Мордехай всегда был начинен подобными историями - о лифтах в банках, медленно уползавших вверх как раз тогда, когда он в нетерпении ждал в вестибюле. О людях, которые уходили на перерыв с двенадцати и до пятнадцати тридцати и уезжали на уик-энд в среду вечером, а он тем временем ждал их консультации.
      – Не могу взять в толк, кому и зачем вообще понадобилось изобретать время, Джордж, - часто повторял он, - Оно нужно только для того, чтобы изобретать новые способы его потери. Вы поймите, Джордж: если бы я мог часы, которые мне приходится проводить в ожидании этих бесчисленных бюрократов, потратить на работу, я бы мог написать на десять или даже двадцать процентов больше. Вы поймите, насколько увеличился бы мой доход, несмотря даже на издательский грабеж... Да где же, наконец, этот несчастный счет?
      Я не смог подавить мысль насчет того, что помочь увеличению его дохода было бы благим делом, потому что у него хватало вкуса часть своих денег тратить на меня. Более того, он умел каждый раз выбирать для совместного обеда первоклассные места, а это согревало мое сердце - нет-нет, мой друг, совсем не такие, как это. Ваш вкус гораздо ниже того, каким он должен быть, судя по вашим писаниям, - если верить тем, кто их читал. Да, так я начал шевелить своими незаурядными мозгами, соображая, как ему помочь.
      Про Азазела я подумал не сразу. В те времена я еще не привык к общению с ним, и меня можно понять - двухсантиметрового демона нельзя назвать привычным явлением.
      Тем не менее в конце концов я стал думать, не мог бы Азазел чем-то помочь писателю в смысле организации времени. Это казалось маловероятным, и скорее всего я зря потратил бы время Азазела, однако что может значить время создания из другого мира?
      Пробормотав все положенные заклинания и песнопения, я вызвал его оттуда, где он в тот момент находился, и он явился спящим. Глаза его были закрыты, и от него исходил дребезжащий писк очень противного тона, то затихающий, то нарастающий. Это, как я понимаю, было эквивалентом человеческого храпа.
      Не будучи уверенным относительно того, как его следует будить, я в конце концов решил капнуть ему на живот водой. Живот у него абсолютно круглый, как будто он проглотил шарик от подшипника. Не имею ни малейшего понятия, что в его мире считается нормой, но когда однажды я упомянул шарикоподшипник, он потребовал объяснений, а получив их, пригрозил меня запульникировать. Значение этого слова мне не было известно, но по тону я заключил, что это не должно быть приятно. От капли воды он проснулся и тут же стал как-то глупо возмущаться. Он говорил, что его чуть не утопили, и пустился в разглагольствования на тему о том, как в их мире принято правильно будить. Что-то насчет тихой музыки и танцев, лепестков цветов и легких касаний прекрасных пальцев танцующих дев. Я ему объяснил, что в нашем мире вместо всего этого отлично работают садовые шланги; он сделал несколько замечаний насчет невежественных варваров и достаточно остыл для делового разговора. Объяснив ситуацию, я ожидал, что он тут же чего-нибудь набормочет, помашет ручками и - "да будет так".
      Он ничего подобного не сделал. Вместо этого он серьезно посмотрел на меня и произнес:
      – Послушай, ведь ты меня просишь вмешаться в законы вероятности.
      – Именно так.
      – Но это не просто, - сказал он.
      – Конечно, не просто, - ответил я, - Иначе стал ли бы я тебя просить? Я бы сам это сделал. Только ради трудных задач обращаюсь я к столь могущественным и превосходным, как ты.
      Грубо до тошноты, однако помогает в разговоре с демоном, у которого пунктик насчет маленького роста и круглого брюшка.
      Моя логика ему понравилась, и он сказал:
      – Я же не говорю, что это невозможно.
      – Отлично.
      – Надо будет поднастроить джинвиперовский континуум твоего мира.
      – Точно сказано. Ты это у меня прямо с языка снял.
