Я сурово сказал:
      - Не понимаю, о чем ты говоришь, но это звучит так, как будто ты только что играл в азартные игры, Разве это достойно цивилизованного и утонченного существа? Что бы сказала твоя бедная матушка, увидев, как ты тратишь время своей жизни на азарт среди шайки бездельников?
      Азазел, похоже, был ошеломлен. Потом он промямлил:
      - Ты прав. У моих матушек сердце бы разбилось. У всех троих. Особенно у моей бедной средней матушки, что столь многим для меня пожертвовала.
      И он разразился сопрановыми рыданиями, от которых резало слух.
      - Ну, ладно, ладно, - успокаивал я его. Мне хотелось заткнуть уши, но я боялся его обидеть. - Ты можешь искупить свой грех, оказав благодеяние этому миру.
      И я рассказал ему о Виссарионе Джонсоне.
      - Хм-м, - сказал Азазел.
      - Что это значит? - встревожено переспросил я.
      - Это значит "хм-м", - огрызнулся Азазел. - Что это еще, по-твоему, может быть?
      - Так ты считаешь, что все это чистое совпадение и что Виссариону не следует принимать его во внимание?
      - Возможно - если бы не то, что это никак не может быть чистым совпадением и твоему Виссариону следует принять его во внимание. Случившееся должно быть проявлением закона природы.
      - Какой тут может быть закон природы?
      - Ты думаешь, что знаешь все законы природы?
      - Да нет.
      - Наверняка нет. Наш великий поэт Первосвят написал на эту тему очень тонкий куплет, который я, с присущим мне поэтическим даром, переведу на ваше варварское наречие.
      Азазел прочистил горло, задумался и произнес:
      Натура - искусство
      Сокрыто от Божьих детей,
      Ты не узришь никогда
      Ея изощренных путей.
      Я подозрительно спросил:
      - А что это значит?
      - Это значит, что здесь дело в законе природы, и мы должны разобраться, в чем он заключается и как с его помощью перестроить ткань событий согласно нашим целям. Вот что это значит. Ты думаешь, великий поэт моего народа стал бы лгать?
      - Никогда. Так что мы можем сделать?
      - Посмотрим. Законов природы, знаешь ли, очень много.
      - В самом деле?
      - Ты себе представить не можешь. Есть вот один очень симпатичный закон природы - чертовски красивое уравнение, если записать его в тензорах Вайнбаума - определяющий связь температуры супа с тем, насколько быстро его надо доесть. Возможно, что, если такое странное убывание срока председания подчиняется тому закону, которому как я думаю, оно подчиняется, я смогу изменить природу твоего друга таким образом, чтобы ему ничто на земле не могло повредить. Это, конечно, не защитит его от физиологического старения. То, что я собираюсь с ним сделать, не даст ему бессмертия, но он не умрет от болезни или несчастного случая, а этого, я думаю, достаточно.
      - Полностью. А когда это будет сделано?
      - Я пока не знаю точно. На этих днях я очень занят с одной юной особой женского пола моего вида, которая, похоже, в меня втрескалась по уши, бедняжка. - Он зевнул, закрутил раздвоенный язычок винтом и раскрутил снова. - У меня намечается крупный недосып, но за два-три дня сделаю.
      - Хорошо, а как я узнаю, что все сделано?
      - Это просто, - ответил Азазел. - Подожди несколько дней и пихни своего приятеля под грузовик. Если он останется невредим, значит, моя работа удалась. А сейчас, если ты не против, я только доиграю этот единственный кон, а потом, с мыслью о моей бедной средней матушке, выйду из игры. Конечно, с выигрышем.
      Не думайте, что убедить Виссариона в его безопасности не потребовало массы хлопот.
      - Ничто на земле мне не повредит? - все спрашивал он меня. - А откуда вы знаете, что мне ничто на земле не повредит?
      - Знаю. Послушайте, Виссарион, я же не ставлю под сомнение ваши профессиональные знания. Когда вы мне говорите, что процентная ставка упадет, я же не начинаю придираться и спрашивать, откуда вы знаете.
