Национальный вопрос

В тюрьму попадают люди всех национальностей, без разбора. Процентное соотношение зэков разных национальностей примерно соответствует такому же соотношению на свободе в данной местности.

При этом в тюрьме наблюдается парадоксальное явление: любое недоверие, ненависть, высмеивание или иное напряжение, существующее между представителями разных национальностей на свободе, в тюрьме почти полностью исчезают. Объяснения этому нет, такой факт существует, и все.

Эти отношения существовали во времена тюрем тоталитаризма, в период перестройки, существуют сегодня и наверняка будут существовать завтра. Теории, о которых приходится слышать, дескать, почвой для шовинизма, национальной розни и ненависти являются бедность, неграмотность, забитость и отсутствие прав, в тюрьме не срабатывают. Нет человека бедней, забитей и бесправней зэка, но межнациональных распрей в тюрьме не было и нет. В самый разгар Нагорно-Карабахского конфликта азербайджанец и армянин мирно сидели в одной камере, вместе ели-пили и еще шептали друг другу на ухо что-то на только им понятном языке, замышляя какую-то свою хитрую выгоду.

Тюрьма, с ее привычно грубыми отношениями, конечно же, разделяет зэков по национальностям, при этом используются слова, оскорбительные на свободе, но не в тюрьме. Еврея в глаза называют «жид», кавказца – «зверь», россиянина откуда-нибудь из глубинки – «кацап», уроженца западных областей Украины – «бандера». При этом никто никого не хочет оскорбить, а потому никто и не оскорбляется.

Так как тюрьма не признает в общении фамилий, зэки месяцами могут находиться рядом, активно общаться, приятельствовать и ссориться, но при этом знать друг о друге только, что вот это – Юра Кацап, а это – Вова Жид. Национальность используется в качестве определяющего или уточняющего признака. Одного называют Сережа Крымский, другого – Толя Харьковский, а третьего – Федя Зверь (зверь, понятно, не потому, что он людоед, а потому что родом, допустим, из Дагестана и зовут его Фарид).

Иногда неприязнь к зэкам некоторых национальностей или национальных групп все же присутствует, но вызвано это не национальной враждой, а другой причиной. К цыганам или тем же зверям относятся порой настороженно и недружелюбно из-за того, что они свои дела обсуждают на непонятном для окружающих языке («хрюкают по-звериному»). Русским или украинским зэкам это, понятно, не нравится – они, кроме своего полуматерного, другого языка не знают. Но национализм здесь не при чем.

Словом «жид» не всегда называют только еврея. Так как национальным признаком евреев считается сообразительность и умение извлечь выгоду в любой, даже пропащей, ситуации, то жидом могут называть любого человека с быстрыми мозгами, хоть и фамилия у него, допустим, Петрусенко. Зверем могут назвать любого, внешне похожего на кавказца.

Элементы межнациональной розни в тюрьму привносят тюремщики – у них психология только наполовину зэковская. Так, при какой-нибудь «раздаче» азербайджанец обязательно получит пару лишних пинков или ударов палкой только за то, что он зверь, чеченец «ответит» за кровь русских солдат и слезы их матерей, а еврей или цыган – за то, что, падла, еще не всех обдурил. Но при этом истинного задора менты, как правило, не проявляют, а просто исполняют, как ритуал, норму поведения. Нужно же продемонстрировать начальству и окружающим свою тупую принципиальность и вроде как патриотизм.

Несколько особняком стоит отношение общей массы зэков к неграм, китайцам или вьетнамцам, которых в тюрьме с каждым годом становится все больше (как и на свободе). К ним относятся слегка презрительно и насмешливо, но причина этого в том, что зэки смотрят на этих забавных ребят как на что-то экзотическое. Но негр или китаец от этого не страдает, воспринимает нормально, понимает, что вождем хаты ему все равно не быть.

Тюремное врачевание

Одно из распространенных заблуждений относительно тюрьмы – то, что в санчасти СИЗО находиться намного приятней, чем в следственной камере. Заблуждение это идет от неправильного сравнения рассказов о сталинских лагерях с современной тюремной действительностью. В лагпунктах и на командировках того времени, где арестант, чтобы получить пайку, должен был отработать на повале или в шахте десять-двенадцать каторжных часов, оказаться в санчасти – это как очутиться в раю. Пайка здесь была, конечно, меньше, но и работы никакой. Лежи себе и плюй в потолок. В нынешних колониях условия труда ничем не отличаются от условий на любом заводе, да и работы на всех не хватает. И на пайку зарабатывать не надо, ее выдадут по-любому. Находящиеся под следствием зэки вообще не работают, и без санчасти можно лежать и плевать в потолок. Поэтому слепо стремиться на лечение не надо.