      – Мне придется добавить несколько узлов взаимосвязи континуума с твоим другом - вот с тем, у которого все время опасность просрочки. Кстати, а что это такое?
      Я объяснил, и он с некоторым придыханием сказал:
      – А, понимаю. У нас такие вещи используются в самых эфирных проявлениях привязанности. Пропусти момент - и твой предмет уже никогда тебе этого не скажет. Помню, как-то раз...
      Но я избавлю вас от несущественных подробностей его сексуального опыта.
      – Тут есть один момент, - наконец добавил Азазел, - когда я вставлю новые узлы, убрать я их уже не смогу.
      – А почему?
      Азазел принял важный вид.
      – Теоретически невозможно.
      Я этому не поверил ни на грош. Ясно было, что этот маленький неумеха просто не знает как. Тем не менее, понимая, что у него вполне хватило бы умения сделать невыносимой мою жизнь, если бы я дал ему понять, что разгадал эту простенькую шараду, я сказал:
      – Этого и не придется делать. Мордехаю нужно дополнительное время для писательских трудов, и если он его получит, то будет вполне доволен жизнью.
      – Если так, то я это сделаю.
      Он долго выполнял пассы. Он делал то же, что делал бы фокусник или волшебник, только ручки его мелькали с такой скоростью, что по временам их просто не было видно. Следует, однако, заметить, что ручки у него были такие маленькие, что и при нормальных обстоятельствах не всегда было ясно, видны они или нет.
      – Что это ты делаешь? - спросил я, но Азазел потряс головой, а губами все время шевелил так, как будто считал про себя. Потом, закончив, по всей видимости, свою работу, откинулся на столе на спину, переводя дух.
      – Готово? - спросил я. Он кивнул и сказал:
      – Ты, я надеюсь, понимаешь, что мне пришлось понизить его долю энтропии более или менее навсегда.
      – А что это значит?
      – Это значит, что события вокруг него будут идти более упорядочение, чем это можно было бы ожидать.
      – В упорядоченности нет ничего плохого, - сказал я. (Вы, мой друг, могли бы с этим не согласиться, но я всегда верил в живительную силу порядка. Мною ведется точный учет каждого цента, который я вам должен, а все подробности записаны на клочках бумаги, которые там и сям в моей квартире разложены. Вы их можете увидеть, когда вам будет угодно.)
      Азазел сказал:
      – Разумеется, ничего нет плохого в том, чтобы держаться порядка. Но второй закон термодинамики нельзя по-настоящему обойти. Это значит, что для сохранения равновесия где-то в другом месте порядка стало меньше.
      – В каком смысле? - спросил я, проверяя молнию на брюках (никогда не лишнее).
      – В различных и в основном незаметных. Эффект я распределил по Солнечной системе, так что где-то будет больше столкновений астероидов, отклонений орбиты Ио я тому подобное. Больше всего будет затронуто Солнце.
      – А как?
      – Я подсчитал, что оно разогреется до тех температур, которые сделают невозможной жизнь на Земле, на два с половиной миллиона лет раньше, чем это случилось бы, если бы я не менял узлов.
      Я пожал плечами. Ради человека, регулярно платившего за меня по счету с такой искренней щедростью, что смотреть приятно, нет смысла мелочиться из-за пары миллионов лет.
      Примерно через неделю я снова обедал с Мордехаем. Еще когда он снимал пальто, он показался мне возбужденным, а подойдя к столу, где я коротал время над коктейлем, он уже просто сиял.
      – Джордж, - сказал он мне, - вы себе представить не можете, какая у меня была странная неделя. - Он, не глядя, протянул руку и даже не удивился, когда в ней сразу оказалось меню. (Должен заметить, что в этом ресторане гордые и величественные официанты подают меню не иначе как по письменному заявлению в трех экземплярах с обязательной визой метрдотеля.)
      – Джордж, - сказал Мордехай, - мир отлажен как часы.
      – В самом деле? - Я подавил улыбку.