      - Ладно, это все хорошо, но ведь если я скажу, что процентная ставка упадет, а она будет продолжать расти - это бывает не чаще, чем в половине случаев, - то будут задеты только ваши чувства. Если же я буду действовать в предположении, что мне ничто на земле повредить не может, а что-то меня все-таки заденет, то пострадают не только мои чувства. Это ведь Я пострадаю.
      С такой логикой спорить невозможно, но я продолжал спорить. Я постарался его уговорить хотя бы не отказываться прямо, а постараться отложить решение вопроса на несколько дней.
      - Они никогда не пойдут на такую задержку, - упрямился он, но вдруг, откуда ни возьмись, выяснилось, что настала годовщина "черной пятницы" и КУВ погрузился в ежегодный традиционный трехдневный траур с молитвами по усопшим. Проволочка возникла сама по себе, и уже одно это навело Виссариона на мысль, что ему кто-то ворожит.
      Потом случилось, что, когда он снова вышел на люди и мы с ним переходили улицу с сильным движением, я как-то (уже точно и не помню как) резко наклонился завязать шнурок, случайно потерял равновесие и упал на него, он тоже потерял равновесие, и тут же раздался адский визг шин и скрежет тормозов, и три машины сплющились в лепешку.
      Но и Виссарион не остался совершенно невредимым: у него растрепались волосы, очки съехали на сторону, а на колене правой брючины появилось здоровенное масляное пятно.
      Он, однако, не обратил на это внимания. Со сверхъестественным ужасом глядя на катастрофу, он бормотал:
      - Не зацепило. Боже мой, даже не зацепило! Подумать только, не зацепило.
      В тот же самый день он без плаща, без зонтика, без калош попал под дождь - холодный, мерзкий дождь - и не простудился. Даже не потрудившись вытереть волосы, он позвонил и дал согласие занять пост председателя.
      Его правление было примечательно. Прежде всего он увеличил впятеро свою ставку гонорара без всяких дурацких разговоров об увеличении средней точности прогнозов и т.п. В конце концов, клиент не может требовать слишком многого. Мало того, что он получает консультацию у профессионала, которому нет равных по престижу, так ему еще и советы подавай лучше, чем у других?
      Во-вторых, он наслаждался жизнью. Никаких простуд, никаких вообще заразных заболеваний. Он переходил улицу, где хотел и когда хотел, не обращая внимания на светофоры, и при этом, надо сказать, катастрофы устраивал довольно редко. Он без колебаний заходил ночью в парк, а когда на улице хулиган приставил ему нож к груди и предложил произвести трансферт наличности, Виссарион просто двинул его ногой в пах и пошел дальше. Юный финансист был столь поглощен собственными ощущениями, что пренебрег необходимостью вовремя возобновить заявку.
      В годовщину его председания я встретил его в парке. Он шел на торжественный обед, посвященный этому событию. Стоял дивный денек бабьего лета, и когда мы сели рядом на парковую скамейку, оба были спокойны и довольны.
      - Джордж, - сказал он. - У меня был счастливый год.
      - Приятно слышать, - ответил я.
      - У меня репутация, которой мог бы позавидовать любой экономист всех времен и народов. Только в прошлом месяце я предупреждал, что "Лапша анлимитед" должна будет слиться с "Ушным эликсиром", и когда они образовали компанию "Лап Ушка", все восхищались, как я почти предсказал результат.
      - Помню, как же, - отозвался я.
      - А теперь - я рад, что могу сказать вам первому...
      - О чем, Виссарион?
      - Президент попросил меня стать Главным Экономистом Соединенных Штатов, и я достиг предела своих мечтаний и дерзновений. Вот, смотрите!
      Он достал плотный конверт, у которого в углу стоял внушительный штамп "Белый дом". Я его открыл, и в это время раздалось какое-то странное "дзин-н-нь", как будто пуля свистнула мимо уха, и краем глаза я увидел что-то вроде вспышки.
