      Он все это проделал с недовольным видом, ворча себе под нос, что он страшно занят, но я не обратил на это внимания. В конце концов, какое значение имеют все его глупости по сравнению с действительно важным делом, которым был занят я? Меня всегда удивляло, сколько людей никак не могут понять такой простой вещи.
      Однако его настроение переменилось, как только портрет был готов. Все ещё глядя на него, он мне сказал:
      - Только не надо мне говорить, что это ты сделал снимок такого класса.
      - А почему бы и нет? - сказал я и протянул руку за портретом, но он сделал вид, что её не заметил.
      - Тебе же нужны ещё несколько копий.
      - Нет, не нужны, - ответил я, заглядывая ему через плечо. Фотография была исключительно четкой и с великолепной цветовой гаммой. С неё улыбался Кевин О'Доннел, хотя я не мог припомнить такой улыбки в момент съемки. Он хорошо выглядел и смотрел приветливо, но мне это было все равно. Наверное, чтобы увидеть в этом снимке нечто большее, нужно было быть женщиной либо мужчиной вроде моего приятеля-фотографа, не обладающего столь высокой мужественностью, как ваш покорный слуга.
      - Давай я только одну сделаю - для себя.
      - Нет, - твердо ответил я и вынул снимок из его руки, предварительно взяв его за запястье, чтобы он не вздумал его выдергивать. - И негатив, будь добр. Можешь оставить себе вот этот - снимок с расстояния.
      - Такое мне не нужно, - ответил он, скривив губы, и когда я уходил, он даже не пытался скрыть своего огорчения.
      Портрет я вставил в рамку, поставил на полку и отступил, чтобы посмотреть. Вокруг него было видно вполне различимое сияние. Азазел хорошо сработал.
      Интересно, подумал я, как отреагирует Рози. Я ей позвонил и спросил, можно ли мне заехать. Оказалось, что она собралась в магазин, но вот если бы я мог примерно через час...
      Я мог, и я заехал. Свой фотоподарок, завернутый в бумагу, я ей протянул без единого слова.
      - Боже мой! - воскликнула она, разрезав ленточку и разворачивая обертку. - Это что, в честь какого-то праздника или...
      Но тут она его достала, и её голос пресекся. Глаза широко открылись, и дыхание участилось. Наконец она смогла прошептать:
      - Мамочка моя!
      Она посмотрела на меня:
      - Это то, что вы снимали в воскресенье? Я кивнул.
      - Но как вы его точно схватили! Я его такого обожаю. Ради Бога, можно я возьму это себе?
      - Я принес его вам, - просто ответил я.
      Она обхватила меня руками за шею и крепко поцеловала в губы. Такому человеку, как я, не любящему сантименты, это не могло понравиться, и потом пришлось вытирать усы, но её неспособность сдержать в тот момент свой порыв была вполне простительна,
      После этого мы не виделись примерно с неделю, а потом я встретил её как-то у лавки мясника, и с моей стороны было бы просто невежливо не предложить ей поднести сумку до дома. Естественно, меня интересовало, не Собирается ли она снова полезть целоваться, и я про себя решил, что было бы грубо отказывать, если настаивает столь очаровательное создание. Однако она упорно глядела куда-то вниз.
      - Как поживает фотография? - спросил я, опасаясь, не стала ли она выцветать. Рози сразу оживилась:
      - Прекрасно! Я поставила её на магнитофон и наклонила так, чтобы с моего места за столом её было видно. Он на меня глядит так немножко искоса, с такой хитринкой, и нос у него наморщен как раз как надо. Честное слово, совсем как живой. И мои подруги глаз отвести не могут. Мне приходится её прятать, когда они приходят, а то вот-вот украдут,
      - А его они не украдут? - шутливо спросил я. Рози снова впала в то же напряженное молчание. Потом она качнула головой:
      - Не думаю.
      Я попробовал зайти с другой стороны:
      - А как Кевину эта фотография?
      - Он слова не сказал. Ни одного слова. Он, знаете ли, не очень наблюдателен. Я не уверена, что он её вообще заметил.
      - А что, если ему её прямо показать и спросить?
