Пьеса в двух действиях

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Дома одна Наташа. Она у себя в комнате наряжает елку. Играет магнитофон. Звонок в дверь. Наташа смотрит на часы, выключает магнитофон, идет открывать. Входит Игорь.

Наташа. Ты?! С ума сошел!

Игорь. Это точно. (Обнимает ее, целует.)

Наташа. А вдруг я не одна?

Игорь. Ты же сказала – до часу, он в час приедет. А сейчас только половина.

Наташа. А вдруг?

Игорь. Что? (Снимает пальто.) Самолеты опаздывают, это бывает, но досрочно – извини. И потом, что за паника, ну увидит, ну и что, все равно ведь рано или поздно… Когда-то же должно случиться. Сколько можно в подполье?

Наташа. Сколько нужно.

Игорь. Кому? Я не понимаю. Если все это серьезно…

Наташа. А как ты нашел? Ты же не знал адреса? Уходил – темно еще было, не рассвело. И обещал не смотреть. Значит, все-таки…

Игорь. А я и не смотрел.

Наташа. Да… Верить тебе, оказывается…

Игорь. Но я правда не смотрел. Я только не понимаю, к чему эта конспирация.

Наташа. Ты обещал.

Игорь. Ну хорошо, хорошо, обещал. Но я виноват, что ли, что у меня зрительная память. Ты бы мне тогда повязку на глаза надела, если уж так боишься. Прямо детектив. К тебе – только когда твоего Седова нет. Ко мне – оглядываясь, задами. В кино – на последний сеанс, чтоб никто не видел. В комнату к товарищу Седову – ни шагу, заминировано. Фотографии со стен поснимали. (Смотрит на темный прямоугольник на обоях.) Что тут висело?

Наташа. Ну, допустим, картина.

Игорь. А почему сняла?

Наташа. Тоже мне – Шерлок Холмс. Раму, допустим, отдала починить. И вообще, знаешь что?

Игорь. Что?

Наташа. Тебе пора. Все еще работают, а ты по личным делам шляешься. Красиво это?

Игорь. А я по дороге. В суде был.

Наташа. В суде?

Игорь. Бумаги относил. Там наши судятся. С одним тут колхозом. Ну, отнес и… Не мог отказать себе в удовольствии. И тебе. (Целует ее.)

Звонок в дверь. Наташа испуганно вырывается.

Наташа. Ну вот! Все… А ты говорил. Что же делать?

Игорь. Ну что мне – в шкаф теперь? Как в плохом фильме? Или под елку? Деда Мороза изображать? Скажешь, из фирмы «Заря».

Наташа. Кошмар. Слушай, я только прошу тебя… Я потом все объясню, ладно? А ты – никаких плохих мыслей, ладно? Обещаешь?

Звонок повторяется.

Ключи, наверное, забыл. Обещаешь?

Игорь. Я не понимаю – что, что я должен обещать?

Наташа. А, ладно, будь что будет. (Идет в прихожую.)

Игорь поправляет галстук, присаживается на диван, берет в руки книгу. Прислушивается к голосам в коридоре. Возвращается Haташа. Смотрит на Игоря, напряженно застывшего, смеется.

Отбой. Почтальон. А я испугалась.

Игорь (расслабляясь). Ну, а что ты так пугаешься? Ну что он, меня съест? Убьет?

Наташа. Я тебя прошу – иди. Пора. И не строй обиженного. Узнаешь – поймешь. Иди.

Игорь (пожимает плечами). Как хочешь. Ладно, до вечера. Заехать?

Наташа. Мы ж договорились. Встретимся там.

Игорь (одевается). Прямо партизан в логове врага.

Наташа. Зато будет что вспомнить на старости лет. (Целует его.) Пока, партизан. Пароль помнишь?

Игорь. А он не изменился?

Наташа. Нет. Я люблю тебя. Иди.

Игорь уходит. Наташа возвращается к елке, вешает пару игрушек, потом идет к телефону, набирает номер.

Алло… Педиатрия?… Кто это?… Ой, Екатерина Васильевна, не узнала… Точно, разбогатеете. Из областной не звонили?… Странно, они обещали… Но мне послезавтра ехать… Завтра – завтра только дежурный врач… Ну ладно, подождем, а что еще остается. А у нас что?… Кто – Маша?… Опять, значит, поссорились. На Ноябрьские она тоже сама вызвалась дежурить. Они как праздники, так ругаются. Им в будни, наверное, некогда – в разные смены. Наверстывают… Да вот именно.

Звонок в дверь.

Ладно, я еще позвоню. Пока. (Кладет трубку. Идет открывать.)

Входит Бутов с чемоданом и коробкой.

Привет. Наконец. (Целует его.) Устал?

Бутов. Да что-то…

Наташа. Чего так долго? Мы в воскресенье ждали.

Бутов. Антонов пригласил на дачу, на рыбалку. Не откажешься. Ну тогда заодно уж и понедельник прихватил, в Госплане потолкался. Ну, а как у нас тут?

Наташа. Все хорошо.

Бутов. Черебец елку привез?

Наташа. Наряжаю.

Бутов. А, ну хорошо. (Отдает ей коробку.) А это тебе вот. С Новым годом.

Наташа. Он, что это?! (Открывает коробку, достает вечернее платье.) Ой!… Папочка! (Бросается ему на шею.)

Бутов. Примерь. С этими размерами…

Наташа (прикладывает к себе платье). Немного длинно, но это ерунда, полчаса работы.

Бутов. Сегодня наденешь?

Наташа. А ты думал. И главное, я как чувствовала. Ты когда звонил и что-то туманное насчет размеров бубнил, я так и подумала – платье.

Бутов. Ты же хотела.

Наташа. Очень.

Бутов. Ну и на здоровье.

Наташа снова целует его.

Наташа. Обедать сразу будешь?

Бутов. Не хочется. В самолете перекусил.

Наташа. На завод поедешь?

Бутов. Не знаю. Что-то мне не по себе.

Наташа. Ну-ка погляди на меня. Выше. Глаза опять косят. Давай-ка мы давление померим. (Идет к себе за тонометром.)

Бутов заходит в кабинет, кладет на диван чемодан, открывает его, потом перекладывает его на стул и садится на диван. Но тут же встает, идет к столу, просматривает телеграммы. Возвращается

Наташа с тонометром.

Садись. Давай руку.

Бутов снимает пиджак, садится в кресло, закатывает рукав рубашки.

Бутов. А где Черебец, не знаешь?

Наташа. А он что, не встречал?

Бутов. Нет. Сказал – будет. Что-нибудь опять, наверное. Как тридцать первое декабря, так жди чего-нибудь.

Наташа. Ты ж говорил – план есть.

Бутов. План давно есть. И сверх того. Но все равно в конце обязательно что-нибудь приключается. Ни одного Нового года не помню, чтоб спокойно встретить. (Помолчал.) Ирина Михайловна не звонила?

Наташа. Нет, сегодня нет. Повыше подними.

Бутов. Суд там кончился, не знаешь?

Наташа. А я и не знала, что он начался. Если б он случайно не сказал… (Осеклась.)

Бутов. Кто?

Наташа. Да так, один человек.

Бутов. Черебец, что ли?

Наташа. Вроде. Не помню.

Бутов. Темнишь что-то, Наталья. Не иначе – новый кандидат.

Наташа. Тихо, ты мешаешь.

Бутов. Из наших кто?

Наташа. С чего ты взял? Суд – он же не закрытый.

Бутов. Темнишь…

Наташа. Ну ты можешь помолчать?… Ого! А ну-ка, в горизонтальное положение, быстро.

Бутов. А сколько?

Наташа. А сто шестьдесят на сто двадцать.

Бутов. Ну, это еще терпимо.

Наташа. А зачем терпеть. Завод твой не убежит. Надо – сами приедут. С Новым годом – по телефону. И до вечера лежать. А то не пущу встречать.

Бутов. Тебя ж самой не будет.

Наташа. Останусь.

Бутов. А платье?

Наташа. В Будапеште обновлю.

Бутов. Ладно, ладно, без жертв только. (Оглядывается.) А где телефон?

Наташа. В прихожей. Принести?

Бутов. А зачем было уносить?

Звонок в дверь.

Наташа. О, твой Санчо Панса, не иначе. (Идет открывать.)

Входит Черебец.

Черебец (раздеваясь). Натуля, с наступающим.

Наташа. Вас также, Афанасий Сергеевич.

Черебец. Наш – давно?

Наташа. Минут пятнадцать.

Черебец (вытирает ноги). У себя?

Наташа. Да. У него давление подскочило. Так что…

Черебец. Понял. Будем фильтровать информацию. (Заходит в кабинет.) Ну, с возвращением, Марлен Васильевич.

Бутов. Спасибо. Как вы тут?

Черебец. Помаленьку.

Бутов. Кириллов вышел?

Черебец. Нет. Вчера опять температура подскочила.

Бутов. Ты подумай… А я гляжу на аэродроме – ни его, ни тебя.

Черебец. Извините, никак не успевал. В суд пришлось срочно…

Бутов. Что, еще не кончился?

Черебец. Родионов – как танк полез. Мы думали – вничью и разошлись. А он на принцип попер. И судья за ним. И экспертиза… Бумаги подняли, акты всех ревизий…

Бутов. Пронюхали, что уезжаю. Не боятся уже.

' В. Азерников 193

Черебец. Даже представление на награждение затребовали.

Бутов. А это зачем?

Черебец. Ну… Они так вопрос поставили – что, мол, из сэкономленного этого металла хотели себе ордена понаделать. Так вот, и никак иначе. Закусил прямо…

Бутов. А что он сам в процессе?

Черебец. Был. Первый день. Такую речь закатил… Прямо как в кино. Ирина Михайловна только головой качала, говорит.

Бутов. А ты сам что, не был?

Черебец. Вы же сами сказали: хватит ее, нечего их баловать.

Бутов. Ну, ты хорош. Они – председателя колхоза, Героя Соцтруда, а ты – юрисконсульта по доверенности, да еще женщину.

Черебец. Да кто ж знал. От них тоже адвокат поначалу. Но он Родионова – как свидетеля. А я…

Бутов. А ты узнал об этом на другой день.

Черебец. Нет, не в этот.

Бутов. Вечером.

Черебец. Днем.

Бутов. От Ирины Михайловны.

Черебец. Ну да.

Бутов. А должен был – накануне и сам.

Черебец. Откуда?

Бутов. Ох, Черебец, Черебец…

Черебец. Но вы же тоже не знали, что Родионов попрет на принцип.

Бутов. Не знал. Но узнал бы. И не после, а – до. Ну да ладно, что теперь… Так что, теснят нас, говоришь, шведы?

Черебец. Есть малость. Но думаю, отобьемся. Я там внедрил решение коллегии и статью в «Известиях». Ту самую.

Бутов. А зачем? Не надо. Зачем давить на закон? Виновны – заплатим.

Черебец. Так не копейку.

Бутов. Ничего, не обеднеем. Во сколько они оценивают урон?

Черебец. Сначала говорили – пятьдесят тысяч. Сейчас спустили до сорока. Мы доказали, что могла быть и естественная порча. В этих пределах. Согласились.

Бутов. А сколько мы сверх плана дали?

Черебец. В тот год? Четыреста почти.

Бутов. Десять процентов? Нормально. Не жалко. В ресторане и то положено – за услугу.

Черебец. Но вы сравнили. Там же – вам услугу, д тут мы – государству прибыль-, и мы еще и платить за это должны.

Бутов. Черебец…

Черебец. Да?