      Виссарион раскинулся на скамейке, спереди на рубашке расплескалась кровь, и был он мертв. Кто-то из прохожих остановился, кто-то вскрикнул и поспешил прочь.
      - Вызовите врача! - крикнул я. - Вызовите полицию!
      Они в конце концов приехали и вынесли вердикт, что он был застрелен прямо в сердце из пистолета неизвестного калибра каким-то сумасшедшим снайпером. Ни снайпера, ни пули на нашли. К счастью, оказались свидетели, видевшие, что я ничего, кроме конверта, в руках не держал и потому чист от всяких подозрений. Иначе я мог иметь массу неприятностей.
      Бедняга Виссарион!
      Он пробыл председателем точно один год, как он и опасался, но Азазел не был виноват. Он обещал только, что Виссариону ничто на земле на повредит, однако, как сказал Гамлет, "на небе и земле есть многое, друг Горацио, чего на земле нет".
      Раньше, чем прибыли врачи и полиция, я заметил маленькую дырочку в деревянной спинке скамейки за спиной Виссариона. Перочинным ножиком я выковырял оттуда маленький темный предмет. Он был еще теплым. Через несколько месяцев я показал его в музее и понял, что был прав. Это был метеорит.
      Короче говоря, Виссарион не был убит никаким земным предметом. Он первый в истории человек, убитый метеоритом. Я об этом никому не рассказывал, поскольку Виссарион был человеком скромным, и подобная известность его бы не порадовала. Она затмила бы все его великие работы по экономике, а этого я допустить не мог.
      Но каждый год в юбилей его взлета и его смерти я вспоминаю его и думаю: "Бедный Виссарион! Бедный Виссарион!"
      Джордж промокнул глаза платком, а я сказал:
      - А что случилось с его преемником? Он должен был удержаться на посту полгода, а следующий - три месяца, а следующий...
      - Не надо, мой друг, угнетать меня своим знанием высшей математики, сказал Джордж. - Я не из ваших страдальцев-читателей. Ничего подобного не случилось, поскольку клуб сам сменил закон природы.
      - Да? А как?
      - Им стукнуло в голову, что название клуба - Клуб Уменьшающихся Возвратов - и есть то зловещее имя, что управляет сроками власти председателей. И они просто сменили название КУВ на КСР.
      - А что значат эти буквы?
      - Клуб Случайного Распределения, конечно, - сказал Джордж, - и следующий председатель уже занимает свой пост около десяти лет и все пребывает в добром здравии.
      Тут как раз вернулся официант со сдачей, и Джордж, поймав ее в свой платок, небрежным и одновременно величественным жестом положил платок с деньгами в нагрудный карман, встал и, весело махнув рукой, вышел.
      УГАДЫВАНИЕ МЫСЛИ
      В то утро мной овладело философское настроение. Покачивая головой от грустных воспоминаний, я сказал:
      - "Искусства нет, чтоб мысль с лица считать". Этому человеку я доверял безоглядно.
      Было довольно прохладное воскресное утро. Мы с Джорджем сидели за столом в местной пирожковой, и Джордж, помню, заканчивал второй солидный пирог, хорошо начиненный сливочным сыром и форелью.
      - Это чего-нибудь из рассказов, которые вы имеете привычку всучивать наиболее неразборчивым редакторам? - спросил он.
      - Вообще-то это Шекспир, - ответил я. - Из "Макбета".
      - Ах да, я забыл вашу приверженность мелкому плагиату.
      - Выразить свою мысль подходящей цитатой - это не плагиат. Я хотел сказать, что у меня был друг, которого я считал человеком со вкусом и умом. Я его угощал обедами. Я иногда ссужал его деньгами. Я хвалил его внешность и характер. И обратите внимание, я это делал, совершенно не имея в виду, что этот человек по профессии - литературный критик, если это можно назвать профессией.
