Глава пятая. Операция “Черная гевея”

В 1876 году английский плантатор Генри Уикхэм тайком вывез из Бразилии семена гевеи. С этого времени возникают в Юго-Восточной Азии огромные плантации каучука.

Есть такое выражение: игра не стоит свеч. Оно вот откуда пошло.

В старые времена, когда еще не было электричества, собиралась вечером компания — в карты играть. Приносили свечи. Пока игра кончится, а она могла продолжаться и до утра, выгорал не один десяток свечей. Когда гости разъезжались, хозяин подсчитывал: сколько он выиграл и сколько затратил. Если выигрыш его был столь мал, что не окупал даже стоимости сгоревших свечей, он говорил: игра не стоит свеч. А если выигрывал крупно, тогда игра стоила свеч.

С тех пор и стали пользоваться этим выражением, чтобы оценивать целесообразность каких-то действий или предстоящий риск.

Очевидно, подобную же проблему должен был решить для себя молодой английский плантатор Генри Уикхэм. Стоила ли игра, в которую его втягивали, того риска, на который он должен пойти?

В случае выигрыша он получал 10 тысяч фунтов стерлингов и благодарность признательной Англии. Проигрыш он должен был оплатить своей жизнью. И признательная Англия не шевельнула бы даже королевским мизинцем, чтобы спасти своего верного сына.

Рискованная игра.

Но Уикхэм решил, что она стоит свеч.

И выиграл.

Вот как это было. Эти события, хотя они больше смахивают на отрывок из приключенческой повести, нежели на главу из истории техники, имеют важное значение для развития каучуковой промышленности. Что ж, так не раз бывало, что судьба какого-то большого дела зависела от смелости и предприимчивости одного человека.

Начну рассказ с детали, которая вроде бы не имеет никакой зримой связи со всеми дальнейшими событиями. Я приведу отрывок из справочной таблицы, показывающей потребление каучука во всем мире в разные годы. Вы, наверное, поморщитесь: таблицы, сухие цифры, что они могут рассказать?

Очень многое.

Только для этого надо суметь включить свое воображение. И тогда за цифрами статистических отчетов можно рассмотреть судьбы целых государств, тайные пружины политики, причины войн.

Вот смотрите. Я списываю из старого справочника. Потребление каучука: 1827 год — 3 тонны, 1840 год — 370 тонн, 1870 — 3600 тонн, 1890 — 13.000 тонн, 1900 — 53.890 тонн, 1913 — 108.440 тонн. И еще: средняя годовая добыча бразильского каучука — 30

Давайте попробуем дешифруем эти строки. Проведем дедуктивный анализ, как это делал Шерлок Холмс. Что можно сказать, сравнивая эти цифры?

Прежде всего то, что до конца 20

Второе. С начала 40

И третье. Начиная с конца XIX века потребление каучука превышает его добычу в лесах Южной Америки. Следовательно, в это время должен был появиться какой-то новый источник каучука.

Сопоставляя наши выводы с тем, что действительно произошло, знаменитый сыщик должен был бы отдать должное нашей проницательности. Потому что мы угадали: в 1839 году была открыта вулканизация каучука, а в начале 80

О культивировании каучуковых лесных деревьев писал, как вы помните, еще Андерсон. В 1800 году эту же идею высказал и англичанин доктор Ховисон. Он даже предложил конкретное место для этого — Индию и конкретное растение, которое также, как бразильская гевея, может давать латекс, — каучуконосную лиану.

Но в то время эти предложения казались делом далекого будущего, промышленности с избытком хватало того, что привозили из Бразилии.

Однако это будущее оказалось не таким уж далеким. В 1861 году лесное управление Голландии заложило первую в мире плантацию каучука на западной части острова Ява. Были посеяны саженцы одной из разновидностей фикуса, способного давать каучуковый латекс. Но это растение намного уступало бразильской гевее, и проблема с повестки дня не снялась.