Бутов. Не мелочись. Любишь рисковать, умей проигрывать.

Входит Наташа. Протягивает Бутову таблетку.

Наташа. На вот, прими.

Бутов. Что это?

Наташа. Давление снижает. Английское. Нам прислали на пробу.

Бутов. Кому – нам?

Наташа. Больнице – кому.

Бутов. А я что, ваш больной?

Наташа. Нет, но…

Бутов. Тогда почему ты домой его тащишь? Мы что, бедные, не сможем в аптеке купить себе что нужно?

Наташа. Во-первых, оно не продается…

Бутов. Тем более. Пользуешься служебным положением.

Наташа. Отец, что за демагогия.

Бутов. Твоя мама, если бы она знала…

Наташа. Ну хорошо, папа, давай только без этого.

Бутов (кладет лекарство на стол). Отнеси обратно. А мне напиши рецепт, вон Афанасий Сергеевич пошлет шофера в аптеку.

Наташа. А шофера посылать – как это насчет служебного положения?

Бутов хочет возразить.

Ладно, никуда не надо никого посылать, слава богу, чего-чего, а лекарств дома – самим торговать можно. (Уходит.)

Черебец. Ну ладно, а что там Антонов?

Бутов. Антонов?… Ну что Антонов – судака поймал.

Черебец. В каком смысле?

Бутов. В прямом.

Черебец. Рыбалили?

Бутов. Было дело.

Черебец. На даче?

Бутов. Ты думаешь, у него в кабинете аквариум?

Черебец. Большая дача?

Бутов. Ой, Афоня, тебе бы в каком-нибудь «Нью-Йорк таймс» в отделе светской хроники работать.

Черебец. Ну, а что такого? Интересно.

Бутов. Ну вот станешь сам замминистра – узнаешь.

Черебец. Э-э. Узнаю ли…

Бутов. Узнаешь. Если не сгоришь. В плотных слоях атмосферы.

Входит Наташа, протягивает отцу лекарство и воду.

Наташа. Давай.

Бутов (выпивает). Ты в больницу сегодня что, не идешь?

Наташа. Я, между прочим, в отпуске второй день. Бутов. Да? А я думал, ты со второго января.

Наташа. Заставили. Отпуск за этот год, надо декабрем, говорят, брать.

Бутов. Два дня в отпуске, а где ж приметы?

Наташа. Привет. Пыли нет, обед есть. Чего тебе еще?

Бутов. А запах ванили? (Черебцу.) Маша, когда отпуск брала, в первый же день – пирог яблочный с ванилью. Так уж завелось. И Наталья – на каникулы как уходила, в первый день – тоже. А нынче что-то… Ох, подозрения теснят мою грудь. Я за порог, а она…

Наташа. Папа…

Бутов. Ну что такое? Афанасия Сергеевича стесняешься? Так он тебя на руках, между прочим, носил. Уж в таких видах видывал.

Черебец. Имело место.

Наташа. Не успела. Завтра испеку.

Бутов (принюхивается). Ванилью не пахнет. Гуталином пахнет. Портянками и онучами. Колесной мазью и кирзой. И дешевым табаком. Чужим пахнет, мужиком…

Наташа. У тебя насморк.

Бутов. У меня предчувствия. (Берет со стола лежащую фотографию в раме.) А это что? Почему тут моя фотография?

Наташа. А… Там гвоздь… погнулся.

Бутов. Гвоздь?

Наташа. Да. Я боялась – упадет.

Бутов. Афанасий, нам рассказывают сказки. Хотят убаюкать нашу родительскую бдительность. Но мы не лыком шиты, нас на мякине не проведешь.

Черебец. Да ведь невеста уж, Марлен Васильевич, пора уж…

Бутов. Так… И тебя подкупили. Вовлекли в заговор. (Наташе.) Кто такой?

Наташа. Папа!

Бутов (Черебцу). Летом учитель появился. Возник, как они говорят. Из второй школы. Подшефные наши – как насмешка. Физик, говорил. С виду – точно физик. Очки, джинсы, улыбка нигилиста. Старик Эйнштейн, эм-це-квадрат… Я его спрашиваю: почему зимой мы не открываем окна – и ничего, не задыхаемся, а летом – душно. Щели же те же самые.

Наташа. Папа!

Черебец. Ну и он?

Бутов. Ну, сначала что-то насчет температуры вякал, парциального давления, а потом в кино заторопился, опаздывать сразу стал.

Черебец. А действительно, почему? Мне в голову даже не приходило.

Бутов. Сказал бы честно – не знаю, я б священника сразу и родительское благословение. А он…

Наташа. Подумаешь, сам в прошлом году только вычитал где-то.

Бутов. Когда не знал, говорил – не знаю. И не старался выглядеть умнее, чем есть.

Наташа. А он, кстати, был умный и способный.

Бутов. Да? А где ж теперь его ум и способности? Вместе с ним самим?

Наташа. Да разве кто-нибудь у нас в доме может задержаться? Ты же… Тебе же ни один не нравится – не глядя. Сейчас все недостаточно взрослые и самостоятельные, а потом будут недостаточно молодые и здоровые. А когда я выйду на пенсию, ты скажешь, что согласен на любого, только и любого уже не будет.

Бутов. О, о, разошлась.

Наташа. А что – не так?

Бутов. Вот будут свои взрослые дети, я на тебя посмотрю.

Наташа. Откуда же они, интересно, будут? От святого духа? Или от Надьки с Катей? С подругами – пожалуйста, хоть в отпуск, хоть куда. Тут ты и билеты и машину – в лепешку готов, только бы в юбке.

Черебец. Сейчас девушки сами в брюках.

Наташа. Женился бы уж сам поскорей, может, и я тогда как-нибудь. Заодно. Под шумок.

Бутов. Наталья!

Наташа. Что такое? Афанасий Сергеевич? Так он же свой человек, он же твою дочь на руках… Или уже не свой?

Бутов. Ладно, иди, нам еще с ним поговорить надо. Ты, кстати, деньги на аккредитив положила?

Наташа. Нет еще.

Бутов. А когда ж ты собираешься? Сегодня короткий день, завтра выходной, а второго тебе лететь. Так и потащишь с собой почти четыреста рублей? С твоей рассеянностью…

Наташа. Успею еще. Сейчас пойду.

Бутов. Да времени уж… (Смотрит на часы. Че-ребцу.) До какого сегодня сберкассы?

Черебец. А кто их знает. Надо позвонить, узнать. Телефон там? (Выходит.)

Бутов. Ну и язык у тебя.

Наташа. А что я такого сказала?

Бутов. Ну, а к чему вообще об этом.

Наташа. А ты – к чему?

Бутов. Что ты сравниваешь. Что для молодой девушки норма, для меня…

Наташа. Тоже норма, папа, тоже. Ты достаточно был один, никому не придет в голову бросить камень. Уж если я, мамина дочь, говорю – женись, то чужие…

Бутов. Ты не понимаешь. Если б я был просто инженером, врачом, не знаю там… А я у всех на виду, как церковь или вон каланча пожарная. Ведь они все, кому я плачу зарплату… кому государство платит зарплату по моей подписи, они все только и ждут, к чему б прицепиться, соринку в моем глазу ищут, чтоб свое бревно оправдать. Ты думаешь, директором трудно быть потому, что работы много? Или ответственности? Под лупой жить трудно. Под лупой, в которую смотрят две тысячу пар глаз. На тебя одного. Это еще не считая тех, кто смотрит сверху, в подзорную трубу. Им тоже небезынтересно было бы заметить пятно на солнце. Ну, не на солнце – на неком светиле, вокруг которого худо-бедно кое-что вертится. И если я дал согласие на переезд в Москву…

Наташа. Решилось?!

Бутов. На той неделе коллегия… И если я решился на это – хотя ты знаешь, как нелегко мне будет оставить здесь все, что я построил, и свои пятнадцать лет жизни, может быть, лучшие пятнадцать лет, и мамину могилу, – и если все-таки я оставляю все это, чтобы начать на новом месте, то в какой-то степени потому, что я смогу начать все заново. Попробовать начать. Здесь это для меня… По разным обстоятельствам.

Наташа. А он согласится на развод?

Бутов (после паузы). Кто – он?

Наташа. Ну не хочешь – ладно. Будем делать вид, что никто ничего не знает.

Бутов. Ты о чем?

Наташа. Ни о чем. Обедать пора.

Бутов (помолчал). Я не говорил с тобой об этом… Не потому, что не доверяю тебе… Ты же знаешь, что ты для меня… Но просто… Ее положение довольно двусмысленное. Мне не надо было брать ее к нам на работу. Ей казалось – так удобней, чаще видеться будем, а оказалось – еще хуже все. Бояться не так посмотреть, не то сказать… Приходится быть излишне строгим, все фальшиво, как дурак последний себя чувствуешь. А когда они у нас, здесь, – совсем ерунда какая-то. Миша хороший мужик, а я с ним – подлец подлецом. Раньше как-то легче относился к этому, а может, азарт даже был: мол, не совсем уши мхом поросли, еще способен кой на что, а теперь… Возраст, что ли… Наверное, эти игры не по годам уж. (Помолчал чуть.) Вот так и никак иначе, как говорит Черебец. А ты при нем…

Наташа. Что ж ты думаешь, он ничего не знает?

Бутов. Пока это не будет произнесено мною – не знает. Даже если сто раз увидит. За то и ценим. (Помолчал.) Да… Вот и поговорили. Собирался – про тебя, а сам – про себя.

Наташа. Но, в отличие от тебя, я не принюхиваюсь, когда дома пахнет французскими духами.

Бутов. Когда это было?

Наташа. Несмотря на твои маленькие хитрости.

Бутов. Какие это хитрости?

Наташа. Даришь нам одинаковые духи. Скажешь, нет? Сам придумал или она сказала?

Бутов (засмеялся). Вычитал. Я ж у тебя начитанный.

Наташа подходит к отцу, обнимает его и стоит так, прижавшись. Входит Черебец.

Черебец. Насилу дозвонился. Все норовят в рабочее время поздравить. Весь год не вспоминают даже или клянут на чем свет, а тут – прямо родные… (Наташе.) До трех работают. Успеешь.

Звонок в дверь.

Бутов. Кто это?

Наташа. Опять почтальон, наверное. (Идет открывать.)

Входит Ирина Михайловна.

Ирина Михайловна. Ты дома? Что случилось?

Наташа. Отпуск случился.

Иринa Михайловна. Но это же чудесно. Успеешь нормально сложиться. (Смотрит на висящие пальто.) Папа уже приехал? И Черебец здесь. (Раздевается.) Ветер такой… Я причешусь.

Наташа идет к себе.

Бутов. Родионов – телеграмму отбил. Вон погляди.

Черебец (читает). Ну… Артист. Там обличает, а тут – «дорогой»…

Бутов. А что, получается – действительно дорогой. Если сорок тысяч оттяпает… (Кричит.) Ирина Михайловна?

Наташа (кричит). Сейчас она.

Бутов. Сейчас узнаем – дорогой или не очень.

Входит Ирина Михайловна.

Ирина Михайловна. Здравствуйте. С наступающим.

Черебец. Еще раз.

Бутов. Здравствуйте. Ну что – на щите или под щитом?

Ирина Михайловна. Боюсь, в Деды Морозы я сегодня не гожусь. И даже в Снегурочки. Они приносят, а я совсем наоборот.

Черебец. Оттяпали все-таки?

Ирина Михайловна. Мы можем подать кассацию в облсуд.

Бутов. Зачем? Не надо. Виноваты – заплатим.