      – Я прихожу в банк, и там сразу обнаруживается свободное окно и приветливый кассир. Я прихожу на почту, и там - ну ладно, никто не ожидает приветливости от почтового работника, но он тут же регистрирует мое письмо, и почти без ворчания. Я подхожу к остановке - и тут же подъезжает автобус, а вчера в час пик мне стоило только поднять руку, и сразу появилось такси! Нормальное такси. Я попросил его отвезти меня на перекресток Пятой и Сорок девятой, и он знал дорогу. Он даже говорил по-английски... Что вы будете есть, Джордж?
      Достаточно было беглого взгляда на меню. Очевидно, что я тоже не должен был его задерживать. Мордехай небрежно бросил меню на стол и стал быстро заказывать для меня и для себя. При этом он даже не оглянулся посмотреть, стоит ли рядом с ним официант - он либо уже привык, либо предположил, что официант там будет.
      И так оно и оказалось.
      Официант потер руки, поклонился и обслужил нас быстро, вежливо и превосходно.
      – Друг мой Мордехай, - сказал я. - У вас полоса потрясающего везения. С чего бы это?
      Должен признать, что у меня мелькнула мысль дать ему понять, что это моя работа. Не должен ли он был отплатить мне золотым дождем или, по нынешним приземленным временам, хотя бы бумажным?
      – Это просто, - ответил он, засовывая салфетку за воротник и намертво зажимая в двух кулаках вилку и нож, ибо Мордехай, при всех его достоинствах, обучался искусству застольного поведения не в благородном пансионе. - Это нисколько не везение, Это неизбежный результат законов случая.
      – Случая? - возмущенно воскликнул я.
      – Конечно, - сказал Мордехай. - Большую часть своей жизни мне пришлось выдерживать такой натиск случайных задержек, какого мир не видел. По законам вероятности для такого непрерывного потока неприятностей необходима компенсация, и вот это мы теперь и наблюдаем. Думаю, что это продлится уже до конца моих дней. На это я рассчитываю и в это верю. Все в мире сбалансировано. - Он подался вперед и весьма фамильярно и неприятно толкнул меня ладонью в грудь. - Вот в чем дело. Законы вероятности нерушимы.
      Весь обед он читал мне лекцию о законах вероятности, о которых, по моему глубокому убеждению, знал так же мало, как и вы.
      Наконец я сказал:
      – У вас, конечно, добавилось времени на писание?
      – Конечно! Я думаю, что мое рабочее время увеличилось процентов на двадцать.
      – И соответственно увеличилась ваша продуктивность?
      – Ну, - сказал он, как-то смущаясь, - пока еще, к сожалению, нет. Мне ведь надо еще настроить. Я не привык, чтобы все было гладко. Меня это все как-то поражает.
      Честно говоря, он не казался мне пораженным. Подняв руку, он не глядя взял счет из рук возникшего официанта, небрежно расписался на нем и вместе с кредитной карточкой дал официанту, который в это время стоял и ждал, а после этого сразу исчез.
      Весь обед занял чуть больше тридцати минут. Не буду от вас скрывать, что я предпочел бы более цивилизованные два с половиной часа, с шампанским в начале и коньяком в конце, с бокалом-другим хорошего вина между переменами и интеллигентным разговором в течение всего обеда. Однако следовало учесть, что Мордехай сберег два часа, которые он мог использовать на загребание денег для себя, ну, и для меня - в некотором смысле.
      Случилось так, что с этого обеда я три недели Мордехая не видел. Не помню почему, - кажется, нас с ним по очереди не было в городе. Как бы там ни было, однажды утром, выходя из кафе после рулета с яичницей, я увидел в полуквартале от себя Мордехая.
      Был противный денек с мокрым снегом - день, когда свободные такси подлетают к вам только затем, чтобы обляпать вам брюки серой жидкой грязью и тут же рвануть с места, включив сигнал "не работаю" и с противным воем набирая скорость.
      Мордехай, стоя ко мне спиной, поднял руку, и к нему тут же осторожно подъехало свободное такси, К моему удивлению, Мордехай смотрел в сторону. Такси отползло прочь, и на его ветровом стекле ясно читалось разочарование.