Шутить сквозь слезы по поводу казенного врачеванья начали еще великие. Сто пятьдесят лет назад Николай Васильевич Гоголь писал: «…лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет… Это уж так устроено, такой порядок… Все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком». Болеть в тюрьме нежелательно. Ноющий по поводу своих хворей зэк – настолько привычная картина, что на него вообще никто внимания не обращает, ни администрация, ни сокамерники. Случается, начинают замечать, когда он уже остыл. Но если все-таки болезнь случилась (а кто от этого застрахован?), нужно принимать меры. Чтобы не остыть.

Прежде всего, надо проявить настойчивость: использовать любую возможность, чтобы заявить о болячке. Для всякой тюрьмы характерно отсутствие умной организации и дефицит людей, способных эту организацию создать и поддерживать. Постовой контролер, которому вы расскажете о болезни, скорее всего, никому эту информацию не передаст. Подумает: об этом, наверное, знает медсестра, так зачем суетиться? Медсестра подумает, что об этом уже знает врач, а врач может по этому поводу вообще ничего не думать.

Вот суровый пример. В следственной камере один зэк упал на параше и сломал бедро. По свободе он был наркоманом, кости у него слабенькие, вот нога и сломалась при небольшом ударе. Четверо суток после этого его сокамерники просили дежурных контролеров, чтобы те вызвали врача. Каждый контролер абсолютно добросовестно и абсолютно тупо звонил в санчасть, но, так как коммутатор соединял его с таким же контролером в коридоре санчасти, то он ему эту просьбу и передавал.

Тот также добросовестно и тупо рассказывал это первому попавшемуся доктору, а доктор, занятый «рисованием» историй болезни, не вникая в суть информации, бурчал, что в корпусе, где находится больной, есть свой врач. Все, в общем, что-то предпринимали, но толку от этого не было никакого.

На третий день мимо камеры пробегала какая-то тетка в белом халате. Контролер сообщил ей о беде. Тетка через решетчатую дверь, с расстояния пяти метров, внимательно посмотрела на хворого, спросила, что с ним. (Вот это метод диагностики! В тюрьме еще и не такое бывает, могут диагноз и по телефону поставить). Зэк объяснил, мол, нога болит (а что он еще мог сказать?), она дала ему две таблетки анальгина и исчезла.

К счастью, на четвертый день по графику проверка была поименная, а не количественная, и зэки должны были выйти из камеры, один не вышел, и о его переломе наконец-то узнали. Почему зэки не говорили о беде старшим по корпусу при вечерних проверках, почему не говорили «прогульщикам» – кто их знает? Стеснялись, что ли? А может быть, и говорили? Так кричать надо было. Если бы не поименная проверка, бедолага так бы и воткнул. Поэтому внимания медиков надо добиваться всеми имеющимися средствами.

Добившись приема врача или фельдшера, точно узнайте поставленный вам диагноз и запишите его, иначе забудете. Запишите, какие медикаменты необходимы для лечения. Через адвоката или следователя попросите родных, чтобы привезли так называемую медицинскую передачу.

Вопреки распространенному мнению, следователь или, как его называют в тюрьме: «следак» или «следачка», в рамках закона охотно идет навстречу подследственному. Отношение его к зэкам, как правило, спокойное и ровное. Лично он арестованному зла не желает, просто делает свою работу.

Лекарства от родных очень нужны, потому что в тюрьме необходимых медикаментов, скорее всего, не окажется. И это не вина местных лепил, никто «калики» (лекарства) налево не продает, их просто не получают. Иногда в рамках какой-нибудь гуманитарной помощи приходят просроченные препараты из Европы. Тюремные врачи собирают консилиум и пытаются перевести, например, с немецкого, что же им попало. С трудом переводят – средство для лечения поноса у свиней. Прикидывают, из чего составлено лекарство и решают – зэкам давать можно. И помогает! Из этого не нужно делать вывод, что отечественный зэк не отличается от немецкой свиньи. Отличается. У немецкой свиньи есть выбор лекарств, а у нашего зэка нет.