Входит Наташа.

Черебец. Чем мы виноваты? Стихийное бедствие.

Ирина Михайловна. Но это еще не самое неприятное.

Бутов. Что еще?

Ирина Михайловна. Понимаете… Суд усмотрел личную и особую ответственность за все происшедшее директора завода.

Бутов. Ну, напугали… Первый раз, что ли.

Ирина Михайловна. И постановил часть погашаемой суммы взыскать лично с него.

Черебец. Что?!

Ирина Михайловна. Это, правда, не очень большая сумма по сравнению со всей… Закон не разрешает взыскивать больше месячного оклада.

Бутов. Это что-то новое в нашем королевстве.

Черебец. Триста пятьдесят рублей – за здорово живешь?! Да они что – сбрендили?! При чем здесь Марлей Васильевич?

Ирина Михайловна. Суд считает, что за капитальное строительство – а отстойники шли по капитальному – отвечает лично директор, а не главный. И кроме того… На проекте там, помните, начальник планового отдела отказался визировать?… Вы – вторую подпись. Ну, суд и говорит: двойная подпись – особая ответственность. Мне нечего было возразить, по закону они правы.

Черебец. При чем здесь закон?

Ирина Михайловна. Закон, Афанасий Сергеевич, всегда при чем.

Черебец. Ладно, давайте только без громких слов.

Ирина Михайловна. Громко разговариваете как раз вы. Причем с женщиной.

Черебец. Извините. Но зачем вы вообще потащили туда проект? На кой черт? Они бы и не узнали…

Ирина Михайловна. Афанасий Сергеевич, я юрист, я служу не только заводу, кстати на полставки, заметьте, но и правосудию. Где бы оно ни отправлялось.

Черебец. Ах, черт, надо было самому!

Н amp;таша. А в чем дело? Я что-то не знаю ничего. (Бутову.) Тебя судят? Что за бред?

Бутов. Да старая история. Не меня.

Наташа. Первый раз слышу.

Бутов. Да слышала ты, слышала. Весной еще, когда паводок был.

Наташа. Набережные затопило?

Бутов. Не только. Отстойники наши. С тримезилом. И он ушел, уплыл – в реку, вместо переработки.

Наташа. А он что – ядовитый?

Черебец. Да нет, какой ядовитый. Ну, пользы в нем, может, тоже нет, но и вреда… Работают же с ним люди, сколько лет уж, никто не жалуется. А у нас обследования каждый год.

Наташа. Так из-за чего судиться?

Ирина Михайловна. Это не уголовный процесс – гражданский. Просто колхоз считает, что завод ему нанес убыток, и хочет его, естественно, возместить. Законное право.

Черебец. В огороде бузина, а в Киеве дядька – вот ваше право. От нас до зверофермы – больше трех километров. По дороге. А по реке – и того больше. Это сколько же воды… Я ж вам давал расчет, это ничтожная концентрация выходит, ну сколько там может быть тримезила, пока он до них дойдет, – капля в море. Если вообще дойдет – не разложится, не испарится, не свяжется с какой-нибудь другой гадостью – не мы ж одни в реку… спускаем.

Ирина Михайловна. Афанасий Сергеевич, ну что вы опять все сначала? Ну какое испарение? Плюс двенадцать воздух, плюс десять вода, и ветер ничтожный. Метеостанция дала же справку. А разлагается он при ста семидесяти, не мне же это вам говорить. В процессе же не дураки сидят, эксперт из Новосибирска, профессор.

Черебец. Судью загипнотизировал его титул. Я не профессор, но тоже кое-что смыслю.

Наташа. Погодите, но что же все-таки случилось? Я так и не поняла.

Все молчат.

Пап?…

Ирина Михайловна. Колхозу торговая сеть вернула партию нутрии – вылез мех. Забраковали всю партию, выращенную той весной. Стали копать – предположили, что это как-то связано с нашим чепе, с утечкой тримезила.

Черебец. Надо еще проверить, кто их надоумил. Не иначе, кто-то из наших умников.

Ирина Михайловна. Тут ума особого не надо – на поверхности все.

Черебец (Бутову). Надо посмотреть по протоколам, кто тогда против занижения был, не иначе, счеты решил свести.

Бутов. А где Лукин сейчас?

Ирина Михайловна. Кто это?

Черебец (Ирине Михайловне). Начальник планового отдела бывший, который отказался… (Бутову.) Не знаю. На пенсии, а где живет, не знаю. Думаете, он?

Наташа. А что – он? Про утечку сказал?

Черебец (Наташе). Да нет, про занижение. Ну, что отстойники занизили. (Бутову.) Откуда Родионов мог это узнать? Уж я сам забыл, когда это было. Сколько прошло…

Наташа. Что значит – занизили?

Черебец. Ну что значит? Занизили, – значит, занизили. Ниже сделали.

Ирина Михайловна. Ниже проекта.

Черебец. Просто проектировщики завысили ее.

Ирина Михайловна. Как оказалось – не больно-то.

Черебец. Да когда оно было, это наводнение?! Семьдесят лет назад. Что ж теперь, всю жизнь ждать, пока река снова из берегов выйдет? Вон на улице – каждый день аварии, кто-то под машину попадает, вы же все равно норовите мимо перехода. Мало что бывает. И вообще, я не понимаю – у кого вы работаете? Может, вы на вторые полставки у Родионова? Вы, получается, его защищаете, а не нас!

Ирина Михайловна. Я уже сказала вам, кого я защищаю. А сейчас я вам излагаю не свою позицию, а истца. И экспертов, которые ее поддержали… Может, если б вы нашли время присутствовать на процессе, вам бы не пришлось валить с больной головы на здоровую.

Черебец. Ага, это моя, значит, больная…

Бутов. Перестаньте. Что вы как дети.

Наташа. Пап, может, ты все-таки объяснишь? Я что-то ничего не понимаю.

Пауза.

Бутов (негромко и бесстрастно). Ну что? Строили отстойники для тримезила. Для утилизации. Проектировщики дали высоту два метра над уровнем реки. По самому высокому паводку. Подняли архивы, в начале века был отмечен случай – метр девяносто. Мы предложили сделать ниже – по средним данным. На отстойники идет особая сталь, фонд Госплана. На семьдесят сантиметров ниже – это, при диаметре пятнадцать метров, большая экономия. Очень большая. Мы в это же время реконструировали линию криолана, на аппараты идет та же сталь, а нам ее не давали, реконструкцию пришлось законсервировать. На отстойники дали, охрана среды – дело государственное, а реконструкция – дело министерское. Хотя криолан нужен был всей стране. Мы рассудили: что важнее? Решили, что дать в этом году криолан, чем защититься от наводнения, которое может и не быть никогда. Рискнули – на семьдесят сантиметров ниже проекта. Нормальный риск. И закончили линию. И дали стране криолан. Получили знамя и благодарности, но это лирика. А весной этой… Остальное ты знаешь.

Наташа. А почему ты один отвечать должен?

Бутов. Потому что я принял это решение.

Наташа. Не один же?

Бутов. Приказы и акты подписывает директор. И отвечает за них тоже он. Иногда это приходится делать даже два раза, как ты слышала. Лукин был не согласен с нами, отказался.

Черебец. Надо действительно узнать, где он сейчас. Может, его Родионов взял? Тогда все понятно.

Наташа. Ну хорошо, построили ниже, высокий паводок, ушла эта ваша гадость с водой – и что дальше? При чем здесь Сергей Григорьевич?

Бутов (Черебцу). А к чему вообще все эти разговоры про Родионова? Зачем, чтоб в этой истории вообще произносили наши две фамилии рядом? Он тоже член бюро горкома, депутат горсовета, к чему эта конфронтация?

Черебец. Мы же в своем кругу.

Бутов. И в кругу не надо. Потом обмолвитесь где – и пойдет. Вообще, хватит об этом, было – сплыло.

Наташа. Так куда сплыло – в колхоз?

Бутов молчит.

Черебец. Они считают, что мы их зверей потравили. Хотя ни в одном справочнике тримезил не считается ядовитым веществом. Сами халтуру разводят, кормят небось чем попало, а мы виноваты.

Ирина Михайловна. Между прочим, у вас на воротнике, я обратила внимание, вон в коридоре, их мех? Нет?

Черебец. Ну и что? На один воротник они напрячься могут.

Ирина Михайловна. У меня, кстати, тоже.

Наташа. И у меня.

Черебец. Ну и что? У нас тоже есть экспортная продукция, а есть обычная. И когда нам обычную возвращают с рекламацией, мы ж не сваливаем на других, хотя могли бы – на поставщиков. Возмещаем – и все. Нормально, это жизнь. А у него какой-то интерес тут был, вот только не пойму какой. Под Марлена Васильевича бочку катит. А резон не улавливаю. Родионов зря ничего не делает.

Ирина Михайловна. А может, он не о себе и о нас думал в этом случае? Может, о природе, о тех, кто в речке купается? Это вам не приходило в голову?

Черебец. Родионов? Не смешите меня. Вы знаете, сколько лет он председатель? Вы считали у него планки на лацкане, когда он в президиумах сидит? Нет? Если б он, как вы говорите, про ромашки-лютики думал, был бы он сейчас знаете где? Где все его предшественники.

Ирина Михайловна. Ваши отношения с истцом… наши отношения – это все эмоции. А на суде оперировали фактами. И экспертам ничего о Родионове и о Марлене Васильевиче не было известно, они вас и в глаза не видели, и живут за сколько вон километров, и выводы их не про звероферму и не про завод – про тримезил и про мышей, у которых от него в потомстве лысые мышата рождались. Значит, опасен он не Родионову, не вам – вообще живой природе. Если он у мышей на генетический аппарат так действует и у нутрии… (Помолчала.) Мы можем, конечно, потребовать повторной экспертизы, более компетентной. Скажем, в Москве…

Бутов. Чтоб еще и на всю Москву прогреметь?

Ирина Михайловна. Чтоб узнать истину.

Бутов. Что вы со своей истиной носитесь, как девица с невинностью?! Это все слова, упругие колебания молекул воздуха!… Чистить по утрам зубы, не высовываться из трамвая, мыть руки перед едой, что еще? Общие места для вас истина! Тогда, три года назад, вы знали, какой путь истинный?

Ирина Михайловна. Я тогда не работала у вас.

Бутов. И я не знал. Если вы хотите есть, а негде помыть руки, вы что – голодной останетесь?! Вы плюнете на гигиену и сядете с грязными руками. Хотя знаете, что можете схватить дизентерию. Потому что вы и другое знаете: сколько раз ели с грязными – и ничего, сходило. Когда вопрос стоит: или – или… Вспомните: людям стирать нечем было, за стиральными порошками – очереди, письма в газету, нам в министерстве регулярно втыки делали, а я что должен был – спокойно взирать на это, имея в кармане почти законченную линию криолана? Конечно, мы бы не обсуждали сейчас решение суда, и мне не пришлось бы завтра на людях делать вид, что ничего не произошло. Я бы спокойно жил, а очереди – так что, не мне же в них стоять, себя я уж как-нибудь обеспечил бы порошком. Этот путь вы считаете истинным?

Ирина Михайловна молчит.

Черебец. Я на завод позвоню пока. (Уходит.)

Наташа посмотрела на отца, покачала головой и тоже ушла.

Бутов (после паузы). Извини, что-то я сегодня… Давление, наверное.

Ирина Михайловна. Сколько?

Бутов. Да черт с ним! Просто… Наверное, разучился проигрывать. Отвык. Долго везло. Прости. И вообще – здравствуй. (Обнимает ее.)