Вскоре мировой каучуковый рынок начинает лихорадить. Южноамериканские компании мобилизуют все средства, всё дальше уходят в джунгли сборщики каучука, но положение не меняется в лучшую сторону. Даже наоборот, появляется новая опасность — опасность истребления бразильской гевеи.

Наконец спохватывается и английское правительство. В 1870 году вопрос выносят на заседание парламента. Обсудив его, парламент соблаговолил принять решение: поручить генеральному консулу в Рио-де-Жанейро договориться с правительством Бразилии о вывозе семян гевеи.

Генеральный консул незамедлительно отправляется в резиденцию правительства.

Но — поздно.

Правительство Бразилии издает закон, запрещающий вывоз семян и саженцев гевеи. Нарушителей государственной монополии ожидает длительное тюремное заключение.

Бразильские власти прекрасно понимают, что Англия не смирится с отказом. Она будет пытаться всеми правдами и неправдами — вернее, теперь уже только неправдами — вырвать из рук Бразилии монополию на каучук.

В таможни направляют войска. Каждое английское судно перед уходом из Бразилии тщательно обыскивают. Ни один трюм, ни один мешок не остаются без досмотра.

Английские капитаны возмущены. Но приказ есть приказ. И они вынуждены открывать все двери перед таможенными чиновниками, развязывать для них все тюки, отдавать на анализ любые зерна, мало-мальски похожие на семена гевеи.

Англия не на шутку обеспокоена.

Когда семена можно было свободно вывозить и когда они практически ничего не стоили, они никого не интересовали. Теперь, когда они стоят свободы, за них готовы уплатить любые деньги.

В частности, готова рискнуть Ливерпульская торговая палата. Условия такие: человек, оценивший свою жизнь в фунтах стерлингов, должен доставить семена в любой порт Англии. Остальное — не его забота. Остальное — забота сэра Джозефа Хукера.

Хукер — директор знаменитого Ботанического сада в Кью, близ Лондона. Он согласен предоставить под семена гевеи лучшую теплицу; он согласен сопровождать взошедшие саженцы в южноазиатские колонии Великобритании. Все продумано до деталей.

Нет только одного — самих семян.

И Джозеф Хукер ищет человека, готового послужить славе Англии.

В 1873 году он находит его — первого.

Знаменитый охотник Джон Форрис, объездивший весь мир, не прочь попытать счастья. Ему предстоит необычная охота. Он привык к поединкам с хищниками, теперь его противником будет таможенная служба.

Форрис прибывает в Бразилию. Его путь — вверх по Амазонке, а потом по Рио-Негро. На их лесистых берегах он собирает семена гевеи и укладывает их вместе с землей в железные банки. Когда собрано 5 тысяч семян, Форрис поворачивает обратно.

Остается самое главное: таможня.

Форрис решает испытать судьбу в ближайшей же гавани — в Манаусе, на слиянии Рио-Негро и Амазонки. Судьба оказывается к нему благосклонной. Ему дважды везет. Дважды он уходит от тюрьмы.

Ему удается обмануть таможенную охрану и пронести больше половины банок на английское судно. И еще ему удается замаскировать эти банки так, что их не могут найти чиновники, осматривающие корабль.

Все время, пока судно плывет по Амазонке, Форрис напряжен; ему не верится, что все позади. И лишь когда вода за бортом теряет свою желтизну, когда судно выходит в экстерриториальные воды, Форрис впервые вздыхает с облегчением.

Однако успокаиваться рано, впереди еще недели пути, океанский простор, частые смены температуры. А семена привыкли к тропической жаре.

И Форрис решает устроить тропики у себя в каюте.