      Она молчала примерно полквартала, а я тащился рядом с тяжелой сумкой, гадая, не потребует ли она ещё и поцелуя в придачу.
      Внезапно она сказала:
      - На самом деле у него сейчас такая напряженная работа, что как-то не представляется случая спросить. Он приходит домой поздно и со мной вообще почти не разговаривает. Ну, вы же знаете, мужчины - они такие, - Она попыталась засмеяться, но у неё ничего не вышло.
      Мы подошли к её дому, и я вернул ей сумку. Она вдруг сказала шепотом:
      - И все равно вам спасибо за фотографию, много-много раз!
      И ушла. Поцелуя она не попросила, а я настолько погрузился в свои мысли, что осознал этот факт только на полпути к дому, когда уже возвращаться только для того, чтобы спасти её от разочарования, было бы глупо.
      Прошло ещё дней десять, и как-то утром она мне позвонила. Не могу ли я заехать и с ней позавтракать?
      Я сдержанно заметил, что это было бы несколько неудобно - что скажут соседи?
      - А, глупости, - сказала она. - Вы же такой невообразимо старый... то есть я хочу сказать, такой невообразимо старый друг, что им и в голову... Ну, а кроме того, мне нужен ваш совет. - Мне показалось, что она всхлипнула. Джентльмен всегда должен быть джентльменом, поэтому я оказался во время ленча в её солнечной квартирке. Она поставила на стол бутерброды с ветчиной и сыром и тонкие ломтики яблочного пирога, а на магнитофоне стояла фотография, как она рассказывала.
      Мы поздоровались за руку, и никаких попыток целоваться она не делала, что могло бы меня успокоить, если бы не её вид, который отнюдь не внушал спокойствия. Она выглядела совершенно изнуренной. Я съел половину всех бутербродов, пока ждал, чтобы она заговорила, но в конце концов был вынужден сам спросить, откуда вокруг неё атмосфера такой мрачной безнадежности.
      - Это из-за Кевина?
      Я был уверен, что не ошибся.
      Она кивнула и разразилась слезами. Я гладил её руку, но не был уверен, что этого достаточно. Я стал ненароком гладить ей плечо, и наконец она сказала:
      - Я боюсь, что он потеряет работу.
      - Что за глупости! Почему?
      - Понимаете, он стал такой дикий, очевидно, и на работе тоже. Он уже Бог знает сколько времени меня не целует и даже слова доброго никогда не скажет. Он ссорится всегда и со всеми. Что случилось - он мне не говорит, а если я спрашиваю, он бесится. Вчера зашел друг, с которым Кевин работает в аэропорту. Он сказал, что Кевин работает с таким угрюмым и несчастным видом, что начальство уже стало замечать. Я уверена, что его собираются уволить, но что же мне делать?
      Чего-то в этом роде я ожидал с нашей последней встречи и решил, что надо рассказать ей правду, и черт с ним, с Азазелом. Я прокашлялся:
      - Рози! Эта вот фотография...
      - О да, я знаю, - воскликнула Рози, хватая фотографию и прижимая её к груди. - Она дает мне силы это переносить. Это - настоящий Кевин, и что бы ни случилось - он всегда будет со мной. - Она начала всхлипывать.
      Я понял, что сказать то, что надо сказать, будет крайне трудно, однако другого пути не было. И я сказал:
      - Рози, вы не поняли. Вся беда в этой фотографии, и я в этом уверен. Все обаяние, вся жизнерадостность этой фотографии должны были откуда-то взяться. Так вот, их отобрали у самого Кевина. Понимаете?
      Рози перестала плакать.
      - Вы это о чем? Фотография - это просто свет, собранный линзой, и ещё эмульсия на пленке, и всякие там проявители - и все.
      - Обычная фотография - да, но эта... - Я знал ограниченность возможностей Азазела. Волшебную фотографию из ничего ему было бы создать не под силу, но боюсь, что научную сторону вопроса, некий закон сохранения жизнерадостности я бы не смог объяснить Рози.
      - Давайте я скажу так. Пока здесь будет стоять эта фотография, Кевин будет несчастен, сердит и раздражителен.