Она не шевелится.

Ну не сердись. И этот еще тоже – подначивает, заводит. Ладно, все. (Открывает чемодан, достает маленькую коробочку.) Я вот тут тебе… С Новым годом.

Ирина Михайловна. Спасибо.

Бутов. Даже не открываешь? Не интересно?

Ирина Михайловна. Не надо мне было садиться в этот процесс. Пусть бы Черебец сам тебе плохие вести носил.

Бутов. Ириш, ну что ты думаешь, я не понимаю? Ты-то здесь при чем?

Ирина Михайловна. Получается, я тебя не смогла защитить.

Бутов. Да кто тут защитит, когда я сам подставился. Ну – не повезло. Бывает. Все равно я не жалею. Польза превосходит вред. Ну – партия нутрии, сколько их там штук… Это пирожные, а я хлеб дал.

Ирина Михайловна. А если не только эта партия?

Бутов. С чего ты взяла? У нас река, не пруд. Вода проточная.

Ирина Михайловна. Ну в том-то и дело. Она же дальше пошла. Там еще кто-то живет, может купаться.

Бутов. В плюс десять? Глупости. И вообще, в одну воронку два раза снаряд не падает.

Ирина Михайловна. Дай-то бог… (Гладит по щеке его.) Ты плохо выглядишь.

Бутов. Устал. Говорильня с утра до вечера. С перерывами на товарищеские ужины.

Ирина Михайловна. Я даже не успела спросить – все хорошо?

Бутов. Все по плану. На той неделе коллегия. В среду. Но это формальность. Так что…

Ирина Михайловна. Я как подумаю – как я ему это скажу… Нет, нет, я не к тому, что передумала, но просто про себя столько раз говорила, а когда нужно вслух… Но все равно, я счастлива. Вернее, не все равно, а именно поэтому. Что надо заплатить. Потерями, болью, неизвестностью… Я вот думала перед процессом – это мое последнее дело в нашем городе. Ты приедешь, если все как думали, подаю тебе заявление об уходе…

Бутов (смеясь). От меня?

Ирина Михайловна. От директора завода товарища Бутова. И из коллегии адвокатов. И от Миши. Три заявления…

Бутов. Видишь, как крепко держит прошлое, сколько нитей.

Ирина Михайловна. И все порву.

Бутов. И все – без жалости?

Ирина Михайловна. Ну как без жалости? Я ж живой человек. И жила. По живому рвать. С Мишей – двенадцать лет почти, из них десять, пока тебя не было, совсем не такие уж плохие. Тогда казались. Счастливыми даже. Все как у всех, даже лучше. Ну так ведь? И в коллегии – тоже, все-таки не последний адвокат в городе, кому-то помогла, кто-то спасибо говорит, на улице здороваются, я уж забыла, они помнят. И твой завод: раньше мимо проезжала – нос зажимала, как, думала, они этим дышат, а теперь – родной запах. Утром к пальто подойду – твое так же пахнет, и на душе тепло; вроде как повидались… Нет, нет, я ни о чем не жалею. Я рву с прошлым, но в нем я тоже была счастлива. (После паузы.) А почему ты вдруг заговорил про это? Раньше ты не сомневался.

Бутов. Да нет, просто так. Нет, конечно, не просто… Мне тоже – страшновато, если честно. Наталья, это она говорит – женись, а когда конкретно подойдет…

Ирина Михайловна. Говорит?

Бутов. Да, сегодня – открытым текстом.

Ирина Михайловна. Ты ей сказал?

Бутов. Похоже, что все всё давно знают.

Ирина Михайловна. Ну да? Не может быть.

Бутов. Похоже, что мы с тобой как страусы – уткнулись друг в друга, нам темно, и кажется, что никто нас не видит. Видят…

Ирина Михайловна. Да? Ну и черт с ними! (Смеется.) Теперь – черт с ними. Да?

Бутов. Да.

Ирина Михайловна. Встану сегодня после двенадцатого удара и скажу: дорогие товарищи…

Бутов. С Новым годом!

Ирина Михайловна. Ага, испугался.

Бутов. Почему за столом, а не на балконе. А еще лучше – захватить радиостанцию и ко всем миролюбивым силам…

Ирина Михайловна. Ну вот, опять. Как душевный порыв, так – в зародыше.

Бутов. Слушай, а может, мне вообще не приходить?

Ирина Михайловна. То есть как это? А для кого я все готовила? Платье как сумасшедшая дошивала! А ты… Да на черта они мне все нужны, эти гости, я ж ради тебя и позвала их. Чтоб тебе неловко не было… А ты что, действительно себя плохо чувствуешь?

Бутов. Да нет, ничего, отлежусь до вечера.

Входит Черебец.

Черебец. Антонов на завод звонил.

Бутов. Да? Передавал что?

Черебец. Ничего. Сказал – сюда позвонит.

Бутов. Он у министра сегодня должен был быть.

Черебец. А разве не решено еще с ним? (Смотрит на Ирину Михайловну и осекается.) Так что, значит, не будем кассацию писать?

Бутов. Никаких кассаций. И вот что. Надо это дело закрыть этим годом. Похоронить в нем. Чтоб в Новом году – чистенькими.

Черебец. Понял.

Бутов. Чтоб к коллегии, к среде, на нас ничего не висело. Прошлое – в прошлом.

Черебец смотрит на Ирину Михайловну.

Успокойся, Ирина Михайловна в курсе.

Черебец. Понял.

Входит Наташа. Она в шапке – собирается уходить.

Бутов. Сколько у нас до закрытия банка?

Черебец. Сегодня день такой, неудобный, – операции до двух только.

Бутов. Отдавать всегда неудобно, это не брать. Значит, это твоя проблема.

Черебец. Позвоню управляющему, попрошу задержать кассу.

Бутов. Узнай их номер счета, и – до копейки. За вычетом моих трехсот пятидесяти. Свои я сам внесу.

Черебец. Сами?

Бутов. Естественно.

Черебец. Ну хорошо, если так – пожалуйста. Потом мы вам вернем.

Бутов. Что это вы мне собираетесь возвращать?

Черебец. Ну а что же, вы свои должны платить, что ли? Если каждый руководитель за стихийные бедствия – из своего кармана, это тогда все директора разбегутся.

Бутов (помолчав). Афанасий Сергеевич, ты вроде по части преферанса силен?

Черебец. Есть немного.

Бутов. Проигрываешь?

Черебец. Не без этого.

Бутов. Свои платишь или?…

Черебец. Понимаю, понимаю – но только неудачное сравнение. Я проигрыш из того же кармана плачу, куда кладу выигрыш. А вы – выигрыш заводу в карман, а проигрыш – из своего. Разница? Вот я и говорю: куда выигрыш, оттуда и проигрыш. Вот так, и никак иначе. И не мы первые, не мы последние, и нечего голову и душу ломать. Я вам плохого никогда не советовал. Так послушайте и теперь. Иначе что получится? Сегодня – вы так, завтра – я должен, а как же – ученик и наследник. А послезавтра я и от соседа потребую – чтоб и ему не лучше, чем мне. И к чему это приведет?

Наташа. А к чему?

Черебец. А к тому, что через месяц никто из директоров не захочет больше рисковать. И технический прогресс, который и так еле-еле… Не мне вам говорить. Вот и выходит: удовольствия – совесть потешить – на триста пятьдесят рублей, а вреда для страны на сотни тысяч.

Наташа. Интересно. И что ж вы предлагаете?

Черебец. А ничего нового. Откроем три наряда на сверхурочную, по сто двадцать пять на бригаду – триста семьдесят пять. Двадцать пять ребятам – с Новым годом, и в расчете. (Бутову.) Сами же говорили – десять процентов за обслуживание. А тут и вовсе десятая процента получается.

Ирина Михайловна. Боюсь, Наташа может подумать, что это не совсем законно – фиктивные наряды выписывать.

Черебец (Бутову). Послушайте меня на прощанье, я правду говорю. Это, конечно, красивый жест – уходя, так сказать… Чистые руки и все такое. Но мы же деловые люди, нам эмоции – помеха. А если трезво… Когда садишься в преферанс – не играй в подкидного. В каждой игре свои правила. Не нравится – не садись, а сел – изволь…

Бутов. Ну ты, Афанасий, прямо на глазах растешь. Примеряешься уже?

Черебец пожимает плечами.

Не терпится? Надоело в замах?

Черебец делает протестующий жест.

И правильно. Сколько можно. Я б на твоем месте давно взвыл.

Черебец. Я тогда позвоню в банк, чтоб кассу задержали. А Степаняну я уже сказал – насчет нарядов. Он сейчас быстро все оформит и подошлет приказ.

Бутов. Когда это ты успел?

Черебец. Долго ли…

Бутов. Настолько был уверен, что я соглашусь?…

Черебец. А нет, так деньги не пропадут. Свободные всегда нужны. В феврале вон комиссия грядет – чем принимать? Да, но что я хотел сказать… Наш умник-то – опять в амбицию, не хочет приказ по выплате визировать. Совсем распустился, чистоплюй. Ну, я вызвал его сюда, вы не против? Велел приказ привезти – пусть попробует при вас не завизирует. Смельчак в коридоре… Я пока в банк позвоню, а то Орехов может уехать. (Уходит.)

Ирина Михайловна. Я не поняла что-то: вы что, Черебца – директором?

Бутов. Есть возражения?

Ирина Михайловна. Я не знаю, это, конечно, не мое дело, но… Как-то после вас, после вашего стиля – Черебец… Это как пощечина Кириллову. Главный инженер, кандидат наук… Не знаю…

Бутов. Он молод для директора. И в горкоме со всеми перецапался, с кем мог. Не поддержат. А Черебец…

Ирина Михайловна. Свой человек?

Бутов. А это разве плохо? Когда можешь рассчитывать как на себя? Мы с ним с первого дня здесь, и все, что здесь сделано, – и его. Он, может, не такой светский, как Кириллов, и выражается иногда – не очень… Но – надежен. А это в нашем деле… По табели он третий на заводе, а для меня – второй. А иногда – так даже и первый. Вот так. Так что ваши опасения… К тому же он все равно подо мной останется. Нужно – поправим.

Ирина Михайловна. Министерство далеко.

Бутов. Но у него длинные руки. Не беспокойтесь, все будет нормально. Он неплохой мужик, просто у вас… Бывает, несовместимость.

Ирина Михайловна. Не только у меня.

Бутов. Мы ж договорились – никаких служебных сплетен.

Ирина Михайловна. Это не сплетня, это информация.

Бутов. Информацию запрашивают, а сплетню навязывают.

Ирина Михайловна. Ладно, молчу. Вам виднее.

Звонок в дверь.

Черебец (кричит из прихожей). Я открою! (Кладет телефонную трубку, открывает дверь.)

Входит Игорь. У него удивленный и напряженный вид.

Раздевайся и проходи. Машину отпустил?

Игорь. Нет. А что случилось?

Черебец. Пока еще ничего. Проходи.

Игорь снимает пальто, входит вслед за Черебцом в кабинет.

Вот, главный оппозиционер завода прибыл. У всех главный инженер, главный механик, а у нас еще и главный оппозиционер. А начальник отдела труда – это он по совместительству. (Замечает выражение лица Наташи и останавливается, удивленный.)

Бутов тоже посмотрел на Наташу, потом на Игоря, который не знает, как себя вести.

Бутов. Так… Значит, в борьбе все средства хороши?…

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Второе действие начинается повтором финала первого. Входит Игорь, которому Черебец открывает дверь. У Игоря удивленный и напряженный вид.