Пассажиры изумлены: знаменитый охотник, оказывается, еще и большой чудак. В теплую погоду, когда так приятно впустить в иллюминаторы ласковый морской ветерок, он как одержимый топит свою каюту и не переставая таскает в нее воду. Один из пассажиров, пытавшийся под каким-то предлогом войти туда, самым невежливым образом выдворяется. Обиженный, он рассказывает в салоне, что сквозь приоткрытую дверь на него дохнуло как из бани. “Может быть, мистер Форрис собирается продавать билеты в свою баню?” — насмешливо вопрошает он.

Форрис молчит. Ему не до шуток. Он вел крупную игру. Он выиграл первый кон. Но игра еще не кончена. Ему еще надо доставить семена в Кью. Все семена.

Форрис еще не знает, что ставка в игре вновь повышена. В тот момент, когда он подплывает к белым берегам Англии, правительство Бразилии усиливает закон: отныне за одно-единственное семя — смертная казнь.

Путешествие окончено. Банки с семенами перекочевывают с парохода на поезд. Здесь уж не сделать в купе тропики, но, к счастью, переезд короткий.

В Кью Форриса встречает Хукер. Он благодарит его от имени нации, от имени многих поколении англичан, которые будут пользоваться каучуковыми изделиями. Отныне Англия не зависит от импорта каучука. Вскоре она будет иметь свой. А мистер Форрис отныне не зависит от случайной удачи — в банке его ожидает круглая сумма денег.

Хукер говорит торжественно, подчеркивая всю значительность этого момента. Он еще не подозревает, что все эти слова сказаны напрасно, что вскоре ему придется вновь повторить их по точно такому же историческому поводу.

Из трех тысяч семян, посаженных в теплицах Кью, взошли лишь тринадцать. А из этих тринадцати в Калькутту не дошло ни одно — они все погибли в пути.

Путешествие Бразилия — Англия — Индия оказалось им не под силу.

Форрис напрасно рисковал жизнью.

Хукер зря приветствовал новую эру.

Ливерпульские толстосумы зря выбросили на ветер огромные деньги.

Эта авантюра их больше не интересует. Пусть сэр Хукер поищет других простачков.

Что ж, Хукер и не собирается отступать. Не повезло один раз — повезет в другой. Он научен горьким опытом, он больше не повторит ошибки. Ему нужен человек, который не только захотел бы рисковать своей жизнью, но который знал бы все повадки гевеи, изучил бы все ее сорта и сумел выбрать среди них самый устойчивый к перемене места жительства.

И Хукер садится писать письмо Генри Уикхэму.

Имя этого человека пока еще никому не известно. Да и сам Хукер знает о нем не так уж много. Он знает лишь, что Генри родился на севере Англии, что в Бразилии живет уже пять лет и имеет собственную плантацию, что еще до того, как стать плантатором, он много путешествовал по Гондурасу и Бразилии. И даже тогда, когда он осел в Сантарене — там, где Тапажос впадает в Амазонку, — даже и тогда страсть к лесоводству еще не раз влекла его в глубь бразильских джунглей. Хукер читал записки об этих путешествиях, они вышли в Англии, и когда теперь он перечел их, он понял: вот человек, который ему нужен.

Вскоре из Сантарена приходит ответ. В весьма туманных выражениях — на тот случай, если письмо попадет в руки властей, — Генри Уикхэм дает понять, что он согласен послужить отечеству.

Осталось уточнить детали. Доверять их почте слишком рискованно. Поэтому в Бразилию отправляется нарочный.

Он навещает Уикхэма в его поместье и передает условия. В том случае, если Уикхэм сумеет вывезти из Бразилии контрабандой семена гевеи и доставить их в Англию, его, Уикхэма, ожидает слава человека, рисковавшего жизнью ради интересов Великой Британии. И еще его ожидает, добавляет посланник, чек на десять тысяч фунтов стерлингов.

Уикхэм понимает, что если он решится на это безумное предприятие — закон о смертной казни уже введен, — ему уже никогда не придется вернуться сюда. И значит, все его труды по созданию замечательной плантации пропадут.