      - Но здесь будет стоять эта фотография, - сказала Рози, решительно водружая её на место, - и я не понимаю, зачем вы говорите такие ужасы про такую хорошую вещь. Ладно, давайте я сварю кофе.
      Она вышла на кухню, и я видел, что она оскорблена до глубины души. Тогда я сделал то, что было единственно возможным. В конце концов, ведь это я сделал снимок. И опосредованно - через Азазела - на меня ложилась ответственность за его волшебные свойства. Я схватил рамку, осторожно снял задник, вынул фотографию. И порвал её пополам, потом на четыре части, на восемь, на шестнадцать и сунул клочки себе в карман. Как только я закончил, зазвонил телефон, и Рози бросилась к нему в гостиную. Я вдвинул задник на место и поставил рамку обратно. Она была бела и пуста.
      И тут я услышал, как Рози счастливо взвизгнула.
      - Кевин! - донеслось до меня. - Это же чудесно! Я так рада! Но почему же ты мне ничего не говорил? Никогда больше так не делай!
      Она вернулась с сияющим лицом.
      - Вы знаете, что сделал этот ужасный Кевин? У него был камень в почке, и он ходил к врачу, и вообще, переживал. Это же была дикая, адская боль, и могла быть нужна операция, а мне он не говорил, потому что не хотел меня волновать. Вот болван! Конечно, он ходил такой несчастный. Ему и не пришло в голову, что я ещё больше переживала, не зная, что с ним творится. Нет, серьезно, мужчин нельзя оставлять без надзора,
      - А отчего вы сейчас так радуетесь?
      - А камень вышел. Вот только что, и он первым делом сказал мне, что очень мило с его стороны - и как раз вовремя. У него такой счастливый голос, и такой радостный. Как будто вернулся прежний Кевин. Он совсем такой, как на этой фотографии...
      Рози обернулась и взвизгнула:
      - Где фотография?
      Я встал, собираясь уходить. На ходу, идя к двери, я произнес:
      - Я её уничтожил. Потому-то камень и вышел.
      - Уничтожил? Ах ты...
      Я уже был за дверью. Я не ждал благодарности, но и до убийства доводить не хотел. Не дожидаясь лифта, я поспешил вниз с той скоростью, которую мог себе позволить, и добрых два этажа до моих ушей доносился её дикий вой.
      Дома я сжег клочки.
      С тех пор я не видел Рози. Как я слышал, Кевин стал нежным и любящим мужем, и они очень счастливы, но одно письмо я все же от неё получил. Семь страниц мелким почерком, сбивчивых и почти бессмысленных. Из них я только мог понять, что она считает, будто настроение Кевина полностью объясняется историей с камнем, а что появление и выход камня так совпали по времени с фотографией - чистая случайность.
      Еще там было несколько совершенно сумасшедших обещаний меня убить, а также - абсолютно непоследовательно - повредить некоторые части моего тела, причем называемые такими словами, которые, как я готов был бы поклясться, она не только не употребляет, но и вообще никогда не слышала.
      И я так понимаю, что никогда больше она не полезет ко мне целоваться, и это, как ни странно, меня несколько огорчает.
      Айзек АЗИМОВ
      КОМУ ДОСТАЮТСЯ ТРОФЕИ
      То the Victor, 1982
      OCR & SpellCheck: Svan
      С моим другом Джорджем мне приходится видеться нечасто, но каждый раз я у него спрашиваю, как там тот маленький демон, которого он, как он говорит, умеет вызывать.
      - Один старый и лысый писатель-фантаст, - говорил мне Джордж, - сказал однажды, что любая технология, выходящая за рамки привычного, воспринимается как колдовство. Но тем не менее мой маленький друг Азазел никоим образом не что-нибудь там внеземное, а именно демон bona fide. Пусть у него рост всего два сантиметра, зато он кое-что умеет. Кстати, откуда вы про него знаете?
      - От вас.
      Лицо Джорджа вытянулось в недоуменной гримасе, и он торжественно произнес:
      - Я никогда о нем не упоминал.
      - Кроме как в разговоре, - сказал я. - Кстати, что он последнее время поделывает?