Когда родители привезут медицинскую передачу, вам ее на руки не выдадут, хранить лекарства в камере запрещается. Но обязательно покажут. Запомните или, лучше, запишите, когда написано заявление на передачу и какие препараты переданы. Внаглую ваши лекарства не украдут, в тюрьме это не принято, но врачи и сестры меняются, может возникнуть путаница. Поэтому надо четко знать, сколько уколов вам укололи, сколько «колес» закатили и сколько клизм поставили.

Будьте здоровы!

Голодовка

Выражение «объявить голодовку» известно любому, кто включает телевизор и читает газеты. На свободе не задумываются о полном смысле этого действия, да оно и понятно, голодает ведь кто-то очень далеко и очень редко. Практически никто с голодовками и голодающими лично не соприкасался.

В местах лишения свободы такая форма протеста, как голодовка, известна с незапамятных времен. Нельзя сказать, что в каждой тюрьме, в каждый конкретный день кто-то голодает, но все же это явление достаточно распространено. Отказаться от приема пищи (это официальное название голодовки), или, как это называется на жаргоне, – «держать голодовку» – крайний шаг, когда человек в дополнение ко всем уже имеющимся невзгодам прибавляет еще одну – прекращает питаться, обрекая себя на мучительное и губительное существование.

Крайне редко зэки голодают в знак протеста против действий администрации, любые, даже самые уродливые формы сосуществования «воров и ментов», воспринимаются как нормальные. В основном, голодовка – протест против действий правоохранительных органов: милиции, прокуратуры или суда.

В тюрьме слово «голодающий» достаточно часто употребляется, никого не удивляет и никого не застает врасплох. Отказ от приема пищи можно рассматривать в трех аспектах: социальном, медицинском и правовом.

В социальном аспекте голодовка стоит дешевле, чем жалобы на несправедливость в ООН или начальнику вокзала. Сокамерники относятся к голодающему вроде бы с пониманием, но в лучшем случае равнодушно, а в худшем – настороженно, справедливо полагая, что любое привлечение внимания администрации к их камере ни к чему хорошему не приведет. Если бесполезная голодовка затягивается (а она практически всегда оказывается бесполезной), сокамерники начинают подсмеиваться над протестующим и дразнить его предложениями поесть.

Тюремщикам на объявление голодовки наплевать. Они к этому привыкли. Сочувствия к голодающему у них нет никакого, если же голодовка затягивается, она начинает их откровенно раздражать. Настырный голодающий невольно требует от них целого ряда действий: выдавать ему еду, забирать нетронутую пищу, отмечать это в специальных карточках, следить, чтобы ему тайно не передали продукты, путаться во всех этих несложных мероприятиях и получать от начальства «по балде» за ошибки. Иногда от скуки они начинают дразнить голодающего поджаренным на сковородке салом с луком или куском ароматной колбасы.

Таким образом, бедняга голодающий изолирует себя от окружающих. Он остается один на один со своей бедой. Это вам не на площади перед Белым домом голодать.

В медицинском аспекте голодовка принесет человеку гораздо больше вреда, чем он может предполагать. Каждый зэк где-то слышал, что голодать полезно, и эта безумная идея безостановочно циркулирует по зэковским головам. Нужно четко знать, что лечебное голодание и протестная голодовка не имеют ничего общего. Голодание по специальной методике, на фоне положительных эмоций, под пение птичек в цветущем садочке может быть и принесет пользу организму. Голодовка на фоне резко отрицательных эмоций, сильнейшего стресса, в вонючей камере не только не даст пользы, но и обязательно «ударит» по внутренним органам. Причем удар этот потом будет отдаваться всю жизнь. Ни один зэк не вышел из голодовки без серьезных последствий.

Голодающего каждый день навещает врач. Через несколько дней, когда в организме произойдет ряд изменений и, как говорят в тюрьме, «ацетон пошел» – при выдохе слышится запах ацетона, – зэка начинают кормить принудительно. Процедура эта малоприятная, если человек не сопротивляется: через рот ему вводят в желудок резиновый катетер, по которому вливают какой-то гоголь-моголь. Если человек сопротивляется, процедура становится совсем неприятной: руки в наручниках, катетер вводят через нос, чтобы не перекусывал. При этом принудительное кормление рассчитано только на то, чтобы обеспечить самый необходимый уровень жизнедеятельности. На этом питании еще никто шею не наел, все равно организм страшно ослабевает.