      Джордж перебил:
      - И несмотря на все эти ваши бескорыстные действия, пришло время, когда этот друг написал рецензию на одну из ваших книг и раздраконил ее немилосердно.
      - А вы, - спросил я, - видели эту рецензию?
      - Никоим образом. Я просто спросил себя, какой отзыв могла получить ваша книга, и правильный ответ пришел ко мне, как озарение.
      - Да вы поймите, Джордж, пусть бы он написал, что книга плохая - я бы отреагировал не сильнее, чем реагирует на такие идиотские замечания любой другой автор. Но когда он употребляет выражение "старческое слабоумие" это уже слишком. Сказать, что книга предназначена для восьмилетних, но им вместо ее чтения лучше поиграть в кубики - это удар ниже пояса. - Я вздохнул и повторил: "Искусства нет, чтоб мысль..."
      - Это вы уже говорили, - сразу отозвался Джордж.
      - Он был такой дружелюбный, такой компанейский, так был благодарен за эти маленькие одолжения. Откуда я мог знать, что под этой личиной таится злобная, коварная змея.
      - Но ведь он - критик, - возразил Джордж. - Кем же ему еще быть? В обучение критика входит искусство охаять родную мать. Даже почти невероятно, что вас так до смешного просто обдурили. Вы переплюнули даже моего друга Вандевантера Робинсона, а он, если честно сказать, был кандидатом на Нобелевскую премию по наивности. С ним был любопытный случай...
      - Вот, смотрите, - сказал я, - вот рецензия в "Нью-йоркском книжном обозрении" - пять колонок горькой желчи, яда и слюны бешеной собаки. Мне не до ваших историй, Джордж.
      А я думаю, что вы будете слушать (так сказал Джордж), и это будет правильно. Это вас отвлечет от последствий вашей непоследовательности. Мой друг Вандевантер Робинсон был молодым человеком, которого каждый назвал бы многообещающим. Он был красивой, образованной, культурной и творческой личностью. Он учился в лучшем колледже и был счастливо влюблен в очень милое юное создание по имени Минерва Шлумп.
      Минерва была одной из моих крестниц и очень меня любила, что вполне объяснимо. Конечно, человек моего морального уровня не любит позволять юным дамам выдающихся пропорций обнимать себя или вешаться на шею, но Минерве, с ее детской невинностью и, самое главное, такой упругой на ощупь, я это разрешал.
      Разумеется, я никогда не позволял ей этого в присутствии Вандевантера, ревнивого до глупости.
      Однажды он объяснил этот свой недостаток в таких выражениях, которые тронули мое сердце.
      - Джордж, - сказал он, - с самого детства я мечтал полюбить женщину в высшей степени добродетельную, женщину нетронутой чистоты, женщину - да позволено мне будет употребить это слово - с фарфоровым сиянием невинности. И в Минерве Шлумп - осмелюсь прошептать это божественное имя - я как раз и нашел такую женщину. Это тот единственный случай, когда я знаю, что меня не предадут. Если бы здесь мое доверие было обмануто, я не знал бы, как мне дальше жить. Я бы стал стариком с разбитым сердцем, без единого утешения, если не считать такой золы и суеты, как особняк, слуги, клуб и полученные в наследство деньги.
      Бедняга. Юная Минерва его не обманывала - я это хорошо знал, поскольку, когда она сиживала у меня на коленях, я мог с уверенностью сказать, что в ней не было ни малейшего следа порока. Но боюсь, что это был единственный человек, или единственный пункт, или единственный случай, когда он не был обманут. У бедного молодого человека не было вообще никакой критичности. Он был, грубо говоря, так же глуп, как вы. Ему не хватало искусства считывать мысли... я знаю, вы уже это говорили. Да, дважды, дважды.
      Особенно осложняло его жизнь то обстоятельство, что он был начинающим сыщиком в нью-йоркской полиции.