      Джордж вздохнул, набрав пару кубометров воздуха, и выдохнул их обратно, щедро насытив запахом пива. Потом сказал:
      - Тут вы нечаянно наступили на больную мозоль. От наших с Азазелом усилий недавно пострадал мой друг, некто Теофил, а ведь мы хотели как лучше.
      Он поднес кружку к губам и продолжил.
      Мой друг Теофил (так говорил Джордж), которого вы не знаете, поскольку он вращается в более высоких кругах, чем те, где вам не отказывают в приеме, - утонченный молодой человек, большой ценитель грациозных линий и божественных форм молодых женщин - к чему я, слава Богу, равнодушен, - но которому недоставало способности пробуждать у них взаимность.
      Он мне говаривал:
      - Джордж, я этого не понимаю. Я умен, я прекрасно веду разговор, я остроумен, весел, у меня вполне терпимая внешность...
      - Да-да, - отвечал я. - У вас есть глаза, нос, рот и уши, все в должном количестве и на нужных местах. Это я могу подтвердить под присягой.
      - ...и потрясающе образован по теории любви, хотя у меня не было шансов испытать свои знания на практике. И вот оказывается, что я не могу привлечь к себе эти милые создания. Вот посмотрите, сколько их тут вокруг, и ни одна не выражает ни малейшей предрасположенности завязать со мной знакомство, хотя я тут сижу с гениально-глубокомысленным выражением лица.
      Мое сердце обливалось кровью от сострадания. Я его знал ещё младенцем и помню, один раз я даже держал его на руках по просьбе его матушки, оправлявшей одежду после кормления. Такие вещи связывают людей.
      Я спросил:
      - Дорогой друг, были бы вы счастливей, если бы умели привлекать их внимание? Он ответил просто:
      - Это был бы рай.
      Мог ли я не пустить его в рай? Я изложил Азазелу все как было, и он, как всегда, не пришел в восторг.
      - Слушай, попроси лучше у меня бриллиант. Я переставлю атомы в кусочке угля, и ты получишь хороший камешек в полкарата. Но как, черт побери, я устрою твоему приятелю неотразимость для женщин? Как?
      - А если ты в нем переставишь пару атомов? - спросил я, пытаясь предложить идею. - Я хочу, чтобы ты для него что-нибудь сделал, хотя бы в память о неповторимом питательном аппарате его матушки.
      - Ладно, давай подумаю, - сказал Азазел. - Скрытые феромоны человека! Разумеется, с этой вашей теперешней привычкой мыться по поводу и без повода и ещё опрыскиваться искусственными ароматами вы вряд ли помните о естественном пути передачи эмоций. А я могу так перестроить биохимический портрет твоего друга, чтобы он производил большие дозы сверхэффективных феромонов в ответ на появление у него на сетчатке изображения какой-нибудь из этих грубых самок вашего уродливого вида.
      - То есть он будет вонять?
      - Ничего подобного. Запах феромона едва ли ощущается сознанием, но действует на самок данного вида, вызывая у них неосознанное и атавистическое желание подойти поближе и улыбнуться. Наверное, ещё и стимулирует выработку ответных феромонов, а дальше, я полагаю, все происходит автоматически.
      - Тогда это то, что надо, - сказал я, - поскольку, как я думаю, этот юный Теофил сможет произвести хорошее впечатление. Он такой открытый парень, темпераментный и веселый.
      Работа Азазела оказалась эффективной, как я выяснил после очередной встречи с Теофилом. Это было в уличном кафе.
      Его я заметил не сразу, потому что мое внимание привлекла группа молодых женщин, симметрично расположенных по окружности. Я, к счастью, уже не подвержен их чарам с тех пор, как достиг возраста умеренности, однако дело было летом, и все они были одеты в тщательно обдуманное отсутствие одежды, так что я, как человек наблюдательный, не мог не начать внимательно рассматривать.
      Прошло, как я помню, несколько минут, в течение которых я наблюдал за напряженным и нервозным поведением некоей пуговицы, пытавшейся удержать в закрытом положении кофточку, к которой была пришита. Я начал уже было строить рассуждения на тему о том, что... Но я был не прав.