Однако и это предусмотрено Хукером: плантацию покупает Британское географическое общество.

Им предусмотрен даже тот крайний случай, о котором Генри старается не думать. Если операция провалится и Уикхэм попадет в руки бразильских властей, он должен запомнить, что действовал по собственной инициативе. Английское правительство никакого отношения к этому не имеет.

Хукер не сообщает, правда, что это последнее условие поставлено не им, а самим премьер-министром Дизраэли. Хукер даже, наоборот, надеялся, что Уикхэм в случае чего может рассчитывать на поддержку британской короны; но ему дали понять, что Англия всегда, во всяком случае официально всегда, уважала чужие законы и на этот раз не собирается оказывать поддержку человеку, попавшемуся с поличным. Вот если он не попадется, тогда другое дело: не пойман — не вор. Тогда он может рассчитывать на благодарность отечества.

Уикхэм еще раз взвешивает все “за” и “против”. Собственно, “против” лишь одно — риск попасться в таможне. “За” — гораздо больше.

Сомнительно, чтобы Уикхэмом руководило только желание подучить обещанную премию. Он был вполне обеспечен: после смерти отца ему досталось наследство, да и плантация давала доход. Скорее всего, он — человек образованный и знающий лесоводство — понимал, как много может дать его стране культивирование гевеи. Несомненно, он видел также, к чему приводит интенсивная добыча лесного каучука.

Поэтому, когда он произносит “хорошо, я согласен”, — это ответ не авантюриста, а британца, понимающего всю меру необходимости такого рискованного шага и понимающего вместе с тем, что никто не имеет шансов на успех больше, чем он. Он знает джунгли, знает, где сейчас можно найти семена того сорта гевеи, который лучше других перенесет длительное путешествие; он знает, как выращивать гевею, какая нужна для нее почва, как ее орошать, как ухаживать за ней. Наконец, он знает, что у него достаточно смелости и выдержки для проведения этой дерзкой операции.

Безусловно, это операция дерзкая. И Уикхэм не может не вызвать восхищения своей решительностью и мужеством.

У него нет ничего, кроме денег, — их прислали из Лондона с разрешением не скупиться. Несомненно, они пригодятся, но пока этого мало. Пока что надо ехать вверх по Тапожосу, туда, где во время одного из путешествий он видел черную гевею. Но что делать с семенами? Как их переправить в Англию? Открыть карты капитану какого-нибудь отходящего судна? Он наверняка не согласится: кому охота рисковать своей головой. Скрыть, что в мешках? Тогда их не удастся спрятать на корабле.

Но Уикхэм — счастливчик. Не иначе, он родился в рубашке. Уже как только он столкнулся с первой трудностью, ему на помощь пришел случай.

В одном из кабачков Сантарена он узнает, что здесь, в порту, стоит небольшое английское судно “Амазонка”. Стоит потому, что не обеспечено грузом для обратного рейса. Его капитан шестой день пьет виски и шестой день на чем свет стоит ругает судьбу, затащившую его в эту дыру.

Уикхэм знакомится с капитаном Вильсоном. Правда, автор не уверен, что его звали именно Вильсон; почему-то на этот счет в литературе существуют расхождения: в немецкой книге он называется Вильсоном, в английской — Мурреем. Будем считать, что его звали Вильсон, хотя, честно говоря, для истории каучука это не имеет никакого значения. Значение имеет лишь то, что Вильсон — или Муррей, если хотите, — готов на что угодно, лишь бы найти приличного клиента.

На что угодно — еще не значит на то, что нужно Уикхэму. Когда Уикхэм признается, какой груз ему надо переправить в Англию, капитан, поеживаясь, потирает шею — он уже словно чувствует на ней веревку палача. Нет уж, десять мешков семян не стоят его головы.

А если за каждый мешок сверх обычной стоимости фрахта еще по сотне фунтов стерлингов премиальными за риск? И по пятьдесят помощнику?