      Эта работа была целью его жизни (помимо цели найти совершенную даму). Быть одним из тех остроглазых ястребиноносых джентльменов, кои являют собою повсеместно ужас для злодеев. С этой целью он изучал криминологию в Гротоне и в Гарварде и внимательнейшим образом прорабатывал все отчеты, когда-либо доверенные бумаге такими авторитетами, как сэр Артур Конан Дойль и леди Агата Кристи. Все это вместе, в сочетании с нещадным использованием влияния семьи и тем, что его родной дядя некогда был главой муниципалитета Квинса, привело к его назначению в полицию.
      К сожалению - чего никак нельзя было ожидать, - он не преуспел. Непревзойденный в умении плести тончайшую цепь доказательств с использованием собранных другими показаний, он оказался совершенно неспособным снимать показания сам.
      Трудность состояла в том, что у него была невероятная способность верить всему, что слышит. Любое алиби, самое дурацкое, сбивало его с толку. Любому заведомому мошеннику достаточно было дать честное слово - и Вандевантер уже не был способен даже на сомнение.
      Это стало настолько известным, что все преступники, от мелких карманников до крупных политиков и промышленников, отказывались от допросов у других следователей.
      - Приведите Вандевантера! - кричали они.
      - Я ему расскажу все, как на духу! - говорил карманник.
      - Я ознакомлю его с фактами, расположенными в должной последовательности мною лично, - говорил политик.
      - Я объясню, что этот правительственный чек на сто миллионов долларов случайно лежал у меня в ящике с мелочью, а мне как раз надо было дать на чай чистильщику сапог, - говорил промышленник.
      В результате он разваливал все, к чему прикасался. Он отличался абсолютной леворукостью - выражение, придуманное одним моим грамотным приятелем. Конечно, не помните - я имею в виду не вас. Я ведь сказал грамотным приятелем.
      Шли месяцы, нагрузка в судах падала, а бесчисленные громилы, мошенники и рецидивисты возвращались в объятия родственников и друзей без малейшего пятнышка на репутации.
      Естественно, Нью-Йорк довольно быстро оценил ситуацию и раскопал причину. Вандевантер проработал всего два с половиной года, как заметил, что товарищи, к которым он привык, его избегают, а начальство встречает его недовольной и озадаченной гримасой. О повышении даже и речи не было, хотя Вандевантер при всех казавшихся ему удобными случаях поминал своего дядю главу администрации.
      Он пришел ко мне, поскольку молодым людям в трудную минуту свойственно обращаться за помощью и советом к мудрым мира сего... не понимаю, что вы имеете в виду, когда спрашиваете, кого я мог бы рекомендовать. Пожалуйста, не отвлекайте меня на посторонние темы.
      - Дядя Джордж, - сказал он. - Похоже, что я влип в полосу затруднений.
      Он всегда называл меня "дядя Джордж" под впечатлением моего достойного и блестяще-благородного вида, сообщаемого мне ухоженными белыми манжетами не то что эти ваши сомнительные запонки.
      - Дядя Джордж, - продолжал он, - меня ни за что не хотят повышать по службе. Я все еще начинающий детектив нулевого класса. Мой кабинет посреди коридора, а ключ от уборной не подходит к замку. Мне это безразлично, но моя дорогая Минерва с ее безыскусной неиспорченностью может посчитать, что я - неудачник, и ее маленькое сердце при этой мысли просто разрывается. Она говорит: "Я не хочу выходить за неудачника. Надо мной смеяться будут", - и у нее губы дрожат.
      Я спросил:
      - Мой милый Вандевантер, у ваших неприятностей есть какая-нибудь причина?
      - Никакой. Для меня это абсолютная загадка. Признаю, что я не раскрыл ни одного преступления, но я не думаю, что дело в этом. Никто же не ждет, что все они будут раскрываться.
      - А другие детективы раскрывают хоть малую толику дел?
      - Время от времени бывает, но их способ действия вызывает у меня глубокий шок. У них такое мерзкое чувство недоверия, такой разъедающий скептицизм, такая манера смотреть на подозреваемого и цедить сквозь зубы: "Вы подумайте!" Или: "Расскажите вашей бабушке!" Это унижает людей. Это... это не по-американски.