Черебец. Раздевайся и проходи. Машину отпустил?

Игорь. Нет. А что случилось?

Черебец. Пока еще ничего. Проходи.

Игорь снимает пальто, входит вслед за Черебцом в кабинет.

Вот, главный оппозиционер завода прибыл. У всех главный инженер, главный механик, главный бухгалтер, а у нас еще и главный оппозиционер. А начальник отдела труда – это он по совместительству. (Замечает выражение лица Наташи и останавливается, удивленный.)

Бутов тоже посмотрел на Наташу, потом на Игоря, который не знает, как себя вести.

Бутов. Так… Значит, в борьбе все средства хороши?…

Наташа. Папа, я потом тебе все объясню. Потом. (Игорю.) И тебе.

Бутов. И ему? А ему – что?

Наташа. Папа, я прошу…

Ирина Михайловна (Черебцу). Афанасий Сергеевич, вы хотели посмотреть решение суда.

Черебец. Я? А, да. Пойдемте, я погляжу. А то тут темно.

Оба уходят. Пауза.

Бутов. Ну…

Наташа. Только давай без этого тона, ладно. Мы не в суде.

Бутов. Нет? А где же? Дома я знаю, что происходит.

Наташа (Игорю). Ты тоже хотел посмотреть решение.

Игорь Я?… (Пожал плечами.) Пожалуйста. (Уходит.)

Наташа. Зачем тебе надо демонстрировать при всех?

Бутов. Это я демонстрирую? Это я тайком встречаюсь с твоим подчиненным, который…

Наташа (пытается возразить). Да он…

Бутов (перебивает). Который там – все поперек, а тут – в родные лезет?

Наташа. Да он не знал!

Бутов (не слушая ее). Это, значит, чтоб я оценил его смелость и принципиальность? Так?!

Наташа. Ты же не слушаешь, что я тебе говорю! Он не знал, кто ты.

Бутов. Как это не знал?

Наташа. Вернее, не знал, кто я. Не знал, что я твоя дочь. Он думал, мой отец – Седов.

Бутов. Так… Час от часу не легче. Так вот почему ты мою фотографию… Стыдилась, значит?

Наташа. Почему стыдилась, ничего не стыдилась… Просто не хотела, чтоб он знал. Хватит. Надоело быть дочерью директора Бутова. Не хочу ни привлекать, ни отпугивать.

Бутов. Отпугивать? Даже так…

Наташа. Да, да, так. Ну и что? Я хочу, если нравиться – так чтобы я нравилась, а не твое положение, а если нет, так чтоб тоже я, а не твой характер. Понимаешь? Хватит с меня.

Бутов. Ну и сколько бы так темнила?

Наташа. Пока не пойму и не разберусь – в нем и в себе.

Бутов. А тебе-то я чем мешал?

Наташа. А мне жалко их, когда ты на них – как асфальтовый каток.

Бутов. Как каток? Интересно… Ну и что же ты выяснила?

Наташа. Все выяснила.

Бутов. Ну что именно?

Наташа (после паузы). Мы поженимся.

Бутов. Что?! С ним?!

Наташа. А чем он тебе не нравится? Не лебезит, как все твои? Не смотрит в рот? Ты такого зятя хочешь?

Бутов. Зятя… Черт, слово-то какое! Я вообще не хочу этого… зятя… из подчиненных. Я тебе уже говорил. Не хочу. Я всех своих наперечет знаю, и среди них – ни одного, кого я хотел бы утром встретить на кухне… Подумать даже страшно.

Наташа. Что же ты таких людей берешь на работу?

Бутов. А я их на другие должности беру, не на зятя. И вообще, что за спешка, что тебе вдруг приспичило. Мы переезжаем в Москву, новая жизнь, новые люди. Потерпи – найдешь столичного принца, а не периферийного.

Наташа. А Игорь как раз столичный. Считай, что я его там и нашла.

Бутов. Это еще надо выяснить, почему он тут оказался – опальный принц.

Наташа. Распределили, ты же знаешь.

Бутов. Это мы слышали. А почему не защитил, как все?

Наташа. С шефом поругался, ну и что? И вообще, я не понимаю, что это за допрос.

Бутов. Слушай, замужество – не игрушка. Мы с мамой…

Наташа (перебивает). Да знаю я, знаю все, что ты скажешь…

Бутов (не слушает ее). А мы теперь с тобой одни. И мне не безразлично, на кого будет похож мой внук.

Наташа (мягко). Папа, папочка, ну я все понимаю, правда, все. И у меня, кроме тебя, тоже никого. Но дай мне самой найти или ошибиться. Это я должна сделать, я сама. Это нормально, все проходят через это.

Бутов. И все переживают ошибки детей.

Наташа. Но для того чтобы ошибиться, надо сначала что-то сделать. А если…

Пауза.

Бутов. Нет, но почему он?

Наташа. О господи! Да потому что он мне нравится. Ну поверь мне, у меня интуиция.

Бутов. К тому же мы вместе работаем, это вообще неэтично.

Наташа. Но мы же уезжаем. А в Москве совсем не обязательно, чтоб вы вместе. Ты в министерстве, а он в институте будет. Защитит наконец.

Бутов посмотрел в окно, прошелся по кабинету.

Бутов. Странный день. Последний в году, и столько событий.

Наташа (шутливо). А у них там, на небесах, тоже, наверное, авралы. Нет чтобы в течение года, постепенно – хорошее, плохое. А они все – на последний день. И опять штурмовщина. (После паузы.) Я позову его?

Бутов пожимает плечами. Наташа приоткрывает дверь.

Игорь!

Входит Игорь.

Ну, в общем, папа… (Бутову.) Скажи.

Бутов (после паузы). Так, значит, не хочешь визировать?

Игорь. Если вы настаиваете…

Наташа (Игорю). Не смей! (Бутову.) Зачем тебе это нужно?

Бутов. Н-да… А где Черебец? (Уходит.)

Наташа. Ну вот видишь…

Игорь. Вижу. Товарища Седова во плоти. Чей лик от меня так ловко скрывали.

Наташа. О господи, как я от вас обоих устала! То одному объясняй, то другому. Ну что тебе не понятно? Ну, разные у нас фамилии, у меня мамина, что тут особенного! Ну не хотела, чтоб ты знал, кто мой отец, – это тоже не понятно?

Игорь. Проверка? А то ведь я похож на тех, кто за дочерьми начальников охотится, да? Ты не находишь, что это унизительно для меня – такое испытание? Да и для тебя – истину путем вранья искать?

Наташа. Я не врала. Я вообще не говорила тебе ни слова. Ты сам решил, что мой отец – Седов. Сам же все время: «Что скажет товарищ Седов?… Товарищ Седов, когда узнает…» Я просто молчала, это не преступление.

Игорь. Да? А говорить о новой жизни, зная, что она невозможна, что отец никогда меня не примет, – это как по-твоему?

Наташа. Почему это с дочерью Седова возможно, а с дочерью Бутова – нет?

Игорь. Потому что с ее отцом у меня уже сложились отношения, и их трудно преодолеть. И мне, и ему. Да и не хочется, честно говоря.

Наташа. А чем он тебе не нравится?

Игорь. Почему не нравится? Как раз – нравится. Сильный директор, личность. Но только… только я не уверен, что мне хотелось бы встречаться с ним по утрам на кухне.

Наташа. О господи, и тебе…

Игорь. Ну вот видишь. Тем более.

Наташа. А почему вообще надо утром с кем-то встречаться на кухне? Может, я вообще не хочу туда ходить.

Игорь. А завтрак?

Наташа. А завтрак ты будешь мне приносить. В постель.

Игорь. Уже привыкла? Быстро.

Наташа. Это к плохому долго, а к хорошему – чего ж. (Смотрит на часы.) Ой, я же не успею! Пойдем, проводишь меня.

Игорь. Мне на завод.

Наташа. Это по дороге. (Уходит с Игорем в прихожую.) Папа, мы ушли.

Бутов выходит из Наташиной комнаты.

Игорь проводит меня и – на завод. Он тебе не нужен?

Бутов неопределенно пожал плечами.

И слушай… Если мне позвонят – из областной больницы… Я звонка жду. Но нам же дозвониться… Так что спроси тогда, что сказал консультант. Или пусть перезвонят, я скоро буду. А если мать его позвонит, этого мальчика – Алеши, помнишь, я тебе рассказывала? – если она позвонит, пусть зайдет. Ну, пока.

Игорь. До свидания. С наступающим.

Бутов. А мы разве не увидимся? Вы не вместе встречаете?

Наташа. Вместе, вместе. Так что он зайдет за мной, не волнуйся. Еще увидитесь.

Наташа и Игорь уходят. Бутов возвращается в Наташину комнату, где сидят Ирина Михайловна и Черебец.

Бутов. Боюсь, у них это всерьез. У нее во всяком случае.

Ирина Михайловна. Мне кажется, он неплохой парень.

Черебец. Поперечный только больно.

Ирина Михайловна. Какой?

Черебец. Поперечный. Все поперек норовит.

Ирина Михайловна. На ваши авантюры не поддается? Правильно делает. Зачем Наташе муж – подхалим.

Бутов. Слушайте, я умоляю, без этих слов. Муж…

Ирина Михайловна. Но…

Бутов. Ну хоть пока. Дайте к мысли привыкнуть. Водолазов вон – их под воду постепенно, чтоб кровь не вскипела. А вы сразу в пучину: зять, муж… Я еще о г этой истории, что вы мне приготовили, не отошел. Многовато для одного Нового года. Можно было бы и на два растянуть.

Черебец. Так я ж говорил: можно и не спешить с этим иском. Вы уедете спокойно, а мы вот с юрисконсультом… Да? (Смотрит вопросительно на Ирину Михайловну.)

Ирина Михайловна (после паузы). Вообще-то боюсь, что юрисконсульта вам придется поискать другого.

Черебец. Что так? Неужели из-за меня? Да это ж я так ворчу – для блезиру. Ну – чтоб… (Смотрит на Бутова.)

Ирина Михайловна. Нет, нет, это совсем не связано, все иное. Давно уж собиралась, тяжело совмещать, адвокатура столько времени и сил забирает, на вас уж совсем ничего не остается. Вот и решила: все, с нового года ухожу.

Черебец. Так… Понятно.

Бутов. Что тебе понятно?

Черебец. Ну… Да нет, ничего. Ладно, пора мне, надо же это дело дурацкое закончить – со штрафом. Вы Горского отпустили, а он приказ так и не завизировал. Уж мог бы – по-родственному.

Бутов. Черебец!

Черебец. Ну а что? Это ж вообще кому сказать: против будущего тестя на принцип давит.

Бутов. Прекрати! Тестя…

Черебец. Ладно, я вот что думаю. Вы ведь в командировке. Неважно, что приехали, день приезда не считается. Я вас замещаю по приказу? Замещаю. Вот я за вас приказ и подпишу. И за него – второй подписью. И дело с концом. Оно того и не стоит – столько времени об нем толковать.

Бутов. Афанасий, к чему это? Что это за геройство на триста пятьдесят рублей? Что ж ты себя так дешево ценишь?

Черебец. Это никакое не геройство, Марлен Васильевич. И я не для вас, для себя. Мне так спокойнее. (Смотрит на часы.) Я сейчас тогда с шофером на завод его отправлю – приказ, а ребята получат, и Степанян деньги подошлет. И можно будет еще и в сберкассу успеть… Орехову никак не дозвонюсь, все занято. (Идет в прихожую к телефону.)