Вильсон прикидывает: это тысяча фунтов.

Что ж, в этом случае игра стоит свеч.

Сделка состоится. Сделка на перевозку десяти мешков семян, которых еще нет и в помине. Мешки еще шьются, а семена еще растут на деревьях. Как реальность, они существуют лишь в воображении капитана и Уикхэма. Капитан не знает, что их нет; Уикхэм уверен, что они скоро будут.

И он назначает Вильсону встречу через две недели около одной из деревень выше по течению Тапажоса. Две недели Уикхэму нужны на то, чтобы успеть собрать семена.

Через четырнадцать дней, каждый из которых мог стать его последним днем, Уикхэм причаливает на своей лодке к борту “Амазонки”. На палубу поднимают десять туго набитых мешков. В них крупные, с голубиное яйцо, серо-желтые зерна. Они тщательно укутаны в мох.

Мешки опускают в трюм, прячут в самый дальний конец, заваливают мешками с кофе.

Вильсон отдает команду поднять якоря. Теперь осталось самое главное испытание — таможня Пары.

Этот город — столица бразильского штата Пара и мировая столица каучуковой торговой империи. Через его порт вывозится практически весь бразильский каучук. Он стекается сюда по Амазонке и ее притокам, по реке Таконтинис со всей Бразилии. Здесь его перегружают на суда Англии, Португалии, США, Франции. Отсюда начинается его путь к потребителям всего мира.

Отсюда выходит на каучуковый рынок один из лучших бразильских сортов — каучук пара. Он назван так в честь штата и его столицы. Однако сам город в официальных документах называется не Пара, а Белен. Если вы посмотрите на карту Бразилии, вы найдете это название в 120 километрах от Атлантического океана на берегу реки Пара.

Вот к этому городу в июне 1876 года подходит английское судно “Амазонка”, зафрахтованное ливерпульской торговой палатой для перевозки кофе, бананов, орехов. В этом могут убедиться и офицеры бразильской таможни, прибывшие для осмотра судна. Осмотр длится недолго. Через некоторое время офицеры поднимаются из трюма на палубу. Уикхэм из каюты видит, как они вежливо козыряют капитану и сходят на берег. Внешне в таможенниках не видно никакой перемены, но теперь каждый из них стал богаче на сотню фунтов.

“Амазонка” выходит из порта.

Когда берег Бразилии становится почти невидим, часть мешков с кофе, которые только что осматривали таможенники — десять мешков, где находится очень странный сорт кофе — серо-желтый, пятнистый, — переносят в натопленную каюту. Здесь им предстоит пролежать три недели. До того момента, когда “Амазонка” пришвартуется у причалов Темзы.

Джозеф Хукер лично прибывает встретить Уикхэма. Вернее его груз. И, приветствуя его на британской земле, он вновь произносит те же слова, что три года назад при встрече Форриса. Но теперь эти слова вещие. В истории каучука действительно наступила новая эра.

Семена устойчивого сорта гевеи, привезенные Уикхэмом, дали всходы в Кью. Три тысячи молодых зеленых саженцев готовят в дальнюю дорогу. Теперь им предстоит путешествие на Цейлон. Они поедут туда под надежной охраной все того же Генри Уикхэма — нет, простите, уже не того же: под охраной члена Английского королевского общества Уикхэма — человека, чьи заслуги перед Англией признаны несомненными.

Необычным пассажирам предоставлены лучшие каюты “Герцога Девонширского”. О них заботятся так, словно это отпрыски королевской семьи. Что ж, в них вложено столько труда и риска, столько надежд и столько денег, что каждый из трех тысяч саженцев воистину кажется не зеленым, а золотым.

Еще три недели океанской качки, и “Герцог Девонширский” подходит к острову Цейлон — новой родине бразильской гевеи.