      Мордехай снова поднял руку, и тут же из ниоткуда явилось второе такси и остановилось перед ним. Он влез внутрь, но, как я услышал даже с расстояния в сорок ярдов, высказал несколько таких сентенций, которые ни в коем случае не предназначались бы для ушей деликатно воспитанного человека, если таковые еще попадаются в нашем городе.
      В то же утро я ему позвонил и договорился выпить по коктейлю в уютном баре "Счастливый часок", в котором этот самый часок иногда растягивался на целый день. Я просто не мог дождаться встречи - мне нужно было получить у него объяснение.
      А именно, меня интересовал смысл тех восклицаний, которые он произнес, садясь в такси. Нет-нет, мой друг, вы неправильно меня понимаете. Их словарный смысл - если бы эти слова можно было бы найти в словаре - был мне знаком. Что же мне было совсем непонятно - это почему он их произнес. Судя по всему, он должен был бы быть вполне счастлив.
      Когда он вошел в бар, счастливым он не выглядел. Скорее казался изнуренным.
      Он сказал:
      – Джордж, сделайте одолжение - позовите официантку, ладно?
      В этом баре официантки одевались не очень тепло, что, впрочем, согревало взор посетителей. Я с радостью позвал одну из них, хотя и понимал, что она проинтерпретирует мой жест лишь как желание заказать что-нибудь выпить.
      На самом деле она его не стала интерпретировать никак, ибо все время была уверенно повернута ко мне лишь обнаженной спиной.
      Я сказал:
      – На самом деле, Мордехай, если вы хотите, чтобы вас здесь обслужили, вам придется позвать ее самому. Законы вероятности еще не повернулись ко мне выгодной стороной, что просто стыд и позор, ибо давно пора помереть моему богатому дядюшке, лишив своего сына наследства в мою пользу.
      – У вас есть богатый дядюшка? - У Мордехая на мгновение блеснул интерес.
      – Увы, нет. Это лишь усугубляет несправедливость ситуации. Мордехай, пожалуйста, позовите официантку.
      – А ну ее к черту, - проворчал Мордехай. - Подождет, не рассыплется.
      Меня, как вы понимаете, беспокоил вопрос не о том, сколько она будет нас ждать, а совсем другое, но любопытство пересилило жажду. Я сказал:
      – Мордехай, что с вами? У вас несчастный вид. Сегодня утром я видел, как вы не обратили внимания на пустое такси в такой день, когда они на вес золота, а потом, садясь во второе, даже выругались.
      – Что, в самом деле? - спросил Мордехай. - Да эти гады меня просто утомили. Такси за мной охотятся. Просто едут вереницами. Я не могу взглянуть на дорогу, чтобы из них кто-нибудь не остановился. На меня наваливаются толпы официантов. При моем приближении продавцы открывают закрытые магазины. Стоит мне войти в холл, как лифт распахивает пасть и ждет, пока я войду, и тут же закрывается и едет сразу на нужный этаж. В любой конторе мне сразу приветственно машут орды служащих, заманивая каждый к своему столу. Все правительственные чиновники существуют только затем, чтобы...
      – Но, Мордехай, - вставил я слово, - это же просто прекрасно. Законы вероятности...
      То, что он предложил сделать с законами вероятности, было абсолютно невыполнимо хотя бы из-за отсутствия у абстрактных понятий телесной сущности.
      – Однако, Мордехай, - убеждал я его, - все это должно было дать вам больше времени для писательских трудов.
      – Ни хрена! - рявкнул Мордехай. - Я писать вообще не могу!
      – Ради всего святого, отчего?
      – Потому что у меня нет времени на обдумывание.
      – Нет времени на что?
      – Раньше, в процессе всех этих ожиданий - в очередях, на остановках, в конторах, - это было время, когда я думал, когда обдумывал, что буду писать. Это было время совершенно необходимой подготовки.
      – Я этого не знал.
      – Я тоже, зато теперь знаю.