      - А может быть, что такие подозреваемые говорят неправду, и к ним следует отнестись со скептицизмом? Вандевантер на мгновение опешил:
      - Вы знаете, я думаю, что это возможно. Какая ужасная мысль!
      - Ладно, - сказал я, - Я подумаю, что можно сделать.
      Тем же вечером я вызвал Азазела - двухсантиметрового демона, который мне пару раз помог за счет присущей ему волшебной силы. Я вам про него никогда не говорил... Ах, говорил? Что, в самом деле говорил? Ну, ладно. Он появился в маленьком круге слоновой кости на моем столе, когда я сжег по периметру этого круга специальные снадобья и произнес несколько древних заклинаний - к сожалению, не могу посвятить вас в детали.
      Он появился одетый в длинную ниспадающую мантию - длинную по крайней мере в сравнении с двумя сантиметрами, коими измеряется его рост от основания хвоста до кончиков рогов. Одну руку он простер вверх и что-то быстро говорил визгливым голосом, помахивая хвостом.
      Ясно, что он находился в процессе какой-то церемонии. Он из тех созданий, которых всегда занимают несущественные подробности, Мне никогда не удавалось его застать в состоянии спокойного отдыха или достойного ничегонеделания. Он всегда занят какой-нибудь несвоевременной ерундой и страшно злится, когда я его отрываю. Однако на этот раз он меня сразу признал и улыбнулся. По крайней мере, я думаю, что он улыбнулся, потому что черты его лица рассмотреть трудно, а когда я однажды взял для этого лупу, он безмерно оскорбился.
      - Отлично, - сказал он. - Такая перемена меня устраивает. Речь была отличная, и я уверен в успехе.
      - Успехе в чем, о Великий? Ведь успех, несомненно, сопровождает все твои начинания.
      (У него слабость к такой грубой лести. В этом смысле он как-то забавно напоминает вас.)
      - Я прохожу на правительственный пост, - сказал он довольно. - Меня должны выбрать мырдоловом.
      - Могу ли я почтительно просить снизойти к моему невежеству и объяснить мне, что такое мырд?
      - А, это такое мелкое домашнее животное, которое у нас разводят для забавы. У некоторых этих мырдов нет лицензии, и мырдолов их отлавливает. У этих мелких зверьков звериная хитрость и отчаянная храбрость, и заниматься этим должен кто-то с интеллектом и мощью - любой другой провалит дело. Тут некоторые фыркали и говорили: "Азазел? Да его разве можно выбирать мырдоловом? " - но я им покажу, что справлюсь. Так чем я могу тебе помочь?
      Я объяснил ситуацию, и Азазел страшно удивился:
      - Ты говоришь, что в твоем ничтожном мире особь не может определить, соответствует ли объективной истине утверждение, сделанное другой особью?
      - У нас есть такое устройство, называется "детектор лжи", - объяснил я. - Он измеряет кровяное давление, электрическую проводимость кожи и тому подобное. Он может определить ложь, но с тем же успехом определяет нервозность и напряжение, принимая их за ложь.
      - Это понятно, но ведь есть же тонкие параметры функционирования желез, свойственные любой особи, по которым всегда можно определить ложь или это вам неизвестно?
      Я уклонился от этого вопроса.
      - Есть ли способ дать возможность детективу нулевого класса Робинсону определять эти параметры?
      - Без ваших громоздких машин? Только средствами собственного разума?
      - Да.
      - Ты должен понять, что ты просишь меня воздействовать на разум особи твоего вида. Разум большой, но крайне примитивный.
      - Я это понимаю.
      - Ладно, я попробую. Ты должен отнести меня к нему или привести его сюда, чтобы я мог его исследовать.
      - Конечно. И так и было сделано.
      Вандевантер пришел ко мне через месяц с изумленным выражением лица.