В глубине Цейлона, в Ботаническом саду Хенератгоды, Уикхэм руководит акклиматизацией зеленых переселенцев. Вскоре он посылает Хукеру письмо: можете считать, что две тысячи саженцев получили “цейлонскую прописку”. Эти две тысячи становятся родоначальниками огромной каучуковой плантации.

Разумеется, пока это еще только символ будущих сотен и тысяч тонн каучука, это еще лишь первые ростки надежды на скорое освобождение от экономической зависимости, от необходимости платить золото за упругие янтарные кипы каучука. Но этой надежде суждено скоро сбыться.

И тогда лишатся своей вековой монополии бразильские каучуковые магнаты, добывавшие богатства в глубине джунглей каторжным трудом индейских сборщиков. И тогда над растущей резиновой промышленностью перестанет висеть зловещая тень каучукового голода.

И тогда те, кто многие годы своим трудом и риском приближали этот день, скажут: “Что ж, мы были правы — игра стоила свеч”.

Глава шестая. Романтики и классики

Состав натурального каучука был установлен в 1826 году английским физиком и химиком Майклом Фарадеем.

Долгие века ученых подразделяли либо по заслугам — много или мало сделал, либо по профессиям — чем занимался, либо по склонности таланта — теоретик или экспериментатор. Но никому не приходило в голову делить ученых по характеру. То ли не догадывался никто, то ли казалось, что это несколько легковесный подход к солидным мужьям науки. Так оценивали актеров, художников, композиторов — людей искусства.

И вдруг нашелся человек, который взял да и разделил всех ученых на две, совершенно неожиданные для науки категории: на романтиков и классиков. Если бы это позволил себе какой-нибудь не очень известный человек, над этим бы посмеялись, сочтя за шутку, и забыли бы вскоре. Но это сделал Вильгельм Оствальд — крупнейший химик, человек с мировым именем. И все сказали: смотрите, а действительно ведь так, прав Оствальд. И сразу стали прикидывать — кто классик, а кто романтик. Правда, очень многие ученые не подходили точно под это деление, большинство стояло где-то посредине, но немало очень известных физиков и химиков действительно удавалось разделить на классиков и романтиков.

Классик — это тот, кто всю жизнь разрабатывает одно направление. Он создает свою собственную школу. Он однолюб. Он выбирает научную проблему на всю жизнь, зато разрабатывает ее так, что другим уже после него делать нечего.

Романтик — это тот, кто позволяет себе менять научные увлечения. Ему не сидится на одном месте. Подобно строителям, которые всю жизнь строят новые города, но сами в них никогда не живут, романтиков все время манят новые, неизведанные области науки.

Они знают больше, чем классики, хотя их знания менее глубоки. Они интересуются смежными областями, а иногда и самыми далекими. После них в каждой исследованной или вновь открытой области есть что делать другим ученым, но зато они — первооткрыватели.

В следующих главах будет рассказано об одном из русских классиков, академике Лебедеве. А сейчас нам следует познакомиться с ученым, которого можно назвать романтиком.

Вы не найдете его имени среди имен великих химиков прошлого, хотя он и был химиком. Я хотел сказать — по образованию, но потом подумал, что так сказать нельзя: у него вообще не было никакого систематического образования. Его можно назвать в какой-то степени самоучкой, хотя он был одним из образованнейших ученых своего времени.

Это сегодня трудно себе представить физика-самоучку, потому что сейчас наука столь разрослась и вширь и вглубь, что, даже окончив институт и еще аспирантуру, нельзя считать, что ты широко образованный ученый.

А было время, когда не надо было учить в школе строения атома, никаких ни альфа-, ни бета-излучений не спрашивали на экзаменах. Про них сами учителя еще ничего не знали. Не было всего этого. Не в природе не было, а в сознании нашем.

Вы, наверное, скажете: вот жизнь-то была!