Ирина Михайловна. Как странно. Этот год казался таким медленным. Время словно остановилось. Я гнала его, торопила, особенно сейчас вот, когда ждала твоего назначения. Думала, оно что-то изменит, подтолкнет, сколько же можно между небом и землей. А все это так долго длилось, казалось застывшим, письма из Москвы шли веками, твоя командировка – сто световых лет. Я состарилась за это время, вышла на пенсию, потеряла зрение и слух, а ты все не приезжал. А вдруг ты вернулся, и я воскресла, снова молодая и полная сил, мне двадцать лет, нет, двадцать мало, ты ж не любишь молодых, мне тридцать, я все могу, и у меня еще ни одной морщины, я еще никогда не плакала и не обманывала мужа, я открыта своему будущему, как сачок – бабочкам, как невод – рыбам, и время перестало сочиться каплями, оно хлынуло струей, за один день столько событий, у меня голова кругом, я пьяна и всех люблю, даже Черебца, к счастью, он этого не знает, я кружусь в вальсе и боюсь только одного – остановиться… Чтоб не увидеть, что завтра… (Отвернулась.)

Бутов. Что с тобой, Ирочка? (Обнимает ее.) Ты перенервничала просто. Действительно, год тяжелый, я понимаю, я ведь один оставался, а ты к нему шла. Я все понимаю. Но потерпи еще. Осталось-то… В этом году всего полдня. А новый – он новым и будет… (Усмехается.) Я вот всегда удивлялся: как это говорят – с Новым годом, с новым счастьем… Как это может быть оно новым, если мы переползаем из декабря в январь со старым багажом. А сегодня мы чокнемся и пожелаем друг другу нового счастья – и это сбудется. Как приятно желать, зная, что все сбудется.

Ирина Михайловна. Я боюсь, а вдруг…

Бутов. Что – вдруг? Ничего вдруг быть не может.

Звонок в дверь.

Черебец. Я открою. (Отходит от телефона, открыв вает.)

Входит Скворцова.

Скворцова. Здравствуйте. Доктор Седова здесь живет?

Черебец. Кто?

Скворцова. Седова. Наталья… Я отчества не знаю.

Черебец. А, да. Здесь. Но ее сейчас нет.

Бутов выходит в прихожую.

Бутов. Кого?

Вслед за ним выходит Ирина Михайловна.

Черебец. Наташу вот. Доктора Седову.

Бутов. А… Раздевайтесь. Она сейчас придет. Вы – мама Алеши?

Скворцова. Нет, тетка я ему.

Бутов. Ну все равно проходите. Она просила, чтоб вы ее подождали. Вон туда проходите.

Скворцова снимает пальто, проходит в Наташину комнату. Ирина Михайловна уходит в кабинет.

Бутов (Черебцу). Надо же… Доктор Седова… А? Еще только недавно ты ей платье выпускное из Варшавы привозил – уже доктор.

Черебец. Не говорите. На своих архаровцев тоже гляжу – вроде как чужие, ей-богу. Ну не может быть, чтоб я такой старый. Я ж еще… А? А они, подлецы, как живая улика – заблуждаешься, старичок, ваша песенка спета. А у нас, может, только-только голос прорезается.

Бутов. У нас?… Сколько раз говорил тебе: лесть должна быть грубой, но все же в меру.

Оба смеются.

Черебец. Я хотел вот… (Достает из кармана пальто коробочку.) Наталье. По случаю Нового года. Последнего нашего – вместе. От нас с Зоей Никитичной – на память.

Бутов. Балуешь ты ее, Афанасий. Ни к чему. Я стараюсь – в узде чтоб, а ты подрываешь устои. Молода еще в каменьях ходить. Легко дается, ценить не будет. Ее мать первые сережки надела, знаешь, сколько ей было? Уши прокалывала – целая операция. А сейчас девчонка с горшка встала, уже дырки в ушах сверлят.

Черебец. Другое время, Марлен Васильевич, другие нравы. Мария Николаевна, царство ей небесное, в войну девочкой была, а после войны – что за жизнь, выздоравливали. Не до цацек было. А эти – разве они помнят тюрю или челекушки из картофельных очисток? И слава богу, зачем им – как нам. Они другого времени дети, им и жизнь другая. За то и боролись.

Бутов. Легко дается, ценить не будут.

Черебец. Думаете? Не знаю. (Время от времени набирает телефон, но там упорно занято.) Я раньше тоже так считал. Зое Никитичне кольцо обручальное через десять лет после свадьбы подарил. Сколько лет по копейке откладывал. Принес на годовщину, радости было – целый месяц на палец глядела. А Насте кольцо мать к выпуску подарила. Так она, паршивка, надела, чмокнула в щеку и убежала. Как будто так и полагается. Я сначала даже обиделся: ну как так можно, ну не война, не бедные, но все же – не рубль же стоит. А потом подумал: знаете, наверное, это вот и есть нормально – когда радость не в золоте, не в побрякушках, когда они у каждой на шее или на пальце. Это, наверное, и есть демократия. Хотя я думаю… (Дозвонился.) Алло, банк?

Бутов возвращается в кабинет, где у окна стоит Ирина Михайловна.

Ирина Михайловна (не оборачиваясь). Все бегут куда-то, спешат, все со свертками, все возбуждены… Это передается даже на расстоянии, так и хочется тоже помчаться, что-то покупать, спешить в тепло и уют… (Оборачивается.) Кто это?

Бутов. Тетка этого мальчика.

Ирина Михайловна. Мальчика?

Бутов. Ее больного. Первый ее самостоятельный пациент. И надо же, так не повезло – тяжелейший слу«чай. Что-то с почками. Она, бедняжка, уж и книги все перечитала, и профессору своему звонила, консультировалась, и даже меня заставила через Антонова какое-то лекарство доставать, да что-то не очень все это помогает. Прямо замкнулась на этом. Даже в Венгрию не хотела ехать. Пока не перевели его в областную – ни за что. Как будто без нее врачей нет. Это от матери, ее школа.

Ирина Михайловна. Она тоже педиатром была?

Бутов. Маша? Да. Но чтоб Наталья по ее стопам – ни за что не хотела. Хотела ей жизни полегче. Врач вообще себе не принадлежит, а детский… Днем и ночью. Кто же ребенку в помощи откажет. А Наталья – как она. Вместо нее. И вот фамилию даже ее взяла. Я не спорил.

Входит Черебец, он растерян.

Черебец. Слушайте… Ерунда какая-то. Я звоню Орехову, чтоб кассу придержал, пока мы не внесем, и чтоб в сберкассе предупредил на всякий случай, чтоб они тоже раньше времени не запели «В лесу родилась елочка». Он звонит туда при мне, я слышу, а ему отвечают, что товарищ Бутов только что внес триста пятьдесят рублей на счет колхоза. Я говорю – быть не может, я от него звоню, вот он здесь, в соседней комнате, а они – квитанция номер такой-то. Я спрашиваю – кто внес? Не знаю, кассир, кто принимал, куда-то вышла. Что за мистика?

Бутов. Может, Степанян расстарался?

Черебец. Да нет, я звонил.

Бутов. Ладно, не темни, твоя работа?

Черебец. Да что вы, Марлен Васильевич, я же вот он, здесь.

Бутов. Ну… Я твою прыть знаю. Хочешь меня перед фактом поставить? Чтоб по-твоему все-таки? Наверняка?

Черебец. Да клянусь вам!

Бутов. Ну а кто же? Дед Мороз, что ли?

Хлопает входная дверь.

Наташа, ты?

Наташа (заглядывает в кабинет). Я.

Бутов. Ты где была?

Наташа. В сберкассе.

Бутов и Черебец переглядываются.

Бутов. А где аккредитив?

Наташа. В сумке. А что?

Бутов. Дай-ка поглядеть.

Наташа. Папа, ты что?

Бутов. Покажи, я говорю.

Наташа. Потом. (Собирается выйти.)

Бутов. Наталья!

Наташа. Ну что?

Бутов. Что ты придумала?

Наташа. А что я придумала?

Бутов. Зачем ты это сделала?

Наташа. Что – это?

Бутов. Не прикидывайся. Зачем ты это сделала? Что это за демонстрация?

Наташа. Почему демонстрация?

Бутов. Это его идея? Твоего Горского?

Наташа. Папа, ты что…

Бутов. Нет, конечно, он все же поумней тебя. В какое же ты положение меня ставишь?

Наташа. В какое? Ни в какое.

Бутов. Значит, я, получается, как бы подлец, не хочу отвечать за свои поступки, а ты, значит, благородная душа, не даешь мне низко пасть?

Наташа. Пап, о чем ты, я не понимаю. И вообще, почему наши семейные дела надо – при всех? Нет, я не к тому, просто никому это не интересно. Потом поговорим. (Уходит к себе в комнату.)

Пауза.

Бутов. Дожил. Дочь уроки преподает.

Ирина Михайловна. Бумеранг.

Черебец. А может, она – чтоб его обезопасить? Горского? Ну, чтоб не давили на него. Кончено дело – -и все.

Бутов. Думаешь?

Черебец. Кто их знает.

Из комнаты Наташи раздается вскрик. Все бросаются туда. Haташа стоит посреди комнаты в пальто, закрыв рот варежкой.

Бутов. Что?!

Наташа трясет головой.

Что такое?

Наташа. Алеша…

Ирина Михайловна. Господи…

Наташа. Я жду звонка, а он… (Плачет сначала тихо и сдерживаясь, потом все сильней.)

Скворцова. Все спрашивал: а тетя Наташа придет?

Наташа. Не надо было переводить, не надо. Трогать с места не надо было.

Скворцов а. Да нет, все едино. Профессор говорит, когда вскрытие сделали: наверное, гадости этой тогда наглотался.

Наташа. Наглотался?

Скворцова. Ну, этой отравы… Когда наводнение было. Весной. Когда ферму затопило. Тогда ж многим пришлось – под водой. Спасали. Ну и он тоже полез. Он же у нас в кружке биологическом и вообще. А почки у него и без того никуда. Ну и… У зверей вон и то – шкура повылезла, а уж ребенок… Ох, поглядеть бы на того, кто это сделал, в глаза поглядеть…

Воцаряется напряженная тишина.

Черебец. Да, но… (Замолчал.)

Ирина Михайловна. А почему вы думаете, что это связано с тем случаем? Люди вон сколько лет работают с этим веществом – ничего.

Скворцов а. Вы сами, лично, пробовали его?

Ирина Михайловна. Я – нет, но…

Скворцова (перебивает). Поэтому вы вон – живы и здоровы, а он…

Ирина Михайловна. Но это, может, просто совпадение, не более. «После» не значит «из-за».

Скворцова (не поняла). Чего?

Ирина Михайловна. В юриспруденции принцип такой: если одно действие происходит после другого, это еще не значит, что оно вызвано именно им.

Скворцова. Принцип? А отраву в реку сливать – это что – тоже такой принцип?

Черебец. Слушайте, зачем вы глупости чьи-то повторяете? Я, конечно, понимаю, у вас горе, и мы от всей души сочувствуем, – но зачем же обвинять кого-то? От этого же никому не легче.

Скворцова. А кому должно быть легче? Кто ради рубля город отравил? Им, что ли? Вы знаете, что народ про них говорит?

Черебец. Что?

Скворцова. Жаль, послушать некому. Оттуда не услышишь.

Черебец (недоуменно). Откуда – оттуда?

Скворцова. Из Москвы. Натворил делов – и от греха подальше. Пусть, мол, другие расхлебывают. Красиво. А еще депутат был.