      Лишь через несколько минут заметил я Теофила в центре этой симметричной структуры - как Полярную звезду во главе Малой Медведицы из прекрасных летних девушек. Несомненно, его феромонную активность усилил разогрев на полуденном солнышке.
      Я пробрался через этот круг женственности, побратски подмигивая и улыбаясь, изредка позволяя себе отеческие похлопывания по плечу, и уселся рядом с Теофилом на стул, который для меня, надув губки, освободила очаровательная девушка.
      - Мой молодой друг, - сказал я ему, - это зрелище чарует и вдохновляет.
      И лишь сказав это, я заметил у него на лбу грустную морщинку. Я тут же заботливо спросил:
      - Что случилось?
      Не разжимая губ, он произнес таким тихим шепотом, что я еле расслышал:
      - Бога ради, заберите меня отсюда.
      Я, как вы знаете, человек решительных поступков. Мне не составило никакого труда подняться и отчетливо произнести:
      - Юные леди, мой молодой друг, понуждаемый неумолимыми законами биологии, должен посетить мужской туалет. Подождите его здесь, и он вернется.
      Мы вошли в ресторанчик и вышли через заднюю дверь. Одна из юных дам, с выпирающими, как булыжники, недвусмысленными бицепсами и со столь же недвусмысленным выражением подозрительности на угрюмом лице, догадалась обежать вокруг ресторана, но мы успели вовремя её заметить и нырнуть в такси. Она гналась за нами ещё два квартала, не отставая. В комнате Теофила, в безопасности, я сказал:
      - Теофил, вы явно открыли секрет, как привлекать женщин. Это и есть тот рай, к которому вы стремились?
      - Не совсем, - ответил Теофил, медленно расслабляясь под струей воздуха из кондиционера. - Они друг другу мешают. Я не знаю, что случилось, однако вот недавно ко мне подошла эта странная женщина и спросила, не встречала ли она меня в Атлантик-Сити. "Никогда! - возмущенно воскликнул Теофил.
      Никогда в жизни не бывал я в Атлантик-Сити", Я ещё не успел возразить, как подбежала другая, утверждая, что я уронил платок и она хочет мне его вернуть, и тут же подскочила третья со словами: "Детка, хочешь сниматься в кино?" Я ответил:
      - Вам остается только выбрать одну из них. Я бы выбрал ту, которая звала в кино. Легкая жизнь, а вокруг вьются тучи актрисок.
      - Да не могу я никого из них выбрать. Они следят друг за другом почище стервятников. Стоит мне посмотреть на одну, так все остальные хватают её за волосы и вышвыривают вон. У меня так же нет женщины, как и не было, только в старые дни мне хотя бы не приходилось смотреть, как они колышут грудью и глядят на меня томными глазами.
      Я сочувственно вздохнул и сказал:
      - А почему не устроить им отборочный турнир? Вот в таком окружении дам, как сегодня, взять и сказать: "Мои дорогие, я глубоко увлечен вами всеми вместе и каждой в отдельности. А потому прошу вас выстроиться в алфавитном порядке, и каждая по очереди меня поцелует. Та, которая исполнит это наиболее самозабвенно, останется со мной на вечер". Максимум того, что вы на этом теряете, - послужите объектом для чрезмерно старательных поцелуев.
      - Хм! - произнес Теофил. - А почему бы и нет? Трофеи - победителю, и пусть меня победит самый лучший трофей. - Он облизнул губы, потом выпятил их и поцеловал воздух, отрабатывая технику. - Так и сделаем. Как вы думаете, что, если я, чтобы это было менее утомительно, поставлю условие руки за спиной?
      - Я бы не стал, - ответил я, - друг мой Теофил. В этом случае вам самому может захотеться проявлять какие-то усилия. Я бы предпочел правило "все захваты дозволены".
      - Возможно, вы правы, - сказал Теофил, воспринимая совет того, кто имел немалый опыт в вопросах подобного рода.
      Вскоре я должен был покинуть город в связи с делами и не видел Теофила около месяца. Мы встретились в супермаркете. Он толкал перед собой тележку, нагруженную бакалеей. Его лицо меня убило. Загнанным взглядом озирался он по сторонам.