Я думаю, вы преувеличиваете. У школьников во все времена были свои трудности. Тогда не проходили, допустим, электротехники, зато всерьез изучали какую-нибудь ерунду, давно похороненную на свалке истории, о которой вы сегодня в своем учебнике лишь мелким шрифтом прочтете. Какой-нибудь флогистон или теплород.

Так вот, ученый, который нас интересует своими работами по каучуку, прославился на весь мир как физик, хотя, когда 13 марта 1813 года был подписан приказ о его зачислении лаборантом в Королевский институт в Лондоне, он пришел в химическую лабораторию.

Современную физику нельзя себе представить без Майкла Фарадея, члена-корреспондента Королевских и Имперских Академий наук Парижа, Петербурга, Флоренции, Копенгагена, Берлина, Геттингена, Модены, Стокгольма, Палермо и еще многих других стран, — ученого, открывшего электромагнитную индукцию. Но из 54 лет его научной деятельности по меньшей мере лет 15 он посвятил химии.

Химия была его первым научным увлечением. Сын бедного кузнеца, закончивший лишь начальную школу, Майкл должен был стать переплетчиком. И он почти стал им. Он стал бы им совсем, если бы не читал того, что переплетал. И если бы в один прекрасный для науки день он бы не решился на совершенно безрассудный и наивный, как он сам назвал его, шаг — не написал письмо знаменитому химику Хэмфри Дэви с просьбой взять его к себе на работу.

А через 11 лет бывший лаборант, а затем ассистент был избран членом Королевского научного общества. А в 1830 году Фарадей, всего после 15 лет научной деятельности, — уже автор 60 оригинальных научных работ.

Среди них одна физическая, которая принесла ему мировую славу: открытие первого превращения электрической энергии в механическую. Среди них много химических, которые принесли ему известность и уважение современников: участие в создании шахтерской лампы, анализ известняка, исследование сплавов стали, а также газов и их превращений в жидкое состояние, открытие бензола.

И среди них еще одна, которая прошла мимо внимания его биографов и, по всей вероятности, не принесла ему ничего, кроме морального удовлетворения. В этом открытии он был первым.

Не будем здесь говорить о всех его работах — о них вы можете прочесть и в своих учебниках, и в популярных книжках. Я хочу рассказать об одной — о той, которая осталась в тени, несмотря на то что она была первой, — об исследовании состава природного каучука.

При первом знакомстве с жизнью Фарадея мне показалось странным, что он занимался таким исследованием. Но потом, сопоставляя его биографию с биографией каучука, мне кажется, я понял, как это могло произойти.

Первый анализ каучука был выполнен Фарадеем в 1826 году.

За два года до этого Фарадей был избран членом Королевского общества. Имеет ли это значение для его будущей встречи с каучуком? По-моему, имеет. Это избрание чрезвычайно упрочило положение Майкла в науке. Если до тех пор темы своих исследований он выбирал по собственному усмотрению или по совету своих учителей Дэви и профессора Брэнда, то, после того как он был принят в круг избранных, к нему начинают обращаться с просьбами об оказании научной помощи многие организации. Его привлекают как квалифицированного консультанта, поручая ему выяснение сложных научных и технических проблем.

Фарадей не отказывался от подобных предложений. В начале своего пути он помогал Дэви в создании безопасной лампочки, которую так ждали на шахтах. Позже целых шесть лет он занимался получением новых сплавов стали. (Правда, существенных результатов здесь он не добился, хотя весьма гордился этой работой и с удовольствием одаривал своих друзей бритвами, сделанными из нового сплава.) Потом он вошел в комиссию по изучению “фабрикации оптического стекла”.

И каждое его такое исследование приносило пользу не только тем, кто просил о нем, но и самому Фарадею. Каждое столкновение с неизвестностью оттачивало его наблюдательность, его умение экспериментировать обогащало его новыми знаниями.

Мне не удалось найти точную дату, когда Фарадей мог бы впервые столкнуться с каучуком, но полагаю, что это произошло в 1824 году.