Когда-то, теперь уже давно, один зэк, не признававший свою причастность к преступлению, держал голодовку восемь (!) лет. Добился этим он только того, что срок ему снизили с одиннадцати лет до десяти. На девятом году он умер. Может, он и прав был, не признавая вину, но кто теперь о нем вспомнит?

В правовом аспекте голодовка, вроде бы, и не существует. Процессуально она никак не может повлиять на ход следствия или суда, так как не предусмотрена ни одним законодательным актом. А среди зэков значение голодовки очень сильно преувеличивается. Бестолково организованная голодовка не даст никакого толка.

Обычно отказ от пищи проходит по такой схеме. Зэк, сидящий вместе с пятью или пятьюдесятью сокамерниками, прекращает есть. В знак протеста против чего-то там, понятного ему одному. Он не берет баланду, отдает кентам имеющиеся у него продукты и честно начинает голодать. Увлеченный своей справедливой обидой и гордый своей непреклонной волей, он не задумывается, что в это время следователь, прокурор или судья, против действий которого он протестует, с удовольствием «трамбует кишку» (так в тюрьме называется процесс приема пищи). Он и не может ее не трамбовать, потому что абсолютно ничего не знает о чьей-то там голодовке.

Затем при удобном случае голодающий (а он к тому времени может уже два-три дня не есть) заявляет о своем намерении голодать какому-нибудь тюремному начальнику, рассчитывая на соответствующую реакцию. Реакции не будет. В крайнем случае начальник его издевательски одобрит, дескать, правильно, голодай, братуха, это полезно. Стройней будешь. И забудет об этом разговоре. Формально администрация должна реагировать на устное заявление о голодовке, но не делает этого никогда. Тюремщики очень опытны в этом вопросе, голодающих перед ними прошли десятки или сотни. Они прекрасно понимают, что цель зэковской голодовки – не заморить себя, а привлечь внимание. Вот они это внимание и не проявляют. После этого «протестант», поголодав еще день-два и не выдержав голода, насмешек сокамерников и ощущения безысходности, начинает есть все подряд.

Более умный арестант прежде чем начать голодать, подает письменное заявление об отказе от пищи, и даже отдав заявление, продолжает есть. Иногда подготавливает себя к голодовке по наивной тюремной методике: ест меньше, но чаще, пьет больше воды и так далее. Ну, в натуре, йог! Сам по себе факт, что заявление кто-то взял и куда-то унес, еще ничего не означает. Как и большинство других заявлений и жалоб оно, скорее всего, отправится к майору Корзинкину, а тот и ухом не поведет, даже если вся тюрьма вдруг начнет голодать. У него и уха-то нет.

Лишь добившись беседы с каким-нибудь офицером, можно считать, что заявление дошло до цели. Этот сотрудник, если, конечно, он способен связать пару слов, объяснит голодающему всю пагубность голодовки, ее бессмысленность, условия, в которых голодающий будет находиться, опишет «ужасы» принудительного кормления и расскажет примеры (совершенно правдивые) о печальных последствиях некоторых голодовок.

Если зэк продолжает настаивать на своем, его переводят в карцер. Не сажают как нарушителя, а переводят: с матрасом и вещами. Любые продукты питания забирают. Самое страшное и, как правило, неожиданное для голодающего то, что у него забирают сигареты. Некурящему, конечно, на это наплевать, а курящему? Причем делают это на совершенно законном основании, так как табак – яд, а здоровье голодающего теперь надо охранять.

Одновременно с этим администрация тюрьмы должна направить сообщение о голодовке в орган, расследующий уголовное дело, и прокурору, надзирающему за тюрьмой. Казалось бы, цель голодовки достигнута. Теперь можно предположить, что злой следователь или кто-то там еще потеряет аппетит и сон от стыда и раскаяния. Не тут-то было! Тюремщики эти бумаги сразу никогда не направят. Просто из лени. По опыту они знают, что через пару дней зэк все равно «снимет» голодовку, так чего напрягаться. Потом придется снова сообщать, что он стал принимать пищу. Таким образом, неделя, а то и десять дней голодовки – невидимые миру слезы.