      - Дядя Джордж, - сказал он, - со мной произошла необычайнейшая вещь. Я допрашивал молодого человека, подозреваемого в ограблении винного магазина. Он как раз рассказывал мне подробности, как он проходил мимо магазина, глубоко задумавшись о своей бедной матушке, что страдала от страшной головной боли после полубутылки джина. Он зашел в магазин проконсультироваться, разумно ли пить джин сразу после такого же количества рома, как вдруг владелец без всякого видимого повода сунул ему в руку пистолет и начал запихивать к нему в карманы содержимое кассы - а молодой человек изумлялся и брал, - и как раз в эту минуту вошел полисмен. Молодой человек предполагал, что владелец хотел как-то расплатиться за страдания, причиненные его (владельца) товаром его (молодого человека) бедной матушке. Вот он мне это рассказывает, а мной вдруг овладевает странное чувство, что он - э-э - выдумывает.
      - В самом деле?
      - Да. Очень забавное чувство. - Вандевантер понизил голос до шепота. Мне каким-то образом стало известно не только то, что молодой человек вошел в магазин уже с пистолетом, но и то, что у его матушки вообще не болела голова. Вы можете себе представить, чтобы кто-то плел небылицы о родной матери?
      Тщательное исследование показало, что Вандевантер был прав во всех отношениях. Молодой человек действительно говорил неправду о родной матери.
      С этого момента способности Вандевантера неуклонно росли. За месяц он превратился в искусную, проницательную, безжалостную машину обнаружения лжи.
      Весь департамент с возрастающей заинтересованностью наблюдал, как одна за другой проваливались попытки подозреваемых обвести Вандевантера вокруг пальца. Ни одна история о глубокой погруженности в молитву и чисто машинальном вскрытии при этом несчастного сейфа не могла выдержать его беспощадной логики допроса. Адвокаты, инвестировавшие доверенные им деньги сирот в обновление собственных офисов - совершенно случайно, по ошибке, быстро выводились на чистую воду. Бухгалтеры, по недосмотру вычитавшие номер телефона из графы "налог к уплате", ловились на собственных противоречиях. Торговцы наркотиками, только что подобравшие пятикилограммовые пакеты с героином в ближайшем кафе и искренне принимавшие его за сахар, сдавались под напором неопровержимых аргументов.
      Вандевантер Победоносный - так называли его теперь, и даже сам комиссар под аплодисменты всего отделения вручил ему настоящий ключ от уборной, не говоря уже о том, что его офис перенесли в начало коридора.
      Я уже поздравлял себя с тем, что все отлично и что вскоре Вандевантер, убедившись в своем успехе, женится на Минерве Тлумп, как вдруг явилась сама Минерва.
      - О дядя Джордж, - прошептала она с ужасом, покачивая всем своим упругим телом и падая ко мне на грудь. От страха она была на грани истерики.
      Я подхватил ее, прижал к себе и минут пять-шесть выбирал стул, чтобы усадить ее поудобнее.
      - Что случилось, моя милая? - спросил я, медленно сгружая ее с себя и оправляя на ней одежду на случай, если бы в ней был непорядок.
      - Дядя Джордж, - сказала она, и в ее красивых глазах показались слезы. - Вандевантер.
      - Я надеюсь, он не шокировал тебя непристойными или неуместными предложениями?
      - О нет, дядя Джордж. Он слишком хорошо воспитан, чтобы делать такие вещи до свадьбы, хотя я ему осторожно объяснила, что вполне понимаю, какое влияние оказывает на поведение молодых людей гормональная сфера, и что я вполне готова простить его, если он не сможет этому влиянию противостоять. Но он держит себя под контролем.
      - Так в чем же дело, Минерва?
      - Ах, дядя Джордж, он расторг нашу помолвку.
      - Это невероятно. Нет людей, которые друг другу подходили бы больше. Почему?
      - Он сказал, что я... что я из тех женщин, которые говорят... говорят не то, что есть. Мои губы невольно произнесли:
      - Лгунья?