Черебец. Вы про кого это?

Скворцова. Про директора их, про когоже. Воистину с глаз долой – из сердца вон. Чтоб и не вспоминать, не дай бог.

Черебец. Что за глупости, это ерунда.

Скворцова. А вы почем знаете?

Пауза.

Бутов. Я – директор завода.

Скворцов а. Вы?! (Смотрит на Наташу.) Но…

Бутов. У нее фамилия матери.

Скворцова (Наташе). Извините, нехорошо-то как… Мы к вам лично – никаких претензий. И Алеша все спрашивал. (Бутову.) А вы… Дочь… за вас грехи… Вы в реку – как в помойку, а она – ночами… (Задумывается на миг, потом – Наташе.) Значит, вы знали про эту отраву?

Наташа. Да что вы!

Скворцова. И молчали? (С горечью.) Что ж не сказали, мы б – в Москву. Может, там противоядие какое. Может, успели б. А вы – молчком. Нешто отца покрывали?

Ирина Михайловна. Как вам не стыдно! Вы ж сами, только что…

Скворцова (не слушая ее). А наши еще удивлялись все: чего это, говорят, она так хлопочет, не отходит, чего это ей вроде как больше всех надо? А вы вон что – отца покрывали. Чтоб под суд не пошел. Эх, милая, рано начала. Это нам кривить, мы – гнутые-перегнутые, все бочком норовим, а ты-то куда? Тебе еще прямиком, по совести, успеешь еще нахитриться…

Черебец. Знаете что? Вы это прекратите. У вас горе, с вас спроса сегодня нет, но если будете продолжать в этом духе, то за клевету – знаете что полагается?

Ирина Михайловна (Черебцу). Перестаньте.

Скворцова (достает из сумки плюшевого мишку, подчеркнуто аккуратно кладет его на стол Наташе). Вот – твой. С ним так и помер. (Заплакала тихо, пошла в прихожую, взяла пальто и, не надев его, вышла, осторожно прикрыв дверь.)

Все молча стоят, не глядя друг на друга.

Черебец. Бред какой-то. (Наташе.) А он вообще что – почечник?

Наташа не ответила.

Теперь всех собак вешать будут. Ну и денек. Час от часу не легче. (Бутову.) Надо бы как-то эти слухи – в зародыше. Может, в газету статью? А? Поговорить с Румянцевым?

Бутов молчит.

Ну ладно, этим я уж сам займусь. Потом. Не будем омрачать последние дни. (Смотрит на Наташу.) Слушай… Это… Что я хотел сказать?… А, квитанцию давай. Документ все же. Деньги мы тебе к отъезду вернем.

Наташа. Я не еду.

Черебец. Как не едешь?

Бутов смотрит на Наташу. Она отвечает как бы Черебцу, но видно: через него – отцу.

Наташа. Я остаюсь.

Черебец. Из-за нее, что ли? Так она сгоряча. Она не понимала, что говорит. И даже она признала: что могла, ты сделала. Чего ж корить себя? У каждого врача бывает. Все мы смертны. А у него – почки. Вода-то была тогда – плюс десять. Для моржей. Знал ведь небось, что нельзя, а полез. Будто без него некому было. А теперь – все виноваты.

Ирина Михайловна. Ты хочешь остаться на похороны? Может, не стоит? После всего, что случилось. Их реакция неадекватна.

Наташа (Ирине Михайловне). Вы помните своего первого подзащитного?

Ирина Михайловна. Конечно. Но…

Наташа (перебивает ее). А я своего не защитила. А он надеялся. Звал.

Ирина Михайловна. Но бывает, медицина бессильна.

Наташа. Да. Если болезни помочь.

Ирина Михайловна. Но ты ведь…

Наташа (снова перебивает ее). Я шесть лет ждала его. (Бутову.) И ты тоже, ты говорил, что ждал. Первого, кого я спасу. Ну хорошо, не спасу – помогу. Ну просто не сделаю вреда, это уже помощь, мама считала. Но не убью же…

Ирина Михайловна. Наташа, что ты говоришь, побойся бога.

Наташа (Бутову). Ты помнишь Серафимова у мамы в отделении? Несостоявшегося гения? Ты помнишь, почему он не состоялся? И почему пил? (После паузы.) Может, я тысячу спасу, может, миллион, но первого я угробила. С твоей помощью.

Ирина Михайловна. Ну, Наташа…

Черебец. Это тебе сейчас так кажется, это нормально. А потом…

Наташа (Бутову). Я не поеду с тобой в Москву.

Бутов молчит, только чуть раскачивается.

Черебец. Слушай, что за дурацкая история. Ты извини, но я уж так – по-свойски, как со своими. Постыдись, ты же взрослый человек. Врач. Если каждый врач из-за неудачи будет впадать в истерику, кто будет лечить больных? Ты сама выбрала себе профессию, она жестока, она имеет дела с неблагоприятными исходами, при каждой больнице – морг, и что ж теперь – все бежать оттуда должны? Это трусость, если хочешь знать. Хочешь легкой жизни? Только одних удач ни у кого не бывает. Думаешь, у матери твоей – только цветы и подарки были? Это ты видела, а вон спроси отца – сколько слез ночью. А утром вставала и снова шла. Потому что ждали ее, потому что кого-то можно было и спасти. Помочь. Ты еще молода, нет опыта, это нормально, он придет. В Москве особенно, там лучшие силы. Антонов обещал – клинику Сидоренко, об этом мечтают только, а ты… Как не стыдно!

Наташа. Я не поеду в Москву. Я останусь здесь.

Черебец (смотрит вопросительно на Бутова, тот молчит. Наташе). Может, ты все-таки объяснишь нам – почему? Мы ж не чужие.

Наташа. Он не один.

Черебец. Кто?

Наташа. Алеша. Там многие в воде были. И может, дети. И может, тоже…

Черебец. Но это же ерунда, бабские разговоры. Есть научные данные.

Наташа (игнорируя его). И ждать, пока они поступят в больницу… Тогда поздно будет. Надо сейчас, прямо сейчас провести обследование. Особенно детей.

Черебец. Ну хорошо, может быть. Очень даже может быть. Я не спорю. Мы даже поможем – дадим средства, транспорт. Нужно – пригласим врачей из области. Но ты для этого не нужна. Ты подала идею, спасибо. Остальное – дело наше. А ты можешь спокойно ехать и ни о чем не думать. Я буду держать тебя в курсе, если хочешь.

Наташа. А вы бы – уехали?

Черебец. Я?

Наташа. Если бы вам сейчас, после всего, что случилось, предложили перевод в Москву, вы бы уехали?

Черебец (посмотрев на Бутова). А почему нет? Если б было кого оставить вместо себя, конечно.

Наташа. Ну вот, а мне некого вместо себя оставить.

Черебец. Что же, врачей больше в городе нет?

Наташа. Бутовых больше нет.

Черебец. Другие есть. Свет клином не сошелся.

Наташа. Как раз – сошелся. В этом-то и дело, что сошелся.

Черебец (устало). Не знаю. Скажите ей сами, Марлей Васильевич, моего горла мало. Может, вас послушает.

Бутов молчит.

Ирина Михайловна (осторожно, словно бы ощупью). Я не знаю, это, конечно, не мое дело, хотя раньше я думала… Ну, словом, неважно. Но просто что я хочу сказать… Ты же не одна в этой ситуации. Может, ты и права в своем… в своем обостренном восприятии… в ответственности… Это редко, когда молодые – так чувствуют. Но ты не одна. Есть еще и отец. О других я сейчас не говорю, ты имеешь право о них не думать. (Чебрецу.) Извините, но это и ко мне относится. (Наташе.) Но отец… Что ж ты ему предлагаешь, вдумайся. Ты остаешься, значит, искупать вину фамилии, а он… Я уж не говорю, как ты практически себе мыслишь это, – что же он, без тебя поедет? Из-за тебя весь этот переезд затеял, а…

Наташа. Из-за меня?

Ирина Михайловна. Без тебя он все равно будет один, даже если рядом сто человек. Ты же знаешь это не хуже меня.

Наташа. А вы хотите, чтоб мы оба – как крысы с корабля?! Чтоб все говорили, как она, – деру дали?!

Черебец. Это несерьезно. Мало кто что сказал. На каждый чих не наздравствуешься. Нельзя идти вперед, а оглядываться назад.

Наташа. Поэтому и не надо идти.

Ирина Михайловна. Ну не знаю… И как ты вообще себе все это мыслишь? Кто тебе квартиру оставит такую? И в больнице – одно дело, ты дочь директора завода, а другое…

Звонок в дверь.

Черебец. Я открою. (Идет открывать.)

Все прислушиваются.

(Возвращается с телеграммой.) Правительственная. Наверное, Антонов. (Открывает телеграмму.) Точно, он. (Протягивает телеграмму Бутову, тот не шевелится. Кладет ее на стол.)

Ирина Михайловна. Надо же, замминистра – директору завода. Чудеса.

Черебец. Никаких чудес. Уже не директору, значит. Еще как бы и не начальнику управления, но и вместе с тем… Тут такие тонкости – с этими поздравлениями – целый кодекс неписаный: кто кого первым, до праздника или после, одного или всю семью.

Бутов (Черебцу, тихо). Закажи Антонова.

Черебец (делает вид, что не расслышал). Кого?…

Бутов не отвечает.

Но он сказал – сам позвонит. К тому же поздравление мы ему уже послали. (Смотрит на Бутова, тот молчит.) И линия сейчас перегружена. Может, после Нового года?

Бутов медленно качает головой.

Ирина Михайловна (всматривается в Бутова, потом – недоуменно). Вы что это – серьезно?

Черебец. А что – это?

Ирина Михайловна. Но это же невозможно, это… глупо, в конце концов. (Наташе.) Ну, скажи ты ему!

Наташа. А что такое?

Ирина Михайловна. Да ты что, не видишь, он же решил тоже остаться.

Черебец. Да ну что вы, с чего вы взяли? (Смотрит на Бутова. Менее уверенно.) Марлен Васильевич просто разыгрывает, что вы, его не знаете. А вы – всерьез.

Ирина Михайловна (смотрит на Бутова, ожидая подтверждения, но он отводит взгляд). Нет, это всерьез. (Наташе.) Ты понимаешь, что ты делаешь?

Наташа (Бутову). Пап, ты что – правда?

Бутов молчит.

Но я вовсе не имела в виду, чтоб и ты… Я – про себя, я так чувствую, но это совсем не значит, что и ты должен. (Ждет, что Бутов ответит, но он молчит.) Почему ты молчишь?

Черебец. Нет, нет, подождите… Вы что-то не туда все… (Бутову.) Марлен Васильевич, вы что – действительно?

Бутов молчит.