      Я к нему подошел, и он со странным писком пригнулся. Потом узнал меня:
      - Слава Богу, а то я подумал, что вы - женщина. Я покачал головой,
      - Все ещё мучаетесь? Вы разве не устроили отборочный турнир?
      - Устроил. В том-то все и дело.
      - А что случилось?
      - Я... - он оглянулся по сторонам и выглянул в проход между стеллажами. Убедившись, что вокруг чисто, он заговорил тихо и быстро, как человек, который торопится что-то сказать по секрету и при этом знает, что его вот-вот прервут: - Я это сделал. Я заставил их написать заявления на конкурс с указанием возраста, сорта зубной пасты и прочего, представить как полагается рекомендации и справки - и назначил день. Конкурс должен был проходить в большом бальном зале в Уолдорф-Астории. Я заготовил приличный запас гигиенической помады для них, профессиональную массажистку и баллон с кислородом для себя для поддержания формы, Как вдруг накануне конкурса ко мне в номер является мужик. Я говорю "мужик", но сперва мне показалось оживший кирпичный столб. Ростом под два десять, в плечах где-то метр пятьдесят, и кулаки - как ковши паровой лопаты. Он улыбнулся, показав клыки, и заявил:
      - Сэр, завтра в вашем конкурсе участвует моя сестренка.
      - В самом деле? Очень рад это слышать, - сказал я, желая удержать дальнейший разговор в том же дружелюбном ключе.
      - Моя маленькая сестренка, - сказал мужик, - нежный цветок на нашем корявом родословном древе. Она - зеница ока моих трех братьев и моя, и каждого из нас сводит с ума одна только мысль о том, что её может постигнуть разочарование.
      Я спросил:
      - А ваши братья похожи на вас, сэр? Он сильно смутился:
      - Да. нет, сэр, что вы. Я в детстве сильно болел и так и остался вот таким вот усохшим недомерком на всю жизнь. А мои братья - настоящие мужчины нормального роста. - Он показал рукой примерно два с половиной метра от земли.
      Я с глубоким чувством заявил:
      - Я уверен, сэр, что шансы вашей очаровательной сестры исключительно высоки.
      - Это приятно слышать. У меня есть дар предвидения - я думаю, в компенсацию за мою физическую неполноценность. И вот я предвижу, что моя сестренка выиграет конкурс. По какой-то непонятной причине, - продолжил он, - моя сестричка вбила себе в голову, что вы - её судьба, и если бы её постигла неудача, мы - её братья - чувствовали бы себя так, как если бы нам в морду плюнули. А уж тогда...
      Тут он осклабился ещё сильнее, и клыки вылезли ещё больше. Медленно, по одной, он пощелкал костяшками своих ручищ, и звук был такой, как будто ломается бедренная кость. Я никогда этого не слышал, но внезапный приступ дара предвидения дал мне ясно понять, как это звучит.
      Я сказал:
      - У меня такое чувство, сэр, что вы правы. Есть у вас фотография той особы, о которой идет речь?
      - Вы знаете, - сказал он, - совершенно случайно есть.
      Он достал фотографию в рамке, и должен признать, что у меня сердце екнуло. Я не мог себе представить, как эта леди выиграет состязание.
      Однако дар предвидения - это дар предвидения, и вопреки всем шансам молодая леди одержала чистую победу. Когда объявили результат, в зале чуть не вспыхнул бунт, но победительница очистила помещение собственноручно с неимоверной быстротой и эффективностью, и с тех пор мы с ней, к сожалению, - то есть к счастью - неразлучны. Да вон она, роется на мясном прилавке. Она очень любит мясо - и не только сырое.
      Я посмотрел на эту девушку и сразу узнал ту, что два квартала гналась за нашим такси. Очень решительная особа. Я залюбовался её пульсирующими бицепсами, серьезной гастрономической увлеченностью и развитыми надбровными дугами.
      - Вы знаете, Теофил, - сказал я ему, - может быть, имеет смысл снизить вашу привлекательность до прежнего уровня?
      Теофил вздохнул:
      - Это, боюсь, небезопасно. Моя нареченная и её крупногабаритные братцы могут неправильно понять потерю интереса с её стороны.