Но и когда наконец-то сообщения дойдут по адресам, опять же ничего не случится. Абсолютно ничего. Если зэк от слабости не сможет ходить на допросы, следствие просто приостановится, но наличие соответствующих документов у следователя позволит потом продлить сроки. Если зэк не сможет выезжать в суд, то перенесут заседание. Месяца на три. И все. Все, против кого была направлена голодовка, будут сладко пить, вкусно есть и крепко спать.

Таким образом, и в правовом аспекте голодовка не имеет никакого смысла. Разговоры о том, что кто-то когда-то с помощью голодовки добился своего, основаны на том, что такие случаи очень редко, но все же происходили. Но голодовка была не первым и даже не третьим по важности методом борьбы. Главное – сильные адвокаты, а также «выходы» на властные структуры и средства массовой информации. А вот этого у рядового зэка как раз и нет.

Самоубийство

Практически любого человека, впервые попавшего за решетку, посещает мысль о самоубийстве. Это вполне ожидаемо, всякий разумный человек, перебирая в голове способы выхода из жизненного тупика, в котором он оказался, задумывается и о крайнем варианте – суициде.

Провоцирующим фактором являются случаи самоубийства, время от времени происходящие в тюрьме. Ведь кто-то смог решиться и довести до конца это решение.

Администрация тюрьмы упорно проводит работу по предотвращению суицидов: выявляет лиц, склонных к самоубийству, устанавливает за ними усиленный надзор, проводит профилактические беседы. Работа эта, может быть, и не всегда дает желаемый эффект, но проводится постоянно и настойчиво. Результат ее заметен: в расчете на количество обитателей тюрьмы самоубийств здесь намного меньше, чем на свободе.

Разговоры о том, что менты, мол, специально доводят некоторых зэков до самоубийства, абсолютно глупые. За допущенный суицид с тюремщиков очень строго спрашивают. Да и доведение до самоубийства как целенаправленный процесс – занятие весьма сомнительное и малоперспективное. Можно тратить время и нервы месяц, три, год, а результата нет – подлец все не вешается. Так что же, самому от тоски в петлю залезть?

Зэки относятся к самоубийствам очень тревожно, воспринимая их как результат того, что еще один не выдержал тяжелых условий и ушел из жизни. Зэков, несмотря на их грубость и черствость, самоубийства очень впечатляют.

Мысль о самоубийстве неожиданна и коварна. При малейших признаках надо гнать ее от себя поганой метлой. Жить тяжелей, чем умереть. Умереть добровольно – удел слабых. И это надо внушать себе постоянно, нужно быть готовым к тому, что желание уйти из жизни может возникнуть совершенно внезапно, когда, казалось бы, нет никаких внешних причин для появления такого желания.

Тюремная практика показывает, что в подавляющем большинстве суициды совершенно непредсказуемы. Очень редко бывает, когда на это решается человек, который давно вынашивал и высказывал такую мысль. (Последнее не нужно путать с демонстративными покушениями на самоубийство, когда кто-то с понтом вешается, зная, что его тут же вытащат из петли. Цель таких выходок – не уйти из жизни, а привлечь к себе внимание).

Гораздо чаще зэк совершенно нормально и буднично общается с окружающими, решает свои немудреные арестантские проблемы, рисует себе какие-то перспективы, обсуждает футбольный матч и… вдруг, через час-два оказывается висящим в петле. Предсмертных записок практически не бывает, а если они есть, то содержание их очень туманно и явно символично. Странно, казалось бы, самоубийца понимал, сколько проблем возникнет у сокамерников: опросы, выяснения, подозрения, разборки. Но логика в предсмертных записках напрочь отсутствует, также как и в предсмертных действиях самоубийцы.

Тюремное самоубийство всегда имеет налет мистики. Вот уж, действительно, как будто дьявол уловил момент, когда человек оказался без «защитной оболочки», и толкнул под локоть. Недаром церковь так сурово относится к самоубийцам.

Поэтому, кто верит в Бога – пусть укрепляет свою веру, кто не верит – пусть верит в жизнь, но к подлой мысли о самоубийстве нужно быть готовым в любой момент, чтобы на вдруг возникшее сомнение «жить или не жить?», твердо ответить – «жить!»