Та-ак… Значит, только что вы ехали, из дыры нашей – • в столицу, из директоров – в начальники управления, за любую половину этого люди жизнь кладут; только что вы ехали, бабки подбивали, и вдруг ни с того ни с сего крути обратно? Марлен Васильевич, вы извините, вы не подумайте, что я сейчас о себе, я сейчас о вас, не чужие, слава богу, столько лет, и Наташа вон, и вообще… но вас не поймут, Марлен Васильевич. Я не знаю, как можно сказать такое Антонову. Только что вы с ним рыбу – из соседней лунки, он за вас – к министру, а вы через двадцать четыре часа как институтка: не хочу, я передумал? Это даже не смешно. Что вы ему скажете? Ну, закажу я сейчас Москву, срочный даже, нет проблем, – а что вы скажете ему? Что случилось такого, что взрослый серьезный человек может передумать? Дочка ехать не захотела? Это же несерьезно. Не на рыбалку же зовут, и не с женой же он согласовывал все это, не мне вам говорить – где и с кем. Серьезные люди всерьез прикидывали, взвешивали – не только ваши интересы, но и государственные. А теперь что? (Переводит дух.) Не знаю… Мне, конечно, вроде как неудобно обсуждать все это, вроде как получаюсь обиженный, но, поверьте, я сейчас не о себе – о вас. Это такой скандал будет… (Наташе.) А ты тоже хороша, дочь называется, отца под удар подставляешь. Не маленькая ведь, могла бы уж и сообразить. Он столько лет о тебе думал, пора бы уж и тебе – о нем. Своей судьбой хочешь распоряжаться, пожалуйста, только подожди, пока она у тебя еще появится, нету еще у тебя судьбы, а у отца – есть, выстроенная по кирпичику, столько лет, а ты теперь ее – псу под хвост? Неужели он заслужил такое?

Наташа. Господи, да с чего вы взяли, я не понимаю! Зачем так сгущать краски?

Черебец. Я не сгущаю, я, напротив, еще недобрал черного цвета. Думаешь, если случится такое, ему это простят? Никогда. И директором здесь не оставят, можешь мне поверить. Там люди серьезные, они таких шуток не понимают. Так что не баламуть отца, не ломай ему и себе жизнь, езжайте с богом. А мы здесь все, что нужно, сделаем, не волнуйся. Я очень даже понимаю твой порыв, он от души, от доброго сердца, но… Прыгать на ходу с идущего поезда – знаешь… Словом, езжай в свою Венгрию, вернешься, сложим вас, упакуем и отправим в лучшем виде в светлое будущее. А я пока съезжу в Москву, улажу все с твоим переводом, займусь квартирой, насчет Горского, кстати, позондирую… Вот так, и никак иначе. (Улыбается, с облегчением вздыхает.) Ну, я на завод тогда. Надо народ поздравить. (Бутову.) Я позвоню еще. Отдыхайте. (Идет к выходу, но – настороженно, словно ожидая чего-то.)

Бутов (твердо). Срочный закажи.

Черебец (остановился). Но ведь едет же она, все, договорились. Вы ж слыхали, при вас…

Бутов не отвечает.

Вы же из-за нее не хотели, без нее, а она едет, так в чем же дело? Не понимаю. Что – из-за отстойников, что ли?

Бутов поглядел на него.

Ну так что, мы без вас их не переделаем, что ли? Хотя теперь уж смысла… Мальчонку не вернешь, и вообще… Неизвестно, когда понадобится эта высота. Но – пожалуйста. Если вам так спокойнее – сделаем. (Смотрит на Бутова.) Это вас смущает?

Бутов молчит.

Ну, тогда я не знаю. Нет, в самом деле не понимаю, что, извините, за хреновина происходит. Вы бы уж объяснили, потрудились бы. Очень бы обязали. Пятнадцать лет я ведь – как? «Надо, Афанасий», – и я делал. И вопросов не задавал. А сейчас задаю. Имею право.

Бутов молчит.

Меня знаете как зовут на заводе? Псом директорским. Ничего, не обижаюсь. Собака – друг хозяина. На Севере – сначала собак кормят, потом сами… Но я не Каштанка, чтоб у меня кусок из горла – на веревочке… (Помолчал.) Ладно, можете не отвечать; что я, не понимаю, что ли, в чем дело… Испугались? Так бы и сказали, дело нестыдное.

Наташа (она возмущена). Папа!

Черебец (он уже плохо управляет собой). Сначала – в благородство: за риск платить надо, польза народу… А как мальчишка дуба дал – в штаны наложили?! Да так и скажите, и нечего ваньку валять.

Наташа. Афанасий Сергеевич!

Черебец. До сих пор – доверяли, вроде еще ни разу не подвел, не заложил, а тут – вышел из доверия?! Потому что не премия, не выговор – уголовным кодексом запахло, да?

Ирина Михайловна. Черебец, бог с вами!

Черебец. Думаете, если вы тут останетесь, легче концы в воду спрятать в случае чего? Да? Ну так и скажите: мол, не доверяю, мол, боюсь, что заложишь или, более того, подставишь, мол, захочешь за пятнадцать лет отыграться, реванш взять!… И чтоб не ты на поводке у меня, а я – у тебя… Так и сказали б – слова-то немудреные, и ребенку понятны. Чего ж тень на плетень наводить…

Ирина Михайловна. Черебец, остановитесь, вы с ума сошли! Что вы говорите?!

Черебец. А что я говорю? Что я такого говорю? Раз в пятнадцать лет правду сказал?! Что – слишком часто? Еще реже надо? Ничего, иногда она на пользу – правда. Пятнадцать лет – только то, что он хотел услышать. Как гипнотизер – угадывал на расстоянии. А разок – что я хочу. Заслужил. У нас рабочим в цехах – молоко за вредность. А пятнадцать лет ловить взгляды и мысли угадывать – за это что полагается? Ну хоть что-то же полагается?! Ну уж во всяком случае не то, что я сейчас получил… (Идет одеваться.)

Наташа. Афанасий Сергеевич, подождите! Господи, ну что же это происходит! Папа, ну скажи ему!…

Бутов не отвечает.

(Ирине Михайловне.) Ирина Михайловна!

Ирина Михайловна. Подождите, Черебец! (Бутову.) Ты хоть понимаешь, что сейчас происходит?! Ты понимаешь, что сейчас решается судьба вот всех, кто здесь. Тебе на свою наплевать, но ты нас спросил – хотим ли мы? Ну, допустим, Наташа хочет, ей кажется, так лучше, а Черебец? А меня ты спросил? Ты понимаешь, что, если мы не уедем, все будет кончено? Я больше не смогу. Я и так – с трудом, из последних сил, но была надежда – и я жила ею.

Бутов посмотрел на нее.

Что – не то сказала? Оставь, все и так всё знают. А не знают – мне теперь все равно. Устала. Двумя жизнями жить и ни в одной не быть счастливой. Но я не только о себе сейчас. Я ведь понимаю, что с тобой. Ты думал – деловой, современный, гордился своим рационализмом, думал – изгнал все человеческое, никаких сантиментов, а вот оказалось – не все, и то, что осталось, разрывает тебя, и я рвусь вместе с тобой, и умом понимаю, что остаться – честно и благородно, но понимаю, что и бессмысленно, а уехать – правильно, но бесчестно, и здесь нет верного решения, что ты ни решишь, все будет ошибкой, я понимаю это, есть такие ситуации – обе хуже, но тогда выбирают из двух зол… Вот и выбери – где меньше. И пусть тебя не обманет Наташина уверенность – ей тоже здесь будет хуже, она потеряет Игоря.

Наташа. С чего это вы взяли?

Ирина Михайловна. С него.

Наташа. Вы его не знаете, почему вы так говорите?

Ирина Михайловна. Знаю. Ему в Москву надо, ему в зятья начальника надо, а здесь… он как на вокзале, ждет проходящего поезда в столицу.

Наташа. Это неправда, он даже не знал, кто я и кто мой отец. Он даже ругался с ним – вы же слышали.

Ирина Михайловна. Ох, наивная душа, да он же нарочно – поперек отца, чтоб понравиться, знал, что он подхалимов не любит, и что когда ты с ним… так уж никто его не заподозрит…

Наташа. Как вам не стыдно! Зачем вы так про людей, когда не знаете! Ничего он не знал. Он вообще думал, что мой отец – Седов.

Ирина Михайловна. Ну хорошо, не знал. Если тебе так спокойнее. А спрашивал у меня мамину фамилию просто так, из светского любопытства. И тут же ее забыл.

Наташа. Он спрашивал у вас?

Ирина Михайловна. Я же сказала.

Наташа. Фамилию мамы?

Ирина Михайловна. Ну зачем же так в лоб – фамилию жены директора.

Наташа. И вы сказали?

Ирина Михайловна. Я не знала, что это может быть секретом. Он мог бы у любого спросить.

Наташа (смотрит растерянно на Бутова). Но как же… (Ирине Михайловне.) Но почему вы мне ничего не сказали?

Ирина Михайловна. Не успела. Все собиралась…

Наташа. Не успели? Вы нарочно не сказали. Вы хотели избавиться от меня! Поскорее. За кого угодно – только бы замуж. Чтоб папе руки развязать, да? Вы думали, пока я одна, он тоже будет один? Так? Так вы думали?

Ирина Михайловна. Наташа…

Наташа. Вы хотели своего счастья – любой ценой, даже несчастьем другого. Вы же в душе думали: он подлец и карьерист – и все равно молчали! Как же вы после этого хотели жить с нами? Одной семьей?! Как?!

Ирина Михайловна. Ас чего ты взяла, что я хотела?! Чего хотеть-то – чтоб ты каждый день смотрела и сравнивала? Что скажу… как сделаю… У меня из рук все валится, когда ты так смотришь… Я не знаю, может, твоя мама действительно… хотелось бы верить… но она ведь живой человек была, у нее тоже, наверное, тарелки падали и чай проливался, и ты ведь не закатывала глаза к потолку, словно второе пришествие настало… Я уж не говорю, что и сама, между прочим, не ангел. Так зачем же другим людям такой счет предъявлять – нечеловеческий?… Чтоб найти пятна? Чтоб базу подвести – под неприязнь? Зачем же так мудрено, не проще ли – не желаю, и все… Все равно ведь этим кончилось… (Бутову.) Я говорила. Ты смеялся, отмахивался, тебе удобней было думать, что я все преувеличиваю, что ничего этого нет, что всеобщая любовь и братство… Ты же больше всего на свете – чтоб только ни с кем ничего не выяснять. А может, ты просто знал, что все это… у нас… ничем не кончится? А?! И зачем тогда осложнять отношения с дочкой? Знал, да? И что мы никуда не уедем?… Ты знал, ты же всегда все за версту знаешь, а я… Господи, я-то… И сейчас… Перед всеми… Словно что-то можно поправить… А это все, оказывается, у вас семейное… Она Игорю голову морочит, ты мне… И Черебцу еще заодно… Мы жизнью платим, а у вас это…

Наташа. Вы врете, врете все, папа, не слушай, вы все врете – и про меня, и про Игоря! Вы на свой аршин всех, вы мужа обманываете и на заводе всех, вам это раз плюнуть, а еще других… Отец из-за вас рвется! С мамой он не сомневался бы – сбежать или остаться! Это из-за вас! И вы же его еще смеете упрекать!…

Раздается звонок в дверь. Все вздрагивают.

Кого это еще несет?…

Наташа идет открывать дверь. Входит Игорь – с двумя букетами белых гвоздик. Он смущенно останавливается в прихожей.

Услыхав его голос, все выходят в прихожую.

Игорь. Вот… Я тут проходил мимо цветочного… (Смущенно кивает.) Я говорю – я вот проходил мимо цветочного, как раз гвоздики привезли. Я подумал… Нашим дамам… (Протягивает один букет Наташе, другой – Ирине Михайловне.)

Обе стоят неподвижно.

(Пожимает плечами, кладет цветы на столик около телефона. Обращается к Бутову.) Я – на завод. У вас ничего, никаких поручений?

Звонит телефон – долгие звонки междугородной. Никто не шевелится.

(Недоуменно оглядывает всех, осторожно снимает трубку.) Алло… Да… Дома… Кто?… Сейчас. (Протягивает трубку Бутову.) Вас. Антонов.

Все смотрят на Бутова.

1980