      – Я-то думал, - сказал я, - что вы все это время ожидания только распалялись, ругались и самого себя грызли.
      – Часть того времени на это и тратилась. А остальное время шло на обдумывание. И даже время, когда я пенял на несовершенство мира, шло не зря, поскольку я получал хорошую встряску и правильную гормональную настройку всего организма, и, когда добирался наконец до машинки, вся эта невольная злость выплескивалась на бумагу. От обдумывания появлялась интеллектуальная мотивация, а от злости - мотивация эмоциональная. А от их соединения рождалась превосходная проза, выливающаяся из тьмы и инфернального огня моей души. А теперь - что? Вот, смотрите!
      Он слегка щелкнул пальцами, и тут же тщательно раздетая красавица оказалась на расстоянии вытянутой руки, спрашивая:
      – Могу я обслужить вас, сэр?
      Уж конечно, могла бы, но Мордехай только мрачно заказал два коктейля для нас обоих.
      – Я думал, - продолжал он, - что просто надо приспособиться к новой ситуации, но теперь я вижу, что это невозможно.
      – Но вы же можете отказаться от использования преимуществ такой ситуации.
      – Отказаться? А как? Вы же видели сегодня утром. Если я отказываюсь от такси, тут же приходит другое, только и всего. Пятьдесят раз могу я отказаться, и оно придет пятьдесят первый. И так во всем. Я уже совсем вымотался.
      – А что, если вам просто зарезервировать себе часок-другой для раздумий в тишине кабинета?
      – Именно так! В тишине кабинета. А оказалось, что я могу думать, лишь переминаясь с ноги на ногу на перекрестке, или на каменной скамейке зала ожидания, или в столовой без официанта. Мне нужен источник раздражения.
      – Но вы же раздражены сейчас?
      – Это не то же самое. Можно злиться на несправедливость, но как злиться на всех этих нечутких олухов за ненужную доброту и предупредительность? Я не раздражен сейчас, а всего лишь печален.
      Это был самый несчастливый час, который я когда-либо провел в баре "Счастливый часок".
      – Клянусь вам, Джордж, - говорил Мордехай, - я думал, что меня сглазили. Как будто фея, не приглашенная на мое крещение, нашла, наконец, что-то похуже, чем постоянные потери времени. Он нашла проклятие исполнения любых желаний.
      Видя его столь несчастным, я с трудом удержался от недостойных мужчины слез, тем более что этой неприглашенной феей был я, и он, не дай Бог, как-нибудь об этом дознается. Он мог бы тогда убить себя или - страшно даже подумать - меня.
      А потом пришел настоящий ужас. Спросив счет и, разумеется, моментально получив, он бросил его мне, рассмеялся фальшивым, кашляющим смешком и сказал:
      – Давайте-ка заплатите. А я пошел.
      Я заплатил. А что мне было делать? Но полученная рана и сейчас иногда напоминает о себе перед ненастьем. Я ведь для него укоротил жизнь Солнца на два с половиной миллиона лет, и я же должен был платить за выпивку? Где справедливость?
      Мордехая я с тех пор не видел. Я слыхал, что он уехал из страны и стал бродягой где-то в южных морях.
      Не знаю, чем там занимаются бродяги - думаю, вряд ли гребут деньги лопатой. Одно я знаю: если он будет стоять на берегу и захочет, чтобы пришла волна, она придет тут же.
      Тем временем недовольный официант принес нам счет и положил его между нами, а Джордж талантливо, как и всегда, изобразил задумчивую рассеянность.
      Я спросил:
      – Джордж, вы ведь не собираетесь просить Азазела сделать что-нибудь и для меня?
      – Вообще-то нет, - ответил Джордж. - К сожалению, старина, вы не тот человек, с которым связаны мысли о благодеяниях.
      – И вы не собираетесь для меня ничего сделать?
      – Абсолютно.
      – Тогда, - сказал я, - я плачу по счету.
      – Это, - ответил Джордж, - самое меньшее, что вы можете сделать.

ПО СНЕЖКУ ПО МЯГКОМУ