Отношение к вере

Отношение к религии и вере в тюрьме своеобразно. Верить в Бога среди зэков очень модно (именно так – модно). Большинство из них на свободе о церкви знало только то, что туда можно прийти ночью на Пасху и с пьяных глаз посвятить бутылку водки и палку колбасы. Ну и еще, конечно, крашеные яйца. В тюрьме почти все резко становятся верующими. Это за версту отдает понтами. Смотри ты, вчера на свободе маленьких детей кушал, а сегодня читает молитвы и думает о вечном.

Такое неожиданное стремление к вере имеет три причины. Первая – абсолютная искренность. Немало людей, совершив преступление (как правило, тяжкое и насильственное, например, убийство), очень тяжело переживают это событие. Мнение, что все убийцы – бездушные отморозки, ошибочно. Обычно это живые люди со всем набором хороших и плохих качеств. Внешне эти переживания почти не заметны, тюремная обстановка не располагает к их проявлению, но внутренне преступников постоянно гложет вопрос: почему случилось именно так? Ответ на этот вопрос они ищут у Бога, и, к счастью, случается, что этот путь со временем в корне изменяет их личность.

Вторая причина – вполне материалистическая: зэк испытывает необходимость уйти от реальности, защитить себя от злой действительности. Вот и ищет защиту у Бога. Ищет также эгоистично, как и все то, что делал раньше.

Третья причина – слепое копирование. Ошибочно считается, что все зэки – носители злой воли (с ударением на слове «воля»). Это не так, преобладающее большинство их абсолютно безвольно. Они могут быть дерзкими и агрессивными, но при этом умеют плыть только по течению, действовать только по обстоятельствам и подсознательно копируют привычки (в основном, дурные) своих нехороших друзей. Именно безволие зачастую и приводит их в тюрьму. Вера таких людей – понты. Чуть освоившись в тюрьме, они забывают о Боге, так и не успев толком задуматься, что же это такое.

Места лишения свободы посещают служители разных конфессий: православные священники, баптисты, иудеи. В последние годы явное предпочтение отдается православной церкви, часто ее так и называют – официальная религия. (Какая официальная религия может быть в государстве, в котором религия от него отделена?) Впрочем, православные священники никому не навязываются.

У администраций тюрем и колоний стало модным строить храмы. Искренность их мотивов вызывает сомнения. Когда зэки дохнут от голода и нехватки лекарств, а тюремную церковь разукрашивают, как новогоднюю елку в стиле «колхозное барокко», это выглядит цинично. А когда какой-то гражданин начальник заходит в церковь с хозяйским выражением на лице и забывает не только перекреститься, но даже фуражку снять – о какой вере может идти речь?

Подобное фарисейство на воспитание зэковских душ оказывает примерно такое же влияние, как дебильный плакат двадцатилетней давности «На свободу – с чистой совестью!». Зэки эту фальшь оценивают быстро и безошибочно. К священникам же они относятся очень уважительно. Впрочем, в тюрьму батюшки приходят характерные: скромные, умные и спокойные. Чванливых попов с мордами базарных мясников, разъезжающих на не самых дешевых иномарках, там не встретишь.

Иногда совершенно бездумные и бессмысленные действия тюремщиков оказывают помощь в укреплении зэков в вере. Задумываясь о Боге, зэки очень бережно относятся к религиозной символике. Из фольги от шоколадок они делают незамысловатые оклады к маленьким иконкам, нательные крестики вырезают из деревяшек или лепят из хлеба.

При обысках эти предметы тупо изымаются и выбрасываются: «Нэ положэно!». Владельца этих предметов сдуру могут и наказать. Эти действия к воинствующему атеизму никакого отношения не имеют, просто «нэ положэно», и все. Потом зэки снова начинают украшать иконки и резать крестики, а так как этот процесс носит характер борьбы и жертвенности, то невольно способствует укреплению веры.

В любом случае стремление к вере – явление положительное. Даже если один из десяти показушников всерьез задумается о Боге – это уже хорошо. Но выпячивать свою религиозность не следует. Вера – это всегда личное и интимное. Не нужно нательный крестик подвешивать под кадыком, чтобы всем видно было, его место ниже, на теле под рубашкой. Верить нужно тихо, незаметно для окружающих.