      Она кивнула:
      - Это мерзкое слово не слетело с его губ, но именно это он имел в виду. Только сегодня утром он смотрел на меня взглядом тающего обожателя и спрашивал: "Любимая, всегда ли ты была мне верна?" И я ответила, как всегда: "Как верен солнцу луч его, как верен розе лепесток ее". И тут у него глаза сузились и взгляд их полоснул меня как нож. Он сказал: "Так. Твои слова не соответствуют действительности. Ты меня дурачишь". Меня как будто ударили по голове. Я спросила: "Вандевантер, милый, что ты говоришь?" Он ответил: "То, что ты слышишь. Я в тебе ошибался, и мы должны расстаться навеки". И ушел. Что же мне делать? Дядя Джордж, что мне теперь делать? Где мне найти другого такого перспективного жениха?
      Я задумчиво сказал:
      - Вандевантер обычно не ошибается в таких вещах - по крайней мере последние месяца полтора. Ты бывала ему неверна?
      У нее на щеках вспыхнул застенчивый румянец.
      - Не по-настоящему.
      - Насколько по-ненастоящему?
      - Два-три года тому назад, когда я была всего лишь неопытной семнадцатилетней девушкой, я целовалась с одним молодым человеком. Я его крепко держала, но только чтобы он не убежал, а не потому, что он мне сколько-нибудь нравился.
      - Понимаю.
      - Это был не очень приятный опыт. Не очень. И когда я познакомилась с Вандевантером, я удивилась, насколько приятнее целоваться с ним, чем с тем, другим, раньше. Ну, и я, конечно, захотела проверить, что это так и есть. И при наших с Вандевантером отношениях я иногда - только в чисто научных целях, дядя Джордж, - целовалась с другими, чтобы еще раз убедиться, как ни один из них сравниться не может с моим Вандевантером. Я могу вас заверить, дядя Джордж, что я им предоставляла возможность для поцелуев любого стиля, не говоря уже о пожатиях и объятиях, - и ни один из них, никогда, ни в чем не мог сравниться с Вандевантером. А теперь он говорит - я была неверна.
      - Это смешно, - сказал я. - Дитя мое, с тобой поступили нечестно. - Я поцеловал ее раза четыре или пять и спросил: - Видишь, ведь эти поцелуи совсем не так тебя радуют, как поцелуи Вандевантера?
      - Давайте посмотрим, - сказала она и горячо поцеловала меня еще четыре или пять раз с величайшей искусностью. - Конечно, нет! - заявила она.
      - Мне надо с ним увидеться, - сказал я.
      Тем же вечером я пришел к нему на квартиру. Он задумчиво сидел у себя в гостиной, заряжая и разряжая револьвер.
      - Вы, - сказал я, - несомненно, замышляете самоубийство.
      - Никогда, - ответил он с деланным смехом. - С какой стати? Из-за потери фальшивого бриллианта? Из-за лгуньи? Я с ней отлично разобрался, скажу я вам.
      - И скажете неправду. Минерва всегда была вам верна. Ни ее руки, ни ее губы, ни ее тело никогда не соприкасались ни с чьими руками, ни с чьими губами, ни с чьим телом, кроме ваших рук, ваших губ, вашего тела.
      - Я знаю, что это не так, - сказал Вандевантер.
      - А я вам говорю, что это так, - настаивал я. - Я говорил с этой плачущей девой долго, и она рассказала мне самый страшный секрет своей жизни. Однажды она целовалась с молодым человеком. Ей было пять лет, а ему шесть, и с тех самых пор ее снедает неумолимое раскаяние за это мгновение любовного безумия. Никогда с тех пор не повторилась подобная недостойная сцена, и это мучительное воспоминание вы и обнаружили.
      - Вы говорите правду, дядя Джордж?
      - Посмотрите на меня своим проницательным и безошибочным взглядом, я повторю вам слово за словом, а потом вы скажете мне, правду ли я говорю.