Вообще он слышал о новом замечательном веществе, конечно, раньше. Хотя изучение каучука еще не начиналось, однако интерес к нему промышленников уже пробудился. Как вы помните, в 1823 году Макинтош взял свой знаменитый патент на производство ткани для дождевиков. Фарадей не был модником и вряд ли тут же купил себе макинтош только из желания идти в ногу с веком, но английский климат мог быстро познакомить с новыми дождевиками самого закоренелого консерватора.

Вы уже знаете, что макинтош вначале надевали чаще всего пассажиры дилижансов, которые занимали места наверху, на крыше. И вот в одном из воспоминаний о Фарадее, написанном его племянницей мисс Рейд, я нашел место, где она подтверждает мою догадку о знакомстве ученого с изделиями Чарлза Макинтоша. Вот это место: “Мы с дядей сидели на верху почтовой кареты, на его любимом месте, позади кучера”. Вы обратили внимание? “На его любимом месте”. Значит, каждый раз, когда он куда-нибудь ехал, он старался забраться на верх кареты. И, значит, каждый раз он надевал на себя макинтош.

Воспоминания мисс Рейд относятся к середине 20

Но предположим, что знакомство с каучуком хотя и состоялось, но не вызвало никаких активных действий. Так вполне могло быть: дел у Фарадея было более чем достаточно. Ему мог быть нужен какой-то повод, чтобы подойти к этому вплотную — случай, что ли.

Такой случай представился в 1824 году. Фарадея, только что избранного в Королевское научное общество, посетили руководители Лондонской фирмы газового освещения и попросили его взять на себя труд разрешить стоявшую перед ними очень серьезную проблему.

Речь шла о следующем.

Лондон в то время усиленно переводили на газовое освещение. Однако это новшество вызвало поначалу большой переполох. Волновались не только торговцы маслом и фитилями, усматривая в газовой горелке палача масляной лампы. Даже весьма просвещенные люди с опаской встретили нововведение. Знаменитый писатель Вальтер Скотт язвительно сообщал, что отныне Лондон будет освещаться по ночам “угольным дымом”. Не менее знаменитый химик Хэмфри Дэви, шеф Фарадея, спрашивал у изобретателя нового способа освещения: “А где вы собираетесь хранить ваш газ? Уж не под куполом ли собора Святого Павла?”

Надо признаться, что Дэви имел некоторое основание для такой шутки. Дело в том, что газопроводов тогда не было и газ развозили по городу в железных баллонах, которые устанавливали в подвалах домов. Но странная вещь: во время перевозки и после стояния с газом что-то происходило. Он уже не светил так ярко. Сама фирма не могла разобраться в этом таинственном деле, и теперь вся надежда была на Фарадея; только что опубликованные работы делали его крупнейшим авторитетом в Лондоне.

Фарадея заинтересовало это явление. И, несмотря на то что он знал скептическое отношение к нему своего руководителя, он согласился взяться за исследование.

И очень скоро разобрался в том, что происходит. Оказалось, в газе есть частицы, которые усиливают его свечение. И вот по дороге — от тряски — и во время стояния эти частицы осаждаются и образуют прозрачную маслянистую жидкость. Когда Фарадей исследовал это легколетучее масло, он совершенно неожиданно обнаружил в нем новое неизвестное вещество.

Фарадей, начиная это исследование, не ставил себе целью делать открытие, как, собственно, и большинство ученых не ставит себе такой конкретной цели, вступая на научную целину. Поэтому, открыв новое вещество, Фарадей отнесся к этому событию довольно спокойно. Быть может, сыграло здесь роль то, что он не знал истинную цену своей находки, он не предполагал, что это открытие станет одним из важнейших событий в истории химии. Во всяком случае, он отнесся к нему так, как относятся к случайной находке. Он сообщил об этом 16 июня 1825 года Королевскому обществу, а потом напечатал статью в журнале, предоставив остальное своим преемникам.