Может быть, тогда душа станет немного чище.

Побег

Это сладкое слово – «Свобода». Чтобы ощутить суть свободы, нужно однажды ее лишиться. Только попав за решетку, человек начинает понимать, как много счастья у него было за забором, и как мало его осталось сейчас.

Побег – самое страшное слово в тюрьме. Для тюремщиков существует собственная классификация преступлений по их тяжести. Самое тяжкое – побег, уже потом – убийство, ТТП (тяжкие телесные повреждения), средние и легкие телесные. Замыкает список преступлений наркота.

Тюремная оценка тяжести указанных преступлений не соответствует официально-правовой. Так, за побег «дадут» только 5 лет, за тяжкие повреждения – 10 лет, а за убийство могут дать и пожизненное заключение.

Остальных преступлений для тюрьмы не существует. Истинно или ошибочно установленная склонность зэка к побегу обеспечивает ему неусыпное внимание тюремного персонала на протяжении всего времени нахождения за проволокой. Формально зэк, склонный к побегу (на сленге «побегушник», «склонник»), имеет совершенно одинаковые права с другими зэками. Но постоянный контроль делает его жизнь невыносимой: тюремщики, однажды заподозрив зэка в склонности к побегу, как правило, не будут вникать в обоснованность таких подозрений. По принципу: лучше перебдеть, чем недобдеть.

Склонность к побегу проявляется в разных ипостасях.

Первая – это так называемые побеговые настроения. Это мечты о свободе и доме, близких и друзьях. Любой нормальный человек хочет на свободу, любого нормального человека посещает мысль: вот бы удрать из этого дерьма! Побеговые настроения усиливаются весной, но на статистике побегов это не отражается – чаще бегают тогда, когда ночи темнее и длиннее. Но почему-то даже у опытных тюремщиков весна считается самым опасным временем года.

Вторая – побеговые намерения. В отличие от настроений, это мысли, приобретающие целенаправленность и логику, они уже не имеют отношения к поющим птичкам и распускающимся цветочкам.

Третья – умысел на совершение побега. Здесь уже начинает появляться конкретика: где, когда, с кем, при каких обстоятельствах…

Четвертая – подготовка к побегу. Это реальные действия по приготовлению: изучение организации службы тюремного персонала, изготовление подсобных предметов, инструментов, средств маскировки.

Пятая – покушение на побег (в народе говорят «попытка побега») – действия, непосредственно направленные на реализацию преступного умысла: подкоп, преодоление рубежей охраны, завладение автотранспортом.

Шестая – сам побег. Что это – понятно, это когда ноги уже идут по свободе.

Из всех шести градаций в уголовном порядке наказуемы только две последние, в дисциплинарном – только четвертая, первые три вроде бы ненаказуемы.

На самом деле, стоит зэку только заикнуться о том, как хорошо бы сейчас оказаться на воле, и об этом заикании станет известно операм – полоса на личном деле обеспечена. И все связанные с ней мытарства тоже. Поэтому даже просто болтать о побеге нельзя. Да и думать о нем не стоит. Суровая практика показывает, что побеги удаются очень редко, да и когда удаются, чем они заканчиваются? Меняет человек одну тюрьму на другую, из камеры перебирается в какой-нибудь подвал или на чердак, да и то ненадолго. В любом случае, история не знает ни одного примера, кроме графа Монте-Кристо, когда беглец стал счастливым человеком.

Поэтому, если у вас появились мысли о побеге, гоните их подальше и не вздумайте кому-нибудь об этом рассказать. Это мысли абсолютно глупые. Во времена цветущей коррупции из тюрьмы через забор может уйти только полный идиот или голодранец.

Адвокат. Друг? Враг? Или так

Среди зэков и их родственников существует довольно твердое убеждение, что все адвокаты – проходимцы и аферисты. В общем, трудно с этим мнением не согласиться. Действительно, цель каждого защитника (адвокат – это его общая профессия, а в уголовном деле он выступает в роли защитника, хотя в тюрьме все, без исключения, называют защитников адвокатами) – заработать денег. Вытащить зэка из тюрьмы или как-то повлиять на меру наказания – лишь одно из средств достижения этой цели.